Балканскія впечатлѣнія. Въ моихъ скитаньяхъ

Александръ Амфитеатровъ

 

3. Бѣлградъ и король Александръ.

 

 

Я засталъ Бѣлградъ въ медовомъ мѣсяцѣ упоенія новою конституціею и надеждъ, на нее возлагаемыхъ. Конечно, всякій медъ—не безъ горечи, и улсе тогда существовала довольно значительная ультра-радикальная группа, которой «двудомная система» не доставляла ни малѣйшаго утѣшенія и удовольствія, а «фузія», т. е. сліяніе напредняковъ съ радикалами, представлялась противоестественною, неискреннею, а потому и малонадежною, и недолговѣчною. Будущее показало, что эти скептики были совершенно правы. Но въ общемъ, не заглядывающемъ вдаль большинствѣ было торжество, ликованіе и лобызаніе веліе. Даже слишкомъ много торжества!

 

— Знаете ли, что наше настроеніе сеінчасъ напоминаетъ?—сказалъ мнѣ одинъ сербъ-скептпкъ, русскій воспитанникъ.—Тотъ моментъ изъ басни «Квартетъ», когда мартышка разсадила звѣрей-музыкантовъ заново, по-своему, и хвастается:

 

Теперь пойдетъ ужъ музыка не та,

У насъ запляшутъ лѣсъ и горы...

 

— А вамъ не вѣрится, что музыка будетъ не та, и лѣсъ и горы готовятся въ пляску?

 

Сербъ пожалъ плечами и сказалъ:

 

— Подождемъ и послушаемъ, какъ квартетъ заиграетъ осенью, когда будутъ выборы.

 

Объединительная прокламація, выпущенная въ видѣ редакціонной программы новаго правительственнаго органа, газеты «Дневникъ» не имѣла особенно яркаго успѣха

 

 

82

 

и не внушила населенію твердаго довѣрія и симпатій. Въ публикѣ повторялось мнѣніе, что фузіонисты не могли получить согласія принять всю ихъ программу цѣликомъ отъ такихъ важныхъ и серьезныхъ государственныхъ людей, истинныхъ столповъ сербской правительственной жизни, какъ Новаковичъ и Савва Груичъ. Они-де помянуты какъто въ уголкѣ, глухо и робко,—очевидно, что реформа партій встрѣтила съ ихъ стороны лишь полусогласіе, а не сочувствіе, выжидательную терпимость, а отнюдь не энтузіазмъ.

 

Во главѣ сербскаго кабинета стоялъ dr. Михаилъ Вуичъ, профессоръ политической экономіи, молодой еще ученый, съ европейскою извѣстностью. Курсъ его лекцій, представляющій весьма цѣнный научный трудъ, переведенъ на нѣсколько европейскихъ языковъ. Веселый, красивый, энергичный Вуичъ — и умнымъ подвижнымъ лицомъ своимъ, озареннымъ блестящими черными глазами, и крупною фигурою, и непринужденными манерами хорошо воспитаннаго человѣка, и быстрою, эффектною, полною изящныхъ образовъ и оборотовъ рѣчью — живо напомиилъ мнѣ нашего, незабвеннаго для каждаго студента-москвича начала восьмидесятыхъ годовъ, Максима Максимовича Ковалевскаго. Вуичъ — превосходный ораторъ и пользуется—повидимому, вполнѣ заслуженно—репутаціею обаятельнаго человѣка. Познакомившись съ нѣсколькими радикалами, я убѣдился, что они просто влюблены въ Вуича, и что личное его очарованіе въ весьма значительной долѣ цементируетъ вновь созданную правительственную унію. Я неоднократно слышалъ фразы, въ родѣ:

 

— Никогда бы я не пошелъ на службу къ этому правительству компромиссовъ, если бы не Миша Вуичъ.

 

— Оплошалъ Миша Вуичъ, что согласился на двудомную конституцію,—но ужъ теперь нечего дѣлать. Хорошо, что онъ у власти. Это — гарантія. Надо поддержать Мишу Вуича.

 

 

83

 

Другой сильный двигатель сербской политики—министръ народнаго просвѣщенія г. Павле Маринковичъ, напреднякъ-фузіонистъ. Это—личный другъ короля, редакторъ, а нѣкоторые увѣряютъ, что и авторъ новой конституціи (1901 г.). Онъ былъ адвокатомъ, журналистомъ — теперь ворочаетъ государствомъ [*]. Маленькій человѣкъ, съ огромнымъ Бисмарковымъ лбомъ, онъ отличенъ изъ толпы «лица не общимъ выраженіемъ». Изъ долгаго разговора съ г. Маринковичемъ я убѣдился, что помимо природной живости ума, наблюдательнаго и вдумчиваго, онъ обладаетъ широкимъ и разностороннимъ образованіемъ. Къ конституціонной реформѣ онъ относится съ истинно-родительскимъ оптимизмомъ, и всякое скептическое замѣчаніе насчетъ ея, видимо, ранить его въ сердце. Въ противность Вуичу, который откровенно сознается, что теоретически онъ противъ двудомной системы, и что согласился онъ на ея принятіе лишь въ виду исключительныхъ практическихъ и, надо надѣяться, временныхъ условій, молившихся сейчасъ въ Сербіи, — Маринковичъ — прямой и убѣжденный сторонникъ двухъ палатъ, увѣренный, что сенатъ прекрасно выполнитъ ту роль регулятора политическихъ страстей, которой ждутъ отъ него король и народъ.

