Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы (вторая половина VII - третья четверть X вв.)

A.A. Тортика

Глава 1

НАСЕЛЕНИЕ СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ ХАЗАРИИ: ЭТНИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ

 

§ 1.1. Протоболгарский компонент в раннесредневековой истории Восточной Европы (дохазарский период)  (40)

§ 1.2. Ранние хазары в Днепро-Донском междуречье  (69)

§ 1.3. Протоболгарский компонент в этносоциальной структуре населения Северо-Западной Хазарии  (93)

§ 1.4. Проблема оседания (седентеризации) алано-болгарского населения Днепро-Донского междуречья в хазарское время (конец VIII - начало X вв.)  (111)

§ 1.5. Социально-политическая и военная структура населения Северо-Западной Хазарии (конец VIII - начало X вв.): историческая реконструкция  (130)

 

 

§ 1.1. «Протоболгарский компонент в раннесредневековой истории Восточной Европы (дохазарский период)

 

В специальной исторической и археологической литературе неоднократно поднималась проблема поливариантности погребального обряда носителей салтово-маяцкой археологической культуры VIII-X вв. К настоящему времени общепризнанным является мнение о том, что катакомбные погребения этой культуры принадлежат аланской части населения Подонья и Придонечья, входившего в этот период (в качестве достаточно обособленного региона) в состав Хазарского каганата [Новосельцев 1990, с. 202; Плетнева 1999, с. 207]. Вполне единодушны исследователи и в определении этнической принадлежности могильников с ямными погребениями. Практически всегда их связывают с протоболгарскими (тюрко-угорскими или угро-тюркскими) племенами, которые, если и не сосуществовали с аланами буквально, в форме хозяйственного симбиоза, то, по крайней мере, были их постоянными и близкими соседями. В то же время уже давно замечено, что ямный погребальный обряд самих протоболгар распадается на целый ряд вариантов, имеющих как элементы сходства, так и достаточно существенные отличия [Аксенов 2004, с. 5-24; Михеев 1985, с. 158-173; Михеев 1990, с. 45-52; Михеев 1994, с. 194-195; Михеев 2004, с. 75-78; Плетнева, Николаенко 1976, с. 279-298; Плетнева 1999, с. 70-72; Флерова 2002, с. 169-188; Швецов 1989, с. 53-55; Швецов 1991, с. 109-123 и т.д.]. Не будет преувеличением сказать, что практически каждый из числа ныне известных науке протоболгарских

 

40

 

 

могильников имеет свои особенные черты погребального обряда. По сути, складывается впечатление, что вариантов протоболгарского погребального обряда почти столько же, сколько и могильщиков, оставленных протоболгарами. Очевидно, что это явление не случайно, что оно имеет свои причины, и указывает на наличие определенных закономерностей в развитии процесса этногенеза протоболгарских племен Восточной Европу во второй половине I тыс. н.э.

 

Приступая к анализу ситуации, сложившейся в ходе этногенеза протоболгар, хотелось бы отметить, что их история имеет ряд особенностей, отличающих ее от истории других раннесредневековых этносов Восточной Европы. Это даже не столько история, сколько процесс этнокультурного развития [Генинг 1989, с. 5], происходивший в условиях очень медленного, местами так и не завершившегося разложения родоплеменного строя. Одной из составляющих этого процесса было частое отсутствие политической самостоятельности протоболгарского этноса при эпизодической вовлеченности его представителей в военно-политические акции других государств или кочевых народов. Здесь важным фактором этногенеза становится культурное воздействие различных кочевых и оседлых соседей, происходившее на фоне общей культурной нивелировки, характерной для степных народов Восточной Европы послегуннского периода. Можно говорить о существовании постоянной тенденции к усилению этнической консолидации в протоболгарской племенной среде и созданию в конечном итоге раннесредневековой народности, которая так и не была в целом завершена в силу постоянных военно-политических катаклизмов и внешних влияний [Тортика 1996, с. 37-48].

 

Как правило, первый, начальный период истории протоболгар связывают с гуннами [1] [Ангелов 1981, с. 3-15; Артамонов 1962, с. 79-80, 98-99; Генинг, Халиков 1964, с. 107-108; Гильфердинг 1868,1 с. 20; Димитров 1987, с. 30-37]. Он характеризуется кочевым хозяйством и образом жизни, достаточно низким уровнем социально-политического развития, находившемся на стадии родоплеменных отношений, и т.н. «интернациональной», «общекочевой»,

 

 

1. Даже язык болгар имел, по всей видимости, происхождение, связанное с языком (языками) населения гуннского племенного союза [Бенцинг 1986, с. 11-49; Rona-Tas 1991, р. 25; Rona-Tas 1998, р. 67-80; Miller 1999, р. 3-42].

 

41

 

 

«евразийской» материальной культурой, без явно выраженных этнических признаков [Артамонов 1962, с, 40-47; Бернштам 1951, с. 141, 199-201; Генинг, Халиков 1964, с. 102-103; Засецкая 1986, с. 7991; Засецкая 1994; Приходнюк 2001, с., 11-14]. В конце V начале VI вв. болгарские племена начинают выделиться из гуннского объединения и получают собственное имя [1] [Бернштам 1951, с. 170]. В это время болгарами называет кочевые племена смешанного происхождения [Артамонов 1958; с. 47; Сектпетери 1989, с. 117], состоящие из тюркского, угорского и иранского (позднесарматского) компонентов [Ефимова, Кондукторова 1994, с. 569-570] (само слово «булгар» в переводе с древнетюркского «bulγa-» обозначает смесь, смешанный [2]) [Симеонов 1976, с. 5-15; Ромашов 1994, с. 207-208; Тортіка 1995, с. 105-106]. Следовательно, нет достаточных оснований для выделения протоболгар из числа других кочевых народов Западной Сибири и Северного Казахстана еще в I тыс. до н. э., как это делал, например, А.Х. Халиков [Халиков 1989, с. 55-65]. Вероятно, точкой отсчета их этногенеза и истории можно считать именно сложные этнические процессы смешения и ассимиляции [Засецкая 1977, с. 92-100; Christian 2000, р. 227], вызванные гуннским нашествием конца IV в. [Гадло 1979, с. 11; Thompson 1999, р. 7-11, 18-26] и продолжавшиеся в последующие столетия.

 

В течение V в. в рамках державы Аттилы (до 454 г.) и господства акациров (до 463 г.) усиливается этническая дифференциация в гуннской среде. После 463 г. господствующее положение в степях Восточной Европы переходит к сарагурам и оногурам, которые

 

 

1. Первые достоверные упоминания о болгарах относятся к 481 г. и связаны с их нападениями на Византию. Более ранние упоминания болгар следует признать анахронистичными [Ромашев 1994, с. 208]. В 487 году по просьбе Византии болгары нападают на готов. В битве при Саве погиб болгарский вождь Бузан. В 488 г. во время переселения готов в Италию болгары выступили против них в союзе с гепидами. В 499 г. болгары вторглись во Фракию. В 514-515 гг. гунно-болгары участвовали в восстании Виталиана и т.д. [Артамонов 1962, с. 80-81].

 

2. А.П. Новосельцев считал что «этноним «булгары» во второй части, несомненно, отражает их первоначальную связь с уграми, а в первой части, очевидно, восходит к тюркскому «булга» («смешивать»), и тогда все слово означает «смешанные угры», т.е. первоначально булгары представляли собой тюркизированных (когда - неясно) угров и было одним из племен, обитавших, скорее всего, где-то в северной части современного Казахстана и увлеченных на запад в период гуннского нашествия» [Новосельцев 1990, с. 72].

 

42

 

 

представляли собой новую волну азиатских кочевников, но в этническом отношении не отличались существенно от гуннов [Артамонов 1962, с. 78]. В конце V в. н. э. в письменных источниках Восточной Римской империи протоболгары упоминаются уже под собственным именем [Генинг 1989, с. 7]. Их считают одним из гуннских племен и часто этнонимы гунны и болгары являются синонимами [1], а иногда приобретают форму гунноболгары [Агафий 1953, с. 147—148; Артамонов 1962, с. 80; Кулаковский 2004, с. 286; Прокопий из Кесарии 1950, с. 384-388]. Этот факт позволяет говорить о начале второго периода их истории. Но до VII в. процесс этнической консолидации протоболгар, по всей видимости, не шел дальше уровня создания локальных племенных группировок [Гадло 1979, с. 106-107; Димитров 1989, с. 33]. В VI в. они только еще осваивают степные пространства Восточной Европы и постепенно начинают играть все большую роль в жизни Северного Кавказа, Приазовья, Причерноморья и Византии. К этому времени известен ряд названий протоболгарских племен, среди которых выделяются оногуры, утигуры и кутригуры [Артамонов 1962, с. 84-87; Бернштам 1951, с. 170-176; Джафаров 1980, с. 153-162; Димитров 1987, с. 30-37; Новосельцев 1990, с. 73]. Кутригуры занимают степи от Дона и, возможно, до Днестра и постоянно тревожат Византию войнами и набегами [Артамонов 1962, с. 95-96; Christian 2000, р. 279]. Утигуры кочуют восточнее Дона, в Приазовье и Покубанье, дни находятся в союзе с императором Юстинианом и по его просьбе часто воюют с кутригурами [Византийские историки 1860, с. 320-321].

 

Эти войны в конечном итоге ослабили и кутригуров, и утигуров [Артамонов 1962, с. 98] и привели к тому, что с 60-х гг. VI в.

 

 

1. «Народ гуннов некогда обитал вокруг той части Меотидского озера, которая обращена к востоку, и жил севернее реки Танаиса, как и другие варварские народы, которые обитали в Азии за Имейской горой. Все они назывались гуннами, или скифами. По племенам же в отдельности одни из них назывались котригурами, другие - утигурами, некоторые - ультизурами, прочие вуругундами. Спустя много столетий они перешли в Европу, или действительно ведомые оленем, как передает басня, или вследствие другой случайной причины, во всяком случае, перешли каким-то образом Меотидское болото, которое раньше считалось непроходимым, и, распространившись по чужой территории, причинили ее обитателям величайшие бедствия своим неожиданным нападением» [Агафий 1953, 147-148].

 

43

 

 

кутригуры вступают в союз с аварами [Артамонов 1962, с.110; Генинг, Халиков 1964, с. 109], теряют самостоятельность и оказываются вовлеченными в военные действия Аварского каганата в Центральной Европе и на Балканах [Christian 2000, р. 281-282]. Утигуры после 568 г., но не позднее 576 г., подчиняются Западному тюркскому каганату [Гадло 1979, с. 95] и используются его правителями для нападения на Боспор, а также для войн на Кавказе и в Закавказье против Ирана [Димитров 1987, с. 38; Новосельцев 1990, с. 73-74; Ромашев 1994, с. 228-232; Saunders 2001, р. 25].

 

По всей видимости, более чем полувековое пребывание протоболгар в составе двух раннесредневековых кочевых государств подтолкнуло их вождей к созданию собственного государства и обретению независимости. Как только для этого появились условия, кутригуры начали борьбу за ханский престол в Аварском каганате. В соответствии с данными «Хроники Фредегарта» [1], в девятый год правления Дагоберта [Свод древнейших... 1995, с. 364] около 631/2 г. они потерпели поражение, но отложились от авар и обрели свободу [Артамонов 1962, с. 112; Кулаковский 2004, с. 80-81; Сектпетери 1989, с. 118]. В том же году начались междоусобные войны в Западном тюркском каганате [Christian 2000, р. 259-261], которые привели к его распаду и обретению независимости приазовскими утигурами [Артамонов 1962, с. 160; Кулаковский 1899, с. 48-49]. Ситуацией воспользовался вождь гунно-гундуров Кубрат, который сумел объединить разрозненные протоболгарские племена и создать собственную конфедерацию, получившую название Великой Болгарии [Ромашев 1994, 232-237; Чичуров 1980, с. 61]. Это была первая попытка создания самостоятельной государственности протоболгарами [2] [Димитров 1987, с. 101-108]. Этот факт свидетелствует

 

 

1. Т.н. «Хроника Фредегарта» - единственное значительное историческое сочинение, созданное в VII в. во Франкском государстве. Автор неизвестен, приписывается некоему архидиакону Фредегарту или Фредегарту схоласту. Предполагается, что хроника составлена около 660 г. человеком романского происхождения, по-видимому, уроженцем Транскоранской Бургундии (Свод древнейших... 1995, с. 364].

 

2. В связи с гиперкритическим отношением к существованию Великой Болгарии Кубрата, проявляющимся в последнее время со стороны некоторых исследователей [Комар 2002, с. 5-6], уместно привести следующее замечание А.П. Новосельцева: «Относительно Великой Булгарий в последнее время возобладала точка зрения, что это область «вторичной колонизации» по аналогии с Великой Грецией, великой Скифией и т.д. Аналогия явно неудачная. Великая Греция (Сицилия и Южная Италия в VИI-IV вв. до н.э.) - это области, колонизованные из метрополии, собственно Греции. Более того, очевидно, греческое выражение правильнее перевести не как «Великая», а как «Большая» («мегалэ»), т.е. большая по величине территории. В случае с Великой Булгарией ситуация иная. Булгары, конечно, пришли в этот район, но откуда - мы точно не знаем. Михаил Сириец называет их «прародиной» внутренние области Скифии, к которым западные информаторы могли относить и области Средней Азии и Хорасана» [Новосельцев 1990, с. 90].

 

44

 

 

о начале нового периода протоболгарской истории, связанного с усилением этнической консолидации, появлением этнического самосознания, выделением в составе народа аристократической верхушки, способной создать центральную государственную власть [Гадло 1979, с. 107]. Но, как это характерно для многих подобных кочевых объединений [Вернадский 1997, с. 18; Плетнева 1982, с. 40-41], единство Великой Болгарии сохранялось только благодаря авторитету и инициативе хана, после смерти которого (во времена императора Константа II 641-668 гг.) конфедерация распадается [Генинг, Халиков 1964, с. 109-110; Гильфердинг 1868, с. 21; Кеппен 1836, с. 1; Новосельцев 1990, с. 90; Приходнюк 2001, с. 20].

 

Краткий период существования самостоятельного протоболгарского союза не позволил входящим в него племенам слиться в единую народность и создать общую, отличающуюся от других кочевых и оседлых народов материальную культуру. Материальная культура протоболгар времени Кубрата и последующих пяти десятилетий в целом не выходит за рамки общекочевых стандартов [Амброз 1982, с. 204-222; Амброз 1985, с. 293-303]. Она по-прежнему представлена одиночными захоронениями, разбросанными по югу степной зоны Восточной Европы, с неустойчивым обрядом, кочевническим инвентарем, легким всадническим оружием, украшениями и элементами поясных наборов, иногда захоронением части или целого коня [Артамонов 1962, с. 100—101].

 

Следующий период истории связан с окончательным разделением первоначального этнического массива протоболгар [Плетнева 1977, с. 285] и обретением каждой из его частей своей исторической судьбы [Генинг 1989, с. 12]. Известно, что на Дунае протоболгары быстро славянизируются, на Волге также подвергаются сильному смешению с местным населением, хотя в гораздо большей степени сохраняют собственную культуру и язык. Их стремление к

 

45

 

 

обретению собственной государственности проявляется в названиях Болгария или Булгария.

 

Интересное явление наблюдается на территории Хазарского каганата, где развивается единая для значительной части его населения салтовская культура. Здесь происходит, казалось бы, формирование раннефеодальной народности, но поливариантность погребального обряда протоболгарских могильников опровергает такое предположение. Все это позволяет говорить о сохранении племенных отличий и разнородном этническом составе в протоболгарской среде вплоть до последних лет существования салтовской культуры.

 

В качестве важного фактора, во многом определившего своеобразие процесса этногенеза протоболгарских племен Восточной Европы, необходимо назвать их кочевой образ жизни [1] [Иордан 1960, с. 72; Прокопий из Кесарии 1950, с. 437-438; Византийские историки 1860, с. 321; Пигулевская 1941, с. 165], и связанную с ним типично кочевническую систему этносоциальной (родоплеменной) организации.

 

О кочевом образе жизни протоболгарского населения Восточной Европы VI-VIII вв. позволяют судить археологические источники. Это материалы, как правило, одиночных кочевнических погребений, датируемые VI-VII вв. Они разбросаны в степях от Северного Кавказа до Северного Причерноморья [Димитров 1989, с. 33]. По всей видимости, протоболгарами были оставлены такие археологические памятники: могильник у ст. Ново-Лабинской и Пашковский на Кубани, Борисовский могильник у г. Геленджика, возможно Абрау-Дюрсо у Новороссийска [Димитров 1987, с. 91], погребения Рисовое, Богачевка [Айбабин 1990, с. 4-86], Марфовка и у поселка Чикаренко в Крыму [Айбабин 1993, с. 121-134; Айбабин 1993а, с. 206-211], Карасюковка на Нижнем Дону [Безуглов 1985, с. 248-252], Сивашевка в Причерноморье [Орлов 1985, с. 104-105].

 

Только с конца VII - начала VIII вв. вытесненные из степей хазарами протоболгары начинают постепенно переходить к оседлому

 

 

1. Например, Хроника Захария Ритора дает живописный пример описания кочевого образа жизни протоболгар и родственных (или соседних) им народов: «...Авгар, сабир, бургар, алан, куртаргар, авар, хасар, диршар, сирургур, баграсик, кулас, абдел, ефталит - эти тринадцать народов живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверми и оружием» [Пигулевская 1941, с. 165].

 

46

 

 

образу жизни, да и то не везде. Судя по материалам могильников болгарского варианта салтовской культуры VIII-Х вв. (на среднем Дону, Северском Донце, Осколе, в Приазовье и степном Днепровском левобережье) [1], протоболгары в большинстве своем сохраняют кочевой или полукочевой образ жизни.

 

О социальных отношениях и системе социальной организации протоболгарских объединений нет прямых данных. Тем не менее, принятое утверждение о кочевом скотоводческом типе хозяйства и связанном с ним образе жизни протоболгар является общепризнанным [Димитров 1987, с. 49]. Базируется подобное утверждение на знании уровня социального развития авар и тюркютов, в состав каганатов которых входили и протоболгары, на отдельных упоминаниях о кочевой аристократии, вождях и ханах, среди кочевников послегуннского времени [Артамонов 1962, с. 99] и, наконец, на наличии погребальных комплексов соответствующего времени, выделяющихся своим богатством.

 

Одно из свидетельств об общественном устройстве кочевников гуннского времени находится в Готской истории Приска Панийского [Christian 2000, р. 229-230] и связано с событиями, происходившими около 448 г. "...У этого народа [акациров] было много начальников по коленам и родам; император Феодосии послал им дары для того, чтобы они, по взаимному соглашению, отказались от союза с Аттилой и предпочли союз с римлянами. Но посланный с дарами роздал их не по порядку каждому из царьков народа, так что Куридах, старший по власти, получил дары вторым и, как обиженный и лишенный принадлежавших ему даров, призвал Аттилу против своих соправителей...” [Латышев 1948, с. 252]. Протоболгары вышли из гуннской среды и в указанный период должны были находиться на сходном с ними уровне социального развития [Артамонов 1962, с. 78; Ермолова 1984, с. 229-238].

 

В VI в. н. э. известны случаи отправления гепидами и византийцами послов к "вождям" утигуров и кутригуров. Предводитель кутригуров Сандилх сам сообщает Юстиниану о том, что родственные

 

 

1. Например, Покровский, Дроновские [Татаринов, Копыл 1981, с. 300-307], у с. Желтое [Татаринов, Копыл, Шамрай 1986, с. 209-222], Сухая Гомолыпа [Михеев 1986, с. 158-173], у с. Красная горка [Михеев 1990, с. 45-52], Нетайловский [Крыганов, Чернигова 1993, с. 35-42; Крыганов 1994, с. 35-36], Волоконовский [Плетнева, Николаенко 1976, с. 279-298] и др.

 

47

 

 

ему кутригуры управляются другими "вождями" [1]. Все это указывает на сильные пережитки родоплеменных отношений, что характерно для большинства кочевых народов. Кочевая аристократия - это по-прежнему родовая и племенная верхушка общества, исполняющая обязанности военных вождей, судей, вершителей внешней политики и т. д. Одновременно уже в VI в. можно говорить о тенденции к выделению наиболее влиятельных представителей этой кочевой знати, которые начинают претендовать на роль верховных вождей или ханов. Они же выполняют функцию; верховных военачальников. Это Сандилх - вождь утигуров и Зимарх - предводитель кутригуров. Только их имена упоминаются в Письменных источниках и от их имени говорят послы с византийским императором. Эта кочевая верхушка уже избалована роскошью и богатством, ее представители требуют даней и различных благ у оседлых соседей [Прокопий из Кесарии, 1950, с. 438], оставляют богатые захоронения с большим количеством драгоценных изделий и золотых монет (памятники перещепинского круга, хотя и датируются VII - началом VIII в., связаны именно с такой родоплеменной кочевнической верхушкой - ханами и правителями). Конкретизировать эти представления можно на основе упоминаний Письменных источников о Гостуне, Органе (возможно, дядя Кубрата [Гадло 1979, с. 109]) и Кубрате, при помощи данных, содержащихся в «именнике» болгарских ханов [2] [Гадло 1979, с. 113-116;

 

 

1. Менанд Византаец следующим образом изображает поведение Сандилха в переговорах с императором: «...Сандилх, хотя и желал быть в дружеских отношениях с римлянами, однакож так писал к царю: «Было бы неприлично и притом беззаконно в конец истребить наших единоплеменников, не только говорящих одним языком с нами, ведущих одинакий образ жизни, носящих одну с нами одежду, но притом и родственников наших, хотя и подвластных другим вождям...» [Византийские историки... 1860, с. 321].

 

2. «Именник болгарских ханов», лапидарный источник конца VIII - начала IX в., дает простое перечисление нескольких болгарских ханов, возводя их династию к Аттиле (Авитохол), его сыну Ирнаху (Ирник) и тюркскому роду Дуло. Этот источник представляет собой династическую легенду, содержащую лишь фрагменты позитивной информации. В данном случае важно упоминание наместника Гостуна (возможно это и есть Органа Никифора и Иоанну Никиусского [Чичуров 1980, с. 175]), правившего перед Куртом - Кубратом [Гадло 1979, с. 114], Безмера, возможно, Батбаяна Феофана и Никифора [Куник, Розен 1878, с. 134] и перешедшего через Дунай Испериха - Аспаруха Феофана и Никифора, «сына Худбарда» «Армянской географии»:

 

«Авитохол жил триста лет. Был он из рода Дуло и принял власть в девятый месяц года змеи.

 

Ирник жил стопятьдесят лет. Был он из рода Дуло и принял власть в девятый месяц года змеи.

 

Гостун, его наместник, правил два года. Был он из рода Ерми и принял власть в девятый месяц года свиньи.

 

Курт правил шестьдесят лет. Был он из рода Дуло и принял власть в третий месяц года вола.

 

Безмер правил три года. Был он из рода Дуло и принял власть в третий месяц года вола.

 

Держали княжение по ту сторону Дуная эти пять князей пятьсот пятнадцать лет с остриженными головами. И затем перешел на эту сторону Дуная Исперих князь. Так и поныне.

 

Исперих-князь правил шестьдесят лет и еще один год. Был он из рода Дуло и принял власть в первый месяц года тигра...»

 

[Родник златоструйный 1990, с. 176].

 

48

 

 

Гильфердинг 1868, с. 21-23; Кулаковский 2004, с. 289-291; Куник, Розен 1878, с. 118-161], а также благодаря знанию системы социального устройства в первом Болгарском царстве [Димитров 1987, с. 195-205; Йорданов 1997, с. 89-108], Волжской Булгарии [Генинг, Халиков 1964] и в Хазарском каганате [Михеев 1991, с. 43-50].

 

Видимо у протоболгар в VI-VII вв. имел место родовой принцип наследования власти [Артамонов 1962, с. 99; Федоров-Давыдов 1973, с. 68], когда ханский титул переходил к старшему в роде, не обязательно сыну, а чаще брату или племяннику старого хана [1], как это и произошло в случае с Кубратом. Можно говорить об одном из вариантов хуннуско-тюркюто-монгольской системы [Руденко 1962, с. 66-71], в основе которой, вероятно, лежала фратриальная дуализация

 

 

1. На подобный способ передачи власти в кочевых обществах обратил внимание еще П. Голубовский в 1884 г.: «...над коленом не могла властвовать одна семья; княжеское значение передавалось в семье дядей или двоюродных братьев, но вместе с тем никто из чужого рода не мог быть выбран в князья. Над каждым известным коленом власть оставалась всегда в одном роде, но переходила к членам разных его семей. ... Князем делался не всегда старший в роде, а власть переходила и к двоюродным племянникам.... Когда умирал князь, то колено, над которым он правил, избирало себе нового по своему желанию из какой угодно семьи этого рода, лишь бы избранный приходился умершему двоюродным братом или двоюродным племянником. Чем больше семей было в данном роде, тем больше было лиц, стоявших к князю в требуемой степени родства, тем многочисленнее были претенденты на власть после его смерти. При таком порядке замещения князей их власть была очень невелика» [Голубовский 1884, с. 213-214].

