Перед историческим рубежом. Балканы и Балканская война (1926)

Лев Троцкий 

 

II. ВОЙНА

 

2. БОЛГАРИЯ В ВОЙНЕ. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД - С СОЮЗНИКАМИ ПРОТИВ ТУРЦИИ

 

1. Перед событиями  («День» № 12, 13 октября 1912 г.)

2. Война объявлена  («Киевская Мысль» № 285, 14 октября 1912 г.)

3. Наблюдения и обобщения  («Одесские Новости» № 8852, 19 октября 1912 г.)

4. Политические партии и война (Два монолога)  («Киевская Мысль» № 286, 15 октября 1912 г.)

5. Пресса и цензура  («Киевская Мысль» № 331, 29 ноября 1912 г.)

6. Около Киркилиссе (Взятие Лозенграда; Довольно побед!; После Киркилиссе)  (Л. Троцкий и X. Кабакчиев. «Очерки политической Болгарии» (1923))

7. Изнанка победы (Два потока)  («Киевская Мысль» № 290, 19 октября 1912 г.)

 

 

1. ПЕРЕД СОБЫТИЯМИ

(Первые впечатления)

  

Из Белграда я выехал в Софию 5 октября, в 6 часов утра. Поезд был битком набит и подвигался вперед, игнорируя всякие предписания, как бог на душу положит. Добровольцы, резервные офицеры, сестры милосердия, журналисты, поставщики. При поезде салон-вагон с королевичем Александром, который едет к своей армии в Ниш. В нашем купе г. начальник отделения какого-то из министерств, плотный человек в дырявых шелковых перчатках, неутомимо жалуется - мне, резервному офицеру, аптекарю, сербу-студенту из Антверпена и английскому журналисту - на барона Эстурнеля де-Констана и его открытое письмо к черногорскому королю.

 

У меня в руках немецкая газета со статьей известного военного писателя, бывшего немецкого полковника Гедке, о балканских армиях. Он считает, что из 43 дивизий своего мирного контингента Турция сейчас сможет сосредоточить - в первую эпоху войны - не более 20 активных 11-батальонных дивизий против соединенных балканских армий. Это составит около 300 тысяч человек. С редифами - если предположить, что Турция на первое время поставит на ноги 10, а позже 20 дивизий - турецкая армия может возрасти до 450 тысяч человек, из них боевых сил - 360 тысяч. Для союзных армий Гедке дает очень низкие цифры: 200 тысяч для болгарской армии (строевых 160 тысяч), 120 тысяч - для сербской (95 тысяч строевых), 55 тысяч - для греческой (45 тысяч строевых), наконец, около 35 тысяч черногорцев. Таким образом против 335 тысяч солдат союзных армий Турция сможет выдвинуть в первый период войны около 360 тысяч солдат. Данные Гедке относительно болгарской и сербской армий явно преуменьшены - вдвое, если не более. Достаточно сказать, что "Le Jeune Turc" ("Младотурок") исчисляет армию союзников в 500-600 тысяч человек. Но те общие выводы, какие делает Гедке, совершенно неотразимы и разделяются всеми зрелыми политиками в Болгарии, как я имел возможность позже убедиться; союзники могут рассчитывать на серьезные военные успехи лишь в первый период, при условии энергичных действий с их стороны; затяжная кампания им не по силам: они сразу выдвинули все, что могли выдвинуть, тогда как в распоряжении Турции остаются еще тяжелые малоазиатские и сирийские резервы.

 

Статья Гедке становится предметом обсуждения. При этом сербский оптимизм, не оглядывающийся и не взвешивающий, бьет ключом.

 

Мы выставим полмиллиона солдат, столько же выставят болгары. Высадка турецкой армии в Бухчасе? Пустяки. Этого Россия никогда

 

 

103

 

не позволит. Черное море - русское море. Два корпуса из Одессы - и Константинополь в руках России. Австрия? Не посмеет. Союзные балканские страны - это новая великая держава. Какие силы нужно теперь мобилизовать Австрии, чтобы вступить на Балканы! Она не посмеет. Германия не хочет войны, не хочет вмешательства. Англия - за нас. Vous etes nos amis, n'est-ce pas? (Вы наши друзья, не так ли?)

 

Неутомимый г. начальник отделения поощрительно и умильно в одно и то же время теребит за рукав представителя консервативной английской газеты. Тот медленно поднимает глаза от книги в желтой обложке, безразлично-учтиво глядит на г. начальника отделения и после некоторой паузы говорит:

 

- Oui. (Да.)

 

- А мы любим англичан. Англичане должны к нам чаще приезжать. Приезжайте к нам, господа. Но, - тут г. начальник отделения поднимает руки в шелковых перчатках, как бы для благословения, - но, господа, ради бога пишите о нас объективно. Мы больше ничего не требуем от вас: пишите о нас объективно. Барон Эстурнель де-Констан... Monsieur, читали вы письмо барона Эстурнеля де-Констана?

 

Полномочный представитель консервативной английской газеты вынимает изо рта трубку, поворачивает голову градусов на 45 в сторону своего союзника, выдерживает паузу и говорит:

 

- Non. (Нет.)

 

Он великолепен, этот посланник от прессы. Его ноги с уверенными в себе плотными округленностями занимают половину купе. В плотных чулках, в плотных гамашах над огнеупорными подошвами, в ковровом серо-клетчатом костюме, с короткой толстой трубкой лучшего качества в зубах, с выгравированным пробором, с двумя желтыми чемоданами из кожи допотопного животного, он недвижно сидит над книжкой Анатоля Франса "Les dieux ont soif' ("Боги жаждут"). Он в первый раз на Балканском полуострове, не понимает ни одного из славянских языков, не говорит ни слова по-немецки, владеет французским лишь настолько, насколько это совместимо с достоинством уважающего себя великобританца, не глядит в окна и ни с кем не разговаривает. Во всеоружии этих качеств он едет обозревать политические судьбы Балкан. Он увидит ровно столько, сколько необходимо публике "Вестминстерской Газеты".

 

Параллельно нашему поезду бежит полоса старого конного и воловьего тракта из Белграда на Константинополь, через Семендрию и Читрию. Сейчас по тракту тянутся гуськом воловьи возы, тяжело нагруженные провиантом, а может быть, и боевыми припасами. Они кажутся неисчислимыми. Впереди и позади несколько верховых солдат. Все прилипают к окнам. В то время как поезд обгоняет - не слишком, впрочем, бойко - этот живописный транспорт, я считаю возы. Их 280. В водянисто-голубых глазах англичанина - не решаюсь называть его коллегой - смутно пробивается нечто вроде вопроса. Я объясняю ему, в чем дело. Он выслушивает с видом джентльмена, который делает мне небольшое дорожное одолжение, вынимает из зубов трубку, выдерживает

 

 

104

 

музыкальную паузу и говорит:

 

- Мерси.

 

Потом вынимает записную книжку в сафьяне, делает в ней несколько иероглифов и снова погружается в Анатоля Франса и в трубку.

 

Ах, ты, чучело гороховое!

 

Солнце светит, яркое и благодатное. Земля, которую пересекаем, сплошь "балканится". Лес стоит на солнце зеленый, чуть прохваченный драгоценной желтизной осени. Хорошо... Очень хорошо, но - голодно. Поезд идет с убийственной медленностью, на станциях ничего нельзя достать. Давно небритый провинциальный аптекарь утешает нас тем, что дальше будет еще хуже. "Нужно было запастись в Белграде, messieurs, в Белграде можно решительно все достать!" - наставительно и укоризненно говорит нам г. начальник отделения. Уже двенадцать часов, как мы ничего не ели. Наконец, на одной из станций мы с корреспондентом "Франкфуртской Газеты" добываем в харчевне, неподалеку от вокзала, по куску колбасы. Можно ли питать к ней доверие? Полминуты колебания, и мы решаем, что доверие питать нет основания и нужно ее есть - без доверия. Я вхожу с добычей в купе. Англичанин невозмутимо сидит на своем месте, ни на кого не глядит, не делает никаких попыток добыть пищи (есть в купе!!!) и стоически преодолевает законы физиологии. Но мне кажется, что пробор его слегка увял.

 

Разложив на столике, на оберточной бумаге, тугой, пресный хлеб и не заслуживающую доверия колбасу, я стараюсь поймать взор англичанина - как в лондонском парламенте ловят взор спикера - и говорю в извинение своей человеческой слабости:

 

- A la guerre comme a la guerre. (Что поделаешь, война!)

 

Посланник из Вестминстера любезно улыбается и, чтобы не дать мне окончательно пасть духом, проявляет порыв разговорчивости; отставив на несколько большее расстояние трубку, он говорит;

 

- Oui, oui. (Да, да.)

 

Поезд идет убийственно медленно, становится темно, холодно и безразлично. Корреспондент "Франкфуртской Газеты", молодой швейцарский немец, - живой, нервный и остроумный, несмотря на это обстоятельство, - рассказывает свои триполитанские впечатления; мы обсуждаем снова со всех сторон балканскую проблему и жалуемся на голод.

 

Наконец, Ниш. Сквозь стекло можно различить в темноте огромные здания казарм: артиллерийскую, кавалерийскую, инженерную. В Нише - самый большой из сербских гарнизонов. Вчера тут было 100 тысяч солдат, но теперь они уже все на границе. Война здесь еще не объявлена - 5-го, в 7 часов вечера.

 

В Софию мы приезжаем на другой день, в 6 часов утра. Контраст между захолустным, невымощенным, грязным Белградом и чистой на немецкий лад, с высокими зданиями Софией - разителен. В отеле "Болгария", лучшем в городе, все полно. В вестибюле постоянный вихрь приветствий, восклицаний, распоряжений, перекрестных вопросов. Это господа журналисты со всех концов Европы. В теплых куртках

 

 

105

 

военного покроя, в высоких сапогах или кожаных гетрах, некоторые с хлыстами, они выглядят чрезвычайно воинственно.

 

5 октября Фердинанд в Старой Загоре огласил манифест, повелевающий болгарскому войску "да навлезе в турските предели". В 8 часов утра начинается расклейка манифеста но улицам Софии. Яркое солнце. У листов манифеста собираются группы, слышится болгарская речь, такая близкая и в то же время такая чужая. В 10 часов молебствие в церкви Святого Краля. Мальчишки шныряют в толпе с полулистами "Утра" и "Речи" и звонко выкликают имена своих газет. В церкви тесно, и полицейские чины сердито наводят порядок. Толпа у церкви растет. Женщины, старики, подростки, иностранцы. Царицу в автомобиле и министров приветствуют громкими криками. К полудню толпа отливает, открываются магазины, хоть мало в них продавцов и почти совсем нет покупателей.

 

Совокупность всех этих простых, почти будничных действий; плакаты "към белгарския народ" за подписями Фердинанда и его министров; молебствие в церкви; золотой крест, поднятый над толпою со словами: "сим победиши"; крики "ура", - все это означает, что война объявлена, и что отступления больше нет.

 

Еще несколько часов дня и ночь - и уже приходят известия о первых стычках болгарского войска с турками, о взятии болгарами города Мустафа-Паши и Куш-Кале, о первых раненых и о первых награжденных "за храбрость". Но война, как факт, еще не вошла в мысль и чувство населения. Все живут еще настроением подготовительной эпохи: ждут. Нужно большое первое событие, чтобы война ввинтилась в общественное сознание и безраздельно покорила его себе...

 

В ожидании этого события, корреспонденты военные и политические - а их ту г не менее ста человек - собираются в кафе "Болгария" и жалуются: на цензуру и на неизвестность. И трудно сказать, которая из этих двух хуже.

 

Нам розданы здесь книжечки, заключающие в себе правила хорошего поведения. Длинный ряд пунктов начинается словами: "Не може да се съобщава... Не се позволява... Забранява се.,.". И далее: "Не се позволява... не се позволява...". Кроме этой поучительной книжечки, существует цензурная комиссия с капитаном Атанасовым во главе. Капитан Атанасов - обаятельнейший человек, и его молодые помощники тоже обаятельнейшие люди. Написавши телеграмму, мы даем ее на просмотр капитану Атанасову. Капитан Атанасов внимательно читает нашу телефамму, но в это время звонит телефон. Капитану Атанасову нужно разговаривать с комендантством. Он говорит: "Извините, пожалуйста" и кладет телеграмму на стол. Потом капитан Атанасов освобождается. Опять говорит: "Извините, пожалуйста" и читает телеграмму. При этом он делает к ней пояснения, начинающиеся словами: "Не се позволява... Не може да се съобщава". Когда корреспондент приводит свои резоны, капитан Атанасов с улыбкой говорит ему: "Но я прошу вас... mais je vous en prie, monsieur...". И уже после этих слов совершенно невозможно не уступить капитану Атанасову.

 

 

106

 

Корреспонденты ворчат. Но отставной полковник из Магдебурга, старый военный корреспондент, утешает их: "Это всегда так бывает, meine Неггеn, - даже на швейцарских маневрах".