 

Радикалы высказывали упованія, что сенатскій регуляторъ будетъ умѣрять политическія смуты не только внизу, то-есть въ скупщинѣ, но и вверху, то-есть, въ случаѣ надобности, окажется въ состояніи проявить дѣятельное сопротивленіе возможному произволу королевской власти.

 

— Сенатъ — ручательство, что мы не будемъ имѣть второго Милана, — говорили они.

 

 

*. Ворочалъ очень недолго. Какая-то «дамская исторія», доходившая до дуэли, заставила его разстаться съ кабинетомъ на первыхъ же порахъ министерства. Но закулисное вліяніе М—ча осталось въ силѣ. Поэтому я и рѣшилъ сохранить въ текстѣ старыя строки объ этомъ эфемерномъ министрѣ. Его негласная роль была важнѣе многихъ гласныхъ, и не знаю, пересталъ ли онъ ее играть. (1903).

 

 

84

 

Скептики, однако, и тутъ возражали, что королевская власть очень хорошо обезпечила себѣ въ сенатѣ вѣчное большинство: вѣдь 30 сенаторовъ назначаются пожизненно самимъ королемъ, а выборныхъ только 18.

 

— Оставляя въ сторонѣ республиканскія мечтанія,— говорилъ мнѣ профессоръ Вуичъ, — я вижу въ нашей правительственной реформѣ ту хорошую сторону, что она, хотя и не гарантируетъ нашей демократіи большой свободы развитія, но, по крайней мѣрѣ, является довольно надежною страховкою противъ опасности сдѣлаться игрушкою цезаристическаго авантюризма, подобіе котораго уже нарождалось при Миланѣ.

 

Всѣ офиціальныя бумаги въ Сербіи, визитныя карточки служащихъ во всѣхъ правительствеиныхъ вѣдомствахъ и учрежденіяхъ, офицерскія и чиновничьи униформы были облечены въ трауръ по Миланѣ— самый формальный и неискренній политическій трауръ въ исторіи нашего времени! Потому что не было серба, который явно или тайно не радовался бы его смерти. Въ разговорахъ съ великими и съ малыми я одинаково слышалъ откровенныя фразы:

 

— Богъ сжалился надъ Сербіей и взялъ къ себѣ Милана.

— Какъ во-время умеръ Миланъ!

 

И даже въ высшемъ, министерскомъ кругу раздавались политическая остроты, что, молъ, вотъ —Сербія, измученная, потерявшая всѣ средства и голову, совсѣмъ было ринулась въ пасть Австріи: глотай! твое счастье!

 

Но тутъ король Миланъ нашелъ, что пора и ему совершить для Сербіи хоть какой-нибудь патріотическій поступокъ: онъ взялъ и умеръ. Да еще какъ ловко умеръ-то: въ Австріи,—и далъ предлогъ Францу-Іосифу смертельно оскорбить нашего короля, отказавъ ему въ правѣ перевезти прахъ отца для погребенія въ сербской землѣ. Король теперь слышать равнодушно не можетъ объ Австріи и ея

 

 

85

 

императорѣ, —а это лучшая гарантія, что мы останемся вмѣстѣ съ Россіей.

 

«Остаться вмѣстѣ съ Россіей»—было всеобщимъ задушевнымъ желаніемъ, общимъ, громко и твердо провозглашаемымъ девизомъ.

 

— Мы стоимъ на границѣ политическихъ жизни и смерти,—говорили бѣлградцы.—Жить мы можемъ, только ухватившись за руку Россіи. Отдернетъ она свою руку или мы сами потеряемъ ее по нелѣпому капризу, какъ было при Миланѣ,—и мы должны умереть, какъ свободная нація, какъ народъ будущаго: нашъ удѣлъ—политическое и экономическое рабство у Австрія, нѣмецкіе кандалы.

 

При томъ рѣзкомъ противу-австрійскомъ настроеніи, какое засталъ я въ Бѣлградѣ, сербамъ, конечно, оказалось неизбѣжнымъ вызвать, — по пословицѣ: «какъ аукнется, такъ откликнется»,—подобное же рѣзкое настроеніе противъ сербовъ въ Австріи. Дѣйствительно, австрійцы тогда и говорили, и писали о Сербіи, сербскомъ пародѣ, сербскомъ королѣ, о королевѣ Драгѣ, Богъ знаетъ что.