 

49

 

 

общества и его военная организация [Таскин 1968, с. 21-44; Гумилев 1959, с. 11-25; Гумилев 1961, с. 15-26; Степанов 2005, с. 319-320; Хазанов 1975, с. 127-129; Christian 2000, р. 252-257]. В этом случае выделялись владельческий род или племя, игравшие роль центра или "внутренней", в данном случае "великой" части народа [Йорданов 1997, с. 89-108]. В качестве примера можно назвать владельческий "эль" тюркютов [Бернштам 1946, с. 106-114; Гумилев 1961, с. 22-23; Киселев 1951, с. 500-505; Толстов 1938, с. 72-81], т.н. "тарханов" хазар [Артамонов 1962, с. 189; Готье 1930, с. 79; Новосельцев 1990, с. 119; Golden 2001, р. 41], "золотой" род Чингизидов [Владимирцов 1934, с. 103; Батраков 1947, с. 442; Федоров-Давыдов 1973, с. 52-53] или "белую кость" казахских ханов [Толыбеков 1955, с. 43-59]. С другой, "внешней" [Рашев 1993, с. 250-254] стороны, находился кочевой народ, или «простой народ», "будун" тюркютов, "черные" хазары или в-н-т-ры [булгары] еврейско-хазарской переписки и пр., который состоял из подчиненных кочевых племен, не связанных своим происхождением с легендарным или реальным первопредком данного кочевого объединения. В зависимости от расположения, при построении в войске, и территорий расселения эти племена делились на левое и правое крыло, восточную и западную часть. Внутри этих крупных подразделений обычно практиковалась система деления на десятки, сотни, тысячи и тьмы. Не всегда эти цифры соблюдались буквально и чаще они только условно соответствовали родам, племенам или каким-либо иным родовым единицам [Федоров-Давыдов 1973, с. 49-50].

 

Определенные представления об особенностях этногенеза протоболгар, речь идет о практически постоянном отсутствии этнического и политического единства в их среде, можно получить также в результате анализа данных об исторической географии протоболгарского населения Восточной Европы в раннем средневековье. В качестве точки отсчета для создания такой историко-географической ретроспективы целесообразно выбрать период кратковременной консолидации протоболгарских племен в составе Великой Болгарии Кубрата. Образование этого объединения кочевников явилось своего рода итогом развития этногенетических и социальных процессов, происходивших в Восточной Европе после гуннского нашествия. В это время начинается новый виток этногенеза протоболгар и новый период их истории. С другой стороны,

 

50

 

 

историческая ситуация, сложившаяся к моменту распада Болгарии Кубрата, во многом повлияла на расселение протоболгарских групп после хазарской экспансии [Генинг, Халиков 1964, с. 111] как за пределами Хазарского каганата в Дунайской Болгарии и Волжской Булгарии, так и в его составе, на землях Подонья, Придонечья, Приазовья и Покубанья.

 

Вопрос о границах Великой Болгарии неоднократно поднимался в исторической науке, но до сих пор его нельзя считать решенным окончательно [Приходнюк 2001, с. 19]. В настоящее время можно говорить о существовании, по крайней мере, двух основных точек зрения - это «широкий» и «узкий» варианты локализации объединения.

 

«Широкий» вариант предложил в конце XIX в. «классик» болгаристики В.Н. Златарский [Златарски 1970, с. 99-100]. По его мнению, Великая Болгария занимала обширные пространства между Волгой и Днепром.

 

Большинство современных болгарских ученых также придерживаются именно «широкого» варианта локализации. Это, в частности, А. Бурмов [Бурмов 1968, с. 22-45], Д. Ангелов [Ангелов 1981, с.191-194] и С. Ваклинов [Ваклинов 1977], который считал, что Великая Болгария занимала земли от Кубани до Южного Буга.

 

Подробнее всех аргументировал эту точку зрения Д. Димитров [Димитров 1987, с. 101-108]. Он полагал, что в территорию объединения Кубрата входило не только Восточное, но и Северное Приазовье, вплоть до нижнего течения Днепра. Причем западную границу исследователь определяет по нижнему течению Днепра и Днепровскому лиману [Димитров 1987, с. 107], южную - по нижнему и среднему течению Кубани и предгорьям Кавказа, восточную - по Ергеням и началу Ставропольской возвышенности, северную - по границе степи и лесостепи к северу-северо-западу от Азовского моря. Владения сына Кубрата, Аспаруха Д. Димитров располагает между Доном и восточными отрогами Ергеней, а Батбая - между Манычем и Кубанью [Димитров 1987, с. 108].

 

В отечественной исторической науке подобный вариант расположения Великой Болгарии был предложен Ф. Вестбергом [Вестберг 1908, с. 46-49]. По его мнению, она находилась между восточным побережьем Азовского моря и Днепром.

 

М.И. Артамонов отмечал, что Великая Болгария занимала земли от Кубани до Дона и от Дона до Днепра, охватывая не только

 

51

 

 

приазовских болгар, но и северо-причерноморских кутригур. Он считал, что имеет право на распространение границ Великой Болгарии западнее Дона в Северное Приазовье по той причине, что этот регион был издавна освоен протоболгарскими племенами кутригуров. Кутригуры, под именем орды Котрага, продолжают кочевать там и после распада конфедерации, следовательно, их племенная территория входила в нее и при жизни Кубрата.

 

По мнению М.И. Артамонова, продление западных границ кочевого союза до Днепра и Северного Причерноморья вполне допустимо благодаря отождествлению р. Куфис Феофана не (или не только) с Кубанью, а также и с Южным Бугом, «впадающим в Черное море близ Мертвых врат (Некропил)». Анализируя данные «Армянской географии», вслед за Й. Марквартом и Ф. Вестбергом [Вестберг 1908, с. 48], М.И. Артамонов считает возможным прочтение названия болгарского племени Дучи-булкар как Кучи или Кочо [Артамонов 1962, с. 166-167]. Последнее название он отождествлял с Днепровским лиманом, в который впадает и Южный Буг. Местоположение орд Батбая и Аспаруха определялось им в Восточном Приазовье, которое рассматривалось в качестве ядра объединения [Артамонов 1962, с. 168].

 

В.Ф. Генинг и А.Х. Халиков полагали, что территория Великой Болгарии находилась к северу от Кубани, в Подонье и Северном Приазовье [Генинг, Халиков 1964, с. 110-112]. Гиппейские (Булгарские) горы «Армянской географии» они отождествляли с Донецким кряжем, а Кераунские - с Ергенями. Таким образом, в районе Донецкого кряжа между Доном и Днепром, по мнению этих исследователей, располагались кочевья орды Аспаруха. Батбай занимал земли в низовьях Дона, а Котраг (кутригуры) кочевал со своей ордой где-то на Северском Донце. На Ергенях же в это время уже находились хазары.

 

И.А. Баранов предположил существование так называемого «большого кочевого кольца». По его мнению, «... в середине VII в. тюркские роды традиционно кочевали по кольцевому маршруту, который начинался на зимних становищах в Северном Приазовье, шел через Тамань и Илличевский брод Керченского пролива в Крым. После кратковременной весенней перекочевки по степям Крыма кочевники перегоняли свои стада через Перекоп в степи Северной Таврии, откуда вдоль северного побережья Азовского моря они поздней осенью возвращались к зимникам» [Баранов 1990,

 

52

 

 

с. 15]. Эта идея вызывает некоторые возражения. Дело в том, что, как правило, кочевники, за исключением периодов войн и масштабных переселений, осуществляют перекочевки небольшими коллективами типа аилов или кошей. Каждое подразделение двигалось по своему маршруту и осваивало соответствующую размерам стад территорию сезонного пастбища. Одновременное передвижение всего состава конфедерации по одному маршруту представляется невероятным. Кроме того, очень нерационально выглядит ежегодное перемещение на такие громадные расстояния (более 1000 км). В случае существования подобного маршрута кочевники вынуждены были бы преодолевать по несколько раз в год такие сложные водные преграды как Дон, Кубань, Керченский пролив и т.д. Эти переправы должны были осуществляться всем населением с имуществом, маленькими детьми, различными видами скота и его приплодом.

 

Известно также, что другие кочевники иначе использовали этот регион. Они строили свои маршруты на меньших, разделенных естественными рубежами территориях. Таким образом, более вероятным представляется существование у протоболгар нескольких племенных маршрутов, разбивающих «большое кочевое кольцо» на отдельные участки.

 

«Узкий» вариант локализации был предложен в 1883 г. К. Паткановым [Патканов 1883, с. 21-32], который располагал Великую Болгарию к северу от Кавказа и Кубани. К. Патканов также попытался отождествить описанные в «Новом списке Армянской географии» реки, вдоль которых проживало четыре болгарских племени, с реальными реками северо-западного Предкавказья и Приазовья. В частности, его определение Купи-булгар как племени, проживающего у Кубани, не вызывает возражений у современных исследователей. Он также предложил связывать Гиппийские горы с Ергенями, а племя огхондор-булкар с оногурами Аспаруха [Патканов 1883, с. 29].

 

В советской исторической науке «узкий» вариант локализации обосновал И.С. Чичуров. По его мнению, «...границы болгарского племенного союза (в рамках «Хронографии») позволительно обозначать лишь на основании Экскурса, а Экскурс Феофана (как, впрочем, и Никифора) помещает Великую Болгарию к востоку от Меотиды» [Чичуров 1976, с. 77-80; Чичуров 1980, с. 110-111]. Такая точка зрения нашла поддержку у С.А. Плетневой, которая

 

53

 

 

настаивает на том, что болгары занимали Приазовские степи и Таманский полуостров [Плетнева 1976, с. 21; Степи Евразии... 1981, с. 11].

 

Особую разновидность «узкого» варианта локализации предложил A.B. Гадло. Он считал, что до смерти Кубрата все подчиненные ему племена обитали восточнее Дона и Азовского моря. Основываясь на сведеньях «Армянской географии», исследователь приходит к выводу, что располагавшаяся в Восточном Приазовье Великая Болгария на самом деле находилась не на побережье, а в районе Гиппийских гор, которые отождествляются со Ставропольской возвышенностью [Гадло 1979, с. 110-113].

 

С обоснованием «узкого» варианта выступила и З.А. Львова, которая располагает Великую Болгарию к востоку от Дона [Львова 1994, с. 262]. По ее мнению, в VII в. существовало сразу два Кубрата, возглавлявших разные группы протоболгар. Один из них был правителем располагавшейся к востоку от Азовского моря Великой Болгарии. Второй являлся государем гунногундуров и племянником Органы, освободившимся в 630 г. от власти авар. На основании этого, а также материалов перещепинского комплекса [Львова 1993, с. 12] делается вывод о «невозможности отождествления этих государей», а также о том, что «...Поднепровье никогда не было под властью Великой Болгарии» [Львова 1996, с. 22]. В то же время традиционная идентификация Кубрата как государя гунногундуров, племянника Органы, крещенного в Византии, владетеля Великой Болгарии и друга Ираклия [1] была принята рядом

 

 

1. Идентификация эта основана на сопоставлении данных константинопольского патриарха Никифора (ок. 758-829 гг.) и Иоанна Никиусского. Так, Никифор писал:

 

«В это время Куврат, племянник Органа, государь уногундуров, восстал против хагана аваров и, подвергнув оскорблениям, изгнал из своих земель бывший при нем от хагана народ. А к Ираклию [Куврат] посылает посольство и заключает с ним мир, который они хранили до конца своей жизни. [В ответ Ираклий] послал ему дары и удостоил его сана патрикия»

[Чичуров 1980, с. 161].

 

В хронике Иоанна Никиусского сказано:

 

«Кубрат, князь гуннов и племянник Органы, в юности был крещен и воспитан в Константинополе в недрах христианства и вырос в царском дворце. Он был соединен тесной дружбой с Ираклием, и после его смерти, как осыпанный его милостями, оказывал признательную преданность его детям и супруге Мартине. В силу святого и животворящего крещения, им полученного, он побеждал всех варваров и язычников...»

[Артамонов 1962, с. 161].

 

И.С. Чичуров в комм. 61 к тексту Никифора, подчеркивает, что племянником Органа называет Куврата Иоанн Никиусский. Орган, по его мнению, болгарский хан, вероятно, тождественен Гостуну «Именника болгарских князей [Чичуров 1980, с. 175].

 

54

 

 

исследователей [1], в числе которых можно назвать Ю.А. Кулаковского [Кулаковский 2004, с. 81], М.И. Артамонова [Артамонов 1962, с. 160], В.Ф. Генинга и А.Х. Халикова [Генинг, Халиков 1964, с. 110-111], A.B. Гадло [Гадло 1979, с. 108-109], А.П. Новосельцева [Новосельцев 1990, с. 90] и Д. Димитрова [Димитров 1987, с. 101-102] и т.д.

 

Определенный компромисс между двумя вариантами локализации был предложен Н.Я. Мерпертом и А.П. Новосельцевым. Точка зрения Н.Я. Мерперта заключалась в том, что, хотя под контролем протоболгар находились земли вокруг всего Азовского моря, ядром объединения было все же именно восточное Приазовье, территория между Кубанью и Доном [Мерперт 1958, с. 586-615]. А.П. Новосельцев соглашается с тем, что, по данным византийских авторов, Великая Болгария находилась в пределах Западного Предкавказья и Кубани. В то же время, по его мнению, подвластные ей области могли охватывать весь юго-восток Украины, вплоть до Днепра [Новосельцев 1990, с. 89-90].

 

 

1. Например, Ю.А. Кулаковский, которому принадлежит классическая, ставшая хрестоматийной интерпретация соответствующих источников, связанных с упоминанием личности Кубрата, отмечал:

 

«Вскоре после этой междоусобной войны в Паннонии, и, может был», не без связи с нею, совершилось освобождение от верховной власти аварского хана всех гуннских племен Черноморского побережья. Во главе мятежного движения стал Кубрат, хан унногундуров, как называет Никифор его улус. То был человек небезизвестный в столице. По сообщению Иоанна Никиусского, Кубрат прожил годы своего детства при дворе, будучи, вероятно, отдан в заложники, получил христианское воспитание и был лично предан Ираклию и его семье. Около 636 г. он изгнал гарнизоны аваров из пределов своих кочевий, вступил в соглашение с императором, заключил с ним союз и отвоевал свободу своих соплеменников от аваров. Император со своей стороны щедро его одарил и предоставил ему звание патриция. Таково сообщение Никифора. Тот же автор сохранил свидетельство, что уже дядя Кубрата, по имени Органа, являлся в Константинополь ок. 619 г., принял крещение, был удостоен звания патриция и с щедрыми дарами отослан на родину...»

[Кулаковский 2004, с. 81].

 

В то же время, И.С. Чичуров указал на ряд трудностей, возникающих при идентификации Кубрата. С одной стороны, отождествление Куврата Никифора и Кувера «Чудес св. Дмитрия Солунского, основанное на близости имен, противоречит хронологии событий (восстание Куврата по Никифору - 635 г.; восстание Кувера - 680-685 гг.). С другой - допустив, что Куврат, племянник Органа, идентичен Куврату Великой Болгарии, мы сталкиваемся с иной трудностью: определением восточной границы аварского каганата [Чичуров 1980, с. 174-175].

 

55

 

 

Итак, сведения о расположении Болгарии Кубрата содержатся, прежде всего, в «Бревиарии» патриарха константинопольского Никифора и «Хронографии» Феофана Исповедника [Никифора Патриарха... 1950, с. 349-387; Чичуров 1976, с. 5-146; Чичуров 1980, с. 60-62] [1]. Оба произведения, написаны в VIII - начале IX в. на основании какого-то одного общего источника. И Феофан и Никифор в качестве основной территории Великой Болгарии описывают, прежде всего, земли, расположенные между Кубанью и Доном, что соответствует «узкой» локализации границ этого объединения. На первый взгляд, несмотря на известную специалистам путаницу в географии Восточной Европы (кавказские истоки Дона, восприятие Дона как рукава Волги, Кубани - как Южного Буга), кажется, что названные источники не дают достаточных оснований для того, чтобы распространять границы конфедерации западнее Дона. Но, если внимательно изучить описанное авторами расселение «сыновей» Кубрата после его смерти и распада Великой Болгарии [2],

 

 

1. Первые переводы соответствующих отрывков из Феофана и Никифора на русский язык были выполнены И. Шфиттером и опубликованы в 1775 г. [Известия византийских историков...; 1775, с. 110-111].

 

2. Феофан Исповедник знает о расположении Великой Болгарии и последующем расселении входивших в ее состав племен следующее:

 

«...В северных, противоположных частях Эвксинского Понта, у озера, называемого Меотидой, в которое впадает величайшая река, стекающая от океана по земле сарматов и называемая Атель, в которую впадает река, называемая Танаис, сама вытекающая от Йверийских ворот, что в Кавказских горах, а от слияния Танаиса и Ателя выше уже названного Меотидского озера, когда Атель разделяется, течет река, называемая Куфис и впадает в край Понтийского моря поблизости от Некропил у мыса, называемого Баранья морда. А уже от названного озера течет подобное реке море и впадает в море Эвксинского Понта через земли Босфора Киммерийского; в этой реке ловится рыба, называемая мурзули, и ей подобает, в землях, прилегающих к восточным частям озера, у Фанагории и живущих там евреев обитает множество народов; от самого же озера и до реки, называемой Куфис; где ловится булгарская рыбка ксистон, простирается древняя Великая Булгария и живут соплеменные булгарам котраги. Во времена Константина Западного умер властитель упомянутой Булгарии и котрагов Кроват. Он оставил пять сыновей, завещав им ни в коем случае не отделяться друг от друга и жить вместе, так, чтобы они властвовали надо всем и не попадали в рабство к другому народу. Но спустя недолгое время после его смерти разделились пять его сыновей и удалились друг от друга каждый с подвластным ему народом. Первый же сын [Кровата] по имени Батбаян, храня завет отца своего, оставался на земле предков доныне. А второй его брат, по имени Котраг, перейдя реку Танаис, поселился напротив первого брата. Четвертый же и пятый, переправившись через реку Истр, называемую также Дуна, один - оставался в подчинении, вместе со своим войском, у хагана аваров в Паннонии Аварской, а другой - достигнув Пентаполя, что у Равенны, попал под власть империи христиан. Наконец, третий из них, по имени Аспарух, переправившись через Днепр и Днестр и дойдя до Огла - реки севернее Дуная, поселился между первыми и последним...»

[Чичуров 1980, с. 60-61].

 

56

 

 

окажется, что здесь представлена в основном историческая география протоболгарских племен, существовавшая еще в VI в. н.э., до их объединения Кубратом.

 

К событиям, связанным с хазарской экспансией 660-х гг., можно отнести только подчинение хазарам Батбая [1], который остался на своей территории в Восточном Приазовье и уход на Дунай орды Аспаруха. Расселение двух последних "братьев" никак не связано с распадом Болгарии Кубрата, эти группы протоболгар никогда не входили в это объединение, а были с 560-х гг. подчинены аварскому кагану, что признает большинство историков. Наиболее интересным местом рассказа Феофана и Никифора о разделе территории Великой Болгарии после смерти Кубрата является упоминание о том, что Котраг перешел Танаис и поселился напротив Батбая. Некоторые историки считают, что под ордой Котрага следует понимать племя кутригуров, входивших в конфедерацию наряду с утригурами Батбая, и что вымышленный сын Кубрата Котраг является просто отражением этого этнонима [Артамонов 1962, с. 166-167; Golden 2001, р. 25-27]. Но кутригурам совсем не нужно было переходить Дон и поселяться там, поскольку они еще в VI в. освоили эту территорию [Димитров 1989, с. 33].

 

Таким образом, расселение протоболгарских племен до образования Великой Болгарии, факт их вхождения в состав Болгарии, и затем сохранение их на тех же землях после распада конфедерации - все это может свидетельствовать о том, что в 630—660 гг. в ее границы входили племенные территории и утигуров, и кутригуров [Артамонов 1962, с. 160; Генинг, Халиков 1964, с. 109; Ромашев 1994, с. 216-218]. Поскольку утигуры во главе с Кубратом были инициаторами объединения [2], то их территория в Восточном

 

 

1. «...[Этот народ, т.е. хазары — А.Т.] зделав своим данником первого брата, Батбаяна, властителя первой Булгарии, получает с него дань и поныне...» [Чичуров 1980, с. 61].

 

2. В истории тюркских (и не тюркских) кочевых народов известно много примеров, кода возникновение нового объединения, орды, союза племен, ханства, базировалось на усилении одного из кочевых родов, превращении его представителей в правящую верхушку, кочевую аристократию. H.A. Аристов в 1896 г. совершенно верно подметил, что история государств кочевников «...показывает, что возникали они вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчинить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена. Упрочения своей власти достигали они поставлением во главе родов и племен своих родственников или приверженцев. Падение тюркских государств происходило обыкновенно во время внутренних междуусобий в ханствующем доме, но всегда под преобладающим стремлением родов и племен к самостоятельности, когда их начальники объединили уже свои интересы с интересами родов. За падением господствовавшего племени наступал более или менее продолжительный период обособленности родовых союзов, пока не усиливалось одно из племен и не подчиняло своей власти остальные, основывая новое государство» [Аристов 1896, с. 284].

 

57

 

 

Приазовье была описана Феофаном и Никифором, как ядро конфедерации. Учитывая большую вероятность соблюдения протоболгарами тюркского (кочевнического) принципа социальной организации — то есть деления на центр, левое и правое крыло, внутреннюю — главенствующую и внешнюю - подчиненную части, можно предположить, что Феофан и Никифор действительно описали только «внутреннюю» Болгарию, располагавшуюся в Восточном Приазовье [Ваклинов 1977, с. 16]. Таким образом, установив границы племенной территории кутригуров и присоединив ее к землям утигуров (оногуров [1]), можно получить представление о реальных границах Болгарии Кубрата.

 

 

1. По всей видимости, оногуры-оногундуры являлись частью утигуров [Артамонов 1962, с. 157], усилившейся после окончания утигуро-кутригурских войн и возглавивших протоболгарские племена в районе восточного Приазовья. Именно этим, как представляется, можно объяснить те трудности, с которыми сталкиваются исследователи в поиске мест обитания оногуров в предшествующий период. Например, как отмечает С. А. Ромашев: «Исходя из данных равеннского Анонима, Д. Моравчик четко локализовал оногуров между Доном и Кубанью. Но если они жили восточнее Меотиды в VII в., то их область полностью совпадает с расселением утигуров. Еще Й. Маркварт, учитывая, что с 576 г. последние перестают упоминаться в источниках, заключил, что оногуры заняли их область. Это произошло, по мнению В. Златарского, вследствие ослабления утигуров после подчинения их тюркам в конце VI в. Где конкретно находились оногуры ранее конца VI в., остается только гадать из-за скудости сообщений о них в византийских источниках. Й. Маркварт полагал, что оногуры жили где-то к северу от утигуров, Моравчик же - к югу. Продвинувшиеся к Азовскому морю оногуры либо жили с утигурами вперемешку, либо ассимилировали их, что при близком этническом родстве обоих племен было нетрудно» [Ромашев 1994, с. 223].

 

58

 

 

Расселение и тех, и других в VI в. хорошо известно из «Войн с готами» Прокопия Кесарийского:

 

«...Простирающаяся отсюда страна называется Эвлисия; прибрежную ее часть, как и внутреннюю, занимают варвары вплоть до так называемого «Меотийского болота» и до реки Танаиса, который впадает в «Болото». Само это «Болото» вливается в Эвксинский Понт. Народы, которые туг живут ... теперь зовутся утигурами» [Прокопий из Кесарии 1950, с. 384].

 

Далее он же отмечает, рассказывая о специфике расселения кутригуров и утигуров:

 

«...так как кутригуры, как я уже сказал, остались в землях по ту сторону Болота [на запад], то утигуры одни завладели страной, не доставляя римлянам никаких затруднений, так как по месту жительства они совершенно не соприкасались с ними» [Прокопий из Кесарии 1950, с. 387-388].

 

«...За Меотийским Болотом и рекой Танаисом большую часть лежащих туг полей, как мною было сказано, заселили кутригуры-гунны» [Прокопий из Кесарии 1950, с. 523].

 

«...Если идти из города Боспора в город Херсон..., то всю область между ними занимают варвары из племени гуннов...» [Прокопий из Кесарии 1950, с. 526].

 

Последняя цитата позволяет говорить о том, что и степи Крымского полуострова входят во времена Прокопия в зону кочевий кутригуров, ибо других «гуннов» в это время здесь уже не было. Гепиды в середине VI в. в поисках союзников для войны с лангобардами и римлянами

 

«...послали к властителям кутригуров, которые жили тогда у Меотийского болота...». В ответ на это Юстиниан отправил послов «...к правителям гуннов-утигуров, которые жили по ту сторону Меотийского болота...» [Прокопий из Кесарии, 1950, с. 434].

