До и после Версаля

Политические лидеры и идея национального государства в Центральной и Юго-Восточной Европе

 

2. Никола Пашич: на стыке унитаристских и федералистских устремлений

А.Л. Шемякин

 

 

Curriculum vitae
Весна патриарха
В Европе
Становление политика
Выход на сцену
В изгнании
Политик и человек
В правление последнего Обреновича
Его звездный час
Закат

 

На белградском Новом кладбище, справа по аллее Великанов, высится памятник — темная мраморная плита, стела с бюстом пожилого господина с окладистой бородой, работы ученика знаменитого Родена, хорватского скульптора Ивана Мештровича. На плите надпись: «Никола П. Пашич (1844—1926)». Камень спас могилу от заброса, чем ей грозило полувековое табу, наложенное на имя упокоенного здесь человека — все эти годы его именовали «самым выдающимся представителем консервативной сербской буржуазии» [1], что, уже само по себе, звучало как приговор. Запрет в эпоху «Братства и единства» был тотальным. Еще лет двадцать пять назад публичное возложение цветов на могилу старца могло закончиться арестом. Так, по крайней мере, говорили автору этих строк белградские коллеги. Редкие прохожие сворачивали в аллею Великанов.

 

Однако, к счастью, приходили новые времена, извлекая со дна забвения многие казалось бы, навсегда «погребенные» там имена. Одним из первых, кого востребовала «проснувшаяся» историческая память народа, оказался именно он — пожилой господин с бородой.

 

 

CURRICULUM VITAE

 

Для каждого беспристрастного человека очевидно, что Никола Пашич занимает в истории сербского народа исключительное место. Его жизнь протекала в переломную для Сербии и всей Европы эпоху. Он родился в 1844 г. в Заечаре, на восточной окраине вассального Сербского княжества — формально подданным Турецкой империи, а умер в 1926 г. в Белграде, столице объединенного Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Так тогда называлась Югославия.

 

В промежутке между этими датами произошло множество событий, сыгравших огромную роль в судьбах как сербского, так и других югославянских народов. Великий Восточный кризис 1875—1878 гг. и подведший его итоги Берлинский конгресс; Сербско-болгарская война 1885 г. и госпереворот 29 мая 1903 г., в результате чего на сербский престол была «возвращена» династия Карагеоргиевичей; Боснийский кризис 1908—1909 гг. и Балканские войны 1912—1913 гг.; еще одна война — Первая мировая, — из пламени которой родилось Королевство СХС, и Парижская мирная конференция 1919— 1920 гг., юридически закрепившая появление на карте мира новой геополитической реальности, — таковы вехи исторического пути Сербии и Балкан в конце XIX — начале XX в.

 

 

1. Чубриловић В. Историја политичке мисли у Србији XIX века. Београд, 1958. С. 463.

 

 

31

 

Они же одновременно являлись важейшими рубежами в жизни Николы Пашича, который во всех перечисленных событиях принимал самое непосредственное участие: сначала — как лидер оппозиции и «бунтовщик», приговоренный Миланом Обреновичем к смерти; затем — как влиятельный, но, в основном, теневой персонаж; и, наконец, — как многолетний глава сербского и югославского правительств.

 

Полвека — срок для Балкан немыслимый — он активно участвовал в политике, и не где-нибудь на задворках оной, а на самой что ни на есть авансцене: 48 лет являлся депутатом Народной скупщины; 45 лет был лидером Сербской народной радикальной партии — крупнейшей и влиятельнейшей национальной политической организации; 22 раза занимал должность премьер-министра, причем в самые драматические, военные, годы (1912-1918) — бессменно. Несть числа другим постам в государственной иерархии, на которых побывал Пашич за свою долгую карьеру. Спикер парламента, мэр Белграда, посланник в Петербурге, сенатор, глава делегации на Парижской мирной конференции, etc. Его деятельность, повторимся еще раз, покрывает целую эпоху в истории Сербии, в рамках которой произошло множество судьбоносных событий, начиная с обретения независимости на Берлинском конгрессе 1878 г. и заканчивая образованием Югославии сорок лет спустя. На каждое из них личность Пашича наложила свою печать.

 

Как с полным правом подчеркнул профессор Джордже Станкович, «по тому, что он внес в исторический процесс, какой след оставил после себя и сколь велик объем сохранившейся о нем информации, Никола Пашич больше походит на общественную институцию, чем на отдельно взятое историческое явление» [2]. И далее о том же, но еще более концентрированно: «Как историческая личность, он представляет собой научный вызов, которому трудно найти аналог в историографии развитых стран.» [3].

 

 

ВЕСНА ПАТРИАРХА

 

Небольшой провинциальный городок Заечар, расположенный на берегах реки Тимок в Восточной Сербии — это «малая родина» Николы Пашича. Именно здесь в день Святого Николая (6 декабря) 1844 г. первенец Петра и Петрии Пашич появился на свет. Не удивительно, что родители нарекли младенца Николой. Кроме будущего политика, у них было еще двое детей: в 1848 г. родился младший брат Найдан, а в 1859-м сестра Ристосия.

 

Поскольку большую часть времени отец проводил вне дома, в трудах и заботах, воспитание детей оказалось полностью в руках матери. Неграмотная, как и огромное большинство сербских женщин середины XIX в., Петрия Пашич тем не менее обладала острым умом и житейской мудростью. Ее влияние

 

 

2. Станковић Ђ. Искушења југословенске историографије. Београд, 1988. С. 245.

 

3. Он же. Никола Пашић. Прилози за биографију. Београд, 2006. С. 285.

 

 

32

 

позитивно сказалось на развитии всех детей, но особенно благотворную роль она сыграла в становлении старшего сына. Рассудочность и терпеливость, поистине культовое отношение к семье и близким — все эти качества он воспринял от матери. Петрия умерла в 1870 г., когда ее первенцу было двадцать шесть. Успев, в отличие от младшей сестры, до дна испить чашу материнской любви, он на протяжении всей жизни платил ей тем же. Его дочь Дара вспоминала, что «отец всегда с величайшим пиететом относился к памяти покойной матери.» [4]. Кстати, именно после ее смерти, в знак траура, он и отпустил свою знаменитую «пророческую» бороду.

 

Пронизанная вниманием и уважением друг к другу атмосфера семьи, здоровая и консервативная обстановка глубинки, в которой прошли детство и отрочество Пашича, способствовали его гармоничному развитию — он рос физически и психически крепким человеком. Особое значение имело то, что жизнь семейства протекала как бы на стыке города и села. Его глава, кроме ремесла и торговли, занимался еще земледелием, владея нивами и виноградниками в окрестностях Заечара. Такое сочетание городских занятий и чисто крестьянского труда было в те времена явлением типичным [5]. Патриархальная, почти сельская среда, таким образом, являлась тем социальным фоном, на котором шло формирование личности Пашича.

 

Именно сербское село, как сообщество свободных и равных сограждан, со своим устоявшимся укладом жизни и традиционной этикой, придавало ему уверенность и устойчивость. С ранних лет оно раскрывало перед ним отлаженный веками механизм общинного самоуправления, опираясь на который шумадийский крестьянин только и смог освободиться от турок в начале XIX в. Воспоминания же о недавнем прошлом на заре юности Пашича были свежи, поскольку оставались в живых непосредственные участники эпопеи Карагеоргия и Милоша Обреновича. По замечанию одного из самых проницательных современников — графа Карло Сфорца, «Никола Пашич имел великое счастье провести свое детство в прямом контакте с миром, который уже через одно-два поколения стал для многих принадлежностью легенды» [6]. Из этого контакта он вынес укорененность в традицию и достоинство свободного человека.

 

С другой стороны, город, сконцентрировав в себе все элементы

 

 

4. Световски М. Пашић у интимном животу. По прићању своје кћери // «Пашић». Илустровани радикални алманах. Грађа за педесетогодишњу историју Народне радикалне странке и политичку историју Србије. Београд, 1927. Књ. 4. С. 63.

 

5. В городе Пожаревац, к примеру, в 1896 г. имелось 800 лошадей, 900 коров, 4900 свиней, 2600 овец и 250 пчелиных ульев (Каниц Ф. Србија. Земља и станов-

ништво. Београд, 1985. Књ. 1. С. 171)… А 2 декабря 1897 г. в Белграде «электрический трамвай № 56 столкнулся с волом, сломав ему ногу» (Живети у Београду. 1890–1940. Документа управе града Београда. Књ.6. Београд, 2008. С. 503).

 

6. Сфорца К. Никола Пашић и уједињење Југословена. Дипломатске и ратне успомене. Београд, 1937. С. 27.

 

 

33

 

той культурной инфраструктуры (то есть — церковь, школу, рынок), провоцировал интерес. Грамотный священник, учитель и приехавший издали купец расширяли детский кругозор. В почву аграрного статичного мира город бросал семя познания.

 

Петар Пашич, как человек по тем временам довольно просвещенный (он одним из первых в Заечаре начал покупать, и даже выписывать из Белграда, книги для своих сыновей) и обладавший к тому же известным материальным достатком, понимал все значение образования, направив старшего Николу по его стезе. Младшему же Найдану был уготован совсем иной путь — он был отдан в учение к дядюшке Йовану, дабы затем продолжить семейное дело.

 

Успешно завершив начальную школу и полугимназию у себя на родине, Никола Пашич для завершения гимназического курса отправился в бывшую сербскую столицу — Крагуевац. И вот тут-то настали трудные времена: в 1862 г. отец неожиданно умер, а мать, оставшись с двумя детьми на руках, не могла его содержать. Но тяга к знаниям у Пашича была столь велика, что победила свалившиеся на него материальные невзгоды. Подрабатывая репетиторством, он блестяще окончил гимназию. Именно тогда впервые проявилась важнейшая черта его характера — стремление к цели и достижение ее во что бы то ни стало.

 

Следом настала очередь столичной Великой Школы — в 1865-1867 гг. он учился на ее техническом факультете. Учился, и опять весьма прилежно, несмотря на все те же материальные проблемы. Впрочем, иначе и быть не могло — привыкший рассчитывать исключительно на свои силы, Пашич студенческой поры был уже человеком житейски зрелым, хорошо знающим, чего он хочет. Трудно точно определить, когда закончилась его юность. По оценке Латинки Перович, «Пашич принадлежал к категории закрытых и хладнокровных людей, которые очень быстро выбиваются из своей среды и становятся ее лидерами. Они рано фиксируют личные и общие цели, как правило, отждествляя их. Это люди одной единственной идеи и исключительно высокой концентрации» [7].

 

В ноябре 1867 г., окончив технический факультет, Никола Пашич обратился к министру просвещения Сербии Косте Цукичу с «покорнейшей просьбой» включить его в число государственных стипендиатов и направить в Европу. В феврале министерство удовлетворило прошение Пашича и определило для завершения образования Высшую политехническую школу в Цюрихе — знаменитый Политехникум. Уже в начале марта он выехал в Швейцарию.

 

 

В ЕВРОПЕ

 

Цюрихский период жизни Н.Пашича оказался важнейшим с точки зрения его идейного формирования. И, действительно, именно тогда были заложены

 

 

7. Перовић Л. Млади Никола Пашић // Развитак. Зајечар, 1993. Бр. 3–4. С. 54.

 

 

33

 

основы его народнической доктрины, что не удивительно, ибо на рубеже 60-70-х гг. XIX в. город на Лиммате являлся одним из центров европейского социалистического движения, где «свили гнездо» и десятки эмигрировавших из России «нигилистов». Социалистическое окружение, и прежде всего русское, особо близкое по языку и менталитету, в огромной степени повлияло на становление Пашича и других молодых сербов.

