Хрестоматия по истории русского литературного языка

Пенка Филкова, Алла Градинарова, Цветана Ралева

 

III. ДРЕВНЕБОЛГАРСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В КИЕВСКОЙ И МОСКОВСКОЙ РУСИ. РУССКО-БОЛГАРСКИЕ ЯЗЫКОВЫЕ СВЯЗИ

 

 

25. А.Бартошевич. К вопросу о лексических славянизмах высокого слога  (1985)  107

26. Ст.Кохман. К вопросу о неославянизмах  (1974)  119

27. Е.Дограмаджиева, К.Костова. Проблемы дефиниции древнеболгарского языка  (1988)  128

28. Д.С.Лихачев. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России  (1960)  134

29. Д.Иванова-Мирчева. Църковнославянският език  (1987)  142

30. Р. Павлова. Некоторые проблемы изучения языковых взаимодействий болгар и русских (X-XIV вв.)  (1983)  146

31. А.И.Соболевский. Церковнославянский язык северо-восточной Руси XVIII-XVI вв.  (1980)  162

 

 

25. К ВОПРОСУ О ЛЕКСИЧЕСКИХ СЛАВЯНИЗМАХ ВЫСОКОГО СЛОГА В ЯЗЫКЕ ПУШКИНА

А. Бартошевич

В об.: Кирило-Методиевите традиции в славянските езици. София, 1985, 217-232.

 

 

Результаты исследования слов с пометой "Славянское" в русской лексикографии, и в частности в обоих изданиях Словаря Академии Российской (СПб. 1789-1794; СПб. 1806-1822), на фоне функционирования славянизмов в языковой практике середины XVIII века довольно убедительно показывают, что в то время как славянизмы воспринимались разнородные слова: во-первых, архаические слова, которые уже не употреблялись в середине XVIII века, во-вторых, общекнижные слова церковнославянского происхождения, которые широко употреблялись в литературном языке и могли встречаться в памятниках всех стилей и жанров, но более всего свойственны научной и публицистической литературе и, в-третьих, особые варианты слов (семантические, фонетические и морфологические), которые выполняли собственно стилистическую функцию в языке определенной группы памятников, квалифицируемых обычно как "произведения высокого слога". В свою очередь последняя группа слов, т.е. собственно стилистические славянизмы в середине XVIII в. не составляли четко определенной лексической системы в составе высокого слога, так как в системе русского литературного языка они представляли собою: во-первых, стилистически маркированные дублеты нейтральных слов (напр.: выя "шея", глаголати "говорить", нощь "ночь"), во-вторых, слова, не имеющие синонимов нейтрального характера, но обладающие формальными показателями славянизма, напр.: (мздовоздаяние, низвергнуть): в-третьих, слова, образованные уже в высоком слоге XVIII в. по церковнославянским моделям и имеющие возвышенную окраску (напр.: всепремощный, любообещание, благоплодность, вседаровитый [1]).

 

 

108

 

Однако в результате таких лексических процессов, как сужение круга славянских слов, с одной стороны, и, с другой стороны, рост пласта стилистических славянизмов путем создания новых слов преимущественно посредством аффиксации и словосложения, к середине XVIII в. в пределах высокого слога сложился определенный пласт стилистических славянизмов, объединяющий значительный круг лексем или их форм, маркированных как торжественно окрашенные [2].

 

Говоря о славянизмах в системе русского литературного языка XVIII в., нельзя не назвать фундаментального, на наш взгляд труда В.В.Замковой "Славянизм как стилистическая категория в русском литературном языке XVIII в." (Л., 1975), в котором на основании детального обследования лексического материала широкого круга источников высокого слога автор со всей очевидностью показывает, что "высокий слог имел значительный вес на всем протяжении XVIII в. и оказывал влияние на другие стили литературного языка" [3], которое в середине XVIII в. сказывалось в двух планах: "во-первых, элементы высокого слога в той же стилистической функции могли включаться в другие стили языка; во-вторых, те же элементы высокого стиля могли выступать в других стилях уже в другой стилистической функции" [4]. Тем самым, славянизмы, являясь в принципе характерной приметой высокого слога, уже в середине XVIII в, начали выступать, согласно фактографически вполне обоснованному утверждению В.В.Замковой, по крайней мере в четырех стилистических функциях, а именно как архаизмы, пиитизмы, канцеляризмы и традиционно-книжная лексика. И это оказалось перспективным в дальнейшей литературно-художественной преемственности русского литературного языка [5].

 

В связи с кризисом высокого слога в последней четверти XVIII в. и с попытками расширения функций высокого стиля путем приспособления его к нуждам новых литературных форм славянизмы высокого слога порывают с предшествующей традиционно-условной схемой употребления, приобретают новые возможности применения и служат основой для формирования новых стилистико-языковых средств. К таким новым, так сказать, стилистическим категориям, основанным на славянизмах высокого слога, В.Замкова

 

 

109

 

причисляет поэтизмы, историзмы, иронизмы, пиитизмы и канцеляризмы.

 

Изложенное неизбежно порождает вопрос о судьбе славянизмов высокого слога в дальнейшем развитии русского литературного языка и об индивидуальном использовании их отдельными писателями в последующие эпохи. В этом отношении в качестве исходного материала чрезвычайно полезным оказывается приведенный в указанной работе В.В.Замковой список славянизмов высокого слога середины XVIII в. Этот перечень включает 621 слово.

 

Принимая во внимание роль и место А.Пушкина в истории русского литературного языка, весьма любопытным представляется преемственность А.Пушкиным основного стилеобразующего лексического пласта высокого слога.

 

От языка Пушкина мы не должны ожидать полного или почти полного отражения лексических славянизмов высокого слога. Это вполне понятно и объяснимо, так как, не говоря о результатах изменений, обусловленных общим развитием языка, во-первых, традиционно-литературное по праву не совпадает с индивидуально-авторским и, во-вторых, не каждое использование языкового средства автором можно всегда отнести к художественно маркированным, т.е. намеренное употребление какого-нибудь, в том числе и маркированного, элемента может переплетаться с "беспринципным". Тем не менее преемственность Пушкиным славянизмов довольно любопытна. Установленный В.В.Замковой список лексических славянизмов высокого слога середины XVIII века только в 37 % воспроизводится в словаре языка Пушкина [7]. Вот абсолютные количественные данные, распределенные по частям речи:

 

 

 

110

 

В процентном отношении воспринятые славянизмы Пушкиным следующие: существительные - 49,2 %, прилагательные - 17,8%, глаголы - 33,8 %, наречия - 4,8%, остальные - 46,1%. К этому стоит еще добавить, что подобная преемственность не сохраняет общей пропорции между частями речи: если в списке Замковой существительные составляли 32,8%, прилагательные - 22,6%, глаголы - 32,4%, наречия - 8% и остальные - 4,2%, то в унаследованных Пушкиным славянизмах высокого слога существительные составляют 43,7%, прилагательные - 10,9%, глаголы - 29,7%, наречия - 10,5% и остальные - 5,2%.

 

Среди не попавших в словарь языка Пушкина славянизмов обращают на себя внимание прежде всего следующие группы слов:

 

1) большинство сложных слов 113 из 120, в частности с элементами благо- (благоденство, благомудрый, благоощадность, благоплодность, благоприменяться, благосердечный, благоспешный и др.), бого- (богодосадительный, боголепный, богомерзкий, богонеистовствовать, богонеистовый и др.), все- (всевечно, вседаровитый, всезритель, всепремощный, всесердечный, всечтимый и др.), добро- (добролепность, доброличность, добросердство, доброчастный), любо- (любозвонность, любомирный, любообещание), много- (многоливный, многомочный, многопенисто), само- (самовещественно, самомненный, самоумство), священно- (священнодействие, священноначалие, священносвятой) и нек.др.

 

2) многочисленные ряды производных слов с приставками воз- (возблестеть, возбунтовать, возвевать, воздремать, возликовать, возринуть, воспрославить, воссветиться), из- (изблевать, издоить, изменить, израстать, исскользать, иссунуть, исчерпать), низ- (низреть, низлетать, низломить, низринуть, ниспустить), пре- (поебезмерный, пребесчастный, преблаговидный, преблаговонный, пребудущий, превелий, преизящный, преискренний, прекрайний, премноголюдный, преобогрить, прескакивать, пресмертоносный, преутверждать), со- (соблистать, собречь, совводить, солежать, сорадоваться, соторжествовать, соцарствовать);

 

3) славянизмы с фонетическими признаками, противопоставляющими их русским дублетам: даждь, есень, извлещи, млеко, мощной, пещь, тысяща и др. - однако большинство славянизмов этого типа из списка Замковой было употреблено Пушкиным;

 

 

111

 

4) другие слова, которые в Словаре Академии Российской выступали с пометой "славянское" и, как отмечает В.В.Замкова, уже в середине XVIII века были устаревшими: аки, аще, вап, выя, вкупе, дерние, доблий, егда, едали, еже, зде, идеже, купно, неу, отвне, лаки и нек.др. - среди них довольно заметное место занимают наречия и союзы. Наиболее многочисленны первые две группы слов, и они фактически образуют основной массив не унаследованных Пушкиным славянизмов высокого слога: 269 слов из 392, т.е. около 70 %.

 

Славянизмы высокого слога в языке Пушкина, так же как и славянизмы середины XVIII века, не составляют определенной лексической системы. Несмотря на осуществившийся в процессе развития литературного языка значительный "отсев" и общеизвестное стремление Пушкина, особенно в более поздний период его творчества, к соблюдению в языке принципов "благородной простоты", точности выражения и "чувства соразмерности и сообразности, сохранившиеся в языке Пушкина славянизмы весьма разнородны по своему лексико-семантическому составу, структуре и употреблению.

 

Как уже отмечалось выше, наибольший удельный вес в унаследованных Пушкиным славянизмах высокого слога падает на имена существительные (43,7%), преемственность которых, по данным словаря языка Пушкина, соотнесенным со списком Замковой, является наиболее полной и достигает почти половины (100 из 204). Лексически они разнородны: это названия лиц (архипастырь, ваятель, вдовица, венценосец, вития, владетель, владыка, властитель, вождь, воитель, делатель, дщерь, зиждатель, обитатель, отрок, отроковица, пастырь, поборник, рачитель, самодержец, согражданин, сопутница, чадо - они составляют 23 % всех унаследованных существительных), наименования частей человеческого тела (брада, вежды, власы, выя, глава, десница, длань, живот, зеница, зрак, ланита, лик, лоно, мышца, око, перси, перст, плоть, стопа, уста, чело, чрево), отвлеченные имена (благо, благодеяние, брак, вина, воспоможение, глад, здравие, иго, лобзание, младость, времена, средина, течение, хлад, чреда, ярем), названия неличных живых существ, (агнец, вран, елень, пес, телец) и названия различного рода конкретных

 

 

112

 

предметов (блато, брашно, брег, вервь, вертеп, вертоград, ветрило, врата, глас, град, гроздье, древо, елей, зерцало, злато, кормило, ладья, лестница, млат, мраз, ночь, одр, пристанище, риза, светильник, святилище, секира, сребро, стогна, столп, тук, храмина). В них обращает на себя внимание прежде всего:

 

во-первых, наиболее полная преемственность названий человеческого тела (из списка Замковой не вошли только рамо, уд и чресла), что обьясняется, по-видимому, главным образом широкой распространенностью этого типа слов в высоком слоге;

 

во-вторых, в составе названий лиц относительно четко выделяется однородная по структуре и довольно значительная по количеству (8 из 22) группа имен на -тель, причем из списка Замковой в нее не попали преимущественно наиболее устарелые типа всезритель, второздатель;

 

в-третьих, большинство отвлеченных имен и особенно конкретных наименований с точки зрения современных словообразовательных отношений имеет производный характер, а среди производных имен наблюдается структурная разрозненность, причем любопытно, что среди отвлеченных имен находим только 4 (из 16 в списке Замковой) имени на -ние (благодеяние, воспоможение, лобзание, течение), только одно (из 11) наименование на -ость (младость), нет ни одного имени на -ство (из 10) и -ствие (из 3), а среди конкретных названий - 3 наименования на -ище со значением вместилища (игралище, пристанище, святилище, а не вошли гнездилище и становище) и только одно на -ник (светильник);

 

в-четвертых, значительный пласт составляют слова, которые в то время имели русские полные синонимы (выя - шея, уста - рот, тук - жир, чело - лоб и др.) или варианты (брада - борода, власы - волосы, глас - голос и др.);

 

в-пятых, из широко представленных в списке Замковой сложных существительных (50) в словаре языка Пушкина сохранились только архипастырь, благодеяние, венценосец, вертоград, самодержец.

 

Из глаголов, составляющих чуть не одну треть всех славянизмов в списке Замковой, только одна треть (точнее

 

 

113

 

33,8%) нашла свое отражение в словаре языка Пушкина:

алкать, вещать, взирать, внити, возблистать, возбудить, возвести, возвращаться, возвысить, возгореть, возгореться, возгреметь, воздымать, возжечь, возлетать, возлечь, возмечтать, вознести, возопить, возыметь, воссесть, воссиять, воспеть, восстать, вострепетать, восходить, восшуметь, глаголать, гласить, грясти, дерзать, зреть, зреться, извести, извлечь, излететь, излиять, изречь, истекать, исторгнуть, исходить, лобзать, наречь, низвергнуть, низвести, обитать, осенить, пещись, попрать, постичь, предать, пренести, пресекать, престать, провождать, протечь, рещи, соделаться, созидать, сокрыть, сокрыться, сотворить, сретать, стяжать, течь, узреть, умащать, шествовать.

 

Как видно, в унаследованных глаголах наибольшую группу составляют глаголы с приставкой воз- (21 из 68) и очень незначительную - возвратные глаголы. Это понятно. В эпоху Пушкина приставка воз- как таковая уже не сохраняла своей прежней стилистической маркированности и была продуктивным средством образования новых слов. Что касается возвратных глаголов, то, во-первых, они в незначительной степени характеризовали высокий слог (в списке Замковой приводится 22), во-вторых, их стилистическая маркированность была связана обычно с основой слова, а не с возвратностью и, в-третьих, их преемственность теснейшим образом связана с общими процессами нейтрализации славянизмов в литературном языке (ср. возвращаться, но соделаться). Примечательно также следующее: глаголов с приставкой пре- унаследовано только 4 (из 23), с приставкой низ- - 2 (из 9), с приставкой из- - 8 (из 21), с приставкой со- - 5 (из 25). Однако, с другой стороны, как и в высоком слоге, в языке Пушкина обнаруживается широкое распространение глаголов говорения (вещать, глаголать, гласить, изречь и др.), движения (восходить, грясти, течь и др.) и видения (взирать, зреть, узреть и др.).

 

В наименьшей степени преемственными оказались прилагательные (25 из 140 в списке Замковой):

благодарственный, благой, брачный, велий, гладный, горний, градской, грядущий, драгой, единый, здравый, златой, младой, позлащенный, полунощный, превеликий, премудрый, преострый, преполезный, препустой,

 

 

114

 

преславный, преужасный, сирый, хладный, чуждый. Среди перечисленных унаследованных Пушкиным прилагательных заметно выделяются две группы. Первую составляют прилагательные с неполногласием в корне: они имеют в языке Пушкина свои нейтральные полногласные варианты (хладный - холодный, младой - молодой и др.) и являются отражением этого типа слов в списке Замковой. Вторую - прилагательные с градационной приставкой пре-: в списке Замковой их было 58 на 140 всех прилагательных, а в словаре языка Пушкина из них оказалось только 7. Вместе с тем следует отметить, что эти две группы слов в языке Пушкина функционировали по-разному (частотность употребления первых значительно выше вторых) и их дальнейшая судьба в истории русского языка была также разная: если первые не имели перспективы не только пополнения и распространения, но и сохранения прежних позиций, то во втором случае префикс пре- впоследствии стал одним из основных средств выражения значения высшей степени качества. В связи с этим можно предполагать, что нейтрализация и отбор большинства славянизмов высокого слога в области прилагательных протекали по-иному, чем у других частей речи, и осуществлялись в послепушкинское время. Ср. еще: в языке Пушкина единый с частотностью употребления - 102, чуждый - 92, благой - 18, грядущий - 14, полунощный - 11, велий - 2 и то, что из унаследованных Пушкиным 25 прилагательных в словарь современного русского языка С.И.Ожегова не включено 13 слов.

