I. Аграрные отношения в Болгарии во время византийского господства
2. СВОБОДНОЕ КРЕСТЬЯНСТВО И ОБЩИНА
Как ни скудны наши сведения о свободном крестьянстве в XI—XII вв., рассмотрение проблемы аграрных отношений необходимо начинать с этого вопроса, так как именно здесь лежат истоки всех основных концепций
38
экономического развития как Византии, так и Болгарии того времени. До сих пор о свободном крестьянстве говорятся в историографии вскользь, как о прослойке, не игравшей в XI—XII вв. существенной роли. Распространено представление, что свободное крестьянство было малочисленным в Болгарии уже в конце X в. [1] Есть, однако, и другие мнения. Например, Д. Ангелов считает, что наличие свободного крестьянства не только в XI—XII, но и в XIII—XIV вв. является одной из характерных черт болгарского феодализма, свидетельствующих, по мнению Д. Ангелова, о его незавершенности [2]. По его наблюдениям, в Македонии и Эпире свободное крестьянство составляло большинство населения даже в XIII в. [3]
Интересно в этой связи предположение А. П. Каждана, по мнению которого в горных районах Западной Болгарии в конце X в. крестьянство было закабалено «далеко не повсеместно» и в значительной мере служило источником военных сил в войнах Самуила с империей [4]. Д. Ангелов поддерживает мнение о неравномерности развития феодальных отношений на территории Болгарии до ее завоевания. Основываясь на источниках X в. из Северо-Восточной Болгарии, он считает, что феодализм восторжествовал в Болгарии во второй половине X в. [5];
1. С. Лишев. Някои данни за феодалните отношения в България през X в. ИИБИ, VI, 1958, стр. 409, 414, 416, 422—423; Б. Πримов. Отношението на богомилите и на техните западни последователи към труда, частната собственост и държава. ИП, г. XII, № 1, 1956, стр. 53; И. Πастухов. Българска история, стр. 367.
2. Д. Ангелов. Феодализмът в Византия. ИП, г. III, № 2, 1946—1947, стр. 227—230. По мнению Б. Ст. Ангелова («Класовият характер на старобългарската литература». ИП, г. IV, № 4—5, 1947—1948, стр. 557), «свободные люди» в X в. составляли даже подавляющее большинство жителей Болгарии. Ср. «История на България», I. София, 1954, стр. 158—159, 164.
3. Д. Ангелов. Принос към народностните и поземелни отношения в Македония (Епирския деспотат) през първата четвърт на XIII век. «Известия на Камарата на народната култура». Серия: Хуманитарни науки, т. 4, № 3, 1947, стр. 19—20, 34, 45.
4. «История Болгарии», I. М., 1954, стр. 94.
5. Д. Ангелов. Византийски влияния върху средновековна България. ИП, г. IV, № 4—5, 1947—1948, стр. 411—413; Д. Ангелов, М. Андреев. История на Българската държава и право. София, 1955, стр. 102; ср. Д. Ангелов. История на Византия, I. София, 1950, стр. 317, где IX—XI вв. в Византии названы временем «раннего феодализма».
39
в Македонии же, говорит он в другой своей работе, феодальный строй «полностью укрепился» в XII в. [6] С. А. Никитин также полагает, что объяснение различий в ходе политической истории Северо-Восточной и Западной Болгарии следует искать в особенностях социально-экономического развития этих частей Болгарии [7]. Как ни трудно с очевидностью доказать эти предположения на том материале, которым наука располагает, они тем по менее кажутся вполне вероятными. Равнинная Северо-Восточная Болгария — ядро Первого Болгарского царства, насчитывавшее к концу X в. более трех веков государственного существования, — несомненно, опережала в экономическом развитии гористые западные районы страны. Ко времени византийского завоевания слой свободного крестьянства был гораздо более многочисленным в Македонии, чем в Паристрионе.
До известного периода развития феодального способа производства сохранение значительного слоя свободного крестьянства является, несомненно, показателем незавершенности процесса феодализации, как об этом говорит и К. А. Осипова применительно к Византии X в. [8], но лишь до известного периода. Нельзя рассматривать развитие феодальных отношений лишь как увеличение, размеров вотчин и рост числа «частновладельческих крестьян» — это развитие состоит, как пишет А. П. Каждан, не только «и даже, пожалуй, не столько» в этом, «сколько в расширении прав феодала на землю и личность крестьянина» [9]. Наличие свободных крестьян в условиях развитых феодальных институтов, в условиях феодализма, вполне сложившегося и даже вступившего в период разложения, очевидно, характерно не только для Болгарии и Византии, но и для других стран Европы. В обществе,
6. Д. Ангелов. Аграрните отношения в Северна и Средна Македония през XIV в. София, 1958, стр. 15.
7. С. Α. Hикитин. Задачите на съветските историци в изследването на историята на България. ГШ, г. X, № 6, 1954, стр. 6—7.
8. К. А. Осипова. Развитие феодальной собственности на землю и закрепощение крестьянства в Византии X в. ВВ, X, 1956, стр. 80.
9. А. П. Каждан. Рецензия на книгу Г. Острогорского «Quelques problèmes d'histoire de la paysannerie byzantine». Bruxelles, 1956. ВВ, XII, 1957, стр. 338.
40
как и в природе, нет «чистых» явлений [10], поэтому необходимо определить место свободного крестьянства в системе феодальных отношений. Оценка этого явления лишь как «остатков» дофеодальной эпохи была бы недостаточной.
Как правило, упоминания о свободном населении в частновладельческих документах редки. Ф. Дэльгер справедливо заметил, что, несмотря на несомненное сохранение в какой-нибудь сельской местности свободных крестьян, исследователю приходится разыскивать их поистине «с помощью лупы» [11]. И тем не менее факт сохранения независимого от феодалов крестьянства в XI—XII вв. трудно подвергнуть сомнению. Ф. Дэльгер считает, что оно занимало в это время еще значительное место, указывая в качестве бесспорного свидетельства о них на № 1,2, 4, 16, 17, 20 и другие номера актов Лавры [12]. Д. Ксаналатос, основываясь на письмах Феофилакта, также решительно выступает против «широко распространенного мнения», что в XI—XII вв. исчезло свободное сельское население [13].
Больше других зарубежных византинистов уделил внимания так называемым свободным крестьянам в Византии Г. Острогорский, обосновавший теорию о создании особого,, довольно многочисленного слоя «государственного крестьянства» (париков — димосиариев). Меры, предпринимаемые в X в. императорами в защиту свободных мелких землевладельцев, говорит Г. Острогорский, имели своим следствием для свободного крестьянства
10. См. В. И. Ленин. Крах II Интернационала. Соч., т. 21, стр. 210.
11. F. Dölger. Beiträge zur Geschichte der byzantinischen Finanzverwaltung besonders des 10. und 11. Jahrhunderts. «Byzantinisches Archiv», Heft 9. Leipzig-Berlin, 1927, S. 66.
12. F. Dölger. Zur Textgestaltung der Lavra-Urkunden und zu ihrer geschichtlichen Auswertung. BZ, 39, 1939, S. 60—61. Ср. также G. Stadtmöller. Michael Choniates, Metropolit von Athen (ca. 1138—ca. 1223). «Orientalia Christiana», XXIII , 2. Roma, 1934, S. 188; Р. Сharanis. On the Social Structure of the Later Roman Empire. BS, 17, 4945, p. 57.
13. D. Xanalatos. Beiträge zur Wirtschaftsund Sozialgeschichte Makedoniens im Mittelalter, hauptsächlich auf Grund der Briefe des Erzbischofs Theophylactos von Achrida. München, 1937, S. 66.
41
установление государственной парикии. Защищая свободных от притязаний крупных собственников, государство прикрепило их к земле, лишило права свободного распоряжения собственностью [14]. Свободные ранее крестьяне (о которых говорится в Земледельческом законе, трактате об обложении, новеллах X в.) стали одной из категорий зависимых, ибо их отношения с государством не отличались по существу от отношений частновладельческих крестьян со своими господами [15].
В XI—XII вв. государство, бессильное воспрепятствовать поглощению мелкой собственности, пошло по другому пути: уступив в вопросе о земле, оно сохранило за собою право контроля, выразившееся в институте ἀριθμός. Феодалу оставлялась лишь определенная часть крестьян, попавших под его власть; остальные должны были быть возвращены государству [16].
Большое внимание было уделено этому вопросу и в советской историографии [17]. Особый интерес для изучаемого нами периода представляют работы А. П. Каждана и М. Я. Сюзюмова. В работах А. П. Каждана вопрос о так называемом свободном крестьянстве занимает одно из центральных мест. В отличие от Г. Острогорского, исследовавшего эту проблему с точки зрения борьбы государства и феодалов вокруг мелкого землевладения, А. П. Каждан рассматривает эту борьбу как столкновение двух группировок феодальной знати — столичной и провинциальной — за феодальную ренту.
В силу прочности византийской общины складывающийся класс феодалов осуществлял, по мнению Α. П. Каждана, на первом этапе централизованный натиск на
14. О. Оstrogorskij. Quelques problèmes..., p. 18—19 sq.
15. Ibidem; его же. О византиским државним сельацима и војницима (Две повела из доба Јована Цимиска). Глас САН. Оделење друштвених наука. Нова серија, 3, 1954, стр. 23—24, 40—41; его же. Византийские писцовые книги. BS, IX, 2, стр. 233, 235, 238.
16. G. Оstrogorskij. Quelques problèmes..., p. 22, 42, 71—72.
17. См. замечания о свободных крестьянах у З. В. Удальцовой [«Византиноведение в народнодемократической Болгарии» (1944—1953 гг.). ВВ, VIII, 1956, стр. 353], Б. Т. Горянова («Византийское крестьянство при Палеологах». ВВ, III, 1950, стр. 45—46), M. М. Фрейденберга («Аграрные отношения в Византии в XI— XII вв.». Автореферат диссертации. М., 1953, стр. 3) и др.