 

Жалуются еще корреспонденты на неизвестность. Кого допустят на "театр военных действий", т.-е. с генеральным штабом, кому откажут, когда позволят ехать и как - ничего неизвестно. Отвечают: "Уж завтра, наверно, господа, уж поверьте на этот раз: совершенно и окончательно завтра", а день за днем, меж тем, уходит. "Что же мне, позвольте вас спросить, в третий, что ли, раз брюхо этой самой мечети описывать?" - негодует корреспондент венской "Reichspost". В. И. Немирович-Данченко, настойчивости которого тут все дивятся, рвется на передовые позиции и угрожает, если не дадут сегодня ответа, завтра же уехать, бросив болгарскую армию, так сказать, на произвол судьбы.

 

Только магдебургский полковник спокоен. "Glauben sie mir, meine Неггеn (поверьте мне, господа), - говорит он, - на последних швейцарских маневрах нас этаким же вот образом до самого конца проводили. За два часа до "столкновения" обеих армий уверяли, что никак не раньше завтрашнего утра. А на утро дали нам готовый отчет. Так всегда бывает"...

 

«День» № 12, 13 октября 1912 г.

 


 

 

2. ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА...

 

Говорят, что завтра или, если хотите, сегодня - сейчас 12 часов ночи - в 6 часов утра нас разбудят пушечными залпами, которые должны возвестить объявление войны Турции. В ответ на коллективную ноту четырех балканских держав [47] Порта заявила вчера об отзыве своих посланников. Белградское министерство, как передают, обсуждало вчера вечером текст правительственной прокламации к народу и к войскам, и эта именно прокламация должна быть возвещена при пушечной пальбе. По-видимому, события приняли более быстрый оборот, чем ожидало правительство. По крайней мере, еще сегодня утром г. Пашич уверял, что в ближайшие часы и даже дни предстоит выработка новой коллективной ноты, а никак не прокламация о войне. Но сама Турция устала ждать и предпочла, по немецкому выражению, ужасный конец ужасу без конца. Война должна быть одновременно провозглашена и в Софии. Через день или два примкнут Афины.

 

Итак, события, по-видимому, сдвинулись с мертвой точки, и завтрашний салют вместе с объявлением войны возвестит полное банкротство европейской дипломатии с ее совещаниями, нотами, лоснящимися цилиндрами и лоснящимися формулами...

 

*  *  *

 

В 6 часов утра салюта не последовало. В 7 часов я сидел уже в вагоне поезда, направлявшегося в Софию. Приехал я сюда 6-го в 7 часов утра, война была объявлена царем накануне в Старой Загоре, ночью печатали

 

 

107

 

военную прокламацию Фердинанда к болгарам, в 8 часов ее расклеивали по всем улицам, в 10 была открыта торжественная служба в церкви Святого Краля, толпы народа кричали "ура" царице и министрам, полицейские и жандармы наводили порядок, у церкви стоял живописный отряд "македонской армии", ярко светило солнце, группы читали торжественный манифест, несколько кавалеристов с цветами на форменных фуражках проехали куда-то, приветствуемые толпою, центральные улицы были переполнены, мальчики с газетными оттисками манифеста не давали проходу; потом толпа стала отливать, лавочники поднимали железные занавеси на своих окнах, рослые нарядные крестьянки продавали кур, поросят и паприку; покачиваясь, проходили цыганки в пестрых шальварах с цигарками меж белых зубов; журналисты мчались на телеграф, свободные от дел политики собирались в кафе при гостинице "Болгария", - война объявлена.

 

Война объявлена. Вы в России знаете это и верите этому, а я здесь, на месте, не верю. Это сочетание житейски-обычного, повседневно-человеческого: кур, цигарок, босоногих сопливых мальчишек - с невероятно-трагическим фактом войны не вмещается в моей голове. Я знаю, что война объявлена, уже началась, но я еще не научился верить в нее.

 

Мы пережили совсем недавно манчжурскую эпопею. Но там кровавые события развертывались за тысячи верст, в неведомой стране, и как ни велика была наша армия, но страна не ощущала ее отсутствия. А, ведь, здесь на театр войны выброшено 380 тысяч душ, почти десятая часть населения страны, пятая часть мужского населения, все работники, отцы, кормильцы, - становой хребет выдернут из общественного организма, - а события развертываются тут же, сейчас, в нескольких часах езды, где каждое географическое название есть живое понятие...

 

Отвлеченная гуманитарно-моралистическая точка зрения на исторический процесс есть самая бесплодная точка зрения. Я это очень хорошо знаю. Но та хаотическая масса материальных завоеваний, навыков, привычек и предрассудков, которую мы называем цивилизацией, гипнотизирует всех нас, внушая нам ложное ощущение, будто главное уже сделано, - и вот приходит война и показывает, что мы все еще не выползли на четвереньках из варварского периода нашей истории. Мы научились носить подтяжки, писать умные передовые статьи и делать шоколад «милку», а когда нам нужно всерьез решить вопрос о сожительстве нескольких племен на благодатном полуострове Европы, мы бессильны найти другой способ, кроме массового взаимоистребления.

 

*  *  *

 

Балканская война есть попытка кратчайшим путем разрешить вопрос о создании новых государственно-политических форм, более приспособленных для экономического и культурного развития балканских народов.

 

Основная точка зрения европейской демократии, - восточной, как и западной - в этом вопросе совершенно ясна: Балканы - балканским народам! Нужно отстаивать для них возможность самим устраиваться - не только

 

 

108

 

по воле и разуму их, но и по силе их - на той земле, которую они населяют. Это означает для европейской демократии борьбу против всяких попыток подчинить судьбы полуострова притязаниям великих держав. Выступают ли эти притязания в голой форме колониальной политики или прикрываются фразами о племенном родстве, - они в одинаковой мере грозят самостоятельности балканских народов. Великие державы могут искать для себя места на полуострове только в одной форме - в форме свободного торгового соперничества и культурного воздействия.

 

Балканы - балканским народам! Но, ведь, это точка зрения невмешательства. Она означает не только отпор территориальным притязаниям великих держав, но и отказ от поддержки балканского славянства в его борьбе с турецким владычеством. Не есть ли это политика узкого национально-государственного эгоизма? И не означает ли она отказа демократии от самое себя?

 

Нисколько. Демократия не имеет ни политического, ни морального права препоручать устроение балканских народов тем силам, которые стоят вне ее контроля. Ибо неизвестно, когда и на чем они остановятся, - а остановить их демократия, вручившая им мандат своего политического доверия, не сможет.

 

Балканы - балканским народам! Это означает не только то, что великодержавные руки не должны протягиваться к балканской границе, но и то, что в рамках этой границы балканские народы должны устраиваться сами - по силе своей и по разуму своему - на той земле, которую они населяют.

 

*  *  *

 

По своему историческому смыслу балканская война бесспорно ближе к освободительной итальянской войне 1859 года [48], чем, например, к итало-турецкой войне 1911-1912 годов [49]. Нападение Италии на Триполитанию явилось актом голого капиталистического бандитизма. Тогда как в нынешней балканской войне находит свое выражение стремление разрозненных частей балканского славянства так или иначе сблизиться между собою и создать более широкую базу для своего экономического и политического развития. В основе своей это стремление неотразимо, исторически-прогрессивно и не может не вызывать сочувствия к себе со стороны народных масс как Западной, так и Восточной Европы.

 

Но эта борьба за экономическое и национально-культурное самоопределение балканских народов ведется в насильственно-искусственных условиях, созданных не балканскими народами, выросших не на балканской почве, а навязанных теми европейскими силами, которые считали и считают этот благодатный и злополучный полуостров наследственным объектом своих дипломатических экспериментов. Смешанный состав населения сам по себе представляет бесспорно большие трудности для создания государственных условий сожительства, сотрудничества и развития. Но создание таких условий возможно. Об этом свидетельствует не только политический разум, но и исторический опыт. Соединенные Штаты Северной Америки и Соединенные

 

 

109

 

Штаты Швейцарии являются в этой области лучшим опровержением всякого мнимо-реалистического скептицизма.

 

Но дело в том, что трудности, в тисках которых бьются и мечутся балканские народы, определяются не этнографической картой полуострова, - по крайней мере, не ею непосредственно, - а своекорыстной работой европейской дипломатии, которая перекраивала Балканы с таким расчетом, чтобы их отдельные, искусственно обособленные части взаимной борьбой нейтрализовали и парализовали друг друга. Европейская дипломатия воздействовала и воздействует не только извне. Она здесь, на этой кровью и слезами напоенной почве, создала свои ремизы, свои передаточные станции в лице балканских династий и их политических орудий. На этой шахматной доске короли и министры не столько игроки, сколько главные фигуры, - подлинные игроки глядят на доску сверху, и если игра принимает нежелательный для них оборот, они замахиваются над доскою бронированным кулаком.

 

Война сейчас здесь несомненно крайне популярна, армия - а здесь мобилизованная армия есть действительно народ - хочет войны. Но какой характер примет война, и к чему она приведет, это зависит прежде всего от государственных ремиз. Будет пролита человеческая кровь, очень много крови, будут срыты и разрушены свежие, кристаллические образования культуры, будут расхищены, пущены на воздух и в землю зарыты накопления трудовой человеческой энергии, - а результаты? - мы их не можем ни предвидеть, ни предопределить.

 

Балканы - балканским народам! Этот лозунг здесь принимают все, и крайне левые, и династические политики; но большинство политических деятелей, с полным правом отказывая большим державам в каких бы то ни было претензиях на Балканах, хочет в то же время, чтобы Россия помогла - вооруженной рукою помогла - балканским народам устроиться на Балканах так, как эти руководящие политики считают наилучшим. Эта надежда или это требование может стать источником величайших ошибок и величайших бедствий. Мы уж не говорим про то, что такая постановка вопроса превращает балканскую войну в сознательное провоцирование европейского соразмерения сил, которое может означать не что иное, как европейскую войну. А как бы нам ни были дороги судьбы молодых балканских народов, как бы пламенно мы ни желали им наилучшего культурного устроения на их родной почве, одно мы должны сказать ясно и честно им, как и самим себе: мы не хотим и не можем ставить на карту наше собственное культурное развитие. Бисмарк когда-то сказал, что весь Балканский полуостров не стоит костей одного померанского гренадера. Мы же можем сейчас сказать: если балканские руководящие партии, после всего тяжкого опыта европейских вмешательств, не видят другого пути для устроения балканских судеб, кроме нового европейского вмешательства, результатов которого никто не может предопределить, тогда политические планы их поистине не стоят костей одного курского пехотинца. Это может звучать жестоко, но только так обязан поставить этот трагический вопрос каждый

 

 

110

 

честный демократический политик, который думает не о сегодняшнем лишь, а и о завтрашнем дне.

 

«Киевская Мысль» № 285, 14 октября 1912 г.

 


 

 

3. НАБЛЮДЕНИЯ И ОБОБЩЕНИЯ

 

I

 

Под окном моим военный оркестр играет русский гимн, - после болгарского и сербского. Если б из звуков можно было сделать эпиграф, - русский гимн был бы самым подходящим эпиграфом для политики болгарских и сербских правящих кругов. Ибо, - и этим позвольте начать мое первое письмо, - несмотря на победы балканских союзников, надежды руководящих здесь политических групп устремлены на благожелательное и, по возможности, неотложное вмешательство России. И на это имеются свои причины.

 

- Каковы политические цели войны? - спрашивал я и в Белграде, и здесь, в Софии, сегодняшних, вчерашних и завтрашних министров. Общая формула была одна и та же: "Улучшение участи наших христианских братьев в Турции".

 

- В какой форме должно, однако, выразиться это улучшение? Создание Велико-Сербии и Сан-Стефанской Болгарии [50]? Автономия Старой Сербии и Македонии? Их государственная независимость? Или только широкие административные реформы?

 

Ответы были разные, смотря но официальному положению и темпераменту. Но одно их объединяло: явная или замаскированная надежда на поддержку России. Гг. Пашич и Пачу (сербский министр финансов) ссылались на свою ноту, предъявленную Порте: там-де точно выражена их программа. Стоян Новакович, лидер напредняцкой партии, бывший в свое время посланником в Петербург е и Константинополе, а в недавнюю эпоху "аннексионного кризиса" - председателем коалиционного "великого министерства", сказал мне:

 

- Мы хотим самого лучшего для наших соплеменников в Турции. Но, конечно, самым лучшим для них мы считаем - быть вместе с нами.

 

Стоян Рибарац, лидер сербских националистов (бывших либералов), ответил:

 

- Разумеется, война будет целью своей иметь не реформы и не автономию, а полное освобождение и объединение сербства в единой Велико-Сербии.

 

- Автономия, - ответил на мой вопрос г. Милорад Драшкович, лидер правого крыла младоради калов - нет, это было бы слишком дешевой ценой.

 

- Но г. министр-президент говорил мне, что требования Сербии выражены в коллективной ноте балканских держав. А нота не идет так далеко...

 

- Совершенно верно. Но в данный момент (разговор происходил еще до формального объявления войны) г. Пашич и не может вам ответить иначе.

 

 

111

 

- А сопротивление Европы?

