Болгария и Византия в XI–XII вв.

Г. Г. Литаврин

I. Аграрные отношения в Болгарии во время византийского господства

 

6. ФЕОДАЛЬНАЯ РЕНТА И СРЕДСТВА ЕЕ РЕАЛИЗАЦИИ

  

   а. Рента

   б. Внеэкономическое принуждение и иммунитет феодального поместья

 

 

а. Рента

 

Изъятие неоплаченного прибавочного продукта и удержание в повиновении непосредственного производителя — основное содержание деятельности всех организаций господствующего класса при феодализме — от вотчины до государства. Поэтому вопрос о феодальной ренте, о ее формах и размерах, является вместе с тем вопросом о главных причинах ожесточенной классовой борьбы в средние века. Обычно при рассмотрении феодальной ренты в Болгарии и Византии говорят в первую очередь о государственных налогах и повинностях, права на которые были переданы государством в частные руки феодалов. Причина этого, однако, отнюдь не в том, что рента этого вида была основной, а в том, что о ней сохранилось подавляющее большинство известий. Нам представляется, что рассмотрение феодальной ренты следует, напротив, начинать с тех ее видов, которые сложились в самой вотчине, отразив в себе развитие феодальных отношений, судьбы крупного землевладения и пути закабаления крестьянства.

 

Свидетельство об отработочной ренте можно усмотреть уже в сообщениях Козьмы Пресвитера о работах в пользу «владык земных» и о том, что богомилы «всякому рабу не велят работать господину своему» [1]. Можно предположить,

 

 

1. Козма Пресвитер, стр. 35, 44. По мнению С. Лишева («Някои данни...», стр. 413, 433), в X в. в Болгарии господствовала отработочная рента.

 

201

 

 

что «обязанные служить (ὀφείλοντας ὑπεφετεῖν) церквам енории» парики и клирики сигиллиев Василия II для Охридской архиепископии [2] несли не только натуральные, но и барщинные повинности в пользу церкви. Во владениях Бакуриани была значительной барская запашка. В типике его монастыря есть и прямые указания на барщины зависимых крестьян. Говоря о том, что один из париков деревни Стенимах должен обслуживать своим трудом странноприимный дом монастыря (молоть зерно, доставлять воду и дрова, топить печи, готовить пищу для посетителей), Бакуриани предписывает освободить этого парика «от всякого другого взыскания и от работы (δουλεία), которым вся эта деревня подлежит» (р. 48.12—13) [3]. Здесь же говорится и об «услуживающих» (καθυπερετοῦσι) монастырю бедных париках и мистиях (р. 42.6—7) и о париках, «обычно для него (монастыря. — Г. Л.) работающих». Для двух других странноприимных домов (Мармара и св. Николая) также было выделено по одному парику и по одному монаху для их обслуживания (р. 48.30—49.13).

 

К барщинным повинностям следует отнести и строительные работы, выполняемые крестьянами для вотчинника. Бакуриани похваляется как редкой добродетелью тем, что монастырь в Бачково был построен им «не за счет ангарий и привлечения (παρολκῆς) и чрезмерного отягчения моих париков, которых я не принуждал тяжело страдать в связи с постройкой... церквей и самого упомянутого монастыря» (р. 9. 27—31) [4]. Иными словами, церкви и монастырь Бакуриани построил с помощью мистиев, но в типике упоминаются возведенные им κάστρα, башни и другие сооружения (р. 10—11).

 

Кали Бакуриани освобождала своим завещанием париков (дулопариков) своих владений на один год от «установленных (ὡρισμένων) ангарий» [5]. Жалоба на недостаток

 

 

2. Й. Иванов. Български старини..., стр. 550. См. Cedr., II, р. 530.

 

3. TGP, р. 51. 22—23; των πάροικων δοολεύοντων σϋνήί>ως αυτί;»

 

4. Остатки монастырской церкви, построенной Бакуриани в 1083 г., были обнаружены при раскопках в сентябре 1955 г. (см. Кp. Mиятев. Една важна находка в Бачковския манастир. ИБАИ, XXI, _ 1957, стр. 316—320).

 

5. К. Ἀ(μάντος). Ἰωακεὶμ, Ἰβηρίτου Βυζαντιναὶ Διαθῆκαι, σελ. 232.

 

202

 

 

рабочих рук для хозяйства — одна из главных в переписке Феофилакта: парический труд (δουλεία) [6] на его домене был «делом более всего необходимым (χρῆμα πάντων ἀνχγκαιότερον)» для архиепископии (col. 424.А). Рабочий скот своего домена Феофилакт давал своим зависимым людям «в кратковременное утешение», как он говорит (col. 449.В), очевидно, также на условиях выполнения барщинных повинностей. Определенные «уроки» — «работы по приказу господина» — выполнял и технит Феофилакта [7]. Барщинные работы выполняли для монахов Афона в качестве дулопариков влахи [8]. В проастиях Лоротомос и Асмала, принадлежавших сначала казне (или императору), а затем Лавре, были обширные домены и много безнадельных крестьян (Lavra, р. 139 sq.), несомненно, трудившихся на этих землях. Хрисовулом 1106 г. Алексей I подарил монастырю Богородицы Милостивой 12 париков бесхозяйных, «чтобы они обрабатывали (ἐργάζονται) прежде дарованную монастырю землю» в 500 модиев и работали бы (δουλεύουσι) для монахов (р. 29) [9].

 

Согласно типику Космосотиры, иногда феодал даже переносил целые деревеньки своих крестьян на другое место, что было возможно, разумеется, только в тех случаях, когда господская барщина отнимала значительную часть рабочего времени крестьянина. При этом поля крестьян таких перемещенных деревень оставались на старом месте: в типике прямо сказано, что удаление крестьян с прежнего места их поселения может затруднить сбор ими урожая и его доставку «к своим домам» (р. 52.23—24). Типик запрещает такого рода переселение, но его осуществлял, например, прониар Панкратий Анема (Lavra, № 57.110).

 

 

6. Здесь и далее термин δουλεία в наших источниках постоянно употребляется в значении ἀγγαρεῖα, т. е. отработочная повинность. Не приводя многочисленных примеров этого, сошлемся на работы В. Мошина («Δουλικὸν ζευγάριον», стр. 121 сл.) и Г. Острогорского («Quelques problèmes...» p. 71), которые устанавливают то же самое на источниках не только XI—XII, но и XIII—XIV вв. См. также: F. Dölger. BZ, 38, S. 529.

 

7. «Studi Bizantini», I, p. 189.

 

8. Ph. Meyer. Haupturkunden, S. 163.

 

9. Смысл слова δουλεύοσι В. Мошин («Δουλικὸν ζευγάριον», стр. 127) передает словами: «для несения барщины».

 

203

 

 

Крестьяне монастыря Космосотиры должны были также ухаживать за скотом (быками) монастыря (р. 68.1—6). Лишь вестиариты, несшие военную службу монастырю, были освобождены от ангарий в его пользу (р. 72.18—19). К барщинным повинностям следует отнести и ремонт монастырских построек и церквей, которые должны «восстанавливаться селянами, если обрушатся» (р. 68. 32—33). Зависимые крестьяне Космосотиры должны были сообща отстраивать в кратчайшие сроки и дома погорельцев в селах, сколько бы этих домов ни сгорело (р. 67.1 sq.). Константин Дука в Эпире привлекал к барщине париков, клириков и ремесленников митрополии Навпакта вместе с их скотом. Феодор Дука, деспот Эпира, запретил делать это впредь: «и не привлекать их (зависимых людей монастыря. — Г. Л.) к ангарии ни частично (μερικῶς), ни полностью (καθόλου) (ΝΡ, p. 253.12). Согласно хрисовулу Асеня II, относящемуся, по мнению Ласкариса, к 1230 г., жители дарованного монастырю Ватопеда села Семалто близ Серр должны были «работать в пользу монастыря» [10]. В хрисовуле Стефана Первовенчанного для церкви в Бистрице о «держателях церковной земли» сказано, что они делают то, что им велит «старший» в церкви. Крестьяне должны были пахать церковную землю («да ope»), косить сено, строить трапезную («трапезную да гради»), работать по устройству дорог. Крестьянский «конь трех лет поступает в особую работу церкви» [11].

 

Еще более немногочисленны сведения о продуктовой, натуральной ренте. Несомненно, ее уплачивали в пользу церкви зависимые парики и клирики Болгарской архиепископии, освобожденные от части натуральных налогов в пользу казны (одного модия пшеницы,одного модия проса и одной меры вина с каждого зевгария) [12]. В богомильской «Книге св. Иоанна» отношения бога с ангелами представлены как отношения феодала с зависимыми крестьянами, уплачивающими натуральную ренту. Дьявол («главный эконом» у бога) побуждал ангелов на восстание.

 

 

10. M. Ласкарис. Ватопедската грамота, стр. 33—34.

 

11. Т. Φлоринский. Афонские акты и фотографии с них в собраниях П. И. Севастьянова. СПб., 1880, стр. 26.

 

12. Й. Иванов Български старини..., стр. 561; Cedr., II, р. 530.

 

204

 

 

«Ты сколько должен своему господину?» — спрашивал он одного из них. — «Сто мер пшеницы», — отвечал тот. — «Возьми Перо и чернила и пиши: шестьдесят». Так же дьявол спрашивал другого, и тот отвечал: «Сто кувшинов масла». — «Сядь и напиши: пятьдесят» [13]. В этой любопытной картинке, несомненно, нашло отражение мировоззрение средневекового болгарского крестьянина, и образы ее взяты из жизни, хотя и получили фантастическое преломление. Жители деревни Стенимах, согласно типику Бакуриани, были обязаны не только работами, но и «взысканиями» в пользу своего господина (р. 48.12—13). Для трех странноприимных домов монастыря ежегодно выделялось определенное количество хлеба, вина, овощей и других продуктов «из доходов» ближайших деревень: Стенимах, Здравикион, Прилонгион (р. 48—49). Лишь на эти цели монастырь расходовал ежегодно по 1500 модиев хлеба (четыре модия в день) и по 1500 мор вина (четыре меры в день). В типике предписывалось увеличивать эти расходы по мере роста доходов монастыря (р. 48.19—22). По всей вероятности, здесь имеются в виду натуральные взносы крестьян этих деревень. Упоминаются в типике также и «добровольные приношения» (вероятно, натурой) во время церковных праздников (р. 40.11—26) [14].

 

По завещанию Кали Бакуриани, ее парики уплачивали также и «определенные взносы» (εἰσφορῶν) [15]; правда, мы не знаем, были ли они натуральными. Интересны в этом отношении письма Феофилакта. Сведения о барщине

 

 

13. Й. Иванов. Богомилски книги и легенди, стр. 75. Зигавен, пересказавший богомильские догматы, изложенные ересиархом Василием в беседе с Алексеем I, также сообщает об одной легенде богомилов, в которой говорилось, что дьявол обещал ангелам в награду за поддержку облегчение «тяжести службы» (τοὺς βάρους τῆς λειτουργίας. — «Πανοπλία δογματική... παρὰ Εὐθυμίου μοναχοῦ του Ζιγαβηνοῦ τιθέντα». — PG, t. 130, col. 1296. A).

 

14. Очевидно, среди этих даров был и канискион, состоявший в XI в. из одного хлеба, курицы, одного модия ячменя и 1/2 меры вина (Акты русского на св. Афоне монастыря св. великомученика и целителя Пантелеймона. Киев, 1873, № 19, стр. 158; этот же акт см. Schatzkamm., № 64; ср. Lavra, № 32 — канискион возрастал). Согласно акту Константина IX дуки от 1060 г. для Лавры св. Афанасия, уже в это время существовал и антиканискион, т. е. денежное выражение этого «добровольного» приношения (Е.Еὐστρατιάδης. Ἱστορικὰ μνημεῖα τοῦ Ἄνω, σελ. 357, № 57).

 

15. Κ. Ἀ(μάντος). Ἰωακεὶμ Ἰβηρίτου Βυζαντιναὶ Διαθῆκαι, σελ. 232.

 

205

 

 

в них нередки, но на натуральную ренту можно усмотреть намек лишь в одном письме. Иронизируя над якобы абсолютно несообразными слухами о богатствах архиепископа, Феофилакт пишет врачу Алексея I Михаилу Пантехне, чтобы он приехал к нему в Болгарию и сам обошел париков архиепископа, и тогда они «обогатят» его, «дав по одной головке чесноку» (col. 500.В).

 

Гораздо более определенными становятся известия о натуральной ренте с середины XII в. Исаак Комнин в типике монастыря Космосотиры, обращаясь к игумену, увещевает его не доводить крестьян до разорения, чтобы они «не терпели зло» и не плакали, так как от них «доход идет монастырю», и что «из корыстолюбия» не следует взыскивать с них сверх справедливого (р. 56.9—19; 58.34— 59.5). «Я призываю, — говорит Исаак Комнин, — игумена и монахов, ему подчиненных, чтобы никогда эпики [16] вверенных им деревень не узнали какой-либо тяготы, помимо записанных норм полагающихся (с них в пользу монахов. — Г. Л.) платежей и каких-либо неразумных неожиданных притеснений». Ведь эти эпики, сказано далее, «добывают лишь собственными руками и своим трудом то, что идет на питание им и их несчастным женам, детям и родителям, подобно тому как они же многое предоставляют их господам и правителям...» (р. 59.1—4). Эти поступления от зависимых париков строго учитывались экономами монастыря, игуменом и скевофилаками (р. 67.33— 40) и состояли, как сказано в другом месте, из «хлеба, ячменя, овощей, вина, растительного масла и прочего» (р. 44.9—11). Очевидно, парики монастыря несли в его пользу и натуральную повинность — псомодземию, право на которую перешло к феодалу от государства. Лишь вестиариты монастыря были освобождены от нее Исааком Комнином (р. 72.19).