42
крестьянство, подчиняя общину государству и взимая централизованную ренту через систему государственных налогов. Основная доля ренты попадала при этом в руки столичного чиновничества. Одновременно, однако, происходил процесс развития крупного землевладения; провинциальная феодальная знать, заинтересованная в присвоении земли и труда крестьян-налогоплательщиков, пришла в столкновение с чиновной аристократией. Борьба развернулась особенно остро при Македонской династии, причем крестьянство свободное превращается в феодально-зависимое от государства, в государственных париков, прикрепленных к земле. В XI в. победу одерживает провинциальная знать. Над системой централизованной эксплуатации торжествует вотчинная система; контингент государственных париков сокращается, хотя их отличие от частновладельческих в сущности исчезло еще раньше [18]. Упоминает А. П. Каждан и действительно свободных крестьян, как элемент дофеодальных общественных отношений, но поскольку «свобода» в то время, пишет он, означала лишь «свободу от податей» [19], поэтому, ими, очевидно, были либо совсем неимущие, либо беглые.
M. М. Фрейденберг специально уделил внимание вопросу о переходе от централизованной эксплуатации к вотчинной, исследовав формы вовлечения крестьян в феодальную (частновладельческую) зависимость. Оформлению феодальной зависимости, по мнению M. М. Фрейденберга, предшествовало интенсивное перемещение (как
18. См. А. П. Каждан. Крестьянское движение в X в. и аграрная политика императоров Македонской династии. ВВ, т. V, 1952, стр. 85; его же. К вопросу об особенностях феодальной собственности в Византии VIII—X вв. ВВ, X, 1956, стр. 49 сл., 58 сл., 61—65; его же. Формирование феодального поместья в Византии X в. ВВ, XI, 1956, стр. 99, 112—113, 116, 122; его же. Рецензия на книгу Г. Острогорского «Quelques problèmes...», стр. 332— 335. К сожалению мы были лишены возможности использовать монографию А. П. Каждана («Деревня и город в Византии IX—X вв. Очерки по истории византийского феодализма». М., 1960), которая вышла в свет, когда наша работа уже находилась в печати.
19. А. П. Каждан. Рецензия на книгу Г. Острогорского «Quelques problèmes...», стр. 337; его же. Формирование феодального поместья, стр. 119; его же. Рецензия на «Феодализмът в Византия» Д. Ангелова. ВВ, III, 1950, стр. 281.
43
результат разложения общины) крестьянского населения и «отрыв от своего надела в общине» [20]. Иными словами, «неимущие» и «беглые», которых А. П. Каждан рассматривает как подлинно «свободных», становятся у M. М. Фрейденберга тем основным контингентом, из которого формировалось зависимое крестьянство [21]. Это, по мнению M. М. Фрейденберга, тем более естественно, что общины (как показал М. Я. Сюзгомов) ревниво оберегали свои права от чужаков, и безземельный был вынужден поэтому селиться на земле феодала [22].
Но если «способ создания феодальной зависимости» через испомещение значительной массы безземельных, порвавших с общиной крестьян является основным, то правомерен ли вывод автора, что «на смену общине, закрепощенной государством, приходит община, находящаяся в феодальной зависимости от крупных землевладельцев» [23]? Ведь община разложилась, зависимые от частных лиц крестьяне потеряли с ней связь и поселились на землях феодала.
Концепция развития феодальных отношений, разработанная Л. П. Кажданом, как и сходные взгляды, высказанные Г. Острогорским, встретили возражения М. Я. Сюзюмова. Лично свободные крестьяне-налогоплательщики, считает он, не были феодально-зависимыми от государства, их повинности в пользу государства были простым выражением подданства. Государственными крестьянами, по мнению М. Я. Сюзюмова, были лишь δημοσιάριοι πάροικοι более позднего времени, о прикреплении же к земле общинников в X в. мы не имеем сведений. Представление о централизованной феодальной ренте, говорит М. Я. Сюзюмов, покоится на уподоблении
20. M. М. Фрейденберг. Развитие феодальных отношений в византийской деревне в XI—XII вв. УЗ Великолукского пединститута, 1956, стр. 112, 120. Автор больше подчеркивает поэтому факты разложения, чем прочности общины (см. его же. Монастырская вотчина в Византии XI—XII вв. Там же, т. 4, 1959, стр. 69—72).
21. Εго же. Экскурсия в Византии в XI—XII вв. УЗ Великолукского пединститута, т. 3, 1958, стр. 346, прим. 582.
22. Там же, стр. 363—364. См. М. Я. Сюзюмов. О характере и сущности византийской общины по Земледельческому закону. ВВ, X, 1956, стр. 41—42.
23. Μ. Μ. Фрейденберг. Развитие ..., стр. 134.
44
византийской общины общине азиатской [24]. В Византии же не было общегосударственной собственности на землю, обычной для восточных деспотий с их мелиоративными системами, и византийская община мало отличалась от западноевропейской марки [25].
Как видно из сказанного выше, вопрос о свободном (или «государственном») крестьянстве тесно связан с важнейшими проблемами византийского феодализма вообще; вопрос этот еще мало изучен, но без его решения нельзя понять многих существенных сторон хозяйственного и политического развития как Византии, так и Болгарии, история которых неразрывно связана в изучаемую нами эпоху. Не претендуя на решение этого трудного вопроса, мы должны, однако, высказать к нему свое отношение.
Обратимся к документу, фиксирующему отношения, сложившиеся на территории Болгарии ко времени византийского завоевания, — к сигиллиям Василия II для Охридской архиепископа и. В сигиллиях определяется, что архиепископ и подчиненные ему епископы и ныне, как и при последних болгарских царях, имеют право владеть лишь определенным числом (ἀριθμός) париков и клириков (от 24 до 80), освобожденных от уплаты некоторых государственных налогов [26].
В этих сообщениях поражает прежде всего факт, что архиепископ «всей Болгарии», унаследовавший патриарший престол Первого Болгарского царства, владел и владеет лишь 40 париками и 40 клириками-экскуссатами. Если даже допустить, что число париков-экскуссатов во владениях патриархии (архиепископии) было меньше числа париков, плативших все налоги государству, то и в этом случае трудно было бы объявить незначительным количество свободных налогоплательщиков в Болгарии этого времени, так как именно их, на наш взгляд, в первую очередь и имеет в виду Скилица (II, р. 530),
24. См. Е. Э. Липшиц. Византийское крестьянство и славянская колонизация. ВС, стр. 143; Б. Т. Горянов. Византийское крестьянство при Палеологах, стр. 45—46; Μ. Μ. Фрейденберг. Аграрные отношения в Византии в XI—XII вв, стр. 3.
25. М. Я. Сюзюмов. Византийская община по Земледельческому закону, стр. 43—44.
26. Й. Иванов. Български старини...., стр. 550—555, 557—562.
45
говоря о размерах налогов в Болгарии, которые установил Василий II.
Реформа конца 30-х годов XI в. (коммутация натуральных налогов), приведшая к увеличению казенных платежей, ударила прежде всего по свободным болгарским налогоплательщикам, которые и приняли активное участие в восстании. О селе свободных крестьян, оказавшихся под патронатом архиепископии, говорит Феофилакт (col. 424. А; 449.С—452.А). Архиепископ называет нескольких своих париков «ничем казенным не владеющими», а поэтому не подлежащими государственным налогам (col. 449.А—В), противопоставляя их, таким образом, крестьянам, сидящим на государственной земле и обязанным уплачивать казенные подати. Местные чиновники обвиняли архиепископа в незаконном владении селом свободных крестьян под названием Могила (col. 524. А; 533. D; 536.А) и в актах беззакония по отношению к другим свободным селянам (col. 445.А). Говорит Феофилакт и о «бедных», терпящих притеснения от налоговых чиновников (col. 405.С—D; 408.А; 516.13), и об «участке вдовы», находящемся под угрозой присвоения, так как защитить его некому (col. 405.С).
Пселл сообщает о свободных жителях южномакедонского села Мамицы [27]. Он же пишет о крупном землевладельце, который не позволял соседу-крестьянину восстанавливать свое обрушившееся жилище, находящееся близ владений этого феодала [28]. О свободном селе Радохоста
27. SM, II, р. 299. Издатель сочинений Евстафия Тафель (Eustathii metropolitae Thessalonicensis Opuscula. Francofurti ad Moenum, 1832, p. 358) ошибочно приписал это, как и другое письмо (см. прим. 28) Пселла, Евстафию Фессалоникийскому.
28. SM, II, р. 296—297 (у Тафеля — р. 357—358). О фамильном имени Евстафия — «Катафлорон» — см. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 140—142 (ср. также статью К. Амандоса в BZ, 28, 1928, S. 14—15). Штадтмюллер ссылается на письмо Дмитрия Хоматиана к Евстафию τον κατὰ Φλὼρον, «диакону св. Софии» (Pitra, VI, р. 631), исключающее предположение В. Регеля (см. FRB, I, p. XVI, р. 384), что о κατὰ Φλὼρον означает «монаха монастыря Флорос», так как монах не мог быть одновременно диаконом патриаршей церкви. Подкрепляется это и неизданным письмом Григория Антиоха к Евстрафию: Τῷ Θεσσαλονίκης κῦρ Εὐσταθίῳ τῷ τοῦ κατὰ Φλωρον (Ркп YΙΙ 10, f. 387г — по списку из архива Регеля); ср. его же эпитафию: εἰς τον κῦρ Νικολαον τον κατὰ Φλῶρον (ibid., f. 264v). Ср. ВВ, IX, 1912, стр. 126: «анаграфевс Катафлорон».
46
в Южной Македонии говорится в акте 1008 г. (Lavra, № 16).