 

Довольно высокая преемственность Пушкиным славянизмов высокого слога в сфере других частей речи объясняется спецификой их развития и функционирования. Почти половину наречий из списка Замковой встречаем в словаре языка Пушкина: велегласно, вотще, вспять, всуе, днесь, доколе, едва, зане, зело, издревле, колико, кольми, ныне, окрест, отселе, паче, поныне, присно, стократ, стократно, такожде, токмо, толико, толь. Не попали главным образом те, которые уже в середине XVIII века были устарелыми (ср.: абие, едали, зане, кольми и др.). В принципе такую же картину наблюдаем в сфере других частей речи. В словарь языка Пушкина вошли союзы бо, буде, дабы, ибо, иже, яко, якобы (но нет аще, аможе, егда, обаче, иже и др.),

 

 

115

 

частицы да, ниже, се (но нет неу), местоимение аз (но нет коликий, толикий, тя) и единственный в списке Замковой предлог пред.

 

Разумеется, что количество славянизмов в языке Пушкина не ограничивается только унаследованными славянизмами высокого слога. Их намного больше, причем нередки случаи, когда в словаре языка Пушкина наличествуют славянизмы, входящие в одно и то же словообразовательное гнездо, что и не унаследованные Пушкиным славянизмы высокого слога из списка Замковой, например: алчно, алчность, но нет алчный; баснословие, баснословный, но нет баснослов; благоденствие, благоденственный, благоденствовать, но нет благоденство; благотворительной, благотворительный, благотворный, но нет благотворить и др.

 

Функционирование славянизмов, в том числе и интересующих нас славянизмов высокого слога, в языке Пушкина изучалось уже не раз и довольно тщательно. В особенности это касается исследования стихотворной речи Пушкина. Не будем здесь останавливаться на Хорошо известных из пособий по истории русского литературного языка общих принципах нейтрализации или стилистически намеренного использования (для выражения поэтичности, торжественности, пародии и сатиры, исторического колорита) славянизмов в языке произведений Пушкина. Но нельзя не отметить основных результатов исследований И.С. Ильинской, которая в монографии "Лексика стихотворной речи, Пушкина" [8] в выводах утверждает, что в творчестве Пушкина, начиная примерно с 1822-1823 гг., с одной стороны, наблюдается общее сокращение славянизмов в его поэзии, а с другой - изменение их функционально-стилистических качеств. И далее констатирует: "Славянизм высокой стилистической окраски, или высокие славянизмы, используемые в раннем творчестве Пушкина не только и не столько как элементы соответствующего высокого жанра, но и как техническое средство версификации и вследствие этого беспринципно рассеянные по различным стихотворным произведениям поэта, в более позднем его творчестве становятся средствами художественного изображения, выполняют специфические художественные задачи, обусловленные темой, целевой направленностью, характером образов данного произведения, данного стихотворного контекста" [9].

 

 

116

 

Распределение И.С.Ильинской славянизмов в языке Пушкина на высокие славянизмы с узким стилистическим назначением и на славянизмы широкого стилистического назначения в свете литературно-художественной преемственности нам представляется вполне удачным и перспективным для дальнейших исследований в этой области, особенно если учесть тот факт, что в более поздний период творчества Пушкина наблюдается тенденция к семантическому упорядочению славянизмов широкого стилистического назначения и пополнение за счет их разряда высоких славянизмов [10]. Однако пока еще трудно полностью и со всей очевидностью, представить себе функционирование славянизмов в языке Пушкина. Это требует углубленных и всесторонних разысканий. Не предпринимая здесь такой попытки, нам хочется лишь указать на один обычно не замечаемый до сих пор факт степени использования Пушкиным славянизмов (в целом и в отдельности) в плане частоты их употребления. Отвлекаясь даже от конкретных условий целенаправленного или ненамеренного применения того или иного славянизма, абсолютные данные употребляемости Пушкиным славянизмов также оказываются весьма любопытны.

 

Что касается частоты употребления унаследованных славянизмов высокого слога в языке Пушкина, то эта картина в порядке убывания частот следующая (первая цифра указывает на частоту, вторая - на количество слов, а в скобках после второй цифры приводятся славянизмы, имеющие наибольшую, т.е. выше 50 частоту):

 

Как видно, свыше половины (точнее 120) составляют слова с частотой 1 - 6, к тому же с частотой 1 оказалось

 

 

117

 

даже 40. Среди наименее частотных из унаследованных Пушкиным славянизмов высокого слога нашлись все имена прилагательные с градационной приставкой пре- (7), все сложные существительные (5), почти все глаголы с приставкой из- (7 из 8) и многие глаголы с приставкой воз- (14 из 21). Подавляющее большинство славянизмов этой группы уже ранее были устарелыми и/или имели довольно широко распространенные "русские" полные синонимы или варианты, например: брашно, брада, велегласно, велий, вития, дщерь, елень, зане, зело, зиждитель, излететь, игралище, кольмй, млат, нощь, присно, толико, тук и др. Слова же с частотой 50 и выше составляют сравнительно малочисленную группу (23). Они лексико-грамматически разнородны, и среди них значительное место занимают так называемые фонетические славянизмы (см. выше).

 

Как отмечалось, унаследованные Пушкиным славянизмы высокого слога в языке Пушкина не все сохраняли свою прежнюю стилистическую маркированность. Многие из них, независимо от частоты употребления, тогда уже не воспринимались славянизмами (ср.: брак, брачный, возвысить, едва, единый, течение, извлечь, ибо и др.), и здесь мы непосредственно коснулись почти не исследованной в исторической стилистике русского языка проблемы способов и приемов нейтрализации славянизмов высокого слога в языке Пушкина и особенно в послепушкинскую эпоху.

 

Естественный интерес вызывает вопрос, какой состав славянизмов высокого слога середины XVIII века, унаследованных Пушкиным, сохранился и функционирует в современном русском языке. Некоторое представление об этом можно получить на основании данных словаря русского языка С.И.Ожегова [11]. Так, около одной трети этих слов (73) в словаре не отмечается. Это главным образом так называемые фонетические славянизмы независимо от частоты употребления в языке Пушкина (ср. хладный с частотой 100) и устарелые славянизмы (такожде, яко, велий, днесь и др.). Что касается вошедших в словарь С.И.Ожегова слов (их 156), то они, как и можно было предполагать, стилистически разнородны. Слов без помет, т.е. стилистически нейтральных, оказалось 35: среди них, с одной стороны, отмечаем 7 слов (из 23) с частотой 50 и выше, 8 (из 120) с частотой 1 - 6,

 

 

118

 

а с другой стороны - 6 глаголов с приставкой воз- и 2 глагола с приставкой из-. Следовательно, можно предполагать, что частотные и чисто структурные показатели не играли решающей роли в процессах стилистической нейтрализации славянизмов в истории русского языка. В группе же стилистически маркированных слов, отмеченных в словаре С.И.Ожегова и восходящих к славянизмам высокого слога середины XVIII века, наибольший удельный вес падает на слова с пометами "устар." (50), "стар." (40) и "высок." (29), причем есть ряд слов, при которых рядом с пометой "устар." или "стар." находится еще одна из следующих помет: "высок.", "ирон.", "книжн.", "шутл." и даже "прост." (напр. возмечтать) или "разг." (напр. воитель). И это вполне понятно, так как обусловлено преемственностью способов - в чистом и/или измененном, осложненном видах - использования славянизмов высокого слога в истории русского языка.

 

Таким образом, преемственность славянизмов высокого слога середины XVIII века в последующие эпохи подтверждает, что литературно-художественная преемственность основана на традициях и выработке общего направления использования в речи определенных языковых средств выражения; причем здесь не исключены своего рода перерывы и этапы, характеризующиеся усилением или ослаблением этой преемственности в зависимости от условий функционирования и развития языка [12]. Это ставит перед еще так слабо разработанной целостной исторической стилистикой русского языка ряд важных задач, в том числе тщательное исследование и описание способов нейтрализации и преемственности славянизмов в истории русского языка и определение места и роли бывших славянизмов, особенно высоких, в стилистической системе современного русского литературного языка.

 

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Подробнее см. В.В.Замкова. Славянизм как стилистическая категория в русском литературном языке XVIII в. Л., 1975, с.120 и сл.

 

2. Там же, с. 162 и сл.

 

 

119

 

3. Там же, с. 177.

 

4. Там же, с.177

 

5. ср. А.Bartoszewicz. О преемственности в развитии языка. Lingua Posnaniensis, XXIII, Warszawa - Poznań, 1980, c.44 и сл.

 

6. Замкова, В. Ук.соч., с.193 и сл.

 

7. Словарь языка Пушкина, Т.1-4, М., 1956-1961. Нами не учитывались данные недавно вышедшего дополнительного тома "Новые материалы к словарю А. С. Пушкина" (М.,1982) из-за специфики включенного в нем лексического материала (ср. Предисловие, с.3), в котором находим лишь пять интересующих нас славянизмов (егда, купно, мзда, пречудный и священнодействие), что в принципе не меняет общей картины функционирования славянизмов высокого слога в языке Пушкина.

 

8. М., 1970.

 

9. Там же, 250-251.

 

10. Там же, с.252.

 

11. Словарь русского языка, изд. 12, М., 1978.

 

12. Бартошевич, А. Ук.соч., с. 44 .

 

 


 

 

26. К ВОПРОСУ О НЕОСЛАВЯНИЗМАХ

Ст. Кохман

В: Вопросы исторической лексикологии и лексикографии восточнославянских языков. М., 1974, 153-162.

 

 

В настоящее время в славистической литературе наблюдается острый интерес к церковнославянскому наследию в русском литературном языке. Вопрос о соотношении русской (восточнославянской) и церковнославянской стихий в русском языке, по мнению некоторых исследователей [1], является центральной проблемой истории русского языка. Ее решение, в свою очередь, обусловлено состоянием вопроса о природе русского литературного языка. Существующие теории о происхождении русскоо литературного языка (А.А.Шахматова и С.П.Обнорского) в настоящее время

 

 

120

 

признаются односторонними и недостаточно убедительными из-за отсутствия всесторонней и глубокой фактографической аргументации [2]. В то же время, главным образом, за рубежом, возрождается шахматовская теория в новом, видоизмененном облике [3], с другой стороны, отстаивается тезис о восточнославянской основе литературного языка единого по своей природе, но представленного двумя типами (стилями): книжно-славянским и народно-литературным [4].

 

Не задаваясь целью специально оценивать эти теории, хочу лишь отметить, что ответ на выдвинутые вопросы может быть дан только в результате глубоких исследований взаимоотношения церковнославянского и русского языков в каждый период развития русского литературного языка. Такие исследования только начинаются и охватывают лишь отдельные памятники и явления в истории русского языка.

 

Среди вопросов, порожденных проблемой церковнославянского влияния в русском языке, важное место отводится стимулирующей роли церковнославянского языка в развитии системы русского словообразования и лексической системы русского языка нового времени, т.е. начиная с XVIII в. В этой связи исследователями намечаются три круга явлений: 1. Образование в русском языке новых слов по церковнославянским моделям. 2. "Процессы семантического приспособления русско-славянских слов к выражению новых отвлеченных понятий" [5]. 3. Образование калек по типу западноевропейских слов на базе церковнославянских словообразовательных элементов.

 

Вся эта сложная проблематика в терминологическом отношении остается до сих пор недифференцированной. Предложенный В.В.Виноградовым термин "славяноруссизм" [6] "для обозначения таких типов русских лексических образований, в которых церковнославянские морфемы являются живыми элементами современного русского словобразования" [7], не, охватывает всех названных явлений. Более приемлемым кажется мне термин, созданный Г.Хютль-Ворт: неославянизм [8]. Однако содержание этого термина нами значительно расширяется: сюда войдут не только "новообразования внутри русского языка, содержащие церковнославянские морфемы" (неославянизмы с маркированными, немаркированными

 

 

121

 

компонентами и "чистые" неославянизмы [9]), но и все семантические преобразования церковнославянизмов в пределах русского литературного языка, а также словообразовательные кальки. Наконец, термин неославянизмы оказался очень удобным и для группы слов, о которой речь пойдет в настоящей заметке.

 

Среди неославянизмов пока незначительную группу составляют инославянские заимствования, которые в процессе субституции получили церковнославянскую фонетическую оболочку. В.В.Виноградов обратил внимание на этот тип слов, оценивая новые работы по истории русского литературного языка [10] и ставя в упрек Г. Хютль-Ворт то, что в ее классификации неославянизмов такие слова, как охрана (слово, созданное О.И.Сенковским на основе польского OCHRONA ) и охранка (ср.польск. OCHRONKA, OCHRONICIEL) не учитываются. Действительно, Г.Хютль-Ворт исходит в своей классификации из словообразовательной структуры неославянизмов, а отношения словообразовательной мотивации и хронология русск. охранять: охрана выводят данное слово за пределы этой классификации. Как уже было сказано, объяснение фонетической, смысловой, а также словообразовательной структуры таких слов возможно лишь с учетом процессов взаимодействия русского литературного языка с другими славянскими языками, в первую очередь с польским и чешским. Сущность языковых контактов, в основе которых всегда лежит билингвизм, позволяет легко установить соответствия типа русск. (церк.-слав.) охрана: польск. OCHRONA, которые сводятся к идентификации в сознании владеющих русским и польским языками групп -pa-: RO или -оро-: RO. В условиях билингвизма (а также многоязычия) идентификация охватывает все уровни языка, наиболее ярко она проявляет себя в области фонологических систем. Иллюстрацией этого положения может служить польск. KIPIĄTEK являющееся заимствованием из русского языка. Как справедливо указывает О.Трубачев, это "прекрасный пример заимствования в двуязычной среде с четко выработавшимися представлениями о морфемно-звуковых соответствиях у самих носителей контактирующихся языков, так как у этого позднего заимствования фактически нет фонетико-морфологических примет иноязычного происхождения" [12]. Еще примеры. Польское слово DOROŽKA, являющееся

 

 

122

 

заимствованием русск. дрожки обнаруживает "вторичное полногласие, образовавшееся в результате представления, что это слово русское" [13]. В свое время К.Мошинский высказал мнение, опираясь на лингвогеографические данные, что польск. KABLAK заимствовано из восточнославянских языков. "Замещение укр. гласного у польск. носовым звуком не должно вызывать удивления; таких случаев довольно много" [14]. Таким образом, возможно в двуязычной (многоязычной) среде или у двуязычных авторов усвоение польских слов в церковнославянской фонетической оболочке. У авторов начала XVIII в. это было даже необходимостью, поскольку тогда еще обязывали нормы церковнославянской стилистики. Ниже приведем еще несколько таких мнимых церковнославянизмов.

 

награда - наградить

 

Это слово по традиции, унаследованной этимологами, видимо, от Миклошича (Ew 74), считается церковнославянским заимствованием; ср. у А.Преображенского ЭСРЯ I 149: "из церковнославянского: ограда, награда, ограждать, огражденный, гражданство и другие". У А.Шахматова в списке церковнославянских элементов в современном русском литературном языке [15] среди корней с неполногласным сочетанием град указывается слово награда. Эту же точку зрения отражает и словарь М.Фасмера ЭСРЯ III, 37, и дополнительно ее должна подкреплять ссылка на русск. нагородить (см. дополнение О.Трубачева). Однако изучение истории этого слова в восточнославянских языках и польском языке дает нам основание выдвинуть другое мнение о происхождении слова награда в русском литературном языке [16] в первую очередь следует обратить внимание на то, что это слово не отмечается ни памятниками старославянского языка [17], ни церковнославянской письменности [18]. Следовательно, в этимологическую литературу награда была введена в качестве церковнославянизма на основании одного лишь фонетического признака. Конечно, этимология Миклошича и авторов, следующих ему, неприемлема, главным образом, по семантическим причинам: утверждение, что награда - "первонач. - *NAGORDITI "пожаловать градом, городом", столь же произвольно, как и предположение М.Фасмера, что награда "это отглаг. от *NAGORDITI "наложить кучей"". Достаточно только указать, что в значении награда, вознаграждение за какие-

 

 

123

 

нибудь заслуги, отличия в русском языке издревле функционировало слово жалование (см. Срезн. I, 843), которое меньше всего реализовалось в сочетаниях типа (по)жаловать городом. Среди польских авторов ошибочную концепцию этимологии слова NAGRODA разделял С.Линде, который связывал это слово с GROD "Крепость, город" (LINDE III 235). С другой стороны, уже у Брюкнера (SEIP 353) находим попытку связать семантику "вознаграждение, жалование, плата" в слове NAGRODA со значением исходного, по его мнению, GRODZIC - GRODA "наложить кучей, загородить". Однако предлагаемый Брюкнером семантический переход "наложить кучей, загородить" "возместить, воздать должное, удовлетворить" ничем не оправдан. Ссылка на то, что чешск. NÁCHRADA сохраняет первичное значение "возмещение, замена" и якобы подтверждает эту возможность перехода, не спасает этой этимологии, которая очень близка тому, что предлагается М.Фасмером.