 

- Первым делом нам нужен военный успех, - ответил г. Рибарац, - он явится для нас залогом политических успехов. Со стороны России мы ждем, во всяком случае, поддержки и притом не так называемой моральной, а вполне действительной. После аннексии Боснии Россия выдала нас головой, и тогда моя партия резко нападала на русскую дипломатию. Но мы надеемся, что общественное мнение успело с того времени направить петербургское правительство на национальный путь.

 

- Вы спрашиваете о Европе? - ответил Лаза Пачу, идейный вдохновитель старорадикального правительства. - Да, нас пробуют запугать этими 12 миллионами европейских штыков, которые стоят будто бы на страже Берлинского трактата и балканского status quo. Но со времени Берлинского трактата уж не раз нарушался злополучный турецкий интегритет - при молчаливом или протестующем попустительстве Европы. Австро-Венгрия взяла две сербские провинции, Италия завладела Триполисом, и 12 миллионов штыков оставались спокойными. Что касается России, то ее политика в этом отношении ничем, к сожалению, не отличается от политики всех других европейских держав.

 

- Европа, Европа! - восклицает г. Милорад Драшкович, бывший министр промышленности, - ее нет, этой Европы. Великие державы сами себя не могут найти. Россия? Да, на Россию мы надеемся, и с нами весь сербский народ. Для нас нет двух Россий, официальной и народной, - о чем говорят так часто, - Россия для нас нераздельна. Россия поддержит нас.

 

- Но г. Пачу...

 

Красноречивый жест: ничего другого г. Пачу, как активный министр, и не должен был сейчас говорить.

 

- Разумеется, можно ждать противодействия со стороны великой державы за северной границей, - как политик старого стиля, г. Новакович предпочитает описательные обороты, - но мы ждем всякой поддержки со стороны России. Она не может не помочь нам.

 

- Вы хотите знать, каковы политические цели войны? - говорит мне один из виднейших болгарских политиков, имя которого я не могу здесь назвать, - официально они выражены в манифесте царя Фердинанда. Но они, разумеется, могут и расшириться в зависимости от хода событий. Россия поставила бы крест на своей балканской политике, если бы теперь же не поддержала нас всей силой своего веса. Я имею в виду прямое военное выступление России, - подчеркнул он голосом. - Два корпуса из Одессы сюда на черноморское побережье Турции, под Константинополь! - и Балканский полуостров будет очищен от турецкого владычества. Россия получит свободные проливы, южное славянство станет свободным и сильным. Теперь или никогда, по крайней мере, не скоро!

 

- Россия обязана нас поддержать, - говорит другой, не менее влиятельный болгарский политик, - она не могла не знать, куда ведет политика балканского союза, она эту политику поддерживала и этим взяла на себя прямую нравственную ответственность за последствия наших действий.

 

Читатели простят мне этот несколько утомительный подбор цитат из

 

 

112

 

речей "ответственных" сербских и болгарских политиков. Цитаты эти, однако, во многом поучительны: при всем своем разноречии они единодушно свидетельствуют об одном: о надежде или уверенности, что за оружием балканских держав стоит Россия. Я говорю единодушно, ибо отзывы гг. Пашича и Пачу, как бы противоречащие этому выводу, на самом деле относились только к официальной политике России, и под этими отзывами мнимого недоумения совершенно отчетливо сквозит уверенность в том, что помимо официальной, на Европу рассчитанной русской политики миролюбия и status quo существует еще другая, настоящая русская политика, которая в основном совпадает сейчас с политикой балканских союзников.

 

Только в оправе этой уверенности, которая, разумеется, должна иметь свои серьезные основания, русским гражданам пока еще неведомые, становится понятной решимость балканских правительств, которая, на первый взгляд, слишком похожа на беспечность...

 

Спешу оговориться. Балканская война имеет под собой глубокие причины, коренящиеся в условиях национально-экономических и государственных противоречий на этом удивительном полуострове, столь обласканном природой и столь изувеченном историей. Экономическое развитие вызвало здесь рост национального самосознания, а вместе с ним и стремление к национально-государственному самоопределению. Сербия нуждается в свободном выходе к морю. Создание условий нормальной жизни в Македонии является элементарной потребностью для устойчивого и спокойного развития Болгарии. Все это несомненно. На этой почве сложились боевые настроения не только в среде политических верхов, но и в широких народных массах, насколько они успели открыться моему наблюдению. Так, несмотря на то, что социалистические партии Сербии и Болгарии решительно протестовали против войны, мне приходилось встречать довольно многих социалистов, захваченных общим национально-патриотическим движением. Вчера я видел здесь в больнице первую группу болгарских раненых и говорил с ними: они несомненно охвачены национальным воодушевлением, с гордостью говорят о наступательном движении болгарской армии, о предстоящем освобождении братьев, - и это не солдаты, взятые из казармы, а резервисты, т.-е. доподлинные болгарские мужики...

 

Было бы, следовательно, ошибкой думать, что война искусственно вызвана сверху. Нет, инициатива правительства нашла несомненно известные встречные настроения снизу. Но политическое самосознание масс здесь настолько еще примитивно, что от известных настроений народа до политических действий всегда остается большой путь. В массе своей народ политически беспомощен. Партии и клики имеют поэтому широкую возможность инициативы, давления и произвола. Без правительственной политики, направленной на войну, войны не было бы, по крайней мере теперь. Этой политики балканских правительств не было бы, в свою очередь, без их законной или незаконной уверенности, что они действуют сообразно видам России.

 

 

113

 

Такова - в самых общих чертах - политическая сторона балканского предприятия. Теперь бросим взгляд на его военную сторону.

 

Вчерашний день был для Софии днем большого праздника: в шестом часу вечера военный министр получил из Старой Загоры от главного штаба телеграфное извещение о том, что взят Киркилиссе (Лозенград), турецкая крепость к востоку от Адрианополя, в 60 километрах от болгарской границы. Эту весть нетерпеливо ждали несколько дней штатские политики из кафе "Болгария", уже несколько раз в течение последних дней получавшие из самых что ни на есть достоверных источников известие о том, что Лозенград взят. Софийская пресса также уже не раз срывала Лозенград до основания. После первых чисто-второстепенных "побед" у Томрыша, Джуман, Мустафа-Паши и пр. население ждало несомненного, подлинного успеха. Наконец, 11-го, в 4 часа пополудни Киркилиссе действительно был взят. Центр города стал ареной бурных оваций. Военный министр, по требованию толпы, показался в окно и произнес краткую речь. Появились знамена. Толпа подхватила на руки греческого посланника и софийского корреспондента лондонского "Times" м-ра Ваучера, который здесь является чем-то вроде лорда-протектора болгарского народа. Знамена появились над воротами, над окнами, на крышах. Прошло факельное шествие, подростки стреляли вверх из револьверов. Подходили к дворцу, тщетно пытаясь вызвать царицу (Фердинанд - в Старой Заторе). Кричали "ура", пели: "Марш, марш, Лозенград наш". Прохожие поздравляли друг друга и несчетно повторяли краткую весть, стараясь выжать из нее подробности, которых она в себе не заключала. Еще через полчаса из газетных помещений, точно картошка из прорвавшеюся мешка, высыпали на улицу согни мальчишек с "особыми приложениями", по-здешнему - "притурками", и огласили воздух своими фальцетами. Улица не хотела успокоиться до позднего часа.

 

Взятие Киркилиссе представляет собою несомненно крупный факт, в известном смысле этим фактом начинается болгаро-турецкая война. Взятие первой крепости - "после упорного боя", гласит штабная телеграмма - должно в высокой мере укрепить доверие населения к армии и доверие армии к командирам и к самой себе. На востоке от Адрианополя восточная болгарская армия получает опорный пункт и облегчает себе таким образом и наступление на Адрианополь с западной, менее защищенной стороны, и движение на юго-восток к Константинополю. В какой мере сдача Киркилиссе способна деморализовать турецких солдат, отсюда трудно судить; но теоретически можно принять, что моральный плюс на болгарской стороне должен отозваться моральным минусом на турецкой. Было бы, однако, большой ошибкой принимать на веру ту оптимистическую оценку вчерашней победы и всего вообще положения, какая тут передается из уст в уста.

 

Софийская пресса, в своем большинстве прямо-таки бесстыдная в деле фактической "информации", дала уже вчера совершенно чудовищный каталог лозенградских трофеев: 40 тысяч пленных, 40 тысяч ружей, сотни пушек, миллионы килограммов провизии; среди пленников

 

 

114

 

- принцы, министры, паши... только принцесс и павлинов не хватало. Некоторые европейские корреспонденты немедленно же протелеграфировали эти сенсационные данные своим газетам, и возможно, что завтра пленные принцы и паши прибудут к вам по телеграфу уже из Берлина или Парижа. А на самом деле весь перечень трофеев высосан из собственных неопрятных пальцев авторами газетных "притурок".

 

Никаких официальных сведений о количестве пленных, а также о количестве жертв с болгарской стороны из главной квартиры до сих пор не получено. А со взятия Киркилиссе прошло уже более 30 часов. Сегодня с утра настроение все еще оставалось крайне приподнятым. Прибытие из Мустафа-Паши 320 пленных (из них 20 православных болгар, 2 армянина, 1 еврей-горец, остальные - турки) снова приподняло настроение уличной толпы. Пленники - в красных и серых фесках, одеты порядочно, не в рвань. Толпа относилась к ним с оживленным любопытством, мальчишки кричали "ура". Но к обеду более внимательные люди стали беспокоиться по поводу отсутствия каких бы то ни было дальнейших сведений из Киркилиссе. Можно было бы предположить, что болгарская армия понесла много жертв, и что этого не хотят сообщать населению. Но почему в гаком случае не сообщают о трофеях, умалчивая о жертвах? Очевидно, трофеев немного. А отсюда приходится заключить, что крепость не столько была взята болгарами, сколько покинута турками, отступившими в порядке. При таких условиях турки должны были увезти с собой ружья, склады и сделать негодными к употреблению крепостные орудия, поддерживавшие до момента сдачи артиллерийский огонь. В плен мог быть взят небольшой артиллерийский отряд, прикрывавший отступление лозенградского гарнизона. Все это, однако, только мои предположения, опровержение или подтверждение которых вы узнаете, разумеется, из телеграмм, раньше чем получите это письмо.

 

Во всяком случае, заключать от судьбы Киркилиссе к судьбе Адрианополя, как это делают здесь со вчерашнего дня почти все, нет никакой разумной возможности. Киркилиссе по широкой периферии своей защищен земляными укреплениями и всего только тремя постоянными фортами. В Адрианополе же 17 фортов, расположенных на протяжении 40 километров. К этому достаточно прибавить, что в Адрианополе в мирное время стоят пять полков крепостной артиллерии и два независимых батальона, тогда как в Киркилиссе - всего-навсего один артиллерийский полк. Адрианополю турки придают значение ключа к Константинополю, здесь они сосредоточили несомненно серьезные силы, а оборону в Киркилиссе вели, главным образом, чтобы выгадать время, ибо время для них - все. Преимущества болгар состоят в большей скорости мобилизации и передвижении армии, в ее однородности и воодушевлении. Преимущества турок - в несравненно большем человеческом резервуаре и более широких финансовых возможностях. Каждый лишний день позволяет Турции мобилизовать свои азиатские войска и приближать их к главному театру будущих военных операций: адрианопольскому вилайету и чаталджийскому мутесарифату.

 

 

115

 

Политическим объектом войны являются Македония и Старая Сербия. Но главным театром военных действий должно явиться пространство между Адрианополем и Константинополем. Сообразно с этим, главную тяжесть войны будет нести на себе болгарская армия. Сербы, черногорцы и греки имеют основной задачей своей держать в связанном состоянии западную турецкую армию и отдельные гарнизоны в Македонии и Албании, что, конечно, не исключает и там серьезных сражений.

 

Чего же можно ждать со стороны болгарской армии, которой так или иначе предстоит решить судьбу всего неприятеля? Все военные операции окружены здесь почти непроницаемой тайной, так что предположения приходится делать на основании самых общих соображений. Это значит, что в конкретной своей форме предположения вряд ли оправдаются. Но будет достаточно, если они облегчат читателю ориентировку в действительном ходе дальнейших событий.

 

Будут ли болгары брать Адрианополь?

 

Говорят, что при выработке общего стратегического плана в болгарском генеральном штабе возникли на этот счет разногласия. Как они разрешились, нам неизвестно. Для обывательского разумения вопрос решен: Адрианополь будет взят не сегодня-завтра. Полученные здесь сведения говорят, что адрианопольский вокзал, подожженный артиллерией, находится в руках болгар; дня три назад были телеграммы о захвате болгарами периферических укреплений с северо-восточной стороны Адрианополя. Эти сообщения, если они верны, свидетельствуют только о том, что часть восточной (главнейшей) болгарской армии совершает у Адрианополя некоторые военные операции, но никак не о том, что болгарская армия концентрировала свои силы на взятии крепости. Такая задача, поскольку она вообще разрешима, потребовала бы долгого ряда недель, слагающихся в месяцы, неисчислимых потерь и непосильных для Болгарии денежных расходов. За это время турки успели бы сосредоточить (через Мидию и через Константинополь) к югу от Адрианополя на реке Эргене, или еще дальше за старой Анаетасиевой стеною, в Чаталдже, большие массы свежих азиатских войск. Взяв Адрианополь, болгарская армия оказалась бы совершенно отрезанной от Царьграда, естественной конечной цели всей кампании. Крайне сомнительно, чтобы Болгария оказалась тогда способной надолго удержать Адрианополь в своих руках.