 

Причем тогда же для войны с кутригурами утигуры «всем народом перешли реку Танаис» [Прокопий из Кесарии 1950, с. 435].

 

Таким образом, кочевья кутригуров, до вступления их в союз с аварами в 60-е. гг. VI в., располагались в степях Приазовья и Причерноморья между Доном и границами Византии [Димитров 1989, с. 33; Ромашов 1994, с. 217], поскольку источники, рассказывающие об их нападениях на земли империи, не упоминают никаких промежуточных народов и позволяют говорить о непосредственном соседстве. После освобождения от власти авар в 630 г. [Кулаковский 1915, с. 90], по крайней мере, часть кутригуров вернулась

 

59

 

 

на свои исконные земли и вошла в состав Великой Болгарии. Можно предположить, что степи между Доном и Днепром никогда не пустовали, и какая-то часть кутригуров всегда кочевала здесь, просто между 560 и 630 гг. этот участок степи был пограничным между двумя непримиримыми врагами, - тюркютами и аварами, что не могло не осложнять жизни местного населения и не способствовало увеличению его численности. Возможно также, что в какие-то периоды тюрки могли претендовать на степное Днепро-Донское междуречье, и граница между каганатами проходила по Днепру. После падения Тюркского каганата и войны с аварами в 630 г. протоболгарские племена, вошедшие в Великую Болгарию, унаследовали восточную границу, по-прежнему проходившую по Днепру.

 

Традиции освоения степных просторов Восточной Европы, появившиеся у протоболгар еще в VI в., нужды кочевого хозяйства, ландшафт и климат занимаемой территории, наряду с влиянием сложившейся в 630 г. геополитической ситуации, окончательно определили границы Великой Болгарии. По всей видимости, в состав объединения входили Таманский полуостров и Правобережье Кубани, примерно до среднего её течения. Здесь, на юге и юговостоке, протоболгары соседствовали с готами-тетракситами, адыгами и аланами. В состав конфедерации входили и земли от восточного побережья Азовского моря, между устьями Кубани и Дона до восточных склонов Ергеней и Сарпинских озер. Это было ядро объединения, где-то здесь находилась ставка Кубрата, здесь же после его смерти располагалась орда Батбая и, возможно, Аспаруха, до нападения хазар и ухода последнего на Дунай. Сарпинские озера и просторы Ставропольской возвышенности на тот период можно рассматривать как естественную границу между усиливающимися воинственными хазарами и болгарами Кубрата, которые были «...более многочисленны, так многочисленны, как песок у моря» [Коковцов 1932, с. 92].

 

Кутригуры или котраги занимали степи между Доном и Днепром, в основном Северное Приазовье и степную часть Крымского полуострова. Отсутствие упоминаний письменных источников о кочевниках в Крыму в VII в. в дохазарское время можно объяснить двумя причинами. Во-первых, известной малочисленностью византийских исторических сочинений периода иконоборчества. Во-вторых, известно, что по договору с Ираклием у Болгарии Кубрата

 

60

 

 

и Византийской империи вплоть до смерти обоих правителей и распада кочевой конфедерации сохранялись мирные отношения, соответственно, у авторов исторических сочинений не было повода для специального разговора о привычных кочевьях протоболгар, располагавшихся в степной части полуострова. В то же время археологические материалы подтверждают, что Крымские степи были заселены кочевниками как в период существования Болгарии Кубрата, так и после ее распада [Айбабин 1990, с. 72; Айбабин, Герцен, Храпунов 1993, с. 215].

 

Северная граница владений кутригуров между Днепром и Доном могла проходить по югу лесостепной зоны, где в то время еще встречаются памятники пеньковской культуры и замечены элементы взаимодействия кочевой болгарской и оседлой антской культур [Приходнюк 1996, с. 114-125, Флеров 1996, с. 33-36]. Косвенно о северных и северо-западных границах Великой Болгарии позволяют судить данные о расселении протоболгарских племен после хазарской агрессии и потери ими самостоятельности. Помимо уже отмеченных сведений письменных источников, для этого могут быть использованы археологические материалы. Прежде всего, часть памятников перещепинского круга, датируемых обычно концом VII — началом VIII вв., и могильники болгарского варианта салтовской культуры конца VIII —начала X вв.

 

Ландшафтные, климатические, гидрографические и пастбищные характеристики [1] Днепро-Донецкой лесостепи [Бучинский 1960, с. 93-94; Демченко 1965, с. 48-57] благоприятны для ведения кочевого скотоводческого хозяйства и также могут свидетельствовать в пользу освоения этой территории населением Болгарии Кубрата.

 

После определения общих границ Великой Болгарии появляется возможность несколько уточнить и ее внутреннее устройство.

 

 

1. Здесь характерно чередование лесных и степных участков; при этом леса занимают более изрезанные балками участки водоразделов, а степи, наоборот, более ровные. Леса располагаются на серых оподзоленных почвах и деградированных черноземах, а степи на выщелоченных и мощных черноземах. Для Лесостепи характерны луговые степи, представляющие переход от степи к лугу. Зона Лесостепи простирается через всю Украину с запада на восток и поэтому имеет разные климатические условия. Климат западных областей Лесостепи имеет много общего с Полесьем, восточных - со степью. Климат Лесостепи умеренно-теплый, с достаточным увлажнением на западе и неустойчивым на востоке [Бучинский 1960, с. 93-94].

 

61

 

 

Это позволяет сделать знание уже упомянутой социально-политической организации объединения; имеющиеся представления о хозяйственном цикле кочевых народов [1]; упоминания письменных источников о племенном делении протоболгарских племен до, во время и после существования Болгарии Кубрата; и, наконец, сведения об использовании этой территории кочевыми народами, заселявшими степи Предкавказья, Покубанья, Приазовья, Подонья, Калмыкии и Крыма в другие исторические эпохи.

 

Как уже отмечалось выше, социально-политическое устройство Болгарии Кубрата было аналогично устройству державы тюрок, впрочем, подобное устройство присуще многим тюрко-монгольским, кочевым народам от гуннов до монгол Чингиз-хана и далее вплоть до казахских орд XVIII - XIX вв. Болгары Приазовья ничем не отличались от других кочевых народов своего времени, более полувека они находились под управлением удельных тюркских ханов и входили в военно-административную систему Тюркского каганата. Это дает возможность предполагать деление кочевого протоболгарского народа на ряд административных единиц, роль которых в то время могли играть как отдельные племена, так и конфедерации племен. Учитывая сложный этнический состав протоболгарского объединения, что подчеркивается многими авторами [Ангелов 1986, с. 29-38; Рашев 1993, с. 250-254; Димитров 1987, с. 48-49], в качестве двух основных единиц данной кочевой общности можно рассматривать кутригуров и утигуров, игравших роль правых и левых, западных и восточных. В то же время роль центра должна была играть владельческая орда (племя) оногуров (оно — или гунно-гундуров). Как известно и утигуры, и кутригуры были родственными «говорящими на одном языке и ведущими одинаковый образ жизни, но управляемыми разными вождями» союзами племен и сами могли состоять из нескольких более мелких групп кочевого населения. Уже, исходя хотя бы из этого, трудно предполагать кочевание всего населения Великой Болгарии по одному маршруту«большому кочевому кольцу» [Баранов 1990, с. 15]. Скорее, можно говорить о наличии нескольких племенных территорий, входивших в пределы границ Великой Болгарии, на которых и осуществлялось кочевание отдельных групп протоболгарского населения.

 

 

1. См., например, С.И. Руденко [Руденко 1955, с. 41, 65].

 

62

 

 

Этот же тезис подтверждает изучение закономерностей кочевого хозяйства. Известно, что кочевники, несмотря на отсутствие четко определенной частной собственности на землю, обычно осуществляют движение по степи небольшими подразделениями типа аилов, входящими в тот или иной род или племя. Они знают маршруты своих перекочевок, территории летних, зимних и др. пастбищ и воспроизводят их из года в год. Поскольку протоболгарские племена еще, по крайней мере, в VI в. н. э. освоили степи Восточного и Северного Приазовья, Подонья, Покубанья и Крыма, они не могли не выработать для себя подобных маршрутов. Соответственно, стремясь наиболее рационально использовать пастбищные ресурсы и климатические условия, они были вынуждены разделить все известные им степи между племенами, родами и даже аилами.

 

На существование нескольких протоболгарских племен и особых племенных территорий также указывают и письменные источники. В «Новом списке Армянской географии» отмечено, что

 

«В Сарматии лежат горы Кераунские и Иппийские, которые выпускают из себя пять рек, впадающих в Меотийское море. Из Кавказа текут две реки: Валданис, текущая до горы Кракс, которая начинается у Кавказа и тянется на северо-запад между Меотисом и Понтом. Другая река Псевхрос отделяет Босфор от тех мест, где находится городок Никопс.

 

К северу от них живут народы Турков и Болгар, которые именуются по названиям рек: Купи-Булгар, Дучи-Булкар, ОгхондорБлкар пришельцы, Чдар-Болкар. Эти названия чужды Птолемею. Из Гиппийских гор бежал сын Худбарда. Между болгарами и Понтийским морем живут народы: Гаши, Куты и Сваны до города Питикунта на морском берегу страны Авзов...» [Патканов 1883, с. 29].

 

Таким образом, здесь говорится не только о наличии в Покубанье и Приазовье в конце VI начале VII вв., по крайней мере, четырех болгарских племен, но и о том, что их земли привязаны к бассейнам рек, что также очень характерно для многих кочевых народов древности и средневековья. Именно реки являлись естественными рубежами, делившими их племенные территории и определявшими направление маршрутов перекочевок.

 

О наличии издавна закрепленных племенных кочевий свидетельствует и факт быстрого распада Болгарии Кубрата на ряд орд, управляемых его сыновьями, о чем пишут Феофан и Никифор [Чичуров 1980, с. 61]. Очевидно, что это разделение только узаконило

 

63

 

 

обычное состояние дел, и отсутствие центральной политической власти не повлияло на расположение составных частей объединения, продолжающих сохранять территориальную привязанность к азовскому побережью, Кубани, Дону и, возможно, Днепру [Артамонов 1962, с. 168; Christian 2000, р. 284-285].

 

Наконец, известно, что описанную территорию занимали в свое время и другие кочевые народы. Можно предположить, что протоболгары эксплуатировали эти земли примерно также, как и их предшествующие или последующие владельцы.

 

Так, например, в скифо-сарматское время степи Приазовья, Причерноморья и Крыма [1] использовались как зимние пастбища [2] [Страбон 1964; Гаврилюк 1995, с. 36-37; Гаврилюк 2001, с. 192; Хазанов 1975, с. 13; Яценко 1994, с. 69-72], таким же был режим их эксплуатации во времена акациров и прочих «гуннов» в V в. н. э. [3] [Прокопий из Кесарии 1950, с. 436-438; Иордан 1960, с. 72].

 

 

1. Геродот одним из первых описывает расселение кочевых народов в степях Восточной Европы, в Причерноморье, Приазовье и Таврике:

 

«...на другой стороне реки Пантикапа обитают скифы-кочевники.... Кочевники же эти занимают область к востоку на десять дней пути до реки Герра. За рекой Герром идут так называемые царские владения. Живет там самое доблестное и наиболее многочисленное скифское племя. ... Их область к югу простирается до Таврики, а на восток - до рва, выкопанного потомками слепых рабов, и до гавани у меотийского озера по имени Кремны. Другие же части их владений граничат даже с Танаисом» [Геродот 2001, с. 241-242].

 

2. И.А. Гаврилюк отмечает, что «...наиболее вероятным местом зимовок кочевых скифов было Присивашье, где снежный покров не превышает 10 см.... Но самыми удобными для зимовок местами являются Днепровская пойма, поймы других рек Поднепровья, степные поды и блюдца... » [Гаврилюк 1995, с. 36-37]. В позднесарматский период (I—III вв. н.э.), по данным С. А. Яценко, устье Дона было местом зимних стоянок кочевников. В 1978-1980 гг. им была выявлена цепь из шести стоянок I-IV вв. на участке придельтового Левобережья между городами Батайск и Азов, расположенных через 3-5 км., а также отдельные стоянки в дельте и донской заливаемой пойме. На лето аилы откочевывали вглубь степи, или вверх по Дону, где стоянки располагались в глубине балок, на небольших водорозделах или на мысах у степных озер [Яценко 1994, с. 71-72].

 

3.

«...K югу соседит с ними сильнейшее племя акациров, не ведающее злаков, но питающееся от скота и охоты.

 

Далее за ними тянутся над Понтийским морем места расселения булгар, которых весьма прославили несчастья, [совершившиеся] по грехам нашим.

 

А там и гунны, как плодовитейшая поросль из всех самых сильных племен, закипели надвое разветвившейся свирепостью к народам. Ибо одни из них зовутся алышагирами, другие савирами, но места их поселений разделены: альциагиры около Херсона,...; летом они бродят по степям, раскидывая свои становища в зависимости от того, куда привлечет их корм для скота; зимой же переходят к Понтийскому морю...» [Иордан 1960, с. 72].

 

64

 

 

После распада Болгарии Кубрата, по данным археологии, зимние кочевья протоболгар конца VII - начала VIII вв. находились в Нижнем Подонье и по берегам Азовского моря [Димитров 1987, с. 118-121; Плетнева 1967, с. 14-15; Флеров 1996, с. 4].

 

В IX в. печенеги, по крайней мере, какая-то их часть, использовали степи Северо-Западного Приазовья [1] и, возможно, Крыма как зимние пастбища [Константин Багрянородный 1991, с. 45].

 

В XI-XII вв. у половцев наблюдается концентрация зимних угодий на северном берегу Азовского моря в районе Молочной и Миуса [2], в Нижнем Поднепровье, отдельная половецкая орда занимает восточное побережье Азовского моря и Покубанье [Кудряшев 1948, с. 123-134; Плетнева 1990, с. 95-110; Федоров-Давыдов 1966, с. 147-150].

 

Позднее, в Золотой Орде, с XIII - по начала XV вв. естественными границами кочевий ханских темников являются крупнейшие реки Восточной Европы - Волга, Дон, Днепр, вдоль течения которых и располагались сезонные пастбища: на юге, в районе устья этих рек у Каспийского, Азовского и Черного морей - зимние, на севере в лесо-степи — летние [3] [Гильом де Рубрук 1997, с. 86-187; Егоров 1985, с. 38, 49, 53].

 

 

1.

«[Знай], что пачинакиты с наступлением весны переправляются с той стороны реки Днепра и всегда здесь проводят лето» [Константин Багрянородный 1991, с. 45].

 

2. «Крупный половецкий центр находился в бассейне реки Молочной, входя, очевидно, в состав половцев Приморских, кочевавших от Днепра до нижнего Дона по берегам Азовского моря» [Кудряшев 1948, с. 134].

 

3. Рубрук пишет об ордынских татарах середины XIII в.:

 

«Они не имеют нигде постоянного местожительства и не знают, где найдут его в будущем. Они поделили между собой Скифию, которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник знает, смотря по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также, где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью. Именно зимою они спускаются к югу в более теплые страны, летом поднимаются на север в более холодные. В местах, удобных для пастбища, но лишенных вод, они пасут стада зимою...» [Гильом де Рубрук 1997, с. 91].

 

Интересно описание сухопутного маршрута, через степи, из Крыма на нижнюю Волгу:

 

«...И все время, как мы оставили упомянутую выше область Газарию (Крым - А.Т.), мы ехали на восток, имея с юга море, а к северу большую степь, которая в некоторых местах продолжается на 30 дневных переходов и в которой нет никакого леса, никакой горы я ни одного камня, а трава отличная.... Она вся заселена была команами капчат, равно как и дальше от Танаида до Этилии...» [Гильом де Рубрук 1997, с. 96].

 

И далее:

 

«...Упомянутая река (Дон - AT.) имеет также на западном берегу большой лес. Выше этого места татары не поднимаются в северном направлении, так как в то время, около начала августа, они начинают возвращаться к югу...» [Гильом де Рубрук 1997, с. 108].

 

65

 

 

Потомки половцев и монголо-татар - кубанские ногайцы [1] - еще в XVIII в. зимовали в низовьях Кубани и на восточном берегу Азовского моря, а лето проводили в среднем течении Кубани, в предгорьях Кавказа и на западе Ставропольской возвышенности [Георги 1799, с. 30-43]. Крымские татары и ногайцы проводили зиму в степях Крыма, Присивашье, Нижнем Поднепровье и Северном Приазовье, причем восточной границей их кочевий были или Миус, или Молочная [2] [Сергеев 1912, с. 1-144; Сыроечковский 1940, с. 3-71].

 

Наконец, калмыки в XVIII-XIX вв. летом кочевали в Высокой Степи между Доном и Волгой и Ергенях, а зиму проводили в низовьях Маныча, у берега Азовского моря, на Сарпинских озерах [3] и в так называемых Мочагах [4] или черных землях в Северном [5] и Северо-

 

 

1. «Восточныя Ногайския орды, которыя называются вообще Кубанскими, также черными или малыми Ногайцами, состоят из многих неравночисленных орд и кочуют к северной части Кубани, по сей реке до самых ея устьев. Знаменитейшия Восточныя или Кубанския орды составляют Касай Аул и Насыев улус; ...Они суть самые так называемые Кубанцы. Прежде сего кочевали между устьями Кубани до вершины Маныча.... Ныне же Касай Аул кочует в низких местах, по левую сторону Кубани...» [Георги 1799., Ч. 2. - с. 39].

 

2. «...ино поворотить от Конских вод на Молочные воды, где кочуют ногаи...» [КБЧ 1950, с. 65].

 

3. «...Низменные, илистые берега (Сарпинских — A.T.) озер густо заростают камышем и служат только в зимнее время убежищем для калмыков..., удаляющихся отсюда на лето к северу...» [Костенков 1868, с. 30-31].

 

4. «На зимнее время калмыки укрываются в займища и острова, покрытые лесом и кустарниками, или остаются в степи близь озер, изобилующих камышами. Многие из них переходят на зиму к западному берегу Каспийского моря, укрываясь от зимних непогод в так называемых Мочагах» [Костенков 1868, с. 98].

 

5. «Калмыки со стадами своими зимою кочуют в полуденной стороне Волжской степи и вдоль берега Каспийского моря.... При Каспийском море имеют они довольно камышу для употребления вместо дров, и снегу там выпадает столь мало, что скотина сама находит себе корм на полях. По наступлении весны подаются они помалу к северу...» [Паллас 1773, с. 481].

 

66

 

 

Западном Прикаспии [Георги 1799, с. 3-14; Костенков 1868, с. 6-49; Паллас 1773, с. 481].

 

Исходя из рассмотренных данных, а также эколого-хозяйственных возможностей изучаемого региона можно предположить существование, по крайней мере, четырех (а возможно и более) племенных территорий в составе Великой Болгарии [Тортика 1997, с. 66-67].

 

Это: 1) Ядро объединения, которое можно локализовать в низовьях Кубани, включая Таманский полуостров с Фанагорией, и на восточном побережье Азовского моря примерно до Маныча - это зимник, часть Ставропольской возвышенности до верховий Егорлыка - летник. От Кубани до Маныча и Дона побережье Азовского моря разрезано на примерно равные участки такими реками как Бейсуг и Ея, вдоль которых могли кочевать крупные родовые подразделения или даже подплемена протоболгар.

 

2) Вдоль Маныча, между Манычем и Доном, в основном в низовьях этих рек, предположительно располагался - зимник, в Ергенях и т.н. Высокой степилетник. Эти протоболгары еще до распада Западного тюркютского каганата и, соответственно, до образования Великой Болгарии могли использовать пастбищные угодья вплоть до низовий Волги и конкурировать с хазарами и барсилами из-за Мочаг.

 

3) Западнее Дона в его низовьях, по северному берегу Таганрогского залива и Азовского моря до реки Молочной мог располагаться зимник еще одного племенного союза; на севере, возможно вплоть до нижнего и среднего течения Северского Донца, в соответствии с логикой ведения кочевого хозяйства и географией региона, локализуется летник. Между Доном и Молочной в Азовское море впадают такие реки как Миус, Грузкой Еланчик, Кальмиус, Берда, низовья которых могли служить хорошими зимними пастбищами для отдельных протоболгарских родов.

 

4) Степной Крым и Северо-Западное Приазовье можно рассматривать как удобный зимник четвертой группы (союза племен) кочевых протоболгар, тогда как степи левобережного

 

67

 

 

Поднепровья [1] и Донецкого кряжа логично рассматривать в качестве летника. Возможно, что, вследствие засушливого климата, а также пограничного с Аварским каганатом положения, эта территория была наименее населенной и поэтому она прямо не упоминается авторами письменных источников в составе Великой Болгарии, по она не могла не входить в сферу ее влияния, что было показано выше [Тортика 1999, с. 10-11].

 

Первые две племенные территории, исходя из предыдущей истории протоболгарских племен в Восточной Европе и логики событий болгаро-хазарской войны 60-х - 70-х гг. VII в., можно связать с утигурским (включая оногуров) племенным массивом в целом. Первую из названных в списке территорий, с утигурами Батбая или Купи (Кубань) - Болгар «Армянской географии». Эта группа протоболгар (союз племен) без сопротивления подчинилась хазарам и, вероятно, стала основой для формирования упомянутой Константином Багрянородным Черной Булгарии X в. Вторая кочевая территория идентифицируется с оногурами (владельческим родом) Аспаруха, возможно Огхондор-Блкар «Армянской географии», вступившими в военный конфликт с хазарами и успевшими покинуть свои кочевья, а также сохранить самостоятельность, поскольку вероятно именно с Ергеней (т.н. Гиппийский гор той же «Армянской географии») «сын Хубраата» отправился на Дунай [Патканов 1883, с. 29].

 

Третью и четвертую территории можно связать с кутригурами или котрагами, традиционно занимавшими степи между Доном и Днепром [2]. Возможно, наиболее западная их часть и носила имя

 

 

1. С.А. Ромашев уверен в том, что «...западная граница Великой Болгарии проходила от Днепровско-Бугского лимана по Днепру на север» [Ромашев 1994, с. 244]. В то же время детальная локализация северной границы этого кочевого объединения «от Ворсклы до Калитвы и Дона» [Ромашев 1994, с. 252] никак не подтверждается источниками. Ссылка на Прещепинское погребение в данном случае не может приниматься во внимание в связи с его поздней датировкой (конец VII - начало VIII вв.), к этому времени Великая Болгария уже давно прекратила свое существование.

 

2. Андраш Рона-Таш считает единственно возможной именно приднепровскую локализацию Великой Болгарии: «Идентификация могилы Куврата Вернером и его кольца печатки Зайбтом, новая интерпретация некоторых отрывков из «Армянской географии»..., пересмотр сочинений Феофана и Никифора..., а также путевых замёток Константина Багрянородного демонстрируют, что Булгария Куврата находилась в районе Днепра, а не в районе Кубани» [Рона-Таш 2005, с. 117]. Впрочем, такое решение проблемы представляет собой очередную крайность, не соответствующую ни комплексу данных источников, ни мнению большинства специалистов.

 

68

 

 

Дучи-Булкар «Армянской географии», от Дучи - Кучи - Днепра [Артамонов 1962, с. 168; Димитров 1987, с. 34-35]. Оставшиеся Чдар-Блкар «Армянской географии» могут быть локализованы на правом берегу Дона.

 

Известно, что после смерти Кубрата и распада Великой Болгарии образовавшиеся в результате этого племенные союзы недолго сохраняют независимость. С 70-х годов VII в. болгар подчиняют хазары, которые распространяют свою власть на степи Азово-Каспийского междуморья, низовья Дона, Крым и Днепро-Донское междуречье. На вторую половину VIII-IX вв. приходится пик могущества Каганата (именно тогда в его границах оказываеться самое большое количество территорий). В его состав входят: Степной Крым и восточная часть Южного берега от Керчи до Судака; степи между Днепром и Доном, населенные протоболгарами; лесостепное Подонье и Придонечье (его оседлую часть составляют аланы, а кочевую - болгары и различные тюркские или тюрко-угорские роды); Восточное Приазовье и Покубанье (жителями которых в то время были болгары, аланы и адыги); пространство между Азовским и Каспийским морями, а также степи Волгодонского междуречья.

 

Именно сложный состав основных союзов племен и населения Великой Болгарии, регистрируемый благодаря данным Анании Ширакаци и патронимической легенде о сыновьях Кубрата, и обуславливает в дальнейшем поливариантность протоболгарской этноплеменной массы в составе Хазарского каганата. В последующее время эта полиэтничностъ усиливается в результате хазарской экспансии и четко фиксируется по материалам ямных могильников Подонья-Придонечья VIII-Х вв.