 

А тутъ еще подоспѣлъ пресловутый скандалъ съ ложною беременностью... Противно было читать, какъ газетная «злоба дня», въ особенности устами австрійской печати, трепала имя и репутацію женщины, врываясь въ интимнѣйшую сторону ея жизни, смакуя и расписывая чуть не альковныя тайны. Бѣдная Драга! Послѣдняя работница-поденщица въ сербскомъ государствѣ имѣетъ естественное, человѣческое право на уваженіе и скромность въ отношеніи къ ея женской физической жизни, но королевѣ сербской въ томъ отказано: она почему-то очутилась внѣ общаго закона. Надъ нею и несчастіемъ ея злорадно острили, издѣвались, сплетничали и намекали мерзости. Бѣдный король Александръ! Послѣдній нищій въ его государствѣ можетъ найти управу самосудомъ или у власти противъ негодяя, который, подглядывая въ щелку за женою его, сталъ бы распространять гадкіе слухи о ея тѣлѣ, недостаткахъ,

 

 

86

 

привычкахъ, болѣзняхъ, по король сербскій оказался безсиленъ противъ Загорѣцкихъ, преслѣдующихъ его семью то былями, раздутыми изъ мухи въ слона, то небылицами, созданными чьимъ-либо злобнымъ и распутнымъ, мстительнымъ воображеніемъ. Кошкѣ и собакѣ никто не препятствуетъ скрыться, чтобы родить, въ темный уголокъ чердака или погреба, гдѣ не увидитъ ея глазъ ни человѣка, ни звѣря, но отъ королевы требуютъ, чтобы самый таинственный и значительный актъ ея женской жизни совершился во всеобщее свѣдѣніе, только что не на глазахъ у всѣхъ,—въ стеклянномъ домѣ. Если бы о женщинѣ частнаго круга доктора сообщили интервьюеру хоть одну десятую тѣхъ слуховъ и толковъ, что занимали въ то время цѣлыя колонны въ газетахъ Вѣны, Будапешта, Рима, —семья могла бы судебно преслѣдовать и газету, и доктора, какъ нарушителя врачебной тайны. Но съ женщиною, имѣвшею несчастье взобраться на королевскій тронъ, стѣсненія излишни.

 

И именно—съ женщиною, взобравшеюся на королевскій тронъ, а не рожденною на немъ. Я увѣренъ, что — будь королева Драга, до брака своего, принцессою крови — ея несчастіе не только не обсуждалось бы въ печати, по было бы совершенно замолчано даже врагами ея, какъ простой физіологическій казусъ, о которомъ неловко распространяться и которымъ совсѣмъ уже гнусно пользоваться въ качествѣ оружія противъ женщины. Нѣтъ династіи, въ которой были бы только счастливыя, легкія рожденія. Надъ царственными семьями такъ же, какъ и надъ семьями простыхъ смертныхъ, тяготѣетъ первобытный библейскій завѣтъ: «Въ болѣзняхъ будеши родити чада». Однако, о томъ, какъ и когда проявляются болѣзни дѣторожденія, общающія единствомъ своимъ королевъ съ поденщицами, не только не «позволительно», но и не принято публиковать во всевѣдѣніе, — въ уваженіе того же стыда, что препятствуетъ порядочному человѣку говорить предъ посторонними о физическихъ женскихъ недостаткахъ своихъ родственницъ, пріятельницъ,

 

 

87

 

знакомыхъ, хотя бы недостатки эти были ему хорошо извѣстны. Какъ будто нѣтъ безплодныхъ принцессъ! какъ будто у принцессъ не бываетъ неправильныхъ родовъ, выкидышей и т. п.! Но когда, гдѣ что-либо подобное вызывало такую гадкую, злую радость, какъ несчастіе Драги? Никогда и нигдѣ. Напротивъ: поскольку такія событія становились извѣстными публикѣ и доступными къ оглашенію въ печати, они всегда обсуждались съ почтительнымъ сожалѣніемъ, съ сочувствіемъ къ женщинамъ, ставшимъ ихъ жертвами. А тутъ — именно восторгъ! Буржуазный, ехидный восторгъ мелкой, пошлой зависти къ человѣку, которому повезло. Такъ вѣдъ и чувствуется между строкъ, въ шипѣніи какой-нибудь «Neue Freie Presse», такъ и слышится:—Хи-хи-хи! А еще королева! хи-хи-хи... Вотъ тебѣ и королева!.. Подленькое, злобненькое, безпросвѣтно буржуазное, захолустное подхихикиванье.

 

Замѣчалась у австрійцевъ большая охота перейти отъ словъ и къ репрессивнымъ дѣйствіямъ, но не находилось рѣшительно никакого предлога. Сербы задались цѣлью обороняться противъ своей мощной и коварной сосѣдки, одѣвшись въ броню пассивной корректности: мыслямъ и чувствамъ своимъ противъ австрійцевъ они волю давали, по рукамъ и языку велѣли быть на привязи. Пресса сербская отвѣчала на самыя злобныя австрійскія выходки сдержанно, вѣжливо, спокойно. Пограничная политика Сербіи уступчиво гнулась предъ австрійскимъ нахрапомъ, какъ пружина, готовая сгибаться до послѣднихъ предѣловъ терпѣнія. Полагаясь на возобновленное дружество съ Россіею, готовая на всѣ жертвы, лишь бы отдохнуть отъ внутреннихъ неурядицъ, благоустроить свой народъ, устранить призраки анархіи и финансоваго кризиса, Сербія зарядилась богатымъ запасомъ смиренія въ дѣлахъ внѣшнихъ. Она молча глотала сосѣдскія обиды, лишь складывая ихъ въ сердцѣ своемъ для отмщенія въ-будущемъ, если Богъ пошлетъ силу. На всѣ австрійскія задиранія отвѣтъ со стороны