 

К тому же, в апреле 1869 г. в Цюрих прибыл Светозар Маркович — организатор сербского социалистического движения и верный ученик русских народников. Прибыл из Петербурга, где обучался в Институте инженеров путей сообщения и участвовал в революционном движении. По приезде он хотел было продолжить свое образование в Политехникуме, но приступить к занятиям ему так и не пришлось. Политика властно диктовала свое и становилась делом всей жизни. Очень скоро он стал идейным центром небольшой сербской колонии в Цюрихе, объединявшей как однокашников Пашича, так и студентов Университета. Своему кружку цюрихские сербы дали имя «Задруга», как бы продолжив тем самым традицию сербов петербургских, называвших аналогичное объединение «Общиной».

 

Никола Пашич играл в новом кружке роль весьма заметную, выполняя функции организационного секретаря. Для нужд «Задруги» он приобрел в Женеве типографию, перевез в Цюрих и организовал печатание переводной социалистической литературы. В первую очередь, русской.

 

В немалой степени на такой выбор повлияло тесное общение и идейная близость со С. Марковичем. А после отъезда того из Швейцарии в июле 1870 г. Пашич возглавил кружок цюрихских сербов. Именно под его началом «Задруга» достигла апогея своей деятельности. И связано это было с наплывом в начале 70-х гг. русской молодежи, который самым непосредственным образом сказался на ее составе — в бумагах Пашича той поры мы обнаруживаем и русские имена: Василий Александров, Вера Любатович, Виктория Крюкова.

 

В.М. Александров, с которым он близко сошелся в Цюрихе, являлся фигурой в русском революционном движении заметной. Один из создателей кружка «чайковцев» и организатор знаменитого «книжного дела», он был послан соратниками в Цюрих для издания нелегальной литературы, наладить которое ему и помогли сербы. Типография, купленная Пашичем, стала совместным сербско-русским издательским предприятием по выпуску социалистической литературы. Она и звалась — «Славянская типография». В начале 1872 г. Александров (при содействии Любатович и Крюковой, работавших у него наборщицами) напечатал в ней второе издание популярных «Отщепенцев» Н.В. Соколова, а сербские студенты перевели и издали брошюру В.А. Энгельсона «Что такое государство?», а также работы П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Ф. Лассаля и др.

 

У истоков этой прямой кооперации с русскими стоял Н. Пашич. Таким образом, фундаментальное положение о существовании в начале 1870-х гг.

 

 

35

 

тесных связей между сербскими и русскими социалистами и ориентации одних на других, приобретает как бы новое измерение — теперь можно говорить и о наличии на определенном этапе (1-я половина 1872 г.) их единой организационной структуры. А организация, как известно, всегда следует за идеологией.

 

Что касается последней, то, общаясь весьма продолжительное время с Пашичем, Александров и другие «нигилисты» (а он знавал также М.П. Сажина, Н.И. Жуковского, З.К. Арборе-Ралли, А.Л. Эльсница) вряд ли являлись для него представителями какой-то определенной доктрины — внутри русской эмиграции постоянно происходила «грызня», — но, скорее всего, были носителями широко понимаемого народнического стереотипа, как квинтэссенции того специфически-«восточного» взгляда на прогресс, который так характерен для левой интеллигенции стран «догоняющего развития», осознавшей уже все пороки либерального капитализма и потому обращавшейся в поисках «трамплина» для прыжка в будущее к собственным социокультурным традициям.

 

В начале 1872 г. Пашич обратился к министру просвещения Сербии с просьбой разрешить ему практику на строительстве железных дорог в Европе.

 

В этом важном для разумения мысли Пашича письме он по сути сформулировал фундаментальный вопрос — как сделать, чтобы Сербия смогла воспользоваться научно-техническими достижениями западной цивилизации, не потеряв в то же самое время своей самобытности? Признание необходимости экономической модернизации страны в условиях, когда «волны европейского рынка уже бьются о сербские границы», автор сопровождает предостережением в адрес властей от «передачи сербских предприятий в руки зарубежных фирм», поскольку в таком случае «Сербия навсегда будет покорена иностранным капиталом» со всеми вытекающими последствиями [8].

 

Итак, можно заключить, что к концу пребывания в Цюрихе у Пашича сложился вполне определенный (и, добавим, стойкий) подход к «Европе», главной особенностью которого была ярко выраженная двойственность — ее достижения он воспринимал утилитарно, к пути же относился эсхатологически. Инстинкт жителя Балкан и личные наблюдения подсказывали, что «путь Европы» чреват для сербов опасностью всеобщей нивелировки и отчуждением от национального бытия. А потому он и не должен быть слепо повторен. Технические высоты европейской цивилизации, напротив, привлекали Пашича. И, мало того, без овладения ими, как он полагал, трудно было рассчитывать в перспективе на успешное сопротивление ее духу — агрессивному по самой своей сути. Иными словами, как писал Арнольд Тойнби о русских:

 

 

8. Писмо Николе Пашића министру просвете и црквених дела. У Цириху, 8 март 1872 г. // Пашић Н. Писма, чланци и говори (1872–1891). Приредили Л. Перовић и А. Шемјакин. Београд, 1995. С.27-29.

 

 

36

 

 «Чтобы обезопасить себя от завоевания и насильственной ассимиляции Западом, они постоянно заставляют себя овладевать достижениями западной технологии» [9]. Логика та же.

 

Кроме того, сама постановка Пашичем вопроса — как измениться, оставаясь в то же время самими собой? — свидетельсвовала о том, что у него также сформировался альтернативный западному взгляд на прогресс, когда тот понимается «не как что-то противоположное традиционным формам жизни, но как сила, которая позволяет как раз именно эти формы сохранять и совершенствовать» [10].

 

 

СТАНОВЛЕНИЕ ПОЛИТИКА

 

Мы уже говорили о той, может быть, важнейшей «политической» особенности Пашича, когда среда, в которой он вращался, как бы сама собой выталкивала его на поверхность. Совсем «не сербские» черты характера, унаследованные в благодатном полиэтническом окружении Тимокского пограничья, — хладнокровие и рассудочность, вкупе с фанатичной целеустремленностью и предельной концентрацией, создавали ему в глазах окружающих тот авторитет, который впоследствии добровольно признавался даже тогда, когда, случалось, превращался в авторитарность. Как размышлял Слободан Йованович, «его успех, возможно, объясняется именно тем, что он заметно отличался от своей среды» [11]. Причем статус лидера, как мы видели, был характерен не только для «позднего» Пашича — непререкаемого и харизматического вождя основанной им же Радикальной партии. Он начал проявляться уже в Швейцарии. В 1873 г. Никола Пашич возвращался из Европы человеком для своего поколения уже известным — фундамент будущего политического первенства был заложен.

 

По возвращении в Сербию он сразу же включился в деятельность движения С. Марковича, который, продолжая заниматься теоретическими проблемами социализма, в то же время активно поддержал антиправительственную деятельность крестьянской «фракции» в парламенте во главе со знаменитым Адамом Богосавлевичем. При жизни Марковича, пользовавшегося в кругах социалистически настроенной интеллигенции славой непогрешимого учителя, Пашич — всего лишь его верный последователь; после же смерти (в феврале 1875 г.) он постепенно выходит на ведущие позиции в иерархии сербской левой оппозиции с тем, чтобы после войн за независимость (1876—1878) по сути единолично возглавить ее.

 

Информативно насыщенные письма Н. Пашича середины 1870-х гг. дают нам яркое представление об этом важнейшем периоде ранней истории

 

 

9. Тойнби А. Византийское наследие России // Он же. Цивилизация перед судом истории. М., 1995. С. 106.

 

10. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 265.

 

11. Јовановић С. Никола Пашић // Сербиа и коментари. Београд, 1989. С. 248.

 

 

37

 

Радикальной партии. Показательно — уже в 1875 г., он использует в переписке термин радикальная партия, что означало конечное формирование самостоятельной политической ниши соратников Марковича и их новых союзников — «народных трибунов» из скупщины. В этих своих письмах Пашич разрабатывает для нее организационные принципы и идеологическую программу, выдержанную уже не в духе голой теории (доктрины), но адаптированную к реалиям практической борьбы.

 

И, в частности, в письме брату Светозара Еврему он определяет главную задачу «радикальной партии», как борьбу за власть. Причем, «ее приход к власти» означал бы «победу всего народа». Такая взаимосвязь для него есть conditio sine qua non, поскольку «самостоятельно наш народ не в состоянии выйти из кризиса.». Уже в этих немногих фразах Пашича проявилась «мессианская» природа сербского радикализма — интересы партии отождествлены здесь с интересами всего народа, ну а радикальное «критически мыслящее» меньшинство объявлено его единственным поводырем.

 

Из так сформулированой генеральной посылки вытекало все остальное. Прежде всего — это жесткая конфронтационность сознания, когда власть воспринимается не как политический оппонент, но как откровенный неприятель (т.е. «враг народа»), которого надо уничтожать: «Нынешней бюрократической машине, если ее невозможно сломать сразу, следует вбивать клин за клином, подталкивать ее, раскачивать, вставлять палки в колеса, чинить всяческие препятствия и вообще делать все, чтобы способствовать ее краху». Отсюда — осознание именно борьбы с этим врагом (а не только критики) и даже признание возможным использования в ней нелигитимных средств: «Никогда не стоит забывать, что народная свобода не может быть завоевана исключительно легальным путем». Ну а дальше — четкое понимание значения организации для достижения цели и, соответственно, акцентация на строгую дисциплину и единомыслие, как непременное условие эффективности действий, что значит — неприятие всякого диссидентства: «Мы надеялись, что твое избрание в Скупщину усилит радикальную партию и поможет ее более разумной, синхронной и энергичной деятельности», но «ты своим поведением нанес ущерб и себе, и партии, к которой принадлежишь» [12], — это о том, что за Евремом Марковичем водился грешок сепаратных деяний в парламенте.

 

Очевидно, что политически наш герой сформировался как-то слишком быстро. И впрямь, — уже бросаются в глаза его мессианизм и предельная бескомпромиссность, проявившаяся в жестко заявленных оппозициях: мы-они, свои-чужие. Осознание того, что крепкая организация — это главное средство борьбы и важнейшее условие победы. Предпочтение идти путем возможного, не срываясь в авантюру, но и готовность без колебаний прибегнуть

 

 

12. Писмо Николе Пашића Еврему Марковићу (1875 г.) // Пашић Н. Писма, чланци и говори… С. 41–45.

 

 

38

 

к нелегальщине, если максимум из этого возможного уже выжат. Перспективное мышление, т.е. умение не дать себя увлечь первому же политическому успеху [13], что подразумевает наличие весьма редкого для темпераментных балканских политиков таланта — ждать сколь угодно долго и, в конце концов, дожидаться своего.

 

Эти формирующиеся качества Пашича-политика накладывались на свойства его характера, нередко органично продолжая их. Молчаливость и предпочтение дела слову, рассудочность и предшествие мысли делу. Известный авторитаризм и одномерность мышления как отражение взрастившей его патриархальной среды. Уже упоминавшиеся целеустремленность и последовательность. И, наконец, отличное психическое здоровье и железные нервы. От этого человека, которому всего чуть за тридцать, уже веет какой-то скрытой, но грозной силой. Со временем, для своих оппонентов (как внутренних, так и внешних) он станет страшным противником, в одиночку стоящим целых вражеских армий.

 

Итак, к середине 1870-х гг. политик явился. Его политический арсенал уже при нем. Правда, пока в основном на бумаге.