 

 

§ 1.2. Ранние хазары в Днепро-Донском междуречье

 

Факт присутствия хазар в Днепро-Донском междуречье в конце VII - начале VIII вв. не вызывает сомнений и подтверждается целым рядом данных источников, как письменных так и археологических.

 

69

 

 

Хазарский царь Иосиф в середине X в. писал своему корреспонденту Хасдаи

 

«...B стране, в которой я живу, жили прежде В-н-н-тр'ы. Наши предки, хазары, воевали с ними. В-н-н-тр'ы были более многочисленны, так многочисленны, как песок у моря, но не могли устоять перед хазарами. Они оставили свою страну и бежали, а те преследовали их, пока не настигли их, до реки по имени «Дуна». До настоящего дня они расположены на реке «Дуна» и поблизости от Кустандины, а хазары заняли их страну до настоящего дня» [Коковцов 1932, с. 92].

 

Анания Ширакаци (VII в.), автор «Армянской географии», уточняет, откуда именно были изгнаны болгары хазарами:

 

«...Из Гиппийских гор бежал сын Худбадра» [Патканов 1883, с. 29].

 

Эти сведения подтверждают и данные византийских хроник начала IX в., а именно «Хронографии» Феофана исповедника и «Бревиария» патриарха Никифора. Феофан знал о том, что

 

«Аспарух, переправившись через Днепр и Днестр и дойдя до Огла - реки севернее Дуная, поселился между первым и последним, рассудив, что место это отовсюду укрепленное и неприступное...»

 

- и далее –

 

«... из глубин Берзилии, первой Сарматии, вышел великий народ хазар и стал господствовать на всей земле по ту сторону, вплоть до Понтийского моря. [Этот народ], сделав своим данником первого брата, Батбаяна, властителя первой Булгарии, получает с него дань и поныне» [Чичуров 1980, с. 61].

 

Никифор вторит ему:

 

«...третий их брат, по имени Аспарух, переправившись через реки Днепр и Днестр, поселился у Истра, достигнув места, удобного для поселения, сурового и неприступного для противника, называемого на их языке Оглом»

 

- а также, -

 

«племя хазар, поскольку оно поселилось поблизости от сарматов, из глубины страны, называемой Верилия, стало с тех пор безнаказанно совершать набеги. Они подвергли нападениям все селения в землях за Понтом Эвксинским и достигли моря. Затем, подчинив Баяна, они заставили его платить дань» [Чичуров 1980, с. 162].

 

Уход Аспаруха, сына Кубрата (Худбарда), на Дунай и начало хазарской экспансии обычно увязывают хронологически и датируют 678/9 г. Именно в это время хазарские отряды преследуют болгар Аспаруха до Дуная [Christian 2000, р. 285-286], как пишет о том Иосиф. Вслед за этим непокорным болгарским ханом они пересекают Дон, Днепр, Днестр, выходят к северо-восточному и северному побережью Черного моря, подчиняют орду брата Аспаруха-

 

70

 

 

Батбая, кочевавшую в Восточном Приазовье [1]. Таким образом, хазары появляются в Приазовье, Причерноморье, Крыму и Днепро-Донском междуречье и надолго утверждают здесь свое военно-политическое присутствие [Артамонов 1962, с. 174].

 

Данные археологии, связанные с указанной проблемой, также неоднократно обсуждались в научной литературе. С «позднеболгарским» или началом «раннехазарского» периода в истории Днепро-Донского междуречья обычно связывают памятники типа Сивашовки и памятники Перещепинского круга [Артамонов 1962, с. 175], перечень которых хорошо известен специалистам [Зарецкий 1912; Сміленко 1975; Этнокультурная карта... 1985]. Классическими в плане интерпретации этих комплексов считаются работы А.К. Амброза [Амброз 1982, с. 204-222]. К историческому осмыслению этого явления обращался М.И. Артамонов, Д.Димитров [Артамонов 1962, с. 175; Димитров 1987, с. 94-100] и многие другие авторы. В последнее время появился ряд исследований, в которых уточняется хронология этих памятников, предлагаются особые гипотезы, объясняющие их этнокультурную принадлежность [Айбабин 1991, с. 28-35; Айбабин 1999, с. 178-185; Гавритухин, Обломский 1996; Комар 2000, с. 130-142; Комар 2001; Круглое 2002, с. 79-93; Приходнюк 2001, с. 25-40 и т.д.].

 

Меньше всего противоречий среди исследователей вызывает интерпретация Вознесенского комплекса. Очевидно, что его датировка - первая четверть VIII в., военно-дружинный характер и расположение на левом берегу Днепра позволяют с достаточной уверенностью относить его к археологическим памятникам, отражающим культуру раннего хазарского объединения и связывать с какой-то тюркской дружиной, входившей в состав хазарской армии.

 

Остальные памятники по-прежнему трактуются неоднозначно как в плане хронологии, так и в плане определения этнической принадлежности оставившего их населения. В частности, О.М. Приходнюк относил их (Перещепино, Келегеи, Новые Санжары, Макуховку и др.) к протоболгарскому этапу развития кочевой культуры [Приходнюк 2001, с. 41].

 

 

1. Ю. А. Кулаковский считал, что Батбай (Батбайан) правил оногурами [Кулаковский 1906, с. 63]. В то же время проведенная выше реконструкция племенного состава и расселения протоболгар периода существования т.н. Великой Болгарии позволяет предположить, что оногурами (оногундурами) правил Аспарух, а в подчинении у Батбая были утигуры.

 

71

 

 

А.И. Айбабин, анализировавший тот же археологический материал, считает, что рассмотренные им «трупоположения и кремации с конями, поминальные комплексы, стойбища являются компонентами одной археологической культуры», которая, «несомненно», принадлежала хазарам [Айбабин 1999, с. 183, 185]. По его мнению, в это время хазары занимают все Днепро-Донское междуречье и Крым, и даже ставка кагана в конце VII - первые десятилетия VIII в. могла располагаться в степях Поднепровья. Присутствие хазар, как считает А.И. Айбабин, было здесь настолько постоянным и устойчивым, что «там создали погребально-культовые комплексы кремированных правителей каганата». В то же время к 722-737 гг. во время очередной арабо-хазарской войны ставка кагана уже находится в районе Прикаспийского Дагестана, в Баланджаре или Семендере. Причины столь радикального перемещения находившегося в достаточно благополучных и мирных условиях кочевого объединения не ясны.

 

Интересную, гипотезу, позволяющую разобраться в логике описываемых событий и понять причины появления памятников Перещепинского круга именно как объектов раннехазарской культуры (в рамках протоболгарской гипотезы такие объяснения высказывались неоднократно (см., например, [Димитров 1987, с. 108-121]), предложил A.B. Комар [Комар 2001]. Последний считает, что хазары начали свою историю с переселения в Северное Причерноморье и находились здесь вплоть до первой четверти VIII в. Активизация арабов в районе Дербента вынудила хазарское правительство привлечь все возможные силы для борьбы с ними, в результате чего находившееся в районе Днепро-Донской степи и лесостепи население перекочевало в Прикаспийские степи и приняло участие в арабо-хазарских войнах [Комар 2001, с. 34-35]. Вероятно, назад, в Днепро-Донское междуречье, это население уже не возвращается. Таким образом, следующий этап истории региона в хазарское время связан уже с переселением сюда северокавказских алан (Верхний Салтов и т.д.) и существованием смешанных военизированных тюркских групп (Нетайловка, добавим в этот список и Красную Горку, Сухую Гомольшу и т.д.).

 

Большую стройность и доказательность концепции раннехазарской истории в Днепро-Донском междуречье, сформулированной А.И. Айбабиным и дополненной A.B. Комаром, придают выводы французского исследователя К. Цукермана, основанные на анализе

 

72

 

 

сообщений раннесредневекового армянского географа Анании Ширакаци. Он считает, что первоначальным местом расселения хазар (до начала их экспансии в Восточной Европе) были территории вдоль средней Волги, где, по его мнению, и локализуются страна Барсилия и «остров» Басилов, расположенный у «семидесятирукавного» Атиля. Разделение Волги на рукава К. Цукерман связывает не с протоками дельты, а с притоками верховий этой реки [Цукерман 2001, с. 326-329]. Это и является основным аргументом для расположения барсилов и, соответственно, соседних с ними хазар, столь далеко на север от привычной для большинства исследователей их локализации в Северо-Западном Прикаспий. Экспансия хазар началась с изгнания болгар Аспаруха, которые, как сообщает «Армянская география», находились в Гиппейских горах. Если располагать этот фантом античной и раннесредневековой географии не в Ергенях, как М.И. Артамонов, а ориентироваться вслед за В.Ф. Генингом на более северные территории [Генинг, Халиков 1964, с. 111-112], то, как считает К. Цукерман, можно локализовать орду Аспаруха в Волго-Донском междуречье, в районе Приволжской возвышенности, к югу от Воронежа. Здесь болгары, продвигавшиеся по К. Цукерману на север, были остановлены и разбиты хазарами. Соответственно, отсюда начинается хазарское наступление. Если так, то логично предположить, что преследующие орду Аспаруха хазары оказываются в Днепро-Донском междуречье и поселяются там.

 

Таким образом, налицо достаточно сформировавшаяся, четко выраженная и имеющая своих сторонников тенденция в объяснении характера раннехазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье. В то же время, следует отметить, что тенденция эта далеко не единственная и аргументы сторонников иных точек зрения пока нельзя считать полностью исчерпанными (см. например, монографию О.М. Приходнюка [Приходнюк 2001, с. 25-41] или статью В.Е. Науменко [Науменко 2003, с. 52-76]). Не претендуя на решение археологических аспектов данной проблемы (типология, хронология, этнокультурная принадлежность погребальных комплексов или отдельных предметов инвентаря), хотелось бы на основе известных сообщений письменных источников разного происхождения попытаться реконструировать иную логику исторического процесса и на ее основе иначе объяснить характер и особенности раннехазарского присутствия в указанном регионе.

 

73

 

 

Как представляется, местом начала экспансии хазар и их достаточно стабильного расселения к началу второй половины VII в. были степи Северо-Западного Прикаспия, современной Калмыкии и Ставрополья. В этот ареал входили и собственно «земля хазар» арабских источников, и Барсилия, и «страна гуннов» Алп-Илитвера, подчиненного хазарам. Именно такое расположение хазар фиксируется данными источников, которые свидетельствуют о ранних периодах их истории.

 

Арабо-персидские авторы, описывающие: ход завоевания арабами Закавказья и Северного Кавказа, а также сами арабо-хазарские войны, однозначно указывают на расположение столицы хазар или ставки кагана в непосредственной близости от Дербента, в районе Терека или Кумы.

 

Со слов ал Куфи в 650 г., когда Салман Ибн Раби'а подошел к Дербенту, там находился «... хакан, владыка хазар.... Когда хакан услышал о приходе арабов к городу, он ушел из него» [Ал Куфи 1981, с. 10].

 

Халифа Ибн Хаййат (писал в середине IX в.) сообщает, что в 737 г. «... Марван... прошел Баланджар и Самандар и дошел до ал Байд'а, в которой пребывает хакан...» [Бейлис 2000, с. 43].

 

Ат-Табари о том же походе Мервана пишет следующее: «С такими соединенными силами приблизился он [Мерван] в воинском порядке к Семендеру, где жил Хакан, царь хазарский...» [Дорн 1844, с. 87].

 

О том, что столицей «хазарских царей» до арабо-хазарских войн был Семендер, сообщает ал Мас'уди:

 

«Столицей [последних] был Самандар, город, лежащий на расстоянии восьми дней пути от ал Баба. Он и сейчас населен народом из хазар; но так как в ранние дни ислама он был завоеван Сулайманом б. Раби'а ал Бахили, то управление было перенесено оттуда в город Атил» [Минорский 1963, с. 192].

 

В другом случае тот же ал Мас'уди называет старой столицей Хазарии Беленджер: «... город Итиль, нынешнюю столицу хазарского царства. До этого времени был столицей их город Беленджер» [Караулов 1908, с. 33-34].

 

Приведенными цитатами, отнюдь, не ограничивается набор сведений арабо-персидских авторов о расположении хазар и их правителей в районе Прикаспийского Дагестана и близлежащих землях. В то же время на факт расположения ставки кагана в районе северного Приазовья или степного Крыма косвенно указывает,

 

74

 

 

напротив, только одно единственное сообщение раннесредневекового источника. Речь идет об истории Юстиниана II, который, находясь около 704 г. в Доросе (Мангуп), вошел в сношения с хазарским каганом и получил в жены его сестру. Феофан исповедник пишет об этом следующее: «... достигнув Дараса, потребовал свидания с хаганом хазар. Узнав [об этом], хаган принял Юстиниана с великими почестями, и отдал ему в жены Феодору, свою кровную сестру. Спустя некоторое время Юстиниан, отпросившись у хагана, уехал в Фанагорию и жил там с Феодорой. Услышав про это, Апсимар послал хагану [посла], обещая ему множество даров, если он перешлет ему живого Юстиниана, если же нет, то хотя бы его голову. Хаган уступил такой просьбе, и послал Юстиниану охрану под предлогом, как бы его собственные соплеменники не устроили против него заговор, а [сам] приказал Папацу, бывшему в Фанагории от его лица, и Валгицу, архонту Босфора, убить Юстиниана, как только им дадут знать. Но, так как через слугу хагана об этом была извещена Феодора, [все] стало известно и Юстиниану, он, призвав упомянутого Палаца доя беседы наедине, задушил его струной; также Юстиниан поступил и с архонтом Валгицем. [Затем] он немедленно отсылает Феодору в Хазарию, а сам, тайно сбежав из Фанагории, прибыл в Томы» [Чичуров 1980, с. 62-63].

 

На основе приведенного сообщения исследователи делают вывод о том, что каган находился где-то недалеко от Дороса-Мангупа и Херсонеса и что как беглый император Юстиниан II, так и правивший тогда в Константинополе Апсимар могли легко и быстро войти в сношения с ним. Однако источник ничего не сообщает о временных рамках происходивших событий. Вероятно, все брачные переговоры Юстиниана II, как и сам брак с Феодорой, последующее переселение в Фанагорию и бегство оттуда, укладываются в период около года (по хронологии Феофана в 704-705 гг.). За это время Юстиниан II вполне мог отправить гонца в Нижневолжские или Прикаспийские степи, получить ответ, а потом выехать для заключения брака с хазарской принцессой [1]. Все эти переезды, даже

 

 

1. Впрочем, вполне возможно, что Юстиниан II к этому времени уже давно находился в Фанагории [Сорочан 2005, с. 330, 337], т.е. в относительной близости от ставок кагана, расположенных в Северо-Западном Прикаспии. Здесь, вероятно, происходили переговоры о браке с хазарской принцессой, здесь же и состоялся сам брак. В таком контексте идея о расположении ставки кагана где-то поблизости от Дороса, в степном Крыму, представляется еще менее вероятной.

 

75

 

 

при максимально медленном передвижении, могли занять не более двух-трех месяцев. И Апсимар имел возможность «снестись» с каганом и начать интриги против Юстиниана II в такие же, а может быть и в меньшие, чем потребовалось Юстиниану II для брачного договора, сроки.

 

Кроме того, вполне вероятно, что каган мог временно находиться на территории степного Крыма, рассматривая полуостров, с его торговыми приморскими городами, как важную часть своих владений. Тем более что последовавшие затем события показали, что именно там он собирался расширить свое влияние. Таким образом, просьба Юстиниана II о браке нашла такой быстрый и положительный отклик со стороны кагана именно потому, что соответствовала интересам потенциальной хазарской политики в Крыму [1]. Однако из этого совсем не следует, что каган полностью переселился

 

 

1. Даже если эта политика осуществлялась в условиях «кондоминимума» [Сорочан 2005, с. 337-353], а не прямого хазарского господства [Айбабин 1999, с. 187-188, 197, 202], интересы хазар могли заключаться как в сохранении существовавшего при Юстиниане II положения дел, так, может быть, и в некотором укреплении своих позиций в районе Херсонеса. Впрочем, несмотря на выдвинутую С.Б. Сорочаном систему аргументов, обосновывающую ситуацию совладения, двоевластия, хазаро-византийского «кондоминимума», довольно сложно предположить, каковы были причины установления и механизм реализации на практике подобного совладения в условиях раннего средневековья, когда победоносные хазары имели полное военное превосходство в Таврике и могли, при желании, диктовать любые условия Византии. Возникает вопрос, были ли вообще кочевники-тюрки, военные контингенты которых тогда состояли из всегда готовых к грабежу племенных ополчений, способны к тому, чтобы неформально соблюдать подобные «кондоминантные» отношения в течение хоть сколько-нибудь длительного отрезка времени. Византия же, в свою очередь, вплоть до конца VIII в. была заинтересована в военном союзе с каганатом, направленном против арабов, что не могло не ограничивать ее претензий по отношению к хазарам на территории Крымского полуострова. Вероятно, сложная система взаимоотношений между Византией и Хазарским каганатом в Таврике сильно зависела от конкретной ситуации, диктовалась моментом, определенными и изменчивыми обстоятельствами. Эти отдельные моменты, фрагментарно отмеченные средневековыми источниками, могут вызывать у исследователей впечатление как полного хазарского господства [Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья... 2003, с. 53, 483] или «протектората», так и хазаро-византийского совладения - «кондоминимума» [Сорочан 2005, с. 395].

 

76

 

 

в Причерноморье и Крым. В период наивысшего расцвета хазарской державы он мог иметь несколько сезонных ставок, одна из которых могла временно располагаться и где-то поблизости от Дороса. Тем не менее, это только одно и далеко неоднозначное упоминание византийских авторов. Арабские же источники неоднократно сообщают о столице хазар и ставках кагана, находившихся в Приморском степном Дагестане, в районе Терека или Кумы, Дербента, в Беленджере, Семендере и ал Банде. Как было отмечено выше, можно насчитать десятки упоминаний хакана, сына хакана, ставки хакана или столицы хазар, расположенных в этом регионе и хронологически соответствующих периоду конца VII - первой трети VIII вв. Таким образом, где бы ни находился каган в момент его переговоров с Юстинианом II, в Приазовье, что вполне возможно, или в Крыму, что также вероятно, основным местом его пребывания были степи Западного Прикаспия, в районе впадения в Каспийское море Терека и Кумы [Магомедов 1983, с. 59-60].

 

Такое расположение основной территории хазар подтверждается при анализе данных всех известных науке групп письменных источников. Последние однозначно указывают на то, что основные земли Хазарского каганата в IXX вв. располагались в районе нижней Волги, между нижней Волгой и нижним Доном, в Северо-Западном Прикаспии и степях современной Калмыкии, вплоть до Кумы на юге. Эти сведения хорошо известны специалистам и содержатся, прежде всего, в «краткой» и «пространной» редакциях ответов хазарского царя Иосифа Хасдаи ибн Шафруту [Коковцов 1932]. Данные еврейско-хазарской переписки подтверждают многочисленные арабо-персидские авторы, такие как: Ибн Хордадбех [Ибн Хордадбех 1986], Ибн Русте [Известия о хазарах... 1869], Ибн Фадлан [Ковалевский 1956], ал Истахри [Караулов 1901], ал Мас'уди [Караулов 1908; Минорский 1963], Ибн Хаукаль [Караулов 1908], ал Мукаддаси [Караулов 1908], «Худуд ал Алам» [Бартольд 1973, с. 504-545], Гардизи [Бартольд 1973, с. 23-62], Ибн ал Асир [Ибн ал Асир 1940] и др.

 

Локализация страны Барсилии в среднем Поволжье и расположение «черного» острова барсилов «Армянской географии» («Ашхарацуйц») [1] в районе средних притоков Волги, предложенная

 

 

1. «Армянская география» - «Ашхарацуйц» была составлена в VII в. На французский язык была переведена в 1881 г. А. Сукри. Последний, в отличие от К. Патканова, автора первого перевода «Ашхарацуйд» на русский язык, приписывал ее Моисею Хоренскому [Патканов 1883, с. 21-22]. На английский язык «Ашхарацуйд» была переведена Р.Г. Хьюсеном. В настоящее время ее автором считается армянский ученый VII в. Анания Ширакацы [Новосельцев 1990, с. 30; Цукерман 2001, с. 325]. А.П. Новосельцев отмечал сложный и своеобразный состав этого произведения, указывал на его связь с данными античных географов (Птолемея, Марина Тирского), утраченными среднеперсидскими географическими сочинениями, местной (закавказской) традицией. Сведения о булгарах и хазарах, приведенные в «Ащхарацуйц» А.П. Новосельцев датирует 60-80-ми гг. VII в. [Новосельцев 1990, с. 30]. К. Цукерман предлагает еще более узкую датировку и относит составление «длинной» или «новой» версии, в которой дважды упоминаются хазары, к 660-665 гг. [Цукерман 2001, с. 325].

 

77

 

 

К. Цукерманом, также вызывает большие сомнения. Большинством средневековых авторов, например ал Истахри, Ибн Хаукалем, а также побывавшим лично в низовьях Волги ал Гарнати, территория с семьюдесятью рукавами Волги однозначно воспринимается как район дельты, а отнюдь не ее среднее течение. Впрочем, наиболее показательно в данном случае сообщение самого Анании Ширакаци.

 

У Анании Ширакаци Азиатская Сарматия, являющаяся местом обитания хазар и барсилов (по «старому списку»), располагается в основном в пределах Северного Кавказа, пространства между Азовским и Каспийским морями и, в лучшем случае, между нижними течениями Дона и Волги. Ничего конкретного о территориях, находящихся севернее, он не знал и современной ему информацией о реальном положении дел в Восточной Европе, по всей видимости, не владел. В его списке народов, обитавших в Азиатской Сарматии, также преобладают племена, живущие на Кавказе или в Прикаспии. Кроме них названы только фантастические обитатели Восточной Европы, известные еще античным авторам [Вуд 2005, с. 14-19; Мельникова 2005, с. 154-156], в частности, амазонки, людоеды и т.д. Было бы странно ожидать от автора, мыслящего в таком контексте, какой-либо точной информации о среднем течении Волги, нижнем течении Камы и о населяющих их берега народах. Для того, чтобы обосновать сказанное, рассмотрим основные фрагменты из «Армянской географии» как по «старому», так и по «новому» ее спискам.

 

Анания Ширакаци в «старом списке» отмечает:

 

«Сарматия [азиатская] отделяется от своей половины [европейской] восточными оконечностями горы Рипия, рекою Танавис, морем Меотис, и

 

78

 

 

простирается вдоль Кавказских гор у Грузии и Албании до Каспийского моря.

 

В Сарматии находятся горы Гиппийские и Кераунские и другие; много рек, в числе их Этиль с 70 рукавами, на котором защищается народ Басилы.

 

Следующие народы живут в Сарматии: 1) Хазары; 2) Буши; 3) Баслики [Барсилы]; 4) Ашпеги; 5) Апхазы; 6) Царственные сарматы;.... 53) Маскуты, у самого Каспийского моря, куда доходят отроги Кавказа и где воздвигнута Дербентская стена, громадная твердыня в море. Севернее живут гунны, у которых город Варачан и другие города. Царь севера называется хакан. Царица же, жена хагана, происходит из народа Басликов» [Патканов 1883, с. 27-28].

 

В перечне реально существующих, а не анахроничных или фантастических народов, знания Анании Ширакаци по «старому списку» «Армянской географии» не простираются далее страны гуннов и Варачана, за которым располагается царство севера - хазары.

 

По «новому списку» картина географии юго-восточной Европы получается еще более путаной и противоречивой. Автор пытается объединить сведения Птолемея с фрагментарными реальными данными известными ему самому и примирить эти два комплекса информации. Как и в «старом списке» степень достоверности и точности сведений Анании Ширакаци уменьшается по мере удаления от Кавказа на север. Сначала перечисляются географические объекты и народы Западного Кавказа и Предкавказья - Кубань, Меотис, Танаис. Затем названы обитающие вокруг Азовского моря и локализуемые возле определенных рек, в частности Кубани, протоболгарские племена. Далее, по мере продвижения на север, набор позитивных сведений средневекового географа приходит к концу, и он начинает апеллировать к книжной традиции, основанной на позднеантичных знаниях:

 

«На севере в смежности с неизвестной землей живут 1) царственные Сарматы и 2) Гиппофаги» [Патканов 1883, с. 29].

 

Т.е. примерно в районе линии, проходящей между нижним течением Дона и Волги, заканчивается и осведомленность средневекового автора. Очевидно, что гиппофаги - «конееды» - это народ фантом, выдумка античных авторов, призванная заполнить лакуны в их представлениях об обитаемой части вселенной. Сармат (царственных) здесь также уже давно, по крайней мере с III в. н. э., не было, а сведения о них у Анании Ширакаци являются анахронизмом и восходят, вероятно, к Птолемею, писавшему еще во II в. н. э.

 

79

 

 

Таким образом, можно заключить, что о среднем течении Волги и о лесной зоне Восточной Европы Анания Ширакаци ничего соответствующего реальному положению дел в этом регионе в VII в. не знал.