 

 

88

 

Сербіи—мертвый молчокъ. Болгаре весьма безцеремонно нарушили сербскую границу,—сербы молчатъ. Румыны, близъ Кладовой, стрѣляютъ въ сербскую рѣчную полицію,—сербы молчатъ. Угнетенія арнаутскія создаютъ огромную и зловѣщую эмиграцію изъ Старой Сербіи въ королевство, албанцы нападаютъ на сербскихъ граничаровъ, убиваютъ стражниковъ,—сербы терпятъ и молчатъ. Страна задалась цѣлью жить въ самое себя, копя свои соки, сбирая силы до тѣхъ поръ, пока не воскреснетъ въ ней нервная энергія, растраченная сперва въ вѣковой борьбѣ за свою свободу, а потомъ—въ полувѣковой толчеѣ политическихъ партійныхъ неурядицъ.

 

 

Я былъ принять королемъ Александромъ въ аудіенціи, продолжавшейся сорокъ три минуты.

 

Отношенія въ бѣлградскомъ конакѣ просты,—гораздо проще, чѣмъ въ софійскомъ, гдѣ этикетъ прежде былъ весьма строгъ, а теперь только довольно строгъ, и—прежде, чѣмъ очутиться въ кабинетѣ князя Фердинанда, —вы должны пройти черезъ нѣсколько придворныхъ инстанцій, передающихъ васъ одна другой съ рукъ на руки. Въ бѣлградскомъ дворцѣ меня встрѣтилъ дежурный офицеръ,—не спросивъ никакихъ пропускныхъ билетовъ и удостовѣреній, ввелъ въ пріемную, гдѣ и оставилъ одного на добрыя двадцать минутъ: я пріѣхалъ раньше назначеннаго срока. Обстановка пріемной весьма богата, въ коврахъ, въ дорогомъ оружіи но стѣнамъ, съ восточными тахтами, усыпанными подушечками, съ множествомъ наргилэ и т. д. Это—отнюдь не залъ «дворца», а просто хорошо убранная комната въ домѣ частнаго человѣка, съ прекраснымъ состояніемъ и художественнымъ вкусомъ. О частномъ же бытѣ, а не о дворцовой натянутости, говорили звуки, доносившіеся ко мнѣ въ мое одинокое ожиданіе. Гдѣ-то за стѣною глухо гудѣлъ оживленный разговоръ: потомъ оказалось, что

 

 

89

 

этотъ гулъ доносился именно изъ кабинета короля, принимавшаго ранѣе меня министра народнаго просвѣщенія, г. Маринковича. Съ другой стороны, за дверями, завѣшанными портьерою, шаркали половыя щетки, и прислуга, не стѣсняясь, громко переговаривалась между собою. Все это вмѣстѣ производило впечатлѣніе дома съ широко растворенными дверями. Видно, что король Александръ не боится своихъ посѣтителей и не принимаетъ въ отношеніи ихъ никакихъ предосторожностей [*]. Въ двадцать минуть, которыя я просидѣлъ одинъ-одинешенекъ, безъ всякаго надзора,— лишь подъ самый конецъ ожиданія пришелъ какой-то почтенный старичекъ, тоже получившій аудіенцію,—даже самый неловкій злоумышленникъ, конечно, успѣлъ бы начинить динамитомъ всѣ наргилэ, тумбочки и бездѣлушки красивой комнаты, въ количествѣ, совершенно достаточномъ, чтобы взорвать на воздухъ три четверти маленькаго Бѣлграда.

 

Пришелъ гайдукъ, здоровый, толстомордый парень, съ плечами въ косую сажень, поклонился, широко распахнулъ дверь, сказалъ:

 

— Извольте!

 

И вотъ—черезъ маленькія сѣни—я въ скромномъ маленькомъ кабинетѣ маленькаго сербскаго короля, и онъ самъ встаетъ ко мнѣ навстрѣчу изъ-за маленькаго письменнаго столика.

 

Король Александръ, вслѣдствіе небольшого роста и— употребляя выраженіе старое, но вполнѣ подходящее въ данномъ случаѣ,—субтильнаго сложенія, кажется еще моложе своихъ двадцати шести-семи лѣтъ. Мое первое впечатлѣніе было: «какой чернёнькій мальчикъ!» Одѣтъ онъ былъ въ черный сюртукъ, что опять-таки придавало ему видъ частнаго человѣка: всѣ мы такъ привыкли, во всѣхъ странахъ Европы, соединять съ представленіемъ о государѣ блескъ военнаго мундира.

 

 

*. Время это осталось позади. Теперь совсѣмъ уже не то... (1903).