 

Единственно правильной нам представляется этимология В.Махека (ESJĆ 388): "Исходя из старого чередования L/R получаем корень *GHELD ст.-слав. ŽLEDA нем. (VER)GELTEN с этим же значением: "отплачивать, вознаграждать". Имеем здесь ожидаемый вокализм о в именном образований типа женского ZА-ТОКА и подобных". Эта этимология не только обосновывает звуковую и семантическую мотивацию чешского NÁHRADA (откуда поздние заимствования: польск. NAGRODA, укр., блр. нагорода, русск. награда; из русского: болг. награда, сербохорв. награда). Иначе, чем в предшествующих этимологиях, представлен словообразовательный процесс: первичным является имя, глагол - это деноминат (наград - награждать). В предложенной выше схеме предлагаю именно такое размещение звеньев языкового контакта. Общеславянское награда не является праславянским континуантом или же ст.-слав.заимствованием. Оно было образовано в ст.-чеш. и оттуда пришло в потоке чешских заимствований в польский язык. Это произошло не раньше XVI в., поскольку старопольский словарь еще не фиксирует слова NAGRODA, но в XVI в. оно уже засвидетельствовано у Моджевского ( LINDE III 235) и Кохановского [19]. О природе фонетических преобразований чешск. группы RÁ в польск. RO говорилось выше, такие изменения в чешских заимствованиях в польский язык

 

 

124

 

явление частое, ср. польск. ZLOTOGLÓW из чешск. ZLATO.

 

Уже в XVI в. данное слово было заимствовано из польского восточнославянскими языками с полногласной группой -оро: нагорода [21]. В староукраинской и старобелорусской письменности XVI-XVII вв. нагорода получила широкое распространение, в Московской же письменности XVI-XVII вв. она ограничена дипломатической перепиской с Польско-Литовским государством. Уже Брюкнер считал укр. нагорода полонизмом ( SEIP 353), однако это мнение не сопровождалось никакими доказательствами. Возможно, попыткой объяснения вокализма -оро- является следующее высказывание Махека (ESIČ 338): "В укр., блрс. NAHORODA появилось в результате ассоциации с HOROD - город". Однако это объяснение ошибочно. На самом деле полногласие в этом слове появилось потому, что в двуязычной украинской среде было выработано представление о фонетических соответствиях групп -оро-:

 

Русский язык заимствует слово награда только в первую четверть XVIII в. Видимо, раньше всего оно появляется в произведениях А.Кантемира, во II его сатире встречается несколько раз, напр.: "Словом, много о вещах ткегных беспокойство. Ни одно невижу я в тебе хвально свойство. Исправь себя, и тогда жди дружок, награду", Кант. Пис.1 49. Словарями русского языка награда фиксируется начиная с Российского Целлариуса 1771 г. (см. ССРЛЯ VII 116). Иначе дело обстоит с глаголом наградить, награждать. В русской письменности он появляется намного раньше. Судя по собранным мною материалам, глагол наградить засвидетельствован в XVII в. в переводных текстах, таких как "Фацеции", "Великое Зерцало", следовательно, в памятниках, переведенных с польского языка. В "Фацециях": "Поелику и како кто с кем обхподит Взаимной ее одному наградит" (в другом списке: "Друг другу наградится"), Фац.111. Пример из "Великого Зерцала": "Оный же, иже насилова вам, наградит, вам сугубо", Вел.Зерц.330; еще пример из "Повести об испанском королевиче Бруне и его супруге Мелеонии": "у него же взя его перстень великою ценою награжденный". Кор.Бр 191. В начале XVIII в. глагол наградить: награждать получает широкое распространение в русской письменности, очень часто встречается

 

 

125

 

в письмах и бумагах Петра I, в архиве князя Куракина, рано попадает в словари русского языка (Вейсманнов Лексикон 1731 гг. см. ССРЛЯ VII 118).

 

Можно полагать, что заимствование слов наградить и награда шло двумя путями. Первый путь - через посредство украинского языка (нагородити, нагорода). Второй путь, книжный, непосредственно из польского (NAGRODZIĆ и NAGRODA). О хронологии заимствования и о механизме субституции было сказано в начале. Так возникли слова, внешне напоминающие старославянизмы и церковнославянизмы, но генетически не имеющие с ними ничего общего. Удобнее всего называть их неославянизмами. Такими неославянизмами являются также образованные в русском языке на базе заимствованного глагола наградить : награждать существительное награждение, а также слова вознаградить: вознаграждать и вознаграждение. Существительное награждение относится к неославянизмам на том основании, что обнаруживает типичную старославянскую словообразовательную структуру, в которой церковнославянские элементы -жд- и суффикс -ение выполняют чисто морфологические функции [22]. Еще более яркие приметы церковнославянизмов в словах вознаграждать и вознаграждение. Эти слова появились в русском языке поздно, достаточно сказать, что вознаграждать фиксируется впервые Словарем Академии 1790 г., а вознаграждение Словарем Академии 1808 г. (см.. ССРДЯ II 11581), хотя уже в сочинениях А.Кантемира встречается это новообразование: "Что большая часть этих провинций издавна были подвластны России и что при Нейстацком мире выдано 2 миллиона руб. шведскому двору в вознаграждение" (Извлечения из депеш. 1741 г.), Кант.Пис. II 146.

 

Поздравить: поздравлять - поздравление

 

Все эти лексемы функционируют в русском языке только с начала XVIII в., впервые фиксируются лексиконом Поликарпова (см. ССРДЯ X 779). Правда, в наших материалах оказались записи из сочинений Курбского, но это исключительные случаи, и они лишь подтверждают то, что рассматриваемые слова не являются генетическими церковнославянизмами. Вот примеры из Курбского: "Писано бо въ листь томъ язычливомъ: поздравляю тя новымъ рокомъ 76-мъ!", Курб. Пис.459; "О смѣху достойное поздравление"...

 

 

126

 

В настоящей заметке рассматривались судьбы только трех неославянизмов в русском языке. Однако с полной уверенностью можно сказать, что по мере пристального и всестороннего изучения лексического состава русского языка список подобных неославянизмов постоянно будет увеличиваться. Приведенные факты красноречиво подтверждают "живучесть церковнославянской стихии в русском языке" (Б.Унбегаун, Русский литературный язык: проблемы и задачи его изучения.., с.333).

 

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Унбегаун, В.О. Русский литературный язык: проблемы и задачи его изучения. - В кн.: Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971;

Соколова, М.А. К вопросу о славянизмах. - В кн.: Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971.

 

2. Улуханов, И.С. О судьбе славянизмов в древнерусском литературном языке (На материале глаголов с приставкой пре-). В кн.: Памятники древнерусской письменности.. М.,1968, с. 19.

 

3. UNBEGAUN, В.О. LE RUSSE LITTERAIRE EST-IL D'ORIGINE RUSSE? - RÉS, 44, 1965.

 

4. Виноградов, В.В. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка. М., 1958, с.37 и сл.; Соколова, М.А. Указ.соч., с.339.

 

5. Сорокин, Ю.С. О задачах изучения лексики русского языка XVIII в. - В кн.: Процессы формирования лексики русского языка (от Кантемира до Карамзина). М.-Л., 1966, с.13.

 

6. Виноградов, В.В. Основные проблемы.., с.48.

 

7. Виноградов, В.В. О новых исследованиях по истории русского литературного языка. - ВЯ, 1969, № 2, с.12.

 

8. Hüttl-Worth, G. Church slavonic elements in Russian. - Oxford Slavonic Papers, 1968, 8.

 

9. Виноградов, В.В. О новых исследованиях.., с.14.

 

10. Виноградов, В.В. Там же, с.15

 

 

127

 

11. Попутно отметим, что OCHRONA свидетельствуется в польском языке словарями с XVII в., напр. в словаре Кнапского..

 

12. Трубачев, O. SŁAWSKI, SŁOWNIK ETYMOLOGICZNY JĘZYKA POLSKIEGO. T.II, RESZ 2(7). KRAKÓW, 1964. - Этимология. M., 1963, c.282.

 

13. Sławski, F. Słownik etymologiczny języka polskiego, t.I, Kraków, 1956, 156.

 

14. Moszyński, K. Uwagi do 6. zeszytu "Słownika etymologicznego języka polskiego" Fr.Sławskiego". - "Język poslki", XXXIX, zeszyt, 1, 1.

 

15. Из трудов А.А.Шахматова по современному русскому языку. М., 1952, с.247.

 

16. KOCHMAN, S. Polonizmy w języku rosyjskiej korespondencji dyplomatycznej (1487-1571), Cz.1. - "Sprawozdania OTPN, Seria B, nr.8, Ossolineum, 1972, 65-69.

 

17. Sadnik, L. Aitzetmüller, R. Handwörterbuch zu den altkirchenslawischen Texten, Heidelberg, 1955.

 

18. Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т.2, М., 1958.

 

19. Kochanowski, Jan. Dzielą polskie, т.1. Kraków, 1952, 274.

 

20. Basaj, M, Bohemizmy w językah pism Marcina Krowickiego. Wrocław-Warszawa-Kraków, 1966, 89-90.

 

21. KOCHMAN, S., Указ.соч., c.65.

 

22. См. из трудов А.А.Шахматова.., с.246, 250.

 

 

128

 

 

27. ПРОБЛЕМЫ ДЕФИНИЦИИ ДРЕВНЕБОЛГАРСКОГО ЯЗЫКА

Ек.Дограмаджиева, Кр.Костова

В кн. Славянская филология, т.19, С., 1988, 12-28.

 

 

Прежде чем приступить к дефинированию древнеболгарского языка, необходимо сделать обзор признаков, являющихся для него существенными, причем - в их системных связях.

 

            1. Принадлежность к народности. Создателем и носителем каждого естественного языка является определенный народ. Поэтому основным признаком языка является его этническая принадлежность. Следовательно, по этому показателю дефинируемый. язык следует определить прежде всего как язык болгарского народа. Однако это определение нуждается в уточнении, так как у болгарского языка многовековая история - с эпохи его постепенного обособления от праславянского языка вплоть до наших дней. Язык, который нам требуется определить, относится лишь к части этой истории. Таким образом, болгарский язык - родовое понятие, к которому непосредственно относится древнеболгарский язык, и лишь через него - к южно-славянским языкам, а через их посредство - к славянским языкам. Отступление от системного подхода приводит некоторых авторов к выведению древнеболгарского языка за рамки трех основных групп славянских языков - восточных, западных, южных /см. подход такого рода у Супруна, Калюты 1981/.

 

            2. Время. Древнеболгарский язык - язык одного из периодов в истории болгарского языка, поэтому его видовая специфика лежит в его хронологических рамках /с конца IX до конца XI в./ и в связанном с этим периодом комплексе типических языковых черт - фонетических, грамматических, лексических, отличающих его от предшествующего /предписьменного/ болгарского периода и от следующего, среднеболгарского периода. Начальная граница определяется крупным событием в истории болгарского языка - возникновением его литературной формы и проистекающими из этого нового явления языковыми изменениями. Конечная граница определяется естественным развитием болгарского языка. Появляется комплекс новых языковых явлений, которые обуславливают переход в новый период его языковой истории - среднеболгарский:

 

 

129

 

постепенно исчезает носовой призвук назальных гласных совпадает с н, развивается членная форма, распадается падежная система, формируется аналитическая форма будущего времени, к частицам переходит выражение сравнительной и превосходной степеней прилагательных, формы с анафоричным корнем относительного местоимения замещаются формами с вопросительным корнем, исчезает инфинитивная форма и большая часть причастных форм, развивается лексическая система и т.д. Следовательно, второй признак, системно обусловленный первым, относится к хронологическим границам.

 

Определение, составленное из признаков родовой принадлежности /"язык болгарского народа" или "болгарский язык"/ и видовой специфики /"с конца IX до конца XI века"/, выделяющих присущий этому периоду комплекс языковых черт, оказывается минимально достаточным. Это значит, что в дефиницию не включается ничего более того, что является необходимым, и поэтому под определение подводится любое проявление древнеболгарского языка и исключается из нее любое явление, не могущее быть определенным как древнеболгарское /в согласии с требованиями, указанными у Березина, Головина/ [1].

 

Однако древнеболгарский язык имеет ряд существенных индивидуальных признаков широкого культурного значения. Этим обуславливается необходимость расширить минимально-достаточное определение, построенное только на конститутивных признаках, путем включения характерных примет, заслуживающих особого внимания. Это расширение должно касаться главным образом за счет включения вопросов литературной формы древнеболгарского языка, поднимающей его на уровень международного культурного языка.

 

            3. Основные формы существования. Существенной чертой болгарского языка древнеболгарского периода является то, что он функционировал в двух главных формах - нелитературной и литературной.

 

            4. Диалектная основа литературного древнеболгарского языка. В течение своего двухвекового существования литературный древнеболгарский язык опирается на широкий ареал болгарской языковой территории: южные говоры вокруг Солуни, восточные говоры в районе Плиски и Преслава, юго-западные говоры вокруг

 

 

130

 

книжно-литературного центра Охрид. Воздействие этих диалектов на литературный язык обусловлено ролью трех отмеченных центров в возникновении и развитии древнеболгарской письменности.

 

            5. Основоположники литературного древнеболгарского языка. Для развития и книжной, и разговорной форм древнеболгарского языка весьма существенным является тот факт, что основоположниками литературного древнеболгарского языка становятся Кирилл и Мефодий, а их ученики и последователи продолжают его развитие - все они личности, богато одаренные, высокообразованные, имеющие значительный общественный опыт, самоотверженно преданные делу славянства.

 

            6. Древность литературного древнеболгарского языка. Древнеболгарский литературный язык - первый среди славянских литературных языков. Его появление является переломом в истории славянских яязыков, началом нового этапа в их развитии: формирования литературных славянских языков.

 

            7. Международная функция литературного древнеболгарского языка. Благодаря конкретным культурно-историческим условиям древнеболгарский язык в своей книжной форме употребляется в качестве литературного языка и в других славянских странах; на несколько веков он становится международным культурным языком на значительном ареале Восточной Европы. В процессе продолжительного функционирования в иноязычной среде он первоначально принимает спонтанные единичные изменения, затем подвергается последовательным и сознательным изменениям. Это является причиной необходимости разграничивать два основных проявления древнеболгарского литературного языка в зависимости от языковой среды, где он функционирует, и в зависимости от изменений под влиянием этой среды: 1/ литературный древнеболгарский язык, функционирующий в своей собственной языковой среде и развивающийся по законам своего собственного языкового развития, 2/ литературный древнеболгарский язык как основа с вторичными этническими локальными наслоениями в результате функционирования в иноязычной среде. Для обозначения второго проявления традиционен термин "редакция древнеболгарского языка". Но так как термин "редакция" - один из основных текстологических терминов, имеющих в этой науке иное значение, возникшая неоднозначность создает условия для недоразумений. Таким образом, более подходящ

 

 

131

 

/из-за однозначности и более точной внутренней формы/ термин, введенный чехословацкими учеными - "локальный тип" /Dostal 1963 [2]; Večerka 1976 [3]; Вечерка 1985 [4]/. Каждый локальный тип не идентичен ни древнеболгарскому языку, ни другим локальным типам. Поэтому все они не могут образовывать "общий древнеславянский литературный язык" /тезис и термин Толстого Н.И. [5]/. Их объединяет лишь общая языковая основа - древнеболгарская, а Различает их один от другого комплекс индивидуальных для каждого отдельно взятого славянского языка черт.

 

            8. Азбуки. Древнеболгарский язык использовал одновременно две азбуки - глаголицу и кириллицу.

 

            9. Непосредственные источники. Древнеболгарский язык непосредственно засвидетельствован в языковых памятниках - рукописях и надписях, возникших в болгарской языковой среде в древнеболгарский период /IХ-ХI вв./.

 

            10. Наименования древнеболгарского языка в ранних славянских, греческих и латинских источниках. Широко известно, что в текстах, возникших в древнеболгарский период /IХ-ХI вв./ или непосредственно после него, древнеболгарский язык и древнеболгарская письменность именовались своим родовым названием: /Пространное житие Кирилла, гл.XV, XVII; Пространное житие Мефодия, гл. V; "О буквах" Черноризца Храбра; Пролог Иоанна Экзарха к переводу "Богословия" Иоанна Дамаскина; Письмо папы Иоанна VIII от 880 года; см. Vondrák: 2—3 [6], Селищев [7]/. Мотивы выбора этих названий можно искать в стремлении подчеркнуть принадлежность древнеболгарского языка к славянской языковой семье и в предназначении древнеболгарской письменности для культурного развития славянства. Они были достаточны для того, чтобы отграничить их от неславянских языков и неславянской письменности, с которыми славяне находились в теснейшем контакте - греческим и латинским.