 

 

ВЫХОД НА СЦЕНУ

 

После обретения Сербским княжеством независимости, в 1878 г., Никола Пашич был избран депутатом Народной скупщины от родного Заечара. Здесь, за два года ему удалось собрать разношерстную левую оппозицию, сплотить под едиными лозунгами, внести элементы дисциплины и порядка в ее эмоционально-хаотическую деятельность — словом, создать в виде радикального парламентского клуба необходимый задел для дальнейшей быстрой и успешной организации партии. Как видим, лидер объявился. Возникла и организация — правда, пока лишь в зародыше, но с потенцией превращения в мощного спрута. Сама же возможность такого «превращения» напрямую зависела от того, сколь долго еще суждено было «творцу сербской независимости» Йовану Ристичу диктаторски управлять Сербией. Отдавая себе в том отчет, Пашич ожидал изменений в стране и готовился к ним. Прежде всего идеологически.

 

 

13. 15 февраля 1875 г. в Крагуевце состоялась демонстрация «Црвени барьяк» («Красное знамя»). Ее провели социалисты и сторонники группы А. Богосавлевича по случаю победы на местных выборах. Манифестация сопровождалась пением «Марсельезы» и требованием самоуправления в масштабах всей страны. В итоге она была разогнана… Как вспоминал Раша Милошевич, Пашич «осудил демонстрацию с красным знаменем. Это было, по его мнению, несерьезным поступком, который омрачил нашу победу на выборах в общинную управу» (Милошевић Р. Први почеци радикалне странке // «Пашић». Илустровани радикални алманах. Грађа за педесетогодишњу историју Народне радикалне странке и политичку историју Србије. Београд, 1927. Књ. 4. С. 91).

 

 

39

 

Не имея возможности выпускать политический печатный орган своей фракции, он начинает использовать страницы газеты «Видело» («Свет»), издававшейся группой младоконсерваторов — в недалеком будущем самых жестоких противников, но пока что союзников в борьбе против Ристича. В своих письмах в редакцию предводитель левых уже открыто говорит о радикальной партии и ее программе [14]. Главными целями партии он провозглашает политические свободы и борьбу «против преимущества капитала над трудом», выступая также за развитие «отечественной промышлености», но, «насколько возможно, без пролетариата». Все эти задачи представляются ему крайне важными в новых, сложившихся после Берлинского конгресса условиях, когда «место прогнившей Турции на Балканах заняла Австро-Венгрия», владения которой полукольцом охватили территорию Княжества. Настаивая на проведении реформ, Пашич особо подчеркивает, что радикальная партия стремится к тому, чтобы они осуществлялись «в духе народных традиций.». По сути, в письмах в редакцию «Видела» он заново ставит уже известный нам стратегический вопрос — как измениться, оставаясь в то же время самими собой?

 

Без учета активной работы Николы Пашича по организации левой оппозиции в скупщине и идеологическому обеспечению ее деятельности, трудно до конца понять ту быстроту, с которой Радикальная партия конституировалась после падения кабинета Й. Ристича. Всесильный либеральный премьер подал в отставку 19 октября 1880 г., а уже в январе года следующего в свет вышел первый номер партийной газеты «Самоуправа» («Самоуправление») с официальной программой партии.

 

А события, тем временем, развивались бешеным темпом. Дарованная в Берлине независимость, словно всадник, пришпорила Сербию, подняв ее на дыбы — за первые десять лет самостоятельного развития страна пережила острейший внутренний кризис, Тимокское восстание, проигранную войну с Болгарией, принятие новой конституции и отречение монарха. В любом другом государстве всего этого хватило бы на несколько поколений, но только не на родине Пашича. Почему? Постараемся это объяснить.

 

Решения Берлинского конгресса коренным образом изменили геополитическую конфигурацию Балкан, способствовав усилению влияния Европы в регионе, еще недавно составлявшем периферию оттоманской цивилизации. Сербское княжество, оказавшись в сфере интересов Австро-Венгрии, сразу же ощутило на себе ее мощное давление, что ускорило процесс идейного размежевания в среде немногочисленной местной элиты.

 

Так, осенью 1880 г. бывший русофил князь Милан Обренович открыто перешел на проавстрийские позиции, навсегда связав судьбу страны и династии с Веной. Тем самым, он четко обозначил свое намерение «втянуть»

 

 

14. Изјава. 30 април 1880 г. // Пашић Н. Писма, чланци и говори... С. 57; Господине уредниче! 2 мај 1880 г. // Там же. С.58-62.

 

 

40

 

Сербию в Европу. Призванный им к власти кабинет напредняков [15] Милана Пирочанца и попытался осуществить этот «прыжок из балканского мрака на европейский свет», сделав главную ставку на прямое заимствование, т.е. «пересадку» результатов западного опыта в местную почву, причем без всякого учета ее адаптивных способностей, что означало коренную ломку традиций собственного народа. По свидетельству очевидцев, напредняки собирались «насадить в Сербии европейскую культуру» [16] и при этом «насиловать и подавлять население для того, чтобы ускорить путь и в короткое время приблизиться к Западу» [17].

 

Мощное сопротивление модернизационным акциям сербских ультралибералов оказали радикалы. В ответ на вызов властей, они провозгласили своей главной задачей защиту сербской самобытности, отождествляя ее с только что обретенной свободой. Их концепция прогрессивного развития Сербии базировалась на твердом убеждении в необходимости сохранения всех важнейших институтов и норм традиционного уклада жизни (каковые объявлялись ценностями для сербского народа непреходящими) и, соответственно, на стойком неприятии пути Европы и ее образцов. «Мы совсем не бережем того, что серба делает сербом, — писал в конце 1880-х гг. Никола Пашич, — но идя за модой, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы» [18].

 

С ходу отвергая все проекты правительства (железная дорога, банки, регулярная армия), радикалы заручились поддержкой подавляющего большиства населения. Строя свою идеологию на базе прочно укорененной в народном сознании патриархальности и идентифицируясь с массой, партия Пашича политически выражала спонтанное и резко негативное отношение сербского крестьянства к структурным изменениям общества и государства (их модернизации), которые могли нарушить самодостаточное равновесие его традиционного бытия.

 

Само стремление к сохранению в Сербии патриархальной социальной модели по формуле «сербский народ — сообщество равных» не являлось для Пашича самоцелью. В услових незавершенности процесса сербского освобождения и объединения эта модель становилась средством и формой национальной консолидации сербов Королевства, ибо нерасщепленность интересов внутри социума позволяла сохранять единство народного духа и высокую степень его мобилизационой готовности, как важнейшую внутреннюю предпосылку будущего освобождения. Социальное равенство отождествлялось в глазах радикалов с национальным единством. Добавим, что «в нужное время» данный подход полностью оправдал себя...

 

 

15. От сербск. напредак — прогресс. Ядро Напредняцкой партии составили члены бывшей группы младоконсерваторов.

 

16. Овсяный Н.Р. Сербия и сербы. СПб., 1898. С.90.

 

17. Лавелэ Э. де. Балканский полуостров. М., 1889. Ч.1. С.204.

 

18. Архив Српске Академије Наука и Уметности (далее — АСАНУ). Пашићеве хартије. Бр. 14615-1-27.

 

 

41

 

Политика «шоковой терапии», проводившаяся правительством напредняков, привела Сербию на грань гражданской войны — стремление властей европеизировать ее скорым кавалерийским наскоком порождало резкое неприятие радикальной оппозиции. Причем сила воздействия реформаторов была прямо пропорциональна мощи отпора охранителей, что особо впечатляет, если понимать под ними общественный монолит (почти 90% крестьян примерно равного имущественного состояния) — единый, прочно спаянный патриархальными взглядами и организованный традиционной контрэлитой — радикалами.

 

Напряжение на обоих полюсах неуклонно росло. «Желание остановить историю столкнулось со стремлением принудить ее к прыжку», — описывает типологически схожую ситуацию Ю.М. Лотман [19]. При этом каждый лагерь, свято веря в свою правоту, отказывал в таковой оппоненту, превращавшемуся в смертельного врага. Борьба с ним осознавалась как миссия, направленная на благо Сербии. В действительности же страну рвали на части... Осенью 1883 г. конфликт достиг апогея — население четырех округов Восточной Сербии взялось за оружие. Тимокское восстание, таким образом, явилось открытым столкновением двух различных подходов к перспективам развития Сербии и сербского общества.

 

На выступление крестьянства Милан Обренович ответил карательными мерами: военно-полевым судом, тюрьмами, расстрелами. Главный комитет радикалов в полном составе был арестован, а Пашич, чью голову жернова королевской мести смололи бы в первую очередь, бежал за границу. Начинались его шестилетние скитания по Болгарии, Румынии, России.

 

 

В ИЗГНАНИИ

 

Оказавшись в эмиграции, Пашич сразу начал готовить новое восстание против режима. С этой целью он вступил в контакт с болгарскими юнионистами и жившими на Балканах русскими революционерами; предводителем московских славянофилов И.С. Аксаковым и всегда готовыми к драке черногорцами. Обращался он за содействием и к официальной России, однако в Петербурге отнеслись к его планам свержения Милана Обреновича с плохо скрытой холодностью, опасаясь реакции Вены. В конечном итоге, все попытки Пашича организовать заговор (а их, по нашим подсчетам, было не менее четырех) сорвались; но, несмотря на это, активность и фанатичная целеустремленность беглеца поражает — все годы изгнания он оставался для сербского монарха каким-то слепым наваждением, вызывающим страх. Так, во время решающей битвы с болгарами под Сливницей в ноябре 1885 г., когда маятник военного успеха еще колебался, у того случился нервный срыв: коронованному гонителю радикалов вдруг привиделось, что в первых

 

 

19. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 261.

 

 

42

 

рядах штурмующего сербские позиции противника обретается сам Пашич со своими боевиками. Король бежал, а за ним потянулась в отступление вся его армия. «Я не хотел, чтобы Пашич и его люди провели меня связанного по Софии» — оправдывался он позднее. А тот, ничего не подозревая, отсиживался тогда в румынской глубинке.

 

Вторым важнейшим аспектом деятельности Николы Пашича в эмиграции был идеологический. Именно на чужбине система его взглядов окончательно сложилась, превратившись в набор чеканных формул и приобретя насыщенную славянофильскую окраску. В известном письме директору Азиатского департамента российского МИД И.А. Зиновьеву от 21 марта 1887 г. лежащяя в ее основе идея противостояния с чуждым по духу Западом выразилась в полном блеске [20]. «Главное стремление в нашей борьбе, — объяснял Пашич русскому чиновнику, — состояло в том, чтобы сохранить хорошие и соответствующие сербскому духу учреждения и воспрепятствовать введению новых западных учреждений, которые могли бы разрушить самобытность жизни нашего народа и внести смуту в народное сознание и жизнь.». Из этой генеральной посылки проистекало и жесткое сопротивление радикалов австрофильскому курсу белградских властей, которые «желали бы сразу обратить Сербию в малую западную державу, не обращая внимания ни на что сербское и славянское». И далее: «Наша партия полагает, что у сербского народа есть столько хороших и здравых учреждений и обычаев, что их оставалось бы только беречь и дополнять теми прекрасными установлениями, которые имеются у русского народа и остальных славянских племен, а с Запада брать только технические знания и науку и пользоваться ими в славянскосербском духе».