 

 

90

 

Портреты короля Александра мало похожи. Въ натурѣ онъ гораздо благовиднѣе, чѣмъ передаетъ его черты фотографія. Къ тому же, снимаясь почему-то почти всегда въ профиль, который у него вовсе не античный, онъ закрываетъ дужкою pince-nez свои прекрасные, темнокаріе глаза съ серьезнымъ взоромъ человѣка, испытавшаго въ жизни больше невзгодъ и страданій, чѣмъ обѣщали ему и его положеніе, и его, до сихъ поръ еще зеленая, молодость. Въ тѣ годы, когда бы ему еще развиваться и наслаждаться жизнью, въ качествѣ веселаго юнаго юнкера, король Александръ былъ уже героемъ тяжелыхъ государственныхъ и семейныхъ драмъ, претерпѣвать которыя не дай Богъ никакому юношѣ. И драмы эти оставили на немъ свою печать. Повторяю: у него глаза душевно усталаго человѣка. Онъ смотритъ рѣшительно, говоритъ твердо и смѣло, но вы чувствуете: эти рѣшительность, твердость, смѣлость непрочны; онѣ построены на шаткомъ фундаментѣ цѣлаго ряда крушеній житейскихъ,—предъ вами человѣкъ, глубоко разочарованный въ людяхъ своего прошлаго, сжегшій всѣ свои корабли, чтобы, махнувъ рукою на ихъ ни къ чему непригодный пепелъ, начать строить новые. И, притомъ, не очень-то вѣритъ онъ и въэту свою постройку... Нервенъ онъ страшно, и неудивительно, что, подъ фотографическимъ аппаратомъ, отъ всѣмъ знакомаго, щемящаго чувства ожиданія, лицо короля всегда успѣваетъ сморщиться въ непріятную гримасу. Такихъ людей надо фотографировать моментально и лучше всего, когда они того не подозрѣваютъ. Слушаетъ король внимательно и спокойно, какъ будто запоминая урокъ, который надо будетъ отвѣчать,—говоритъ же необычайно быстро, сопровождая почти каждую фразу рѣзкимъ, но неувѣреннымъ жестомъ, угловатость котораго говоритъ и о молодости, и о дурномъ зрѣніи. Манеры его несвободны. Въ нихъ сказывается позднее перевоспитаніе короля для положенія, которое онъ занялъ раньше, чѣмъ ждали. Дѣтство Александра —

 

 

91

 

не изъ радостныхъ. Онъ росъ ребенкомъ запущеннымъ, съ воспитаніемъ его долго небрежничали.

 

— Помилуйте! Онъ, среди разговора, на полъ плюетъ!.. ужасался одинъ изъ русскихъ дипломатовъ, знавшій Александра еще совсѣмъ мальчикомъ.

 

Для начала я поблагодарилъ короля за пріемъ. Онъ отвѣчалъ:

 

— Я очень радъ принять васъ. Вы русскій журналиста. А съ тѣхъ поръ, какъ Сербія и Россія идутъ въ политическихъ вопросахъ рука въ руку, надо, чтобы Россія имѣла совершенно ясное и откровенно высказанное представленіе о томъ, что дѣлаетъ и думаетъ Сербія.

 

Я высказалъ королю нѣсколько теплыхъ словъ по поводу того поворота къ руссофильско-національной политикѣ, который такъ твердо и искусно выполнило сейчасъ его правительство, и по поводу явнаго для всякаго очевидца внутренняго умиротворенія страны черезъ только-что объявленную конституцію.

 

Король отвѣчалъ:

 

— Что касается первой половины вашихъ словъ, скажу: я вовсе не первый, кто понялъ необходимость такой политики; ея желали и моя мать, и мой отецъ (?); но они не могли вступить на путь, котораго желали,—а для меня обстоятельства сдѣлали это возможнымъ и удобнымъ. Я убѣдился, что для Сербіи возможны лишь два способа существованія: или отказаться отъ націоналыіой идеи и дать дорогу на Балканскій полуостровъ германскому началу, почтительно предъ нимъ сторонясь и ему услуживая, или всѣми силами народными и правительственными встать за національную идею и примкнуть къ Россіи, матери-покровительницѣ всего славянства. Двадцатилѣтній опытъ долженъ былъ убѣдить насъ въ полной несостоятельности перваго способа: народъ не хочетъ швабовъ, не хочетъ Австріи, —ихъ нельзя сдѣлать здѣсь популярными, если бы мы даже того хотѣли. Сербъ—прежде всего, всюду и вездѣ

 

 

92

 

сербъ, славянинъ, сербомъ и славяниномъ хочетъ быть и останется. И правительство, которое желаетъ быть народнымъ, а только народное правительство можетъ быть сильнымъ въ нашей странѣ, не въ состояніи проводить въ жизнь эту антипатичную, мертвую политику. Оно должно быть національнымъ, оно должно быть славянскимъ, оно должно опираться не на Австрію, вносящую къ намъ идеи и рабство германизма, но на Россію, какъ на символъ обще-славянскихъ началъ.

 

Чтобы стать на такія основы въ политикѣ внѣшней, мы должны были упорядочить нашъ внутренній строй. Намъ нужно стало правительство стойкое, неспособное колебаться подъ любымъ внѣшнимъ дуновеніемъ. Намъ нужно стало правительство дружное и неподкупное, съ гарантіей, что государственные интересы будутъ имъ соблюдаемы больше, чѣмъ интересы партійные. Намъ нужно правительство представителей всей страны, а не политическихъ группъ, случайно выплывающихъ къ власти. Такое правительство стараюсь создать я, чрезъ объявленную конституцію, соединивъ, во имя ея, у власти напредняковъ съ радикалами...