 

Натуральную ренту уплачивали Лавре зависимые от нее влахи, пасшие «свой скот» на монастырских пастбищах в феме Моглен и Веррии (Lavra, № 47.32—50). Эпирский феодал в начало XIII в., по сообщению Иоанна Навпактского, облагал «тяжкими взысканиями семью умершего крестьянина, при рождении же ребенка требовал...

 

 

16. Термин ἔποικοι в типике постоянно употребляется вместо слова πάροικοι (ТК, р. 58, 67, 68 etc.).

 

206

 

 

и меха, которыми мы одеваемся зимой» [17]. Этот же автор жалуется, что некогда «многолюдная парикия» Навиактской митрополии резко сократилась, а вместе с тем упали и «взносы» (συνεισφοράς) крестьян [18]. Даже отношения между епископами и священниками епископии строились на чисто феодальной основе: иереи уплачивали епископам настоящую феодальную ренту натурой. «От подчиненных... епископу Пелагонии иереев, — говорит Дмитрий Хоматиан, — было ежегодное приношение плодов (καρποφόρημα) в пользу этой святейшей епископии, а именно — воска, пшеницы, ячменя, овчин, льна и домашней птицы» (Pilга, VI, р. 573). Сначала эти «приношения» были якобы добровольными, но затем, пишет Хоматиан, некоторые архиереи «из-за чревоугодия и жадности» увеличили эти взносы, превратив их «добровольность» в «насилие и тиранию». «Не вынес я слез и стенаний иереев», — продолжает он, — и решил точно определить размеры взносов, чтобы они были посильны и впредь «не изменялись». «Теперь мы определили, чтобы иерей-зевгарат давал три меры пшеницы, три — ячменя, воидат же — соответственно меньше: три овчины, 50 горстей обработанного льна и одну литру воска, а из упомянутых продуктов земледелия ни одного зернышка» (Pitra, VI, р. 574). Недаром в болгарских грамотах XIII в. церквам и монастырям жаловалась царями экскуссия «с попов», «како и с меропсь» [19], т. е. как с крепостных крестьян.

 

В решении Иоанна Навпактского «о непреднамеренном убийстве» рассказывается о прониаре, который отправлялся в свою пронию из какой-то деревни, «расположенной во Влахии» [20], вместе с протовестиаритом деспота Эпирского Мануила Дуки — Георгием Хониатом. Прониар отправил вперед своего человека, чтобы к приезду господина и его гостя все было готово для приема (εἰς ὑποδοχήν). Жители же деревни, «а скорее, народ валашский» (καὶ μᾶλλον γένος τὸ Βλαχικὸν) дали лишь несколько жестких бараньих ног и ни одного барана. Разгневанный

 

 

17. Иоанн Навпактский (Сб. в честь В. И. Ламанского), стр. 244.

 

18. ΝΡ, р. 251.

 

19. Афонские акты в собраниях П. И. Севастьянова, стр. 26.

 

20. Очевидно, имеется в виду так называемая «Великая Влахия» в Фессалии.

 

207

 

 

прониар набросился на одного из крестьян, осмелившегося возразить ему, и убил его [21].

 

По хрисовулу Стефана Первовенчанного, зависимые люди церкви в Бистрице (меропхи и поп, если на нем нет «извода») также «приплачивают к оброку» (приплаки оу оброк) во время посещения церкви «королем, властелином или гостем» [22].

 

Таким образом, как ни скудны эти известия, мы имеем все же право сделать вывод, что в XI в. явно преобладала отработочная рента. Основания для этого вывода дает не столько преобладание сведений от XI в. об отработках над сообщениями о барщине, сколько ясно выраженная в источниках этого времени заинтересованность феодалов в крестьянском труде на землях домена. Ф. Дэльгер также полагает, что в XI — начале XII в. особенно тяжелой при карликовых участках крестьян и огромных домениальных землях была именно отработочная рента [23]. К середине XII в. известия о продуктовой ренте встречаются гораздо более часто, но недостаток сведений лишает нас возможности ответить на вопрос, является ли отработочная рента в Болгарии и в районах, населенных болгаро-славянами, для XII в. остаточной формой ренты, существующей рядом с преобладающей продуктовой рентой. Мы можем говорить лишь о том, что значение ренты продуктами в этот период повысилось сравнительно с предыдущим.

 

Еще более трудно судить о величине отработочной и продуктовой ренты в XI—XII вв. У нас нет на этот счет ни одного прямого известия [24]. Очевидно, дело обстояло по-разному. Конечно, размеры барщины дулевтов, рабов, дулопариков, бесхозяйных париков должны были существенно отличаться от величины барщинных повинностей париков или проскафименов. Помимо имущества крестьянина, степени его зависимости, состава семьи, на размеры

 

 

21. Греч. 250, л. 63а—64а.

 

22. Афонские акты в собраниях П. И. Севастьянова, стр. 26.

 

23. F. Dölger. Die Frage des Grundeigentums in Byzanz. «Bulletin of the International Committee of Historical Sciences», vol. V, № 18—21. Washington, 1933, p. 8.

 

24. Б. Графенуер (HNJ, str. 311) пишет, что барщина в Македонии во время византийского господства составляла 20 дней в году. К сожалению, автор не ссылается на источник этих сведений.

 

208

 

 

барщины могли влиять многие иные факторы, не говоря уже о местной специфике, силе обычая, силе крестьянского сопротивления и т. д. Но, несмотря на эту пестроту и разнообразие, были, вероятно, и какие-то нормы. Так, в завещании Кали Бакуриани говорится об ὡρισμένων ἀγγαρείων καὶ εἰσφορῶν, т. е. об «установленных ангариях и взносах» [25]. В типике Исаака Комнина также говорится о том, что не следует взыскивать с крестьян, «помимо записанного права о полагающихся платежах» (ἐκτὸς δικαίας ἀναγραφῆς τῶν ὀφειλομένων αὐτοῖς τελεσμάτων — p. 58.40). Любопытно замечание хрисовула Феодора Дуки о том, что зависимые люди могли привлекаться к ангариям частично или полностью вместе с их скотом (ΝΡ, р. 253.12) [26]. Трудно угадать, что здесь конкретно имеется в виду. Но нельзя ли предполояшть, что здесь содержится намек на какие-то нормы или сроки барщины. Напротив, в хрисовуле Стефана Первовенчанного сказано, что крестьяне работают для церкви столько, «сколько им велит старший» [27].

 

Согласно хрисовулу Алексея I от 1106 г., 500 модиев земли могли обработать 12 бесхозяйных париков с шестью упряжками волов. Барщина этих «неплатежных париков» должна была составлять, несомненно, если не всю неделю, то ее большую часть. Однако вскоре на этих 500 модиях монастырем были посажены лишь шесть париков-зевгаратов [28], т. е. шесть семей, каждая из которых имела пару волов. Мы не знаем, несли ли эти зевгараты какиелибо барщинные повинности, но во всяком случае размеры барщины должны были резко сократиться: едва ли она была теперь господствующей формой ренты.

 

Среди известий о натуральной ренте наиболее интересно сообщение типика Бакуриани (р. 48.7—8) о том, что расходы странноприимного дома близ деревни Стенимах составляли ежедневно два модия хлеба и две меры вина, помимо овощей и прочих продуктов. Поступали эти продукты от доходов зависимой деревни Стенимах. Если даже допустить, что содержание странноприимного дома поглощало целиком натуральные платежи крестьян, они

 

 

25. Κ. Ἀ(μάντος). Ἰωακεὶμ Ἰβηρίτου Βυζαντιναὶ Διαθῆκαι, σελ. 232.

 

26. Cp. Schatzkamm., № 103.30.

 

27. Афонские акты в собраниях П. И. Севастьянова, стр. 26.

 

28. См. об этом стр. 103 сл.

 

209

 

 

должны были составить в год — а в типике прямо сказано (р. 48.20—23; 49.13—15), что странноприимный дом должен был действовать ежедневно круглый год, — 730 модиев хлеба и 730 мер вина (помимо прочего). Α. П. Каждан считает, что для Балкан в это время была характерна небольшая деревня [29]. Село Радоливос в Южной Македонии имело, например, всего 13 дворов (Schatzkanini., № 65). По хрисовулу Исаака I и Алексея I, деревни насчитывали 10, 20 и 30 дворов (Jus, III, p. 323, 366). Если мы предположим, что деревня Стенимах в три раза превышала самую крупную деревню хрисовула, т. е. имела 90 дворов, то и в этом случае натуральная рента с одного двора составила бы в среднем до восьми модиев хлеба и восьми мер вина. Согласно Хоматиану, даже священники-зевгараты уплачивали епископу по три модия пшеницы и по три модия ячменя (Pitra, VI, р. 574), а до архиепископского определения на этот счет, вероятно, еще больше. Парики же стенимахиты несли, кроме того, барщинные повинности и снабжали странноприимный дом и другими необходимыми продуктами. Согласно типику значительно более бедного монастыря Атталиата, на пропитание монаху в год полагалось по 30 модиев хлеба и по 24 меры вина (помимо денег и другого продовольствия) [30]. Бачковский монастырь имел около 50 монахов. Следовательно, на питание монахам требовалось еще почти столько, сколько уходило на содержание странноприимных домов, не говоря уже о денежных платежах, от которых крестьяне также не были избавлены. Причем, устанавливая эти приблизительные цифры, мы исходили из самых оптимальных для крестьянина предпосылок, предположив, что деревня Стенимах имела 90 дворов.

 

Все это, разумеется, лишь попытки хотя бы примерно определить размеры крестьянских повинностей, основываясь на скудных материалах. Но, кроме этих, в какой-то мере регулярных поборов, феодалы взыскивали и чрезвычайные подати. О «неожиданных» новых тяготах упоминает типик монастыря Космосотиры (р. 59.1); в. нем же говорится о дополнительной барщине в случае пожаров или разрушения монастырских построек (р. 66. 35—67.

 

 

29. А. П. Каждан. Аграрные отношения, стр. 56—57.

 

30. MB, I, σελ. 35.

 

210

 

 

1 sq.). О «добровольных» подарках упоминает типик Бакуриани (р. 40, 11 sq.). В случае посещения села господином и его гостями, крестьяне делали дополнительные взносы, «приплачивали к оброку», как сказано в хрисовуле Стефана Первовенчанного [31].

 

Косвенным показателем размеров феодальной ренты в XI—XII вв. могут служить известия об имущественном положении зависимых крестьян в это время. Как мы уже говорили, барщина была преобладающим видом повинностей во владениях Феофилакта. «При отработочной ренте, — пишет К. Маркс, — ясно само собою, что, при прочих равных условиях, всецело от относительных размеров прибавочного или барщинного труда зависит, в какой мере у непосредственного производителя окажется возможность улучшать свое положение, обогащаться, производить известный избыток сверх необходимых средств существования...» [32].

 

Но во владениях Феофилакта едва ли была у крестьян хотя бы какая-то возможность улучшать свое положение. Несмотря на пестроту в имущественном положении париков архиепископа, большинство их влачило, очевидно, полуголодное, нищенское существование. Правда, в разорении крестьян Феофилакт обвиняет налоговых чиновников, но ведь и они обвиняли его в том же (col. 445. В,С). Разоренными к тому же оказывались не только те из зависимых крестьян Феофилакта, которые не были освобождены от государственных налогов или части их, ной те, за владение которыми Феофилакт не нес главных налогов.

 

Среди зависимых крестьян свободного от налогов Бачковского монастыря, которые «работали» в его пользу, были настолько бедные, что Бакуриани даже предписывал в особо торжественных случаях оказывать им благодеяние, как и по отношению к мистиям (р. 42.1—9). В монастыре Космосотиры, полностью освобожденном от налогов, также были «более бедные» из париков, которые «нуждаются в попечении об их пропитании» (δεομένων ἐπικουρίας βιοτικῆς). Им вместе с погорельцами должна была уделяться часть имущества виновного в поджоге, если тот будет обнаружен (р.67.10—15).

 

 

31. Афонские акты в собраниях П. И. Севастьянова, стр. 26. См. также Греч. 250, л. 63а— 64а.

 

32. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 805.