 

Перед нами — суть позитивной доктрины Радикальной партии. Под «хорошими и здравыми учреждениями» Никола Пашич имел в виду православную церковь, общину (с присущей ей коллективистской ментальностью) [21] и древнюю традицию народного самоуправления, на которой базировалась

 

 

20. «Обзор деятельности сербской оппозиции». Записка Николы Пашича директору Азиатского департамента МИД России И.А.Зиновьеву. 1887 г. (Публикация А.Л. Шемякина) // Исторический архив. 1994. № 5. С.112-114.

 

21. И позже Пашич оставался крайне последовательным в таком своем взгляде на общину. В 1895 г. в беседе с одним русским гостем, подчеркнув, что Радикальная партия «появилась у нас со Светозаром Марковичем — другом ваших Чернышевского и Добролюбова; под непосредственным влиянием идей, господствовавших в России в шестидесятых годах», он заявил: «Маркович проповедовал необходимость сельской общины на манер русской, чтобы не развивался у нас пролетариат, и чтобы Сербии не идти в этом отношении по следам Европы. И община у нас живет до сих пор — каждое селение имеет, помимо подворных участков, общинную землю для будущих членов своих и для общественных нужд. Об этом радикалы особенно хлопотали.» (Марков Е.Л. Путешествие по Сербии и Черногории. Путевые очерки // Русские о Сербии и сербах. СПб., 2006. С.349).

 

 

43

 

вся политическая теория радикалов. Их он считал главными элементами Восточной — «славянской и православной», цивилизации. Принадлежность к ней, по его представлениям, помогла сербам выстоять и сохранить себя под турками. И она же должна помочь им успешно противостоять наступлению «германизма» на Балканы, резко усилившемуся после Берлинского конгресса.

 

Однако перед ним не мог не встать вопрос — а была ли Сербия в состоянии в одиночку бороться с этим мощным вторжением «опасной заразы» [22]. Негативный ответ напрашивался сам собой — силы были слишком неравны. «Распространение влияния Западной Европы, — писал он в декабре 1884 г. — невозможно остановить на сербской границе» [23]. Данная констатация настоятельно подталкивала его к поиску надежных союзников. А потому активные попытки вступить в прямой контакт с российскими официальными и славянофильскими кругами, впервые предпринятые им еще в начале 1880-х гг., не кажутся чем-то неожиданным. Они четко соотносились с его позицией — именно в России видел Никола Пашич основу славянской православной цивилизации, с которой связывал судьбу своего народа.

 

Здесь истоки прочного пророссийского определения сербских радикалов и их вождя. «Наша партия, — писал он И.А. Зиновьеву, — во внешней политике держалась славянской православной России, а во внутренней политике — сербских обычаев и духа. Вот откуда проистекает для многих непонятное явление, что почти весь народ тотчас же встал на нашу сторону.». Как видим, Пашич и его соратники не являлись, подобно Стояну Новаковичу и напреднякам в 1890-е годы, «рациональными русофилами» [24]. Их русофильство носило органический характер: стремление к сохранению в Сербии status quo по уже известной формуле «сербский народ — сообщество равных» и традиционных основ его жизни («сербских обычаев и духа») автоматически толкало радикалов, через неприятие «Запада», к поискам союза с Петербургом, как предводителем «Востока» и славянства в целом, и противовесом Вене на Балканах, в частности...

 

В последние годы эмиграции, когда все его заговорщические замыслы рухнули, вождь сербских радикалов нередко живал в России (в Петербурге или Одессе). Здесь он завязал прочные контакты с русскими и, в частности, — с руководством Петербургского славянского благотворительного общества и почвеннически настроенной профессурой. К тому же времени относится и его знакомство с секретарем Общества В.И. Аристовым, петербургским инжинером И.П. Табурно (уроженцем Боки Которской) и полковником Генерального

 

 

22. Подлинное высказывание Н.Пашича. См.: АСАНУ. Пашићеве хартије. Бр. 14615-1-32 (Домаћи лек противу заразе).

 

23. Писмо Николе Пашића митрополиту Михаилу. Софија, 20 децембар 1884 г. // Пашић Н. Писма, чланци и говори... С. 172.

 

24. Трговчевић Љ. Српска интелигенција у XIX веку — западни и источни утицаји // Европа и Срби (Зборник радова). Београд, 1996. С. 271.

 

 

44

 

штаба Ф.Ф. Таубе, которые навсегда станут ближайшими конфидентами и друзьями.

 

А в Белграде, тем временем, появлялись вестники новых времен — летом 1887 г. напредняцкое правительство вышло в отставку, а к власти был призван коалиционный либерально-радикальный кабинет во главе с Ристичем. Развязки и возвращения ждать оставалось совсем недолго.

 

В ожидании их Пашич занялся самообразованием (он не любил и не умел сидеть без дела). Особое внимание он обратил на книги «по славянский истории, филологии и праву, т.е. вообще по славистике» [25]. А в 1888 г., «сидя без дела» в Бухаресте, изгнанник переводил книгу Н.Я.Данилевского «Россия и Европа», повлиявшую на него, пожалуй, больше всего [26]. К немалому сожалению, следы этого первого перевода Данилевского на сербский язык там же и затерялись.

 

А развязка приближалась. Положение Милана Обреновича, пошатнувшееся в связи с поражением в войне с Болгарией, становилось все более непрочным. К прежним неприятностям добавлялись новые — неурядицы в собственной семье, чему причиной были как неуемный темперамент самого монарха, так и амбиции его супруги, королевы Натальи. Нервы короля не выдержали, и он решил отступить, по сути спасая династию. В конце 1888 г. он созвал Народную скупщину, которая одобрила новую конституцию установившую было в Сербии парламентский режим. Сам ее коронованный «автор» в феврале следующего года отрекся от престола в пользу малолетнего сына Александра и покинул страну. Ну, а в марте, сразу же после «отставки» заклятого врага, на родину вернулся и Никола Пашич.

 

Его «путь домой» напоминал былые триумфы римских героев. Близкий друг Аврам Петрович зафиксировал в дневнике по горячим следам: «Когда Пашич приехал в Белград, множество народа поспешило туда, чтобы его встретить и поприветствовать, как мученика и победителя» [27]. Победителя! — именно так тогда многим казалось... Но до полной победы было еще далеко.

 

 

ПОЛИТИК И ЧЕЛОВЕК

 

Принятие конституции, по разумению Пашича, открыло «новую эру» в истории Сербии. К власти в ней пришла совсем недавно гонимая Радикальная партия. Причем положения парламентского Устава, как это не парадоксально звучит, обеспечивали ей по сути вечную власть. Ведь присущая сербскому социуму однородность, при запуске «чистого» парламентского механизма (свободные выборы и ответственность кабинета перед народным представительством), не могла не «конвертироваться» в политическую

 

 

25. «Пашић». Илустровани радикални алманах... Београд, 1926. Књ. 3. С. 47.

 

26. Писмо Николе Пашића В.И.Аристову. 12 маја 1888 г. // Пашић Н. Писма, чланци и говори. С. 274.

 

27. Петровић А. Успомене. Приредила Л. Перовић. Горки Милановац, 1988. С. 128.

 

 

45

 

монополию «народной партии», выражавшей интересы подавляющего большинства населения. Новый порядок, таким образом, обеспечивал радикалам полную гегемонию в скупщине, что превращало ее в партийный парламент. Суверенная же власть такой скупщины и самому государству придавала партийный характер. Все так и было — в 1889-1892 гг. Сербия являла собой типичное «радикальное царство», как высказался о характере установившегося режима сам некогда активный радикал Пера Тодорович [28].

 

В 1891 г. Никола Пашич впервые занял кресло премьер-министра... Но все же, думается, значение этого года для него заключалось в другом. В мае, в возрасте 46 лет, он, наконец, женился. Почему так поздно? «Пока борьба за изменение конституции не завершилась, — объяснялся позднее сам Пашич, — я избегал жениться, полагая, что в той борьбе меня могут подстерегать разные опасности, и совсем не желая, чтобы, наряду со мной, лишения терпела моя семья. Когда же я решил, что борьба эта завершена, я и вступил в брак, с намерением посвятить себя основанию семьи и заботе о ней» [29]. Все у него было разложено по полочкам, в определенной иерархии, как и у всякого человека, у кого воля превалирует над чувствами.

 

Начиналась новая, не ведомая ранее, частная жизнь. Отвлечемся на время от политики и взглянем на нашего героя, как сейчас говорят, в человеческом измерении.

 

Его избранница — Джурджина — была на 22 года моложе и происходила из семьи богатого сербского негоцианта из Триеста Александра Дуковича, имевшего активные связи с южно-русскими регионами. Она и родилась в России, в Бердянске, в 1866 г. Их знакомство и помолвка произошли на удивление быстро, в чем, пожалуй, было больше патриархальности, чем романтики.

 

Итак, решив на 47-м году жизни создать семью, Пашич посвятил в свои личные планы ближайших друзей. Один из них, житель Триеста Лаза Аничич, вспомнил, что в по соседству с ним проживает красивая сербка-триестинка с богатым приданым. Через настоятеля местной сербской церкви была добыта ее фотография и послана в Белград. Пашичу избранница понравилась, и, не долго думая, он отправился во Флоренцию, к ее брату — известному скульптору Стевану Дуковичу. Здесь, в ресторане на берегу реки Арно и состоялась их встреча. На первый взгляд, между ними было мало общего: она — европейка с образованием и манерами, он — сербский selfmademan; она — богата, он — нет; она — склонна к искусству, он, посвятивший жизнь единственно политике, — и в театр-то не выбирался, а на придворных балах и церемониях присутствовал только тогда, когда к тому обязывал протокол. И все же их связывало что-то самое важное для брака — обоюдное желание домашнего тепла и приверженность семье.

 

 

28. Тодоровић П. Огледало. Зраке из прошлости. Приредила Л. Перовић. Београд, 1997. С.206.

 

29. Пашић Н. Моја политичка исповест // Сербиа и коментари. С. 140.

 

 

46

 

Они венчались в русской церкви во Флоренции, где Пашич молил Бога, чтобы «она была счастлива» [30]. Свадьбу сыграли тут же, на Piazza Independenza, 22. В середине июня, не завершив свадебного путешествия по Европе, молодые вернулись в Белград. «Государственные дела позвали меня назад», — оправдывался новоиспеченный супруг в письме к теще [31].

 

Семейная жизнь Пашича сложилась безоблачно. Супруга смогла создать ему ту тихую заводь, где он мог отдохнуть от политических бурь. В отличие от многих своих коллег, по-балкански горячих, продолжавших партийные споры в белградских кафанах, лидер радикалов проводил досуги дома, в кругу семьи, которая с годами росла. В 1892 г. у Пашичей родился сын Радомир, год спустя на свет появилась Даринка, а в 1894 г. — младшая Пава. В 1900 г. родилась третья дочь — Даница, но она умерла младенцем.

 

К детям отец относился любовно, но без особой сентементальности. Дочери, по стародавнему обычаю, целовали ему руку и обращались на Вы. Значительно большую снисходительность он проявлял к своему первенцу, причем к концу жизни черта эта усилилась. Сам всегда щепетильный в денежных вопросах, старый Пашич, казалось, закрывал глаза на сомнительные операции сына, что подрывало его собственный образ в народе...