 

— Часть радикаловъ,—замѣтилъ я, — однако, недовольна конституціей, полагая, что излишне и ошибочно политически создавать въ Сербіи верхнюю палату.

 

— Есть маленькая, крайняя фракція недовольныхъ,— быстро согласился, король. — Но она незначительна и не сильна. Да и недовольство ея — скорѣе плодъ недоразумѣнія, чѣмъ сознательной оппозиціи [*]. Благоразумнѣйшая часть, то-есть огромное большинство, поняла, что введеніемъ двухъ палатъ создается компромиссъ, образующій единство между партіями, до тѣхъ поръ исторически разлученными.

 

— Многіе,—возразилъ я,—находятъ, что, если понимать вновь созидаемый сенатъ, какъ верхнюю палату, палату господъ, то для нея въ столь демократической

 

 

*. Будущее показало, что это не такъ... (1903).

 

 

93

 

странѣ, какова Сербія, но найдется даже и нужныхъ элементовъ.

 

— Какъ не найдется? Но я уже составилъ сенатъ, — горячо воскликнулъ король,—вотъ вамъ лучшее опроверженіе такого, упрека. Это громадное заблужденіе, что верхняя палата обязательно представляетъ собою учрежденіе аристократическое. Она не можетъ быть аристократическою въ Сербіи, да и у насъ нѣтъ тенденціи дѣлать ее аристократическою. Уже прежде всего потому, что у насъ нѣтъ аристократіи. Сербы—цѣльный народъ, недѣлимый на классы [*]. Положеніе высшаго и низшаго въ нашей странѣ создается только образовательнымъ и государственно-служебнымъ цензомъ. Итакъ, покончимъ съ этимъ предубѣжденіемъ разъ навсегда: создавая сенатъ, я не думалъ полагать начало какому-то аристократическому учрежденію, не собирался сѣять чрезъ него въ Сербіи сѣмена будущей аристократіи. Въ моей идеѣ, сенатъ есть просто собраніе лучшихъ и опытнѣйшихъ умственныхъ и служебныхъ силъ страны, поработавшихъ, хотя разнымъ путемъ и въ разное время, но съ одинаковымъ патріотизмомъ для Сербіи и сербовъ. Онъ объединилъ людей самыхъ различныхъ направленій. Они имѣютъ теперь возможность столковываться между собою спокойно, полноправно, безъ давленія со дна скупщины.

 

Затѣмъ—моя идея, чтобы сенатъ явился тѣмъ регуляторомъ правительственной лизни, котораго такъ не хватаетъ славянскимъ демократическимъ автономіямъ. Взгляните на нашу сосѣдку Болгарію. Развѣ не жалкое зрѣлнще представляютъ политическія неурядицы, созидаемыя ея широкою конституціею, превращающею демократію въ охлократію, въ господство толпы? Я увѣренъ, что князь Фердинандъ, котораго вы, какъ я читалъ и помню, хорошо знаете, весьма часто долженъ сокрушаться въ сердцѣ, что его государство

 

 

*. Потому-то славянство и изумлялось, зачѣмъ понадобилась сербамъ двудомная конституція. (1903).

 

 

94

 

не имѣетъ верхней палаты. Государству молодому, страстно живущему, развивающемуся снизу вверхъ, необходимо задерживающее разумно-критическое начало, способное, регулируя его ростъ, сохранить и обезпечить ему свободу, но обязанное не допускать въ немъ уклоненій въ сторону анархіи. Носителемъ такого начала и долженъ быть сенатъ. Достаточно ли онъ авторитетенъ для того? Несомнѣнно. Мы употребили всѣ усилія, чтобы соединить въ немъ лучшихъ людей Сербіи. Онъ составленъ изъ бывшихъ министровъ, въ разное время и при разныхъ политическихъ теченіяхъ управлявшихъ страною, изъ знаменитыхъ государственныхъ людей и вожаковъ. Каждая партія въ скупщинѣ найдетъ въ сенатѣ свой, признанный ею авторитетъ, чьему суду и критикѣ надъ своими желаніями она не можетъ нравственно не подчиняться.

 

Мы уповаемъ, что учрежденіе сената, ставъ опорою власти, придастъ ей ту устойчивость, какая совершенно необходима въ данное время для упорядоченія финансово-экономическаго положенія королевства, для умиротвореніявъ немъ умовъ, для развитія его на почвѣ національнаго самосознанія, для перехода отъ жизни, посвященной лишь государственному самоохраненію, къ цѣлямъ и задачамъ высшаго національнаго значенія...

 

Пользуясь этимъ намекомъ, я перевелъ рѣчь короля на македонскій вопросъ.

 

— Въ строгомъ смыслѣ слова,—сказалъ король,—македонскій вопросъ для насъ сейчасъ не существуетъ. Онъ— въ будущемъ, а не въ настоящемъ. Пока въ Македоніи и въ Старой Сербіи турки, какой же можетъ быть для насъ македонскій вопросъ? Намъ остается лишь молча признавать вѣковое право силы, какъ бы ни грустно было получать тяжелыя вѣсти о рабскомъ угнетеніи нашихъ единовѣрцевъ и единокровныхъ. Не мы создали такое положеніе,—но намъ его и развязать.