 

211

 

 

Наиболее трудным является, однако, вопрос о денежной ренте. Болгарский историк А. Бурмов считает, что в Болгарии IX—XIV вв. существовала рента всех трех видов, но денежная встречалась крайне редко [33]. Так оно, очевидно, и было, но каково происхождение денежной ренты, о которой пишет автор? Мы занимались XI—XII вв. и должны признаться, что не встретили ни одного известия о денежных поборах феодала, возникших в результате развития самого феодального поместья. О денежной ренте наши источники сообщают вполне определенно только в тех случаях, когда речь идет о передаче государством феодалу права сбора того или иного или даже всех денежных налогов. Иначе говоря, денежная рента в Болгарии XI — XII вв. вела свое происхождение от государственного налога [34]. Признание этого факта неизбежно ставит нас перед вопросом огромной важности: когда эта денежная форма изъятия прибавочного продукта стала феодальной рентой — до передачи права сбора налога в частные руки или лишь вслед за этой передачей? Как мы уже говорили, среди советских историков преобладает мнение [35], что государственные налоги в Византии постепенно приобрели характер феодальной, централизованной ренты. Различие при этом состоит в том, что одни историки (А. П. Каждан) считают, что централизованная феодальная рента-налог была первичной и преобладающей в течение определенного (начального) этапа формой изъятия феодалами прибавочного продукта; другие же (М. Я. Сюзюмов) отстаивают мнение, что государственный налог не мог выступать в качестве феодальной ренты (даже централизованной) до образования крупного землевладения феодального типа и до консолидации самого класса феодалов. Принятие первой точки зрения возможно лишь тогда, когда будет достаточно точно определен критерий, который позволил бы нам констатировать хотя бы приблизительно те специфические черты государственного налога и повинностей в пользу казны, которые превращают его из простого выражения подданства в феодальную

 

 

33. А. Бурмов. Феодализмът в средновековна България, стр. 160—161.

 

34. А. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 104.

 

35. См. об этом стр. 41 сл.

 

212

 

 

ренту-налог. Другими словами, когда будет определено время превращения государственной собственности на землю— в феодальную. По мнению А. П. Каждана, это произошло по крайней мере уже в IX в., ибо уже тогда существовала централизованная феодальная рента [36]. Ссылаясь на высказывания К. Маркса об определяющем влиянии размеров ренты на эмбриональную прибыль зависимого крестьянина [37], А.П. Каждан пишет, что взимание феодальной ренты (безразлично, централизованной или частновладельческой) определялось не размерами имущества держателя земли, а в большей мере личными отношениями собственника земли и ее держателя, «фиксированными в известной мере феодальной традицией, нежели размерами надела и имущества крепостного» [38].

 

В специальном исследовании А. П. Каждан доказывает, что принципы диоклетиановой податной системы (согласно которым величина повинностей зависела от размеров и качества земли) утратили в Византии XIII—XV вв. всякое значение. По мнению А. П. Каждана, определить, чем обусловливались размеры феодальной ренты (реальными размерами имущества или же личными отношениями и феодальным обычаем) значит вообще «выяснить вопрос, существовала ли в поздней Византии феодальная рента или же и в самом деле речь может идти только о диоклетиановой системе обложения» [39]. Автор проводит вслед за этим довольно убедительный анализ сведений источников, показывающий, что принципы диоклетиановой податной системы сохранялись «в поздней Византии» лишь в теории и не имели практического значения [40]. Впрочем, еще в 1927 г. Ф. Дэльгер писал,что от искусственного здания диоклетиано-константиновской финансовой системы к концу византийской

 

 

36 А. П. Каждан. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 49, 64.

 

37. «Прибыль, — говорит К. Маркс, — если мы, прибегая к ложной антиципации, так назовем ту частицу избытка его (крестьянина. — Г. Л.) труда над необходимым трудом, которую он присваивает сам себе,—до такой степени не оказывает определяющего влияния на ренту..., что скорее она появляется за спиною последней и находит свою естественную границу в размере ренты продуктами». (К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 809).

 

38. А. П. Каждан. Аграрные отношения, стр. 138—139.

 

39. Там же, стр. 139.

 

40. Там же, стр. 140 сл.

 

213

 

 

истории «не осталось камня на камне», а дело сбора налогов и самых принципов сбора было в страшно запутанном состоянии уже в X в. [41]. Особенно подробно на этом вопросе останавливался Г. Острогорский, показавший, что при возрастающем размере имущества византийские налоги имели тенденцию, напротив, к относительному понижению [42].

 

Все эти выводы об исчезновении на практике единого и четкого критерия налогообложения обоснованы материалом источников и представляются убедительными. Но, во-первых, речь идет о поздней Византии, т. е. о XIII — XV, а не об XI—XII и тем более не о IX—X вв. Нельзя поэтому не отметить, что как раз по отношению к IX— X вв., когда, по мнению А. П. Каждана, господствовала феодальная централизованная рента (а не диоклетианова система обложения), мы и не можем утверждать, что между размерами имущества и величиной налога-ренты (?) исчезла функциональная зависимость, т. е. что уже в это время (следуя логике А. П. Каждана) налог стал феодальной рентой. «Трактат об обложении», составленный как раз в X в., исходил в значительной мере еще из принципов диоклетиановой системы. Во-вторых, свидетельства об укреплении государственной собственности на землю относятся не к IX—началу X в., когда, по мнению А. П. Каждана, господствовала централизованная рента, а к концу Χ—XII вв., когда, как он говорит, централизованная эксплуатация уступила первое место частновладельческой. В-третьих, наблюдающееся несоответствие между размерами налога и имущества было зачастую (по крайней мере для XI—XII вв.) следствием не принципиально новых отношений между держателем государственной земли и государством, а следствием произвола налоговых чиновников и областных правителей. В-четвертых, К. Маркс в приведенном выше положении о независимости величины ренты от прибыли крестьянина (см. стр. 213, прим. 37) говорит о феодальной ренте, а не о налоге, идентичность которого в Византии IX—X вв. с рентой-налогом еще нужно доказать.

 

 

41. F. Dölger. Beiträge..., S. 9.

 

42. G. Оstrоgоrskij. Pour l'histoire..., p. 337.

 

214

 

 

Ни формы налога (их многообразие, многочисленность объектов обложения, разнообразие натуральных и барщинных повинностей и т. п.), ни колебания в его размерах при неизменности имущества, ни даже прикрепление к земле сами по себе не делают налог рентой феодального типа, пока не сложилась самая система феодальных производственных отношений. Собственность государства на землю стала феодальной, когда сложился класс крупных собственников феодального типа и государство стало выразителем его интересов. Налоги могли сохранить свою старую форму с времен Римской империи, их размеры могли устанавливаться в зависимости от размеров имущества, и тем не менее в XI—XII вв. (независимо от судеб диоклетиановой системы) эти налоги стали феодальной централизованной рентой, так как феодальные отношения в это время восторжествовали, так как уже существовала частновладельческая рента.

 

Рента, взимавшаяся во владениях Атталиата и основанного им монастыря, была, несомненно, феодальной, хотя величина ее определялась размерами имущества зависимых крестьян. Если у того или иного парика, говорит Атталиат, «окажется больше земли, предоставленной ему во владение... или чего-либо другого... тогда следует увеличить для него [размеры] работ и взносов» (ММ, V, р. 318).

 

Имущественное положение париков было до мелочей учтено и в рассмотренном нами акте возмещения ущерба Лавре (от 1104 г.). Что же касается налогообложения, то подобных примеров для XI — XII вв. можно привести множество. Дело, разумеется, не в сохранении диоклетианова jugum, а в сохранении еще в XI—XII вв. принципа, по которому размеры взысканий зависели также и от величины имущества [43].

 

Формирование феодальной собственности «классического» типа и превращение государственной собственности в феодальную—единый взаимообусловленный процесс. На наш взгляд, едва ли возможно разделить этот процесс на два этапа, на первом из которых господствовала централизованная

 

 

43. Впрочем, это признает и А. П. Каждан даже для XIII—XIV вв. «... Размер ренты, — говорит он,—устанавливается, до известной степени (курсив наш. — Г. Л.) независимо от эмбриональной прибыли крестьянского хозяйства (А. П. Каждан. Аграрные отношения, стр. 164).

 

215

 

 

феодальная рента (до становления феодальной собственности «классического» типа), на втором — частновладельческая феодальная рента. Эти процессы протекали одновременно, и мы бы сказали, что превращение государственной собственности в феодальную, а налога в ренту имело подчиненный характер, оно не предваряло развития феодальной собственности на землю «классического» типа, а, напротив, следовало за этим развитием, обусловливалось им и в свою очередь способствовало ему. Нам кажется, что и А. П. Каждан склоняется к такому же мнению. «Своеобразие первого этапа процесса феодализации в Византийской империи (т. е. VIII—X вв. — Г. Л.), говорит он, — состояло... в том, что, наряду с разрушением общины и выделением аллодиальной собственности, наряду с подчинением крестьян феодальному поместью, имело место централизованное подчинение общины государству» [44]. Здесь автор выдвигает даже на первое место процесс образования собственности «классического» типа; наряду с развитием ренты частновладельческой, продолжили бы мы, имело место и превращение государственного налога с подчиняемых государству общин в централизованную ренту.

 

Вопрос о денежной ренте тесно связан с проблемой развития товарно-денежных отношений в Византии и Болгарии. Как мы уже говорили, болгарские историки показали, что в XI—XII вв., несмотря на тяжелый иноземный гнет, в Болгарии наблюдается усиление товарно-денежного обращения (см. стр. 28 сл.). Византийское государство усиливало налоговый гнет, увеличивая денежные поборы, византийские и болгарские феодалы нередко получали (и чем далее, тем чаще) право сбора этих налогов в свою пользу; вели они и торговлю продуктами, получаемыми со своего домениальиого хозяйства и с зависимых крестьян в качестве натуральной ренты. Недаром в XII в. итальянские торговые корабли отправлялись в Византию для покупки зерна, масла, вина и мяса [45]. Монастырь Космосотиры, имевший собственные торжища, продавал растительное

 

 

44. А. П. Каждан. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 64—65. Курсив наш.

 

45. A. Sсhaubе. Handelsgeschichte der romanischen Völker des Mittelmeergebietes bis zum Ende der Kreuzzüge. München—Berlin, 1906, S, 238, 245.

 

216

 

 

масло в приморском городе Эносе (р. 54.1—4). О больших денежных богатствах феодалов в Болгарии источники говорят неоднократно. Монастырь Бакуриани, например, расходовал на ругу монахам 761 номисму ежегодно, а на благотворительные цели — до 230 номисм (р. 26. 7 sq.; 41.10—43.14). Разумеется источником денежных богатств феодалов в XI—XII вв. была феодальная рента, независимо от того, каким путем эти деньги попадали в карманы феодала: непосредственно ли в виде денежных сборов с крестьян, в результате ли получения права взыскания государственных налогов в его пользу, путем ли продажи продуктов вотчины на внешних и внутренних рынках, благодаря ли дарениям казны и пожалованиям императоров [46]. Но мы не знаем, какую часть этих богатств составляли непосредственные денежные платежи зависимых крестьян.

 

В случаях, когда речь идет об освобождении владений феодала от тех или иных налогов, дело представляется довольно ясным. Несомненно, основную массу ренты составляли при этом не денежные взыскания казны, присваиваемые теперь феодалом. Если же речь идет о пожаловании феодалу свободных крестьян с правом сбора в его пользу всех или некоторых налогов и с правом на отработочные повинности, которые крестьяне несли ранее казне, то вопрос оказывается сложнее. Охватывали ли отныне налоги с крестьян, пожалованные феодалу, все поборы и повинности их в пользу феодала? Сохраняли ли эти налоги теперь (в виде частновладельческой ренты) свои прежние размеры и форму? Очевидно, в первое время и размеры ренты, и ее форма не менялись. В исокодике деревни Радоливос прямо сказано, что вся налоговая сумма деревни передается хозяйке деревни вместе с теми платежами, которые до этого шли в пользу практоров (дикератон, гексафол, синифия, элатикон) (Schatzkamm., № 65, 13—15). Но так было только в первое время [47]. Прониар Панкратий Анема, как мы видели, уже свободно распоряжался и трудом, и временем своих крестьян. По всей вероятности, модификация бывших государственных повинностей коснулась прежде всего ангарий. Обязанность крестьян строить

 

 

46. Ср. С. Лишев. За стоковото производство, стр. 70.

 

47. Таково мнение и Г. Острогорского («Quelques problèmes...», p. 66).

 

217

 

 

крепости, мосты и дороги, нести извозную и другие повинности была, разумеется, приспособлена феодалом к нуждам его вотчины в первую очередь.

 

В типике монастыря Космосотиры, получившего свои владения от Исаака Комнина, упоминается (р. 72.19) натуральная подать псомодземия (поставка государству продуктов по дешевым ценам). Право сбора этой подати попало в руки частного лица, затем в руки монахов. Но можно ли быть уверенным в том, что эта подать сохранила и свои прежние размеры, и форму? Вполне вероятно, что она сохранила лишь свое старое название. Феодал, имевший возможность (разумеется, не всегда произвольно) преобразовывать повинности зависимых крестьян в соответствии со своими интересами, рано или поздно также поступал и с государственными повинностями и налогами, права на которые попадали в его руки [48]. Бакуриани переводил париков соседнего села на положение слуг при странноприимных домах, освобождая их от других платежей и работ. Монастырь Богородицы Милостивой отказался от использования одного лишь труда бесхозяйных крестьян, предпочитая владеть зевгаратами, которые могли бы и трудиться на домене хозяина, и вносить платежи со своего хозяйства. На возможность изменения повинностей крестьян по воле господина прямо указывает и Атталиат: «Тип ведь и порядок их (париков и арендаторов. — Г. Л.) службы (λειτουργίας) не позволю изменить (ἐναλλαγῆναι)», если в хозяйстве зависимых не произойдут непредвиденные (ἀπρόοπτον) перемены (ММ, V. р. 318).