 

Далее, по «Новому списку», читаем:

 

«...После того соединяются с нею две реки, текущие из северо-восточных гор Римика и делают из нее реку с семьюдесятью рукавами, которую турки называют Атль. Среди этой реки находится остров, на котором укрывается народ 8) Баслов от сильных народов 9) Хазар и 10) Бушхов, приходящих на зимние пастбища и располагающихся на восток и на запад реки. Остров называется Черным, потому что он кажется черным, от множества баслов, населяющих его вместе со своими стадами. Птолемей называет его островом Грав. Рукава реки Атль за островом снова соединяются и впадают в Каспийское море, отделяя Сарматию от Скифии» [Патканов 1883, с. 29-30].

 

К. Цукерман, высказавший предположение о том, что 70-рукавный Итиль подразумевает верхнее и среднее течение Волги с ее притоками, исходил из современного, «картографического» взгляда на географию этого региона. Действительно, глядя на карту, как бы с высоты птичьего полета обозревая Поволжье и наблюдая достаточно многочисленные притоки, впадающие в Волгу, в принципе, можно прийти к такому выводу. Но подобный взгляд явно не соответствует возможностям средневекового писателя и модернизирует его позицию [Чекин 1999, с. 15-21]. Для большинства древних и средневековых географических описаний, вплоть до конца XIV в. не характерен картографический принцип. В подавляющем большинстве своем они построены по принципу «эгоцентрическому», когда автор рассматривает в качестве центра, точки отсчета, вокруг которой строится описание, свое собственное местоположение. Только Клавдий Птолемей смог практически полностью воплотить в жизнь картографический принцип описания земной поверхности, но вплоть до позднего средневековья ни один автор не смог не только превзойти его, но и хотя бы правильно повторить [Подосинов 1978, с. 22-45; Подосинов 1999, с. 328-329].

 

Анания Ширакаци использовал авторитетные данные Птолемеея, но явно не владел его методом. Он автоматически воспринимал характерные для античной традиции трафаретные описания Восточной Европы и Евразии: выделяя Европейскую и Азиатскую Сарматии, Скифию, Неведомые земли Севера, т.н. Риппейские горы. Несмотря на то, что уже существует современное ему, возникшее,

 

80

 

 

видимо, еще в гуннское время, название Волги - Итиль [Фасмер 1986, с. 336-337], он все равно в «новом списке» применяет характерное для древности и для Птолемея архаичное название этой реки Ира (Ра).

 

Для автора «Армянской географии» явно характерен эгоцентрический принцип описания интересующих его племен и местностей. Центром этого описания, основной точкой отсчета, является Кавказский хребет, на котором или возле южных склонов которого он сам и находился. Сначала описаны народы, располагающиеся к западу от него, то есть от примерно обозначенного центра Кавказа к Черному морю; потом, веером, на северо-запад - Кубань, Азовское море, болгарские племена, низовья Дона, а уже затем к северу от них - «царственные сарматы» и «гиппофаги». О том, что находится севернее, Анания Ширакаци ничего не знает и снова возвращается к Кавказу. Здесь подробно перечисляются различные племена, обитающие в районе Центрального Кавказа и на Северном Кавказе с постепенным перемещением к востоку, к берегу Каспийского моря. На крайнем востоке этой достаточно хорошо известной ему области названы маскуты и «в этом месте хребет подходит к морю», дальше на восток описывать нечего. После этого он движется вдоль западного берега Каспия на север. За Дербентом находится «царство гуннов» и их города, далее, к Атилу - Волге, живут савиры, Атил разделяет Азиатскую Сарматию и Скифию, а царя их (т.е., вероятно, и савир, и хазар) зовут хаган [Патканов 1883, с. 31].

 

Далее Анания Ширакаци свое описание прекращает, поскольку, как уже отмечалось выше, просто ничего не знает о том, что находилось севернее. Его реальные знания ограничиваются нижним течением Волги и северным берегом Каспия, разделяющим, по Птолемею, Азиатскую Сарматию и Скифию. Таким образом, очевидно, что, не зная верхнего и даже среднего течения Волги, он не мог ничего знать и об ее реальных притоках и, соответственно, не мог воспринимать их как «семидесятирукавный Ахиль». Нет никаких сомнений, что Анания Ширакаци имел какие-то реальные представления только о нижней Волге и именно этот ее участок возле дельты, и определял как «семидесятирукавный». Здесь же, по всей видимости, располагался и Черный остров басилов, как, собственно, и принято считать в отечественной историографии.

 

Сам Анания Ширакаци, как можно предположить, в низовьях Волги не был и писал, основываясь на письменной традиции и,

 

81

 

 

возможно, на показаниях очевидцев. Если же обратиться к трудам средневековых авторов, которые гораздо лучше были информированы о географии региона и знали практически все течение Волги, вплоть до Булгара, т.е. до Волго-Камья, которое К. Цукерман склонен рассматривать как «семидесятирукавную» часть этой реки, то окажется, что и они, говоря о многочисленных рукавах, имели в виду именно территорию дельты. В качестве примера можно привести описания, принадлежащие ал Истахри, хорошо информированному о прикаспийском регионе; его последователю и ученику Ибн Хаукалю; а также самостоятельно обследовавшему территорию дельты, путешествовавшему по Волге и посетившему Булгар - ал Гарнати.

 

Ал Истахри (первая половина X в.) писал:

 

«Говорят, что река эта [Волга] разветвляется более чем на 70 рукавов, и остается, кроме того, главный поток реки; проходит он через земли хазар и впадает в море. Говорят, что, когда эти потоки соединяются в одну реку во время разлива, то она превосходит величиной Джейхун, и происходит от многоводности ее то обстоятельство, что она, достигая моря, впадает в него, врезываясь на расстояние двухдневного пути...» [Караулов 1901, с. 47].

 

Почти дословно его повторяет Ибн Хаукаль (70-е гг. X в.):

 

«Говорят, что от этой реки расходится более 70 рукавов, а главное русло продолжает течь по хазарской земле до впадения в море...» [Караулов 1908, с. 113; Калинина 20036, с. 29].

 

Очевидно, что у обоих авторов речь идет о нижнем течении реки, поскольку верхние притоки, разлившись, не смогли бы снова соединиться в одну реку, которая должна будет впадать, как это и было описано, в Каспийское море.

 

Ал Гарнати (середина XII в.) дает самое подробное описание нижнего течения Волги:

 

«И отправился я по морю к стране хазар. И прибыл к огромной реке, которая больше Тигра во много раз, она будто море, из которого вытекают большие реки» [Путешествие Абу Хамвда...1971, с. 27].

 

«И прошел я эту реку в ширину, когда она замерзла, и была ширина ее, без рукавов, которые вытекают из этой реки, тысяча шагов и восемьсот сорок.... А джинны сделали Сулайману рядом с этой рекой тысячу рек, каждая река размером в милю, и вынули из них землю, и стало так, будто около этой реки гора, ширина ее - полет стрелы, а рядом с ней похожих на нее тысяча гор и тысяча рек, рек глубоких, наполненных водой из этой реки» [Путешествие Абу Хамида...1971, с. 28].

 

В книге «Подарок

 

82

 

 

умам и выборки диковинок» у ал Гарнати есть прямое определение местности в низовьях Волги как семидесятирукавного Итиля:

 

«И впадает в это море огромная река, называемая Итиль; выходит она выше Булгара из области Мраков. Она раз в сто или больше превосходит Тигр. Из нее вытекает семьдесят рукавов, каждый рукав как Тигр, и все-таки остается от нее около Саджсина огромная река» [Путешествие Абу Хамида...1971, с. 56].

 

В данном случае средневековый автор специально подчеркивает, что «... из нее вытекает семьдесят рукавов», именно вытекает, а не впадает, как это было бы, если бы речь шла о притоках Волги.

 

В определенной степени расположение региона с большим количеством рукавов именно в дельте Волги дают описания поздней столицы Хазарского каганата — Итиля, встречающиеся во многих арабо-персидских источниках [Якубовский 1948, с. 255-270]. Например, у ал Мас'уди:

 

«Атил, там, где теперь живет хазарский царь, состоит из трех частей, на которые его делит великая река, которая вытекает из верхних частей тюркских земель» [Минорский 1963, с. 192].

 

Любой древний или средневековый путешественник, не владеющий картографическим методом, а пользующийся эгоцентрическим принципом описания местности, то есть представляя собой точку отсчета (либо неподвижную, либо перемещающуюся в пространстве - дорожники, периплы и хорографии), даже побывав на Волге, в районе Камы, не воспринял бы этот регион как «семидесятирукавный». Двигаясь по Волге на корабле, он рассматривал бы ее как некое единое русло. Достаточно большие расстояния, в несколько дней пути, между притоками не могли бы, при таком непосредственном знакомстве с регионом, создать иллюзии многорукавности. При описании верхних участков течения Волги традиционно возникали искажения другого характера. Средневековые авторы не имели четкого представления об ее истоках и поэтому часто путали верхнюю Волгу и Каму, объединяя сведения о них в одно и получая комбинированный географический объект. В результате Волга у них имела азиатские истоки и текла сначала с востока на северо-запад, потом поворачивала к юго-востоку, и только от Булгара

 

83

 

 

и далее к югу описание ее течения приобретало в целом достоверный характер [1].

 

Напротив, нижнее течение Волги купцы и путешественники знали хорошо. Они все, за исключением Ибн Фадлана, знакомились с ним в первую очередь и, как правило, были поражены его масштабами, «Многорукавностью», изобилием островов, рыбными богатствами и т.д. Совершенно очевидно, что во всей прикаспийской географической традиции, как арабо-персидской, так и армянской, представления о 70 рукавах Волги являются отражением именно ее нижнего течения. Такие представления соответствуют как уровню раннесредневековой географической науки, так и реальной географии Волги [2].

 

Таким образом, гораздо больше оснований по-прежнему определять местонахождение «семидесятирукавного Итиля», «черного острова Басилов» Анании Ширакаци и, соответственно, страны Барсилии Феофана и Никифора на Северном Кавказе или в Северо-Западном Прикаспии [Гадло 1979, с. 65-68; Димитров 1987, с. 39]. Если так, то все последующие рассуждения К. Цукермана о том, что хазарская экспансия началась с севера, из Волго-Камья, становятся неактуальными и могут не приниматься во внимание. Барсилия [3] находилась где-то в районе нижнего течения Волги, Северо-Западного Прикаспия и Дагестана [Магомедов 1989, с. 66-76; Халиков 1989, с. 60], и, соответственно, хазарская экспансия также началась именно оттуда.

 

Наиболее четко расположение основной территории хазар в конце VII - первой половине VIII вв. выявляют арабо-хазарские войны. Всю вторую половину VII и практически весь VIII в., несмотря на поражение 737 г., хазары демонстрируют устойчивую

 

 

1. Например, у ал Истахри:

 

«Река Итиль, как я узнал, берет начало близь земель Хирхиз, и протекает между землями Каймаков и Гуззов, и представляет естественную границу между этими народами. Потом проходит река эта за Болгарами на запад и возвращается на восток, пока не протекает через земли Русов; затем проходит она через земли Болгар, потом через земли Буртасс, пока не впадает в Хазарское море» [Караулов 1901, с. 45-47].

 

2. Интересно, что точно такое же представление о Волге и практически такое же стандартное описание ее нижнего течения, дельты, дает автор Повести временных лет: «...Из того же леса вытекает Волга на восток и вливается семидесятые гирлами в море Хвалисское» [ЛР 1989, с. 3].

 

3. Наиболее полные сведения о расположении Берсилии были собраны и проанализированы П. Голденом [Golden 1980, р. 143-147].

 

84

 

 

активность на Северном Кавказе и в Закавказье. Они воюют, заключают союзы и династические браки, пытаются влиять на политику местных правителей [Ал-Балазури 1927; Ал-Куфи 1981; Ибн ал-Асир 1940; Артамонов 1962, с. 202-224; Буниятов 1965, с. 108115; Новосельцев 1990, с. 184-187; Тер-Гевондян 1977, с. 87-91]. Описание хазарских набегов на территорию Закавказья; хроники арабо-хазарских войн и ответных вторжений арабов на подвластные или соседние хазарам территории, содержащиеся у Халифы ибн Хаййата, ат-Табари, ал Балазури, ал Куфи, Гевонда, Ибн ал Асира и др., со всей очевидностью показывают, что хазары были постоянными жителями этого региона. Их столица и подвижные ставки кагана располагались в непосредственной близости (несколько дневных переходов) от основного театра военных действий.

 

На территорию Днепро-Донского междуречья основная часть хазарской орды, а тем более ее ханская верхушка (руководившая набегами в Закавказье и упорно сопротивлявшаяся арабам), по всей видимости, не переселялась. Скорее всего, сюда совершали рейды отряды хазарской конницы, которые вытеснили Аспаруха на Дунай, подчинили кочевавшее в степях Приазовья и Крыма протоболгарское население, а также Крымскую Готию и византийские города на побережье. Вероятно, они же совершали рейды в лесостепь, преследуя непокорные протоболгарские роды и принуждая к дани славянские племена, с чем и связано известное археологам «выпадение» кладов этого времени на славянских территориях [Гавритухин, Обломский 1996, с. 146-148; Комар 2001, с. 34; Комар 2005, с. 211; Шрамм 1997, с. 98]. Возможно, что памятником какого-то пограничного конфликта, в котором погибли представители подобного тюрко-хазарского пограничного отряда, и является Вознесенский поминальный комплекс.

 

Следует отметить и то, что далеко не всегда кочевые войны вели к переселению всего этноса на вновь завоеванные территории. Кочевники переселялись и покидали родные степи с налаженной системой перекочевок, водопоев, летников и зимников только в крайних случаях, когда их вынуждали к этому какие-либо внешние обстоятельства: природные изменения климата; социальные (в широком смысле) - поражение от более успешных соседей, которые вытесняли их и заставляли заниматься поисками новой родины [Тортика 2002, с. 11-20]. Так было с аварами, венграми, печенегами и т.д. В то же время победоносные тюрки или монголы, конечно

 

85

 

 

же, расширяли свои территории, но, в большинстве своем, не переселялись на новые места. Они, как правило, ограничивались покорением, ограблением и взиманием дани с побежденных народов и стран. Когда мобильные кочевые армии совершали быстрые тысячекилометровые рейды, их юрты, стада и семьи оставались на родине и ждали возвращения нагруженных добычей и сопровождаемых рабами воинов.

 

Нельзя согласиться и с тем, что памятники Перещепинского круга отражают т.н. первую стадию кочевания, на которой якобы находились оставившие их хазары [Айбабин 1999, с. 173]. Вообще выделение этой стадии в истории кочевых этносов [Плетнева 1982, с. 13-19] можно считать достаточно спорным. Ее характеристики применимы к «беглым» кочевым группам, скрывающимся от врагов и завоевывающим новые территории. Вынужденные быстро преодолевать большие расстояния, иногда в тысячу и более километров, оказываясь в новом, зачастую враждебном окружении, они, естественно, при всем желании не могут вести нормальное кочевое хозяйство. В ходе своего переселения-бегства они могут утратить не только скот, но и семьи, которые остаются на покинутой родине и достаются победителям. Лишенные женщин воины приобретают себе жен путем набегов на местное население в новом месте. Так или примерно так, насколько это известно, поступали авары, протоболгары, венгры.

 

Очевидно, что такую ситуацию нельзя считать нормальной, соответствующей определенной закономерной стадии в эволюции кочевого хозяйства, и она не может продолжаться долго. Любой кочевой народ, обретший новые земли и избавившийся от своих врагов, в ближайшие десятилетия приобретал характеристики второй (по С.А. Плетневой, аильной) стадии кочевания. В этот период он осваивал новые территории, налаживал систему сезонных перекочевок [1], исследовал водопои и броды, копал колодцы, обустраивал

 

 

1. Русский академик И.И. Лепехин в 1768-1769 гг. наблюдал кочевую жизнь и кочевое хозяйство калмыков. Сделанное им описание сезонных перекочевок представителей этого народа можно считать хрестоматийным:

 

«Народ, приобыкший к степному кочеванию, и по сие время своей привычки оставить не может. Живут по степям, на пригористых местах в кибитках, которые они удобно с места на место переносить могут. Летнее свое кочевье избирают при реках и местах удобных к пастьбе, и всякое кочевье состоит не более, как из десяти кибиток, а иногда и меньше. Зимою выбирают такие места, где им удобнее от снежных вьюг укрыться можно. Такие места для них бывают удобные перелески, или между горами долины, а ближайшие к Волге убираются в поемные места» [Записки путешествия... 1821, с. 233].

 

По данным А Харузина «кочевник тот, кто совершает правильные переходы с места на место.... Киргизы совершают правильные перемены пастбищ (перекочевки), основываясь на известной производительности трав, сообразно сезонам, обилию корма, здесь все опыт, наблюдение и своего рода скотоводческая культура, выработанная веками...» [Харузин 1889, с. 58].

 

86

 

 

зимники [Кумеков 1972, с. 89-90; Плетнева 1982, с. 36-43]. Катастрофическое для нормальной кочевой скотоводческой экономики положение дел во время вынужденных переселений было явлением временным и не носило закономерного стадиального характера [Марков 1976, с. 282-285]. В то же время этот переселенческий этап был связан с одинаковыми проблемами и трудностями у разных кочевых народов, поэтому его археологические характеристики (отсутствие стационарных могильников, одиночные разбросанные погребения, поливариантность обряда погребения и т.д.) вполне оправданы. Однако к хазарам в конце VII - начале VIII в. эти характеристики уже не должны иметь никакого отношения.

 

Хазары в отмеченный период времени никуда не переселялись. Они были победоносным кочевым народом, который справился с «многочисленными, как песок у моря», противниками - протоболгарами, подчинил себе «царство гуннов» Дагестана, часть Крыма, степи Днепро-Донского междуречья. В таких условиях на покоренной территории находились только гарнизоны и пограничные контингент, которые следили за выплатой дани и осуществляли иные функции раннегосударственной власти. Не следует забывать и о том, что протоболгары, культурно и этнически близкие хазарам [Флерова 2002, с. 185], постепенно вливались в состав их объединения и служили основой для формирования воинских контингентов, использовавшихся, в том числе, и для покорения левобережных славян или ведения боевых действий в Крыму. Этнически пестрый состав Хазарского каганата общепризнан. Имя - хазары достаточно условно объединяло различные роды и племена тюркского, тюрко-угорского или даже иранского происхождения [Christian 2000, р. 283]. Это одна из закономерностей кочевой истории, проявлявшаяся неоднократно в формировании различных орд, каганатов и кочевых империй [Аксенов, Тортика 2001, с. 193-201].

 

87

 

 

Было бы странно, если бы хазары, кочевавшие, в основном, в Прикаспии, хоронили свою родовую знать на далеких окраинах собственных территорий, на северо-западе и западе Каганата, в Поднепровье. Достаточно распространенное мнение о том, что для кочевников такое положение дел было характерным далеко от истины. Большинство кочевых народов помещало некрополи своих предводителей в центральные или старые традиционные места своего проживания [Хазанов 1975, с. 59—60], относилось к ним, как к сакральным центрам, и всячески оберегало их от надругательства. Так вели себя скифы, центрально-азиатские хунну, тюрки, половцы и т.д. [1] В этом случае можно предположить местонахождение погребений раннехазарской знати в пока слабо изученных археологически степях Калмыкии и иных соседних регионах. Возможно, что их вычленение для данного периода почти невозможно в силу смешанного состава хазарского объединения [Круглов 1992, с. 32-37] и интернационального характера культуры, находившейся под сильным воздействием Закавказского региона и общеевразийских степных традиций.

 

В этой связи чрезмерно категоричным выглядит определения памятников Перещепинского типа как однозначно хазарских. Для такой этнической привязки нет да, наверное, и не может быть достаточных оснований. Вероятно, корректнее по-прежнему характеризовать эти объекты, как памятники, оставленные кочевым населением раннехазарского времени, без точного определения их этноса.

 

Кроме того, по крайней мере, часть памятников перещепинского типа все ещё можно связывать и с протоболгарами. Анализ состава материала [Амброз 1971, с. 96-123; Амброз 1982, с. 204222]; в случае погребения - обряда и хронологии византийских монет [Семенов 1986, с. 92-98]; соотнесение их географического расположения с возможным вариантом проведения западной границы Великой Болгарии по Днепру, а также с логикой событий болгаро-хазарской войны [Сміленко 1975; Баранов 1990] говорит о том, что, как минимум, Приднепровская группа этих памятников могла быть оставлена не хазарами, а протоболгарами. Западное положение в протоболгарском массиве занимали кутригуры, именно на них может

 

 

1. А.М. Хазанов пишет, что «... у туркмен иногда еще и сейчас покойников везут издалека, чтобы похоронить на кладбищах, принадлежащих мелким племенным подразделениям» [Хазанов 1975, с. 60].

 

88

 

 

указывать отмечаемое многими исследователями сильное влияние аварской культуры на стиль и состав украшений, и поясных наборов погребения у с. Перещепино и т.д. [Львова 1993, с. 111-116; Львова 1994, с. 257-270; Львова 1996, с. 12-36; Львова, Маршак 1998, с. 490-498]. Специфической чертой большинства этих памятников является и то, что они оставлены социальной верхушкой общества, более подверженной интернациональной "моде" на вещи и их декор. В составе комплексов много привозных предметов из самых различных регионов Евразии.

 

Таким образом, гипотеза о переселении хазар в Днепро-Донское междуречье и о наличии здесь постоянного хазарского населения в конце VII - начале VIII вв. пока не выглядит однозначно убедительной. Как уже отмечалось выше, данные письменных источников, применение теории кочевниковедения и общий характер развития исторических процессов в хазарское время не дают возможности говорить о переселении в Днепро-Донское междуречье сколько-нибудь значительных массивов хазарского населения, появлении здесь ставок хазарских каганов и их погребений. В этом регионе хазары не жили и не кочевали. Основным местом их обитания с конца VII и по вторую половину X вв. оставались степи Северо-западного Прикаспия, Нижнего Поволжья, Калмыкии и Волго-Донского междуречья в низовьях обеих рек. Именно в этом регионе были обнаружены археологические памятники - курганы с ровиками [Плетнева 2005, с. 23; Приходнюк 2001, с. 92-93; Семенов 1997, с. 62-63], которые можно связывать с тюркским населением [1] хазарского времени. В данном случае речь может даже идти и о «номинальных хазарах» [Погодин 1871, с. 9] (при всей уже неоднократно отмечавшейся и признанной исследователями разных направлений этнической пестроте их объединения [Артамонов 1958, с. 47-48; Флерова 2002, с. 169-185]).

 

Характер хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье можно определить термином военно-политического доминирования [Christian 2000, р. 287] над местным населением. Кочевые, оседлые и полукочевые военизированные группы этого населения

 

 

1. По поводу тюркского происхождения языка хазар см. работы П. Голдена [Golden 1980, v. 1. — р. 173-174], С.Г. Кляшторного [Klyshtorny 1982, р. 335-336; Klyshtorny 1985, р. 137-156], Т. Сенги [Senga 1990, р. 57-69.], К. Кзегледи [Czegledy 1981, р. 461-462], Т. Текина [Tekin 1982, р. 795-838; Tekin 1983, р. 43-86] и др.

 

89

 

 

(аланы, алано-готы, протоболгары, славяне) находились в русле хазарской политики (Новосельцев 1990, с. 199]. В лесостепной части Днепро-Донского междуречья хазары, по всей видимости, никакой регулярной деятельности не осуществляли, ограничиваясь грабительскими набегами и разовыми обложениями данью оседлого населения. Вероятно, легендарным отображением событий того времени и является рассказ Повести временных лет о дани, которую поляне выплатили хазарам [ПВЛ 1999, с. 148].

 

Регулярной хазарская политика на правобережье Дона становится только после окончания второй арабо-хазарской войны в 737 г. и переселения алан на территорию среднего Подонья и верхнего Подонцовья, т.е. с середины VIII в. Именно в это время в регионе появляется постоянное, подчиненное хазарам население, которое полностью зависит от центральной власти и выполняет ее распоряжения. После этого начинается достаточно спокойный этап сосуществования восточных славян и алано-болгар Подонья-Придонечья. Ситуация становится стабильной и относительно предсказуемой. Хазары облагают данью все лесостепные славянские племена Днепровского Левобережья и Подонья: полян, радимичей, северян, вятичей, но эта дань относительно невелика [1] и имеет регулярный характер. Таким образом, экономика славянского населения не подавляется, а, напротив, получает возможности для развития в достаточно мирных условиях. Только после появления венгров в Днепро-Донском междуречье в 30-е гг. IX в. для какой-то части славянского населения лесостепного левобережья вновь становится актуальной угроза кочевнических нападений (набегов) с юга. В этом случае Северо-Западная Хазария могла играть роль своего рода заслона от подобных набегов для славянского населения среднего Подонья, верхнего Подонцовья, в какой-то степени и Днепровского Левобережья.