Алексей 1 Комнин пожаловал монастырю Богородицы Милостивой свободных крестьян, «не имеющих собственных стасей» (р. 29). Через полвека Мануил I пожаловал этому монастырю казенные земли в его окрестностях; при этом несколько хорафиев крестьян («подплатежных казне париков») оказались окруженными владениями монастыря (р. 43). Монастырю была отведена также земля, покинутая разорившимися свободными крестьянами (р. 44). В 70—80-х годах XI в. несколько свободных деревень были подарены в окрестностях Филиппополя Григорию Бакуриани (р. 9.9—12 sq.; 54. 18 sq.; 55. 4 sq.). В 1086 г. Алексей I пожаловал Льву Кефале свободное село в феме Моглены. Знаменательно, что местным чиновникам предписывалось при этом не допускать в подаренное село для поселения свободных крестьян из окружающих деревень (Lavra, № 41. 14—15, 24—30). В афонских актах не раз сообщается о небогатых дарениях в пользу монастырей. При этом иногда дарители оговаривают, что их участок перейдет в полную собственность монастыря только после их смерти, так как у них нет ничего другого, что давало бы им возможность «приобретать все необходимое для пропитания» (Lavra, № 17). Безусловно, эти дарители — мелкие свободные землевладельцы. Дмитрий Хоматиан, архиепископ Охридский (начало ΧIII в.), сообщает о захвате земель свободных крестьян архонтами (Pitra, VI, р. 262—263). В житии Иоакима Осоговского говорится о том, что некоторые свободные крестьяне из области Овче-Поля занимались охотой, так как были «житием слабы», их разоренные хозяйства не могли обеспечить им пропитание [29].
В безотрадной, полной трудов и лишений жизни свободных земледельцев в X—XI вв. близ г. Дидимотики рассказывается в житии Иоанна Младшего. «Отцы [родителей святого], — говорится там, — и их еще отцы, и тех еще, и [так] сколько бы ни восходить к их предкам и
29. Й. Иванов. Български старини..., стр. 409. П. Динеков [«Стара българска литература», I. София, 1950 (литография), стр. 222] относит составление первых кратких житий Иоакима Осоговского, Прохора Пшинского и Гавриила Лесновского к XI— XII вв.
47
родичам, одинаково... в своем отечестве трудящиеся, пахари, в трудах земледелия проводящие все время, добывающие тяжким трудом и утомляя руки свои... средства к существованию, ...сменяя друг друга..., не оставили после себя людям слова какого-либо, достойного памяти» [30].
Но свободные ли это крестьяне? Может быть, они государственные парики, как это сказано в приведенном выше хрисовуле Мануила I для монастыря Богородицы Милостивой («подплатежные казне парики»)?
А. П. Каждан, соглашаясь с Г. Острогорским, говорит о двух показателях несвободы государственных крестьян: несение повинностей в пользу государства (свободны только «но платившие ренту»; уплата канона равнозначна парикии) [31] и прикрепление к земле [32].
Что касается первого критерия (уплата податей), то он здесь ничего не доказывает. Правда, у Атталиата есть прямое свидетельство (р. 284. 7), что «свободен» тот, кто не платит податей [33]. Но то же самое сплошь и рядом говорится и о феодалах, которые имели экскуссионные привилегии (и потому были «свободны») или не имели их (и потому были «несвободны»). Все собственники в Византии, если только они не обладали специально на этот счет выданными грамотами, были в этом смысле «несвободными», независимо от их ранга и звания, ибо уплачивали в казну государственные налоги и несли различные повинности. Повинности эти могли носить в некоторых областях или деревнях отнюдь не всеобщий, специфический характер: военная служба, обслуживание государственной почты, поставка рыбы к царскому столу и т. п. Но каковы бы они ни были, нечастновладельческие крестьяне никогда не были от них избавлены. Как крестьяне времен Юстиниана I, Земледельческого закона и трактата об обложении, так и независимые от частных лиц крестьяне XI и XII вв. (это не исключено и для XIII—XV вв.) несли
30. ASS Novembris, t. IV. Bruxelles, 1925, p. 680.
31. A. П. Кaждaн. Рецензия на книгу Г. Острогорского «Quelques problèmes...», стр. 336, 337.
32. Там же, стр. 332—335.
33. А. П. Каждан справедливо указывает на необходимость специального изучения вопроса о понятии «свободы» в византийском феодальном обществе (А. П. Каждан. Еще раз об аграрных отношениях в Византии IV—XI вв. ВВ, XVI, 1959, стр. 105—106).
48
эти повинности, форма и размеры которых могли меняться, но свободными от которых они никогда не были в течение всех десяти веков существования Византии [34]. Не платили налогов только беглые, о которых в источниках говорится как о «неизвестных казне» (τῷ δημοσίῳ ἀνεπιγνώστων) (ММ, VI, p. 104, 121), и неимущие, о которых сообщается как о «париках неплатежных» (πάροικοι ἀτελεῖς) (ММ, VI, р. 95), «не записанных в казенные налоговые практики», так как они «не имеют собственных стасей (ипостасей)» (MND, р. 29, 32) или «не имеют собственной земли» (ММ, VI, p. 95) [35]. Все остальные свободные были налогоплательщиками (τῷ δημοσίῳ ὑποτελεῖς, или ὑποφόροι), «имеющими казну...[своим] господином», как говорит о них Никита Xониат, возмущаясь, что эти свободные люди (ἐλεύθεροι) становятся рабами (δούλοις), будучи отданы императором частным лицам (р. 272—274).
Несение повинностей в пользу казны само по себе не является признаком феодальной зависимости крестьян от государства, пока это государство не стало феодальным. Гораздо сложнее вопрос о другом критерии «зависимости», выдвигаемом Г. Острогорским и А. П. Кажданом, — о государственном прикреплении крестьян к их тяглу, общине, земле. По мнению Α. П. Каждана, этого рода зависимость и крепостничество даже предшествовали появлению зависимости и крепостничества на частновладельческих землях. Уже вскоре после восстания Фомы Славянина (20-е годы IX в.) и разгрома павликианского движения свободное крестьянство было закрепощено государством, тогда как частновладельческие парики еще в X—XI вв. сохраняли право перехода [36].
34. В противном случае (т. е. если рассматривать самую уплату налогов как доказательство несвободы налогоплательщиков) все они, как верно заметил И. Караяннопулос (J. Karayannopoulos. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, BZ, 50 (1), 1957, S. 172, 80—181), были бы крепостными париками испокон веков, независимо от времени и государства.
35. Μητε γῆν ἰδίαν ἐχόντων означало, по мнению Острогорского, μήτε γὴν δημοσιακὴν κατεχόντων (G. Ostrogorskij. Quelques problèmes..., p. 31).
36. А. П. Каждан. Рецензия на книгу Г. Острогорского «Quelques problèmes...», стр. 336; его же. Формирование феодального поместья, стр. 111.
49
Доказательством государственной парикии при этом служат прежде всего сигиллии византийских высших чиновников от 974 и 975 гг. (очень остроумно и убедительно их датировал Г. Острогорский) [37], ссылающиеся на распоряжение Иоанна Цимисхия об инспекции властельских и церковных земель. В соответствии с этим распоряжением протоспафарий и ἐκ προσώπου Фессалоники и Стримона Симеон и ἐκ προσώπου Феодор Кладонос, проведя инспекцию владений Лавры св. Афанасия (первый документ от 974 г.) и монастыря Колову, Полигира и св. Леонтия (второй документ от 975 г.), выдали этим монастырям сигиллии, в которых были зафиксированы результаты проверки [38].
Указ Цимисхия не сохранился, но смысл его передан в упомянутых сигиллиях. Император повелел, чтобы воины и свободные крестьяне, которые «перебежали к архонтам и церковным лицам», были обложены государственными налогами и «возвращены царству» (Lavra, № 9. 6—15). Симеон оставил Лавре лишь 32 крестьянских семьи (в соответствии с хрисовулами Никифора II и Романа II), перечислив их имена, т. е. имена домохозяев [39]. Кладон оставил монастырю Колову и Полигиру 60 семей (согласно хрисовулам Константина VII и Романа II), подтвердив освобождение их от всех государственных налогов. Феодор подтвердил право монастыря св. Леонтия на владение «неплатежными париками и дулопариками», свободными от всех налогов [40]. Он же подтвердил право монастыря на владение еще 36 домами [41], хотя их оказалось
37. Г. Острогорски. О византиским државним сељацима..., стр. 29—33.
38. Первый сигиллий, впервые изданный по копии Александром Лаврским в ВВ, V, 1898, № 4, был переиздан Руйар и Коломом (Lavra, № 9) под 989 г. Издание второго сигиллия («Γρηγορίος ὁ Παλαμᾶς», 1, 1917, σελ. 787—788) нам недоступно.
39. Г. Острогорски. О византиским државним сељацима..., стр. 27—28.
40. Там же, стр. 28.
41. Там же, стр. 29. Г. Острогорский совершенно прав, на наш взгляд, не принимая конъектуры Ф. Дэльгера (ΒΖ, 29, S. 105) — παροίκους вм. οἴκους, так как речь идет именно о 36 крестьянских домах, семьях (тамже, стр. 29, прим. 15). См. также: P. Lemerle. Esquisse pour une histoire agraire de Byzance. «Revue historique», 219, 1958, p. 79, n. 1. И. Караяннопулос (рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, стр. 174), напротив, поддерживает в этом вопросе Ф. Дэльгера. Но в том же акте передачи зевгаратов монастырю Богородицы Милостивой, на который ссылается И. Караяннопулос, передаются как раз семьи париков (передано 12 семей, но 16 париков) (MND, р. 38).
50
меньше, так как жители разбежались, пострадав от поселившихся там, очевидно, между 960 и 975 гг. «славяноболгар» [42].