 

Официальная сумма государственных налогов, поя?алованная феодалу, была, очевидно, пределом, ниже которого рента не опускалась. В слояшвшейся феодальной вотчине основная масса ренты не была связана своим происхождением с государственным налогом. Можно, конечно, предположить, что менее всего подвергались модификации бывшие государственными денежные платежи, но все же размеры этих платежей также могли претерпеть изменения, причем даже в тех случаях, когда право на присвоение их не было даровано феодалу, а он сам собирал их со своих крестьян и сам выплачивал в казну.

 

 

48. Ср. M. М. Фрейденберг. «Экскуссия...», стр. 354.

 

218

 

 

Парикия, соединенная с личной зависимостью, означала в XI—XII вв. гораздо больший гнет, чем простое подданство в условиях феодального государства.

 

Поэтому, хотя государственные налоги, в это время в большинстве своем денежные, в XI—XII вв. представляли собой централизованную феодальную ренту-налог; хотя, будучи пожалованы феодалу, они входили как составная часть в частновладельческую ренту, мы не можем в этом разделе заняться рассмотрением их конкретных форм. Известия о переданных государством феодалу налогах дают материал прежде всего для характеристики государственных податей и государственной налоговой системы, а не для изучения частновладельческой феодальной ренты.

 

Говоря о продуктовой ренте, уплачиваемой крестьянином, и указывая на стимулы, которые «будут поощрять его к усиленному напряжению рабочей силы», К. Маркс пишет: «Здесь дана возможность известного экономического развития, разумеется, в зависимости от более или менее благоприятных обстоятельств...» [49]. По-нашему мнению, зависимое крестьянство в Болгарии XI—XII вв. находилось в исключительно неблагоприятных условиях. Двойной гнет — иноземных феодалов и государства и местных феодальных собственников — приводил нередко к изъятию не только прибавочного, но и необходимого продукта. Крестьянство нищало, разбегалось, поднималось на мощные народно-освободительные и антифеодальные восстания. Экономическое развитие Болгарии в условиях иноземного ига не было полностью остановлено, но оно было затруднено и замедлено.

 

 

б. Внеэкономическое принуждение и иммунитет феодального поместья

 

Формирование вотчины как организации, самостоятельно осуществляющей изъятие прибавочного продукта, — длительный и многосторонний процесс. Но как бы вотчина ни была неразвита,, ее существование немыслимо без постоянного внеэкономического принуждения, как невозможно без этого существование самой феодальной

 

 

49. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 807 (курсив наш).

 

219

 

 

собственности. Внеэкономическое принуждение — постоянная и главная политическая функция вотчины на всем пути ее исторического развития; иммунитет же моложе вотчины и, будучи мощным средством этого принуждения, далеко ему не равнозначен — он является лишь юридическим оформлением со стороны государственной власти прав феодала на внеэкономическое принуждение.

 

Политическая власть феодала в его вотчине порождается самой феодальной собственностью. Государство, раздавая иммунитетные привилегии, узаконивает и усиливает эту власть, способствует расширению вотчины (так как право осуществлять судебно-административные функции распространялось нередко и на свободных крестьян в округе владений иммуниста), содействует ее превращению в независимую вотчину-княжество. Но самый рост политического могущества феодала обусловливался ростом его могущества экономического; он совершался самостоятельно, приводя нередко к конфликтам с центральной властью, ибо реальное политическое господство иммуниста было в дальнейшем, как правило, гораздо более значительным, чем сумма тех прав и привилегий (иммунитет), законным обладателем которых вотчинник был официально признан.

 

Самый иммунитет как феодальный институт появился лишь тогда, когда феодал фактически уже осуществлял те права, которые испрашивал, или уже был способен их осуществлять без вмешательства центральной власти. Содержание внеэкономического принуждения не сводится, таким образом, к иммунитету. Оно включает в себя, помимо фискальных, административных и судебных прав, нашедших юридическое оформление со стороны государственной власти, такие политические права феодала, которые были узурпированы им и у общины, и у государства, которые вытекали из самого его положения как феодального собственника. Неразрывно связан с этой проблемой также вопрос о создании и функционировании материальных средств подавления, без которых любые политические права феодала, как признанные, так и непризнанные, были бы простой юридической фикцией.

 

В целом эта проблема истории Византии разработана еще недостаточно, но к ней проявляется в последнее время

 

220

 

 

все более заметный интерес. Исходным пунктом ее изучения является по-прежнему исследование иммунитета феодального поместья, но вместе с тем намечается вполне определенная тенденция выйти за рамки этой чисто юридической категории. Мы остановимся здесь лишь на работах последних лет в этой области. Б. Т. Горянов [50] рассматривает как первую стадию развития иммунитета (а именно — как фискальный иммунитет) экскуссию — частичное или полное освобождение владений феодала от несения государственных повинностей (далее, правда, термины «экскуссия» и «иммунитет» он употребляет как синонимы). Развитие экскуссии он считает результатом борьбы крупного феодального землевладения против централизованного государства, с одной стороны, и против мелкого крестьянского землевладения, с другой. Возникновение ее автор относит к X и в особенности к первой половине XI в., «когда процесс феодализации Византийской империи был в основном завершен». В XI—XII вв., говорит он, иммунитет получил свое дальнейшее развитие, когда феодальное землевладение одержало окончательную победу над централизованным государством. Экскуссия, пишет автор, не вела сама по себе к появлению судебных прав у феодала [51] (хотя зачатки судебного иммунитета относятся к XI в.) [52], но она направила развитие как церковно-монастырского землевладения, так и пронии (светской вотчины) по иному пути, а именно по пути превращения ее из пожизненного владения в наследственное [53].

 

Экскуссия париков означала не освобождение их от налогов, а передачу права сбора этого налога в пользу господина, что еще более усиливало их зависимость [54].

 

Против формально-юридического подхода к проблеме иммунитета в Византии и, в частности, против смешения понятий экскуссии и иммунитета выступил А. П. Каждан. «Сущность иммунитета, — писал он, — заключается не столько в изъятии феодального поместья из системы

 

 

50. Б. Т. Горянов. Поздневизантийский иммунитет. ВВ, XII, 1957, стр. 113—114.

 

51. Там же, ВВ, XI, 1956, стр. 182, 199.

 

52. Там же, стр. 187.

 

53. Там же. ВВ, XII, 1957, стр. 115; XI, 1956, стр. 192, 199.

 

54. Там же. ВВ, XI, 1956, стр. 176; XII, 1957, стр. 115. Ср. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 62, прим. 31.

 

221

 

 

государственного управления, сколько в подчинении феодалу крестьянства». Автор подчеркивал активную роль иммунитета в процессе феодализации, в подчинении феодалу еще не втянутых в зависимость непосредственных производителей [55].

 

Иммунитет, по его мнению, сложился в Византии лишь в XIV в. [56], будучи явлением, совершенно отличным от экскуссии и независимым от нее. Экскуссия не давала средств внеэкономического принуждения: она была лишь податной льготой, известной с давних пор, когда ни о каком иммунитете не могло быть речи [57]. Но коль скоро в византийском обществе понятие свободы вообще отождествлялось со свободой от податей, то экскуссия «означала в Византии X в. нечто большее, нежели просто экономическая льгота. Свобода от податей должна была означать исключительное положение, привилегированность, в известной мере — принадлежность к господствующему классу» [58]. Привилегия изъятия из общей системы обложения подкрепляла феодальную юрисдикцию, податные привилегии содействовали оформлению феодальных отношений [59], иными словами, и оформлению иммунитета феодального поместья [60].

 

Г. А. Острогорский рассматривает экскуссию как податной иммунитет. Предоставление налоговых изъятий увеличивало административно-судебные права феодала, ибо «компетенция должностных лиц никогда не была в

 

 

55. А. П. Каждан. Аграрные отношения, стр. 95—97.

 

56. А. П. Каждан. Рецензия на статью Д. Ангелова «Феодализмът в Византия», стр. 280.

 

57. А. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 118, 122; его же. Новые материалы по внутренней истории Византии X — XV вв. ВВ, VIII, 1958, стр. 306.

 

58. Α. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 119.

 

59. Там же, стр. 122.

 

60. Что касается «экскуссии париков» (автор имеет в виду, очевидно, «государственных крестьян»), то А. П. Каждан высказывает предположение, не означала ли она попросту замену общих государственных повинностей каким-либо специфическим их видом. А. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 120—121, 122. Любопытно, что о такого рода «освобожденном» парике говорит и Бакуриани (TGP, р. 49.5—6: ἐλευθερωθέτω πάροικος); вместо обычной ренты этот парик должен был впредь обслуживать странноприимный дом.

 

222

 

 

Византии четко разграничена»: среди чиновных лиц, взимавших налоги, были и судьи; судебные функции имели в свою очередь и практоры (на что, как отмечает автор, указал еще П. А. Яковенко) [61]. Следовательно, освобождение от налогов и запрет налоговым чиновникам вступать на территорию пользующегося податной привилегией означало также и приобретение феодалом судебно-административных функций [62].

 

Весьма интересен произведенный автором анализ источников XI— XII вв., показывающий, что судебный иммунитет возник и развился уже в это время [63], в особенности с распространением практики раздачи проний, неотъемлемым атрибутом которых он являлся [64]. Не видя в иммунитете средства внеэкономического принуждения, Г. Острогорский, тем не менее, довольно близко подходит к такому пониманию. «Совокупность этих (т. е. иммунитетных. — Г. Л.) прав, — пишет он, — естественно, отдавала крестьянина во власть сеньора, изымая его из-под непосредственной власти государства» [65-66].

 

Наконец, специально вопросу об экскуссии и ее роли в формировании иммунитета посвятил статью M. М. Фрейденберг. По его мнению, экскуссия являлась «законченным податным иммунитетом», она открывала собственнику экскуссату «новые пути к увеличению крестьянских платежей», предоставляла ему известные права над зависимым крестьянством [67]. В силу того, что компетенция должностных

 

 

61. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 97. Ср. П. А. Яковенко. К истории иммунитета в Византии. Юрьев, 1908, стр. 70.

 

62. Касаясь «экскуссии париков», Г. Острогорский последовательно выясняет, что как в X в., так и в последующем она означала не более, чем признание и закрепление права господина на все подати и повинности «экскуссированных крестьян» (Г. Острогорский. Ук. соч., стр. 62, 66 сл.)

 

63. Г. Острогорский. К истории иммунитета в Византии, стр. 95—102.

 

64. Там же, стр. 72.

 

65-66. Там же, стр. 96. Нельзя не согласиться с автором и в том, что было бы ошибочным предполагать в экскуссионных грамотах такую точность в перечне как налогов, так и чиновников, которой эти грамоты в действительности не имели (там же, стр. 66, 97).

 

67. Μ. Μ. Φрейденбeрг. Экскуссия..., стр. 343, 345, 350.

 

223

 

 

лиц (фискальных, военных и судебных) в Византии не была строго разграничена [68], запрет налоговым чиновникам вступать в поместье феодала означал одновременно и передачу последнему судебных прав [69]. Экскуссия, жалуемая крестьянам (вернее было бы говорить — экскуссия крестьян, жалуемая феодалу), оформляла права «феодала-экскуссата на прибавочный труд зависимых крестьян первоначально в размере государственных податей» [70]. Заслуживает внимания вывод автора, что первоначально феодалам даровалась экскуссия именно крестьян, а не других объектов собственности [71].

 

Следует отметить, что в большинстве указанных работ экскуссия рассматривается или как этап в развитии иммунитета, или как одна из его сторон.

 

Оформление судебного иммунитета относится при этом лишь к поздней Византии (т. е. XIV—XV вв.), но о зарождении феодальной юрисдикции большинство историков считает возможным говорить уже для IX—X вв. (и во всяком случае для XI—XII вв.).

 

Однако общей и наиболее плодотворной тенденцией, проявившейся в новых работах о византийском иммунитете, является стремление перенести центр тяжести изучения вопроса с исследования юридических и формально-правовых отношений феодала с государством на рассмотрение действительных его отношений с крестьянством.

 

Весьма меткое и поразительно точное высказывание по вопросу об иммунитете сделал еще в прошлом веке талантливый русский византинист Н. Скабаланович: динаты стремились добиться невмешательства властей в дела их имений потому, что уже могли справиться с убогими сами [72]. В самом деле, иммунитет появился в результате естественно-исторического развития крупного землевладения. Отношения феодала с крестьянином основывались не на свободном договоре, и изъятие прибавочного продукта у самостоятельного хозяина было невозможно без насилия в той или иной его форме. «Высшая власть в военном

 

 

68. Ср. Г. Острогорский. Ук. соч., стр. 97.

 

69. M. М. Фрейденберг. Экскуссия..., стр. 356.

 

70. Там же, стр. 350.

 

71. Там же, стр. 349.

 

72. Н. Скабаланович. Византийское государство и церковь, стр. 249.