 

Одновременно в соседнем регионе, на юге, на территории Крыма, особенно в приморских городах, связанных с интересами международной торговли, присутствие хазар с первых лет их появления в этом регионе становится достаточно постоянным [Новосельцев 1990, с. 109, 199]. В городах, по крайней мере, в части из

 

 

1. Одна белка или одна серебряная монета с целого хозяйства («дыма») в год, и это по данным отнюдь не симпатизировавшего хазарам древнерусского летописца.

 

90

 

 

них [1], находятся хазарские тудуны [Васильев 1927, с. 194-195; Готье 1930, с. 72; Якобсон 1954, с. 152; Golden 2001, р. 41], осуществляющие

 

 

1. В историографии существуют различные точки зрения на проблему хазарского присутствия в городах южного, юго-восточного и восточного Крыма. Например, А.Л. Якобсон отмечал: «... к 70-м годам VII в. хазары заняли степи Прикаспия и Приазовья (об этом сообщает византийский хронист Феофан); тогда же они захватили и Керченский полуостров; посадив на Боспоре, а также на Таманском полуострове (в Фанагории) своих наместников - тудунов. Тогда же или немного позднее хазарский тудун появился в Сугдее, а в конце VII в. большая часть Таврики, включая и юго-западный ее район (за исключением Херсона), была фактически уже в руках хазар» [Якобсон 1954, с. 152]. Подобную точку зрения разделяли М.И. Артамонов и С. А. Плетнева [Плетнева 1986, с. 23]. А.П. Новосельцев указывал на то, что «особо стоит вопрос о хазарской власти в Крыму. В VIII-IX вв. присутствие хазар здесь было столь значительно, что Черное море называлось Хазарским, хотя у хазар флота не было и по Черному морю они не плавали...» [Новосельцев 1990, с. 109]. А.И. Айбабин также считает, что хазарам с начала VIII и до третей четверти IX в. принадлежали Боспор и окружающие его мелкие города, и порты - Судак-Сугдея, Фулы, горная область Дори, и даже, на несколько лет, Херсон [Айбабин 1999, с. 226-227]. В то же время постепенно растет число сторонников иной, отличной от мнения A.A. Васильева, А.Л. Якобсона, М.И. Артамонова, С.А. Плетневой, А.П. Новосельцева и А.И. Айбабина, гипотезы, претендующей на реконструкцию модели хазаро-византийских отношений в Крыму. К их числу, в первую очередь, необходимо отнести С.Б. Сорочана [Сорочан 2004, с. 92; Сорочан 2005, с. 394-395 и т.д.], В.Е. Науменко [Науменко 2005, с. 231-244], Ю.М. Могаричева [Могаричев 2005, с. 245-250] и др. С.Б. Сорочан, в частности, отрицает хазарское покорение Херсонеса, сомневается в существовании прямого хазарского управления в Сугдее, Доросе, Боспоре [Сорочан 2005, с. 328-329, 357-364, 377 и т.д.]. Это мнение основано на анализе письменных и археологических источников, а также на уже упоминавшейся выше идее хазаро-византийского «кондоминимума», взаимовыгодного «соправления» территориями Крыма: «...Хазары были вынуждены мириться с тем мощным византийским влиянием в Таврике, которое и делало жизнеспособным состояние здешнего кондоминимума. В то же время наличие сравнительно близкого хазарского военного присутствия не позволяло перевести сложившуюся ситуацию в плоскость протектората или господства только одной из сторон» [Сорочан 2005, с. 395]. Тем не менее, идея кондомината не отрицает ни самого факта хазарского присутствия, ни существования хазарских интересов в Крыму и крымских городах (прежде всего, торгово-экономических), а только ограничивает представления о тотальности политического господства хазар. В этом случае тудуны присутствуют в системе управления тех или иных населенных пунктов и портов наравне с византийскими чиновниками, выполняя функции наблюдателей и контролеров в совместном хазаро-византийском использовании экономических или транспортных ресурсов региона. Впрочем, поскольку эти гипотетические отношения «...не были облечены в письменную, четко оговоренную правовую форму....» [Сорочан 2005, с. 395], весьма трудно предположить, как столь пикантная ситуация реализовывалась конкретными представителями обоих государств на практике. Вероятно, что все решали местные условия и частные обстоятельства.

 

91

 

 

функции надзора, управления и сбора податей, возможно, что их сопровождают небольшие военные контингента - гарнизоны этих городов и крепостей [Артамонов 1962, с. 196; Новосельцев 1990, с. 134-144; Плетнева 1967, с. 8, 186].

 

Такая реконструкция характера хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье, как представляется, находится в большем соответствии с логикой исторического процесса в регионе. Действительно, исходя из концепции А.И. Айбабина, A.B. Комара и К. Цукермана, трудно объяснить, почему хазары, победившие и вытеснившие из «Гиппийских гор» орду Аспаруха, обложившие данью Батбая, принудившие к династическому браку предводителя «гуннов» Алп-Илитвера, не находят себе места в Восточной Европе, постоянно, вместе со стадами и семьями меняют места своего обитания. Из одного свободного от конкурентов и удобного для ведения кочевого хозяйства места - Северо-западного Прикаспия и Нижнего Поволжья, расположенного к тому же вблизи от традиционного центра военно-политических интересов прикаспийских кочевников - Закавказья, они зачем-то перемещаются в Днепро-Донское междуречье. Затем, пробыв там несколько десятилетий (по А.И. Айбабину и A.B. Комару), установив полную гегемонию на территории от Крыма до лесостепи, хазары, опять же вместе со стадами, семьями и детьми, без всяких видимых причин оставляют обширные степи Днепро-Донского междуречья, бросают могилы своих предводителей (если считать таковыми памятники перещепинского круга), идут навстречу арабской угрозе (вероятно, для того, чтобы у Мервана было больше добычи и пленных) и снова переселяются на расстояние около 500-700 км. в Прикаспийский Дагестан и Ставрополье. Все это выглядит, по меньшей мере, странно и не находит прямых подтверждений в данных письменных источников. Последние, напротив, постоянно указывают на Поволжские и Прикаспийские степи как на основное, неизменное и традиционное место обитания хазар.

 

Оправдывать такие перемещения кочевым характером экономики и образа жизни хазар также нельзя. Кочевники имели свои

 

92

 

 

представления о целесообразности, и эти представления определялись объективными нуждами кочевого хозяйства [Тортика 2001, с. 270-278]. Они, не менее чем земледельцы, были заинтересованы в стабильности своего хозяйственного годового цикла на привычных и хорошо освоенных пастбищных угодьях [Тортика, Михеев 2001, с. 147-152]. Такие серьезные перемещения, безусловно, должны были сказаться на их экономике, вели к падежу скота, сокращали общую численность стад. Таким образом, суммируя все вышесказанное, необходимо еще раз отметить, что у хазар не было реальных причин для такой частой и радикальной смены мест обитания в конце VII - начале VIII вв.

 

Впрочем, нужно подчеркнуть, что в данном случае критике была подвергнута, главным образом, логика исторических выводов названных выше авторов. В то же время характеристика археологического материала, проведенная А.И. Айбабиным, созданная им хронологическая схема признаны специалистами, весьма убедительны и мало у кого вызывают возражения. Хотелось бы надеяться, что предложенная здесь корректировка локальной модели исторического процесса - характера хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье в конце VII - начале VIII вв., может быть полезной для дальнейшего изучения истории региона в раннем средневековье и, в частности, этнокультурной интерпретации памятников Перещепинского круга.

 

 

§ 1.3. Протоболгарский компонент в этносоциальной структуре населения Северо-Западной Хазарии

 

Результаты, полученные в ходе анализа раннесредневековой истории протоболгар, их кочевой культуры и уровня социального развития, а также исторической географии юга Восточной Европы во время существования раннего хазарского государства, позволяют приступить к реконструкции исторической и этнокультурной ситуации, сложившейся в Придонечье после хазарской экспансии и подчинения основной части протоболгарских племен Хазарскому каганату.

 

По всей видимости, в первые годы после поражения от хазар (678 г.) происходит частичное разрушение прежней системы расселения

 

93

 

 

протоболгар и их племенной структуры. Как известно, орда Батбая относительно безболезненно входит в состав Хазарии и сохраняет кочевья в Покубанье, тогда как Аспарух со своими оногурами переселяется на Дунай, а Котраг (кутригуры, но крайней мере, значительная их часть) - на Волгу. Скорее всего, в это время в интересующем нас регионе между Доном и Днепром перестают существовать крупные протоболгарские племенные союзы и даже племена. Осколки кочевых групп разного племенного происхождения: кутригуры, утигуры, оногуры и т.д. - ищут убежища от хазар на окраинах степной зоны в Крыму, на левом берегу Днепра и в Донецкой лесостепи. Хазары преследуют их, частично уничтожают, грабят, отнимают скот и постепенно подчиняют своей власти. В этих экстремальных условиях старые родовые объединения ослабевают или совершенно исчезают, а на их месте, на основе слияния выживших и сохранившихся групп или отдельных семей возникают новые кочевые роды и аилы. Происходит смешение различных традиций, в том числе и погребальных, возникают новые варианты погребальной обрядности. В каждом отдельном случае наблюдается различный пропорциональный состав представителей тех или иных этнических групп в составе новых родоплеменных структур. Это и определило формирование у их потомков определенных культурных традиций и особой погребальной обрядности.

 

Подобное положение дел достаточно типично для кочевого мира и неоднократно повторялось в течение кочевой истории евразийских степей. Благодаря сходству и одинаковому уровню культуры, хозяйства, социального устройства и этнопсихологии различные кочевые народы легко (гораздо легче, чем оседлые) смешивались и ассимилировали друг друга. Процесс такого смешения перманентно происходил в кочевой среде в ходе войн и переселений, создания или гибели тех или иных кочевых союзов, каганатов, империй. Входившие в кочевое объединение племена уже изначально могли иметь достаточно сложную этническую структуру, поскольку состояли из родов разного происхождения. После распада таких объединений и возникновения новых союзов или государств отдельные роды отпадали от одних ослабевших племен и добровольно или насильственно присоединялись к другим. Если период стабильности в рамках образовавшейся социально-политической структуры продолжался достаточно долго, то на основе

 

94

 

 

описанных родоплеменных конгломератов возникали относительно компактные кочевые этносы. Их имена становились известными соседям и историкам в результате военных побед и территориальных захватов - это гунны, тюрки, хазары, печенега, половцы, монголы и т.д. При этом отдельные родовые единицы, входившие в состав таких народов, часто долго хранили память о своем особенном происхождении и связанное с этим фактом родовое название [1].

 

Постепенно, к концу VII - началу VIII вв., военно-политическая ситуация в рамках Хазарского каганата стабилизировалась. Поскольку хазары сами не переселяются на запад от Дона, то Приазовье, степи и лесостепи между Доном и Днепром вновь осваиваются протоболгарами. Они восстанавливают свое кочевое хозяйство, возобновляют систему сезонных перекочевок и пастбищ, существовавшую до нападения хазар. Можно предположить наличие меридианальных кочевых маршрутов, проходивших по водоразделам и вдоль берегов больших и малых рек Днепро-Донского междуречья. Зимние пастбища в этом случае должны были располагаться на юге, в Приазовье, а летние - на севере, в Донецкой лесостепи. По всей видимости, в это время они кочуют небольшими подразделениями - аилами, управлявшимися отдельными предводителями, подчинявшимися хазарским тудунам. Хазары не были заинтересованы в консолидации таких родовых групп и создании крупных протоболгарских племен или племенных союзов. В результате, в течение всей истории Каганата, они сохраняют элементы культурной и этнической обособленности, проявившейся, видимо, и в поливариантности погребального обряда. В то же время общим культурным фоном для них является салтово-маяцкая культура хазарского времени.

 

 

1. Г.А. Федоров-Давыдов отмечает, что в истории кочевых тюркоязычных народностей большой интерес представляет проблема соотношения старых и новых племенных наименований, этнонимов собирательных и обозначающих части какого-то этнического массива. Кочевая группа, дробясь, попадает в разные племенные объединения, но сохраняет там свои наименования, восходящие к более древнему периоду. Новообразованная кочевая группа может состоять из многих осколков старых групп, сохраняющих в наименовании память о своем прошлом в составе других племенных объединений [Федоров-Давыдов 1973, с. 173].

 

95

 

 

Отмеченные особенности этногенеза кочевых народов легко представить в виде следующей условной модели. Возьмем четыре примерно одинаковые группы шариков разного цвета: зеленого, красного, синего и желтого. Каждый цвет - это отдельный кочевой протоэтнос, каждая группа отдельного цвета - это племя. Первоначально племена состоят из шариков только одного цвета. Затем закроем глаза и произвольно перемешаем все шарики, а потом снова разделим их, но уже не на четыре, а на три примерно равные группы. Возникшие разноцветные образования с разным пропорциональным составом тех или иных цветов (родовых объединений разного этнического происхождения) создадут типичную картину кочевого этногенеза. Такие перемешивания и разделения могут происходить неоднократно, а со временем в этом процессе могут появляться новые цвета и их сочетания.

 

Отдельные протоболгарские аилы, обретшие убежище на севере лесостепи во время хазарских набегов, видимо, так и не нашли выходов к южным приазовским пастбищам и осуществляли свой хозяйственный цикл в рамках лесостепной зоны в районе Северского Донца и Оскола. Здесь, на окраине степной зоны, лишенные привычной степной пастбищной базы, они вынужденно переходят к полуоседлости. Вместе с аланами они формируют лесостепной или Придонецкий локальный вариант салтово-маяцкой культуры. Вероятно, именно такими протоболгарскими группами смешенного состава и были оставлены могильники типа Волоконовского, Сухогомольшанского или у с. Красная Горка.

 

Представители общин, оставивших эти могильники, наряду с аланами, а иногда, возможно, в составе аланских военноплеменных образований, в качестве отдельной территории входили в состав Хазарского каганата и несли военную службу на границе со славянскими племенами и Киевской Русью. Этнический состав этих общин был достаточно пестрым и не может быть охарактеризован в целом. По этой причине попытки связать не аланское население Подонья-Придонечья с каким-то одним этносом, упоминающимся в письменных источниках, представляются неконструктивными.

 

96

 

 

Рисунок 3. Могильники и отдельные погребения салтово-маяцкой культуры (по В.К. Михееву [Михеев 1986, с. 399-400]).

 

Условные обозначения: А - катакомбы; Б - ямные захоронения; В - трупосожжения; 1 - Воробьевка; 2 - Маяцкое; 3 - Урыв; 4 - Волоконовка; 5 - Ютановка; 6 - Нижняя Лубянка; 7 - Дмитриевское; 8 - Верхний Салтов; 9 - Старый Салтов; 10 - Кочеток; 11 - Новая Покровка; 12 - Мохнач I; 13 - Мохнач И; 14 - Готвальд (Камплицкий карьер); 15- Сухая Гомольша; 16- Красная горка; 17 - Залиман; 18 - Захаровка; 19Бочково; 20Нетайловка; 21 - Петровское; 22 Мартовая; 23 - Пятницкое; 24"База"; 25Балаклея; 26Кунье, 27 - Староверовка; 28 - Липчановка; 29 - Бондариха; 30 - Бугаевка; 31 - Подгоровка; 32 - Тополи; 33 - Покровский; 34 - Гончаровка; 35 - Лагерь; 36 - Шейковка; 37Лиманское озеро; 38Зливки; 39Кременная; 40Булгаковка; 41 - Николаевна; 42 - Белокуракино; 43 - Горшковка; 44 - Бутковка; 45 - Старобелъск; 46 - Айдар Николаевка; 47 - Безгино I; 48 - Безгино II; 49 - Вольный; 50 - Петровка; 51 - Новолимаревка III; 52 - Верх. Камьшная; 53 - Бараниковка; 54 - Гуркино; 55 - Сидорово; 56 - Маяки; 57 - Райгородок; 58 - Дроновка; 59 - Платоновка; 60- Кривая Лука; 61 - Родаково; 62 - Желтое; 63 - Ст. Луганская; 64 - Давыдово-Никольское; 65 - Торез (Шахта 19); 66 - Каменск-Шахтинский: 67 - Гуково; 68 - Беглица; 69 - Миусский залив; 70 - Недвиговский; 71 - Азов; 72 - Кривенский; 73 - Кирово; 74 - Артугановский; 75 - Багаевский; 76 - Семикаракоры; 77 - Станица Заплавская; 78 - Крымский; 79 - Правобережное Цимлянское; 80 - Саркел; 81 - Большая Орловка.

 

97

 

 

Гораздо перспективнее, видимо, пытаться определять этнические особенности каждого отдельного могильника, как памятника, оставленного отдельной родовой группой, имевшей свою, особенную историю формирования и постепенно превращающейся в территориальную общину в составе владений Хазарского каганата. Рассмотрим далее, как проявлялись отмеченные особенности этнического состава и общественного устройства протоболгарских племен Подонья-Придонечья на конкретных примерах могильников и отдельных погребений, обнаруженных археологами в этом регионе.

 

Как показало исследование B.C. Аксенова [Аксьонов 1999], на протоболгарских могильниках VIII-IX вв. верхнего течения Северского Донца наряду с обычными рядовыми погребениями так называемого «зливкинского» типа присутствуют и захоронения, в которых погребенных сопровождал целый конь либо его части (череп, кости ног) или конское снаряжение [Аксенов, Крыганов, Михеев 1996, рис. 1-3; Жиронкина, Цитковская 1996, табл.1]. Эти отличия в погребальном обряде позволяют говорить о наличии разных погребальных традиций у оставившего данные могильники протоболгарского населения, а, следовательно, и об особых этнических составляющих воинского сословия и господствующего слоя в пределах Северо-Западной Хазарии. Развитие системы государственных отношений в Хазарском каганате не могло не привести к некоторой нивелировке различий в погребальной обрядности у рядового населения. В то же время социальная верхушка общества, в силу ряда объективных причин, продолжала сохранять свои старые традиции. Следует обратить особое внимание на этот факт, особенно в связи с продолжающимися в современной историографии поисками доказательств участия различных этнических групп в процессе формирования раннесредневековых протоболгар. В частности, по мнению болгарского историка Р. Рашева, иранский этнос юга Восточной Европы вошел в основу рядового протоболгарского населения, тогда как социальная верхушка протоболгар, оставившая богатые погребения типа Малое Перещепино-Мадара, была тюркской по происхождению [Рашев 1993, с. 251-252, 253]. В то же время В. Бешевлиев попытался доказать наличие трех этнических элементов в составе протоболгарской племенной верхушки - тюркского, иранского и угро-финского [Бешевлиев 1981, с. 22]. Подобные

 

98

 

 

разногласия требуют более глубокого изучения этнических составляющих протоболгарского населения. В этой связи возникает необходимость анализа материалов погребений из протоболгарских могильников верхнего течения Северского Донца. В качестве одного из основных этноопределяющих признаков данных погребений воинской социальной верхушки, предполагается рассматривать те или иные варианты сопровождающих их конских захоронений.

 

По мнению Е.В. Круглова, для протоболгарских погребений конца VII - начала VIII вв. характерно помещение останков коня, в виде целой конской, туши или ее частей, непосредственно над погребением человека, на деревянном перекрытии или в засыпке могильной ямы (Сивашское, Сивашовка, Дымовка и др.) [Круглов 1992, с. 33; Орлов 1985, с. 104-105]. На границе с лесостепью захоронения с конем этого типа встречены на протоболгарском грунтовом могильнике второй половины VII в. у с. Рябовка на реке Ворсклица (Полтавская область) [Обломский, Терпиловский 1993].

 

Как отмечает B.C. Аксенов, на памятниках салтовской культуры бассейна Северского Донца подобный тип представлен лишь единичными захоронениями на протоболгарских могильниках, для которых характерна различная ориентация умерших: восточная - Нетайловский могильник (погр. №№ 2, 4), западная - могильник у с. Красная Горка (погр. №№ 128, 289/к-28) [Аксенов, Тортика 2001, с. 200]. К сожалению, все эти погребения в древности подверглись обряду обезвреживания покойников или были ограблены, но размеры могильных ям и состав конских останков позволяет утверждать, что непосредственно над погребением человека находились целые костяки коней.

 

Очень близко по чертам обряда конского захоронения к этим памятникам находится погребение №103/к-7 могильника у с. Красная Горка [Аксенов, Крыганов, Михеев 1996, рис. 1, 2]. Здесь расположение костяка коня лишь частично соответствует протоболгарской погребальной традиции. Над человеком, на крышке гроба, покоилась только передняя часть коня, заваленного на левый бок, вместе с передними конечностями, тогда как задняя часть коня занимала свободный край могильной ямы.

 

99

 

 

Рисунок 4. Могильники салтово-маяцкой культуры в районе верхнего и среднего течения Северского Донца (по B.C. Аксенову [Аксьонов 1999, с. 221]).

 

Условные обозначения: А - катакомбные могильники; Б - грунтовые могильники с трупоположением; В - грунтовые могильники с трупосожжением; Г - биртуальные могильники; Д - граница степи и лесостепи.

 

 

Подобное расположение конских останков было отмечено также в погребении второй половины VII в (№ 3) на протоболгарском фунтовом могильнике у с. Рябовка. В погребении из Рябовки над нижней частью человеческого костяка залегали кости передней

 

100

 

 

половины лошади, лежавшей в анатомическом порядке и ориентированной, как и скелет человека. Отсутствие в захоронении задней половины лошади, з данном случае, может быть объяснено чисто утилитарным подходом родственников умершего: задняя часть лошади была съедена на поминках, тогда как передняя часть положена в могилу. По мнению В.С; Аксенова, в этом и подобных захоронениях наблюдается процесс некоторой модификации протоболгарской погребальной традиции [Аксенов, Тортика 2001, с. 200]. Изменения в расположении коня (из положения над телом человека к его ногам и еще дальше) могло быть связано с повышенной заботой родственников об умершем.

 

Опасность падения коня на человека, существовавшая в реальной жизни, вероятно, была учтена и в ритуальном размещении останков коня над погребением человека. Как считает B.C. Аксенов, это проявилось в разнесении в пространстве захоронения коня и его хозяина, в размещении коня в могильной яме уже после того, как тело покойного было засыпано землей [Аксенов, Тортика 2001, с. 200]. Так, например, во многих погребениях тюркоязычных кочевников тело человека отделялось от туши коня стенкой из камней, колод, конь размещался на ступеньке, ниже уровня расположения человека, и даже в отдельной яме [Нестеров 1990, с. 75].

 

Проявление подобной формы заботы об умершем нашло отражение и в некоторых захоронениях с конем на могильнике у с. Красная Горка [№№ 70/К-5, 77/к-З, 93/к-б, ЮО/к-8, 140/К-12, 200/К-18, 209/к-Ю, 293/К-34, 305/К-32] [Аксенов, Крыганов, Михеев 1996, рис.1, 2,1, 2]. Останки коня в этих погребениях занимают место на свободном участке могильной ямы в ногах у человека. При этом ориентация по сторонам света у коня и у человека совпадают. В погребении №140/к-12 захоронение коня находилось в более глубокой яме, чем яма человека, и было отделено земляной перемычкой в 5 см от погребения человека. Захоронения коней к-11, 14, 31, 23 на могильнике у с. Красная Горка были удалены на 2-3 м от погребений своих хозяев - № 144, 145, 199, 282 соответственно. Подобное размещение погребений людей и принадлежащих им коней отмечены также на протоболгарском Крымском могильнике (погр. №№ 141, 88,119 и захоронения коней №№132, 96,113 соответственно) [Савченко 1986], на могильнике Дюрсо [Дмитриев 1979а, с. 212-231]. Обряд захоронения коня в отдельной яме, не

 

101

 

 

вдалеке от могилы хозяина, сохранился у тюркских народов до конца XIX в. [Катанов 1894, с. 117].

 

На могильнике Красная Горка встречен ряд захоронений (№№ 75/К-4, 150/К-13, 219/К-20, 245/К-17, 264/К-24, 288/к-ЗО), которые находят прямые аналогии в подкурганных погребениях тюркоязычных кочевников VI-XIII вв., расположенных на территории от Алтая до Паннонии. Для этих погребений характерно размещение целого костяка коня по правую руку от человека, в общей простой могильной яме. При этом и конь, и человек сориентированы в одном направлении [Аксенов, Крыганов, Михеев, 1996, рис. 3, 1, 3]. В отмеченных захоронениях человеческие останки находились в деревянных (дубовых) гробах-ящиках с дном и крышкой, изготовленных без помощи гвоздей, скоб, шиповых соединений [Михеев 1990, с. 49]. Подобные захоронения встречены также в единственном числе на некоторых протоболгарских грунтовых могильниках Дунайской Болгарии (№ 33 могильника Нови-Пазар, № 55 могильника Кюлевча, № 56 могильника Ножарево) [Станчев 1958, с. 11,12, табл. XI; Въжарова 1976, с. 114-119; Рашев, Станилов 1989, с. 218]. Отличием этих захоронений от погребений могильника у с. Красная Горка, по наблюдениям B.C. Аксенова, является отсутствие деревянных гробов, ориентировка коня и человека головами в противоположные стороны [Аксенов, Тортика 2001, с. 201]. Однако, как и в погребениях у с. Красная горка, в этих погребениях костяк коня занимает место справа от человека. Варьирование ориентировки коня (черепом к голове человека или же к его ногам) вполне допустимо и встречается у родственных групп тюркоязычного населения (например, тип XVII и XVIII у Г.А. Федорова-Давыдова) [Федоров-Давыдов 1966, с. 125].