Г. Острогорский ссылается и на дарственную Афанасия, упоминающую хрисовул Василия II от 984 г., которым Лавре было дано еще 25 домов париков-«экскуссатов» (Schatzkamm., № 108. 23—24), т. е. париков, освобожденных от государственных повинностей» [43], и на хрисовул Константина Дуки от 1060 г. монастырю св. Андрея, по которому монахам разрешалось владеть ста париками и дулопариками, если они не из «стратиотов, димосиариев или экскуссатов дрома» [44]. Приводит Г. Острогорский и другие примеры от периода с конца X до XII в. об утверждении центральной властью прав феодалов на владение определенным числом париков [45]. При этом он отмечает, что если раньше этот контроль государства при Македонской династии и (как это только теперь выясняется) при Иоанне Цимисхии касался всех крупных собственников («антиаристократическая», как он говорит, тенденция), то сейчас (при Мануиле II) он распространяется только на церкви и монастыри [46]. Если ранее, пишет Г. Острогорский, различались πτωχοί (πένητες) и δυνατοί, то теперь (с Цимисхия) — δημοσιάριοι πάροικοι и парики властельские, так как бывшие свободные перестали быть таковыми; между париками частных лиц и государственными исчезли различия и в характере их повинностей, и в правовом отношении, а между царскими и
42. Г. Острогорский. Ук. соч., стр. 28—29, 42—43. Здесь Г. Острогорский тоже справедливо считает ошибочной датировку Дэльгером нападения болгар на Иериссо временем Симеона (F. Dölger. Ein Fall der slavischer Einsiedlung im Hinterland von Thessalonikeim 10. Jh. SKAW, phil.-hist. Kl., Heftl, 1952, S. 7). Любопытные сведения об этих славянах Иериссо подобраны и рассмотрены Г. Саулисом (G. Sоulis. On the slavic settlement in Hierissos in the tenth Century. Byz., 23, 1953, p. 67—72).
43. Г. Острогорский. О византиским државним сељацима..., стр. 34.
44. Там же, стр. 36. См. Lavra, № 28. 32—33.
45. Г. Острогорский. Ук. соч., стр. 36.
46. Там же, стр. 35, 37—38.
51
государственными вообще исчезли всякие различия. Их сеньором стал император [47].
Но ни в обоих сигиллиях, ни в ссылках на указ Цимисхия, ни в других приводимых Г. Острогорским свидетельствах нет и намека на прикрепление крестьян к их тяглу. Речь идет лишь о запрете феодалам без ведома центральной власти селить налогоплательщиков государства на «изъятых» частновладельческих землях. При этом государство интересуется прежде всего теми крестьянами, которые имели до этого свое хозяйство и были способны нести важнейшие государственные повинности (στρατιῶται, δημοσιάριοι, ἐξκουσσάτοι τοὒ δρόμου). Мало того, государство стремилось контролировать даже приселение неимущих (т. е. ἀτελείς — неспособных нести государственные повинности), выдавая как привилегию специальные и точно регламентированные разрешения.
Однако о каком же «возвращении царству» в сигиллиях идет речь? Лишь о возвращении права государства на налоги и повинности крестьян, оказавшихся вопреки центральной власти и без ее ведома изъятыми из налогообложения. Парики, кроме определенного императорскими грамотами числа экскуссатов, не возвращались на прежнее место жительства, на земли государства, а облагались государственными налогами [48], «отписывались», как говорит Феофилакт о нескольких крестьянах своего села (col., 449. С). Ясно сказано об этом в акте от 1175/1176 г., где повелевалось записать за казной всех крестьян монастыря сверх числа, установленного ранее специальными хрисовулами. Чиновники так и сделали: много крестьян во владении монастыря было вписано в налоговые кадастры и тем самым «возвращено» государству (ММ, IV, р. 318).
При установлении числа париков-экскуссатов и при инспекции имелось в виду не количество душ, а число семей, хозяйств. Чем многочисленнее семья и чем более в ней трудоспособных, тем это было выгоднее феодалу. Недаром монахи добивались, чтобы им было разрешено владеть семьями с неотделившимися взрослыми сыновьями
47. Г. Острогорский, стр. 39—41.
48. Ср. J. Karaynnopulos. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, S. 173, 176—177.
52
(MND, p. 32). Создание нового хозяйства означало появление нового парика — сверх ἀριθμός, что грозило монастырю потерей тех налогов (по крайней мере равноценных им доходов), которые ранее монастырь получал в свою пользу.
И вот эти-то семьи, по мнению Г. Острогорского и А. П. Каждана, и должны были теперь быть возвращены на старое пепелище, в силу их прикрепления к своему тяглу, общине, тогда как, по нашему мнению, речь шла о «возвращении» этих париков в налоговые кадастры, а не о физическом водворении их на некогда покинутой ими земле.
Вернемся теперь к хрисовулу Алексея I, запрещающему допускать для поселения в свободной от налогов деревне, подаренной «в полную собственность» (είς... κραταίωσιν πλείονα), крестьян из соседних подплатежных казне деревень (Lavra, № 41. 11 sq., 25—28). Это известие, казалось бы, также подтверждает мысль Г. Острогорского. Но и здесь не говорится о запрете крестьянам переселяться. куда им угодно, кроме экскуссиоиной властельской территории.
Следовательно, это прикрепление означало не более, чем запрет селиться в пределах экскуссионных земель, а не на землях феодалов вообще, ибо даже монастырские владения делились на землю, свободную от налогов (γῆ δεδωρημένη — «дарованную»), и «землю, обязанную казенными платежами» (Lavra, № 53), т. е. на землю, «практику не подлежащую» и ему «подлежащую», «через практик [феодалу] не переданную» (TGP, р. 11, 56; Lavra, № 17; 47; MND, p. 34 sq.; Theophyl., col. 449). Причем та земля, с которой взимались налоги, считалась государственной (в тесном смысле слова), как это явствует из хрисовула Алексея I от 1084 г.: монахи Кассандры уплачивали налоги казне, а затем Адриану «как не имеющие собственной земли, за которую они стали подплатежными и податными по отношению к другому [лицу]» (Lavra, № 39), и из писем Феофилакта: «ничем казенным не владеющие» не платят налогов, и наоборот (col. 449. А-В).
Следовательно, едва ли это можно назвать ограничением права крестьян распоряжаться своей землей: налогоплательщик мог по-прежнему совершенно свободно
53
подарить, продать, завещать, обменять свою землю, как и прежде, или попросту покинуть ее и передать кому угодно. Государство следило лишь за тем, чтобы поступали налоги с данного участка (независимо от того, кто их платит) и чтобы, помимо его ведома, не возрастало число хозяйственно состоятельных, но освободившихся от уплаты налога крестьян.
А. П. Каждан говорит, что случай с монахами Кассандры (1084 г.), вообразившими, что их сочтут париками того лица, в пользу которого они платят теперь налоги, доказывает, что уплата налога частному лицу рассматривалась как равнозначная парикии [49]. Она действительно вела к ней (особенно в конце XI—XII в.), и практика того времени успела показать, что беспокойство монахов оправдано, но именно потому, что она еще не была равнозначна парикии, монахи столь энергично добивались от императора выдачи им документа, доказывающего, что они не парики Адриана.
Но, может быть, не все налогоплательщики государства находились в одинаковом правовом положении? Может быть, какая-то их часть в самом деле была в зависимости от государства и прикреплена к тяглу? Может быть. Но нужно еще доказать, что πάροικοι δημοσιάριοι, ἀξκουσσάτοι τοὒ δρόμου и στρατιῶται охватывали теперь всех нечастновладельческих крестьян (как думают А. П. Каждан и Г. А. Острогорский) [50]. Ведь в таком случае основной категорией были бы πάροικοι δημοσιάριοι, так как известно, что свободных стратиотов в XI—XII вв. было немного, как и экскуссатов дрома (ἐξκουσσάτοι τοὒ δρόμου), специально обслуживавших государственную почту и за это избавленных от других налогов и повинностей [51]. Тогда термин πάροικοι δημοσιάριοι можно было бы передать не как «государственные», а как «податные», ὑποφόροι Никиты Хониата (известно, что в это
49. А. П. Каждан. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, стр. 336; Г. Острогорски. О византиским државним сељацима..., стр. 40.
50. Ср. J. Karaynnopulos. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, S. 170—171. Автор различает δημοσιάριοι и δημοσιάριοι πάροικοι: если первые — просто налогоплательщики, то вторые могут быть действительно государственными крестьянами.
51. F. Dölger. Zur Textgestaltung, S. 62.
54
время и основные государственные налоги также обозначались нередко словом δημόσιον [52]). Может быть, первоначально они были париками императорских поместий [53]. Так, крестьяне «царского места», где был построен монастырь Богородицы Милостивой, названы «казне подплатежными» (р. 29, 43), следовательно, в дальнейшем разграничение императорских и государственных крестьян исчезает.
Но не исключена возможность, что πάροικοι δημοσιάριοι были определенной категорией свободного крестьянства со специфическими и весьма важными для государства повинностями и что поэтому они и упоминаются вместе со στρατιῶται и ἐξκουσσάτοι τοὒ δρόμου — категориями едва ли в XI—XII вв. особенно многочисленными.
Что касается вопроса о государственной собственности на землю, то, насколько мы знаем, из советских историков решительно отрицает ее существование в Византии лишь М. Я. Сюзюмов. Он говорит, что лишь κλάσματα переходили государству [54]. Но в чем заключается этот переход? Согласно трактату об обложении, государство налагало свою руку на запустевшую землю общины только для того, чтобы как можно скорее передать ее во владение кому-либо, кто будет способен уплачивать с нее государственные налоги и нести повинности [55] точно так же, как их несли прежние собственники участка. Осуществляло государство свое право верховной собственности и над заселенными общинными землями, не только облагая их налогами, но и раздаривая вместе с жителями светским и духовным феодалам.