 

Взращенный в патриархальной среде сербской глубинки, он впитал в себя, как мы говорили, поистине культовое отношение к семье, родственникам, друзьям, и весь был пропитан каким-то задружным духом. Потому он и Сербию воспринимал, как одну большую задругу, а всех сербов — как единый род. Когда в 1898 г. скончался младший брат — вдовец Найдан, старший Никола принял старательство над его детьми. Помогая оставшимся в Заечаре, он устроил племянницу в женский пансион в Киеве, а старшим племянникам, Петру и Николе выхлопотал возможность учиться в Киевском кадетском корпусе. Впоследствии, закончив корпус и выйдя в Константиновское артиллерийское училище, Петар писал ему: «Да, милый дядюшка, нелегко сознавать, что мы — птенцы, сиротинки, покинутые отцом и матерью, разбросаны по всему миру, сознавать, что мы живем, благодаря Вам.» [32]. Кстати, к этому сыну своего брата — будущему полковнику русской императорской армии, отсидевшему после Октябрьского переворота почти два года в большевистской тюрьме и освобожденному в 1920 г. в результате его личного обращения к Г.В. Чичерину, Никола Пашич относился с особой теплотой.

 

И это не случайно. Поскольку он сам был связан с Россией глубокой внутренней связью. Можно привести массу деталей, которые обычно ускользают от внимания историков, толкующих исключительно о политическом

 

 

30. Сфорца К. Никола Пашић и уједињење Југословена... С.284.

 

31. АСАНУ. Заоставштина Николе Пашића. Бр.11868/5.

 

32. Архив Југославије. Ф. 143 (Заоставштина Николе Пашића). Фасцикла 3.

 

 

47

 

интересе Пашича к Петербургу, чтобы показать ее наличие.

 

В 1925 г. — на закате поздней осени Патриарха, его супруга Джурджина писала своей родственнице: «Никола всегда чувствует себя хорошо за границей» [33]. Все точно, но особенно справедлива данная констатация применительно к России. Пашич любил Россию, любил в ней бывать, всегда чувствуя себя своим, — к нему и обращались здесь не иначе, как: «Николай Петрович!». Любил общаться с русскими, иногда, правда, перегибая палку, — во время приемов нередко здоровался за руку с лакеями в ливреях. Любил изъясняться по-русски, что, бывало, тоже приводило к казусам. Как вспоминал дипломат Димитрие Попович, однажды Пашич разговаривал без переводчика с каким-то русским господином. Но так, что по окончании разговора тот удивленно заметил: «А я и не знал, что сербский язык так похож на русский» [34]. В бытность свою посланником Сербии в Петербурге (1893-1894), он, расписываясь в книгах посещения важных особ, всегда выводил: «Николай Петрович Пашич» — книга визитов наследника-цесаревича Николая Александровича сохранила для нас такую его особенность [35]. И даже во время официальных приездов в Россию данная практика не менялась. В 1891 г., рассматривая список сербской делегации, сопровождавшей короля, Пашич приписал напротив своей фамилии по-русски: «Николай Петрович» [36]. Ну нравилось ему так! А 28 апреля 1916 г., подтверждая получение от московской городской думы 100 тысяч рублей для сербской армии, он начертал: «Николай Петрович Пашич. Министр Председатель Сербский» [37]. Эта его расписка тиражировалась газетами — русским было приятно. Мелочи, скажет кто-то. Детали, ответим мы, говорящие куда больше о подлинном состоянии души, чем долгие официальные заклинания.

 

И в быту, о чем уж совсем редко упоминается при описании жизни политиков, Никола Пашич был каким-то полу-русским. Летом, например, любил носить чесучевую пару, как помещик средней руки. На кухне у него стоял большой тульский самовар из меди, а рядом — еще один маленький самоварчик. Среди столового серебра в хозяйстве Пашичей имелось 12 русских ложек с инкрустациями, чайный сервиз и 6 чарок для водки, которую он, правда, не пил. А в кабинете был особый шкафчик с собраниями сочинений И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого — с его произведениями он познакомился еще в 80-е гг. в бытность в России эмигрантом — и других русских классиков.

 

 

33. Это письмо хранится у Джордже Пашича, младшего внука Н. Пашича. Мы глубоко признательны ему и его супруге, Босильке Пашич за предоставленную возможность ознакомиться с ним, как и другими семейными реликвиями.

 

34. Поповић Д. Никола Пашић и Русија. Из мојих личних сећања // Годишњица Николе Чупића. Београд, 1937. XK.XLVI. С.144.

 

35. Государственный Архив Российской Федерации. Ф. 601. Оп. 1. Д.1587. Л. 33 об.

 

36. Архив внешней политики Российской империи. Ф. Славянский стол. Д. 9534. Л. 80.

 

37. Центральный Исторический Архив Москвы. Ф. 179. Оп. 21. Д. 3453. Л. 10.

 

 

48

 

На стенах, в доме на Театральной (ныне — Французской) улице, висели картины художника Байкова и русские иконы в старых окладах. И в церкви он обычно крестился, отбивая поклоны в пояс, что также было нетипично для серба.

 

Кстати, о вечном. Когда 12 декабря 1926 г. Пашича хоронили, на груди у него лежала русская икона Св. Спиридона в серебряном окладе, к которой и прикладывались все пришедшие проститься, а «в отпевании и погребении покойного приняло участие русское духовенство и русский хор». [38] Пашич лежал в ореховом гробу, усыпанном красными гвоздиками и белыми розами. У его одра стояло 128 венков. Среди наград, что несли курсанты военной академии, в первом ряду были русские — орден Белого Орла с бриллиантами и Святой Владимир I степени.

 

Но вернемся к Пашичу живому. Рано познав нужду и привыкши преодолевать лишения, он был экономным хозяином (иногда даже слишком) и умел считать деньги. Причем, получив за супругой изрядное приданое, он не изменил ни образа жизни, ни привычек — его стол, как всегда, был традиционным и скромным, он никогда не курил, пил мало, разбавляя любимое неготинское вино водой. Мог по десять лет не снимать один и тот же редингот, но на приемах носил фрак, обрамленный орденскими звездами и седой бородой, столь элегантно и с достоинством, что на то обращали внимание даже европейские аристократы. Всегда скрупулезно следил за своим здоровьем, регулярно посещая европейские курорты — Карлсбад, Мариенбад, Эвиан, а также проводя время на Адриатике (обычно в Опатии и Цавтате) или в сербских «банях» с их горным воздухом. Эта ревнивая забота о здоровье, в совокупности с крайне умеренным образом жизни и умением полностью отключаться от политических баталий, способствовали тому, что до глубокой старости он сохранил свежесть мысли и потрясающую работоспособность.

 

Известно, что русские баре, получив приданое, нередко проматывали его вместе с собственным состоянием. Цена богатства не зналась. В бедной же Сербии, где всякий, невзирая на положение, происходил из крестьян с их этикой и традиционной моралью, представить такое было трудно. И действительно, оказавшись в связи со смертью брата в значительных финансовых затруднениях, Никола Пашич был вынужден обратиться к приданому жены. Но как! «Если бы это имущество было моим, — писал он, — я бы и не волновался особо: сам получил, сам и растратил. Но это имущество моей супруги, на которое я не имею прав до той меры, чтобы поставить его под вопрос. Конечно, она меня не укорила и словом, но эти ее внимание и сдержанность были для меня еще горше, поскольку я ощущал себя униженным уже тем, что попал в положение, когда она меня не только кормит и содержит, но и тратит то имущество, которое отец оставил в наследство ей и ее детям» [39].

 

 

38. Новое время (Белград). 14 декабря 1926 г. № 1689.

 

39. Пашић Н. Моја политичка исповест... С. 140.

 

 

49

 

В конечном счете, ситуация разрешилась успешно. Пашич устроил свои дела — недвижимое имущество семьи на рубеже веков состояло в собственном особнячке на Театральной улице, еще одном доме на Теразиях и небольшой гостинице «Националь», которые сдавались в аренду. Арендные платежи, вкупе с премьерским жалованьем, составляли основу семейного бюджета. В письмах супруге, часто проводившей время с детьми на море, в Опатии (там находилась дача — часть наследства покойного тестя), постоянно звучит мотив: «Хватает ли вам денег, и не послать ли еще?» [40]. Самому же Пашичу, весьма умеренному в личных потребностях, нужно было совсем немного. «Чистый воротничок, да кусок хлеба», — как говаривал один из героев А. Конан-Дойля. Потому и политику он воспринимал не как бизнес, что стало типичным в XX в., но как единственную страсть и миссию...

 

Прочная укорененность Николы Пашича в традицию, что ясно просматривается в его взгляде буквально на все — от быта и человеческих отношений до идеологии и политики, рождала вполне понятный консерватизм. Он «очень редко менял однажды приобретенные убеждения и привычки», — заметил хорошо его знавший современник [41]. И навсегда (а главное — во всем) остался человеком XIX века, завершим мы эту мысль. Показательный пример: до самой кончины наш герой сохранял язык и стиль 70-х годов позапрошлого столетия, практически никак не обогатив его за полвека. Он говорил на архаичном «наречии», густо пересыпая сербские выражения русизмами и галицизмами, давно уже вышедшими из употребления. Время внутри него как будто остановилось.

 

 

В ПРАВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО ОБРЕНОВИЧА

 

Эпоха «первого радикального царства» длилась совсем недолго. А иначе и быть не могло, поскольку придававшая ему легитимность конституция 1888 г., объективно низведя все нерадикальные политические структуры, включая Корону, до положения придатков новой «абсолютной» власти, была обречена. Очередной раунд острейшей внутренней борьбы, сопровождавшейся целой серией государственных переворотов, наглядно подтверждает эту мысль — стремление «оперившегося» к середине 90-х гг. короля Александра Обреновича к личному правлению с трудом уживалось с доктриной «партийного государства» радикалов. Тем более, что за делами молодого венценосца, пока еще в тени, стоял его отец — злейший и опаснейший враг Николы Пашича. В мае 1894 г. конституция была отменена. И в том же году в Белград из-за границы прибыл бывший монарх. Пока ненадолго, но прецедент был создан; страну опять залихорадило.

 

 

40. АСАНУ. Заоставштина Николе Пашића. Бр. 11623/5; 11623/15; 11623/22; 11623/23.

 

41. Јовановић-Стојимировић М. Предговор // Никола П. Пашић (10 децембар 1926 — 10 децембар 1936). Београд, 1937. С. 22.

 

 

50

 

Используя ставший вновь актуальным конституционный вопрос и делая вид, что готов к его разрешению, король искусно манипулировал им в стремлении «приручить» лидеров партий при сохранении за собой свободы рук. В таких условиях министерской чехарды и откровенного шантажа закладывался фундамент личного режима, символом которого, в конечном итоге, стала так называемая «владановщина» — по имени главы (1897-1900) «внепартийного» правительства Владана Джорджевича. В 1897 г. в Сербию окончательно вернулся Милан Обренович, заняв должность командующего армии. Над радикалами Пашича снова нависла угроза. И она не замедлила стать реальностью.

 

Когда в 1899 г. было совершено покушение на экс-короля, тот заключил, что пришло время окончательно разделаться с ненавистными радикалами. Лидеры партии, включая председателя, были немедленно арестованы. Несмотря на полную абсурдность обвинений, Пашич имел все шансы живым из тюрмы не выйти. Его положение было отчаянным. К тому же, арестант и не знал, что с определенного момента его жизнь вне опасности — Россия решительно высказалась против вынесения смертных приговоров радикальным вождям, и официальный Белград не посмел ослушаться.

 

На суде Пашич «признал», что Радикальная партия якобы вынашивала тайные замыслы против династии Обреновичей, взяв на себя ответственность за подготовку «психологической атмосферы» покушения. Мало того, он обвинил в этом и соратников, сидевших вместе с ним на скамье подсудимых. По сути дела, это был самооговор, и Милан Обренович не мог им не удовольствоваться, полагая, что публичное покаяние Пашича и «сдача» им своих товарищей означают его моральную (коль голову спасла Россия) смерть в глазах как однопартийцев, так и общественного мнения. Получив пять лет каторги, он был немедленно помилован. Его репутация была серьезно «подмочена». Однако Пашич вовсе не собирался складывать оружия. Вместе с тем, он не стремился и торопить события. Бросив весла, он, казалось, просто плыл по течению, проводя время с семьей в Опатии и занимаясь «литературным» трудом.