 

224

 

 

деле и в суде, — говорит К. Маркс, — была атрибутом земельной собственности» [73]. С оформлением феодальной вотчины оформляются и юридические права феодала, как орудие этого насилия, хотя само насилие осуществлялось феодалом задолго до признания его прав. Государство не создает органов насилия в вотчине — оно лишь усиливает и ускоряет их развитие. Предоставление иммунитета составляет юридическую сторону процесса развития системы внеэкономического принуждения, а не его сущность. Государство, правда, стремилось выступать в качестве единственного источника политических прав вотчинника, ибо это облегчало центральной власти консолидацию сил господствующего класса в проведении политики, выражающей интересы этого класса в целом. Но не мероприятия государства были источником политического господства феодалов, а сама феодальная собственность. Юридическое оформление политических прав со стороны государства и фактическое осуществление этих прав на практике отнюдь не совпадали во времени. Как правило, второе предшествовало первому, легализировалось, углублялось и расширялось благодаря ему.

 

Само единовременное наделение земельного собственника совокупностью иммунитетных прав и привилегий при раздаче проний, когда роль государства, казалось бы, представлялась главной и решающей, стало возможным лишь тогда, когда признанное государством наличие этих прав у вотчинников стало повседневным явлением.

 

Ограничение проблемы внеэкономического принуждения лишь вопросом об иммунитете означало бы, по нашему мнению, исследование не самого механизма подавления, а лишь его правовых форм. Необходимо рассмотреть факты о реально осуществляемой феодалом юрисдикции, хотя источники молчат о его праве на это или даже отрицают это право.

 

При подходе к проблеме с такой точки зрения не только экскуссия, но и самый порядок сбора налогов даже не с экскуссированных владений (непосредственно с крестьян или через посредничество их господина — феодала) имеет непосредственное отношение к формированию феодальной вотчины как организации насилия, независимо

 

 

73. К. Mаркс. Капитал, т. I, стр. 339.

 

225

 

 

от ее юридической легализации. Конечно, экскуссия намного старше самого феодального поместья [74], но в IX— XII вв., существуя в новых условиях, она изменила свой характер и стала одним из путей превращения вотчины в самодовлеющую и самостоятельно осуществлявшую насилие организацию по изъятию прибавочного продукта.

 

Экскуссия была известна в Болгарии уже в конце X — начале XI в., т. е. еще до ее завоевания. Сигиллиями Василия II определенное количество клириков и париков Охридской архиепископии было освобождено «от икомодия и прочих эпирий» [75]. При этом подчеркнуто, что указанной податной привилегией церковь пользовалась еще при Самуиле [76]. Об экскуссии домениальных владений архиепископии или других видов ее собственности в сигиллиях не говорится ни слова. Поэтому мы вправе предположить, что речь идет здесь о частичной экскуссии [77].

 

Частичная экскуссия, конечно, не избавляла феодала от вторжения налоговых чиновников. Но она сужала сферу их деятельности в феодальном поместье. В этом отношении чрезвычайно интересны два рассмотренных и по достоинству оцененных Г. Острогорским [78] документа: копия хрисовула Константина X Ивирскому монастырю от июня 1065 г. и хрисовул Алексея I от февраля 1082 г. Ватопеду. По первому документу Ивирский монастырь не освобождался от налогов, а получал право вносить их непосредственно в λογοθέσιον τοῦ γενικοῦ, «чтобы не быть отягчаемым сборщиком податей» (μὴ ἐνοχλεῖσθαι ὑπὸ διοικητοῦ) [79]. Еще более определенны сведения второго документа: Ватопедский монастырь, имевший право в качестве солемния на 72 номисмы, но уплачивавший за

 

 

74. А. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 118.

 

75. Й. Иванов. Български старини ..., стр. 555.

 

76. Там же.

 

77. С. Лишев также усматривает здесь сообщение о «частичном административном, судебном и финансовом иммунитете» (С. Лишев. Някои данни..., стр.423).

 

78. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 69—71.

 

79. F. Dölger. Finanzgeschichtliches aus der byzantinischen Kaiserkanzlei des 11. Jahrhunderts. SBAW, philos.-hist. Klasse, H.I, 1956, S. 6. 1,3—5; 7. Ф. Дэльгер (S. 10) считает этот акт одним из первых, отразивших начало развития привилегий, связанных с запретом вступать чиновникам в пределы вотчины.

 

226

 

 

некоторые свои владения на полуострове Кассандра 19 номисм, предпочел отказаться от своих 72 номисм, если ему будет дано освобождение от 19 номисм налога и от посещения местного судьи, осуществлявшего сбор этого налога, ибо во время посещений судья только в качестве аптиканиския взимал с монахов до 20 номисм [80]. Сходен с упомянутым актом от 1065 г. и хрисовул Алексея I от 1094 г. Лавре, по которому монахи, хотя и не были избавлены от эпиболе, получили, однако, право быть впредь свободными от измерения их владений апаграфевсами (Lavra, № 48.27—43). О праве вносить налоги в казну без посредничества налоговых сборщиков говорят и акты от 1079 (Lavra, № 31. 4—16) и 1081 гг. (ibid., № 36. 5 sq.). По хрисовулу от 1124 (или 1139) 81 чиновным лицам было запрещено вторгаться во владения церкви «под предлогом [взыскания] казенных платежей»: церковные сеньоры отныне сами вносили свои налоги, и чиновники имели право входить в их поместья лишь тогда, когда налоги не вносились добровольно (Jus, III, p. 429-430).

 

Весьма любопытны в этом отношении хрисовулы, выданные Григорию Бакуриани Никифором Вотаниатом и Алексеем I. Они, к сожалению, не датированы точно [82], но их последовательность можно приблизительно определить по этапам развития фискального иммунитета некоторых поместий. Бакуриани, очевидно, одним из первых был выдан тот хрисовул, которым Бакуриани освобождался от части государственных налогов (р. 56. 3—4). Затем он получил экскуссию от всех налогов и повинностей (р. 55. 9—11), вслед за этим было даровано освобождение также и на все его «улучшения» и приобретения, которые были сделаны после получения первых хрисовулов (р. 55. 5—6). Наконец, одним из хрисовулов (вероятно, последним в этом ряду) Бакуриани освобождался от всех и всяких налогов и повинностей со всего, что он имел или

 

 

80. ΕΕΒΣ, 3, 1926, σελ. 164; Г. Острогорский. Ук. соч., стр. 69—70.

 

81. Ф. Дэльгер («Regesten», II, № 1301) датирует этот хрисовул апрелем 1124 г.

 

82. Ф. Дэльгер («Regesten», II, № 1016—1022; 1093—1104) относит часть их к началу 1078 г., а большинство — ко времени царствования Алексея I, от его воцарения до декабря 1083 г., т. е. до основания монастыря в Бачково.

 

227

 

 

мог бы приобрести в будущем (р. 55. 6—8). Подобный же полный налоговый иммунитет был пожалован почти одновременно и Льву Кефале на все объекты дарованной ему собственности вместе с зевгарями и париками (Lavra, р. 110—112).

 

M. М. Фрейденберг справедливо говорит о «дробности» византийской экскуссии: освобождение разных объектов собственности одного и того же феодала могло быть весьма различным — с одних владений он не нес никаких налогов, с других — лишь некоторые, с третьих мог нести все платежи и повинности 83. Сомнителен, однако, вывод, что даже полная экскуссия не предполагала избавление феодала от уплаты налогов [84].

 

Гораздо более интересно в связи с этим другое явление, сопутствовавшее экскуссии XI—XII вв., а именно — нарушение прерогатив и предписаний государственной власти ее представителями на местах в силу личных взаимоотношений с местными феодалами. Оказывается, феодалы могли на деле пользоваться и частичной, и полной экскуссией, формально по имея на это права. Все зависело от провинциальных чиновников, которые, как правильно

 

 

83. M. М. Фрейденберг. Экскуссия..., стр. 344—345; Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 106. См., например, хрисовул Феодора Комнина от 1228 г. (NP, р. 252. 10–12), где о перечне документов и прав митрополии Навпакта сказано: «царских простагм, добавлений даров, практорских сигиллиев, обычаев писаных и неписаных и всякого частичного или полного правонаделения (παντὸς ἐτέρου μερικοῦ καὶ καθόλου δικαιοδοτήματος)».

 

84. Μ. Μ. Фрейденберг (ук. соч., стр. 351 сл.) ссылается на сигиллий Алексея I от 1092 (1107) г. (Lavra, № 46) и письма Феофилакта, но в сигиллии не говорится о полной экскуссии. Письма Hie Феофилакта позволяют говорить лишь об ограничении экскуссии и о заинтересованности феодала во владении даже не экскуссированным селом, а отнюдь не о том, «что самый акт пожалования экскуссии увеличивает ренту феодала сверх обычной налоговой нормы» (M. М. Фрейденберг. Ук. соч., стр.350, 352). Феодал, получивший право на крестьянские подати или право собирать их для государства без участия практоров, имел, конечно, возможность извлекать некоторый излишек сверх суммы податей. Действительно, Феофилакт «упорно цеплялся» и за то село, которое было под его патронатом — хотя подати с него по-прежнему шли в пользу казны (col. 449. С), — и за то, на которое налоговые льготы не распространялись (col. 536.А); но едва ли этот «излишек» сверх податей имелся в виду центральной властью уже при самом даровании или ликвидации экскуссии.

 

228

 

 

говорит Д. Ксаналатос, сплошь и рядом были в это время не только представителями центральной власти, но и местными динатами [85]. «Благодаря небольшому увещанию» (т. е. взятке практору) Феофилакт не только удержал за собой «пресловутую» деревню, но и освободился от всех налогов с нее, даже от зевгология (со]. 533. D). Право не допускать анаграфевсов в свои владения, ему «неоднократно даровали», по его словам, и «бесчеловечнейшие из практоров». Это стало для архиепископа столь привычным, что он даже не скрывает своих сделок с чиновниками, совершаемых в обход законов (col. 433. А).

 

Мало того, экскуссию феодал фактически мог получить и в результате договоренности с управляющим секретом имуществ, хотя владения «экскуссата» и были официально обложены налогом (col. 540. В.). Иными словами,не только развитие юрисдикции сеньоров и укрепление аппарата насилия в вотчине протекало самостоятельно, в силу развития самой феодальной собственности, по из рук государства иной раз ускользал контроль и над экскуссией; как и все другие феодальные институты (а экскуссия стала феодальным институтом в это время), она также обнаружила тенденцию к независимому развитию, которое государство могло лишь ускорить или замедлить.

 

Иногда, напротив, экскуссия (и именно полная экскуссия) не избавляла от налогов, но опять-таки потому, что феодализирующийся чиновный аппарат нередко превращал осуществление функций государства в их противоположность. Яркий пример этого разобрал Г. Острогорский [86]. С пользовавшегося полной экскуссией Патмосского монастыря в середине XII в. практором Пигонитом была взыскана корабельная («неслыханная», как говорили монахи) подать, а следующие практоры стали требовать от монахов несения и других повинностей, ссылаясь на то, что они не хуже, если не лучше, Пигонита (ММ, VI, р. 111—112).

 

Наконец, экскуссия, сопровождавшаяся запретом чиновникам вступать на территорию экскуссата, не только передавала феодалу право самостоятельно, с помощью собственного аппарата реализовать в свою пользу часть

 

 

85. D. Xanаlatоs. Beiträge..., S. 58—59.

 

86. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 71—72.

 

229

 

 

прибавочного продукта, но увеличивала независимость поместья от центральной власти, расширяла функции частной власти, а иногда передавала в ее руки и юрисдикцию, по крайней мере низшую, так как нередко практор был судьей, а судья практором. Последнее уже доказано упомянутыми нами выше историками на материале актов. Добавим только, что этот вывод подкрепляется и нарративными известиями: и Кекавмен (?) (р. 98), и Скилица (II, р. 526) говорят о том, что налоговые чиновники были и судьями. В одном из императорских определений конца XI в. прямо сказано, что клирик судится у архиерея, а мирянин у практора (Jus, III, p. 367) [87]. Таким образом, экскуссия в новых, феодальных условиях означала гораздо больше, чем простое освобождение от податей. И не только потому, что «свобода» тогда означала лишь свободу от податей, но и потому, что подати представляли собой в это время централизованную феодальную ренту — реализацию верховной феодальной собственности государства на землю. Уступка этих податей феодалу означала сужение прав верховной собственности государства, а вместе с тем и передачу функций внеэкономического принуждения, осуществляемого при взыскании централизованной ренты, в частные руки. Не случайно, конечно, феодалы проявляли гораздо больше заинтересованности не только в самом освобождении от налогов, сколько в освобождении от доступа налоговых чиновников в пределы их владений [88]. Не всегда поэтому частичное освобождение от налогов с доступом практоров в поместье для сбора остальных было выгоднее, чем уплата всех налогов, но с правом феодала самому взыскивать их с крестьян и вносить в казну без вмешательства практора.

 

Правда, в актах Лавры от 1184 и 1196 гг. рассказывается о том, как экскуссат-монастырь обратился за помощью к центральной власти для того, чтобы взыскать со своих непокорных крестьян ренту и пакт с арендаторов. Но среди этих арендаторов были не простые крестьяне, а прониары — светские феодалы, оказавшие поддержку и другим монастырским арендаторам и крестьянам (Lavra, № 47. 1—17, 55). Этот случай, таким образом, лишь выходит

 

 

87. См. также: Д. Ангелов. Принос към народностните и поземелни отношения, стр. 40.