 

B.C. Аксенов полагает, что захоронения могильника у с. Красная Горка и упомянутые выше погребения с могильников Дунайской Болгарии существенно отличаются от подкурганных хазарских захоронений VIII-IX вв. [Аксенов, Тортика 2001, с. 201]. Для хазарских погребений более характерно использование ямы с подбоем, наличие остатков мясной пищи в виде костей барана, что типично для захоронений тюркоязычных кочевников VI-IX вв. Алтая и Сибири [Могильников 1981, рис 18, 1,4,5,6; 20, 1; 24, 1, 3], а также размещение конских останков слева от человека при одинаковой их ориентировке [Айбабин 1985, с. 200, рис. 4; Круглов 1990, с. 171, рис. 4; Круглов 1992, рис. 1, 1]. Западная, с сезонными

 

102

 

 

отклонениями, ориентация хазарских захоронений и болгарских погребений с конем могильника у с. Красная Горка, в этом случае, может свидетельствовать о родственности обеих групп населения. Западная сторона у тюркоязычных народов устойчиво связывалась с мотивами перехода в небытие, со страной предков [Традиционное мировоззрение ... 1988, с. 43].

 

При размещении коня в могиле слева от человека, при одинаковой ориентировке обоих, человека, по мнению B.C. Аксенова, укладывали со стороны, наиболее подходящей для посадки на коня [Аксенов, Тортика 2001, с. 201]. То же самое наблюдается и при размещении коня справа от человека, когда они ориентированы в противоположные стороны (погребения с конем Дунайской Болгарии). Размещение же коня так, как это имеет место в погребениях могильника у с. Красная Горка, вероятно, может свидетельствовать о существовании у населения представлений, что в загробном мире все меняется своими местами и превращается в свою противоположность. Таким образом, правая сторона в мире живых, в мире мертвых становится левой и наоборот. Следует отметить, что подобные воззрения были отмечены у тюркоязычных народов еще в конце XIX в. [Каганов 1894, с. 117]. Характерно, что в некоторых впускных протоболгарских погребениях второй половины VII - рубежа VII-VIII вв. из района, где могла располагаться Великая Болгария Кубрата (к. 8, Старонижестеблевский I могильник), конские останки также занимают место справа от человека [Атавин 1996, табл. 23]. Таким образом, погребальная традиция, характерная для тюркоязычных народов, в протоболгарских захоронениях неизменно присутствует, начиная со времени Великой Болгарии Кубрата, и продолжает сохраняться и во время нахождения болгар в составе Хазарского каганата (могильник у с. Красная горка) [Аксенов, Тортика 2001, с. 201].

 

Отдельно необходимо отметить, что в верхнем Придонечье известны комплексы (Тополи, Кочеток) и могильники (Новая Покровка, Сухая Гомолыпа, Лысый Горб, Пятницкое, Красная Горка), содержащие кремационные погребения VIII-IX вв. [Кухаренко 1951; Дегтярь 1984; Шрамко 1983; Михеев 1986; Михеев 1990]. Их этническая принадлежность продолжает оставаться спорной. Существует, по крайней мере, четыре гипотезы, ни одна из которых до сих пор не получила окончательного преобладания в историографии: славянская [Кухаренко 1952, с. 49; Плетнева 1962, с. 64],

 

103

 

 

тюркская [Плетнева 1967, с. 100-101], угорская [Михеев 1982, с. 166] и иранская [Шрамко 1983, с. 50].

 

Для решения этого вопроса, как представляется, может быть использован материал биритуального грунтового могильника у с. Красная Горка. Уникальность этого памятника заключается в том, что захоронения с разным обрядом погребения на могильнике в некоторых случаях образуют относительно компактные группы, отделенные от других подобных групп свободным от погребений пространством. При этом кремационные захоронения, довольно часто, были впущены в засыпку погребений по обряду трупоположения, без разрушения последних. Так, в засыпку погребения с конем №75/к-4 было впущено два ямных сожжения (№№ 59 и 71) и захоронение человеческого черепа (№ 64), в сопровождении незначительного погребального инвентаря и мясной жертвенной пищи. Сожжения были обнаружены в засыпке других ингумационных захоронений с конем - №№ 289/К-28, 93/к-б. Такая же ситуация прослеживалась и на примере рядовых ингумационных погребений. Так, в засыпке погребений №№ 50, 74, 113, 243, 247, 274 были обнаружены трупосожжения №№ 39, 58, 111, 237, 242, 268. В засыпке погребения № 36 находилось два кремационных погребения №№ 37, 38. В ряде случаев основное и впущенное в него захоронения были однообрядовыми. В частности, в погребение с конем № 150/к-13 было впущено безинвентарное захоронение подростка в колоде (№ 142). Ямное сожжение № 109 содержало два захоронения по обряду кремации (№№ 106, 108). Погребение №108 было совершено в урне и содержало достаточно богатый погребальный инвентарь, включавший предметы вооружения и конского снаряжения, а также смятый бронзовый котел, что позволило отнести его к высшему разряду воинских захоронений [Аксенов 1998, с. 44, табл. 2].

 

Такое сочетание отличающихся по обряду погребений свидетельствует о существовании в общине, оставившей могильник у с. Красная Горка, семей, принадлежавших, по-видимому, к родственным в этническом плане, но, тем не менее, достаточно самостоятельным группам (родам, фратриям), практиковавшим разный обряд захоронения своих умерших родственников [Аксенов, Тортика , 2001, с. 202]. Известно, что у тюркских народов еще в XIX в. представителей отдельных социальных групп хоронили по особому обряду. Так, принадлежащих к социальной верхушке сжигали, а простых людей просто закапывали в землю или же бросали в степи

 

104

 

 

[Катанов 1894, с. 117]. Погребения по обряду кремации исследователи сибирских древностей приписывают тюркам-тюгу [Вайнштейн 1966, с. 61; Грач 1968, с. 211] или только представителям социальной верхушки тюркскою общества [Кызласов 1960, с. 51-53].

 

Исходя из вышесказанного, отмеченные трупосожжения из могильников, расположенных в бассейне Северского Донца, как предполагает B.C. Аксенов, могут быть связаны с представителями тюркского этноса, которые в социальной структуре местного салтовского общества занимали привилегированное положение [Аксёнов, Тортика 2001, с. 202]. Последнее заключение подтверждается наличием среди трупосожжений Придонечья достаточно большого числа захоронений конных воинов. Интересно, что среди них удалось выделить погребения командиров небольших конных отрядов - сотников, социально маркирующим показателем для которых, как и у аланского населения [Афанасьев 1993, с. 26-29, 39-42], является конское очелье в комплекте с 3 - 4 видами вооружения [Аксенов 1998, с. 40]. Это позволяет предположить, что данные сожжения принадлежали социальной верхушке местного общества - представителям тех древних тюркских родов (собственно тюркам), предки которых играли главенствующую роль в степных районах Юго-Восточной Европы в предсалтовское время. Вероятно, именно они (т.е. подобные представители аристократических тюркских родов) оставили такой богатейший комплекс как Вознесенка. В условиях перехода господствующего военно-политического положения к хазарам представители этой более ранней кочевой элиты потеряли значительную часть своей власти, но все же вошли в состав правящей верхушки Хазарского каганата, оставаясь во главе местного протоболгарского кочевого общества [Аксенов, Тортика 2001, с. 202].

 

На грунтовых протоболгарских могильниках Придонечья встречаются захоронения, в обряде которых наблюдаются и угорские черты. К ним можно отнести ниши-подбои в торцевых стенках могильных ям с частями коня (черепа, кости йог) и конским снаряжением или сбруей [Аксенов 1997, с. 34, 35]. Например, в погребении № 127 Нетайловского могильника в нише-подбое находился целый костяк коня, здесь же лежала конская сбруя [Аксенов 1997, рис. 1, 1]. Вероятно, близкую конструкцию могильной ямы имели и погребения №№ 23, 53, открытые на Нетайловском могильнике экспедицией Д.Т.Березовца [Иченская 1981, рис. 3]. На этом же могильнике открыты захоронения с частями коня и конской сбруей

 

105

 

 

(№№ 132, 171) или только конским снаряжением (№№ 144, 221), также помещенным в ниши-подбои [Жиронкина, Крыганов, Цитковская 1997, рис. 1; Жиронкина, Цитковская, 1996, рис. 4; Аксенов 1997, рис. 1,3,6].

 

Аналогии захоронениям с целым костяком коня, расположенным в ногах хозяина перпендикулярно его телу, находят в погребениях венгров, относящихся к эпохе обретения ими родины в Паннонии (V группа [Балинд 1972, с. 181]). Общность подобных захоронений обнаруживается при изучении расположения конских останков в могиле, отличает же их наполнение погребения (целый конь - растянутая шкура). Наличие в венгерских захоронениях растянутой в ногах человека шкуры коня сказалось на форме самой могильной ямы, которая в некоторых случаях, как и в погребении №53 Нетайловского могильника, имела «грушевидную» в плане форму [Балинд 1972, рис. 1,6].

 

Захоронения с черепом и костями конечностей коня в ногах хозяина хорошо известны и на Танкеевском могильнике и подобных ему некрополях салтовского времени Южного Урала и Среднего Поволжья [Халикова 1971, с. 71], где погребения данного типа приписываются смешанному тюрко-угорскому населению. Размещение в ногах человека свернутой шкуры коня (череп и кости ног, сложенные кучкой) является наиболее характерной чертой угорского погребального обряда, тогда как для захоронений тюрок отмечено наличие в могиле растянутой вдоль тела человека шкуры коня [Казаков 1981, с. 66; Казаков 1989, с. 83]. Последнее находит подтверждение в болгарских захоронениях VI-VII вв. с предполагаемой территории Великой Болгарии Кубрата [Атавин 1996, табл. 4, 8, 12, 23]. При этом еели для угорского населения характерно укладывание черепа коня лобной частью вверх, резцовой частью - к голове погребенного, над кучкой костей ног коня, рядом с ногами человека, то в болгарских (с угорским влиянием) погребениях череп коня лежит на боку поперек могильной ямы [Казаков 1984, с. 105]. Именно так были уложены останки коня в большей части погребений Больше-Тарханского могильника [Генинг, Халиков 1964, рис. 9, 10] и в протоболгарских могильниках Подонья [Татаринов, Копыл, 1981, рис. 2,4; Татаринов, Копыл, Шамрай 1986, рис. 7, 4].

 

В Больше-Тиганском и Танкеевском могильниках, где большинство конских останков в погребениях уложено в соответствии с угорской традицией, известны единичные захоронения с конским

 

106

 

 

черепом, уложенным поперек могильной ямы [Халикова 1978, рис. 2а; Халикова 1971, рис. 6, 106]. В погребениях №№ 180, 264, 298 протоболгарского Больше-Тарханского могильника останки коня были уложены в полном соответствии с угорской погребальной традицией [Генинг, Халиков 1964, рис. 8а, с. 23]. Аналогичным образом были уложены конские останки в тех немногих венгерских погребениях, которые были открыты на территории Украины [Бокий, Плетнева 1988, рис. 2, 7; Приймак, Супруненко 1994, с. 81].

 

Интересен и тот факт, что только на Танкеевском могильнике встречены захоронения с подбойчиками в торцевой стенке у ног погребенных [Халикова 1971, с. 84], аналогичные нишам-подбоям в захоронениях Нетайловского могильника и протоболгарских могильников у с. Желтое и Зливки [Красильников 1991, с. 71; Швецов 1991, с. 115]. На могильниках Среднедонечья могильные ямы с подбоями у ног или головы отмечены в 8,3% протоболгарских захоронений [Красильников 1990, с. 31]. В VII-VIII вв. наличие ниш-подбоев с уложенной в них жертвенной пищей характерно для погребений турбаслинской культуры Южного Урала, которые приписываются пришлому из степей населению [Мажитов 1981, рис. 12, 2,3,4]. Появление ниш-подбоев, укладывание в них или у ног умершего свернутой шкуры коня в погребальном обряде протоболгарского населения Подонья можно связывать с влиянием угорского компонента [Аксенов, Тортика 2001, с. 203]. Последнее было бы невозможно без тесных и продолжительных межэтнических контактов. Очевидно, начало таких контактов должно относиться еще к гуннскому времени.

 

Вопрос о выделении иранского компонента в составе протоболгар является наиболее сложным. Распространенным является предположение о ранней тюркизации сармат, произошедшей в период становления гуннского объединения и приведшей к формированию протоболгар [Смирнов 1951, с. 10-12; Артамонов 1962, с. 82-83; Ваклинов 1977, с. 28-29]. Существует мнение (основанное на материалах могильников VIII - IX вв. из Среднего Поволжья), что болгары имели близкую с сарматами антропологическую основу [Акимова 1964, с. 184, 185]. Черты иранского (позднесарматского) погребального обряда - подбои - в одной из продольных стенок могилы, наличие в могиле мела или белых камней, присутствие мясной заупокойной нищи в виде костей барана, а также деформация

 

107

 

 

черепов - отмечены в раннеболгарских памятниках новинковского типа из Среднего Поволжья [Матвеева 1997, с. 62]. Как показали антропологические исследования, новинковское население, по комплексу краниологических и одонтологических признаков, входило в круг распространения протоболгарских кочевых племен Поволжья, Подонья и было смешанным по своему антропологическому составу. При общей европеоидности новинковской серии в ней присутствуют индивиды с монголоидной примесью, которая больше всего проявилась в женской группе. В то же время мужским черепам, происходящим из могильников Среднего Поволжья, близка сборная антропологическая серия венгров "эпохи завоевания родины", Больше-Тарханского могильника, а также серии из Саркела [Матвеева 1997, с. 97-98].

 

Антропологи отмечают вероятность существования этнических связей новинковцев с группами населения из Подонья - Саркел, Зливки. Не исключено, что с подобным населением можно связывать те брахикранные черепа монголоидного типа, которые были представлены в зливкинской серии [Наджимов 19SS, с. 74]. ТА. Трофимова предположила, что брахикранные черепа монголоидного типа из Зливок могут принадлежать «угорской или какой-нибудь южной остяко-самодийской, возможно также и тюркской группе населения, происходящей из лесной полосы Западной Сибири, ассимилированной "салтовцами"» [Трофимова 1956, с. 112]. Свидетельством такого положения дел могут служить отмеченные выше элементы тюркской и угорской погребальных обрядностей в протоболгарских захоронениях салтовской культуры.

 

Другой антропологический тип, представленный в Зливках - брахикранный европеоидный - близок по своим морфологическим чертам к одному из типов сармат Поволжья [Наджимов 1955, с. 74; Дебец 1948, с. 256]. Т.С. Кондукторова считала, что следы "сарматского" типа на территории Украины будут установлены в среде антропологически смешанного населения памятников подобных Зливкинскому могильнику [Кондукторова 1956, с. 173]. Исследования серии черепов из могильника у с. Червоная Гусаровка [Михеев 1994, с. 195] свидетельствует о преобладании европеоидных брахикранных и мезокранных черепов, близких по своим морфологическим показателям ц черепам сармат. Одновременно было зафиксировано отличие черепов из могильника у с. Червоная Гусаровка от верхнесалтовского, нетайловского и зливкинского антропологических

 

108

 

 

типов. Это тем более показательно, поскольку по обряду погребения и форме могильных ям захоронения из могильника у с. Червоная Гусаровка, в целом, относятся к гак называемому «зливкинскому» типу.

 

Захоронения могильника у с. Червоная Гусаровка отличаются четкими рядами, идущими с севера на юг. В рядах отмечено наличие обособленных групп могил (от 3 до 10), содержащих, как правило, захоронения и взрослых, и детей. Захоронения индивидуальны, произведены в неглубоких простых грунтовых ямах. Характерно наличие в ямах остатков деревянных гробов-рам, иногда в сочетании с перекрытием из поперечно уложенных деревянных плах. Погребенные находились в вытянутом на спине положении, головой на северо-запад, с вытянутыми ногами и сложенными на животе, на груди или на костях таза руками. Инвентарь в большинстве захоронений представлен только одним глиняным сосудом, поставленным слева или справа от головы погребенного. Остатки мясной жертвенной пищи отсутствуют, тогда как последняя характерна для «стандартных» захоронений «зливкинского» типа [Плетнева 1999, с. 78].

 

Близкие по конструкции могильные ямы - яма с прямыми стенками, в нижней части которой вырыта узкая погребальная камера - встречаются в ингумационных захоронениях Черняховской культуры [Никитина 1985, с. 48, 49], которые большинство исследователей связывают с сарматами.

 

Все это позволяет вычленить из серии памятников так называемого «зливкинского» типа те комплексы, которые с достаточно большой долей вероятности можно ассоциировать с иранским (сарматским, не аланским) компонентом протоболгарского населения салтовской культуры. Таковыми, по мнению B.C. Аксенова, являются захоронения могильника у с. Червоная Гусаровка, в которых отсутствуют остатки мясной жертвенной пищи и такие конструктивные детали могил как ниши-подбои в торцевых стенках могильных ям [Аксенов, Тортика 2001, с. 211]. Тот факт, что данное население успешно ассимилировало тюркский компонент, подтверждается открытием на могильнике погребений, в которых находились останки людей с ярко выраженными монголоидными чертами. В одном из таких захоронений были обнаружены остатки каптаргака - специального кожаного мешочка для хранения разных бытовых вещей, который у представителей тюркских народов подвешивался

 

109

 

 

к поясному ремню, и бронзовое крупное зеркало, типологически близкое зеркалам поздних сармат [Білик 1998, с. 18, 21].

 

Таким образом, можно констатировать, что изучение отдельных протоболгарских могильников верхнего и среднего течения р. Северский Донец, оставленных кочевыми и полукочевыми объединениями, входившими в состав Хазарского каганата, действительно позволяет говорить о наличии на них захоронений, в которых достаточно четко прослеживаются черты тюркского, угорского и иранского (позднесарматского) погребальных обрядов. Это же подтверждают данные письменных источников, которые указывают на достаточно пестрый этнический состав населения междуречья Днепра и Дона в хазарское время. Такая ситуация сложилась исторически, в результате отмеченных выше бурных событий протоболгарской истории. Однако следует отметить, что в VIII - X вв. продолжался приток кочевого населения в указанный регион из других районов Восточной Европы. Поводом к таким переселениям в период существования Хазарского каганата были вполне объяснимые объективные причины: наличие свободных и благодатных для ведения хозяйства территорий, удаленность Придонечья от центральной власти, что давало возможность представителям местной социальной верхушки проявлять большую самостоятельность, различные военно-политические события [1].

 

В результате отмеченных выше причин процесс этнической консолидации протоболгарского кочевого населения в рамках Хазарского каганата на территории Днепро-Донского междуречья, в Приазовье и Донецкой лесостепи так и не был завершен. Ослабление Хазарии, проникновение в степи Восточной Европы угров, гузов, печенегов и половцев привело к началу нового витка кочевого этногенеза. Сохранившиеся в исторических катаклизмах конца IXX вв. протоболгарские роды и их отдельные представители влились в состав угорских или печенежских племен, тем самым завершив период относительно самостоятельного исторического развития.

 

 

1. Имеются в виду события арабо-хазарских войн, проникновение венгров на территорию Восточной Европы в первой трети IX в., печенегов - в Днепро-Донское междуречье и далее в конце IX в., движение огузских племен, «просачивавшихся» на территорию Волго-Донского междуречья в течение первой половины X в. вопреки воле хазарского правительства.

 

110

 

 

§ 1.4. Проблема оседания (седентеризации) алано-болгарского населения Днепро-Донского междуречья в хазарское время (конец VIII - начало X вв.)

 

 

Основными этносами, образовавшими салтово-маяцкий массив на правобережье Дона и в районе Северского Донца и его притоков, были переселившиеся с Северного Кавказа аланы, а также вошедшие в состав Хазарского каганата после 679 г. протоболгарские племенные группы. В течение 150-200 лет аланы и протоболгары были близкими соседями, носителями одной материальной культуры и находились в контексте политики одного раннегосударственного образования [Новосельцев 1990, с. 196-211]. Очевидно, что все это привело к развитию сложных и многогранных процессов этнического и социального взаимодействия, которые по сегодняшний день привлекают внимание специалистов, вызывая различные оценки и суждения [Аксенов, Тортика 2001, с. 191-218]. В данном случае предпринимается попытка реконструкции этносоциальной структуры протоболгарской части салтово-маяцкого населения с позиций переосмысления некоторых методологических положений советской исторической науки, в частности теории «стадий» кочевания и неизбежности «седентеризации»оседания [Плетнева 1982] кочевых обществ.

 

Протоболгары, входившие в Состав Хазарского государства и являвшиеся носителями салтово-маяцкой культуры, по всей видимости, с большей легкостью, чем аланы, подвергаются ассимиляции. Это типично для кочевников евразийских степей. В кочевой истории известно много примеров, когда этно-социальные родоплеменные организмы - племена или союзы племен - на короткий срок объединялись, потом распадались и входили в состав новых объединений [Аксенов, Тортика 2001, с. 198]. Как уже отмечалось выше (параграф 1.1.), для протоболгар в течение раннесредневековой истории эта перманентная смена форм их политической принадлежности была нормой [1].

 

 

1. В VI в. они образовывали родственные, но постоянно враждующие племенные союзы кутригуров и утигуров. Затем оба союза потеряли политическую самостоятельность и вошли в состав Западно-тюркского (утигуры около 576 г. и до 630 г.) и Аварского (кутригуры после 570 г. и до 630 г.) каганатов. После 630 г. протоболгары освобождаются и создают самостоятельную кочевую политию (конфедерацию) - Великую Болгарию Кубрата, в которой политическое преобладание получил ханский род оногундуров. После 768 г. и до конца IX, а, местами, возможно, и до середины X в. значительная часть протоболгар, входивших в состав Великой Болгарии, подчиняется хазарам [Генинг 1989; Димитров 1987].

 

111

 

 

Лишение привычной пастбищной базы и скота в результате хазарского завоевания степей Восточной Европы (кочевники всегда отнимали скот у побежденных), местами как в Придонечье, так и в Крыму, приводит к оседанию каких-то протоболгарских семей или родовых групп. На этот процесс неоднократно обращали внимание: С.А. Плетнева [Плетнева 1967; Плетнева 1982; Плетнева 1999], A. B. Гадло [Гадло 1971б], К.И. Красильников [Красильников 1981],

 

B. К. Михеев [Михеев 1985] и др. В результате в оседании раннесредневековых кочевников Восточной Европы была определена константная историческая закономерность, и весь ход исторического развития кочевых обществ рассматривался как поступательное (линейное) движение от полного (таборного, по С.А. Плетневой [Плетнева 1982, с. 17-20]), кочевания к полуоседлости и затем полной оседлости [1]. Этот процесс рассматривался в советской исторической науке как проявление прогресса в кочевой среде.

 

 

1. Достаточно полный обзор работ по этой тематике к настоящему времени можно найти в статье Е.П. Бунятян [Бунятян 1994, с. 73-101], которая предлагает строить типологии кочевого хозяйства на основе его технологических признаков. По ее мнению, существующие к настоящему времени типологии кочевого хозяйства, представленные в работах Г.Н. Симакова [Симаков 1982, с. 67-75], Д.Б. Еремеева [Еремеев 1977, с. 3-13], Т.А. Жданко [Жданко 1968, с. 274-281], Б.В. Андрианова [Андрианов 1985], A.B. Гадло [Гадло 1971, с. 61-75], Г.Е. Маркова [Марков 1981, с. 83-94] и других авторов, имеют ряд недостатков формально-логического и конкретного характера. Как правило, эти недостатки связаны с тем, что при создании претендующих на универсализм типологий многие авторы использовали какой-то локальный этнографический материал, оценивали не столько хозяйство, сколько общество, выделяли отдельные типы на основе разных наборов критериев. В результате многие из существующих типологий на самом деле таковыми не являются, носят описательный характер, непригодны для оценки кочевого хозяйства вообще, их сложно применять при реконструкции хозяйственных моделей, основанных на изучении археологического материала.