 

Более вероятным поэтому представляется, что болгарский главнокомандующий, поставив перед Адрианополем сильный отряд (1 1/2 - 2 дивизии), чтобы прикрепить к месту адрианопольский гарнизон, направит главную армию в обход крепости на юго-восток от Киркилиссе к Константинополю. Еще вчера телеграммы сообщали, что болгарская армия продвинулась до Визы (см. карту). Непосредственная цель этого форсированного движения состоит, по-видимому, в том, чтоб отрезать полевой турецкой армии возможность занять выгодные позиции по реке Эргене. Если цель будет достигнута, то не исключена возможность, что турецкая армия сразу сосредоточится в Чаталдже.

 

 

116

 

Сможет ли болгарская армия прорваться сквозь эти узкие ворота? Болгарский политик, по условиям своей недавней деятельности хорошо знакомый со всеми эвентуальностями болгаро-турецкой войны, сказал мне: "Прорыв сквозь чаталджийские укрепления я считаю стратегической утопией. Туркам достаточно будет поставить здесь армию в 50 тысяч человек, чтобы перерезать дорогу армии в полмиллиона душ". А путь к Царьграду лежит все-таки через Чаталджу.

 

Весьма вероятно, однако, что полевая турецкая армия, выиграв необходимое для сосредоточения своих сил время, сама перейдет в наступление, и тогда главный бой произойдет в четырехугольнике: Адрианополь - Киркилиссе - Баба-Эски - Люле-Бургас (см. карту). Здесь сойдутся лицом к лицу две армии общей численностью до 400 тысяч человек. Это будет один из тех кровопролитных боев, каких немного знает военная история. Было бы ребячеством пытаться предсказывать его исход.

 

Из всего сказанного вы видите, что для оптимизма насчет дальнейших операций болгарской армии нет пока оснований. Взятие Лозенграда ничего не предрешает. Оно только вводит нас из пролога в драму, делает более ясной завязку, ближе придвигает к грозным событиям, но по-прежнему оставляет развязку в кровавом тумане.

 

Чем большую силу сопротивления, а, может быть, и наступления обнаружит Турция, тем настоятельнее будут обращенные к России требования балканских союзников - реализовать то, что они считают ее моральными, а может быть, и формальными обязательствами. Ибо, - и здесь я возвращаюсь к тому, с чего начал это письмо, - поверх своих возможных побед и поражений - балканские правительства глядят на Россию, которая так или иначе должна им гарантировать достижение их политических целей.

 

Какие опасности таило бы в себе активное вмешательство России для европейского мира, а значит, и для всего нашего общественного и культурного развития, об этом нет надобности подробно говорить.

 

Русские граждане поступят совершенно правильно, если с полным недоверием будут относиться к заверениям русской дипломатии, а также услужающих и полууслужающих ей партий, будто просвещенными усилиями г. Сазонова обеспечена локализация балканской войны и гарантирован европейский мир.

 

«Одесские Новости» № 8852, 19 октября 1912 г.

 


 

 

4. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ И ВОЙНА

(Два монолога)

 

 

Позвольте в монологической форме представить два разговора, которые я имел с двумя одинаково выдающимися политиками двух болгарских партий: народняцкой, которая сегодня стоит у власти (в коалиции с прогрессивно-либеральной партией), и демократической, которая стояла у власти до весны 1911 года. Оба мои собеседника просили не называть их имен. Для моих целей в этом и нет никакой надобности.

 

 

117

 

Народняк

 

- Вы знаете, что нашу партию не раз называли партией «гешефтарей». Если бы этим хотели сказать только то, что мы - партия богатых людей, то это было бы более или менее верно. Да, мы партия людей, которым есть что терять. Нас обвиняли во многом, но никто никогда не обвинял еще нас в легкомыслии. Именно потому, что нам есть что терять. И если мы встали на путь войны, значит не могли поступить иначе, принимая, разумеется, за данное, что мы не хотели отказываться от всякого политического влияния в стране.

 

Чего мы хотим? Вы это знаете из манифеста, из всех извещений нашего правительства. Но вы хотите знать, чего мы действительно хотим? Выгнать турок из Европы. Возможно ли это? Столь же возможно, сколь и необходимо. При помощи России? Да, помощь России для этого великого дела нам необходима. Прямая, непосредственная помощь делом, а не платоническая, нравственная поддержка. И при дальнейшем развитии событий Россия не сможет нам в этой помощи отказать. Иначе роль ее на Ближнем Востоке, ее престиж в славянстве падут на долгое время, если не навсегда.

 

Мобилизовав войска на закавказской границе, чтоб связать силы Турции, Россия должна будет перебросить два корпуса - всего два корпуса! - смотрите сюда на карту: из Одессы на перешеек, под Константинополь, или высадить войска в Бугасе и провести их Болгарией. Мы - у Адрианополя, Россия - у Константинополя. Мы берем Адрианополь, Россия берет Константинополь. Всего два корпуса!

 

Европа? Она не сможет, не посмеет и не захочет повторить тот эксперимент, какой она проделала после предварительного договора в Сан-Стефано, - она не захочет, не посмеет и не сможет помешать России довести дело до конца. Германия? У нее на Балканах нет политических интересов, а экономическим - изгнание гурок не повредит. Германия нуждается в балканском рынке; но очевидно, ведь, что культурные болгары и сербы разовьют большую покупательную силу, чем турецкие варвары. Англия? Но неужели вы допускаете, что Англия согласится рвать с Россией и с нами ради сохранения европейских владений Турции? Тем менее - Франция. Италия уже взяла свое: Триполи. Остается одна Австро-Венгрия. Но что же ей останется делать? Двинуть свои войска к Салоникам? К Константинополю? Но оцениваете ли вы в полном его объеме это предприятие? Какую армию должна будет Австро-Венгрия двинуть на Балканы, где против нее соединенные силы четырех христианских держав, русские корпуса и враждебное население, - и все это при открытой восточной границе вдобавок. Мало того. Внешняя война со славянами означает для Австро-Венгрии внутреннюю войну. Ее армия так же неоднородна, как и ее население. Завоевательный балканский поход против славянских народов, борющихся за свое освобождение, может вызвать такое движение внутри, которое поставит Австрию на краю распада.

 

Россия стремится к свободным проливам для своего черноморского флота. Но какой же смысл имеет тогда это архи-миролюбивое отстаивание

 

 

118

 

г. Сазоновым status quo? Ведь status quo и означает запертые проливы. От кого же и как Россия надеется получить свободный выход в Средиземное море? От Турции? За какую компенсацию?.. Но Россия может взять эти проливы в союзе с нами. Только два корпуса из Одессы, заметьте себе это: только два корпуса!

 

Изгнание турок было бы началом новой эры для славянства. Россия - во главе, как признанный вождь; за нею - дружная семья юго-славянских народов; с нами пошла бы Греция, и даже Румынии ничего не оставалось бы, как примкнуть к нашему союзу. Остается, правда, вопрос об австрийском славянстве. Тут, прежде всего, уместно сомнение, долго ли простоит эта постройка? Не поддерживается ли она, главным образом, отсутствием строго проводимой идеи славянского единства в политике России? Но не будем заходить так далеко, не будем предсказывать близкого распада Австрии. Допустим, что эго государство - действительная историческая необходимость. Но согласитесь: одно дело Австрия сейчас, со своей резко выраженной немецкой политикой при славянском большинстве, а другое дело - Австрия пред лицом сплотившегося вокруг России славянского мира. Тогда и австро-венгерская династия в борьбе за самосохранение не сможет не вести славянской политики. Но... но для всего этого Россия должна отказаться от столь несвойственной ей политики охранения турецкого интегритета и - послать два корпуса к Константинополю.

 

Я знаю; внутренние трудности велики. У вас все еще сильна анархия - анархия отношений и анархия умов. Но здесь-то и начинается ваша обязанность - прессы. Вы должны сплотить общественное мнение страны вокруг правительства, чтоб оно, правительство ваше, почувствовало себя сильным, а, с другой стороны, давлением этого общественного мнения вы должны толкнуть правительство на путь решительной славянской политики. Согласны вы со мной?

 

 

Демократ

 

Политические цели войны? Здесь вы, прежде всего, столкнетесь с бьющей в глаза разницей между утопизмом Сербии и нашим реализмом. Спросите Гешова, чего мы хотим? Он ответит вам: улучшения судьбы наших братьев в Македонии. Это, может быть, неопределенно, но что поделаешь, когда неопределенность вытекает из существа вещей. Спросите о том же Пашича, - и он скажет: автономии старой Сербии с такой-то и такой пограничной линией. При этом он очертит вам ногтем на карте обширнейшую область, которая не представляет ни этнографического, ни административного единства. Мы так далеко не идем, для этого мы слишком трезвы, - по крайней мере те среди нас, которые умнее и дальновиднее, И прежде всего мы не делим еще шкуры медведя. А медведь, ведь, жив и, вопреки бахвальству уличной прессы, очень еще силен. Наша мобилизация прошла прекрасно, мы уж имели несколько успехов, но нельзя забывать одного: у нас 4 1/2 миллиона населения,

 

 

119

 

у Турции - 24 миллиона. Мы выдвинули сразу последнего человека и ребром поставили последний франк. Ну, допустим даже, что мы сможем выставить еще 100 тысяч ружей. Но и только. Как ни хорош человеческий материал нашей армии, как ни благоприятно сложились наши финансы, но, ведь, все наши ресурсы строго ограничены, ибо мы малочисленны и бедны. Повторяю: нельзя этого забывать. Турция с мобилизацией отстала от нас, она терпит поражение от черногорцев, от нас, от сербов... Но этим вопрос еще не решается и не предрешается: у Турции есть спина. Турция сможет мобилизовать еще одну дивизию, и еще одну, и еще... Когда у нас выйдут все лошади, все гранаты, - нам достать больше неоткуда. А у турок - и Эгейское, и Адриатическое моря. Когда у нас истощатся золотые запасы и запасы хлеба в стране, мы внешнего займа не сможем заключить. А турки всегда имеют возможность продать какую-нибудь концессию, и хоть на тяжких условиях, но денег добудут. Я не оптимист? Конечно, нет. Оптимистом в наших условиях может быть только тот, кто не рассуждает. Среди политически зрелых людей вы у нас оптимизма не найдете.

 

Война была необходима, потому что неизбежна. Мы должны были покончить с внутренней язвой, которая в течении двух десятилетий разъедает нашу страну: это македонский вопрос. Болгары в Македонии и болгары из Македонии дошли до полного отчаяния, и мы стояли перед тяжкими осложнениями в нашей внутренней государственной жизни. Македонцы надеялись на нас, и в течение 15-20 лет мы в них эту надежду поддерживали. Сперва у них происходили народные восстания, по 10-20 тысяч человек. Потом массовые восстания сменились действиями чет, организованных дружин. Когда и это не привело ни к чему, начался окончательный распад: с одной стороны, отдельные убийства и покушения, с другой - массовая эмиграция в Америку. Турки выдвинули в это время план заселения Македонии мусульманами. Это-то и довело македонцев до отчаяния. А отчаяние - плохой советник. Македонцы-иммигранты вносили элемент анархии в нашу внутреннюю жизнь, они начали угрожать смертью министрам и Фердинанду. Наше собственное население тоже поднимало ропот: тратим ежегодно десятки миллионов на армию, истощаем страну, а не можем прийти на помощь македонским братьям; к чему же тогда армия? И, наконец, - наше офицерство. Оно крайне тяготилось как своим бездействием, так и печальным своим материальным положением. На армию мы тратим не по силам, а жалование офицерское ничтожно, жить приходится не лучше мужика. Цены на все предметы потребления растут, а в то же время уровень жизни верхних слоев общества очень повысился за последние годы. При этих условиях у офицерства естественно должно было развиться нервное нетерпение, близкое к отчаянию. А отчаяние - плохой советник. У нас, к счастью, не было явлений в офицерской среде, подобных тем, что происходили в Сербии, в Греции. Но пример был слишком близок, а условия слишком благоприятны... Все это в совокупности своей заставило нас принять войну. Она не есть плод сознательно учтенной целесообразности,

 

 

120

 

а лишь продукт тяжкой внутренней необходимости.

 

Я уже говорил вам о планах Сербии. Планы эти фантастичны, и многое в них отпадет. Но компенсации, которых потребует Сербия, - во всяком случае, очень велики. И будь наше внутреннее положение нормально, никогда бы мы не решились на войну в таких условиях.