 

88. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 69—70.

 

230

 

 

за пределы обычного инцидента, разрешавшегося силами самого феодала.

 

По мнению одних историков, податной иммунитет (экскуссия) — начальная стадия развития иммунитета вообще, судебный же иммунитет — институт более поздний, зародившийся в XI в. и развившийся лишь в XIII—XIV вв. [89]. По мнению других, экскуссия вообще не связана с иммунитетом, а судебный иммунитет характерен лишь для поздней Византии, хотя его зарождение относилось к IX—X вв. [90] По мнению третьих [91], в XI и во всяком случае в XII в. феодалы Византии и Болгарии уже осуществляли нередко официально признанную низшую и среднюю юрисдикцию в своих поместьях. Согласно сигиллиям Василия II архиепископу Болгарии, ни один чиновник не имел права вмешиваться в дела болгарской церкви [92]. Трудно сказать, означает ли это, что и право суда осуществляли в своих владениях сами иерархи. Однако это вполне возможно. Среди зависимых людей архиепископии были клирики, а они обязаны были судиться у своего архиерея (Jus, III, p. 366, 367). Но судебная юрисдикция хотя бы частично, могла распространяться и на париков. По крайней мере соборное определение 1071 г. гласит, что лица, держащие церковную землю, подотчетны по делам, связанным с этим держанием, только церковному суду и не имеют права искать защиты у суда светского [93].

 

Согласно хрисовулу Константина IX, уже в 1045 г. Новый монастырь на о. Хиосе получил право не допускать в свои владения ни одного судью (μή τινα δικαστήν) (ММ, V,p. 1,3—4), т. е. право самому осуществлять юрисдикцию

 

 

89. Б. Т. Горянов. Поздневизантийский иммунитет. ВВ, XI, 1956, стр. 187, 199; XII, 1957, стр. 114—115.

 

90. А. П. Каждан. Новые материалы, стр. 306; его же. Формирование феодального поместья, стр. 106.

 

91. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 7 сл.; Μ. Μ. Φрейденбeрг. Развитие феодальных отношений, стр. 120—123; его же. Экскуссия..., стр. 354—360; А. Бурмов. Зависимото население в България през XIII и XIV в. ИП, г. III, № 3, 1946—1947, стр. 260; С. Лишев. Някои данни..., стр. 423; Г. Цанкова-Петкова. Югозападните български иземи..., стр. 602—603.

 

92. Й. Иванов. Български старини..., стр. 561.

 

93. Ф. И. Успенский, Мнения и постановления..., стр. 19—20.

 

231

 

 

на своей территории [94]. Еще Н. Скабаланович указал на важное свидетельство одного из писем Михаила Пселла, согласно которому, получив василикат от императора, василик мог осуществлять некоторые из прав (SM, II, р. 98). О праве суда у светского феодала во второй половине XI в. свидетельствует и Кекавмен. «Предписываю также тебе, — говорит он, — и следующее. Если ты яшвешь сам по себе [95] в доме своем и народ области (τῆς χώρας) подвластен тебе, берегись, чтобы народ не возмутился против тебя, справедливо или несправедливо, и не причинил тебе ущерба как духовного, так и телесного. Случается ведь это и от избытка справедливости: ведь, будучи справедливым, ты не можешь смотреть на того, кто совершает несправедливое или постыдное; уязвленный же в своей добродетели, ты справедливо гневаешься и по достоинству воздаешь согрешающим. Но, совершив это по отношению ко всем провинившимся, ты сделаешь их и их единомышленников своими врагами, и, злоумышляя против тебя, они восстанут на тебя. Поэтому нужно, чтобы ты был справедлив до конца и правдолюбив, однако виновных наказывай следующим образом: одних ты карай; других же приведи, собери народ, поведай о преступлении и скажи: «Судите их!». И если окажутся [среди собравшихся] их единомышленники, они не смогут не внять справедливости, но смущенные, вернее же, изобличенные перед лицом истины, скажут [сами], что те должны быть наказаны. И после их решения покарай их легче и снисходительнее, как будто из сочувствия к ним. Скажи им [при этом]: «Весьма тяжко осудили вас друзья и сотоварищи ваши, но я, милуя вас, облегчил приговор, ибо глупо вразумлять жестоко». Тогда будут тебя превозносить все и даже сами, понесшие кару. Прочих же исправляй, заранее запугивая грозными речами, а иных убеждай с благонравием и кротостью, как отец своих детей, и тогда, по милости божьей, сможешь предотвратить несправедливость и себя самого уберечь от всякого злого умысла.

 

 

94. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 67, 96, 99.

 

95. Г. Цанкова-Петкова («Югозападните български земи» стр. 602) переводит не без оснований ἐν οἰκία ἰδιάζεις словами: «живешь, не занимая государственной службы, в своем имении».

 

232

 

 

Пο отношению же к самым мелким проступкам притворяйся, что ты ничего не слышал, особенно тогда, когда они совершены против тебя и твоих людей» (р. 56. 31—57. 25).

 

Это сообщение Кекавмена, как совершенно справедливо пишет Г. Цанкова-Петкова, дает основание предполагать, что феодал имел (или фактически осуществлял) на всей территории своих владений право судить не только зависимых от себя людей, но и жителей области (χώρα) также в какой-то мере подвластных ему [96]. Обладал такими правами, очевидно, и Михаил Атталиат, которому хрисовулами Михаила VII Дуки от октября 1074 г. и Никифора III Вотаниата от апреля 1079 г. было разрешено не допускать в свои владения преяеде всего судей, а затем и всех налоговых чиновников [97]. Несомненно, обладали судебными правами и монахи монастыря Богородицы Милостивой, пользовавшиеся полной экскуссией и «не признающие никакого другого господина», как это сказано в хрисовуле Алексея I от 1106 г. (MND, р. 29).

 

Очень интересны в этом смысле сообщения Феофилакта Болгарского. В одном из писем он рассказывает о монахе-расстриге, который был схвачен по приказу архиепископа и заключен в башню. Однако характер обвинений, предъявлявшихся монаху, очевидно, выходил за пределы юрисдикции архиепископа. Феофилакт выпустил монаха только потому, что в это время не нашлось «обвинителя» и «никого из болгарских районов» (?) [98]. Но когда монах продолжал оказывать неповиновение Феофилакту, «заражая» и население округи, архиепископ заявил, что, если государственная администрация не пресечет эту «местную эпидемическую болезнь», то он сам будет действовать. «Если я сам, — пишет он, — буду в состоянии схватить его, он будет умерщвлен в башне, как зло общественное и государственное» (ἐν τῷ πύργῳ ἀποθανεῖται ὡς κακὸν κοινὸν καὶ δημόσιον (col. 516. Β).

 

 

96. Г. Цанкова-Петкова. Югозападните български земи, стр. 603.

 

97. ММ, V, р. 136; 139. См. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 99.

 

98. По рукописи 2 Fol. Graec., f. 6^V. 22: μὴ εὑρεθῆναι μεδενὰ τῶν τῇς Βουλγαρίας μερῶν — трудно понимаемая фраза, но не менее сомнительно и то, что мы находим у Миня (PG, t. 126, col. 516. В): μὴ εὑρεθῆναι μηδένα τῶν βουλήσεως μερῶν.

 

233

 

 

Таким образом, правом подвергать аресту, бросать в тюрьму, наказывать и миловать Феофилакт, конечно, обладал. Но юрисдикция его была, несомненно, ограничена. Он не мог действовать в обход светского суда, нужен был «обвинитель» и кто-то еще, может быть, из представителей администрации болгарских фем (? — μερῶν). Однако знаменательно и то, что Феофилакт, недовольный ограничением своих судебных прав, угрожает, что он de facto будет делать то, что ему не позволено de jure. В данном случае речь идет не о праве архиепископа судить за преступления против церкви — таких людей, осужденных Феофилактом, было много в Болгарии (col. 445. А). Феофилакт заявляет, что расправится с человеком, по характеру своего проступка подлежащим светскому суду, и угрожает ему не более и не менее как смертью. Правда, в доказательство того, что власть Феофилакта, в частности судебная, была весьма невелика, можно сослаться на неприятности, которые причинял архиепископу его собственный парик Лазарь, отказавшийся подчиниться Феофилакту. Но, очевидно, данный случай является необычным — этот парик нашел себе покровителей и защитников в лице местных высших чиновников, использовавших Лазаря для сведения своих счетов с архиепископом.

 

Несомненно, еще бóльшими были права Григория Бакуриани в пределах его владений, пользовавшихся еще до основания монастыря полной экскуссией и недоступных чиновным лицам любого ранга — «от великих и вплоть до малых» (р. 15. 2—17). Основанный им монастырь был самоуправляемым, не подвластным ни царской, ни патриаршей, ни архонтской, ни епископской власти, или, как тогда говорили, «автодеспотон» (αὐοδέσποτον). Чиновник (нотарий) мог появиться в его стенах лишь по приглашению монахов (р. 44. 24—27). M. М. Фрейденберг справедливо, на наш взгляд, связывает «автодеспотию» с развитием монастырского иммунитета. Нам неясно, однако, почему, по его мнению, «автодеспотия» не является «высокой ступенью иммунитетных отношений» [99]. Действительно, этот институт был хорошо известен уже в VI—VII вв., но тогда не было феодальной монастырской вотчины,

 

 

99. M. М. Фрейденберг. Экскуссия..., стр. 343.

 

234

 

 

основанной на эксплуатации труда зависимых держателей. В новых условиях XI—XII вв. «автодеспотия» могла быть явлением, весьма близким к развитому иммунитету. Такими же «автодеспотон» на территории Болгарии были в это время монастырь Богородицы Милостивой — αὐτοδέσποτον καὶ αὐτοεξούσιον καὶ ἐλεύθερον (p. 26—27) и монастырь Иоанна Предтечи под Месемврией (αὐτοδέσποτον καὶ ἰδιοδέσποτον) (ΝΡ, p. 51.8). Но между этими тремя монастырями была и существенная разница: наиболее мощным, с большим количеством зависимых крестьян и сложной организацией управления был Бачковский монастырь; гораздо скромнее был монастырь Богородицы Милостивой, и, если верить типику, совсем мало недвижимости имел монастырь Иоанна Предтечи. Наконец, такой монастырь, обладавший «автодеспотией», как монастырь св. Маманта, совсем не имел зависимых от себя держателей [100]. Следовательно, сама по себе «автодеспотия» не создавала иммунитета, но она становилась его юридической санкцией, его правовой гарантией, когда ее обладатель был феодальным собственником. История института «автодеспотии» является, на наш взгляд, еще одним аргументом в пользу того, что само правонаделение не создает внеэкономического принуждения, если отсутствуют материальные средства обеспечения этих прав.

 

Наиболее ярким примером самоуправляющегося монастыря, обладателя неограниченного иммунитета — и финансового, и судебно-административного — был монастырь Космосотиры. Он пользовался полной и безусловной экскуссией (р. 26. 6—27. 3). Население его владений было подвластно только суду игумена — даже в случае столь серьезных преступлений, как преднамеренный поджог (р. 67. 9). Игумен имел право полновластно («всею рукою») карать своих крестьян, ведя их, как сказано в типике, «к спасению по их воле или против их воли» (р. 67.17; 68.29-30).

 

Но таково было положение в вотчине близ Эноса еще прежде, чем часть ее перешла в руки монастыря. Исаак Комнин попросту передал все права этих владений, фиксированные

 

 

100. Τυπικὸν τῇς... μονῆς τοῦ ἀγίου μεγαλομάρτυρος Μάμαντος, σελ. 287.

 

235

 

 

хрисовулами, основанному им монастырю — и не только права, но и самую вотчину, с ее организацией и уже налаженным механизмом изъятия прибавочного продукта. «Только на случай расследования прав наших — говорит Исаак Комнин, — от государственной руки и силы» нужно хранить и «иметь под рукою» все хрисовулы императоров, утверждавшие привилегии его владений (р. 53, 9—14). Г. Острогорский приводит убедительные примеры того, что сами хрисовулы, дарующие привилегии, приобрели самодовлеющую ценность; обладатель такого хрисовула приобретал означенные в нем привилегии, независимо от того, на чье имя он был выдан. Привилегии, однажды дарованные, становились как бы принадлежностью самого поместья [101]. Чем далее, тем, очевидно, в большей мере они утрачивали личный характер; независимость и привилегированность поместья становились непосредственными, ему присущими атрибутами, безотносительно к тому, кто был его обладателем.

 

Недаром императорские хрисовулы, дарованные ктиторам монастырей, дарителям или самим монастырям, хранились столь тщательно, будучи занесены в монастырские инвентарные книги (TGP, р. 54—56; MND, р. 25 sq.; 90—93, ТК, р. 53). Недаром вместе с владениями монастыря св. Маманта были расхищены и царские грамоты — восстановить былое благосостояние монастыря означало вернуть не только его земли, но и эти документы [102]. Актом протата Афона 1169 г. Русскому монастырю передавался монастырь Фессалоникийца с его имуществом и владельческими правами, а также со всеми его привилегиями [103]. Евстафий Фессалоникийский прямо восхвалял Комнинов за то, что они не ограничивались одними словесными заверениями о привилегиях, но выдавали и грамоты, «к которым были приложены золотые коропиды — императорские печати» (FRB, р. 78. 17—18).