 

Менее известен остался вне поля зрения ученых и другой факт: в славянских, греческих и латинских текстах одновременно с указанными используются как их синонимы и другие наименования - .

 

 

132

 

Об этом говорит еще В.Вондрак (VONDRAK, 1912 [8]).Он цитирует греческое "Пространное Климента Охридского" Феофилакта Охридского (XI в.), где употребляются оба названия: "и испросили у него (у учителя) эту благодать - создать азбуку, соответствующую грубости болгарского языка, и смочь перевести божественное писание на язык народа" [9].

 

Предлагаем следующее минимально достаточное определение: древнеболгарский язык - болгарский язык конца IX - начала XI века. Возможны еще две тождественные по смыслу формулировки: древнеболгарский язык - язык болгарского народа с конца IX до конца XI века, или "древнеболгарским языком был язык болгарской народности в IX-XI вв." (формулировка Д.Ивановой-Мирчевой) [10] с тем уточнением, что "народность" здесь понимается в широкий" смысле термина. Предложенная дефиниция учитывает родовую принадлежность и видовое отличие понятия. Она содержит необходимые и достаточные конститутивные признаки, с помощью которых в практике надежно можно определить, какие из явлений включаются в это понятие и какие не входят в него.

 

Дефиниция в расширенном виде должна содержать еще и следующие сведения. Древнеболгарский язык существовал в двух основных формах - нелитературной и литературной, основанной на южных, восточных и юго-западных древнеболгарских диалектах. Литературный древнеболгарский язык, основоположниками которого являются Кирилл и Мефодий, - первый славянский литературный язык. Он функционировал и вне болгарской языковой территории в качестве международного культурного языка славян православного ареала в виде отдельных локальных типов. Для древнеболгарского языка были созданы две азбуки - глаголица и кириллица [11]. Он непосредственно засвидетельствован в сохранившихся древнеболгарских памятниках - рукописях и надписях, возникших на древнеболгарском языке в болгарской языковой среде в древнеболгарский период (IX-XI вв.). Современниками и близкими их потомками он назван синонимами - родовым наименованием или видовым названием .

 

 

133

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Березин, Ф.М., Головин, Б.Н. Общее языкознание. М., 1979.

 

2. Dostál, A. Staroslověnský jazyk, jeho strukturní charakteristika a lokalni typy. - Českoslovénskě přednášky pro V. mezinárodní sjezd slavistu v Sofii. Praha, 1963, 11-28.

 

3. Večerka, R. Zur Periodisierung des Altkirchenslavischen. - In: Methodiana, Wien-Koln-Graz, 1976, 92-121.

 

4. Вечерка, P. Старославянский с функционально-статистическои точки зрения. - Год.СУ, Фак.слав.филол. С., 1985, 74 ,№ 3, 28-36.

 

5. Толстой, Н.И. К вопросу о древнеславянском языке как общем литературном языке южных и восточных славян. - Вопросы языкознания, 1961, № 1, 52-66.

 

6. VONDRÁK, W. ALTKIRCHENSLAVISCHE GRAMMATIK. II AUFL. BERLIN, 1912, 3.

 

7. Селищев, А.М. Старославянский язык. М., 1951.

 

8. VONDRAK, W. Указ.соч., с.3.

 

9. Милев, А. Старобългарският превод на "Четири слова против арианите". - Старобългарска литература, 1977, № 2, 61-73.

 

10. Иванова-Мирчева, Д. Кирило-методиевските традиции в литературния български език през вековете. - Литературна мисъл, 1978, № 6, 80-90;

Старобългарски редник. Встъпителен том. Отг.редактор чл.-кор. проф. Д.Иванова-Мирчева, С., 1984.

 

11. Добрев, Ив., Ж.Икономова, А.М.Тотоманова. Старобългарски език. С., 1983.

 

 

134

 

 

28. НЕКОТОРЫЕ ЗАДАЧИ ИЗУЧЕНИЯ ВТОРОГО ЮЖНОСЛАВЯНСКОГО ВЛИЯНИЯ В РОССИИ

Д.С.Лихачев

В кн. Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. М., 1960, с.95-152.

 

 

До сих пор недостаточно определены те области культуры, в которых проявилось второе южнославянское влияние. Неясно, сказывалось ли это влияние только в графике письменности, орфографии, языке и стиле литературных произведений, как это определялось А.И. Соболевским [1], или оно в той же мере касалось живописи, архитектуры, церковной жизни, идейных течений. Неясно, были ли эти отдельные стороны влияния объединены каким-либо общим культурным движением, охватившим все области культуры южно- и восточнославянских стран, или следует говорить об отдельных, разрозненных влияниях в отдельных областях культуры. Неясно также, в какой мере южнославянское влияние в России соединялось с византийским. Чрезвычайно важным представляется всесторонне изучить вопрос об органичности сочетания второго южнославянского влияния в России с русским влиянием в южнославянских странах. Наконец, совсем не сделано попыток отделить явления взаимовлияния славянских культур от явлений, вызываемых единством их происхождения и возможной синхронностью их развития.

 

Только по выяснении этих проблем можно будет во всеоружии отчетливых представлений о самом влиянии приступить к изучению исторических причин, его вызвавших, и ответить на вопрос о внутренней потребности. и внутренней подготовленности русской культуры к восприятию южнославянского влияния.

 

Наиболее обстоятельная из работ, посвященных второму южнославянскому влиянию в России - работа А.И.Соболевского, - в большей мере констатировала это влияние, чем его изучала...

 

Задача моего сообщения - обосновать правомерность постановки некоторых из вышеперечисленных вопросов изучения второго южнославянского влияния, в частности - вопросов об объеме влияния и о его характере.

 

 

135

 

Какие же явления второго южнославянского влияния могут считаться в настоящее время достоверно установленными?

 

Проще всего решается вопрос в отношении графического оформления рукописей. Как известно, в XV в. старший полуустав сменяется младшим полууставом. Различия их достаточно четко выяснены в науке. Это почерки различного характера, смешать которые опытному палеографу невозможно. Существенно, что между ними нет никаких переходов. И вместе с тем, младший полуустав, не завися от старшего, совершенно ясно выражает свою зависимость от южнославянской графики - от письма болгарских и сербских рукописей.

 

Различия младшего полуустава и старшего - это различия не только в начертаниях букв, но и в составе алфавита. Младший устав имеет ряд букв, которых не знает старший полуустав /у, ы с первой частью, в виде ь, ʒ/ и наоборот /иотированное е, е наклонное к началу строки, ы с первой частью в виде ъ и др./.

 

Различия младшего полуустава и старшего хорошо определены А.И. Соболевским [2] и довольно отчетливо сформулированы В.М.Щепкиным [3] и нет поэтому нужды останавливаться на них особо.

 

Существенное дополнение к положениям А.И.Соболевского и В.М.Щепкина относительно влияния южнославянского полуустава на русский дает статья М.Н.Сперанского "Греческое" и "лигатурное" письмо в русских рукописях XV-XVI веков" [4], где устанавливается не только южнославянское, но и непосредственное греческое влияние на почерки русских рукописей /влияние греческого минускульного письма/.

 

С той же степенью четкости определяются различия и в орнаменте рукописей. Рукописи, писанные старшим полууставом, орнаментирются в зверином /тератологическом, или чудовищном/ стиле, рукописи же, писанные младшим полууставом, сопровождаются орнаментом геометрическим. Опять-таки, как и в почерках, переходные формы отсутствуют и второй стиль /геометрический/ стоит в явной связи с южнославянским орнаментом.

 

При этом различия обоих стилей сказываются не только в характере рисунка, но и в различном подборе красок.

 

 

136

 

Можно заметить и некоторые различия в миниатюрах, но последние о точки зрения второго южнославянского влияния совершенно не изучены.

 

Наконец, М.Н.Тихомиров предполагает, что делопроизводственная манера склеивать документы в столбцы также пришла к нам от южных славян, у которых наиболее ранний документ в форме столбца датируется последней четвертью XIV в. /до 1382 г. - грамота Иоанна Шишманова Витошскому монастырю/ [5].

 

Сложнее обстоит дело с орфографией и литературным языком. Явления в области орфографии и литературного языка, связанные с южнославянским влиянием, довольно отчетливо суммированы у А.И.Соболевского [6]. Они объединяют следующие тенденции: 1/ стремление отделить книжный язык от народного, 2/ установить более или менее устойчивые правила правописания, 3/ приблизить язык к первоначальному церковнославянскому языку, "очистив" его от позднейших народных элементов, 4/ уничтожить в языке и орфографии - местные русские особенности, 5/ приблизить язык и орфографию к "материнскому" - греческому /в орфографии - употребление двух г вместо нг, б вместо п после м, д вместо т после н; подражание греческому в синтаксисе, в неологизмах и т.д./.

 

С изменениями в области орфографии и литературного языка связано также появление в России перенесенного из южно-славянских стран "плетения словес" - особого литературного стиля, возникшего в Болгарии в Евфимиевскую эпоху и устойчиво сохранявшегося в России вплоть до XVII в.

 

На стиле второго южнославянского влияния нам придется особенно подробно остановиться в дальнейшем. Характер этого стиля представит существенный интерес для определения некоторых особенностей второго южнославянского влияния.

 

Уже из только что приведенных данных совершенно ясно, что южнославянское влияние тесно сочеталось с влиянием византийским. Это последнее сказывалось в России как опосредствованно /через южных славян/, так и непосредственно. Следы византийского влияния могут быть отмечены в графике рукописи /см. выше/, в орфографии /см.выше/, в новообразованиях /например, сложные слова с начальным добро: добронравие, добросогласие и т.п./,

 

 

137

 

в орнаменте /геометрической - неовизантийский орнамент/ и т.д. Мало изучен вопрос о византийском вдиянии в области стиля "плетения словес", но и здесь это влияние несомненно. Однако ярче всего сопутствовавшее южнославянскому византийское влияние может быть продемонстрировано на содержании письменности этого периода.

 

Большинство литературных произведений, перенесенных к нам в XIV-XV вв. от южных славян, - это переводы с греческого. Оригинальные южнославянские произведения /главным образом жития/ [7] составляют сравнительно небольшую часть перенесенных к нам памятников письменности. Здесь новые редакции переводов Четвероевангелия, Апостола, Псалтыри, Служебных миней, гимнографической литературы, Песни песней, Слов Григория Богослова, Лествицы Иоанна Лествичника, Пандектов Никона Черногорца, Вопросо-ответов псевдо-Афанасия, Жития Антония Великого, Жития Варлаама и Иоасафа, Синайского патерика, Слова Мефодия Патарского и др. [8], с другой стороны, переводы новых, ранее неизвестных в славянском тексте сочинений Василия Великого, Исаака Сирина, аввы Дорофея, Григория Синаита, Григория Паламы, Симеона Нового Богослова, Иоанна Златоуста и т.д. [9]

 

Замечательно, что наряду с болгарскими и сербскими переводами с греческого делаются и русские переводы: в Константинополе, на Афоне [10] и непосредственно в России. Переводами с греческого занимался сам митрополит Алексей [11] и многие церковные деятели его времени. Преемник Алексея на митрополичьей кафедре Киприан списал в Константинопольское Студийском монастыре Лествицу Иоанна Лествичника /рукопись Библиотека СССР им. В.И.Ленина, сбор. Моск.Дух.акад., № 152/, а затем в Голенищеве под Москвой "многия святыя книги с греческаго языка на руський язык преложи и довольна списания к пользе нам остави".

 

... Для определения сущности второго южнославянского влияния в России большое значение имело бы выяснение философского смысла проникшей на Русь Евфимиевской книжной реформы - реформы принципов перевода с греческого, реформы литературного языка, правописания и графики.

 

К сожалению, мы не имеет теоретических сочинений XIV- XV вв. об этой реформе. О смысле ее мы можем только догадываться.

 

 

138

 

Между тем несомненно, что реформа эта имела очень большое значение в культурной жизни южно- и восточнославянских стран и была, по-видимому, одним из проявлений умственных движений XIV в. Она распространилась с очень большой быстротой, свидетельствуя тем самым о том, что отвечала неким внутренним в ней потребностям, имела для своих современников какой-то важный смысл. Она возбудила усиленную переводческую деятельность, поскольку старые переводы стали считаться неточными. Неудовлетворенность старыми рукописями заставляла интенсивно заниматься их исправлениями, их перепиской с соблюдением новых правил, понуждала ввозить в Россию новые реформированные рукописи. Перед нами очень крупное явление умственной жизни, смысл которого до сих пор остается неясным.

 

Судить о смысле реформы патриарха Евфимия Тырновского мы можем только отчасти, по единственному сочинению его ученика, Константина Философа Костенческого, сочинение это отнюдь не теоретическое, а скорее практическое, но в нем содержались и некоторые общие высказывания. Произведение Константина было в свое время издано академиком И.В.Ягичем в его обширном издании "Рассуждения южнославянской и русской старины о церковно-славянском языке" /СПб., 1896/. Издание сопровождается введением, в котором И.В.Ягич излагает и характеризует взгляды Константина, и последующим "Обозрением сочинения" с пересказомого содержания. К сожалению, характеристика, которую дает И.В.Ягич сочинению Константина, не раскрывает самую систему его взглядов, теснейшим образом связанную с мировоззрением того времени и взглядами исихастов, оказавшими значительное влияние на Евфимия Тырновского, а через него - и на Константина Костенческого [12]. Неудивительно, что рассмотрение содержания сочинения Константина вне исторической перспективы привело И.В.Ягича к отрицательной оценке его сочинений и его взглядов.

 

В учении Константина Костенческого наше внимание прежде всего привлекает то обостренное до фанатизма внимание, которое он уделяет значению каждого внешнего, формального явления языка и письма. Константин Костенческий исходит из убеждения, что каждая особенность графики, каждая особенность написания, произношения слова имеет свой смысл. Понять вещь - это

 

 

139

 

правильно ее назвать. Познание для него как и для многих богословов средневековья, это выражение мира средствами языка. Слово и сущность для него неразрывны. Отсюда его чрезвычайное беспокойство о каждом случае расхождения между ними, которое может получиться от неправильного написания, от неправильной формы слова. Эти расхождения могут привести к ереси и, во всяком случае к неправильным воззрениям. Отсюда главной задачей науки он считает создание правильного языка, правильной орфографии, правильного письма. Именно от этого зависят его воззрения на язык и на письмо, а не от особенностей его личной психики и личного воспитания.

 

Он стремиться уничтожить возможные неправильности в языке, орфографии и письме, пытается многочисленными примерами продемонстрировать теснейшую связь внешней формы слова и его значения, показать смысл каждых мельчайших особенностей орфографии и графики.

 

Система Константина Костенческого вводила возвышенный и отнюдь не бытовой церковнославянский язык в семью немногих священных языков. Она устанавливала связь церковнославянского языка с "материнским" греческим языком, подчеркивала эту связь в начертаниях букв, в системе надстрочных и строчных знаков, в расположении алфавита и т.д. Для Константина Костенческого это не мелочи, не капризы вкуса и не просто следствие его греческого образования, как думал И.В.Ягич, а существенные элементы мировоззрения.

 

Малейшая неточность в письме, орфографическая неустойчивость в "священном" церковном языке были, с его точки зрения, способны породить ересь; по существу они были сами по себе ересью, ибо между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира - с другой, существовала по мнению Константина, органическая связь.

 

Проникший в Россию в XIV в. южнославянский витийственный стиль был тесно связан с теми же воззрениями на язык, которые лежали в основе Евфимиевских реформ [13].

 

Слово, по этому учению, было сущностью явлений. Назвать вещи - значило понять их. С этой точки зрения языку /языку церковных писаний/ отводилась первенствующая роль в

 

 

140

 

познании мира. Познать явление - значит выразить его словом, назвать. Отсюда нетерпимое отношение ко всякого рода ошибкам, разноречиям списков, искажениям в переводах и т.д. Отсюда же чрезвычайная привязанность к буквализму переводов, к цитатам из священного писания, к традиционным формулам, стремление к тому, чтобы словесное выражение вызывало такое же точно настроение, чувство, как и самое явление, стремление создавать из письменного произведения своеобразную икону, произведение для поклонения, превращать литературное произведение в молитвенный текст.