 

Пока не подоспел знаменитый Майский переворот 1903 г., в результате которого династия Обреновичей навсегда сошла с исторической сцены. Провидение хранило Милана Обреновича от участи свидетеля трагедии собственного сына; он умер в январе 1901 г. в Вене.

 

 

ЕГО ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

 

Новый же король Петр Карагеоргиевич, по-иному, чем Обреновичи, смотревший на сербские национальные приоритеты, был готов для их обеспечения связать судьбу страны с Радикальной партией. Внутренний консенсус, таким образом, был достигнут. В июне 1903 г. скупщина приняла конституцию,

 

 

51

 

практически повторявшую основные положения «радикального» Устава 1888 г. Монарх обязался уважать конституционный строй и правил в согласии с парламентом все отпущенные Королевству мирные годы.

 

Вполне естественно, что 1903 г. не мог не стать водоразделом и в международной политике Сербии. Устранив австрофилов Обреновичей и добившись «демократизации» внутреннего порядка, новым властям предстояло «переложить руль» и заняться делами национальными — чем реанимировалась «прадедовская задача сербского освобождения и объединения» [42], оказавшаяся на время в тени. Ее решение стало основным смыслом всей политической деятельности Радикальной партии и вернувшегося к ее руководству Николы Пашича.

 

О «смене вех» высказался и сам Пашич в разговоре с влиятельным священником из Ужица, радикальным ветераном Миланом Джуричем вскоре после переворота. «Вот, Никола, мы завершили все дела — завоевали свободу, гарантировали влияние Народной скупщине, посадили на престол короля Петра. А сейчас мы можем отойти в сторону и провести остаток жизни в спокойствии», — подводил итог борьбе с Обреновичами поп Джурич. «Э, нет, — последовал ответ, — все, что мы сделали, само по себе еще ничего не значит. Это только предпосылка для нашего самого главного и грандиозного дела — национального освобождения и объединения. И теперь мы должны целиком посвятить себя ему» [43]. Такой «поворот» был сделан, а значит — приоритетами в государственной политике становились задачи внешнеполитического, психологического и технического обеспечения сербских национальных амбиций; подготовки страны к маячившим пока в отдалении решающим событиям. А в том, что они грядут, сомнений у Пашича не было никогда.

 

Важнейшим же внутреним смыслом «поворота» оказался решительный переход к русофильству в политике, что органично корреспондировало с ее новой национальной парадигмой. Еще в далеком 1887 г., в письме соратнику, Пашич расставил все нужные акценты: «Боснию и Герцеговину, а также другие сербские земли в Австро-Венгрии, мы не сможем вернуть самостоятельно, т.е. без помощи России, но Македонию мы в состоянии спасти для Сербии и без военного содействия России» [44]. В конечном итоге, все так и случилось.

 

Приход к власти в Сербии пророссийски ориентированных элементов не мог не привести к ухудшению ее отношений с Австро-Венгрией, которая крупно обманулась, сделав ставку на лояльность короля Петра, не игравшего

 

 

42. Терзић С. Јован Ристић и «заветна мисао српска» (1868–1876) // Историјски часопис. Београд, 1987. Књ. XXXIV. С. 281.

 

43. Цит. по: Игњић С. Народни трибун прота Милан Ђурић. Ужице, 1992. С. 156.

 

44. Цит. по: Митровић Ј. Никола Пашић о основним питањима унутрашње и спољне политике Србије после Сливнице // Историјски гласник. Београд, 1971. Бр. 1. С. 128.

 

 

52

 

заметной политической роли. И уже в сентябре 1903 г. посланник К. Думба констатировал в одном из донесений, что ситуация в сербско-австрийских отношениях «настолько плоха, насколько это вообще может быть» [45].

 

Новые сербские власти пытались эмансипироваться от былой опеки Дунайской монархии двумя путями. С одной стороны, Белград активизировал свои отношения с соседями и, в частности с Болгарией, пойдя на заключение с ней в 1905 г. секретного таможенного союза (что было своеобразным прологом Балканского союза 1912 г.). Это стало для Вены, дотоле практически полностью контролировавшей внешнюю торговлю Сербии, полнейшей неожиданностью. Она приняла меры, пригрозив распространением своего ветеринарного законодательства на сербский скот — основу экспорта страны. То было давней и проверенной практикой; не зря же говорилось: чтобы победить Сербию, «Австрии надобно всего лишь мобилизовать своих ветеринаров». И. угроза возымела действие — в марте 1906 г. правительство Н. Пашича смягчило свою позицию, отодвигая на второй план положения таможенного союза с Болгарией и стимулируя переговоры с Веной о заключении торгового договора. Такую «покладистость» можно объяснить и тем обстоятельством, что именно тогда Россия, потерпев поражение в Японской войне и пребывая в состоянии внутренней смуты, ослабила свое присутствие на Балканах.

 

Но в этот самый момент новая проблема осложнила австро-сербские отношения. Яблоком раздора явился крупный заказ на артиллерийские орудия, который Белград разместил во Франции, а не (как всегда ранее) в Чехии. Пытаясь удержать Сербию под контролем, Австро-Венгрия оказывала на нее сильнейшее давление с целью обеспечить размещение заказа на собственных заводах, угрожая при негативном ответе закрытием венгеро-сербской границы. Пашич — глава кабинета, инициировавшего вопрос о закупке пушек, — без колебаний ответил отказом, хотя и осознавал, что такое решение грозит стране таможенной войной. Парламентская оппозиция, из опасения закрытия границы, требовала от радикального правительства уступок, но их не последовало. Отдать заказ на вооружение Вене значило для сербского премьера лишь одно — стать ее заложником. И он был оставлен французам. Австро-Венгрия закрыла границу с Сербией. Началась таможенная война, длившаяся вплоть до 1911 г.

 

Вене, однако, не удалось заставить Белград капитулировать, в чем сказалась его новая внешнеполитическая ориентация. Ведь, привязав «маленький сербский плот (как тогда говорили) к мощному русскому кораблю», Н. Пашич тем самым сумел подтянуть его и к могучей эскадре под названием «Антанта».

 

С помощью Франции была модернизирована пищевая промышленность — основа экономики страны. Возводились бойни, холодильники, консервные

 

 

45. Цит. по: В «пороховом погребе Европы». 1878-1914. М., 2003. С. 375.

 

 

53

 

заводы. Свой скот сербы начали сбывать не в живом (как раньше в Австро-Венгрию), а в готовом виде. И покупатели нашлись. Сербской тушонкой, к примеру, снабжались британские базы в Египте и на Мальте — даже Германия допустила ее на свой рынок. Соответственно, убытки Сербии оказались во много раз меньше, чем полагали внутренние и внешние оппоненты. Она в значительной степени освободилась от экономической зависимости от Австро-Венгрии, куда теперь вывозила лишь 30% своего экспорта, в отличие от 80—90% в «предвоенные» годы.

 

Таможенная война была для Сербии тяжелым испытанием, но еще более тяжким стал Боснийский кризис, связанный с аннексией в 1908—1909 гг. Боснии и Герцеговины. Целью ее было стремление Вены укрепить свою гегемонию на Балканах и в восточной Адриатике, а также переориентировать собственное югославянское движение, отдавая себе отчет в том, что Белград становится для него все более притягательным. Аннексия была ускорена и из-за Младотурецкой революции в Стамбуле, которая вернула в силу конституцию 1876 г., — ее действие формально распространялась на территорию всей Империи, включая оккупированную провинцию. Вместе с тем Австро-Венгрия вывела свои гарнизоны из Новипазарского санджака, возвратив его Турции, — так было легче сохранить тампон-зону, разделявшую Сербию и Черногорию.

 

В Сербии аннексия вызвала мощную волну протестов. Общество всколыхнулось — в стране создавались пункты записи добровольцев, готовых сей же час отправиться в Боснию на защиту «сербского дела». Правительство требовало предоставления Боснии и Герцеговине автономии и раздела Новипазарского санджака между двумя сербскими королевствами. Одновременно оно обратилось к России, вставшей на сторону сербов. Однако, в марте 1909 г., принимая во внимание неготовность России к войне, Германия ультимативно потребовала от нее санкционировать акцию Австро-Венгрии, дав понять, что отрицательный ответ повлечет за собой ее вооруженное вторжение в Сербию, при содействии Берлина. Угроза опять-таки подействовала — Петербург был вынужден отказаться от поддержки Белграда и посоветовать ему признать новый status-quo.

 

Сербия отступила. Но то отступление было временным. В отблесках последнего триумфа Габсбургов уже являлась тень царя Пирра.

 

Наглядна позиция Николы Пашича, который во время Боснийского кризиса не входил в правительство. Он выступил за жесткий отпор аннексии, говоря о возможной защите сербских национальных интересов и с оружием в руках. Так, на тайной сессии скупщины 10 октября 1908 г. он открыто высказался за войну с Австро-Венгрией, чем проявил себя как прекрасный психолог. С одной стороны, его решительный «частный» настрой импонировал общественному мнению, оскорбленному в лучших национальных чувствах. С другой, когда чуть позже министр иностранных дел Милован Милованович

 

 

54

 

с подачи дипломатов Антанты начал задумываться о территориальных компенсациях за аннексию (на что бы Вена, может быть, и пошла) он решительно восстал против любых сделок. «Пусть на теле сербского народа останется живая рана!», — подчеркнул Пашич, желая сохранить высокий национальный тонус сербов для будущего реванша [46].

 

Кто знает, возможно, он вспоминал тогда площадь в Париже, где стояли статуи женщин по числу провинций Франции, две из которых, олицетворявшие Лотарингию и Эльзас, были без малого сорок лет укутаны черным крепом — в напоминание французам об отторгнутой части Отечества.

 

Боснийский кризис имел рубежное значение для балканских стран. Вопервых, он похоронил возможность в принципе близких отношений Белграда и Вены, сделав их окончательно неприятелями. Во-вторых, в условиях дальнейшего ослабления Турции, привлек внимание к Балканам великих держав, стремившихся укрепить свои позиции в отдельных государствах региона, которому придавалась важная роль в стратегических раскладах как Тройственного союза, так и Антанты. И, наконец, исходя из первых двух посылок, подтолкнул балканских политиков к сотрудничеству друг с другом — в целях защиты от Австро-Венгрии, с одной стороны, и освобождения христианских областей Европейской Турции, с другой.

 

Завязались тайные переговоры, и в октябре 1912 г. Сербия, Греция, Болгария и Черногория, заключив соглашение, объявили войну Турции. Главным стержнем нового Балканского союза был сербо-болгарский союзный договор, подписанный 13 марта, по которому предусматривалось их совместное выступление против турок и последующий раздел Македонии. С другой стороны, в случае нападения на Сербию Австро-Венгрии, болгары обязывались предоставить в помощь Белграду армию в 200 тысяч штыков. Но последнего не случилось, ибо союзники разыграли «Турецкий гамбит».

 

К началу войны Сербия имела сильную, хорошо и вовремя вооруженную армию, а моральный дух народа был как никогда высок. Многолетний заместитель Н. Пашича по финансам и близкий его друг еще с 70-х гг. XIX в. Лаза Пачу говорил Л.Д.Троцкому, обозревавшему в качестве коррреспондента военные коллизии тех лет: «Наши финансы в прекрасном состоянии. Мобилизация обходится нам в миллион динаров ежедневно. Мы сделали значительные запасы золота и спокойно смотрим навстречу завтрашнему дню. На шесть месяцев нас хватит» [47]. Словом, каждый спокойно делал свою работу. И даже конституционный режим, в отличие, скажем, от Болгарии, на время войны не был отменен.