 

Все разговоры о том, будто мы с Сербией заранее точнейшим образом сговорились и распределили по карте все спорные сферы влияния или будущего владения, решительно ни на чем не основаны. Это - россказни и только. До войны мы не могли бы ни на чем общем сговориться. Другое дело - во время войны. Тут почва под ногами слишком горячая, атмосфера вокруг слишком огненная, чтобы можно было питаться фантазиями. И я надеюсь, что война приведет нас к соглашению на основе более скромной и более реалистической программы.

 

Во всяком случае, война сделает невозможным сохранение старого турецкого управления в Македонии, невозможным для Турции, невозможным для Европы. Пусть с сохранением суверенитета султана, - но в этой области будет введено самостоятельное управление, - турецкие войска будут из нее выведены. И это почти совершенно независимо от того, будет ли война для нас успешна или нет.

 

Успешной же война сможет быть для нас только условно. И чем значительнее будут наши успехи вначале, тем скорее нам необходимо закончить войну. Необходимо вмешательство, необходим окрик: «Довольно, остановитесь!». Это - обязанность России. И если она заставит нас слишком долго ждать своего вмешательства, мы падем жертвой наших собственных побед. Собственными силами мы, ведь, турок из Европы все равно не выгоним, - это пустяки. Значит, нам остается только моральную ценность наших возможных успехов учесть как можно раньше. Иначе мы попадем в тиски. Допустим самое большое: мы взяли Адрианополь. А дальше? Где у нас силы, чтоб удержать его? У турецкой армии большая спина, - если мы отбросим гурок от Адрианополя, они вернутся к нему. Не дожидаясь, двигаться дальше - на Константинополь? Но это - стратегическая утопия. Смотрите это узкое место между Черным и Мраморным морями: это - Чаталджа. Туг у турок превосходные укрепления. Если бы мы даже дошли сюда, туркам достаточно поставить здесь заслон из 50 тысяч солдат, чтобы задержать армию из 500 тысяч душ. Что мы сможем делать дальше, кроме как истощать свои силы?

 

Россия обязана будет вмешаться. Война подготовлялась и объявлялась в определенном расчете на поддержку России. Об этом правящие круги в Петербурге не могли не знать. Россия несет на себе нравственное обязательство пред нами.

 

Согласны вы со мной?

 

 

Вместо заключения

 

Две точки зрения, как они ни различны, - хотя, может быть, внутреннее их различие гораздо меньше, чем внешнее, обусловленное тем, что

 

 

121

 

одна принадлежит представителю правящей в данный момент, а другая - представителю оппозиционной партии, - эти две точки зрения пересекаются в общей надежде на вмешательство России. «Народняк» говорит об экспедиции из двух корпусов, «демократ» - о дипломатической интервенции. Но и дипломатическое вмешательство, если оно не хочет оставаться жестом (аннексионный кризис!), должно быть готово к последствиям, материализованным в двух корпусах. К этому в конечном счете сводятся все надежды здешних правящих кругов.

 

Официальным шагам русской дипломатии здесь веры не дают. В них видят только прикрытие той другой, действительной политики, непременным и неотложным выводом которой является активное вмешательство - разумеется, не в защиту status quo. Когда я пытаюсь высказать предположение, что политика России вовсе не так хитра; что у России нет сознательно проводимой двойственной политики, а есть только две, одна другую сбивающие политики: одной влиятельной группы, которая хочет вмешательства и готова на азартную игру, и другой влиятельной группы, которая хотела бы, но боится; что комбинация этих двух политик только создает ложное впечатление искусной игры, а на самом деле есть путаница; что на путанице ничего строить нельзя, - тогда мои собеседники отрицательно покачивают головами и говорят: «Нет, это не так!».

 

За такое положение вещей и состояние умов, чреватое самыми тяжкими разочарованиями, несет ответственность - помимо русской официальной и неофициальной дипломатии - та часть русской прессы, которая газетный лист заменяет телячьей кожей, натянутой на барабан. Проклятое чувство безответственности («приударим, братцы, враз, - авось, что-нибудь и выйдет») ведет значительнейшую часть русской печати на путь, который нельзя назвать иначе, как преступным. Ибо что же это, если не преступление - давать Болгарии и Сербии в эту критическую минуту обещания, которых мы не можем выполнить, и которые - если бы они были выполнены - могли бы повести к величайшим бедствиям для балканских народов, как и для нас.

 

Честная русская демократическая печать может сказать только одно: «Мы не можем дать нашей дипломатии балканского мандата именно потому, что мы искренно и горячо сочувствуем стремлениям балканских народов к национальному самоопределению. Целей своих балканская демократия достигнет лишь в той мере, в какой освободится от внешних и внутренних опекунов!»

 

«Киевская Мысль» № 286, 15 октября 1912 г.

 


 

 

5. ПРЕССА И ЦЕНЗУРА

 

 

Болгарская пресса, как и вся болгарская общественность, представляет в настоящий момент только разрозненные осколки целого. Из пятнадцати ежедневных софийских газет выходят сейчас только семь, а из семи лишь две в полном объеме: «Мир» и «България».

 

 

122

 

«Мир» - руководящий орган народняков, а сейчас, следовательно, официоз правительства Гешова-Тодорова. Ближайшим вдохновителем газеты является Пеев, министр народного просвещения и один из лучших болгарских публицистов, «България» - орган другой половины правительства, цанковистов. Газету редактирует доктор Списаревский, года три назад перешедший от социалистов к цанковистам. В полном объеме, т.-е. в четырех страницах небольшого формата, «България» стала печататься неделю назад, - а с начала войны и она выходила в размере полулиста.

 

В ранние утренние часы появляются две газеты: «Утро» и «Речь», - информационно-сенсационные листки желтого направления, со стамбулистским и радославистским оттенком. Разносчики обоих изданий, мальчики от семи до пятнадцати лет, преимущественно школьники, неистовым криком своим отрывают в 6 часов утра от подушек все население центральной части города.

 

Вечером выходят «Вечерна поща», связанная с «Речью», и «Дневник», дополняющий «Утро». «Дневник Новини», появляющийся в полдень, отличается от четырех названных газет только временем своего выхода из типографии.

 

«Камбана» (колокол) - «свободно»-социалистическая и республиканско-националистическая газета, обслуживавшая в последнее время македоно-одринскую революционную организацию и неутомимо агитировавшая за войну. «Камбана» пустила в европейский оборот выдуманную ею самой 11 октября весть о пленении в Лозенграде 40 тысяч турецких солдат с пашами и принцами и потопила в пучине своей фантазии турецкий броненосец, а затем была приостановлена комендантом на несколько дней за выпуск «притурки» без разрешения цензуры. Так как около этого же времени редактор газеты Кристю Станчев уехал со штабом македонского легиона, то газета и совсем перестала выходить без большого ущерба для родины и человечества.

 

Орган демократической партии «Препорец» («Знамя») был приостановлен до начала войны - не в силу технических затруднений (отсутствие наборщиков и пр.), а по политическим соображениям. «Мы свертываем партийное знамя, - заявил шеф демократов г. Малинов, - и поднимаем знамя национальное». Политический смысл этой операции нетрудно разгадать. Война представляла собою, во всяком случае, большую загадку. И оппозиционные партии - здесь, как и в Сербии, - поставили себе за правило ни в чем не мешать правительству, наоборот, оказывать ему всяческое содействие, но в то же время и не брать на себя полной ответственности. В таких условиях удобнее всего вовсе не высказываться до поры до времени. Чтоб освободить себя от необходимости во всем соглашаться с правительством или во многом ему перечить, демократы просто-напросто прикрыли свой орган. Одновременно были приостановлены и другие партийные издания - по тем же или схожим мотивам. Главный редактор стамбулистской «Воли» г. Семен Радев сменил свое энергичное публицистическое перо на не менее энергичный цензорский карандаш. Прикрылся радославистский орган «Народни

 

 

123

 

Права». Исчезла с поля «Балканская Трибуна», «независимый» орган, примыкавший к народнякам (партии Гешова) «слева». Вынуждены были приостановиться также и две ежедневные социалистические газеты: «Народ», орган «объединенной» партии, и «Работнический Вестник», орган «тесняков». Первое время после начала войны оба издания стали выходить два раза в неделю, - некому было писать, набирать и читать: три четверти организованных рабочих находятся в действующей армии. Но вы знаете, что тут существует военное положение и комендант. В комендантстве разъяснили редакции «Работнического Вестника» на выразительном болгарском языке все возможные неудобства дальнейшего выхода газеты. В какой мере законодательные новеллы комендантства укладываются в параграфы болгарской конституции, - не мое дело судить. Но факт таков, что газета временно прекратила существование...

 

*  *  *

 

В связи с этим будет нелишним еще раз остановиться на неиссякаемой теме наших здешних корреспондентских скорбен и разговоров - на так называемой военной цензуре.

 

Многие «руководящие» европейские органы успели написать об этой цензуре столь много лестного, что, признаюсь, будь я на месте одного из тех уважаемых болгарских профессоров, доцентов, учителей латинского языка и лирических поэтов, которые в интересах отечества превратились в свирепых цензоров, я бы, несомненно, давно уж пришел к тому убеждению, что секрет военных побед заключается в неумеренном употреблении красного карандаша. Но так как я не цензор, а всего только подцензурный журналист, то, вопреки мнению «меродавних» европейских вестников, я позволю себе все-таки заметить, что, по скромному суждению моему, организация болгарской цензуры не вполне совершенна.

 

В первое время нам, помимо военных бюллетеней генерального штаба, позволяли телеграфировать и наши собственные частные сведения - под условием особой каждый раз оговорки, что дело идет именно о частном, а не об официальном сообщении. Так как это требование совпадало с интересами добросовестной информации, то мы ему без ропота подчинялись. Но недели две тому назад режим был радикально изменен: запретили телеграфировать какие бы то ни было частные сообщения о военных операциях. Раз цензура пропускает что-нибудь, - объяснили нам внезапно, - этим самым она берет на себя ответственность за достоверность сообщения. Новая функция цензуры - наблюдать не только за тем, чтобы корреспонденты не сообщали ничего вредного ин тересам военных операций и всяким иным государственным интересам, но и за тем, чтоб они телеграфировали «правду и только правду», - казалась нам несколько чрезмерной заботливостью о доброй нравственности корреспондентов и о духовной пище европейских читателей. Пришлось, однако, подчиниться. При этом новом режиме мы уже были избавлены от труда частной проверки наших информации: пропускает цензура телеграмму - значит, «правда и только правда», задерживает - стало быть, вымысел. И вот на

 

 

124

 

почве этого нового порядка мы уже раза два оказались в крайне печальном положении. Еще в начале ноября здесь тонкой струйкой пробился слух, что болгарская армия у Чаталджи отбросила турок на правом фланге и разбила армию Назим-паши в центре. Телеграмм об этом не пропустили: стало быть, вымысел. Но к 3 ноября слухи уплотнились и приняли такую форму: чаталджинские укрепления прорваны окончательно, турецкая армия разрезана на несколько частей, болгары наступают, и вступление армии царя Фердинанда в Константинополь предстоит 5 ноября. Все корреспонденты бросились в цензуру. Там наши срочные телеграммы беспрепятственно пропустили. Значит, правда! У нас уже не было нужды ни заботиться о проверке известия, ни придавать сообщению осторожную форму. И если мы таким образом ввели дня на два в заблуждение европейское общественное мнение, то было бы грехом умолчать, что сделали мы это при активном содействии военной цензуры.

 

*  *  *

 

Еще одну мысль хотелось бы мне тут же наметить - не по поводу цензуры, а в связи с нею.

 

Институт цензуры совершенно не предусмотрен болгарской конституцией. Это ни для кош здесь не составляет вопроса. Но те, кто ввел цензуру, считают, что она безусловно необходима для успеха военных действий, и что штатским параграфам конституции не остается ничего, как посторониться. Не стану спорить, не мое это дело, хоть и остаюсь при особом мнении. Но как бы там ни было: необходима ли цензура или нет, - ясно, во всяком случае, что она представляет собою довольно серьезную занозу в теле политической демократии, и что эту занозу не так-то легко будет выдернуть впоследствии: кончик может остаться надолго. Говоря без метафор, я отнюдь не уверен, что после окончания войны и даже мирных переговоров правительство сочтет возможным сразу вернуться к прежним условиям полной свободы печати. Чрезвычайные меры вообще легче вводятся, чем отменяются, а в соображениях государственной необходимости «обуздания» печати и после войны недостатка не будет: новые провинции, неустановившиеся отношения, неблагонадежные инородцы (греки и турки) в составе населения и пр., и пр.