 

"Плетение словес" основано на внимательнейшем отношении к слову: к его звуковой стороне /аллитерации, ассонансы и т.д./, к этимологии слова /сочетания однокоренных слов этимологически одинаковые окончания и т.п./, на любви к словесным новообразованиям, составным словам, калькам с греческого и пр. Кальки с греческого образуются из тех же побуждений, которые заставляли переводчиков буквально следовать греческим конструкциям /см. выше/. Поиски слова, нагромождения эпитетов, синонимов и т.д. исходили из тех же представлений о тождестве слова и сущности, божественного писания и божественной благодати, что лежали и в основе реформы. Напряженные поиски эмоциональной выразительности, стремление к экспрессии основывались на том же убеждении, что житие святого должно отразить частицу его сущности, быть написанным "подобными" словами и вызывать такое же благоговение, какое вызывал он сам. Отсюда бесконечные сомнения авторов и полный нескрываемой тревоги искания выразительности, экспрессии, адекватной словесной передачи сущности изображаемого.

 

Связь реформы письменности - стремления к точности . и буквализму переводов с греческого, стремления разграничить значение слов, придать каждому новому значению свою особую орфографическую форму - и нового, характерного для XIV-XV вв. стиля "плетения словес", несомненна. Задача будущих исследователей самым тщательным образом изучить и эту связь, и лежащие в ее основе общие представления о слове, о языке, о письменности, определить те философские воззрения, которые могут быть обнаружены в основе реформы письменности патриарха Евфимия пока еще в самой общей форме.

 

 

141

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Соболевский, А.И. Южно-славянское влияние на русскую письменность в XIV-XV веках. - В: Переводная литература Московской Руси XIV-XV веков. СПб., 1903.

 

2. Соболевский, А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XV веков. СПб., 1903, 1-3.

 

3. Щепкин, В.М. Учебник русской палеографии. М., 1920.

 

4. BYZANTINOSLAVICA, T.IV, 1932, 58-64.

 

5. Тихомиров, М.Н. Исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен до половины XVII в. - В: Славянский сборник, М., 1947, с.177.

 

6. Соболевский, А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XV веков, 3-4.

 

7. Смирнов, С.Н. Сербские святые в русских рукописях. - В: Юбилейный сборник Русского археологического общества в Королевстве Югославии. Белград, 1936, 161-264.

Иванов, Й. Българското книжовно влияние в Русия при митрополит Киприан (1375-1406). - Изв.Инст.бълг.лит.,1958, № 6.

Ангелов, Б.С. Из историята на руското културно влияние в България (XV-XVIII вв.). - Изв. Инст.за бълг.история, 1956, № 6.

 

8. Соболевский, А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XV веков, с.4.

 

9. Там же, с.4.

 

10. Некрасов, И. Пахомий Серб, писатель XV века. Одесса, 1871, с.18.

 

11. Голубинский, Е. История русский церкви, т.11. - Чтения в Обществе истории и древностей российских, кн.1, 1900, 213-221.

 

12. Kujev, К.М. Konstantin Kosteneski w literaturę bulgarskiej i serbskiej. Kraków, 1950.

 

13. Сырку, П. К истории исправления книг в Болгарии в XIV веке, т.1, вып. I, СПб., 1899.

 

 

142

 

 

29. ЦЪРКОВНОСЛАВЯНСКИЯТ ЕЗИК

Д.Иванова-Мирчева

Кн. Въпроси на българския книжовен език до Възраждането. С., 1987, с. 344-352.

 

 

В зората на създаването на славистиката терминът църковнославянски, или по-скоро - староцърковнославянски език е означавал Кирило-Методиевия език от IX-X-XI в. - езика на Мариинското, Зографското, Асеманиевското евангелие, на Синайския псалтир и Синайския евхологиум, на Савината книга и на Супрасълския сборник и пр. Днес езикът на тези паметници се нарича старославянски или старобългарски. Но в двата термина понякога се влага различно съдържание [1].

 

Терминът "църковнославянски" носи и трето значение, което именно е предмет на този труд. В църковнославянски /церковнославянски/ се влага съдържание, което е традиционно за българската езиковедска наука и има пълно реално покритие. Църковнославянски се нарича езикът на корпуса от богослужебни книги, които се употребяват в източно-православното богослужение, отпечатани за първи път в Русия в средата на XVII в., а след това широко разпространявани в целия източноправославен свят /Русия, България, Сърбия, Румъния/. Това е всъщност последният период от развоя на руската редакция на старобългарския език, защото каноничните /богослужебните текстове на Евангелието, Апостола, Псалтира, Триода, Минея, Часослова на литургичните книги, на църковните химни и т.н./ са изживели сложен път на развитие в продължение на няколко века. И в текстологично, и в езиково отношение те са се попълвали, поправяли, усъвършенствували, нормирали както в България и в целия славянски юг, така и в Стара Русия /Киевска и Московска/. Повечето от тези текстове са били преведени от гръцки, но някои минейни или триодни текстове, служби на светци, проложни жития и други са били създавани и в по-късно време от църковните писатели славяни. По времето на цар Симеон в България, както убедително говорят фактите, тези свещени канонични текстове са били вече подложени на редакция - т.нар. "Симеоновска редакция", когато били преведени и непреведените от Кирил и Методий и техните ученици части от Стария Завет, а може би и от Тетраевангелието.

 

 

143

 

Константин Преславски, Климент Охридски, Наум Преславско-Охридски, както показват най-новите изследвания, са обогатили химнографската литература с блестящи творби.

 

През XIII-XIV в. в Търново и на Атон кипи огромна книжовна дейност под наименованието , чийто обект е пак корпусът от канонични книги.

 

В тези векове /XI-XVI/ в Русия корпусът от канонични книги също е бил предмет на специални грижи и внимание. Старобългарските и среднобългарските текстове били преписвани, прередактирани, попълвани с нови преводи или с оригинални произведения. По този начин старобългарската и среднобългарската книжовно-езикова норма бавно еволюирала на руска почва, попивала някои руски говорни особености, и главно - особености на руската книжовна норма, докато в средата на XVII в., след реформата на руския патриарх Никон, каноничните книги, подложени на окончателна текстова, а вероятно и на езикова редакция, се отпечатват. Печатната форма фиксира както точния текст, който вече не се променя, така и езика, графиката и ортографията. Може да се твърди, че от XVII в. нататък този внушителен по обем и богат по съдържание и език корпус не търпи никакви външни въздействия. Върху него не влияе вече нищо, а в замяна на това той влияе силно върху народностните книжовни езици на българи, руси, сърби, румъни. При това употребата му не е ограничена в рамките на православната църква. На църковнославянски се учат и децата. Така например в Русия през XVII в. той е основа на обучението в грамотност. В България през XVII и особено през XVIII и първата четвърт на XXX в. т.нар. "килийни училища" при манастирите или метосите обучението се е водело по църковнославянските текстове на църковнославянски, защото това са били единствените текстове с истински нормиран книжовен език. В резултат на това обучение българските, руските и сръбските книжовници са употребявали в своите оригинални или преводни съчинения много църковнославянизми - главно лексика, фразеология, някои фонетични облици или правописни модели. Църковнославянското влияние върху езика на българските възрожденци, като Паисий Хилендарски, Неофит Рилски, Неофит Бозвели и пр. е всеобщо признато и широко изследване [2]. Църковнославянизми се

 

 

144

 

наблюдават и в езика на българските дамаскини, въпреки че са написани на диалект.

 

Голяма е ролята на църковнославянския език при формирането на националния руски книжовен език. Той има определено място и в историята на сръбския книжовен език.

 

По произход църковнославянският е старобългарският език, създаден от Кирил и Методий и техните ученици.

 

Минал през перото на най-големите книжовници на България от IX-X-XI в.: Климент Охридски, Константин Преславски, цар Симеон, Йоан Екзарх, Черноризец Храбър, Григорий Презвитер и Мних, Презвитер Козма и други, в двете старобългарски книжовни огнища, Преславското и Охридското, той достига изключително високо развитие през Златния век.

 

Старата българска литература от тези първи векове - и канонична, и неканонична - се възприема в стара Русия, "трансплантира" се там, както се изразява съветският историк на литературата Д.С.Лихачов. На руска почва се наблюдава процес на постепенна русификация на старобългарските текстове.

 

В този език, който постепенно се превръща в църковнославянски /в посоченото по-горе съдържание/ ние непременно трябва да потърсим отражението на книжовноезиковите и правописни норми и на Търновската школа и Атон от XIII-XIV век [3]. А това някак си се изплъзва от погледа на славистите, които виждат в руската редакция само Кирило-Методиевия език от IX-X-XI в., преминал с богослужебните книги в Русия.

 

Езикът на печатните церковнославянски книги, които започват да излизат в Русия от края на XVI в., и особено от средата на XVII в. нататък, по фонетичния си, морфологичен и синтактичен строй, по своите правописни норми не е нито български, нито староруски, нито чист среднобългарски от търновски тип. Запазил изцяло своя синтетичен характер, той показва редица важни отклонения от старобългарското именно склонение. Изследвачът на църковнославянското склонение и спрежение ще открие и много други отклонения и неговата задача ще бъде да се опита да отговори на въпроса: кои от тези отклонения са резултат на развоя на българския език и кои - на руския.

 

Не по-малък интерес представя ортографичната и графичната

 

 

145

 

система. При изследването й се налагат сравнения със старобългарски, среднобългарски и староруски ръкописи.

 

В XVII в. църковнославянският е притежавал цялостна и напълно установена система и строгите норми на един книжовен език, създаден по еволюционен път, плод на сложно историческо развитие. Всичко това дава достатъчно основания да го наричаме език. Но в XVII в. едва ли някой го е говорел, или пък е пишел на него в чистия му вид, а от това следва, че никой повече не го е развивал. И ако някои книжовници или монаси са говорели на него, както говорят и днес на латински някои католически духовници, то е било всъщност една повече или по-малко механична смесица на елементи от живия език (реел. диалект) на говорещия и църковнославянизми.

 

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Иванова-Мирчева, Д. Старобългарски, старославянски и среднобългарска редакция на старославянски. - В: Константин-Кирил Философ. Юбилеен сборник по случай 1100-годишнината от смъртта му. С., 1969, с. 45-62.

 

2. Бабов, К. Езикът на дамаскините и въпросът на църковнославянското и руското влияние върху българския книжовен език. - В: Славистични изследвания. Сборник, посветен на VI Международен славистичен конгрес. С., 1968, 167-186.

 

3. Иванова-Мирчева, Д. Евтимий Търновский, писател-творец на литературния български език от Късното средновековие. - В: Търновска книжовна школа. С., 1974, 197-210.

 

 

146

 

 

30. НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКОВЫХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ БОЛГАР И РУССКИХ (X-XIV ВВ.)

Р. Павлова

Сб. Славянска филология, т.17, С., 1983, 33-45.

 

- Проблема использования древнерусских письменных памятников как источник изучения и обогащения истории болгарского языка

- Проблема изучения древнерусских языковых элементов в древних болгарских рукописях /до XIV в./

 

В славистике давно установлены древние и продолжительные языковые взаимодействия болгар и русских. Эти процессы шли с юга на север и с севера на юг в течение не менее десяти столетий, обогащая литературные языки обоих народов. Несмотря на существующую литературу, проблематика болгарско-русских и русско-болгарских языковых контактов все еще остается мало изученной. Хочется обратить внимание на две проблемы этой научной области.

 

 

            I. ПРОБЛЕМА ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ПИСЬМЕННЫХ ПАМЯТНИКОВ КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ И ОБОГАЩЕНИЯ ИСТОРИИ БОЛГАРСКОГО ЯЗЫКА

 

Известно, что древнеболгарская книжность распространилась среди восточных славян одновременно с их христианизацией [1]. Официально в Киевском государстве это произошло в 988 г., в Болгарии - в 865 г. На Руси были сделаны списки с многих древнеболгарских рукописных книг. Этот процесс продолжался в период до XIV в., но особенно сильно снова развернулся во время второго южнославянского влияния, К сожалению, в славистике нет полного каталога, который представил бы древние оригинальные и переводные болгарские тексты, содержащиеся в русских рукописях. Это - одна из больших будущих задач болгаристики и славистики. Но в отдельных исследованиях или описях имеются некоторые ценные сведения.

 

До нас не дошел ни один оригинал богатой оригинальной древнеболгарской литературы IX-XI вв. Эту литературу мы восстанавливаем по более поздним спискам этих произведений, большинство которых древнерусские. Например, в книге "Азбучната молитва в славянските литератури" проф. К.Куев дает сведения и публикует 38 списков этого сочинения Константина Преславското и все они русской редакции [2]. После выхода его монографии проф.Куев

 

 

147

 

опубликовал еще два списка /тоже русских/ этого сочинения [3]. В книге "Черноризец Храбр" К.Куев представил 73 списка Сказания о письменьхъ, из них 63 русской редакции [4]. В своей книге "Иоан Екзарх Български. Слова" проф. Д.Иванова-Мирчева указывает на 9 слов Иоанна Экзарха, 7 из которых опубликованы /Слово на Вознесение - дважды/. Пять из этих публикаций сделаны по русским рукописям [5]. До сих пор известно 25 списков "Беседы против богумилов" Козмы Пресвитера [6]. Все они русской редакции. Даже Словарь-индекс Беседы А.Давидов сделал по древнейшему Волоколамскому русскому списку произведения Козмы Пресвитера [7]. Известно, что нельзя считать решенным до конца вопрос об авторстве всех слов, приписываемых Клименту Охридскому. Но огромное количество русских списков с них является бесспорным фактом. Сочинения Климента Охридского изданы в академическом трехтомнике. известными болгарскими учеными К.Куевым, Б.Ст.Ангеловым, Хр.Кодовым и Кл.Ивановой [8]. Если рассмотреть слова I и III томов, которые, по мнению составителей, бесспорно принадлежат Кл.Охридскому, получаются интересные данные. Из 42 слов, опубликованных в I и III томах сочинений Климента Охридского /40 в I т. и 3 в III т./, мы проверили происхождение списков 32 слов [9]. Эти 32 слова представлены составителями в 1377 списках /1315 в I т., 62 в III т./, из них 1235 русские /1183 в I т., 52 в III т./. Остальные 142 списка другой редакции /болгарской, сербской, валашско-молдавской и др./. Текстологический анализ сочинений Климента Охридского дает основание думать, что некоторые из его произведений, вероятно, имели свое развитие и свою жизнь на русской почве. Но несмотря на всю свою приблизительность цифры - 1235 русских списков из 1377 /из 32 слов болгарская письменность сохранила 13/, все же дают ориентацию и представление о большом значении русской книжности для сохранения творчества Климента Охридского.

 

Средневековая Болгария располагала большим богатством переводной книжности. Русская рукописная традиция сохранила многие древнеболгарские и среднеболгарские переводные сочинения. Отдельные сведения о них разбросаны в разных описях и изданиях. Проф. К.Куев в своей книге "Съдбата на старобългарските ръкописи през вековете", чтобы показать миграцию древнеболгарских

 

 

148

 

книг, сделал небольшой каталог древнерусских рукописей, списанных с болгарских текстов. Он приводит краткие справки о 19 произведениях [10]. При составлении этого списка проф.Куев, судя по его анализу, имел ввиду главным образом два критерия, на основании которых он определяет болгарский оригинал русского списка: наличие /хотя и непоследовательно/ большого юса и упоминание /обычно в месяцеслове/ болгарских книжников, царей или святых. Исследователь, определяющий какую-либо рукопись, как список, протограф, которой связывается с болгарским текстом, естественно, не может ограничиться только этими критериями. Известно, что юсы исчезают в русской графике довольно рано /во время второго южнославянского влияния появляются снова/. Недостаточно также упоминание имени болгарского книжника или святого в синаксаре рукописи. Имеется много списков без таких упоминаний. Поэтому для того, чтобы определить русский список с текста, протограф которого является болгарским, нужно разработать систему критериев. Среди них одно из основных мест, без сомнения займут лингвистические критерии.