 

Плоды такой подготовки оказались впечатляющими. Сербские войска выиграли ряд решающих сражений Первой Балканской войны: при Куманово,

 

 

46. Сфорца К. Никола Пашић и уједињење Југословена… С.116.

 

47. Троцкий Л.Д. Балканы и Балканская война // Русские о Сербии и сербах. СПб., 2006. С.508.

 

 

55

 

Битоле, Прилепе и т.д. Особенно в них отличились артиллеристы, вооруженные теми самыми орудиями, за которые в свое время «насмерть» бился Никола Пашич. Однако не все оказалось гладко — пробившиеся на побережье и занявшие порты Алессио и Дураццо (без выхода к морю Сербия просто задыхалась) сербские части были вынуждены их оставить — из-за угрозы Австро-Венгрии, которая объявила частичную мобилизацию. Это привело, по мнению политиков и военных, к необходимости частичного пересмотра договора с Болгарией и, в частности — сохранения за Сербией долины Вардара (занятой сербами, но по договору должной отойти к болгарам), как единственного удобного пути к порту Салоники. Они же, не выполившие, кстати, ряд положений договора, встретили предложение о ревизии его текста в штыки. При этом сами выдвинули территориальные претензии к грекам — относительно Салоник и юго-восточной Македонии. Напряжение в отношениях между союзниками росло. Надвигалась гроза.

 

Она и разразилась в ночь на 30 июня 1913 г., когда болгарские войска атаковали сербские позиции на реке Брегальница. Началась Вторая Балканская война. Болгарии в ней, кроме Сербии и Греции, противостояли Румыния и недавно побежденная Турция. Боевые действия закончились быстро. И в результате — София потеряла почти все, что приобрела накануне. Бухарестский мирный договор от 10 августа 1913 г., юридически закрепивший итоги обеих войн, признал за Сербией Вардарскую Македонию и Старую Сербию (нынешние Косово и Метохию). Таким образом, южный «аспект» сербского национального вопроса, в том виде, как его понимало руководство страны, был решен.

 

После впечатляющих сербских побед на полях Балканских войн конфликт Вены с Белградом становился в перспективе неизбежен. Австро-Венгрия не желала терпеть у своих границ усилившееся Королевство, само существование которого пробуждало у ее югославянских подданых центробежные настроения. Целостность двуединой монархии во многом зависела теперь от того, сможет ли она сломить резко возросшую сербскую силу и нейтрализовать ее влияние. Заручившись поддержкой Германии, Вена ожидала повода для «похода на юг». Сараевский атентат показался ей довольным... [48]

 

 

48. Руководство Сербии, которую часто обвиняли и обвиняют в провоцировании мировой войны (из новейших «критиков» см.: Романенко С.А. Югославия: кризис, распад, война. Образование независимых государств. М., 2000. С. 35, 314), рассуждало в ее канун совсем по-другому. Считая столкновение с Веной неизбежным, Пашич тем не менее стремился всячески оттянуть его. «В наших интересах, — говорил он, — чтобы Австро-Венгрия просуществовала еще лет 25—30, дабы мы смогли так "переварить" наши новые территории на юге, что вопрос об их принадлежности уже никем и никогда не мог бы быть поставлен заново» (Никола П. Пашић (10 децембар 1926 — 10 децембар 1936). Београд, 1937. С. 246). Кроме того после двух войн страна явно нуждалась в мирной передышке. Но таковой она не получила.

 

 

56

 

* * *

 

С началом войны «югославянский вопрос» был поставлен открыто. В Нишской декларации, зачитанной Пашичем и принятой скупщиной 7 декабря 1914 г., депутаты определили в качестве главной задачи Сербии освобождение и объединение в едином государстве всех сербов, хорватов и словенцев. Вопрос этот имел свою предысторию.

 

На рубеже XIX-XX вв. представления о «народном единстве» сербов, хорватов и словенцев были достаточно распространены в кругах югославянской интеллигенции. В сербском обществе «югославянская идея» начинает пользоваться популярностью уже после Майского переворота 1903 г. Особый отклик мысль о единстве, согласно которой сербы, хорваты, словенцы объявлялись «тремя племенами одного народа», нашла среди студенческой молодежи и интеллектуалов — их главным рупором стал журнал «Српски Книжевни Гласник» («Сербский литературный вестник»), возглавлявшийся известным литературным критиком и общественным деятелем Йованом Скерличем. Скерлич и его единомышленники, полагая главным критерием любой нации наличие единого языка, рассматривали все населенные югославянами территории на Балканах (несмотря на разделяющие их государственные границы) единым этно-языковым пространством, где обитал единый же «трехименный народ» [49].

 

Представители же хорватской и словенской интеллигенции, напротив, считали возможным сплочение югославян под скипетром династии Габсбургов, но при условии дарования им тех же политических прав, какие имели немцы и мадьяры. И в этой связи они требовали замены дуализма австровенгеро-югославянским триализмом. Немалое их число приветстсвовало оккупацию, а затем и аннексию Боснии и Герцеговины, видя в том усиление славянского фактора в монархии и пролог ее внутренней перестройки. Что же касается австрийских и венгерских сербов, то многие из них с нескрываемой симпатией смотрели в сторону Белграда.

 

Вместе с тем, следует особо подчеркнуть, что все разговоры о «югославянском единстве» велись накануне войны в основном в интеллигентской и студенческой среде. В белградских же коридорах власти о нем не было принято говорить вслух. Приоритет отдавался более насущным и жизненным задачам — освоению и обустройству новых территорий на юге и гармонизации отношений с Черногорией в условиях, когда оба независимых сербских королевства наконец-то соприкоснулись своими границами. О том, насколько более важными были для Пашича переговоры о реальном сближении Сербии и Черногории по сравнению с абстрактными лозунгами единства югославян, свидетельствует и российский посланник в Белграде Н.Г. Гартвиг. Сообщая в начале апреля 1914 г. в МИД о начавшемся диалоге, дипломат отмечал, что «Пашич находил желательным оставить ныне в стороне все заботы о

 

 

49. Екмечић М. Стварање Југославије. Београд, 1989. Књ. 2. С. 670.

 

 

57

 

"неосвобожденных еще сербских братьях и целом югославянстве", а подумать о мерах, которые на деле скрепили бы узы единокровных народов (сербов и черногорцев. — А.Ш.)» [50].

 

Итак, очевидно, что даже при наличии определенного югославянского «крена» в общественном мнении (явно усилившегося после побед в Балканских войнах), Пашич в своей реальной политике отдавал предпочтение решению внутрисербских, назовем это так, проблем. Югославянская же перспектива лежала для него далеко за «всесербским» горизонтом. И вряд ли вообще предполагал сербский премьер, которому в год начала войны исполнилось 70 лет, что он и современное ему поколение политиков окажутся не только свидетелями, но и активными участниками югославянского объединения. Саму возможность реализации этой идеи он, казалось, добровольно отдавал в руки будущих генераций. Но история распорядилась по-другому...

 

Как бы там ни было, — с началом войны «югославянский вопрос» был поставлен сербским руководством. Однако, в условиях вооруженного противостояния он оказался в очевидной зависимости от военно-политической конъюнктуры. Можно даже говорить о его использовании в политических целях. Не секрет, что в противоборстве с Австро-Венгрией Пашич рассчитывал на ее югославянских подданных, как на потенциальных союзников. По свидетельству секретаря сербского лидера, декларация о военных целях Белграда приобрела югославянскую «упаковку» лишь после того, как Пашича убедили в том, что «это поможет Сербии в войне, так как вызовет выступление югославянских и иных славянских народов Австро-Венгрии» [51].

 

Представители самих этих народов не остались в стороне от заявленной позиции властей Сербии. В начале мая 1915 г. в Лондоне был основан Югославянский комитет; который возглавил Анте Трумбич — хорват из Далмации. Опираясь на идею «народного единства» сербов, хорватов и словенцев, члены Комитета высказались за поражение Австро-Венгрии в войне и объединение ее югославянских областей с Сербией в рамках единого государства. Мотивами такого стремления являлись опасность германизации и мадьяризации югославян монархии, а также желание консолидировать внутри него все до того разделенные хорватские и словенские земли.

 

Агитация Комитета за государственно-политическое единство югославян была поставлена на широкую ногу. Но что же лежало в ее основе, какова была конечная цель единения?.. О том «комитетчики» предпочитали не распространяться в дискуссиях с сербами, но активно рассуждали в сообществе дипломатов Антанты. Так, в Петербурге член Комитета Франо Супило особо отмечал, что слияние хорватов с сербами «должно принять форму, обеспечивающую перевес культурного миросозерцания хорватов над нынешними

 

 

50. Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и Временного правительств. 1878—1917. (Далее — МОЭИ). Серия III. М.; Л., 1933. Т. 2. С. 220 (Н.Г. Гартвиг - С.Д. Сазонову. Белград, 7 апреля 1914 г.).

 

51. Милојевић П. О људима и чудима. Београд, 1982. С. 42.

 

 

58

 

стремлениями сербов», подчеркивая «европейский оттенок цивилизации хорватов в противоположность культуре сербской» [52].

 

И в других союзных столицах послы Комитета развивали эту же мысль. Дэвид Ллойд Джордж вспоминал, что в меморандуме британского Форин оффис о возможном территориальном переустройстве в Европе (подготовленном осенью 1916 г.) — в части, касающейся будущего югославян Австро-Венгрии, констатировалась: «Цель, которую поставили себе югославяне, — это освобождение всех сербов, хорватов и словенцев от власти Австро-Венгрии или другой державы и объединение их в едином государстве. Они желают, однако, свободного и добровольного объединения, а не такого, которое было бы навязано им извне и предполагало подчинение одной части другой. Хорваты и словенцы, без сомнения, восхищаются боевыми успехами Сербии и надеются, что она поможет им освободиться; но, с другой стороны, они считают себя выше сербов по своей культуре и образованности и полагают, что это превосходство обеспечит за ними руководящую роль в будущей конфедерации южных славянских государств.» [53].

 

Итак, мотивы объединительных стремлений хорватской эмиграции вроде ясны — консолидировать все хорватские и словенские земли в рамках единого югославянского государства и обеспечить преобладание в нем «европейского» мировоззрения тех же хорватов и словенцев.

 

Как видим, между «сербиянцами», с одной стороны, и хорватами и словенцами, с другой, при ясно выраженной воле к единству, с самого начала ощущалось скрытое соперничество по вопросу — кто же будет гегемоном объединения? Это соперничество, имевшее, кстати, весьма глубокие корни, выплеснулось наружу в начале 1916 г., когда Сербия была занята австро-германскими и болгарскими войсками, а ее правительство, король и остатки армии находились в изгнании — на острове Корфу. О резко возросших амбициях хорвато-словенской эмиграции наглядно свидетельствует «Дополнительный меморандум Югославянского комитета», переданный французскому правительству 13 марта 1916 г.

 

По мысли Комитета, так как оккупированная Сербия и югославянские области Австро-Венгрии сравнялись в своем политико-юридическом статусе («абсолютно все югославянские земли без исключения теперь находятся под властью неприятеля»107), то сербское правительство должно потерять свое положение монопольного политического фактора юнионистского движения и единственного выразителя в союзных столицах «общей» воли всех «трех племен одного народа». На практике это означало стремление эмигрантов добиться от стран Антанты признания Югославянского комитета в качестве

 

 

52. МОЭИ. Серия III. М.; Л., 1935. Т. 7. Ч. 1. С. 479 (беседа Ф. Супило с К.Н. Гулькевичем 14 марта 1915 г.).