Самая практика выдачи дарственных, подтвердительных и экскуссионных грамот, конфискации, контроль и ограничения со стороны центральной власти не могут быть поняты, если отрицать верховную общегосударственную собственность на землю в Византии, хотя в процессе развития феодальных отношений возможность со стороны
52. F. Dölger. Beiträge..., S. 60; G. Ostrogorsky. Die ländliche Steuergemeinde des byzantinischen Reiches im X. Jahrhundert. VfSWG, XX, 1—2. Stuttgart, 1928, S. 48.
53. F. Dölger. Zur Textgestaltung, S. 62. Ср. MM, VI, p. 4—5.
54. M. Я. Сюзюмов. О характере и сущности византийской общины, стр. 44.
55. Tract., р. 116.
55
центральной власти осуществлять это верховное право менялась, как менялось и самое содержание понятия верховной собственности на землю.
М. Я. Сюзюмов связывает вопрос о государственной собственности в а землю с азиатской формой общины, отвергая для Византии первую, поскольку община, по его мнению, «мало отличалась от западноевропейской марки» [56]. Нам эти явления не кажутся взаимосвязанными столь тесно, что признание государственной собственности на землю предполагает и существование азиатской общины, подобно тому как несение государственных налогов не означает, что крестьяне находились именно в феодальной зависимости от государства.
Итак, вопрос, затронутый нами, весьма сложен, и решать его необходимо на всей совокупности византийских материалов. Остается пока неясным, когда реализация государственной собственности (в виде государственных налогов и повинностей) приобрела феодальный характер, когда она стала той централизованной рентой, о которой говорит А. П. Каждан, и действительно ли это был начальный этап развития феодальных отношений в Византии? Принять, как один из наиболее существенных моментов этой эволюции государственной собственности на землю, государственное «прикрепление» к земле нам кажется невозможным. Весьма знаменательна в связи с этим оговорка Г. Острогорского. При Цимисхии, пишет он, это прикрепление (в широком смысле) было эффективным, а в XI в. (т. е. всего лет 30—50 спустя) государство уже проиграло битву за землю, оставив себе лишь право контроля над количеством крестьян в имениях феодалов, не отнимая захваченных ими у крестьян земель [57]. Какое же это прикрепление к земле, если сама земля свободно переходила в руки феодала? На какое свое тягло мог быть возвращен крестьянин, если само тягло оставалось во власти феодала? И тезис о прикреплении, и концепция о первичном преобладании централизованной феодальной ренты нуждаются, на наш взгляд, в дополнительной аргументации, хотя мы
56. М. Я. Сюзюмов. О характере и сущности византийской общины, стр. 44.
57. G. Ostrogorskij. Quelques problèmes..., p. 25—26.
56
согласны с тем, что государственные налоги в XI—XII вв. (но не в IX—X) действительно постепенно приобретают характер централизованной и именно феодальной ренты. Не развивались ли эти два явления — образование феодальной централизованной ренты и ренты частновладельческой — одновременно? Ведь, согласно А. П. Каждану, крестьяне до начала X в. еще были свободными [58], а в XI в., очевидно, уже начинает преобладать вотчинная форма эксплуатации [59]. Когда же централизованная феодальная рента была главным видом ренты, если государственное прикрепление к земле являлось преобладающей формой феодальной зависимости всего лишь какое-нибудь столетие? Если суть заключалась в изменении самого характера налогов (вслед за эволюцией характера государственной собственности), то нужно прежде установить и эту эволюцию, и эти изменения и показать их феодальную сущность. Централизованная рента, по нашему мнению, стала феодальной лишь тогда, когда сформировался класс феодальных вотчинников, взимавших частновладельческую феодальную ренту.
Не претендуя на решение всех этих вопросов, еще столь неясных, мы предпочитаем поэтому называть крестьян — налогоплательщиков государства — свободными (в отличие от крестьян, зависимых от феодалов), а уплачиваемое ими в казну — государственными налогами, а не рентой (в отличие от ренты, которой были обязаны парики в пользу своих господ). Причем свободных такого рода было на только что завоеванных болгарских землях, где развитие феодальных отношений шло несколько медленнее, значительно больше, чем в соседних земледельческих областях Византии (Южная Македония, Фессалия, Фракия).
Это свободное крестьянство оставалось в XI—XII вв. общинным. Сведения источников, позволяющие судить об этом, хотя крайне редки, но достаточно определенны. Жители села Радохоста, продавшие в 1008 г. часть своих угодий, удобных для устройства мельницы, соседнему монастырю и поделившие полученную плату, вскоре
58. А. П. Каждан. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, стр. 334; его же. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 65.
59. А. П. Каждан. Рецензия на ук. соч. Г. Острогорского, стр. 332—334.
57
возбудили против этого монастыря судебное дело, выступая при этом как юридическое лицо (Lavra, № 6), что является наиболее верным признаком свободной деревни — общины [60]. Безусловно, общинным было и село Мамица, жители которого сообща отвели ручей от монастырских мельниц к своей мельнице, которой «довольствовалось» село (SM, II, р. 300. 3). Село, попавшее сначала под патронат, а затем в парикию к Феофилакту, само «избрало архиепископию [своей] госпожой» (col. 449. С), приняв это решение, несомненно, на общем собрании членов общины. По соседству с монастырем Богородицы Милостивой лежали неподеленные общинные угодья (δίκαια) двух деревень — Кандарата и Леасковицы, населенных свободными налогоплательщиками казны (р. 41, 42, 43—44). О столкновениях жителей соседних деревень с экономом пропиара Константина Цирифны из-за сбора желудей в дубовой роще, очевидно, захваченной Цирифной у соседних общин, сообщает Иоанн Навпактский (Pétridès, р. 19. 33—20. 15).
В источниках XIV в. упоминается даже старейшина общины — πρωτόγερως или γέρων. По мнению Ф. Дэльгера, он мог выполнять функции общинного «кассира» [61]. Ф. Дэльгер предполагает, что во всех тех случаях, когда деревня при взыскании налогов рассматривается как единая налоговая единица (ὑποταγή), сообща уплачивавшая общую сумму и самостоятельно осуществлявшая ее раскладку среди жителей, мы имеем дело с общиной (Bauerngemeinde) [62]. Деревни-общины, очевидно, имеются в виду и в простагме от 1039 г. Михаила IV, согласно которой впредь, кроме обычных налогов, каждая деревня (ἓκαστον τῶν χωρίων) должна уплачивать соответственно величине общей суммы взимаемых с нее налогов дополнительно от 4 до 20 номисм [63]. Если это так, то, согласно хрисовулу Исаака I Комнина от 1059 г. (?), в это время
60. F. Dölger. Beiträge... S. 66—67, Anm. 2.
61. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika des XIV. Jh. für das Athoskloster Iberon. Abhandlungen der BAW. Neue Folge, Heft 28. München, 1949, S. 19, Anm. 44.
62. F. Dölger. Byzantinische Diplomatik. Ettal, 1956, S. 364. См. также: F. Dölger. Beiträge..., S. 128; его же. Corpus der griechischen Urkunden des Mittelalters und der neueren Zeit. Reihe A: Regesten, II. München und Berlin, 1925, № 846.
63. F. Dölger. Regesten, II, № 846; Cedr., II, p. 521.
58
существовали общины и весьма немногочисленные (из 30, 20 и даже 10 крестьянских дворов) [64].
О свободных общинниках Аттики на рубеже XII—XIII вв., вовлекаемых в феодальную зависимость, сообщает Михаил Хониат. Богачи, пишет он, «захватывают исподволь или землю (χώραν), или поле (ἀγρόν) своих соседей, а затем и вообще все, чем те владели, и спорят, что никто ничего не имеет ни вблизи, ни по соседству с ними» [65]. Кастрины, говорит он в другом месте, завладели различными способами «селами и стасями селян (χωρία καὶ στάσεις γωριτικάς), а это ведет к сокрушению и гибели друнг [66]; гибель же друнг есть гибель всего нашего округа» [67].
Община сохранялась и попадая в феодальную зависимость. Например, общиной осталось село, попавшее во власть Охридской архиепископии; о зависимых общинах говорится и в типике монастыря Космосотиры близ Эноса (устье Марицы). Этот монастырь использовал общинные порядки зависимых сел в своих интересах: в случае пожара, независимо от того, сколько домов в деревне сгорело жители села были обязаны в кратчайший срок (и без какого-либо вознаграждения со стороны погорельцев или со стороны монастыря) восстановить сгоревшее (р. 66—67), и монастырь имел возможность требовать с пострадавших дворов выполнения прежних повинностей. Типик сообщает также о вовлекаемых в зависимость селах стратиотов (р. 52, 71).
По поводу «друнги», о которой говорит в приведенном выше свидетельстве Михаил Хониат, в буржуазной историографии были большие споры. Ф. И. Успенский считал, что под этим термином следует понимать общину свободных крестьян, обязанных несением военной службы, причем общину именно славянскую [68]. За Ф. Успенским следовал Н. Скабаланович, писавший, что общинная военная организация, объединявшая несколько общин в волость, была названа друнгой, а волостной старейшина —
64. Jus, III, p. 323; F. Dölger. Regesten, II, № 944.
65. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 176.
66. О друнге см. ниже.
67. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 286. 15—21.
88. Ф. И. Успенский. К истории крестьянского землевладения в Византии. ЖМНП, ч. 225, январь 1883 г., стр. 69—78.
59
друнгарием [69]. С возражениями Ф. Успенскому о славянском характере друнги выступил уже Ю. Кулаковский, возводивший слово δρούγγος к германскому корню [70]. Г.В. Вернадский также отрицал славянское происхождение друнги. Считая ее общиной, он, однако, понимал последнюю лишь как фискально-административное единство [71].
Особенно резко против взглядов Ф. Успенского выступил Ф. Дэльгер, заявивший, что с теорией славянской общинной собственности теперь, «с помощью Б. Панченко», «надо надеяться, навсегда покончено». «Славянский мир», — писал Дэльгер, — специфическое позднерусское образование в фискальных целях [72], а δρουγγος — это μοῖρα, часть войска, отряд (Heeresabteilung) [73].