 

Кроме переписывания целых оригинальных или переводных произведений древней болгарской письменности древнерусские книжники применяли и другую форму общения древнеболгарской и древнерусской литературы. Они свободно использовали части из чужого произведения, отдельные пассажи и прибавляли их к своему сочинению, не указывая на источник. В других случаях они просто перефразировали чужой текст. Это явление объясняет акад. М.Н. Сперанский: "старый русский человек, - пишет автор, - иначе смотрел на литературную собственность: раз произведение было написано, раз оно было пущено в оборот, оно переставало в его глазах быть личной собственностью написавшего" [11]. Акад.И.И.Срезневский первым показал эти процессы [12]. Другие ценные материалы в этом отношении находим в публикациях акад.Д.С.Лихачева [13], Н.С.Сарафановой-Демковой [14] и особенно много - в работах проф. Б.Ст.Ангелова [15].

 

Сделанный выше беглый обзор показывает, что древнерусская письменная традиция сохранила многие сочинения древней болгарской письменности. Более того, именно благодаря русским спискам мы теперь знаем многие древнеболгарские произведения, которые из-за тяжелых исторических катастроф в Болгарии вообще

 

 

149

 

не сохранились в оригинале или в более поздних списках. Этот факт вызывает необходимость расширить источниковедческую базу истории болгарского литературного языка за счет русских списков с болгарских текстов. Надо добавить, что русские источники истории болгарского литературного языка до сих пор почти не привлекались в научных исследованиях. Поэтому не случайно, что проф. С.Б.Бернштейн ставит вопрос об использовании древнерусских текстов /главным образом списанных с болгарских, а также и некоторых оригинальных русских произведений или переводов с греческого, сделанных на Руси/ как одну из главных проблем изучения истории болгарского языка [16].

 

Известно, что при списывании древнеболгарских рукописей, особенно канонического содержания, древними писцами руководил сильный мотив священности текста. Это означало, что переписчики, в принципе, стремились к буквальному списыванию, боясь произвольного отклонения от канонического текста оригинала. Об этом говорят, например, такие факты: 1. Сопоставление русских списков с сохранившимися в болгарской письменности теми же самыми текстами /евангелия, псалтыри, апостола и т.д./, показывает стремление к буквальному переписыванию. 2. Сведения о переписывании "слово в слово" дают сами писцы. Например, в рукописи Погодинского собрания /погод. 968 - ГПБ/ в приписке на л.222 об. сообщается:

 

3. Акростих в древнеболгарской литературе /как и в византийской/ предохранял текст от более поздних текстуальных изменений. Последние очень важные открытия в области древнеболгарского акростиха подтверждают впечатление о стремлении к точной переписке древних текстов [17].

 

Но под влиянием родного языка писцов в древние русские рукописи, первоисточниками которых являются древнеболгарские /или среднеболгарские/ оригиналы, входят элементы живого русского языка, т.е. осуществляется процесс руссификации древнеболгарских текстов. Нужно отметить, что проблема о степени и

 

 

150

 

характере русификации древнеболгарских и среднеболгарских текстов не решена удовлетворительно в славистике. Мнения о том, что руссификация была незначительной и касалась прежде всего /или только/ фонетики или наоборот, что она становилась все сильнее с XI по XIV вв. и охватывала лексику и грамматику надо серьезно защитить сопоставительными текстологическо-языковыми исследованиями. Сопоставление с древнеболгарскими и среднеболгарскими письменными памятниками /там, где это возможно/ предоставит интересный материал разночтений и вариантов, анализ которых даст важные для истории обоих языков сведения. Но, как нам думается, нельзя ограничиться только сопоставлением одних и тех же текстов в болгарской и русской письменности. Сопоставительную языковую исследовательскую работу нужно проводить шире. Начать ее следовало бы с древнейших сохранившихся памятников. Это так, потому что без изучения языка древнейших восточнославянских памятников-списков XI в. невозможно сопоставление с более поздними текстами. Кроме того древнерусские памятники XI в. относятся к одному и тому же синхронному срезу с древнеболгарскими памятниками. Древнеболгарский литературный язык - это тот письменный литературный язык, который создавался в культурных центрах Восточной и Юго-Западной Болгарии в IX-XI вв. В основе его лежат живые древнеболгарские говоры. Реально мы его изучаем на основании сохранившихся рукописей X-XI вв. /Период после XI в. обычно обозначается термином "среднеболгарский"/. Дошедшие до нас древнейшие памятники болгарской письменности, как правильно их охарактеризовал акад. А.И.Соболевский "представляют собою жалкие остатки некогда, без сомнения обширной двухазбучной древнеболгарской письменности" [18]. Но древнерусская письменность XI в. сохранила такие списки, которые в древнеболгарской, письменности исчезли /Изборник 1073 г., 13 слов Григория Богослова, Пандекты Антиоха, Златоструй Бычкова, сохранившиеся минеи и т.д./. Эти тексты могли бы восполнить в какой-то степени наши представления о языковой системе древнеболгарского языка, так как, если в них выделить русский пласт, останется древнеболгарская языковая основа. Поэтому нужно эксцерпировать весь языковой материал сохранившихся древнерусских памятников - списков XI в. Этот языковой материал надо сопоставить с языковым материалом древнеболгарских памятников [19]. Нужно

 

 

151

 

подчеркнуть, что по отношении к графике, орфографии и фонетике Н.Н. Дурново сделал важные заключения. Он сопоставил 20 русских памятников XI-XII вв. с южнославянскими и этим, фактически поставил вопрос об исследовании древнерусских памятников как памятники "старославянского языка" [20]. В последнее время интересные наблюдения в этом отношении сделал И.Тот [21]. Но в области лексики, словообразования, морфологии, синтаксиса работа по изучению болгарского языкового наследия в древнерусских памятниках еще почти не начата. Исключением является статья проф.С.Б.Бернштейна о существительных с основой на -s [22], как и некоторые статьи А.Давидова о лексике Козмы Пресвитера [23]. Древнерусские рукописи-списки, без сомнения, дадут ценный материал для восполнения сведений о грамматике болгарского литературного языка в древнеболгарский и среднеболгарский период. Но, по-видимому, самый богатый материал в них - это материал из области словообразования особенно лексики. Лексикальное богатство древнерусских памятников XI в. надо сопоставить с лексикальным богатством древнеболгарских памятников. Сопоставление покажет: 1. Какие слова и значения встречаются и в древнеболгарских, и в древнерусских памятниках; 2. Какие слова и значения древнерусских памятников не сохранились в древнеболгарских памятниках X-XI вв. Для дальнейшей работы первостепенное значение приобретают именно случаи второго пункта. Надо определить, являются ли только древнерусскими эти слова и значения или они были и в древнеболгарском литературном языке. При решении этого вопроса недостаточно руководствоваться постановкой, что "най-устойчив е бил речниковият състав, който сравнително рядко се русифицира даже тогава, когато преписвачът не е разбирал думата" [24]. Нужно разработать критерий, которые могли бы доказать, принадлежало ли данное слово /или значение/ древнеболгарскому языку или оно являлось специфическим для древнего языка восточных славян.

 

Во-первых, нужно выделить те слова, которые зафиксированы древнерусскими памятниками XI в., отсутствуют в древнеболгарских памятниках, но в последних находим однокоренные с ними слова с общим семантическим знаменателем [25] .

 

Во-вторых, нужно выделить те слова древнерусских памятников XI в., которые в древнеболгарских памятниках отсутствуют,

 

 

152

 

но в древнеболгарском языке имеется та же самая словообразовательная модель.

 

В-третьих, можно использовать критерий сопоставления с лексикой среднеболгарских памятников. Если слово /или какое-то из его значений/ древнерусских памятников XI в. отсутствует в древнеболгарских текстах, но отмечено среднеболгарскими памятниками, нельзя считать, что оно было специфическим только для древнерусского языка [26]. Этот критерий можно применять не только по отношению указанной выше лексики /однокоренные слова, слова одной и той же словообразовательной модели/, но и шире.

 

В-четвертых, нужно иметь в виду данные современных болгарских и русских говоров, данные топонимики, народного творчества, как и данные современных болгарского и русского литературных языков. Если, например, слово или какое-то из его значений отмечено болгарскими говорами, но отсутствует в русских говорах, трудно доказать, что оно существовало в древнерусском языке XI в.

 

После древнерусских памятников XI в. можно приступить к сопоставительному изучению памятников XII в., причем здесь будут использованы результаты исследования памятников XI в. Эту методику можно использовать и по отношению к древним рукописям XIII и XIV вв. Сопоставительное изучение рукописей XII, XIII, XIV в. поставит вопрос о выделении более древнего языкового слоя от более нового, так как известно, что относительно поздние письменные памятники, особенно канонические, в принципе сохраняют архаическую языковую основу и в то же самое время включают более новый языковой пласт. Очень полезной окажется сопоставительная текстологическая и языковая, исследовательская работа по вертикали /имеется в виду последовательное хронологическое исследование одного и того же текста и в древнерусской,. и в древнеболгарской письменности/ и по горизонтали /текст исследуется в одном и том же синхронном срезе в обоих языках/.

 

Намеченные исследовательские задачи огромны, они требуют большого срока и усилий многих ученых. Но наступило время эту большую и важную работу начать. Только после таких исследований станет возможным лучше ответить на вопрос, что дают древнерусские памятники для истории русского и что - для истории болгарского языка.

 

 

153

 

 

            II. ПРОБЛЕМА ИЗУЧЕНИЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ЯЗЫКОВЫХ ЭЛЕМЕНТОВ В ДРЕВНИХ БОЛГАРСКИХ РУКОПИСЯХ /до XIV в./

 

В болгаристике и славистике обыкновенно принято считать, что русско-церковнославянские языковые элементы начали распространяться в Болгарии со второй половины XVII в. Это правильно, если говорить о начале активного церковнославянско-русского языкового проникновения в болгарские земли. Но на самом деле первые русские языковые элементы начинают появляться в болгарской письменности значительно раньше. Это было связано с распространением на территории Болгарии некоторых оригинальных или переведенных в Киевском государстве древнерусских письменных памятников. В Болгарию возвращались также и отдельные древние болгарские тексты в русских списках.

 

Акад. М.Н.Сперанский один из первых стал серьезно изучать движение древних рукописей с Руси на Балканы [27]. Эта тема рассматривается в работах В.П.Адриановой-Перетц [28] и Д.С. Лихачева [29]. Самое большое количество исследований посвятил данной проблеме проф. Б.Ст.Ангелов [30]. На основании обнаруженных до сих по материалов с уверенностью мо жно утверждать, что русская книжность распространялась в Болгарии не только во время турецкого ига, но и до него. М.Н.Сперанский считает, что часть древнейших русских письменных памятников стала известна южным славянам еще в XI в. Однако это вполне возможное предположение не подкрепляется в достаточной степени сохранившимся рукописным материалом. Дело в том, что мы находим древнерусские тексты в среднеболгарских рукописях с XIII в.. Сохранившиеся болгарские памятники XI и XII вв. из-за тяжелых исторических обстоятельств совсем немногочислены, и они не содержат текстов русской книжности.

 

На основании рукописных источников можно сделать заключение, что среди южных славян распространялись не все созданные на Руси в период XI-XIII вв. произведения. На юг переходили такие древнерусские тексты, которые имели общехристианский характер. Сочинения "с более узким" значением как летописей, "Поучение Владимира "Мономаха", "Слово о полку Игореве" не воспринимались южными славянами "как мало для них нужные с общей христианско-просветительной точки зрения" [31]. Впрочем,

 

 

154

 

причины интереса южных славян к отдельным древнерусским произведениям еще не нашли удовлетворительного объяснения в науке, и это является одной из будущих задач славистики.

 

 

Древнерусские тексты в среднеболгарских памятниках XII-XIV вв. можно было бы группировать следующим образом:

 

            1. Жития /обычно проложные/, памяти, службы, вести о русских святых. Производит впечатление, что вести о Борисе и Глебе /Романе и Давиде/ встречаются чаще других сведений о древнерусских святых в среднеболгарских рукописях XIII-XIV вв.

 

Это явление Б.Ст.Ангелов объясняет известием о родстве Бориса и Глеба с болгарами [32]. В среднеболгарских рукописях встречаются тексты о Борисе и Глебе, заимствованные прямо из древнерусских письменных памятников. Кроме того среди болгар /и сербов/ получило распространение проложное сказание о Борисе и Глебе /под 24 июля, начало:

составленное, по всей вероятности, на юге славянства на основании полного жития Бориса и Глеба. Краткая редакция проложного сказания о перенесении мощей Бориса и Глеба /2 мая 1175 г./, видимо, тоже имеет южнославянское происхождение [33]. Сведения о Борисе и Глебе можно найти например в следующих среднеболгарских /или сербских, списанных с болгарских/ письменных памятниках XIII-XIV в.:

·       Норовский пролог XIII в. /ГИМ, Увар., 973/70/,

·       Перг.пролог. XXII в. /Софийская Нар.Библ. № 113, на л.40 об. обозначена только память без текста/,

·       Тырновское ев. 1275 г. /библ. Загребской Академии наук/,

·       Румянцевский пролог № 319 XIII-XIV в. /ГБД, Описание Ал.Востокова, № 319/,

·       Десновский /Станиславов/ пролог 1330 г. /Белгр.Акад. наук, № 53/,

·       Тырновский пролог 1339 г. /ГПБ, Погод., 58/,

·       Пролог Д.Ковачевича XIV в. /Белград/,

·       Пролог XIV в. /Болг.Акад.Наук № 73/,

·       Хлудовский пролог XIV в. /ГИМ, Хлуд. 189/,

·       Берл.пролог № 37 и 38 /теперь в Зап. Берлине - Staatsbibliothek Preußischer Kulturbesitz/,

·       Служебная минея XIII-XIV в. /ГИМ Хлуд. 160/,

·       Служебная минея XIV в. /ГИМ, Хлуд. 154/,

·       Зографское евангелие 1305 г. /См. П.Успенский, Второе путешествие по святой горе Афонской... и описание скитов Афонских, М., 1880, ч.I, с.148/,

·       Перг.апостол XIV в. /Киев, ЦНБ, № 153 в собрании Историко-филол. инст. Безбородко в г. Нежине/,

·       евангелие, написанное попом Драгыа сыном Бартолиновым XXV в. /см. П.Успенский, Второе путешествие по святой горе Афонской, ч.I, 220/.

 

 

155

  

Проложное житие кн.Ольги в среднеболгарских рукописях XIII-XIV вв. встречается в двух разновидностях: первая, более распространенная, - начало:

/цитировано по Погод. 58/ и вторая, известная пока только из одной рукописи, синайского происхождения, - начало:

/цит. по Qn I 63-ГПБ/.

Проложное житие кн. Ольги встречается в:

·       Прологе /отрывок/ XIII-XIV в. /ГПБ Qn I 63; текст опубликован Б.Ангеловым, Из старата руска, сръбска и българска литература, 4.1, 1958, с.196-197/,

·       в Прологе XIV в. /Болг.Акад.Наук, Архивный Институт № 17а; текст опубликован Б.Ангеловым - Из старата... ч.I, с. 197/,

·       в Румянцевском Прологе /ГБЛ, Рум. 319 - опубл. А.Востоковым - Описание русских и словенских рукописей Рум. музеума, СПб., 1842, с.452-453/,

·       в Лесновском прологе 1330 г. /Белград/,

·       в Тырновском прологе 1339 /ГПБ, Погод. 58/,

·       в Прологе XIV в. /Болг.Акад.Наук № 73/,

·       в Хлудовом прологе XIV в. /Хлуд. 189/.

 

Проложное житие кн. Владимира пока нам известно из двух среднеболгарских рукописей:

·       Пролога /отрывок/ XIII-XIVb. /ГПБ, Qn I 63/ и

·       Тырновского пролога 1339 г. /ГПБ, Погод. 58/.

 

Среднеболгарские книжники были знакомы и с житием Феодосия Печерского. Известное южнославянское житие Феодосия представляет собой сокращенный вариант жития Феодосия, написанного Нестором [34]. Южным славянам было известно и краткое житие Феодосия, извлеченное из "русского патерика". В среднеболгарских рукописях встречается и память св. Феодосию. Вести об этом русском книжнике можно найти в:

·       Норовском прологе XIII в. Тырновском евангелии 1275 г.,

·       в болгарском перг.месяцеслове середины XIII в. /см. А.И.Яцимирский, Описание южнославянских и русских рукописей заграничных библиотек, с.662 - память о Феодосии Печерском/,

·       в Прологе XIII в. /Увар.973/70/,

·       Румянцевском прологе /№ 319/,

·       в Лесновском прологе 1330 г.,

·       Хлудовом прологе № 189,

·       в Перг.апостоле XIV в. /Киев, ЦНБ, из собрания В.В.Качановского/,

·       в Евангелии XIV в. попа Драгыа Братолинова сына /см. П.Успенский, Второе путешествие..., ч.I, с.220/.