 

53. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. М., 1957. Т. 1. С. 38, 43-44.

 

54. Dokumenti o postanku Kraljevine Srba, Hrvata i Slovenaca. 1914-1919. Sabrao F. Sisic. Zagreb, 1920. S. 50.

 

 

59

 

политического органа, равного по значению и весу сербскому правительству. С другой же стороны, перед нами — попытка его лидеров «лишить» Сербию роли Пьемонта, т.е. объединителя югославянских земель (каковая идея, заметим, ранее ими разделялась), и объявить теперь уже Хорватию первым претендентом на роль «собирателя» югославян.

 

Понятно, что подобные новации хорватских и словенских деятелей не радовали Николу Пашича, который трактовал роль Югославянского комитета совсем по-иному и отнюдь не желал воспринимать эту эмигрантскую организацию (основанную, кстати, на сербские деньги), как единственного представителя австро-венгерских югославян. Полагая «попечительство» над сербами, хорватами и словенцами Дунайской монархии прерогативой руководства Сербии, он попытался низвести Комитет до роли всего лишь одной из его внешнеполитических структур, а потому длительное время воздерживался от каких бы то ни было официальных шагов в сторону А. Трумбича и компании. Только более года спустя, в мае 1917 г., на Корфу, представителями сербского правительства и Югославянского комитета была подписана известная Корфская декларация, в которой стороны однозначно высказались за создание единого государства сербов, хорватов и словенцев. Почему же теперь Пашич пошел на сближение с Комитетом и установил с ним официальные контакты?

 

Все дело, как представляется, в том, что коренным образом изменились внешние обстоятельства. Речь идет о крахе в марте 1917 г. императорской России — главного союзника Сербии и Пашича. До Февральской революции Пашич, предполагавший, что именно Россия в конце войны сможет поставить перед союзными державами австро-венгерский вопрос во всем его объеме (быть или не быть монархии Габсбургов, а если быть, то в каком виде) и защитит при этом жизненные интересы Сербии, не желал себя связывать какими-то посторонними обязательствами. Но когда Петроград фактически вышел из игры, и «его голос потерял свой вес и значение в решении международных проблем, — как писал премьер принцу-регенту Александру Карагеоргиевичу в августе 1917 г., — стало очевидно, что остальных наших союзников: Францию, Англию, а тем более Италию меньше всего заботят сербские интересы» [55]. Что же сербам оставалось делать в такой ситуации? Только одно — последовать рекомендации генерала Михаила Рашича тому же регенту от 20 марта: «Не следует себя обманывать, Ваше Высочество. Сейчас, когда мы лишились опоры в лице русского императора Николая, нам надо действовать самим» [56]. Вследствие этого, Пашичу пришлось перестраиваться на ходу — в лице Югославянского комитета был найден новый союзник, а совместная Корфская декаларация была призвана поставить перед правительствами

 

 

55. Дипломатска преписка српске Владе. 1917. Збирка докумената. Крагујевац, б/г. С. 193.

 

56. Там же. С. 128.

 

 

60

 

стран Антанты австро-венгрский вопрос от имени нового же политического тандема. Кроме того, не явилось ли ее принятие и неким превентивным шагом? Ведь в начале 1917 г. ходили упорные слухи о предстоящей в Сараево коронации императора Карла Габсбурга югославянским королем.

 

Как бы там ни было, совместное заявление на Корфу стало для Пашича не более, чем следствием изменившейся политической конъюнктуры. Далее него дело не пошло. Он продолжал маневрировать. А потому и не кажется чем-то удивительным его резкий «вираж» в сторону от «согласованной» югославянской позиции в начале 1918 г., когда США и Англия сочли вдруг целесообразным сохранение Австро-Венгрии (выступление Дэвида ЛлойдДжорджа в Палате Общин 5 января и знаменитые «14 пунктов» Вудро Вильсона). Реагируя на этот поворот, Пашич срочно дал команду сербским дипломатам в Лондоне и Вашингтоне поднять вопрос о Боснии и Герцеговине, чтобы обеспечить Сербии хоть что-нибудь в той ситуации.

 

Югославянские же деятели, полагавшие, что отделение Боснии и Герцеговины от Монархии привело бы к ослаблению в ней славянского элемента и, следовательно, к уменьшению шансов на благоприятный исход в борьбе за автономию югославянских областей в ее рамках, упрекали Пашича за то, что, колебнувшись в сторону «Великой Сербии», он нарушил югославянскую солидарность. Для того же подобная постановка вопроса являлась чистой абстракцией. Отнюдь не «"Великая Сербия" или Югославия» была главной дилеммой, стоявшей тогда перед ним; сохранится (а если да, то в какой форме) или распадется Австро-Венгрия в результате войны — так ее можно озвучить. Причем в глубине души Пашич вряд ли был уверен, что она обязательно развалится. Отсюда и его мгновенная реакция на ход англо-американской дипломатии. Когда же союзники, наконец, утвердились в своем решении «разменять» Австро-Венгрию на несколько «национальных» государств, Пашич вернулся к своему «югославизму». Как видим, его политика была весьма гибкой. Стремясь при любом раскладе обеспечить интересы Сербии и сербского народа, он, в зависимости от изменений международной обстановки, «колебался» от широкой опции до узкой и обратно...

 

Кстати, должно заметить, что упрекавшие сербского премьера в нарушении так называемой «югославянской солидарности» деятели Лондонского комитета сами были отнюдь не безгрешны. Так, 14, 24 и 30 октября 1918 г. Анте Трумбич, через британскую военную миссию, направил тайные инструкции активисту Югославянского Народного Веча в Вашингтоне дону Нико Гршковичу, где требовал издействовать интервенцию США, вкупе с последующей оккупацией ими «главных пунктов в Далмации, Истрии, Хорватии и Словении. При этом важно, чтобы ни итальянские, ни сербские войска не были употреблены, чего можно добиться только авторитетом Соединенных Штатов» [57]. Где же здесь «принципы Корфу»?.. Перед нами — все

 

 

57. См.: Leontic Lj. Simpozijske teze (Neka zapazanja iz istorije ujedinjena jugoslovenskih naroda) // Jугословенски народи пред први светски рат. Београд, 1967. С. 494.

 

 

61

 

те же «игры в прятки» с сербами, подтверждающие тщательно скрытую за «югославянской» ширмой одну из констант в стратегии Комитета: желание до поры до времени их использовать («удачная ставка на Сербию») для дальнейшей реализации «собственных крайне национальных стремлений хорвато-словенской группы», как в свое время подчеркивали русские дипломаты [58]. Но, это к слову.

 

Финал известен. Вслед за империей Романовых рухнула монархия Габсбургов. Ее югославянские области 1 декабря 1918 г. объединились с Сербией и Черногорией в единое государство — Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев.

 

 

ЗАКАТ

 

В 1919 г., в качестве главы югославянской делегации, Пашич присутстсвовал на Парижской мирной конференции, где отстаивал интересы нового отечества решительно и талантливо. По словам Д. Ллойд-Джорджа, «Пашич был одной из наиболее красочных фигур конференции, и ни одна страна не могла похвастать более талантливым, более проницательным, более упорным защитником своих притязаний» [59]. В конечном итоге, ему удалось отстоять большинство тех самых притязаний и добиться международного признания объединенного королевства югославян. Это был его звездный час — сербский народ смог, наконец, собраться под одной крышей. Задача всей жизни была выполнена. Ему казалось, навсегда. Но трудности подстерегали с другой стороны.

 

Образование единого югославянского государства, увы, не означало достижения ожидаемой гармонии в отношениях между вошедшими в его состав «тремя племенами одного народа». Будущее устройство только что обретенной общей родины виделось из Белграда, Загреба и Любляны по-разному. В борьбе за конституцию Королевства СХС столкнулись унитаристские устремления одних и федералистский настрой других.

 

Никола Пашич, до конца жизни остававшийся убежденным государственником, узрел в требовании федерализации Югославии, что для него было одним из синонимов сепаратизма (каковой также имел место), открытую угрозу государственному единству. В таких условиях, по словам биографа, «он стал консервативным, а иногда, как в 1921 г., и самым консервативным его охранителем» [60].

 

 

58. «Главнейшие задачи юго-славян». Донесение российского консула в Питтсбурге Г.В. Чиркова в посольство России в Вашингтоне. 1916 г. (Публикация А.Л. Шемякина) // Исторический архив. 1994. № 3. С.113.

 

59. Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных договорах. М., 1957. Т. 2. С. 44.

 

60. Казимировић В. Никола Пашић и његово доба. 1845—1926. Београд, 1990. Т. 1. С. 10.

 

 

62

 

28 июня 1921 г. Учредительное Собрание приняло Видовданскую конституцию, юридически закрепившую централизованное устройство Королевства СХС с сербской династией Карагеоргиевичей во главе. Принятие Основного Закона, несмотря на то, что хорватские и словенские депутаты проголосовали против, Пашич, наверное, мог внести в реестр своих тактических побед. Однако главная его ошибка заключалась в том, что он воспринимал хорватскую оппозицию — наиболее мощную и активную, как обычную парламентскую фронду, которую возможно победить фракционными комбинациями и рутиной голосований. Оппозиция же хорватских политиков унитаризму (прибегавших нередко к открыто антигосударственным призывам) отражала движение целого народа, против чего обычная парламентская тактика, как правило, не помогает.

 

Сама жизнь, таким образом, наносила удар по «трехименной» теории.

 

По С. Йовановичу, «Королевству СХС был необходим или пророк югославизма, который мог бы зажечь своим воодушевлением и верой как сербов, так и хорватов, или конструктивный политик, который смог бы примирить сербо-хорватские противоречия в рамках какого-то государственноправового компромиса. Пашич же не был ни тем, ни другим» [61]. Точно. Он оставался традиционным человеком XIX века.

 

История любит парадоксы. В случае с Николой Пашичем он заключался в том, что унитарист и жесткий защитник государственного единства попрежнему оставался заядлым конституционалистом. И это не могло не привести его к столкновению с королем Александром Карагеоргиевичем, чьи авторитарные замашки становились все более откровенными. В год своей кончины Пашич — этот «последний из могикан», которому уже перевалило за восемьдесят, говорил о необходимости создания широкой коалиции различных партий для отпора надвигающемуся режиму личной власти. Как и в свои ранние годы, он был готов бороться против самовластия монарха, отстаивая конституцию и прерогативы народного представительства.

 

Однако, борьбе так и не суждено было начаться. 10 декабря 1926 г., в возрасте 82 лет, Никола Пашич скончался. По словам Йована Дучича, «когда разнесся слух, что Пашича нет в живых, вся страна почувствовала, что теперь все пойдет наперекосяк. И не обманулась. Приближался хаос» [62]. Отбросив преувеличения, свойственные натурам творческим, заметим, что автор данной сентенции знал, о чем говорил. И не он один — «Со смертью Николы умерло и счастье.» [63].

 

 

61. Јовановић С. Никола Пашић... С. 281.

 

62. Дучић Ј. Личност Николе Пашића // Дучић Ј. Сабрана дела. Сарајево, 1969. Књ. 6 (Стазе поред пута). С.198.

 

63. Цит. по: Зундхаузен Х. Историја Србије од 19. до 21. века. Београд, 2009. С. 288.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]