 

Заслуживает поэтому всякого внимания, что учреждение цензуры не возбудило здесь никаких сомнений ни в одной из партий ответственной оппозиции. Более того. Наряду со стамбулистами в составе цензуры состоят радикальные демократы, нисколько не опасаясь брать на себя лично ответственность за возможные политические последствия введения драконовских «временных правил» о печати. Людям как бы и не приходит в голову, что за действия цензуры должны отвечать только те, кто руководит событиями, вызвавшими потребность в цензуре. Объясняется это обстоятельство не только национально-патриотическим возбуждением момента, заставляющим смолкнуть демократическую критику и политическую предусмотрительность, но и общей неоформленностью демократического сознания. Если недоверие является,

 

 

125

 

по Робеспьеру, главной добродетелью демократии, то эта добродетель здесь прямо-таки в зародыше. Я уж писал на эту тему [51]. Болгарская демократичность пока что еще очень примитивна но своей природе. Это - бытовая демократичность, опирающаяся на общественные отношения, еще недоразвившиеся до острых классовых противоречий. Лишенная базы привилегированных классов, болгарская реакция крайне ограничена во всех своих поползновениях и на каждом шагу вынуждена делать уступки требованиям либерализма, по крайней мере, поскольку они совпадают с потребностями хозяйственной и государственной европеизации Болгарии. Но, с другой стороны, и болгарская демократия, лишенная исторической школы и больших традиций, не выработала в себе ни острого чутья, ни политической непримиримости. Если у реакции нет ни львиных когтей, ни львиных зубов, то и у демократии мы не найдем ни орлиной зоркости, ни орлиных крыльев. Это - факт, корней которого нужно искать, разумеется, не в национальном характере болгар, а в отсталости социальных отношений.

 

Болгарские радикалы весьма не прочь «отчитать» русских левых за их «непрактичность» и «утопизм» вообще и за их непонимание балканского вопроса в частности и в особенности. Об этом вам писал уже мимоходом Е. Н. Чириков. Сколько в такой критике верного, мы сейчас разбирать не будем. Только - к чести или к умалению русских левых - нужно сказать, что они-то не пошли бы в цензуру - ни при каких условиях. Такими уж их воспитала история, которая поставила перед ними большие внутренние препятствия и привила им добродетель недоверия. И мы пока что не думаем, что русским левым надлежит в этой области учиться «практичности» у болгарских радикалов. Прежде всего, политическая история наша слишком различна. А затем, мы думаем - и эту нашу мысль мы уже здесь недавно высказывали, - что война многое переменит и в болгарских политических отношениях и многих заставит переучиваться. У болгарской реакции отрастут, с помощью божьей, когти - не львиные, конечно, но все же достаточно большие. И болгарской демократии, т.-е. ее действительно-демократическим элементам придется взять у истории несколько хороших политических уроков...

 

«Киевская Мысль» № 331, 29 ноября 1912 г.

 


 

 

6. ОКОЛО КИРКИЛИССЕ

Взятие Лозенграда

 

 

Вчерашний день был для Софии днем большого праздника: в шестом часу вечера военный министр получил из Старой Загоры от главного штаба телеграфное извещение о том, что взят Киркилиссе (Лозенград), турецкая крепость к востоку от Адрианополя, в 60 километрах от болгарской границы. Этой вести нетерпеливо ждали несколько дней, штатские политики из кафе «Болгария» уже несколько раз в течение последних

 

 

126

 

дней получали из самых что ни на есть достоверных источников известие о том, что Лозенград взят. Софийская пресса также уже не раз срывала Лозенград до основания. После первых, чисто второстепенных «побед» у Тымрыша, Джуман, Мустафа-Паши и др. население ждало несомненного, подлинного успеха. Наконец, 11-го, в 4 часа пополудни Киркилиссе действительно был взят. Появились знамена.

 

Сидя уже здесь, на балканской почве, я не «верил» в войну, т.-е. внутренно еще не воспринял ее. После Киркилиссе я этого не могу повторить. Война есть. Я ощущал ее. Я был в больнице Красного Креста и видел там первых болгарских раненых в первых сражениях 5 октября при взятии Тымрыша и под Хасковым, А в 5 1/4 ч., находясь в помещении министерства иностранных дел, я узнал, что взят Киркилиссе.

 

В течение последних трех дней уличная молва особенно часто «брала» Лозенград. Но каждый раз телеграмма генерального штаба оповещала лишь о новом приближении восточной армии к Лозенграду. И только сегодня телеграмма из штаба принесла несомненное известие о падении первой серьезной турецкой позиции. Около 5 часов какой-то майор прокричал толпе эту весть с балкона военного министерства и разбросал коротенький печатный бюллетень. Несколько тысяч человек окружило военное министерство. Вскоре на улице появилась манифестирующая молодежь. Национальные знамена показались над толпой, в окнах и над крышами. Военный министр высунулся в окно и сказал небольшую речь в славу Болгарии и болгарских юнаков. Через четверть часа электрические токи национального энтузиазма пронизали всю атмосферу Софии, толпа запрудила улицы, прохожие снова и снова повторяли радостную весть, поздравляли друг друга, кричали «ура», приветствовали бурными возгласами греческого посланника перед отелем «Болгария». Толпа подхватила на руки греческого посланника и софийского корреспондента лондонского «Таймса», м-ра Ваучера, который здесь является чем-то вроде лорда-протектора болгарского народа. Знамена появились над воротами, над окнами, на крышах. Прошло факельное шествие, подростки стреляли вверх из револьверов. Подходили к дворцу, тщетно пытаясь вызвать царицу (Фердинанд - в Старой Загоре). Кричали «ура», пели, «Марш, марш, Лозенград наш». Прохожие поздравляли друг друга и несчетно повторяли краткую весть, стараясь выжать из нее подробности, которых она в себе не заключала. 25 тысяч пленных! - сообщили мне на почте, где я - в невероятной давке и суматохе - сдавал срочную телеграмму.

 

- Сколько пленных? - спросил меня болгарский журналист,

 

- Говорят, 25 тысяч.

 

- Неверно, - ответил он с возмущением а голосе, - 35 тысяч!

 

А когда я, через четверть часа, пробивался сквозь толпу в свой отель, мальчики продавали особую «притурку» (приложение) к «Камбане», где значилось: «пленных 40 тысяч, в том числе морской министр Мухтарпаша, принц Абдул-Халим и много других пашей. Сверх того захвачено: 118 орудий, 40 тысяч маузеров, миллион килограммов припасов, 10 тысяч палаток, 4 склада» и пр., и пр.

 

 

127

 

Не было никакого сомнения, что эти данные чудовищно преувеличены. Лозенград был взят в 4 часа дня, «притурка» вышла здесь в свет в половине седьмого: за этот короткий срок победители не могли, конечно, успеть подсчитать своих пленных и свои трофеи, и не приходилось бы удивляться, если бы сообщенные ими, по первому впечатлению, данные оказались преувеличенными вдвое, втрое или более. Так и есть, - и даже более того.

 

Взятие Киркилиссе представляет собою несомненно крупный факт, в известном смысле этим фактом начинается болгаро-турецкая война. Взятие первой крепости - «после упорного боя», - гласит штабная телеграмма, - должно в высокой мере укрепить доверие населения к армии и доверие армии к командирам и к самой себе. На востоке от Адрианополя восточная болгарская армия получает опорный пункт и облегчает себе таким образом и наступление на Адрианополь, с западной, менее защищенной стороны, и движение на юго-восток к Константинополю. В какой мере сдача Киркилиссе способна деморализовать турецких солдат, отсюда трудно судить; но теоретически можно принять, что моральный плюс на болгарской стороне должен отозваться моральным минусом на турецкой. Было бы, однако, большой ошибкой принимать на веру ту оптимистическую оценку вчерашней победы и всего вообще положения, какая тут передается из уст в уста.

 

Софийская пресса, в своем большинстве прямо-таки бесстыдная в деле фактической «информации», дала уже вчера совершенно чудовищный каталог лозенградских трофеев: 40 тысяч пленных, 40 тысяч ружей, сотни пушек, миллионы килограммов провизии; среди пленников - принцы, министры, паши... только принцесс и павлинов не хватало. Некоторые европейские корреспонденты немедленно же протелеграфировали эти сенсационные данные своим газетам, и возможно, что завтра пленные принцы и паши прибудут к вам по телеграфу уже из Берлина или Парижа. А на самом деле весь перечень трофеев высосан из собственных неопрятных пальцев авторами газетных «притурок».

 

Никаких официальных сведений о количестве пленных, а также и о количестве жертв с болгарской стороны из главной квартиры до сих пор не получено. А со взятия Киркилиссе прошло уже более 30 часов. Прибытие из Мустафа-Паши 320 пленных (из них 20 православных болгар, 2 армянина, 1 еврей-горец, остальные - турки) снова приподняло настроение уличной толпы. Пленники - в красных и серых фесках, одеты порядочно, не в рвань. Толпа относилась к ним с оживленным любопытством, мальчишки кричали «ура». Но к обеду более внимательные люди стали беспокоиться по поводу отсутствия каких бы то ни было дальнейших сведений из Киркилиссе. Можно было бы предположить, что болгарская армия понесла много жертв, и что этого не хотят сообщать населению. Но почему в таком случае не сообщают о трофеях, умалчивая о жертвах? Очевидно, трофеев не много.

 

Во всяком случае, заключать от судьбы Киркилиссе к судьбе Адрианополя, как это делают здесь со вчерашнего дня почти все, нет никакой разумной возможности. Киркилиссе по широкой периферии

 

 

128

 

своей защищен земляными укреплениями и всего только гремя постоянными фортами. В Адрианополе же 17 фортов, расположенных на протяжении 40 километров. К этому достаточно прибавить, что в Адрианополе в мирное время стоят пять полков крепостной артиллерии и два отдельных батальона, тогда как в Киркилиссе - всего-навсего один артиллерийский полк. Адрианополю турки придают значение ключа к Константинополю, здесь они сосредоточили несомненно серьезные силы, а оборону в Киркилиссе вели, главным образом, чтобы выгадать время, ибо время для них все. Преимущества болгар состоят в большей скорости мобилизации и передвижения армии, в ее однородности и воодушевлении. Преимущества турок - в несравненно большем человеческом резервуаре и более широких финансовых возможностях. Каждый лишний день позволяет Турции мобилизовать свои азиатские войска и приближать их к главному театру будущих военных операций: адрианопольскому вилайету и чаталджийскому мутесарифату.

 

Политическим объектом войны являются Македония и Старая Сербия. Но главным театром военных действий должно явиться пространство между Адрианополем и Константинополем. Сообразно с этим, главную тяжесть войны будет нести на себе болгарская армия. Сербы, черногорцы и греки имеют основной задачей своей держать в связанном состоянии западную турецкую армию и отдельные гарнизоны в Македонии и Албании, что, конечно, не исключает и там серьезных сражений.

 

 

Довольно побед!

 

Киркилиссе взят. Что же дальше?

 

Как смотрят на военное положение командующие военные круги и власти, чего они ждут в дальнейшем, - этого мы не знаем: смешно было бы от них ждать на эту тему откровенных признаний. Но люди с ясной головою, политики, не поддающиеся стихийным настроениям, совершенно чужды того оптимизма, которому путь между Софией и Царьградом представляется как путь непрерывных блестящих побед.

 

Один из руководящих политиков партии, которая сейчас не стоит у власти, - имя своего собеседника я лишен возможности назвать, - говорил мне еще до взятия Киркилиссе:

 

«У нас очень хорошая армия, мы тратим на нее очень много денег, гораздо больше, чем можем, наши люди настроены воинственно, - я надеюсь на победы. Победы эти нужны нам. Мы непомерно много брали у народа на армию, которая 28 лет оставалась в бездействии. Мы взвалили на себя ответственность за судьбы Македонии, полтора десятилетия этот вопрос держит в напряжении общественное мнение страны. Македонские переселенцы, - а их у нас сотни тысяч, и они играют крупную роль в коммерческой, политической и газетной сферах - не дают нам ни на день отойти от Македонии. В надежде на нас поднимались многотысячные крестьянские восстания в Македонии, в надежде на нас создавались там четы, именем Македонии мы приучили народ нести на себе тяжесть нашего военного бюджета.

 

 

129

 

Македонский вопрос - фермент постоянного брожения, смуты и неуверенности в нашей стране. Мы надеялись на младотурецкий переворот, поверьте мне: искренно надеялись, ждали установления нормальных отношений в Македонии, думали, что сможем сбросить с себя гору военных тягот: нам средства нужны для школ, железных дорог, мелиорации и многого другого. Но младотурки не сумели приблизить Балканы к разрешению македонского вопроса. Появились опять четы, началась массовая эмиграция в Америку, турки выдвинули проект-заселения Македонии мусульманами, наши болгарские македонцы пришли в отчаяние, начались угрозы министрам и царю Фердинанду, население роптало, отказываясь признавать значение дорогостоящей армии, которая неспособна освободить македонских братьев, а ко всему этому обострялось недовольство и в военных кругах, офицерство угрюмо шепталось, и можно было опасаться осложнений по греческому образцу. Таким образом, война явилась для нас внутренней политической необходимостью.