 

 

156

 

В среднеболгарских рукописях XIII-XIV вв. под 15 апреля довольно часто встречается житие кн. Мстислава /в крещении Феодор/. Напр., в рукописях:

·       Норовский пролог XIII в.,

·       Уваровский Пролог № 973/70 XIII в.,

·       Пролог № 3153 /Болг.Акад.Наук/ XIII-XIV в. /текст опубликован Б.Ангеловым, см. Старославянски текстове, - Известия на Архивния Институт, кн.1, 1957, с.292-295/,

·       Румянцевский Пролог № 319 XIII-XIV в.,

·       Лесновский Пролог 1330 г.,

·       Хлуд. Пролог № 189 XIV в.,

·       Берл.Пролог № 37 и № 38,

·       Служ.минея /Хлуд. № 154/ XIV в.

 

В Прологе Qn I 63 содержится житие других русских святых - Феодора Варяги и сына его Иоанна /л.2/.

 

 

2. В среднеболгарских рукописях XIII-XIV вв. встречаются некоторые сочинения оригинальной древнерусской литературы. К ним можно отнести

 

·       Канонические ответы русского митрополита Иоанна II - Правило о женах иереев, взятых в полон и вернувшихся домой /в Берлинском сборнике № 48 XIII-XIV вв. - теперь в Зап. Берлине/.

·       Притча о слепце и хромце

Кирилла Туровского /авторство К.Туровского является спорным/ находится в том же Берлинском сборнике N№48.

·      

и К.Туровского находится в сербской пергаменной рукописи XIII-XIV в., переписанной попом Драголом /см. М.И.Соколов, Материалы и заметки по старинной славянской литературе - Известия истор.-филол.института Безбородко т.XI, 1889, с.14/.

 

 

3. В некоторых среднеболгарских рукописях имеются сообщения об исторических или церковно-исторических событиях. В 1073 г. Ярослав Мудрый построил в Киеве церковь св. Георгия. Ее освещение /26 ноября/ воспринималось как важное церковно-историческое событие. Эта весть проникла рано в болгарскую письменность. Первое сообщение об освещении церкви св. Георгия в Киеве встречаем в месяцеслове /под 26 ноября/ древнеболгарского памятника X-XI в. Ассеманиево евангелие: "и св҃ещение ст҃аго Георгиа". Это краткое словосочетание является первым русским известием в древней болгарской письменности. Сообщение об освещении церкви св. Георгия находим еще в Охридском апостоле XII в. /см. С.Кульбакин. Охридская рукопись апостола конца XII в. С. 1904, с.107/,

 

 

157

 

в Драгановой минее XIII в. /см. И.И. Срезневский. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. - В: Сб.ОРЯС, т.XV, с.412/, в Румянцевском Прологе № 319 XIII-XIV в. В приписках хроники Манасия содержатся интересные сведения о русско-болгарских исторических событиях /см. Б.Ангелов. Из историята на руско-българските литературни връзки. С. 1972, 60-62/.

 

 

4. В славистике принято считать, что в Киевском государстве тоже делались переводы с греческого языка. А.И.Соболевский включил в список таких переводов свыше тридцати текстов [35]. Нынешний этап изучения древних славянских рукописен сильно затрудняет ответ на вопрос, какие переведенные в Киеве тексты попали в болгарскую книжность до XIV в. Б.Ангелов предполагает, что в конце XIII или начале XIV в. из русских рукописных книг в болгарскую письменность проникло

[36], но древнейший южнославянский письменный памятник, в котором сохранился список Сказания относится к XVI в. /библ.бывш. Новорос. у-та, № 104, Одесса/. Слово о вере Варяжской Феод. Печерского, Повесть об Акире Премудром, Цветы дарования и др. известны тоже по более поздним спискам. Из ранних списков интерес представляет рукопись XIV в. /ГИМ Хлуд. 215/, в которой содержатся чудеса св.Николы. К XIV в. относится и текст Пчелы сербской редакции /см. Перг.рукописи БАН - Ленинград, шифр. 24. 420/.

 

 

5. В Болгарии распространяются некоторые канонические тексты, списанные болгарскими писцами с русских списков. К ним можно отнести Врачанское евангелие, среднеболгарский памятник XIII в., который содержит отдельные русизмы [37].Сида можно включить и три болгарские рукописи-палимпсесты XIII-XIV в. Синайского присхождения, бывшие раньше в составе одного сборника /ГПБ: Qn I 63, Qn I 64, Син.34/ [38].

 

Краткий перечень письменных памятников, указывающих на ранние русско-болгарские книжно-литературные контакты дает только предварительные сведения о них. Важной задачей славистики будет составление каталога этих памтников, изучение распространения древнерусских сочинений среди южных славян, специфики их усвоения, переработки и функционирования на южнославянской

 

 

158

 

почве. Другой важной задачей в этой научной сфере является изучение языка древнерусских сочинений, проникших в ранние среднеболгарские письменные памятники. Тот факт, что на юг переходили такие древнерусские сочинения, которые имели “общехристианский характер", дает некоторую ориентацию об их языке. Древнерусские сочинения XI-XIII вв. с церковно-религиозной тематикой были написаны на русском церковнославянском языке. Это обстоятельство подсказывает ограниченное употребление русизмов и требует, во-первых, исследования церковнославянского языка соответствующих русских письменных памятников и, во-вторых, исследования церковнославянского языка этих русских текстов в среднеболгарских рукописях XIII-XIV вв. Предварительное знакомство с указанными сочинениями дает сведения о том, что болгарские писцы несмотря на стремление болгаризовать текст, сохраняли некоторые фонетические русизмы: у, ю вм. ѫ, ѭ; я, а вм. ѩ, ѧ; ж, ч вм. жд, щ /на месте +dj, +tj/; о, е на месте сильных ь, ь; отдельные полногласные формы; начальное о вм. ѥ, русский рефлекс праславянских сочетаний +tъrt, +tъlt, +tьrt, +tьlt [39]. M.H.Сперанский [40] указывает на отдельные лексические русизмы в среднеболгарских памятниках, например: лошадь, гоготати, рот, сватия в Зайковском требнике, среднеболгарском памятнике XIV в. [41], или сапогоу в рукописном синаксаре среднеболгарского апостола XIII в. [42]. Надо сказать, что изучение русизмов других языковых уровней /кроме фонетического/ в текстах, проникших в раннюю среднеболгарскую письменность из русской письменности еще не начато в славистической науке. Это - одна из проблем будущих исследований.

 

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Павлова, Р. Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи, С., 1979. .

 

2. Куев, К. Азбучната молитва в славянските литератури, С., 1974.

 

3. Куев, К. Палеобулгарика, 1977, № 4, 1979, № 4.

 

4. Куев, К. Черноризец Храбър, С., 1967.

 

5. Иванова-Мирчева, Д. Йоан Екзарх Български. Слова. Т.1, С., 1971.

 

 

159

 

6. Бегунов, Ю.К. Козма Пресвитер в славянских литературах. С., 1973.

 

7. Давидов, А. Речник-индекс на Презвитер Козма.С., 1976.

 

8. Охридски, Кл. Събрани съчинения, т.1 - обработили: Б.Ст.Ангелов, К.М.Куев, Хр.Кодов, С., 1970; т.2 - обработили: Б.Ст.Ангелов, К.М.Куев, Хр.Кодов, Кл.Иванова, С., 1977; т.3 - подготвили за печат: Б.Ст.Ангелов, Хр. Кодов, С., 1973.

 

9. Это так, потому что в десяти из пятнадцати обработанных Хр. Кодовым словах редакции указываются непоследовательно. Это слова под № 11, 12, 13, 17, 20, 21, 22, 23, 24, 29.

 

10. Куев, К. Съдбата на старобългарските ръкописи през вековете. С., 1979, 15-26.

 

11. Сперанский, М.Н. История древней русской литературы. Изд. З, М., 1920, с.78.

 

12. Срезневский, И.И. Древние памятники русского письма и языка. СПб., 1861, с.46.

 

13. Лихачев, Д.С.

1. Шестоднев Иоанна Экзарха и Поучение Владимира Мономаха. - В: Вопросы теории и истории языка. Л.,1963, 187-190;

2. Слово о погибели русской земли и Шестоднев Иоанна Экзарха Болгарского. - В: Русско-европейские литературные связи. М.-Л., 1966, 92-96.

 

14. Сарафанова-Демкова, Н.С. Иоанн Экзарх Болгарский в сочинениях Аввакума. - ТОДРЛ М.-Л., 1963, 367-372.

 

15. Ангелов, Б.Ст. Проникване на старобългарски съчинения в старата руска литература. - Старобългарска литература, 1977, № 2, 20-45.

 

16. Бернштейн,. С.Б. Главни проблеми на историята на българския език. - Изследвания върху историята и диалектите на българския език. С., 1979, 47-49.

 

17. Попов, Г. Български език, 1982, № 1.

 

18. Соболевский, А.И. Древний церковнославянский язык. Фонетика. М., 1891, с.12.

 

 

160

 

19. Эта работа уже начата в Софийском университете им.Кл.Охридского.

 

20. Дурново, Н. Русские рукописи XI и XII вв. как памятники старославянского языка. Jужнословенски филолог, повремени спис на словенску филологју и лингвистику, № 4, Београд, 1924, № 5, 1925-1926, № 6, 1926-1927.

 

21. Тот, И. К вопросу изучения памятников русской редакции старославянского языка (на материалах Бычковской псалтыри). - Studia Slavica Hung. XIX 1973, Studia Slavica Hung. XXIV 1978.

 

22. Bernstein, S.B. Zum Studium des altslawischen ostbulgarischen Redaktion des IX-X. Jahrhunderts. L'Anunaire de l'Institut de Philologie et d'Historie Orientales et slaves. t.XVIII, Bruxelles, 1968, 55-63.

 

23. Давидов, A. За някои аспекти при изучаването на старобългарската лексика (Върху материал от "Беседа против богомилите" на Презвитер Козма). - Трудове на ВТУ "Кирил и Методи" т. VII, 3, 1969-1970.

 

24. Бернштейн, С. Главни проблеми на историята на българския език ..., с . 48.

 

25. См. Цейтлин, Р. Лексика старославянского языка. М., 1977, с.21.

 

26. Применение этих критериев показывает, например, что слово мечьникъ, видимо, употреблялось и ,в древнеболгарском литературном языке, а не было характерно только для языка восточных славян, как утверждает А.С.Львов (См. Старославянское ли слово мечьник? - Русское и славянское языкознание. М., 1972).

 

27. Сперанский, М.Н. Деление истории русской литературы на периоды и влияние русской литературы на югославянскую. - Русский филолог.вестник. Варшава. 1896, Т. 3 6, № 3-4, 193-223;

Из истории русско-славянских литературных связей. М., 1960.

 

28. Лихачев, Д.С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. - В: Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. Доклады советских ученых на IV Международном съезде славистов. М., 1958.

 

 

161

 

29. Адрианова-Перетц, В.П. Древнерусские литературные памятники в южнославянской письменности. - ТОДРЛ, Т.19, 5-27.

 

30. Ангелов, Б.Ст. Из историята на руското книжовно проникване у нас (XI-XIV вв.) - Изв.Инст.за бълг.литература,№ 3, 1955, 37-65;

Начален период на проникване на руската книга в България - Език и литература, 1955, № 1-2, 118-125.

 

31. Сперанский М.Н. К истории взаимоотношений русской и югославянских литератур. - Из истории русско-славянских литературных связей. с.53.

 

32. Ангелов, Б.Ст. Из историята на руско-българските . . ., с.58.

 

33. Ангелов, Б.Ст. Из историята на руското книжовно проникване.., с.49.

 

34. Сперанский, М.Н. Сербское житие Феодосия Печерского. - В: Сб.статей В.О.Ключевскому М., 1909; Б.Ангелов. Из старата... ч.1, 202-212.

 

35. Соболевский, А.И. Особенности русских переводов домонгольского периода. - В: Сб. ОРЯС, т.88, № 3, СПб., 1910, 162-177.

 

36. Ангелов, Б. Из историята на руско-българските..., 66.

 

37. Критическое отношение к определению русизмов во Врачанском ев. Б.Цоневым; см.кн. Р.Павловой Болгарско-русские и русско-болгарские языковые связи.., С., 1979, 180-181.

 

38. См. об этом: Загребин, В.М. О происхождении и судьбе некоторых славянских палимсестов Синая;

Павлова Р. К вопросу о русском языковом влиянии в Болгарии. - Русский язык в школе, 1980, № 5.

 

39. См.некоторые примеры в моей статье„К вопросу о русском языковом влиянии...", с.67

 

40. Сперанский, М.Н. Из истории взаимоотношений.., с.51.

 

41. Младенов, С. Зайковски требник. - Пер.сп. 1910,№ 21, 155-205. Отзыв об этой статье у П.А.Лаврова в Русском филологическом Вестнике, 1911. № 1, 256-258.

 

42. См. Ильинский Г. Пергаменные рукописи П.А.Сырку. - Русский филологический вестник, Т.XII, 1-2, 1908, с.361.

 

 

162

 

 

31. ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ РУСИ XIII-XVI вв.

А.И.Соболевский

В кн. История русского литературного языка, Л., 1980, 53-69.

 

 

Московский народный говор XIV в., когда возникла в Москве литература, а может быть и письменность, был почти тождествен с говором старого Ростова, особенности которого мы знаем по рукописям начала XIII в.; равным образом он почти совсем не отличался от говоров Твери, Ярославля, Переславля, Рязани. Таким образом, он был не только московским, но вообще среднерусским говором. Он был сравнительно чист, т.е. не имел никаких резких особенностей, которые бы выделяли его из ряда других говоров. Он не знал ни мены ц и ч, как новгородский, ни мены з и ж, с и ш, как псковский, ни даже мены в и у, как южно- и западнорусские. Эти исключительно отрицательные черты делали его вполне удобным и благозвучным для говоривших на других говорах, и ни один из них не мог находить в нем ничего для себя чуждого или смешного. Например, москвич не менял ц и ч; он говорил царь только с ц и чаша только с ч; новгородец, говоривший и царь и чарь, и чаша и цаша, не мог находить для себя ничего неудобного или смешного в произношении царь и чаша.

 

Свойства московского говора вполне отразились на языке московских славянорусских текстов и на языке тоже славянорусских оригинальных московских литературных произведений. Это был сравнительно чистый церковнославянский язык русского извода, с обычными постоянными русизмами, с некоторым количеством случайных русизмов /вроде ж вместо жд/, тот самый язык, который был на Руси в домонгольскую эпоху, но без всяких местных особенностей. Правда, в XIV и XV вв. великорусское наречие имело много нового, чего не было в XI и XII вв. Так, в нем были уже широко распространены новые формы вроде богамъ, богами вместо старых богомъ, богы. Конечно, эти формы в числе случайных русизмов вошли в московские тексты в том или другом, во всяком случае ограниченном, количестве. Но эти формы и им подобные, что для нас важно - не давали московскому славянорусскому языку местной окраски. Они были свойственны всему великорусскому наречию, в том числе и новгородскому, и псковскому говорам.

 

 

163

 

По мере того как распространялось владычество Москвы в Северо-Восточной Руси, по мере того как все более и более начинала чувствоваться гегемония Москвы в Новгороде, Пскове и их областях, распространялся и авторитет ее литературного языка за счет литературных языков новгородского и псковского.

 

Новгородские списки с принесенных из Болгарии церковнославянских текстов после половины XIII и до конца XIV в. имеют тот самый язык, что и списки XI-XII вв. Мы находим в них, как и в списках XI-XII в., церковнославянский язык русского извода с более или менее обильным количеством особенностей местного говора. Тут и постоянная мена ц и ч, и жг вместо жд, и нередкое и вместо ѣ, тут кроме того, местные новгородские формы род.ед. вроде женѣ на ѣ вместо ы и т.п. Словом, списки XIII-XIV вв. имеют новгородский литературный язык. Но мало-помалу мы начинаем замечать в списках убавление главной новгородской особенности - мены ц и ч. Между памятниками новгородской письменности XIV в. мы имеем прекрасно написанное евангелие с довольно исправным текстом, с изящными украшениями и с записью, указывающею на время написания - 1355 год, место - Новгород и на имена писцов. Последние сообщают, что они писали по повелению архиеп. Моисея. Очевидно, мы имеем дело с трудом сравнительно образованных лиц, состоявших при новгородском архиепископе. Язык евангелия обычный, славянорусский, новгородская окраска вообще довольно ярка. Мы находим не раз и вместо ѣ: человичь, на месте никоемъ, иминие и т.п.; нам встречаются сравнительно часто типичные новгородские формы имен.п.мн. на ѣ: глусѣи слышать, мнозѣ пророци и т.п., и один раз даже еще более типичная форма имен.ед. на -е: гнаше к Симоне. Но вместе с этим писцы, видимо, стараются избегать употребления главной новгородской черты - мены ц и ч. Мы у них находим жерчемъ = жерцемъ /дат./, 34 об., личемѣри, 42 об., седмеричею, л5, отроцищемъ, 64, луце, 90 об., но число случаев ч вм. ц и ц вместо ч несравненно меньше, чем в других новгородских евангелиях того же времени, и вообще довольно ограниченно.