 

Совсѣмъ другое дѣло, конечно, если обстоятельства примутъ

 

 

95

 

такое направленіе, что турки должны будутъ очистить поле дѣйствія для новыхъ народностей. Конечно, мы выступимъ со своими законными историческими притязаніями на исконныя наши земли и не уступимъ ихъ никому. Да никто и не будетъ въ состояніи отнять ихъ у насъ, потому что это—наши земли, нашъ народъ, и не можетъ въ корень передѣлать его никакая пропаганда: ни болгарская, ни австрійская. Если бы мы считали нужнымъ или хотя бы полезнымъ, то, конечно, сумѣли бы отвѣтить пропагандою столь же, если еще не болѣе, энергическою. Но мы знаемъ, что вопросъ о Македоніи и Старой Сербіи рѣшится не пропагандами маленькихъ государствъ и не интригами Австріи, всѣмъ равно страшной и ненавистной, а силами высшими и несравненно болѣе богатыми и политическою мощью, и нравственнымъ авторитетомъ. Признавъ необходимость блюсти славянскую политику государства, сознавъ, что соблюденіе славянскихъ политическихъ устоевъ возможно для насъ лишь въ томъ случаѣ, если мы будемъ итти вмѣстѣ съ Россіею,—мы должны опереться на содѣйствіе ея и одномысліе съ нею и въ этомъ вопросѣ. До тѣхъ поръ, пока Россія, связанная ли дѣйствіями на дальнемъ Востокѣ, по другимъ ли внутреннимъ соображеніямъ, не найдетъ возможнымъ приступить къ разрѣшенію македонскаго вопроса и не дастъ намъ знака вступиться за свои права, теперь пребывающія вмертвѣ, мы, сербы, соблюдемъ самый строгій, самый корректный, самый лояльный нейтралитетъ. Что касается болгарскихъ притязаній на Македонію, ужасныхъ поступковъ македонскихъ комитетовъ и т. д., — все это очень непрочныя явленія. Раздѣлить македонское наслѣдство между болгарами, нами, греками должно быть опять-таки дѣломъ Россіи, и только Россіи, и я надѣюсь, что такъ оно и будетъ.

 

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что сербамъ въ Турціи живется гораздо хуже, чѣмъ болгарамъ. Турки, быть-можетъ, боятся болгарскихъ комитетовъ, какъ подпольной вооруженной

 

 

96

 

силы, убивающей, терроризирующей, но это— страхъ частной безопасности, а не политическій страхъ государства предъ гонимою націей. Какъ націи, турки болгаръ не боятся. Они очень хорошо знаютъ, что болгары не революціонеры, а только заговорщики. Болгарія никогда не знала революцій, которыя бы добывали для нея свободу самостоятельными народными силами: иго съ нея сняла цѣною своей крови Россія, дрались за нее мы, сербы, и Румынія. Но — что мы, сербы, представляемъ собою истинно-зажигательный, революціонный, элементъ на Балканскомъ полуостровѣ,—этому сознанію турокъ обучила вся наша исторія. Для турка слово «сербъ» равносильно слову «революціонеръ». И онъ ненавидитъ и боится сербовъ, какъ націи,—подозрѣваетъ ихъ, даже когда они нейтральны и лояльны, потому что знаетъ: мы—революціонеры, своими руками отвоевавшіе у него для себя и свободу, и самостоятельный политически! оплотъ.

 

Да какъ будто одни турки сознаютъ насъ такими и ненавидятъ насъ за то? Развѣ вся исторія движенія Австріи въ славянскія земли не была направлена и не направляется теперь къ тому, чтобы обезсилить, раздѣлить, парализовать сербскій народъ, какъ элементъ, всегда готовый къ національной революціи, всегда враждебный иноплеменному владычеству? Берлинскій трактатъ помогъ Австріи въ этой цѣли ея, и мы цѣлыхъ двадцать лѣтъ, раздѣленные, задушенные, изнемогаемъ подъ бременемъ берлинскихъ условій. Правда, тотъ же трактатъ уничтожилъ и Великую Болгарію, которую графъ Игнатьевъ продиктовалъ въ Санъ-Стефано. Но призракъ Великой Болгарія, какъ вы видѣли, живъ въ Македоніи, и мы знаемъ, кто манитъ имъ болгаръ. За спиною болгарско-македонскихъ комитетовъ слишкомъ прозрачно мелькаетъ рука австрійской пропаганды. Ей нужны безпорядокъ, нестроеніе на Балканскомъ полуостровѣ, и она добивается своихъ цѣлей руками болгаръ. Она заманиваетъ ихъ въ смуту, чтобы потомъ обмануть. Потому

 

 

97

 

что, повторяю, она безсильна рѣшить вопросъ о славянскомъ наслѣдствѣ столь огромнаго объема и значенія,— здѣсь будутъ реально вліятельны и авторитетны слова и дѣйствія только великой славянской же державы, то-есть,— Россіи.