 

Я уверен, что самый факт этой войны - независимо даже от наших побед или поражений - изменит к лучшему положение в Македонии, заставив, наконец, Европу понять, что этот маленький уголок, если не ввести там человеческих порядков, останется постоянной угрозой миру на Балканах и во всей Европе. В отличие от наших союзников, сербов, мы не задаемся широкими планами, которые вернее бы, может быть, назвать мечтами. Мы хотим удаления из Македонии турецких военных орд и введения упорядоченного самостоятельного управления. Этого Европа не сможет не санкционировать в результате нашей войны. Но вряд ли многим больше. Именно поэтому война должна быть прекращена как можно раньше. Платонические победы нам слишком дорого обойдутся, и долго мы их не выдержим. Главная тяжесть войны, естественно, ложится на Болгарию, а враг наш еще очень и очень силен. В этом наше нынешнее правительство, состоящее из людей очень осторожных, отдает себе, несомненно, ясный отчет. У Турции 23-24 миллиона населения, - это очень большой резервуар. А мы уже поставили под ружье все, что имели. Нас 4 1/2 миллиона. Больше нам неоткуда взять солдат. Энергией натиска мы можем вырвать у турок несколько блестящих побед - и довольно. Ибо каждая дальнейшая победа может стать для нас петлей. Где у нас силы, чтобы удержать завоеванное? Турция медленна и неповоротлива, но она имеет возможность доставлять из своих азиатских владений все новые войска, хотя бы через Мидию, и располагать их у Адрианополя или дальше на юго-восток, за Анастасиевой стеною, у неприступных чаталджийских укреплений. Тут достаточно расположить 50 тысяч солдат, чтобы запереть дорогу к Константинополю армии в 500 тысяч душ. Большой войны с Турцией мы не выдержим ни в военном, ни в финансовом отношении. Было бы преступлением обманывать себя. Чем раньше мы учтем политически наши победы, тем лучше будет для нас. Вмешательство Европы, а это значит прежде всего - России, является для нас жизненной необходимостью. Россия должна поторопиться крикнуть нам: «Довольно побед, остановитесь!»».

 

 

130

 

Таково мнение болгарского политика, одного из тех, которые попеременно стоят здесь у кормила власти. И это отнюдь не единичное мнение.

 

 

После Киркилиссе

 

Трагическое и повседневное уже сочетались в какой-то необходимой для поддержания жизни пропорции, сложилось и некоторое неустойчивое равновесие войны и мира. Война всасывает в себя все новые и новые свежие силы и выбрасывает к нам сюда отработанный человеческий материал: раненых и пленных.

 

Киркилиссе был взят 11-го. После того наступило несколько дней затишья. Что происходило на главном театре военных действий, никто не знал. Тайна, которая окружает операции болгарской армии, в своем роде поразительна - именно тем, что это действительно тайна. Что обеспечивает ее? Во всяком случае, не одни только цензурные меры генерального штаба. Гораздо большую роль играет бесспорно относительная малочисленность и мало культурность населения тех областей, где развертываются военные операции. Никакая цензура не смогла бы укрыть направления армии, которой пришлось бы передвигаться по полям Франции или Германии. 18-го вечером Гешов запросил главную квартиру, что слышно у Адрианополя; ему ответили, что дело сейчас не в Адрианополе. Слух об этом моментально обошел все кафе. И тут можно было наблюдать любопытное психологическое явление. После взятия Киркилиссе все мысли были устремлены на «Одрин» (Адрианополь). Здесь сильно преувеличивали мощь киркилисских укреплений за счет адрианопольских. Даже самая осторожная попытка внести необходимую поправку в оценку относительной силы обеих крепостей встречала в разговорах крайне резкий отпор. «Может быть, логически вы и правы, - говорили наиболее уравновешенные, - но наша армия не двинется к югу, не взяв Адрианополя. Одрин - это сейчас национальная потребность». Савов накануне войны говорил: «Положим 20 тысяч душ, но Одрин возьмем». Когда болгары заняли Бабаэски и подошли к Люде-Бургасу, так что стратегическая ситуация могла считаться окончательно выяснившейся, возражали: «Это лишь второстепенные силы; главная армия у Адрианополя; завтра-послезавтра мы получим телеграмму о его падении». Когда же пришли достоверные сведения о сосредоточении 1-й и 3-й болгарских армий против турецких позиций на реке Эргене, общественная мысль безболезненно снялась с адрианопольских позиций и перенеслась на 50 верст к югу; никто не говорил больше, что немедленное взятие Одрина есть национальная потребность. Выразительная иллюстрация к вопросу о роли фетишей и мнимых величин в общественной психологии!

 

Только спустя двое суток официально сообщили о захваченных в Киркилиссе трофеях: 1.200 пленных, 2 аэроплана, 46 пушек, 12 тяжелых орудий и архив гарнизона. Это, во всяком случае, гораздо меньше того, что здесь ожидалось... Мнимо-«достоверные» частные источники

 

 

131

 

и совершенно недостоверные софийские газеты сообщали о десятках тысяч пленных, с ружьями, провиантскими складами, палатками и пр.О количестве убитых и раненых с той и другой стороны официальное извещение не говорит ни слова. Частным образом министры утверждают, что раненых мало. Это вполне вероятно, - т.е. что жертв относительно мало, - ибо всё заставляет предполагать, что турки совершенно не надеялись отстоять Киркилиссе и защищались, главным образом, для того, что бы выиграть время. Если это верно, - значит, турки отступили своевременно, оставив для прикрытия артиллерийский батальон, который и взят был болгарами в плен. Ходячая здесь характеристика лозенградской крепости резко расходится с данными европейской печати. Военный министр, генерал Никифоров, прямо заявил, что Лозенград - это вторая Плевна, что укрепления несравненно совершеннее адрианопольских укреплений. Газеты цитируют такое же мнение Гольц-паши, хотя, принимая во внимание характер здешних газет, это вовсе еще не значит, что реорганизатор турецкой армии когда-либо подобное мнение действительно высказывал. Между тем, по очень авторитетным европейским источникам, Киркилиссе не может идти ни в какое сравнение с Адрианополем. По выработанному в 1882 году плану путь к Босфору и Мраморному морю должен был быть загражден четырехугольником из четырех крепостей: Адрианополь, Киркилиссе, Бабаэски и Люле-Бургас. Из этого плана осуществлена была только одна его часть: оборудование Адрианополя, расположенного в 50 километрах от болгарской границы. Адрианополь укреплен 17-сильными фортами, распределенными на протяжении 40 километров. Что же касается Киркилиссе, отстоящего от границы на 60 километров, то он представляет собою широко развернутые земляные укрепления при всего только трех фортах. Какова была турецкая сравнительная оценка Адрианополя и Киркилиссе, видно из распределения военных сил в обеих крепостях. Из тринадцати полков и семи батальонов турецкой крепостной артиллерии в мирное время расположены: два полка на Босфоре, два - на Дарданеллах, пять полков и два батальона в Адрианополе и только один полк в Киркилиссе. Этих данных, на наш взгляд, совершенно достаточно, чтобы не разделять широко распространенного и тщательно культивируемого здесь оптимизма насчет ближайшей участи Адрианополя.

 

*  *  *

 

И г. Тодоров, нынешний министр финансов, и г. Ляпчев, его предшественник, с большим удовлетворением говорили мне о состоянии болгарских государственных финансов. Национальный банк может предоставить в распоряжение государства около 80 миллионов франков золота. Из этой суммы 10 миллионов депонированы в парижском и нидерландском банках, как гарантия уплаты по займам. Остается еще возможность расширения бумажно-денежного обращения, но эта возможность имеет свои естественные пределы, которые эмпирически устанавливаются возрастанием лажа на золото. На государственном иждивении находятся уже в

 

 

132

 

течение почти четырех недель свыше 360 тысяч душ, и число это все возрастает, приближаясь к 450 тысячам. Расход на солдата в день равен приблизительно 5 франкам. Это составляет ежедневный расход в 2 миллиона франков, или 60 миллионов в месяц! Уже этот короткий расчет показывает, что Болгария, как и ее союзники, не может тянуть войны в течение месяцев, а должна стремиться закончить ее в недели.

 

Но финансовая сторона дела не является, пожалуй, самой важной. Соотношение сил Болгарии и Турции еще более властно требует форсированного ведения кампании. Об этом говорилось уже не раз: каждый лишний день дает возможность Турции мобилизовать ее азиатские резервы и сосредоточить их на том пространстве, где будет решена судьба всего балканского предприятия: между Адрианополем и Константинополем. С начала мобилизации прошло уже 26 дней. Борьба за обладание Адрианополем должна была отнять еще недели, а за это время Абдуллах-паша мог бы подвести к фортам Адрианополя полевую армию в 200-300 тысяч душ. Вся болгарская тактика может и должна быть поэтому рассчитана на быстроту и натиск. А при таких условиях совершенно естественным является предположение, что главная болгарская армия не станет терять времени под адрианопольскими стенами. Оставив там отряд, достаточный для того, чтобы держать в связанном состоянии адрианопольский гарнизон, сама отправится (вернее сказать: отправилась) от Киркилиссе к югу - искать столкновений с той главной турецкой армией, которую Абдуллах-паша успел до настоящего времени объединить под своей командой.

 

Л. Троцкий и X. Кабакчиев. «Очерки политической Болгарии».

 


 

 

7. ИЗНАНКА ПОБЕДЫ

 

Два потока

 

До сих пор война являлась нам одной своей стороной: она уводила из деревень и городов цвет мужского населения, погружала в поезда и отправляла на театры будущих военных действий. Этот процесс еще не закончился, мобилизация доделывает свое дело, одновременно идет набор рекрутов, воинские поезда продолжают выкачивать трудовое население страны. Но навстречу идет уже другой поток. Поезда в течение двух последних дней не только отвозят, но и привозят. Великая убыль частично замещается. Я говорю о прибывающих транспортах раненых и пленных.

 

Прибытие раненых не успело еще наложить траурного отпечатка на жизнь города: прежде всего, раненых пока немного здесь: две-три сотни; притом это не софийцы, а все люди из далеких мест. Раненые софийцы размещены в Филиппополе, Сливне и других местах. В больнице Красного Креста еще много свободных кроватей, у сестер еще свежий, неистомленный, неистерзанный вид, дамы из богатого софийского круга приносят с собой в больничные палаты цветы и запах духов, снимают

 

 

133

 

с правой руки перчатку и красивыми нежными пальцами гладят больным лоб и щеки, покрытые холодной испариной. Пленных еще мало, и они в диковинку. Ими интересуются, разглядывают их и «интервьюируют». Вчера из Мустафа-Паши прибыло 320 душ, в том числе 20 болгар (православных), 2 армянина, 1 горец-еврей, остальные - турки.

 

Но их будет все больше - и тех, и других. Теснее придется составить койки в софийских больницах, сестры не будут успевать сменять свои белые передники каждый раз, когда на них брызнет свежая кровь, глаза у сестер будут не оживленно-приветливые, как сейчас, а устало-воспаленные, и не хватит в Софии цветов, которыми теперь дамы украшают больничные палаты...

 

*  *  *

 

Едва была объявлена мобилизация, как на Балканы потянулись журналисты всех стран. Они заполняли в Белграде и в Софии все отели, кафе и приемные министров. Бранили министров, когда те отказывали в интервью, бранили телеграфистов за слишком медлительную работу, бранили правительство и генеральный штаб, которые слишком долго не открывали военных действий. Время от времени им давали понять, что война ведется, собственно говоря, не для синематографов и газет, что для военных действий имеются и другие побудительные причины. Вскоре после открытия военных действий журналисты - за небольшими исключениями - уехали с главными квартирами; опустели отели и кафе. Теперь им на смену приезжают санитары: русские, немцы, австрийцы, чехи. С красными крестами на предплечных повязках, с сумочками через плечо, они бродят группами по улицам, ожидая «назначения». Встретил вчера нескольких русских сестер, которые с растерянным любопытством проталкивались сквозь толпу,

 

- Ждем вот назначения. Говорят, нас в самый этот... куда это сказывали?

 

- Будто в Лозе вый...

 

- Может быть, в Лозенград?

 

- Так и есть, - обрадовалась сестра, - в Лозенград... А верно это говорят, будто болгары опять турок разбили?

 

- Верно: под Люле-Бургасом.

 

- Это хорошо.

 

- Хорошо?

 

- Хорошо! - уверенно говорит сестра.

 

*  *  *

 

Дважды ездил смотреть пленных, помещающихся в казарме 4-го крепостного артиллерийского полка. Для этого приходилось предварительно отправляться в комендантство хлопотать о разрешении.

 

Благодаря военному положению, в комендантстве сосредоточены теперь все административные нити. Душно, тесно, накурено и шумно. Обстановка, приемы, слова и жесты - наши, родные, российские.

 

 

134

 

Вот какой-то пожилой, по-городскому одетый человек просит о пропускном свидетельстве в Филиппополь, где у него раненый сын в госпитале. Шепчется о чем-то с помощником коменданта...

 

- Ну, ладно, поезжай. Только никому не говори, что я разрешил тебе: чтобы не приставали.

 

Немец в штатском, но с военной выправкой, тычет без слов в какую-то бумагу. Помощник его не понимает, приходится служить переводчиком. Оказывается, немец - фельдфебель германского имени Фердинанда болгарского полка, вызвался добровольцем в болгарскую армию, приехал сюда на свой счет, но вот уже второй день никак не добьется толку...

 

- Скажите ему, пожалуйста, чтоб он шел к адъютанту военного министра. Если оттуда будет предписание, я выдам ему проходное свидетельство и бесплатный билет до Старой Загоры.