 

Между памятниками новгородской письменности начала XV в. мы можем отметить несколько списков церковнославянских текстов со всеми обычными особенностями новгородского славяно-

 

 

164

 

русского языка, в том числе с меною ц и ч. Но рядом с ними мы видим списки без мены ц и ч. Таков список Служебника 1400 г. Он написан неким Феодором, священником Хутынского м-ря под Новгородом, по повелению новгородского архиепископа Ивана и отличается прекрасным изящным письмом, так что и здесь, в этом памятнике, мы имеем дело с трудом образованного человека. Язык не представляет в общем ничего замечательного. Одна новгородская особенность - и вместо ѣ - встречается несколько раз: смиреныхъ, 21 об., смиреныя, 26 об., о невидѣниихъ, 40 об., но мена ц и ч вполне отсутствует. Таков список Палеи 1477 г., писанный в Новгороде дьяком Нестором. В этом памятнике, довольно исправно написанном, встречаются нередко другие новгородские особенности, но мены ц и ч нет. Только изредка переписчик, очевидно по недосмотру, пишет ч вместо ц, т.е. вероятно, списывает слово в том виде, как оно было в его оригинале, с новгородскою особенностью, да и тут обыкновенно он имеет дело с каким-нибудь редким, не народным словом. Например, он пишет очетъ вместо оцетъ. Таков Апостол 1495 г. Он написан в Новгороде причетником одной из новгородских церквей довольно исправно и толково. Другие новгородские черты в нем остались /например; по стѣни, сумниша, поколибатися, внимаху народѣ, бозѣ, снидоша/, но мена ц и ч у него отсутствует, несколько случаев ее - несомненно случайные погрешности.

 

Таков, наконец, текст полной Библии, составленной в Новгороде новгородским архиепископом Геннадием. Он сохранился, между прочим, в списке 1499 г., сделанном в Новгороде тремя дьяками новгородских церквей. Кое-какие новгородские черты в нем заметны, но мена ц и ч в нем также отсутствует /единичные случаи, обмолвки не в счет/.

 

Из приведенных данных видно, что Новгород задолго до потери им своей вольности без всякого принуждения, добровольно признал авторитет Москвы и принял ее литературный язык. Главная черта старого новгородского литературного языка, мена ц и ч, была признана провинциализмом, нетерпимым в литературном языке, а другие черты вреде замены t через и, вроде разных форм, были так ничтожны, что на них грамотные люди в Новгороде не обращали внимания и употребляли единственно потому, что не знали об отсутствии их в московском литературном языке. С XVI в.,

 

 

165

 

когда Москва утвердилась в Новгороде и во всем севере Руси, прежде подвластном Новгороду и говорившем новгородским говором, когда новгородские архиепископы стали назначаться в Москве из московских людей, старый новгородский литературный язык исчез.

 

Мы имеем несколько произведений XVI и XVII вв., написанных в Новгороде и на новгородском Севере. Они дошли до нас в списках, сделанных то в Новгороде, то в Кирилло-Белозерском м-ре, то в Соловецком м-ре также в XVI и XVII вв. Это по преимуществу летописные заметки, исторические записки и краткие безыскусственные жития северных святых. Народная речь так и сквозит в этих текстах, но переписчики стараются держаться московского литературного языка и, кроме отдельных случаев, воздерживаются от употребления мены ц и ч, хотя изредка употребляют и вместо ѣ. Желающие познакомиться с поздними новгородскими списками новгородских летописей могут взять так называемый летописец Новгородских владык по списку конца XVI в., в издании Археографической комиссии.

 

За новгородским литературным языком последовал псковский литературный язык. Псков, где не было своего епископа, в домонгольскую эпоху стоял несравненно ниже Новгорода, и мы не знаем ни одной рукописи, написанной во Пскове не только в XI, но и в XIII в. Вероятно, он пользовался книгами, писавшимися в Новгороде. Старшие известные нам псковские книги - два апостола самого начала XIV в. - заключают в себе сравнительно мало специально псковских особенностей; но во псковских текстах второй половины XIV в. особенности псковского литературного языка являются во всей полноте. Это два параклитика - 1369 и 1386 гг. и Пролог 1383 г. Мы в них находим нередкую мену ц и ч, з и ж, с и ш, замену я через е и наоборот е через я, по большей части не существовавшие в то время ни в одном русском говоре и потому резко выделяющие псковский литературный язык. Они сохраняются в псковских рукописях XV в., хотя не во всех в равной степени. Мы их находим в Евангелии 1409 г., в Прологе 1425 г., в Трефолое 1446 г., наконец в двух палеях - Румянцевской конца XV в. /1494/ и Ундольской начала XVI в. /1518/. Последняя списана с первой, и сличение их текстов представляет большой интерес, показывая, как переписчик старался изгнать из языка Палеи псковские особенности. Он, например, находил в оригинале

 

 

166

 

утрудиша, 504, вместо утрудися и сначала не догадывался, что это такая черта, которую нужно изгнать, и потому переписывал буквально, т.е. утрудиша, но после вспохватывался и подчищал или подправлял, так что утрудиша превращалось в утрудися. Надо заметить, что он был плохой грамотей и был плохо знаком с московским литературным языком /псковских особенностей немало: удержаша, 503 об./. Конечно, язык псковских оригинальных произведений /я имею в виду псковские летописи/ в общем не отличался от языка церковнославянских текстов и имел ту же псковскую окраску. Судьбы псковского литературного языка после подчинения Пскова Москве неясны. Мы не знаем ни одной псковской рукописи XVI в., кроме Палеи, и потому не можем судить о литературном языке во Пскове в это столетие. Но позволительно догадываться, что некоторые списки Псковских летописей, относящиеся к XVI в., сделаны во Пскове. Они изредка имеют черты своих оригиналов, т.е. в них попадается, например, ш вместо с: перши вместо перси, но это редко. По всей вероятности, московский литратурный язык и здесь вытеснил местный язык тем скорее, что псковский говор вследствие тех или других причин стал исчезать. Как известно, старого псковского говора с з вместо ж, с вместо ш, я вместо е теперь уже не существует даже в остатках .

 

Как бы то ни было, мы имеем основание думать, что в XVI в. завершилось объединение Северо-Восточной Руси в области литературного языка, что московский литературный язык вытеснил из употребления местные новгородский и псковский литературные языки и занял их место. Северо-Восточная Русь пришла к сознанию, что она одно литературное целое.

 

Что же такое был московский литературный язык, сделавшийся языком общим всей Северо-Восточной Руси?

 

Церковнославянский язык русского извода, т.е. с известным количеством постоянных и случайных русизмов, употреблявшийся в качестве русского литературного языка, первоначально был очень близок к живому русскому языку, и в домонгольский период русский мог без затруднения понимать употреблявшиеся в России церковнославянские тексты как болгарского, так и русского происхождения. Мы должны припомнить, что формы аориста, имперфекта, двойственного числа, обильно рассыпанные в церковнославянском

 

 

167

 

языке, существовали тогда в живом русском языке, что этот последний еще не знал таких звуковых явлений, как аканье, таких новых форм, как форма мн.ч. богамъ, богами. Таким образом, между литературным языком и живым языком Руси не было бездны.

 

Начало монгольского периода мало в чем отличалось от домонгольского, но к концу XIV в. живой русский язык /великорусские говоры/ стал уже значительно разниться от церковнославянского, или - что то же - от русского литературного языка. В XV и XVI вв. разница между живым русским ичцерковнославянским языками еще более увеличилась. К этому времени аорист, имперфект исчезли, двойственное число почти исчезло, многие другие формы церковнославянского языка перестали совпадать с живыми русскими формами и быть понятными. Таким образом, церковнославянский язык перестал быть вполне понятным языком, и человек необразованный, неначитанный стал затрудняться в понимании церковнославянских текстов в той мере, в какой он затрудняется в нем теперь. Таким образом, церковнославянский язык для того, чтобы его знать и им владеть, стал требовать значительной образованности и по-тогдашнему - учености, он сделался языком ученым и занял почти то самое положение, в каком находился в средние века во Франции и Италии латинский язык. Между тем средства овладеть им отличались первобытностью. Училища, отсутствовавшие в домонгольскую эпоху, отсутствовали и при монголах, и после монголов, но что важно - значение их, потребность в них стали живо чувствоваться. Архиепископ новгородский Геннадий в конце XV в. жалуется на невежество учителей-мастеров, учивших грамоте и пению. Он просит митр. Симона завести училища. Несколько позже, в половине XVI в., Стоглавый собор постановил открыть училища и поручил преподавание в них сведущим священникам, дьяконам и дьякам, чтобы они учили чему умеют, ничего не утаивая. Но мы не имеем сведений, чтобы хотя одно училище, согласно постановлению собора, было открыто в XVI в. Вероятно, постановление осталось без исполнения за неимением средств в руках начальствующего духовенства. Равным образом грамматики церковнославянского языка по-прежнему не существовало, и желавшему узнать идеальные формы, например, церковнославянских склонений, негде было справиться, какая форма лучше для имен.п.мн.ч . : ученицы

 

 

168

 

или ученики. Книжные трудолюбцы должны были приобретать познание церковнославянского языка исключительно экспериментальным путем - посредством чтения церковнославянских текстов и запоминания их звуков, форм, слов и оборотов. Это был тяжкий труд, который сверх всего не давал точного знания. Многое зависело от того, каковы были списки в руках трудолюбца: если они были малоисправны, заключали в себе много случайных русизмов, усвоенный им церковнославянский язык также был должен заключать в себе много русизмов.

 

Но, несмотря на тяжесть труда, мы видим, что многие в Северной Руси XV и XVX вв. прекрасно владеют церковнославянским языком. Оставляя в стороне заезжих - болгарина митр. Киприана, серба Пахомия, грека Максима, укажу на Епифания, автора Жития Стефана Пермского, на митр. Феодосия, на Иосифа Волоцкого, Нила Сорского, на митр. Даниила, на Зиновия Отенского, переводчиков с латинского библейских книг, на целый ряд известных и неизвестных по именам составителей и переделывателей житий русских святых в XVI в. Между ними мы находим немало светских людей: боярского сына Тучкова, автора жития Михаила Клопского, известного Курбского, грозного царя и его сына Ивана, составившего Житие св. Антония Сийского. Все эти лица хорошо знают церковнославянскую грамматику и умеют справляться и с аористами, и с двойственным числом, и дательным самостоятельным. Что бросается в гласа, это желание быть как можно дальше от живого языка, особенно от народных слов и оборотов. Зиновий Отенский оставил нам следующее любопытное замечание: я думаю, что лукавое умышление христолюбцев или грубых смыслом людей возводит в книжные речи из общих народных речей; по моему мнению, прилично исправлять общенародные речи книжными речами, а не книжные народными обесчещивать. Таким образом, Зиновий признал лукавым умышлением употребление в литературном языке народного элемента. Курбский также оставил не менее любопытное замечание в том же роде. Он, живя в изгнании, издал "Маргарит" Иоанна Златоуста в своем переводе и в предисловии обратился к читателю с сделующею просьбою: если я погрешил в чем, "не памятуя книжных пословицы словенскихь, лѣпотами украшенныхь", и ввел "простую пословицу", то пусть читатели с любовию исправят погрешность .

 

 

169

 

Стремление отдалиться от живого языка привело писателей XV-XVI вв. к самому неумеренному риторизму. Писатели домонгольской эпохи митр. Иларион, дьякон Нестор, Кирилл Туровский также не чужды риторики, но их желание быть красноречивыми не вредит ясности и удобопонятности их языка. Они подражают лучшим образцам, наиболее хорошо переведенным церковнославянским текстам. Они сверх того имеют, так сказать, чутье языка, понимают, что изящно, что уродливо. Напротив того, писатели Северо-Восточной Руси как будто желают быть неудобопонятными. Лучшие из них, вроде Епифания, Зиновия Отенского, часто темны, и обилие слов, как бы нагроможденных одно на другое, и неестественность синтаксических оборотов заставляют задуматься, "что хотел сказать автор. О более слабых, каковы Максим Грек и Вассиан Косой, нечего и говорить: их произведения вообще не без труда понимаются.

 

Рядом с этими знатоками церковнославянского языка, довольно многочисленными в Северо-Восточной Руси XVI в., мы видим людей, которые старались писать на этом языке, но не могли вследствие слабого знания этого языка. Это по преимуществу принципиальные писатели, особенно монахи отдаленных монастырей, бравшиеся за перо, чтобы описать подвиги или чудеса по кончине своего угодника. Их труды, где иногда 3-е л.ед.имперфекта употреблено вместо 3-го мн. или даже 1-го ед.аориста, вместо 1-го мн.: мы идохъ, были в пренебрежении у грамотеев. Те отзывались о них как о писанных неухищренно, неискусно, просторечием, по-мужицки и переделывали, часто к ущербу для содержания, но зато, по-церковнославянски. Мы знаем немало таких переделок. Любопытно, что митр. Макарий, составляя свои Четьи-Минеи и стараясь собрать в них всю известную тогда русскую литературу, избегал произведений малограмотных писателей. Обыкновенно мы видим вместо них их переделки, часто сделанные по поручению митрополита.

 

 

170

 

            ЛИТЕРАТУРА

 

1. Ркп.ГИМ, Син.70 (Дурново, № 129).

 

2. Ркп.ГИМ, Син.60 (Дурново, № 149).

 

3. Ркп. ГИМ, Син.210. Часть текста издана ОЛДП (1892). О языке см.: Каринский Н.М. Язык Пскова и его области в XV веке. СПб., 1909, 42-62.

 

4. Ркп. ГИМ, ф. 256, № 9.

 

5. Ркп. ГИМ, Син.915 (Дурново, № 214).

 

6. Так называется Новгородская 3-я летопись (изд. АК, СПб., 1879).

 

7. Имеются в виду следующие списки Апостола: 1) 1307 г., ркп. ГИМ, Син. 722 (Дурново, № 118), 2) 1309-1312 гг., ркп.ГИМ, Син. 15 (Дурново, № 120).

 

8. Параклитик 1369, ркп.ГИМ, Син.837 (Дурново, № 134); Параклитик 1386, ркп.ГИМ, Син.838 (Дурново, № 144).

 

9. Ркп.ЦГАДА, ф.381, № 172 (Дурново, № 143). См.: Кандаурова Т.Н. К истории древнепсковского диалекта XIV в. (О языке псковского Пролога 1383 г.). - Тр.ИЯ АНСССР, 1957, т.8.

 

10. Евангелие 1409 г. - ркп. ГИМ, Син.71 (Дурново, № 197);

Пролог 1425 г. - ркп. ГИМ,Син. 839 (Дурново, № 201);

Трефолой 1446 - ркп.ГИМ, Син.872 (Дурново, № 206);

см. также: Соболевский А.И. Псковский Трефолой 1446 года. РФВ, 1888, № 2.

Палея толковая 1494 - ркп. ГПБ, Солов. 616/518 (Дурново, № 212);

Палея 1518 г. - ркп.ГПБ, ф.310, № 719.

 

11. Акты исторические, собр.и изд.АК,т.I,СПб.,1841, № 104.

 

12. См. Послания Иосифа Волоцкого. М.-Л., 1959.

 

13. Сочинения Нила Сорского (1433-1508) см. в кн. Архангельский А.С. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, их литературные труды и идеи в Древней Руси, ч.1, СПб., 1882.

 

14. Сочинения митр. Даниила (ум.1539) см.: Жмакин В. Митр. Даниил и его сочинения. М., 1881.

 

15. От Зиновия Отенского дошли два сочинения: "Истины показание" (Казань, 1863) и "Послание многословное" (М., 1880).

 

16. Имеются в виду библейские книги I и II Паралипоменон, I, II и III Ездры, Неемии, Товии, Премудрости Соломона, I и II Маккавейские, частью Есфирь и Иеремии, переведенные с латыни до Геннадиевской библии 1499 г.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]