Много внимания уделил этому вопросу Г. Штадтмюллер. Безусловно отвергая славянское происхождение друнги и возводя этот термин к германскому корню, Штадтмюллер (как и Ф. Дэльгер) считает, что до X в. δρούγγος означало военную единицу, отряд — μοῖρα, составлявший 1/3 турмы. Но в X в. этот термин утратил военное значение, а в XII в. появился вновь, обозначая теперь общину, но такую, которая организована центральной властью из свободных крестьян для несения военной службы. Автор проводит при этом аналогию между развитием терминов «банда», «фема» и термина «друнга», полагая, что и здесь имела место подобная же эволюция: от военного отряда — к территориальной военной единице. Друнга могла охватывать и несколько деревень, и деревню с округой, как это видно из сообщения Иоанна Навпактского о друнге Тревенион в Эпире [74] и из
69. Н. Скабаланович. Византийское государство и церковь, стр. 316—317, прим. 1.
70. Ю. Кулаковский. Друнг и друнгарий. ВВ, IX, 1902, стр. 12—15 слл.
71. Г. В. Вернадский. Заметки о крестьянской общине в Византии. УЗ, основанные русской учебной коллегией в Праге, 1(2), 1924, стр. 91—93.
72. F. Dölger. Beiträge..., S. 65, Anm. 7. Ср. G. Ostrogorsky. Die ländliche Steuergemeinde..., S. 12—13, 15—16, 45.
73. F. Dölger. Chronologisches und Diplomatisches zu den Urkunden des Athosklosters Vatopedi. BZ, 39, 1939, S. 328, Anm. 3. См. также ΕΕΒΣ, № 3, 1926, акт № 4.
74. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 301—305; здесь же и литература вопроса. См. Pétridès, р. 7, 4, № 5.
60
сведений Cod. Allien. 1377, f. 8v о друнге Ахелоя (кстати, явно славянской), в которую входило село Сельчанос [75].
К. Амандос в рецензии на книгу Штадтмюллера полностью одобрил его выводы [76], так же как и М. Веллнхофер [77]. А. Васильев высказывался весьма осторожно о теории Ф. Успенского о славянизации Аттики [78]. По мнению С. Кугеаса, некогда военный смысл «друнги» постепенно сменился чисто территориальным [79]. Д. Закифинос, напротив, думает, что даже в XIV в. «друнга» частично сохраняла и военный смысл [80]. В. Томадаки в специальной работе доказывал, что в сочинениях Михаила Xониата нет и намека на славянские поселения в Аттике, а следовательно, и на славянскую общину [81]. Наконец, совсем недавно П. Лемерль признал связь «друнги» с земельной собственностью военного характера, ибо иначе, говорит он, было бы непонятно, почему кастрины, захватывая деревни и стаси, разрушали «друнги». «Но как (Mais comment)?» — восклицает Лемерль [82].
Спор, таким образом не случайно шел как об этническом составе населения Средней Греции, так и о значении слова δρούγγος. Опровергнуть общинный характер
16. V. Laurent. Charislicariat et commende à Byzance. REB, XII, 1954, p. 101: ἐν τῷ χωρίῳ Σελτζιάνω δρούγγου Ἀχελώου.
76. Κ. Ἀ(μάντος). Рецензия на кн.: G. Stadtmüller. Michael Choniates. «Ἑλληνικά», VII, 1934, σελ. 327—328. См. также его аннотацию к своей работе «Σλάβοι καὶ Σλαβόφωνοι εἰς τὰς Ἑλληνικὰς χώρας». «Ἰατρική», τ. 3, 1926 (нам недоступна) в «Ἑλληνικά», I, 1928, σελ. 184.
77. M. Wellnhofer. Рецензия на ук. соч. Г. Штадтмюллера в BZ, 35, 1935, S. 106—109. Веллнхофер называет «друнгу» «ein semasiologische Kabinettstück» (ibid., S. 109).
78. Α. Α. Vasiliew. Histoire de l'empire byzantin, I. Paris, 1932, p. 233—234; II. Paris, 1932, p. 152—153.
79. S. Kougeas. Πραγματ. Ἀκαδ. Ἀθηνῶν, XV, 3, 1950, σελ. 6.
80. D. Ζakythenοs. Le déspotat grec de Morée, II. Athènes, 1953, p. 28.
81. Β. Τομαδάκη. Ἦσαν βάρβαροι αἱ Ἀθῆναι ἐπὶ Μιχαὴλ Χωνιάτου; «Ἐπιστημονικὴ ἐπετηρὶς τῆς φιλοσοφικῆς σχολῆς τοῦ Πανεπιστημίου Ἀθηνων. Περίοδος δεὔτερος, τ. ζ, 1956—1957, σελ. 100—105.
82. P. Lemerle. Recherches sur la régime agraire à Byzance: la terre militaire à l'époque des Comnènes. Cahier de Civilisation médiévale au Xe—XIIe siècles, II année, № 3, 1959, p. 281, n. 78.
61
славянской мелкой собственности было трудно, поэтому главный огонь критики был направлен против славянского происхождения друнги. Лишь после этого говорили уже о содержании самой друнги. Здесь, казалось бы, мнения сходятся: друнга признается «общиной», но общиной не как естественно сложившимся социально-экономическим единством, основанным на совместной собственности на землю, а фискально-административной военной организацией, созданной государством из поселений свободных крестьян, т. е. общиной, как ὑποταγή или μοῖρα, а не в качестве совокупности совладельцев.
Эта концепция фискального происхождения византийской общины уже не раз подвергалась критике в советской историографии (как и попытки Б. А. Панченко доказать извечность крестьянской частной собственности на землю) [83], и мы не будем здесь снова приводить доводы против этой реакционной теории. Достаточно сказать, что отказался от нее и такой знаток аграрного строя Византии, как Г. Острогорский, называющий теперь общину «экономическим, административным и юридическим единством» [84].
Не община конструировалась государством в фискальных или военных целях, а налогово-административная система налагалась на общину как на готовое социально-экономическое и в известном смысле административное единство, используемое государством в своих интересах.
Едва ли можно считать опровергнутым и славянский характер друнги (дело, разумеется, не в самом термине). Тот же Штадтмюллер доказывал, что как в Эпире, так и в Средней Греции еще в конце XII — начале XIII в. был весьма заметным процент славянского населения [85].
Хотя мы лишены возможности из-за недостатка источников вскрыть внутреннюю структуру общины того
83. А. П. Каждан. Аграрные отношения в Византии, стр. 15—17, 89; его же. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 64.
84. G. Ostrogorskij. Quelques problèmes..., p. 45.
85. G. Stadtmüller. Τὰ προβλήματα τῆς ἱστορικῆς διερευνήσεως τῆς Ἠπείρου, «Ἠπειρωτικὰ χρονικά», ἐτος 9. Ἐν Ἰωαννινοις, 1934, σελ. 159—161. См. также: Μ. Α. Селищев. Славянское население в Албании. София, 1931.
62
времени, однако едва ли можно отрицать наиболее общий вывод, что болгарская и византийская община XI—XII вв. весьма близка к западноевропейской соседской общине-марке [86]. Как мы видели выше, крестьянин-общинник свободно распоряжался своим наделом, имея полное право отчуждать его: дарить, продавать, завещать; но для отчуждения неподеленных общинных угодий необходимо было согласие всех членов, т. е. на угодья община сохраняла право верховной собственности.
Однако славяно-болгарская община обладала, по нашему мнению, некоторыми особенностями, объяснявшимися своеобразием путей ее образования. Факты, которые подтверждают это, весьма немногочисленны и трудно поддаются истолкованию. Поэтому выводы, к которым мы придем ниже, могут рассматриваться лишь как гипотеза.
Ф. Энгельс называл встречающуюся в конце XIX в. в Сербии и Болгарии домашнюю общину-задругу «наилучшим еще существующим образцом... семейной общины». Для славянских стран он считал вполне доказанным вывод M. М. Ковалевского о большой семье как о переходной форме общины, «из которой развилась сельская община, или марка, с обработкой земли отдельными семьями и с первоначально периодическим, а затем окончательным разделом земли и лугов» [87].
Если в XIX в. задруга на Балканах еще не была редким явлением, то вполне оправданными были бы наши попытки обнаружить здесь большесемейные отношения в XI—XII вв. А. П. Каждан, изучая аграрные отношения в Византии в XIII—XIV вв., пришел к выводу, что в балканских фемах империи в пережиточной форме в рамках общины-марки сохранялся более архаичный тип общины — большая семья [88], которую он назвал
86. М. Я. Сюзюмов. О характере и сущности византийской общины по Земледельческому закону, стр. 44; А. П. Каждан. Византийская община в IX—X вв. УЗ Великолукского пединститута, 1955, стр. 93—94.
87. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Госполитиздат, 1951, стр. 59—61; см. также: Ф. Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке (К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения, т. II. М., 1952, стр. 85).
88. А. П. Каждан. Аграрные отношения, стр. 74—76.
63
«пережитком родовых отношений» [89]. М. В. Левченко категорически возражал против этого вывода, но единственный его аргумент — упоминание в источниках о малочисленных семьях и о фактах «вымирания деревенского населения» от тяжелых условий жизни [90]. Д. Ангелов недавно снова подтвердил правильность вывода А. П. Каждана на фактах, не допускающих иного толкования [91]. Впрочем, это явление было отмечено и другими зарубежными византинистами [92].