 

- Да он дважды уже был в военном министерстве. Там его к адъютанту не пустили, а послали сюда. Может, вы по телефону справитесь в министерстве?

 

- Не дозвонишься: телефон военного министерства все время занят. Да и что он там будет делать в армии без языка, немец этот самый?

 

- Говорит, что разберется. Мы, немцы, - говорит, - знаем, что делать на военном поле. Болгарский посланник ему в Берлине, - говорит, - обещал, что он будет принят в действующую армию и представлен царю, шефу его полка.

 

Разрешение посетить пленных готово, и я покидаю злополучного немецкого фельдфебеля, который собрался бить турок - по той собственно причине, что полк его зовется именем царя Фердинанда...

 

*  *  *

 

Ополченец у ворот казармы пытался было не пустить нас. Мы показали ему бумагу. Но он оказался неграмотным, и бумага не произвела на него никакого впечатления. Позвали старшего, и дело уладилось. В огромном четырехугольнике двора, фасад которого образует казарма, а три стороны - конюшни, стоят лошади, группы ополченцев и новобранцев, десятка два пленных вывозят в тачках из конюшни навоз. Мы хотим снять эту картину, но старший не дает.

 

- Да, ведь, у нас специальное разрешение есть на это?

 

- Уж вы завтра приходите, когда они обедать будут, тогда и снимете. А теперь чего их снимать...

 

Мы долго добиваемся, в чем тут дело. Оказывается, начальство не хочет, чтобы пленных снимали за работой: в Европе, мол, скажут, что болгарское правительство дурно обращается с пленниками, навоз заставляет возить. Так далеко здесь заходит забота об европейском общественном мнении.

 

Заведующий казармами, резервный офицер, ведет нас к пленным. Стук в дверь; дневальный изнутри отворяет ее, и мы входим в первое помещение. Здесь человек полтораста. Вдоль стен и посредине - в четыре

 

 

135

 

ряда - тесно примыкая друг к другу, расположены на полу соломенники в старых, грязных чехлах. На них лежат и сидят пленные турки. При нашем появлении почти все торопливо вскакивают и становятся руки по швам. Все в лаптях или опорках, в портянках, тщательно намотанных на ноги, в солдатских штанах и куртках серо-зеленого защитного цвета, в таких же фесках, некоторые - в красных. Лица... разные человеческие лица. У одних - добродушные или безразличные, у других - угрюмые или озлобленные. Есть совсем молодые, есть и пожилые. Они гут лежали на своих соломенных мешках, переговаривались, вспоминали или дремали. Наш приход взбудоражил их. Некоторые, по-видимому, решили, что с офицером идет невесть какое начальство, которое, может быть, внесет сейчас перемену в их судьбу: внимательно и недоверчиво провожают они нас взглядом. Человек десять демонстративно не встают. Другие притворяются спящими. В углу один пленный бреет другого; третий дожидается очереди.

 

- Насчет бритья они очень строго за собой следят, - говорит офицер. - А так, вообще - грязный народ...

 

Во втором помещении та же картина. В третьем - нет мешков. На полу разбросана солома, уже загрязнившаяся и слежавшаяся. Тут еще теснее и непригляднее, чем в двух других помещениях. При входе нашем встают лишь немногие.

 

- Вот и все, господа, - говорит офицер. - Их у меня всего 403 человека, двое сейчас в больнице. Человек 30-40 болгар, греков и армян, остальные - турки. Взяты они в Скечи и под Мустафа-Пашей. А снимать приходите завтра в 12, когда они обедают. Это гораздо интереснее, уверяю вас. Они тогда располагаются во дворе очень живописными группами.

 

Сегодня опять ездил в артиллерийские казармы. Во дворе, у дверей с надписью «готварница» (кухня) стояло человек 50, с большими жестяными мисками и ведрами, - видимо, артельные старосты. «Дур бакалам, дур бакалам!» (подождите) - говорил слишком нетерпеливым резервный солдат у кухонных дверей. На дворе в турках не было ничего «пленного». Они мало чем отличались от болгарских новобранцев, тут же дожидающихся обеда. Ели группами, поджав ноги вокруг миски. Чорбы (щей с мясом) давали вволю, потом еще какое-то варево. Турки ели молча, сосредоточенно, не обгоняя друг друга, съедали все, облизывали ложки и пальцы - честно ели, по-мужицки.

 

- А как они, не тоскуют? - спрашиваю бол гари на-ополченца, говорящего по-турецки.

 

- Как не тосковать - тоскуют. Все больше семейные. Ждут, когда все кончится и их к семьям отпустят. Они все новобранцы, даром что немолодые. У них, ведь, так: несколько наборов откупается, а потом денег не хватит - и заберут. Военного дела они нисколько не знают. Забрали их без боя, сами сдались.

 

- А не боятся?

 

- Нет, теперь не боятся. По вечерам песни свои поют. Эй ребята, - обратился он к пленным, - кто хочет, там на кухне еще чорба осталась...

 

 

136

 

*  *  *

 

Видел на почте трех русских добровольцев. Не порадовали они моего патриотического сердца.

 

У почтового окошечка какой-то бритый господин в штатском платье, но при шпаге, жаловался почтовым чиновникам на чью-то недисциплинированность. Говорил он по-русски, щеголяя отдельными болгарскими словами, говорил не твердо, и сильно несло от него вином. Почтовые чиновники чуть переглядывались, но вежливо соглашались: конечно, мол, дисциплина - вещь необходимая...

 

- Па-милте, - говорил господин со шпагой. - Да если он, с. е., без дисциплины, дэ-эк он мне, господа, на голову, с. е., сядет...

 

Двое русских добровольцев, почти мальчики, рассказывали мне, что они откуда-то пешком пришли в Одессу, оттуда в Рущук - на пароходе. Что-то в обоих болезненно-крикливое и требовательное.

 

- А вот слышали, как турки поступают: выкинут белый флаг, а потом на близком расстоянии стреляют. Ведь, это чорт знает что такое, а? Как вы находите, а?

 

- Да, нехорошо.

 

- Ведь, это же запрещено, что ж это в самом деле за безобразие! Как это нам придется сражаться при таких условиях, а?

 

- А вы, господа, на белый флаг не подавайтесь.

 

- Да уж придется видно принять меры...

 

- Ну, всего хорошего, господа.

 

«Киевская Мысль» № 290, 19 октября 1912 г.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]


 

 

47. - Коллективная нота 4-х балканских держав (вернее 3-х, ибо Черногория в это время уже разорвала с Турцией дипломатические отношения и открыла против нее военные действия) - была вручена Порте представителями Болгарии, Сербии и Греции 13 октября 1912 г. Являясь, в сущности, ультиматумом, нота указывала, что балканские державы решили, несмотря на сообщение Австрии и России о том, что Европа возьмет на себя урегулирование балканского вопроса, обратиться к султану непосредственно и предложить ему немедленно провести в жизнь реформы, предусмотренные ст. 23 Берлинского трактата (см. прим. 31). К ноте была приложена следующая «объяснительная таблица» требований балканских государств:

 

«1. Подтверждение этнической автономии народностей в империи, со всеми ее последствиями.

 

2. Пропорциональное представительство каждой народности в турецком парламенте.

 

3. Допущение христиан ко всем общественным должностям, в областях, населенных христианами.

 

4. Признание всех училищ христианских общин на равных основаниях с турецкими училищами.

 

5. Обязательство Высокой Порты не пытаться изменять этнический характер областей в турецкой империи путем заселения их мусульманами.

 

6. Местный призыв христиан к отбыванию воинской повинности в христианских кадрах. До сформирования таких кадров призыв должен быть отложен.

 

 

374

 

7. Переустройство жандармерии в вилайетах Европейской Турции под действительным командованием бельгийских и швейцарских организаторов.

 

8. Назначение в вилайетах, населенных христианами, швейцарских или бельгийских вали, выбор коих должен быть одобрен державами и в помощь которым должны быть учреждены окружные советы, выбранные по избирательным округам.

 

9, Учреждение при великом везире высшего совета, составленного из равного числа христиан и мусульман, который должен будет надзирать за проведением в жизнь настоящих реформ. Посланники великих держав и министры четырех балканских государств возьмут на себя миссию следить за ходом работ этого совета».

 

В ответ на эту ноту Порта заявила об отзыве своих посланников.

 

 

48. - Война 1859 г. - послужила отправным пунктом для полного объединения Италии, которая со времени Венского конгресса (1815 г.) была разделена на несколько мелких самостоятельных государств и лишилась Ломбардии и Венеции, захваченных Австрией. Подготовка к освобождению Италии велась двумя, различными по своему характеру и стремлениям, группировками: с одной стороны, революционерами-республиканцами во главе с вождем «краснорубашечников», Гарибальди, а с другой - правительством королевства Сардинии во главе с виднейшим политическим деятелем того времени Кавуром. Этот последний, назначенный в 1852 г. премьер-министром Сардинии, повел энергичную кампанию в пользу войны с Австрией, отторжения от Австрии итальянских провинций и объединения всей Италии под властью Савойского дома. Уже в 1855 г. Кавур вовлек Сардинию в Крымскую войну, не представлявшую для Италии никакого интереса, с исключительной целью приобрести союзников в лице Англии и Франции. Франко-Сардинский союз был закреплен свиданием Кавура с Наполеоном в Пломбьере (лето 1858 г.): Франция обязалась поддержать Сардинию в войне против Австрии, взамен чего Сардиния обещала уступить Франции Савойю и Пиццу. Понимая, что Сардиния не сможет обойтись без помощи итальянских революционеров, Кавур одновременно договорился о совместных действиях и с Гарибальди, скрывая, однако, и этот факт от Наполеона, как Пломбьерское соглашение он скрыл от Гарибальди.

 

Весною 1859 г. отношения между Сардинией и Австрией достигли высшего напряжения, и 29 апреля, после отклонения Кавуром австрийского ультиматума о разоружении, начались военные действия. К Сардинии немедленно присоединились Франция и Гарибальди, и союзники одержали над австрийцами ряд блестящих побед, из которых битва при Сол ьф ери но (июнь 1859 г.) решила участь всей кампании. Тем не менее, благодаря нерешительной политике Наполеона, 11 июля 1859 г. в Виллафранке был подписан прелиминарный мир, по которому Австрия уступила Ломбардию, но сохранила Венецию и настояла на возвращении герцогам Тосканскому и Моденскому их «законных владений», которых они лишились при первых же неудачах австрийцев, а также на сохранении папской власти в Риме. Виллафранкский мир вызвал в Италии всеобщее негодование. Кавур вышел в отставку. Гарибальди решил двинуть свои войска на Рим, с целью присоединения его к Сардинскому королевству, но под давлением короля

 

 

375

 

Виктора-Эммануила должен был отказаться от своего плана.

 

Только через год (1860 г.) Наполеон изъявил свое согласие на присоединение к Сардинскому королевству Пармы и Модены, получив за это Ниццу и Савойю. Кавур вернулся к власти, и Гарибальди также приступил к активным действиям. К весне 1861 г., в результате экспедиций Гарибальди в Сицилию и Неаполь, вся Италия, за исключением Венеции и папской области, была объединена под скипетром Виктора-Эммануила. В 1866 г. Италия вступила в австро-прусскую войну на стороне Пруссии и получила по Венскому договору (3 октября 1866 г.) Венецию. Наконец, после франко-прусской войны Италия добилась вывода французских войск из папской области (находившихся там 21 год), и 20 сентября 1871 г. итальянская национальная армия вступила в Рим, завершив таким образом дело объединения Италии.

 

 

49. - Итало-турецкая война 1911-1912 г.г. - война за захват Триполитании; см. прим. 38.

 

 

50. - Сан-Стефанская Болгария, - Этим названием обозначается неосуществившаяся попытка России создать в 1878 г. «Великую Болгарию», Болгарию «от моря до моря», 3 марта 1878 г., в результате побед русской армии, стоявшей у самых ворот Константинополя, в Сан-Стефано (предместье Константинополя) был заключен мирный договор, подписанный - со стороны России Игнатьевым и Нелидовым, а со стороны Турции - Савфетом и Садуллахом. Относящиеся к Болгарии статьи договора устанавливали автономию этого княжества, в состав которого должны были войти территории - собственно Болгарии, Восточной Румелии и большей части Македонии, при чем Болгария получала выход и к Черному и к Эгейскому морям (ст. 6); избрать князя и выработать конституцию Болгарии поручалось «собранию именитых людей» под наблюдением русского комиссара, который должен был также следить в течение двух лет за «применением нового образа правления» (ст. 7); из Болгарии должны были быть выведены оттоманские войска, и она переходила под двухлетнюю оккупацию России (ст. 8); Болгария должна была платить Турции ежегодную дань, размер которой должен был быть установлен по соглашению между Россией, Портой и прочими кабинетами (ст. 9).

 

«Сан-Стефанской Болгарии» не суждено было осуществиться. Протесты «великих держав» привели к пересмотру этого договора на Берлинском конгрессе (см. прим. LX) и к сокращению "Великой Болгарии" почти втрое.

 

 

51. См. об этом статьи в разделе «Загадка болгарской демократии».