 

О судебной компетенции, фактически осуществляемой светскими феодалами в конце XII в. в таких масштабах,

 

 

101. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 78, 79 и прим. 105. Ср. Г. Г. Литаврин. Крестьянство..., стр. 247—248.

 

102. Τυπικὸν τῇς... μονῆς τοῦ ἁγίου μεγαλομάρτυρος Μάμαντος, σελ. 258.

 

103. Β. Μошин. Русские на Афоне и русско-византийские отношения в XI—XII вв. BS, X, 1948, стр. 38, 39.

 

236

 

 

на какие у них не было официального права, сообщает Евстафий Фессалоникийский. Крупный феодал, говорит он, самовластно наказывал не только своих, но и чужих крестьян, населяющих проастий [104]. Иоанн Апокавк, судебных решений которого по церковным и брачным делам сохранилось немало, творил и суд иного рода в расположении своих владений. Удалившись в деревню, пишет Иоанн, он жил «с мужиками» и судил их, «определяя ущерб, нанесенный ослами, потравившими чужие нивы и при этом потерявшими хвосты», а также подсчитывая, «на скольких телегах можно увезти украденное... и сколько похищено утвари земледельческой» [105]. Согласно хрисовулу Асеня II Ватопеду, игумен взимал с крестьян монастырского села Семалто и судебную подать «арико» (ἀερικόν) [106], ибо был и судьей этих крестьян. По хрисовулу Асеня Тиха (где идет речь о правах, дарованных монахам задолго до Тиха) Вирпинский монастырь еще в конце XII начале XIII в. был свободен от посещения чиновников, которые не могли в пределах его владений «ни судити, ни связати, ни глобу взяти, никои доходок» [107].

 

Таким образом, право суда у феодалов было, по нашему мнению, нередким явлением уже в XI в., а к концу XII в. оно уже достаточно заметно оформилось. Высшая юрисдикция (дела, связанные с убийством, заговором, деворастлением и т. п.) по-прежнему оставалась в ведении государственной администрации. Официально так было и в XIV в. [108] (а не только в XI—XII вв.), хотя фактически феодалы могли иной раз узурпировать и это право уже в конце XII в.

 

Осуществление всех этих прав было бы, разумеется, невозможно, если бы власть феодала не опиралась на реальные, находящиеся в его распоряжении органы насилия. Что они представляли, по какому принципу были организованы, наконец, были ли они вообще у феодалов? —

 

 

104. Eustathii Opuscula, p. 357.

 

105. Иоанн Навпактский (Сб. в честь В. И. Ламанского), стр. 246.

 

106. «Български старини», XI, стр. 5.

 

107. ВВ, XIX, 1915. Приложение, №5.29—31.

 

108. Г. Острогорский. К истории иммунитета, стр. 81—84, 102—104.

 

237

 

 

вопросы, которые до сих пор едва затрагивались в исследованиях. Болгарские историки А. Бурмов и Д. Ангелов считают, что обычное для феодальных стран Запада иерархическое строение феодальной собственности, а следовательно, и вассалитет, были явлениями, чуждыми Византии и Болгарии. В этом они и видят одну из характерных особенностей развития феодальных отношений в этих странах [109]. Однако существуют и иные точки зрения. Еще в 1910 г. С. Бобчев говорил (хотя довольно неопределенно) [110] об «обширной иерархии великих и малых бояр». Спустя 25 лет Э. Герланд писал, что лены и вассалитет не были явлением, чуждым Византии, но сюзереном, по его мнению, был в Византии лишь император. Первым источником ленников императора, говорит Герланд, было старое сословие стратиотов, часть которых уцелела и поднялась до положения «архонтов», сравниваемых им с западноевропейскими «рыцарями». Вторым источником ленников стала — особенно с эпохи Комнинов — прония. Таким образом, думает Герланд, аграрные отношения в Византии все более уподоблялись западноевропейским, хотя это и не нашло отражения в официальном праве [111]. Г. Острогорский также считает, что система проний аналогична в своем существе западноевропейскому вассалитету и системе ленов [112]. Но все это касается лишь отношений государства с тем или иным феодалом. Гораздо интереснее мнение А. П. Каждана, что уже в X в. в среде византийской аристократии проявилось стремление к созданию «государств-поместий», объединенных между собой системой вассалитета. Стратиоты в XI в. окончательно, по его мнению, превращаются в замкнутое сословие рыцарей [113], хотя для империи феодальной собственности «была присуща в большей степени централизованная

 

 

109. А. Бурмов. Феодализмът в средновековна България, стр. 158; Д. Ангелов. Феодализмът в Византия, стр. 228.

 

110. С. Бобчев. История на старобългарското право. Лекции и изследвания. София, 1910, стр. 186, 286.

 

111. Ε. Gerland. Kannten die Byzantiner das Lehnwesen? «Εἰς μνήμην Σπυρίδωνος Λάμπρου», σελ. 52—54.

 

112. G. Οstrοgοrskij. Quelques problèmes..., p. 184, 187.

 

113. A. П. Кaждaн. Феодальные отношения в Византии в X в., стр. 85. А. П. Каждан. Формирование феодального поместья, стр. 117—118.

 

238

 

 

(деспотическая), нежели иерархическая структура» [114].

 

Выше мы также отмечали, что иерархия прав на феодальную собственность в Византии имела место преимущественно среди держаний от казны как верховного собственника [115], отношения вассалитета связывали всех феодалов разных степеней и рангов непосредственно с императором. Но вместе с тем развивалась в Византии, хотя и менее ярко выраженная, иерархия, подобная западноевропейской. К. Маркс говорил: «Иерархическая структура землевладения и связанная с ней система вооруженных дружин давали дворянству власть над крепостными» [116]. Как ни своеобразны были пути развития феодализма в Византии, элементы иерархии прослеживаются в структуре феодальной собственности и здесь; вассальные отношения между феодалами и в их собственной среде не были явлением, совершенно чуждым и Византии.

 

Мы уже упоминали о болгарском феодале, помощь которого решила исход битвы с печенегами в пользу византийцев [117]. Многие владения Григория Бакуриани, ктитора Бачковского монастыря, и самый монастырь представляли собою крепости. Монастырь был выстроен в удобном с военной точки зрения, защищенном горами и рекой месте из-за «непостоянства», как сказано в типике, жителей Филиппополъской фемы в ее «более северных пределах» (р. 9.6—10). Близ странноприимного дома в Стенимахе Бакуриани предписал построить «башню», в которой обитатели дома могли бы спасаться от «насильников» (βιαίων) (р. 48.29—30). Но особенно интересны сообщения типика о многочисленных κάστρα, воздвигнутых Бакуриани в разных местах его вотчины. При перечне владений Бакуриани словом κάστρον обозначены или большие поселения, или, напротив, небольшие группы строений. Лишь о Петриче (Бачково), около которого и

 

 

114. А. П. Каждан. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 48—49. См. также: M. М. Фрейденберг. Монастырская вотчина, стр. 65, 67.

 

115. См. стр. 143—146, 158—159.

 

116. К. Маркс. Немецкая идеология. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 23.

 

117. Й. Иванов. Български старини..., стр.423. О военных отрядах византийских феодалов в XI в. см. Н. Скабаланович. Византийское государство и церковь, стр. 314—315.

 

239

 

 

был построен монастырь, сказано: «кастрон, т. е. деревня» (κάστρον ᾔτοι τὸ χωρίον) (p. 10. 8—9). Словом κάστρον названы и города (Мосинуполь) (р. 11.2,5.10 sq.). Но ни деревне (χωρίον), ни городу (πόλις) κάστρον типика не равнозначен. В деревне Стенимах было два возведенных Бакуриани κάστρα вместе с их агридиями Липица и св. Варвары (р. 10.17—20). Κάστρον Ваниста имел при себе деревни (χωρίοις), агридии, источник и планины (р. 10. 26—29). Напротив, при деревне Прилонгион было несколько «старых κάστρα», агридии и странноприимные дома (р. 12. 23—26). Бакуриани дарит монастырю κάστρα «со всевозможными строениями в них, всеми их доходами от недвижимого, движимого и способного самостоятельно двигаться имущества» (р. 13—14). Внутри κάστρον Перифеорион находился двор (αὐλήν) брата Бакуриани Абаси (р. 11.14—15). Постройки κάστρα названы в одном из хрисовулов в пользу Бакуриани «улучшениями» (р. 55.5). Казалось бы, напрашивается вывод, что κάστρον XI в. равнозначно προάστειον, хотя в типике они отличаются друг от друга (р. 41.8). Κάστρον типика — административный филиал вотчины, поместье, в котором феодал или жил постоянно, или останавливался, когда объезжал свои владения. Говоря о κάστρον Кесарополис в феме Серр с его агридием Гелавнонос, Бакуриани пишет, что получил его от Абаси, который своим завещанием сделал Григория «вместо себя архонтом этого кастрона и села» (ἄρχοντα ἔνστατον τοῦ τοιούτου κάστρου τε καὶ χωρίου (p. 12.33—35). Главное внешнее отличие κάστρον заключалось прежде всего в том, что он был укреплен, обнесен стенами. В связи с этим напомним еще раз, что мнение о καστρήνοι как о феодалах типа европейских рыцарей не совсем беспочвенно (стать владельцем κάστρον согласно типику, значит стать архонтом).

 

Была вооруженная сила, несомненно, и в распоряжении Феофилакта. Одним из основных обвинений против него было то, что архиепископ обладает «неодолимой властью» (col. 444. В), «многосилен» (col. 445. D; 456. Α.), «нападает на дорогах» (col. 456. А), «похищает людей» (col. 445. А), мешает взысканию казенных податей с клириков (col. 448. В) и вообще проявляет «архиепископскую тиранию» (col. 457. А). Свое большое влияние и власть в делах не только церковных, но и светских Феофилакт

 

240

 

 

рассматривал как свое неотъемлемое право [118]. Подбирая кандидата на пост епископа Видина, он пишет, что будущий епископ должен быть «деятелен и скор в делах церковных и светских» (col. 52. 5. В). В одном из своих писем Феофилакт даже жалуется, что у него совершенно нет времени «из-за дел церковных и светских» (col. 321. А). Намек на наличие у архиепископа вооруженных людей содержится в его письме о том, как он «послал» схватить монаха, и тот был схвачен и взят под стражу (col. 516. В). Обращаясь к своему беглому рабу, архиепископ говорил: «Куда бежишь ты, подлый раб, от своего господина, владеющего всеми путями твоего бегства?». Его рука, как рука божия, «схватит беглеца и возвратит назад со связанными локтями... и тогда лишь он будет готов для милосердия» [119].

 

Но сам Феофилакт считал, что его власть в светских делах недостаточно велика. Он энергично и настойчиво (официально и неофициально) боролся за ее расширение, обращаясь за содействием к высшим чиновникам в центре и на местах, давая взятки практорам и используя свои обширные связи. Феофилакт сравнивал себя со львом, «связанным божественными и царскими цепями» и «обузданным намордником» (col. 436. А). Реальной власти, писал он, у него было «меньше, чем нужно, чтобы оказать сопротивление» враждующим с ним местным чиновникам (col. 388. С—D).

 

Эти представители государственной власти на местах одновременно были, очевидно, и землевладельцами или становились ими, используя свое служебное положение. Феофилакт жаловался, что они, нарушая его привилегии, принуждали священников района Полога к разным повинностям наравне с «простым народом», используя труд иереев даже для личных услуг «... в своих интересах» и «для наживы» (καρπίζεσθαι) (col. 517.В). Тенденция превратить свою должность не только в средство обогащения, но и непосредственно в собственность феодального типа проявилась в Византии еще ранее этого. Недаром Михаил

 

 

118. Эти претензии Феофилакта находились, кстати сказать, в противоречии с 16-м каноном Карфагенского собора, запрещавшим духовным лицам вмешиваться в светские дела (PG, t. 138, col. 89. А).

 

119. «Studi Bizantini», I, p. 189—190.

 

241

 

 

Стратиотик в начале 1078 г. издал специальную новеллу которой устанавливалось, что приобретающие от государства в управление κάστρα получают их только для себя (ἐφ᾿ ἑνὶ προσώπῳ), а не наследственно (Jus, III. p. 330) [120]. Сходное явление наблюдалось даже в среде духовенства. В XII в. Вальсамон дал специальное толкование канонам, которые запрещали епископам передавать свое епископское достоинство брату, сыну или иному родственнику (PG, t. 137, col. 192. С, 193. А).

 

Такие представители высшей чиновной знати, как логофет Велиссариот, присваивали себе даже право освобождать от налогов независимые от них самих монастыри — в память какого-либо члена своей семьи [121]. О чиновной знати, захватывавшей земли соседей, не раз сообщает Дмитрий Хоматиан (Pitra, VI, р. 236, 262—263, 313 etc.). О вооруженной блестящей свите византийского вельможи — правителя Фессалоники — мы читаем в «Тимарионе» (ВВ. VI, 1953, стр. 368).