По сообщению Феофилакта («Тивериупольские мученики»), «болгарский народ имел в обычае изготовлять» хлебы такой величины, что одним из них можно накормить 10 взрослых человек («мужей» — ἄνδρας) «или даже больше» [93]. Это известие уже давно было истолковано как доказательство существования большой семьи [94]. Хрисовулом Мануила I от 1156 г. монастырю Богородицы Милостивой было пожаловано право владеть семьями, в которых взрослые сыновья жили вместе с родителями. «Если же у кого-либо из этих, — сказано там, — принадлежащих вам (париков. — Г. Л.) есть дети, не желающие быть отделенными, не имеющие собственных ипостасей и живущие вместе со своими родителями, царство мое милостиво разрешает им не отделяться от отцов своих» (р. 32). В переписи париков этого монастыря названо четыре семьи, в которых взрослые сыновья или зятья живут вместе со своими отцами или родителями жены (р. 38—39). Пира сообщает о братьях, живущих
89. А. 17. Каждан. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 50.
90. М. В. Левченко. Рецензия на «Аграрные отношения» А. П. Каждана. ВВ, VII, 1953, стр. 282.
91. Д. Ангелов. Рост и структура крупного монастырского землевладения в Северной и Средней Македонии в XIV в. ВВ, XI, 1956, стр. 158.
92. См., например, В. Mошин. Зографские практики. «Сборник в чест на проф. П. Ников». София, 1940, стр. 297.
93. PG, t. 126, col. 217. D.
94 В. И. Златарский («Големината на българския хляб». «Известия на Народния етнографски музей въ София», г. I, кн. 1—2, 1922, стр. 12) полагает, что Феофилакт записывал сказания, слышанные им самим в Болгарии в XI—XII вв. Златарский приводит данные об изготовлении таких хлебов в Македонии и в XIX в., причем величина их зависела от «числа членов» семьи (там же, стр. 13).
64
вместо и сообща ведущих свое хозяйство [95]. Димитрий Хоматиан не раз говорит о разделах имущества большой семьи и о возникавших при этом спорах (Pitra, VI, p. 235-236, 259-263, 264, 441-446 etc.) [96]. В. Мошин, исследуя практики Зографского монастыря конца XIII — начала XIV в., отмечает несомненно связанные с большесемейными отношениями факты преимущественного перехода крестьянского хозяйства по наследству к вдове, а не к взрослым сыновьям, которые продолжают жить вместе с матерью [97]. На случаи совместного ведения хозяйства женатыми сыновьями со своими родителями указывает и Ф. Дэльгер [98]. При этом он обращает внимание (хотя никак не объясняет этого явления) на факт, когда зять принимает фамилию своего тестя [99], чтò, на наш взгляд, также связано с вступлением в семью жены, в которой безраздельное главенство принадлежало ее отцу. Именно хозяйственная зависимость от него приводила даже к потере новым членом семьи своего имени. К обычаям большой семьи, по мнению А. П. Каждана, восходит и норма, зафиксированная в 19-й новелле Льва VI, которой устанавливался равный раздел имущества между сыновьями [100].
Но сохранение таких больших семей, очевидно, уже в то время было гораздо менее распространенным явлением, чем существование семей индивидуальных. Разрешение владеть большой семьей, как мы видели, давалось в XII в. как особая привилегия. По наблюдениям
95. Πείρα, XXI, 1 (in: Jus, I).
96. Итальянский историк Антонио д'Эмиллиа считает, что в решениях Хоматиана по вопросам наследования отразились и нормы местного славянского права. Эта мысль была высказана д'Эмиллиа в его докладе на X съезде византинистов в Стамбуле (см. З. В. Удальцова. X Международный конгресс византинистов в Истамбуле. ВВ, X, 1956, стр. 240), опубликованном в недоступном нам издании (A. d'Emiliа. I responsi del canonista bizantino Demetrio Comaziano in materia d'impodimento matrimonale da affinità. «Studi in onore di P. de Francisci», IV. Milano, 1956).
97. B. Mошин. Зографские практики, стр. 297.
98. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika. S. 20. Ср. Г. Острогорский. Византийские писцовые книги, стр. 242.
99. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika, S. 23.
100. А. П. Каждан. К вопросу об особенностях феодальной собственности, стр. 50.
65
Φ. Дэльгера (правда, на основе источников XIV в.), чаще взрослые сыновья основывают самостоятельное хозяйство [101]. Однако в организационных формах крестьянского хозяйства того времени еще можно обнаружить следы былого широкого распространения большесемейных отношений. Этой переходной организационной формой от большесемейной общины к общине соседской была, по нашему мнению, крестьянская стась со своеобразной структурой.
Исследуя вазелонские акты, Ф. Успенский указал в качестве одной из особенностей аграрного строя трапезундских районов на тот факт, что стась здесь представляла собой но отдельное крестьянское хозяйство, а целый хозяйственный комплекс. В ее состав, по мнению Ф. Успенского, могли входить не только хозяйства крестьян, по и господский двор — само «имение» феодала [102].
Ф. Дэльгер считает стась отдельным крестьянским хозяйством с одним или несколькими участками земли в соответствующем деревенском поле (Dorfflur) [103]. «Стась, — говорит он, — хозяйственная территория крестьянина (Wirtschaftsstelle eines Bauern) [104], его Haus-, Grundstückund Viehbesitz [105], это прежде всего налоговое единство и «ни в коем случае не форма социально-хозяйственной организации» [106], т. е. не часть общины. Иногда (в результате наследования) единая прежде стась может быть раздроблена на несколько участков, находящихся во владении крестьян даже из разных деревень [107].
Выводы Дэльгера целиком поддержал Г. Штадтмюллер. По его мнению, трапезундская стась — еще не разгаданное до конца явление, но во всяком случае это налоговое единство, часть деревенского поля, распадающаяся на несколько участков, принадлежащих одному или разным владельцам. В случае, пишет этот автор, когда эти участки (в результате дробления через наследование прежде
101. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika, S. 20.
102. Φ. И. Успенский и В. Н. Бенешевич. Вазелонские акты. Л., 1927, стр. LX—LXIII.
103. F. Dölger. Byzantinische Diplomatik, S. 369.
104. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika, S. 126.
105. F. Dölger. Zur Textgestaltung, S. 61.
106. F. Dölger. Byzantinische Diplomatik, S. 369.
107. Ibidem.
66
единой стаси) принадлежат разным лицам, они могут также называться стасями (внутри стаси) [108].
Ф. Успенский же, говорит Штадтмюллер, путает трапезундскую стась с проастием, никак ей не равнозначным [109]. Но не было исключено и сходство стаси с проастием. Любопытны в этом отношении наблюдения Б. Т. Горянова, согласно которым в источниках XIII—XIV вв. нередко термин «стась» заменяется термином «проастий» [110]. Занимая промежуточное положение между хорафием и деревней, пишет Горянов, такая стась могла в условиях разложения общины перерастать в проастий, становясь сеньориальной вотчиной с усадьбой и участками крестьян [111].
Однако стась как комплекс крестьянских хозяйств встречалась не только в Трапезунде, но и на Балканах. В хрисовуле Алексея I монастырю Амальфитян говорится, что зависимые от монастыря крестьяне в феме Стримон разбежались, а «монастырю угрожает опасность взыскания платежей с указанных деревень (Кутариана, Воловисда и Римнон. — Г. Л.), так как монастырь владеет местами уничтоженных стасей этих самых деревень... и поставляет за них казенные платежи. Оставшиеся же наследственные держатели (κληρονόμοι) уходят из собственных частей стаси (τῶν ἰδίων μερῶν... στἅσεως)» (Lavra, № 36. 3 —16). Из этого сообщения следует, что в деревне были такие стаси, в которых крестьянское хозяйство составляло лишь какую-то «долю» (μέρος), сама же стась представляла собой целый комплекс подобных хозяйств [112]. И Дэльгер, и Штадтмюллер признают, что появление таких стасей — результат дробления ранее единого хозяйства между родственниками, на месте которых со временем могли; появиться и совсем «чужие». Иногда, пишет Дэльгер, такая стась (часть деревни) состоит из нескольких земельных владений, на которых сидят члены одной семьи [113].
108. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 300—301.
109. Ibid., p. 153.
110. Б. T. Γοрянов. Крупное феодальное землевладение, стр. 120.
111. Там же, стр. 121.
112. А. И. Неусыхин («Возникновение зависимого крестьянства в Западной Европе VI—VIII веков». М., 1956, стр. 85) указывает на подобное же явление в общинах салических франков.
118. F. Dölger. Byzantinische Diplomatik, S. 369. Дэльгер замечает при этом, что в вопросе о «стаси» еще «много темного». Ср. Μ. Μ. Φрейденберг. Монастырская вотчина, стр. 71. В статье «Крестьянство Западной и Юго-Западной Болгарии в XI— XII вв.» (УЗ Ин-та славяноведения, XIV, 1956, стр. 229 сл.) мы говорили о происхождении стаси — комплекса хозяйств, а не о последующем значении термина «стась». Фрейденберг замечает (ук. соч., стр. 71, прим. 107), что в вопросе о трапезундской стаси мы повторяем вывод Г. Острогорского, но мы не решились вообще делать какие-либо выводы о незнакомой нам трапезундской стаси (см. G. Оstrogorskу. BNJ, 6, 1929, S. 582—584).
67
На наш взгляд, именно потому, что эта «семья» хозяйств появилась в результате деления некогда единой стаси большой семьи, она и в налоговых кадастрах по традиции рассматривается как единая налоговая единица (ὑποταγή). Стась такого рода была генетически связана с большой семьей, она, по нашему мнению, — живое свидетельство перерастания большесемейной общины в общину соседскую.
По всей вероятности, этот процесс начался очень давно. Славяне на Балканах жили соседскими общинами уже в VII—VIII вв. [114] Недаром термин «стась», помимо того значения, которое он имел в рассмотренном выше случае, сплошь и рядом обозначал в XI—XII вв. и индивидуальное крестьянское хозяйство. Однако вполне вероятно, что в XI—XIII вв. связи между членами соседской общины, живущими внутри таких стасей-комплексов, были теснее, чем связи между хозяевами индивидуальных стасей этой же общины. Возможно при этом, что эти связи были обусловлены не только налоговыми обязательствами и даже не только родственными отношениями, но и порядками землевладения и землепользования, и это должно ощущаться тем сильнее, чем дальше идти к истокам развития соседской общины.