 

Когда графъ Игнатьевъ создавалъ санъ-стефанскую Болгарію, это было равносильно раздѣлу Балканскаго полуострова между Австріей и Россіей. Послѣдняя отбирала подъ свое непосредственное вліяніе, подъ свою опеку восточную полосу отъ моря до моря подъ болгарскимъ флагомъ, а нашъ сербскій уголъ отходилъ подъ австрійское вліяніе. Прекрасная размежовка по картѣ,—по при этомъ немного забыли посчитаться и съ исторіей, и съ психологіей народовъ. Насъ уступали австрійскому вліянію? Да—зачѣмъ же? Мы прежде всего не хотимъ австрійскаго вліянія. Мы не хотимъ быть съ Австріей, не хотимъ быть со швабами. Мы хотимъ быть съ Россіею и славянами.

 

И, конечно, всякое болгарское стремленіе къ санъ-стефанскимъ границамъ грозить намъ въ будущемъ тою же опасностью, что и проектъ Игнатьева. Великая Болгарія бросаетъ насъ въ руки Австріи, а мы Австріи не хотимъ и не захотимъ. Мы идемъ съ Россіею. Ея дѣло — рѣшить, какъ намъ размежеваться съ болгарами и другими, а — когда она рѣшитъ и поставитъ рѣшеніе свое твердо и властно — то, повѣрьте, голосъ ея будетъ выслушанъ, какъ окончательный приговоръ, не только нами, по и всѣми христіанскими народностями полуострова, не исключая и тѣхъ, что теперь кричатъ противъ Россіи и настраиваютъ себя быть ея врагами и видѣть въ ней врага.

 

Затѣмъ бесѣда перешла на мои македонскія впечатлѣнія. Я сообщилъ, что видѣлъ въ Ускюбѣ митрополита Фирмиліана, нашелъ его слабымъ, нервнымъ. Этотъ несчастный человѣкъ, игрушка политиканствующихъ церквей и церковничающихъ дипломатовъ, живетъ въ самомъ унизительномъ

 

 

98

 

и глупомъ, да къ тому же еще и опасномъ положеніи, какое только можно придумать для іерарха. Ему враги— греки, враги—болгары, конечно, враги—турки, а сербы, которыхъ политику и церковь призванъ онъ представлять въ Македоніи,—плохіе друзья и защитники. Безъ оплота въ лицѣ русскаго консула, энергичнаго В. Ѳ. Машкова, Фирмиліанъ давно бы ужъ былъ убитъ. Какой-то полупосвященный, безъ храмовъ, вѣчно угрожаемый, вѣчно оскорбляемый, онъ внушаетъ къ себѣ жалость, но не внушаетъ много уваженія... Говорятъ, что до Ускюба онъ былъ молодецъ хоть куда, и только тутъ вѣчный страхъ и стыдъ непрекращаемыхъ оскорбленій измочалилъ его нервы, пригнулъ его къ землѣ. Онъ боится людей и, съ горя, слышно, попиваетъ... Винить его грѣшно: на посту, который ему достался, и герой съ ума сойдетъ, а не только подобный Фирмиліану слабоволецъ... Но удивительно, какъ всегда и во всемъ въ сербской пропагандѣ, что для ускюбской епархіи не нашлось у сербовъ дѣятеля крѣпче волею и характеромъ тверже... Всѣхъ этихъ замѣчаній я, конечно, королю Александру не высказалъ, ограничившись только общею фразою о нервности несчастнаго, хотя и очень симпатичнаго, митрополита...

 

— Не трудно стать нервнымъ, — тяжело вздохнувъ, сказалъ король, — въ томъ ужасномъ, неопредѣленномъ положеніи, какъ держатъ его четвертый годъ [*]. Какъ вы нашли дѣла въ Старой Сербіи?

 

— По-моему,—сказалъ я,—сейчасъ македонскій вопросъ блѣднѣетъ передъ старо-сербскимъ. Въ Призренѣ, Приштинѣ дѣло идетъ не объ угнетеніяхъ или насиліяхъ надъ сербами, а прямо объ истребленіи сербской расы, о вытѣсненіи ея арнаутами. Тамъ—ужасы, возведенные въ систему.

 

 

*. Сейчасъ, въ 1903, уже шестой годъ! Положеніе не улучшилось, скорѣе стало хуже...

 

 

99

 

— Ужасно! ужасно!—повторилъ король Александръ, болѣзненно сжимая брови, и, со словомъ этимъ, приподнялся со стула.

 

Я откланялся.

 

— Очень радъ былъ съ вами познакомиться,—дружелюбно послалъ онъ мнѣ вдогонку, когда я былъ уже у дверей.

 

1901.

 

 

Быстро летятъ событія на славянскомъ Востокѣ,—просто, и не угнаться за ними перу и типографской машинѣ!

 

Листъ этотъ былъ корректированъ, сверстанъ и готовъ къ печати, когда пришли телеграммы о бѣлградской рѣзнѣ, въ которой погибли король Александръ и королева Драга. Нѣкоторыя замѣчанія и соображенія объ этой грозной трагедіи читатель найдетъ въ предисловіи и въ концѣ этой книги (Приложеніе Б.).

 

1903. VI. 5.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]