 

Однако особенно интересны и наиболее конкретны сведения о военных силах ктитора монастыря Космосотиры Исаака Комнина. В типике сообщается о двух «исполняющих военную службу... [деревнях] Дилиана (Διλιανοῦ) и Драгаваста (Δραγάβαστα) (р. 52.29)». «Так как мы, — говорит Исаак, — вместе с другими недвижимостями определили вдобавок монастырю две деревни: Делеана (Δελεάνοα) и так называемую Драгавасту, [то следует знать, что] в них есть некоторые стратиоты, нам подплатежные (ὑποτελεῖς), и они много раз принимались творить дерзости и соседям своим, и управляющему (προνοητεύοντα) наших деревень и противятся таким образом внесению причитающихся с них платежей, может быть, даже осмеливаясь применять оружие (θάρρει τάχα τῆς στρατιωτικῆς ἐγχειριάσεως) [122]. [Поэтому] необходимо, чтобы игумен после смерти нашей с распростертыми объятиями (ὅλῃ χειρί) дружественно принимал их к столу и как можно более

 

 

120. См. F. Dölger. Regesten, II, № 1012: «кто получает κάστρον (als Dux?)».

 

121. Μικαὴλ Χωνιάτου τὰ σωζόμένα, Βʹ, σελ. 88.

 

122. П. Лемерль («Recherches sur le régime agraire... à l'époque des Comnènes, p. 275, n. 56), указывая на трудность перевода слова ἐγχειρίασις, переводит это место «confiants dans leur qualité de soldats» и отмечает, что в данном случае ἐγχειρίασις — указывает на постоянную готовность солдат к насилию.

 

242

 

 

благосклонно обходился бы с [ними], чтобы иметь их в качестве любезных союзников (ἐπικούρους προσφιλεῖν) и благодаря им располагать в достаточной мере силами для отражения (ἀπορραπίζειν) тех, кто, живя по соседству с нашими деревнями, стремится жадною рукою обижать их, как это многократно случается на глазах у нас» (р. 71. 12—22). Стратиотов этих двух сел, продолжает типик, «достаточно ведь как для защиты (πρὸς ἐπικουρίαν) монастыря» и «для отражения соседей в округе наших деревень, желающих жадною рукою нападать на них», так и для выполнения особых поручений игумена (р. 71. 22—26). [123]

 

Исаак опасается, что эти стратиоты, связанные с ним личными отношениями, после его смерти могут отказать в повиновении игумену. Подчиненные отношения стратиотов к Исааку обусловливались, несомненно, их зависимым положением: они были обязаны платежами в его пользу. Переход их владений к монастырю, казалось бы, неизбежно обусловливал их подчинение игумену. Но на первых порах Исаак советует ему оказывать стратиотам милости, всячески привлекать их. Очевидно, зависимость этих сел от Исаака была еще недостаточно прочной. Жители этих сел, по нашему мнению, несли военную службу в первую очередь в пользу государства и продолжали нести ее, уже став в какой-то мере зависимыми. Исаак решил пользоваться не только их платежами, но и их военной повинностью, что было выгодно ему в обстановке постоянных столкновений с крупными соседними феодалами.

 

Трудно сказать, какое место в дальнейшем занимали эти стратиоты в военных силах феодалов. Скорее всего, большинство их сливалось с массой других зависимых крестьян, и лишь немногие достигали привилегированного положения держателей особого рода.

 

О таких держателях говорится в этом же типике. Они названы вестиаритами (βεστιαρῖται). В типике сказано, что деревню Συκέαν и проастий близ нее имеет в пользовании от Исаака Комнина некий Аспиот. После смерти

 

 

123. О подобных же селах стратиотов в населенной славянами местности, обязанных несением военной службы в пользу монастыря Пантократора, см. А. Дмитриевский. Τοπικά, т. I, ч. 1, стр. 697.

 

243

 

 

Аспиота его держание должно перейти в собственность монастыря. В проастии и деревне этого пожизненного держателя Исаака живут парики (р. 52. 22). То же самое должно быть сделано и с деревней Радавунта, находящейся в пользовании у пинкерна Константина, с деревней Керкидзон после смерти Романита Никиты, с деревней Черника и проастием Галаты после смерти Кастамонита, с деревней Хатисион после смерти Констинцы, «если он умрет бездетным». Этого Констинцу Исаак называет «своим воспитанником» (ἀναθρεπτός), и лишь он имеет право передать свое держание по наследству, если будет иметь детей (р. 52. 38—51). Часть мест (τόπια) переданы (δοθέντα) Исааком его грамматику Михаилу. Упоминает Исааки о своих «прониарах», управляющих его деревнями и поместьями (р. 71. 15; 72. 9).

 

Все эти лица должны были отныне перейти вместе с владениями Исаака в подчинение игумену монастыря и нести «различные службы», прежде всего — военную, «защита монастыря и ... отражение... пытающихся нанести ему вред и разорять его владения» (р. 72. 13—15). Вестиариты XI в. — телохранители императора, а в XIII в. — легковооруженная пешая стража при чиновниках финансового ведомства, но смысл термина становился все шире [124]. С этими вестиаритами держатели-рыцари Исаака не имеют ничего общего, кроме имени. Не имеют они аналогии и с «чулуками» (τζουλούκων) — «служащими за плату» у частных лиц стратиотами (Pétridès, р. 15. 9, not. 4) [125]. Вестиариты, пинкерны, грамматики и т. п. — держатели деревень и проастиев, населенных париками. Они освобождены, в отличие от стратиотов двух сел, от всех налогов и взносов в пользу господина, выполняя для него различные поручения и нося военную службу. И лишь постольку, поскольку они делали это, они сохраняли владельческие права на свои держания. Типик не оставляет никаких сомнений на этот счет. В случае, сказано там, если они «пожелали бы когда-либо подобным же

 

 

124. F. Dölger. Beiträge..., S. 31; Ср. P. Сharanis. On the Social Structure and Economic Organisation, p. 125—126; См. также: P. Lemerle. Recherches sur le régime agraire... à l'époque des Comnénes, p. 270, n. 34.

 

125. См. также: Georgii Acropolitae opéra, rec. A. Heisenberg, I. Lipsiae, 1903, p. 75.1: Τζουλούκωνας.

 

244

 

 

образом быть воинами (στρατευθῆναι) какого-нибудь другого господина, помимо службы в пользу этого самого святого монастыря и соответствующего подчинения его честнейшему игумену, пусть будут с того времени удалены из всякой записи наших милостей и пусть будут выселены из эпискепсиса Неокастра и силой прогнаны в другое место настоятелем [монастыря], как чуждые нашего письменного определения о благодеяниях для этих вестиаритов» (р. 72. 24—31). Это, таким образом, уже своего рода ленники, вассалы крупного землевладельца, его регулярные военные силы [126].

 

Нам представляется, что следует внимательнее отнестись к неоднократным сообщениям источников о так называемых проноитах (прониарах) владений крупных собственников. Едва ли это просто «управляющие». Может быть, их положение было наиболее привилегированным среди ленников, подобных вестиаритам Исаака. О «своем человеке, бывшем проноитом» (τοῦ ἀνθρώπου ἡμῶν καὶ γεγονότος προνοητοῦ) Вардане, говорит Бакуриани (p. 11. 5). Алексей I Комнин в 1092 (или в 1100) г., даруя Лавре экскуссию одного из ее метохов, оговаривает, что «и прониары владений» севастократора Исаака не имеют права облагать этот метох налогами (Lavra, № 46. 13—21). Вероятно, и эти прониары были не просто «управляющими владений» Исаака, но и его ленниками: они могут взыскать платежи с соседнего монастыря, хотя и не обладают никакими чиновными функциями. Эти «управители владений» византийских вельмож в отсутствие своих господ имели власть и силы, достаточные для того, чтобы провести в жизнь приказ Андроника I об отмене такого укоренившегося обычая, как береговое право (Nic. Chon., p. 427). Вполне вероятно, что с развитием пронии, построенной на государственноправовой основе, развилась со временем «прония» и иного порядка, основанная на частноправовых отношениях. Параллельно с развитием проний, предоставляемых государством под условием несения той или иной службы (а чем далее, тем все чаще — под условием

 

 

126. Военная служба прониаров у церкви и монастырей является, может быть, не исключительно чертой сербской пронии, как пишет Г. А. Острогорский (G. Оstrоgоrskij. Le système de la pronoia..., p. 188). Cp. M. M. Фрейденбер г. Монастырская вотчина, стр. 56, 67.

 

245

 

 

несения военной службы), аналогичного рода держания появлялись и в пределах владений крупных феодалов. Очевидно, это явление играло немаловажную роль в судьбах мелкого и среднего феодального землевладения уже в ХIII в., а может быть, и раньше.

 

Процесс, приведший к началу XIII в. и в Византии и в Болгарии к появлению ясных признаков наступающей феодальной раздробленности, должен был начаться гораздо раньше. Появление почти независимых от центральной власти и осмеливавшихся на борьбу с ней «гегемонов» и «архонтов», о которых в эпоху IV крестового похода говорят византийские авторы (Nic. Ch.on., p. 827, 841 etc.; Acrop., p. 14, 62 etc.), было подготовлено исподволь ростом как экономического их могущества, так и следующего за ним политического и военного. Неограниченным владыкой в Пелопоннесе и на юге Греции стал в конце XII—начале XIII в. Лев Сгур. Константин Дука в Навпакте имел огромную власть над населением области: он менял по своему усмотрению игуменов независимых монастырей или вообще лишал монастыри игуменов, пользуясь их доходами, отбирал земли у клириков [127], изгнал из города самого митрополита [128], собирал произвольные налоги [129] и т. д. Особенно могущественными в западных европейских провинциях стали к концу XII в. члены семей Дук и Комнинов, владевших огромными богатствами в фемах Фессалоники, Волеро и Стримона и занимавшие в этих местах крупнейшие посты империи [130]. Именно Дуки и стали в начале XIII в. во главе государства-деспотата в Эпире, а затем в Фессалонике.

 

Появились такие феодалы и на болгарской земле. Согласно житию Иоакима Осоговского, некий болярин в районе Овчеполя говорил игумену местного монастыря, называя всю округу «державой своей»: «Елика хотѣщоу ми творити, да твороу, и никомоу же есть мощно възбранити о сем... Не вѣси, — спрашивал он игумена, — яко вь области моей никто же есть соупротивляе ми се?» [131].

 

 

127. Иоанн Навпактский (Сб. в честь В. И. Ламанского), стр. 241, 245.

 

128. Там же, стр. 246.

 

129. Там же, стр. 245.

 

130. См., например, Lavra, № 39, 45, 46, 57.

 

131. Й. Иванов. Български старини..., стр. 414.

 

246

 

 

Независимыми правителями стали властитель Просека и Струмицы Хриз, затем Стрез, деспот Мельника и Цепены Слав. Основы независимости их владений были заложены еще в период византийского господства. Недаром сам царь Асень выделил для Петра особый удел, огромную территорию вместе с Преславом, которая получила название «Петрова земля» (Acrop., р. 23). При Асене II об одном из крупнейших феодалов (также Петре) делались специальные оговорки даже в международных договорах Болгарии (с Дубровником) [132].

 

Не случайно уже на первых этапах освободительной борьбы болгарского народа и особенно в 1185—1191 гг. предательство, интриги и открытые столкновения раздирали лагерь болгарских феодалов. Ф. И. Успенский настойчиво проводил мысль о том, что освобождение Болгарии являлось лишь одним из явлений общего распада империи, наступившим вледствие феодальной раздробленности [133]. Несомненно, начало процесса раздробления Византии облегчало борьбу за освобождение, но и феодалы Болгарии были далеко не едины перед лицом внешнего врага. Силы, сплотившие болгарский народ на борьбу против иноземного господства, находились в самом народе.

 

*

 

Заканчивая главу о социально-экономическом развитии Болгарии в XI—XII вв., мы не будем повторять наши выводы. Заметим, однако, что в историографии до сих пор имеется вполне определенная тенденция несколько преувеличивать уровень развития феодальных отношений в Болгарии, в особенности для IX—X вв. Если уже в это время процесс формирования феодальных отношений в основном завершился, основная масса крестьян находилась в феодальной зависимости или даже была закрепощена, то мы должны были бы признать, что с наступлением византийского господства произошло непонятное и резкое падение уровня общественно-экономического развития Болгарии, медленно начавшего свое новое, повторное восхождение. Почти двухсотлетний период, ознаменовавшийся

 

 

132. В. Априлов. Болгарские грамоты, стр. 67—68.

 

133. Ф. И. Успенский. Образование Второго Болгарского царства, стр. 124.

 

247

 

 

важнейшими событиями в жизни болгарского народа и огромными переменами в жизни не только Византии, но и всей средневековой Европы, не получил бы ни должного освещения, ни оценки. Надеемся, что в какой-то мере рассмотренный выше материал дает нам основание для вывода, что оформление основных феодальных институтов в Болгарии (консолидация крупного землевладения, формирование вотчины, складывание личной зависимости, развитие иммунитета) произошло именно в XI-XII вв.

[Previous] [Next]

[Back to Index]