Часть (μέρος) таких стасей-комплексов могла называться также стасью (и, очевидно, чем позднее — тем чаще), по нередко она определялась и более точным термином «ипостась» и обозначала хозяйство выделившегося из состава большой семьи крестьянина.
Недаром в «Трактате об обложении» термин «ипостась» упоминается в связи с делением земли умершего его наследниками: ипостась определяется как часть стаси — ее «половина», «треть», «четверть» (Tract., S. 121.38—122.8).
114. Е. Э. Липшиц. Византийское крестьянство и славянская колонизация, стр. 118—123.
68
В хрисовуле 1156 г. неотделившиеся взрослые сыновья названы «не имеющими собственных ипостасей» (MND, р. 32) 115. Дмитрий Хоматиан говорит о получении наследниками по завещанию ипостасей из хозяйства умершего (Pitra, VI, р. 235—236, 259—262). В определении Иоанна Навпактского на запрос епископа Керкиры также говорится, что женщина всегда сохраняет свои права на все то имущество, которое она получила ἐξ ὑποστάσεως своего отца [116].
Ф. Дэльгер называет зевгаратов и воидатов имеющими ипостаси, относя к ним термин ἐνυπόστατοι, а актимонов и дулопариков (дулевтов) — не имеющими ипостасей — ἀνυπόστατοι [117], что отнюдь не противоречит нашему пониманию ипостаси, так как парики (зевгараты и вон даты), как правило, жители села, в котором они унаследовали участок от своих родителей [118].
С одной стороны, Дэльгер, а также Караяннопулос, не видят разницы между стасью и ипостасью (усматривая и в том, и в другом «преимущественно налогово-техничоский смысл»!) [119], а с другой стороны, они считают особой категорией тех крестьян, которые обозначаются термином ὑποστατικοί. По мнению Дэльгера, это — свободные крестьяне, имеющие ипостаси в зависимых деревнях, но живущие в другой, большей частью соседней деревне-общине. Существование этой категории, по его мнению, даже придавало византийскому крестьянскому землевладению «своеобразную — амфибийную — форму».
115. На стр. 29.9 там упомянуты, впрочем, и «стаси», но уже П. Н. Папагеоргиу обоснованно предложил υποστάσεις вместо στάσεις (Р. Ν. Ρаpageorgiu. Zu den Dokumenten des Gottesmutter-Klosters in Makedonien. BZ, 11, 1902, S. 70); см. там же возражения Л. Пти (стр. 686) и новые доводы Папагеоргиу (стр. 687).
116. А. Пападопуло-Керамевс. Κερκυραϊκά, ВВ, XIII, 2, 1906, стр. 342. 11; ср. ВВ, XIII, 3—4, 1907, Приложение, № 2.11.
117. F. Dölger. Zur Textgestaltung, S. 61.
118. О значении «стаси» и «ипостаси» см. также нашу статью: «Крестьянство...», стр. 229—232.
119. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika, S. 126; его же. Beiträge..., S. 153; J. Karaynnopulos. Рецензия на «Quelques problèmes» Острогорского, стр. 179. Ср. также: G. Оstrogorskу. Die ländliche Steuergemeinde..., S. 42,
69
Эти крестьяне, говорит он, имели право свободно распоряжаться пресловутой ипостасью, но в силу ее принадлежности к деревне-общине париков они должны были участвовать в общих для деревни барщинных повинностях. Ипостатики, таким образом, — свободные, но в то же время, и парики (Zinsbauern) по своей ипостаси в зависимой деревне [120].
Такие случаи вполне вероятны, но вряд ли можно считать доказанным, что ипостатики — вообще особая категория, а тем более — непременно категория свободного крестьянства. Скорее всего это не более, чем «владеющие ипостасями» [121], независимо от того, в какой деревне ипостась находится, где живет ее владелец, свободен он или зависим.
Таким образом, материал о свободном крестьянстве XI—XII вв. среди славяно-болгарского населения дает право лишь на предварительные выводы. Мы считаем, что слой свободного сельского населения был в это время в Болгарии и в соседних районах Византии еще довольно значительным, и рост феодального землевладения в XI—XII вв. совершался в основном за счет его земель. Не только прямая раздача крестьян феодалам, не только налоговый гнет государства, но нередко даже такие мероприятия центральной власти, которые преследовали цель сохранить для казны ее налогоплательщиков, способствовали этому процессу. Теоретически система изъятия заброшенных земель государством (κλάσματα) в целях передачи их лицам, которые могут (или смогут по истечении льготного срока) вносить за владение этой землей государственные налоги, была рассчитана на сохранение податного тягла. Практически, как справедливо говорит Г. Острогорский, она приводила к вторжению феодала в общину, потере земли общиной, раздроблению крестьянской собственности и вовлечению крестьян в зависимость. Κλάσματα отдавались под условием уплаты за них налогов не крестьянам, едва справлявшимся со своим наделом, а, как правило, феодалу, приобретавшему, таким образом,
120. F. Dölger. Sechs byzantinische Praktika, S. 20—21, 127.
121. Ср. Г. Острогорский. Византийские писцовые книги, стр. 252: «имеющий земельный надел»,
70
и земли, и права в общине; дарились же κλάσματα, разумеется, только феодалам [122].
Разоренное свободное крестьянство селилось и на землях феодалов — и не только потому, что общины ревниво оберегали свои земли от чужаков [123], или потому, что гнет феодала был слабее тяжести налогов и произвола их сборщиков [124], а главным образом, видимо, по той причине, что без поддержки (даже на кабальных условиях) обнищавший крестьянин не мог наладить свое хозяйство. Целинных государственных земель, на которых крестьянам едва ли возбранялось селиться [125], было в то время достаточно. Но освоить их самостоятельно, в одиночку, при примитивной технике того времени было под силу далеко не каждому крестьянину. Этот фактор, не привлекающий до сих пор достаточного внимания историков, играл, на наш взгляд, существенную роль в процессе образования феодально-зависимого крестьянства.
Ксаналатос пришел к выводу, что в конце XI — начале XII в. церковное землевладение в Болгарии росло главным образом за счет свободного крестьянства, бедственное положение которого благоприятствовало захватническим намерениям духовенства [126]. Г. Штадтмюллер также считает, что на рубеже XII—XIII вв. имела место «отчаянная борьба мелкого крестьянства против могущественных крупных землевладельцев» [127]. Большое количество императорских жалованных грамот, которыми светским и духовным феодалам передавались в XI—XII вв. села свободных крестьян, оправдывают эти выводы. Бурный рост феодального землевладения в это время привел к резкому сокращению государственных земель со свободным податным населением. А. П. Каждан справедливо подчеркивает, что главное в развитии феодализма в X и последующих веках состояло в расширении прав феодала
122. G. Оstrogorsky. Die ländliche Steuergemeinde..., S. 76—77.
123. M. M. Фрейденберг. Экскуссия... стр. 363—364.
124. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 176.
125. Единственным, кажется, ограничением при этом был запрет селиться рядом с полем соседа ближе, чем на расстоянии двух полетов стрелы (Jus, III, p. 169).
126. D. Xanalatоs. Beiträge..., S. 64—65.
127. G. Stadtmüller. Op. cit., S. 164.
71
на землю и личность крестьян [128]. Но XI—XII вв. характеризуются вместе с тем и ростом феодальных отношений не только вглубь, но и вширь.
Государственная собственность на землю вместе с развитием феодальных отношений приобретала в XI—XII вв., несомненно, феодальные черты. Быстрое возрастание налогов (и по их числу, и по размерам), развитие условного землевладения, пожалования в пользу светских и духовных феодалов — все это говорит о возрастании прав государства на нечастновладельческие земли. Чем больше сужалась сфера приложения этих прав, тем больше они возрастали сами. Развитие государственно-феодальной собственности на землю и превращение налогов в централизованную ренту следовало, на наш взгляд, за развитием феодального землевладения с вотчинной формой эксплуатации. Сохранение свободного крестьянства (общинная организация которого отличалась, как показал А. П. Каждан, значительно большей устойчивостью сравнительно с западноевропейской маркой и была в течение нескольких веков главным резервом материальных и военных сил государства) обусловливало крепость центральной власти в Византии, ее способность маневрировать между разными группировками феодальной знати. Детали этого сложного процесса еще недостаточно выявлены, но эволюция государственной собственности на землю протекала, по нашему мнению, в основном по пути постепенного уничтожения различия между «государственной» и «императорской» землей. Об усилении этих прав государства на землю говорит и практика взимания налогов с частновладельческих крестьян, введение системы контроля на властельских землях, создание особых секретов по управлению государственными и царскими имуществами.
Площадь государственных земель в XI—XII вв. в фемах собственно Византии значительно сократилась. Основным путем их расширения могли быть лишь завоевания. В Европе эта земли лежали главным образом в Болгарии. Ее южные и юго-западные районы составили в XI—XII вв. тот фонд, из которого государство наделяло монастыри,
128. А. П. Каждан. Рецензия на «Quelques problèmes...» Г. Острогорского, стр. 338.
72
церкви, прониаров, награждало своих полководцев, где оно селило орды побежденных кочевников, основывало императорские поместья и василикаты. На этих землях процесс развития феодальных отношений и складывания класса феодально-зависимого крестьянства протекал в период византийского господства (в отличие от IX—X вв..) значительно более быстрыми темпами.
Напротив, в Северо-Восточной Болгарии, менее затронутой этими процессами и оказавшейся в особых условиях пограничной области, непрерывно подвергавшейся вторжениям кочевников, образование зависимого крестьянства происходило в это время гораздо более медленно. К концу этого периода уровень развития феодальных отношений в юго-западных районах страны не только стал равным уровню развития в Северо-Восточной Болгарии, но, на наш взгляд, даже несколько превысил его.