 

Если использовать предложенную Бунятян Е.П. схему классификации и типологии скотоводства, то в настоящей работе будет рассматриваться хозяйство, которое характеризуется экстенсивным кочевым скотоводством с круглогодичным пастбищным содержанием скота [Толыбеков 1971, с. 50-51] и регулярными сезонными перегонами (термин перекочевки кажется более удачным - А.Т.) с зимних на весенние, летние и осенние пастбища. Именно такой тип хозяйства воспроизводился большинством известных кочевых народов и воспринимался оседлыми соседями, авторами письменных источников как соответствующий образу жизни кочевника. Так вели свое хозяйство и строили свой образ жизни сюнну и гунны, протоболгары, печенеги, гузы, половцы, монголы, калмыки, ногайцы, казахи и т.д. [Кумеков 1972, с. 89; Тортика 1999, с. 17; Федоров-Давыдов 1966, с. 198-199]. В то же время, как совершенно верно писал Г.Е. Марков, отнесение к числу кочевников только «чистых» скотоводов лишено основания. Хозяйство кочевников всегда комплексно. Но при этом в хозяйственном комплексе одни виды деятельности занимают подчиненное положение, тогда как другие дают основные средства к существованию, определяя собой хозяйственный тип. Так, у кочевников, на разных этапах их истории и в разных местах, земледелие, торговля, ремесло, сопровождение караванов, грабеж и т.д. играли то большую, то меньшую роль. Но основу их существования всегда составляло экстенсивное скотоводство в условиях сезонных перекочевок [Марков 1976, с. 9].

 

112

 

 

В этой связи следует отметить, что закономерный характер перехода к оседлости экономически здоровых и состоятельных в военном отношении кочевых народов вызывает сомнения. Кочевники, владевшие степями и выпасавшие там скот, сохраняли неизменным свой образ жизни и способ ведения хозяйства в течение столетий. В целом, степи Евразии формируют условия [Савицкий 1997, с. 342; Christian 2000, р. 4-18], в которых кочевой быт и кочевое хозяйство воспроизводятся, несмотря на пестроту сменявших друг друга народов, по крайней мере, три тысячи лёт [Курочкин 1994, с. 51-57; Руденко 1961, с. 3; Трубецкой 1997, с. 214; Хазанов 1975, с. 10; Saunders 2001, р. 9-14], создавая постоянно присутствующий в истории оседлых соседей фон своего рода кочевой «цивилизации» [1] [Тортика 2002, с. 103-111].

 

 

1. Термин цивилизация применяется в данном случае с определенной степенью условности, в кавычках. Эта условность и эти кавычки являются данью тем определениям цивилизации и цивилизованности, которые приняты в современной исторической науке. Тем не менее, нельзя отрицать самостоятельных достижений кочевого мира в хозяйственной сфере, военном деле, бытовой и духовной культуре, его особых и порой весьма эффективных форм государственности [Бартольд 1964, с. 27; Бартольд 1968, с. 187-192]. Кочевники оказались способны и к созданию собственной письменности, ярким примером которой являются орхоно-енисейские рунические надписи. Только крайние проявления европоцентризма заставляют современных западных исследователей видеть в кочевниках лишь варваров, «толпящихся в прихожей цивилизации», вечных проводников и перевозчиков товаров, которые лишь вследствие засухи или демографического подъема покидали свои пастбища и вторгались к оседлым соседям. Оказывается, что полная событий, падений и взлетов история кочевых народов, это всего лишь «...исключительный случай длительного паразитизма...» [Бродель 1986, с. 112]. Очевидно, что это не так и что кочевой мир являл собой самодостаточную и самостоятельную целостность, прежде всего в экономическом отношении. Кочевое хозяйство с избытком обеспечивало все необходимые жизненные потребности рядового члена кочевого общества [Тортика, Михеев 2001, с. 141-161]. Если оседлые соседи и оказывали культурное влияние на кочевников, то и кочевники неоднократно оказывали влияние на оседлые государства, причем не только в форме военного давления на них [Бартольд 1968, с. 238-252]. Китай, Иран, Византия, Киевская Русь и отдельные Древнерусские княжества были заинтересованы в торговле с кочевыми народами, покупали у них скот и продукты скотоводства, рабов, вступали с ними в поенные союзы, заимствовали слова их языка, элементы одежды, вооружение и тактику ведения боевых действий.

 

Критике европоцентристского подхода в отношении истории кочевых народов немало внимания уделили основатели «евразийства» Н.С. Трубецкой и П.Н. Савицкий. Так, например, Н.С. Трубецкой подчеркивал, что «...кочевники, как сильно отличающиеся по своему быту от современных романогерманцев, на эволюционной лестнице всегда помещаются ниже оседлых народов» [Трубецкой 1997, с. 70]. П.Н.Савицкий отмечал, что «...в науке, имевшей до сих пор дело с кочевым миром, по понятным причинам, преобладали окраинолюбивые мотивы: ведь эта наука создана окраинными народами. ...Это приводило и к тенденциозности. Придавалось преувеличенное значение (Sic! - А.Т.) культурной зависимости степного мира от периферийных стран, в особенности западных и южных; без достаточных оснований все и вся в степном укладе возводилось к периферическим влияниям (иными словами, игнорировалось качество кочевой среды как самостоятельного исторического мира)...» [Савицкий 1997, с. 359-360].

 

113

 

 

Оседают же, на самом деле, в рамках традиционного кочевого хозяйства, только бедняки [Федоров-Давыдов 1966, с. 199-200], потерявшие скот [1] и пастбища. Это - всегда незначительная часть населения. Оседают кочевники, потерпевшие военное поражение, ограбленные, лишенные скота, вытесненные из степей более могущественным противником [Тортика 2002]. Именно это и произошло, по всей видимости, с протоболгарами Придонечья, Приазовья и Крыма, и данный пример объясняется не воздействием некой внутренней закономерности стадиального характера, а является результатом развития конкретной исторической ситуации, связанной с военной активностью хазар и созданием Хазарского каганата.

 

 

1. А. Харузин, на материалах казахов Букеевской орды (конец XIX в.), констатирует, что «...падеж скота происходит, главным образом, от болезней (сибирской язвы и, особенно, чумы), далее, от бескормицы и снежных бурь (буранов)...» [Харузин 1889, с. 187].

 

114

 

 

Необходимо напомнить, что для советских ученых, пытавшихся создать какие-то обобщенные картины исторического развития, возможности формулировки исторической концепции, как правило, ограничивались общепринятыми и обязательными марксистскими построениями, носившими «однолинейный» прогрессистский характер. Поэтому, при всем желании быть объективными, даже лучшие представители отечественной науки мыслили в контексте марксистской схемы [1] и, временами, несколько упрощенно трактовали

 

 

1. Для советской исторической науки характерно постоянное внимание к проблемам социального развития кочевников. По этой причине большая часть литературы теоретического характера по кочевниковедческой тематике почти всегда связана с изучением общественного устройства, попытками объяснить его с позиций формационной схемы, найти ему место в этой схеме. Обилие точек зрения и аргументов по этому поводу, появлявшихся с 1920-х по 1990-е. гг., свидетельствует если не о нерешаемости, то о чрезвычайной запутанности этого вопроса. Вероятно, его перманентная неразрешенность является результатом нахождения в методологическом тупике, связанном с вульгарной трактовкой положений марксистской политэкономии и социологии, с очевидной односторонностью такой позиции. Большое влияние на решение проблемы кочевого феодализма, собственности на средства производства в условиях традиционного кочевого общества, наличии классов и формах эксплуатации оказывали господствующая коммунистическая идеология и политическая ситуация в СССР. Практически каждая статья 30—50-х гг. начинается с «правоверных» высказываний в пользу классиков марксизма-ленинизма, едких выпадов в сторону буржуазных ученых, жестких обвинений советских исследователей, неправильно понимающих положения исторического материализма. Таким образом, сугубо научная проблема в это время могла быть превращена в идеологическую и политическую. Связано это было с тем, что многочисленные кочевые народы, доставшиеся СССР от Российской империи, также как и все остальное население государства должны были участвовать в строительстве социализма. Поскольку «классики марксизма» не предусмотрели в своих работах возможность перехода к социализму сразу из состояния первобытнообщинных отношений, необходимо было доказать наличие классового общества у кочевников, эксплуатации, несправедливости по отношению к большинству рядовых производителей, их недовольство существующим положением вещей. Все эти многочисленные категории угнетаемого населения должны были стать опорой советской власти в условиях кочевого хозяйства и были призваны поддерживать и осуществлять социалистические преобразования в жизни своего народа (казахского, киргизского, тувинского и т.д.). Необходимость колхозного строительства и построения социализма привели к формированию ставшего общепринятым представления о примитивности кочевой жизни, ее застойности и консервативности. Поскольку, исходя из принципов социалистического интернационализма, все народы равны и одинаково талантливы, то и в кочевом хозяйстве начали искать прогресс, который однозначно был определен в тенденции к оседанию и занятию земледелием или ремеслами. Это же привело к поиску и определению стадий в кочевом хозяйстве, неизбежно завершающихся оседлостью. В такой ситуации представители кочевых народов, отстаивающие свой традиционный образ жизни, обвинялись в буржуазном национализме (хотя до создания собственной буржуазии и соответственно капиталистических отношений даже по традиционной схеме исторического материализма всем этим, народам было еще очень далеко) и преследовались как реакционеры и враги советской власти. В исторических же работах остро обсуждался вопрос о наличии собственности на землю как основное средство производства, от решения которого зависело выделение класса эксплуататоров и форм эксплуатации, определение способа взимания и формы феодальной ренты [Тортика 1999, с. 11].

 

115

 

 

историческое развитие кочевых народов, входивших в состав Хазарского каганата.

 

Здесь, вслед за А.М. Хазановым, можно признать, что «идеология поставила советских ученых перед неразрешимой проблемой: как доказать, что кочевники развивались в направлении более сложных социально-экономических систем» [Хазанов 2002, с. 46]. В то же время, следует отметить, что еще в 1967 г. С.А. Плетнева в результате объективного научного анализа археологического материала локальных вариантов СМК, пришла к выводу, что, в течение всего времени существования культуры, у оставившего ее населения существовали параллельно самые разнообразные хозяйственно-культурные типы [1] [Плетнева 1967, с. 180-190]. Именно эта идея,

 

 

1. Такие ХКТ (три варианта), существующие в условиях аридной зоны и основанные на кочевом или полукочевом скотоводческом хозяйстве, выделяет С.И. Руденко [Руденко 1961, с. 3-4]. По его мнению, детальное ознакомление с бытом скотоводческих племен Азии, свидетельствует о том, что в огромном большинстве они вели полукочевой образ жизни. Последний обуславливался составом стад и имущественной дифференциацией [Руденко 1961, с. 5]. Г.А. Федоров-Давыдов также выделяет три основные «формы» кочевого хозяйства. Две из них он квалифицирует как «полукочевые» и считает, что именно эти «варианты» были наиболее распространенными в среде поздних кочевников Восточной Европы [Федоров-Давыдов 1966, с. 198-199]. С.С. Сорокин, в свою очередь, выделяет пять подобных ХКТ [Сорокин 1961, с. 28-29]. Такое же количество типов (пять), хотя и с иной их характеристикой, насчитывает А.М. Хазанов [Хазанов 1975, с. 11]. Все это приводит к выводу о том, что одновременное существование многочисленных типов скотоводческого хозяйство с разным составом стада, различной степенью оседлости или полным ее отсутствием, свидетельствует, скорее, не о наличии «стадий» и эволюции кочевого хозяйства, а о разнообразных природных условиях и исторических обстоятельствах, в которых складывались и развивались те или иные ХКТ.

 

116

 

 

как представляется, является наиболее продуктивной и может быть положена в основу современной трактовки причин социального, экономического и этнического разнообразия, отмеченного исследователями в среде носителей СМК.

 

Как уже было отмечено выше, закономерный и поступательный характер процессов оседания населения лесостепного Подонья-Придонечья опровергается и результатами археологических исследований памятников этого региона. В этом отношении наиболее показательны, как представляется, данные об уровне и структуре хозяйства населения, а также о характере традиций домостроительства лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры.

 

Исходя из материалов, опубликованных И.И. Ляпушкиным [Ляпушкин 1958, с. 97-105], В.Д. Белецким [Белецкий 1959, с. 40134], С. А. Плетневой [Плетнева 1967; Плетнева 1999], А.З. Винниковым [Винников 1984], Г.Е. Афанасьевым [Афанасьев 1987; Афанасьев 1993] и др., можно констатировать, что жилища на исследованных археологами селищах лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры VIII - X вв. представлены разнообразными и разнотипными постройками: так называемыми «юртообразными», углубленными в материк; наземными, слегка углубленными в материк; полуземляночными - с очагом посредине или печкой, расположенной в углу; жилищами с конструкцией промежуточной между полуземлянкой и наземной постройкой. Все эти постройки, по мнению С.А. Плетневой, являются отражением определенных эволюционных этапов в развитии жилища у населения, идущего по пути от кочевания к оседлости [Плетнева 1967, с. 70]. Однако, как отмечает тот же автор, пока нет данных для установления хронологических этапов развития жилища. Все названные выше типы жилых построек, как Дмитриевского поселения, так и Маяцкого селища, по всей видимости, сосуществовали. Одни из них - «юртообразные» - являлись, по мнению С.А. Плетневой и A.3. Винникова, отражением каких-то кочевых традиций в жизни аланского населения лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры, другие - полуземлянки, по представлениям тех же авторов, свидетельствуют об оседлости основной массы населения.

 

117

 

 

Кроме относительной хронологии построек разного типа, существовавших, как было отмечено выше, одновременно, идею об эволюции салтовских жилищ из «юртообразных» в полуземляночные или наземные стационарные постройки опровергает внимательное изучение конструктивных особенностей самих т.н. «юртообразных» построек. В классическом понимании этого термина юрта - это сборно-каркасное жилище, состоящее из плетеной или решетчатой основы, жердей, подпирающих кровлю, и войлочного (либо какого-то иного, например, из шкур или тканей) покрытия [Нечаева 1975, с. 7-49; Вайнштейн 1976, с. 42-63]. Подобные юрты появляются у кочевников Евразии уже в период существования Тюркских каганатов в VI-VII вв. Следовательно, в хазарское время такой тип жилища был хорошо известен кочевникам, в том числе и тем, что обитали в степях Восточной Европы. Такая юрта не оставляет следов в культурном слое и ее конструкция не может быть прослежена археологически [1].

 

Как совершенно верно отметил B.C. Флеров, «юртообразные» постройки в строгом смысле слова юртами, конечно же, не являются [Флеров 1996, с. 6]. Судя по наличию во многих из этих построек котлованов, постоянных очагов, столбов, являвшихся основой конструкции стен, поддерживавших кровлю и врытых в материк на несколько десятков сантиметров, эти жилища однозначно относятся к числу стационарных. Вероятно, у алан, в период их жизни в предгорьях Кавказа, такой тип постройки выполнял функции временного

 

 

1. Хорошее представление об этом дает описание калмыцкой юрты, выполненной И.И. Лепехиным около 1769 г.: «...Весь их дом состоит в кибитке, войлочной постели, котле и двух или трех кожаных узкогорлых ведрах. Кибитки свои делают из звенчатых решеток, которые, будучи розтянуты, цилиндрическую представляют фигуру. Через каждый узел решетки ставят изогнутые шестики вышыною аршина в два и с лишком, которые укрепляются вверху в деревянном круге, на котором проверчены дыры по числу палок. Круг связывается выпуклистым крестом для твердости. И так, когда круг наденется на палки, то верх кибитки представляет полушароватую фигуру. Снаружи цилиндр кибитки окутывают или войлоком в зимнее время, или рогожею, сделанною из тростника; а полушар кибитки всегда одевается войлоком. Сверх онаго войлока отверстие круга покрывается другим войлоком, разрезанным на четыре полы, который им служит вместо трубы.... Посреди кибитки ставят они таган, служащий им вместо печи. На нем они варят свою пищу, на нем они и топят, а дым проходит в отверстие верхнего круга...» [Записки путешествия ... 1821, с. 234].

 

118

 

 

жилища на отгонных пастбищах или был местом обитания бедных семей. Наиболее скептическое отношение к выделению юртообразных построек у носителей аланского варианта СМК высказал Г.Е. Афанасьев [Афанасьев 1987, с.40-52]. В частности, у него вызывало сомнение определение отдельных построек Маяцкого городища и как юртообразных, и как жилых. Так, па его мнению, наземная постройка № 1, которую C.A. Плетнева считала юртой, не имеет очага и вообще не может считаться жилой [Афанасьев 1993, с. 74].

 

Наиболее ярким примером того, что подобные жилища могут быть связаны с местом обитания (зимником) представителей кочевой (тюрко-болгарской или собственно хазарской) родовой группы, является Правобережное Цимлянское городище. Однако этот памятник находится в степной зоне, и не может быть напрямую связан с лесостепным вариантом СМК. В то же время существование подобных зимовок и наличие на них стационарных жилищ совсем не обязательно свидетельствуют о процессе оседания кочевников. Богатый представитель кочевого подразделения - бай или хан - был типичным кочевником. Вся организация жизни его аила [Плетнева 1982, с. 37-38], состав стада, маршрут перекочевок, менталитет и этнопсихология представителей кочевой группы были, сформированы в условиях кочевого хозяйства [1] и направлены на

 

 

1. Яркий пример кочевой этнопсихологии, системы ценностей, характерной для представителей кочевого мира, приводит австрийский барон Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о Московитских делах». Путешествуя по Восточной Европе в первой четверти XVI в. (первая поездка в Москву - 1516 г., вторая - 1525 г.) он сталкивался с различными народами, в том числе и с ордынскими татарами. Общаясь с ними, Герберштейн записал поговорку, которая свидетельствует о крайнем пренебрежении оседлостью, оседлым образом жизни и связанными с ними занятиями. Татары, Писал Герберштейн, «...не остаются долго на одном месте, считая за сильное несчастие долго пребывать на одном и том же месте. Поэтому иногда, рассердившись на детей и призывая на них тяжкое несчастие, они обычно говорят им: «Чтоб тебе, как христианину, оставаться всегда на одном месте и нюхать собственную вонь». Поэтому, стравив пастбища в одном месте, они переселяются в другое, со стадами, женщинами и детьми...» [Герберштейн 1908, с. 143-144]. В третей четверти того же столетия Россию и сопредельные страны четыре раза посетил англичанин Антон Дженкинсон (с 1557 по 1571 гг.). Он ездил из Москвы в Бухару и далее, видел кочевников, описывал их жизнь и нравы. В данном контексте интересны его наблюдения над ногайцами восточноевропейских степей: «...Зерен они не едят вовсе и не употребляют хлеба; смеются за это над христианами, презирая нашу крепость, они говорят, что мы живем едой верхушек трав и пьем из них же выделанные напитки; чтоб достич их силы и крепости рекомендуют есть много мяса и пить молоко» [Известия англичан... 1884, с. 38].

 

119

 

 

поддержание его стабильности [Григорьев 1875, с. 4; Тортика 2001, с. 276]. Большую часть года эти кочевники проводили на степных и лесостепных маршрутах, выпасая свои стада и только зимой, когда подвижный образ жизни становился невозможным, они останавливались на стационарных зимниках в поймах рек или на берегах морей. Весной, как только начинал таять снег, Они возобновляли свое кочевание, которое продолжалось до поздней осени. Иначе вести кочевое хозяйство в условиях Восточной Европы, с ее холодными зимами и обильными снегопадами, было просто невозможно [Тортика, Михеев 2001, с. 141-161].

 

Изучение хозяйственных построек лесостепных памятников салтово-маяцкой культуры, опубликованных археологами [Ляпушкин 1958, с. 97-105; Плетнева 1967, с. 65-67; Плетнева 1989, с. 4460; Плетнева 1999, с. 24-36; Винников 1984, с. 124; Афанасьев 1993, с. 65-79; Приходнюк 2001, с. 89], свидетельствует, что оставившее их население имело достаточно долгие традиции оседлой жизни и устойчивые строительные навыки. Постройки были весьма разнообразны, но при этом делились на ряд вполне устойчивых типов, имеющих свои особенности как по форме и конструкции, так и по функциональному назначению. Разнообразие и специализация функций раскопанных построек указывают на сложность и развитость хозяйственной деятельности, на высокий уровень развития традиционной строительной культуры. Население салтовских памятников было хорошо обеспечено удобными и надежными помещениями для содержания скота, хранения инвентаря, зерна и иных продуктов питания, выполнения ремесленных работ и т.д. Это подтверждает выводы археологов о существовании у носителей лесостепного варианта СМК комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства, включавшего в себя пашенное земледелие [Колода, Горбаненко 2004, с. 176] и придомное скотоводство со стойловым [Пашкевич, Горбаненко 2004, с. 234], по крайней мере, в зимнее время, содержанием скота [Ляпушкин 1958, с. 126—132; Михеев 1985, с. 25-27]. Изучение хозяйственных построек, в частности гончарных мастерских, позволяет говорить о процессе

 

120

 

 

выделения и специализации отдельных ремесел (в первую очередь, гончарного), происходившем среди населения салтовской культуры. Все это в очередной раз указывает на то, что оседание (седентаризация) для основной части населения лесостепи не было тем фактором, который бы объяснял проходившие там социальные, экономические и культурные процессы.

 

В этом отношении весьма показателен анализ раннесредневековых юртообразных построек Восточной Европы, проведенный B.C. Флеровым [1] [Флеров 1996]. В его работе, важной для понимания этнокультурной ситуации, складывавшейся на границе между степью и другими регионами (лесостепью, горами) в хазарское время, собраны и описаны практически все доступные для изучения постройки такого типа. Заслуживает внимания терминологическая точность автора, поскольку все рассмотренные жилища - это именно юртообразные постройки, а не юрты. Они не имели решетчатого каркаса и носили стационарный характер. Также очевидно, что такие постройки могли быть только переходным типом жилья, возникающим в разных местах у оседающих кочевников при особых обстоятельствах и в особом этнокультурном окружении. Отсутствие выработанных строительных стандартов и навыков, безусловно, повышало уровень воздействия субъективного фактора, то есть личных представлений владельцев о будущей конструкции постройки.

 

На данный момент археологические характеристики особенностей юртообразных построек, предложенные B.C. Флеровым, представляются практически исчерпывающими [Флеров 1996, с. 57-60]. В то же время, на основе введенных им в научный оборот материалов, можно попытаться реконструировать и социальные процессы, приведшие к оседанию кочевников и появлению тех или иных юртообразных построек, известных археологам. Как представляется, эти процессы могли иметь неоднородную природу, будучи обусловленными различными причинами и историческими условиями. Таким образом, имел место не единый процесс «великого оседания» [Флеров 1996, с. 59], а ряд локальных оседаний, проявления которых должны дифференцироваться.

 

 

1. См. также работы С.А. Плетневой [Плетнева 1967, с. 57], О.М. Приходнюка [Приходнюк 2001, с. 89] и т.д.

 

121

 

 

Общий взгляд на все описанные в работе B.C. Флерова юртообразные постройки позволяет говорить, как минимум, о трех различных социальных (в широком смысле) процессах, результатом которых стало появление юртообразных жилищ на территории Восточной Европы от Волги до Дуная. Первый, наиболее очевидный, наблюдается в Дунайской Болгарии, после переселения туда орды Аспаруха. Второй, как представляется, имел место у общин, подобных той, что проживала на Правобережном Цимлянском городище. Третий представлен на широкой территории вдоль границы степи и лесостепи от Дона до Днепра, он также фиксируется археологами в предгорьях Крыма и Северном Причерноморье.

 

В первом случае оседание было обусловлено военным поражением протоболгар орды Аспаруха от хазар, тем, что они покинули степи и были вынуждены поселиться в новых для них условиях среди оседлого славянского населения. Кочевать больше было негде, значительная часть скота была потеряна во время бегства от хазар (брошена, отобрана передовыми хазарскими отрядами или погибла во время длинных перегонов, когда не было возможностей для осуществления полноценного выпаса животных, отдыха, водопоя и т.д.). В результате вынужденно протоболгары переходят к оседлому образу жизни и оседлым формам хозяйства. Следует подчеркнуть, что, несмотря на это, на территории Добруджи еще длительное время, около ста лет (четыре поколения!) сохраняются остатки кочевых традиций [Флеров 1992, с. 213]. Очевидно, что говорить о закономерном, связанном с существовавшими в кочевом обществе внутренними предпосылками, характере оседания здесь не приходится.

 

Во втором случае, вероятно, речь идет о зимнике относительно небольшого кочевого подразделения, располагавшемся на территории Правобережного Цимлянского городища [Плетнева 1967, с. 69]. Этнографические параллели свидетельствуют о том, что на зимниках, помимо временных юрт, вполне могли существовать и долговременные стационарные жилища, с характерными для кочевников особенностями архитектуры, так хорошо отслеженными С.А. Плетневой и B.C. Флеровым на Правобережном Цимлянском городище. Возможно, что отмеченное B.C. Флеровым изобилие лунок и ямок на полу юртообразных жилищ Правобережного Цимлянского городища [Флеров 1996, с. 16-18] является признаком кочевой жизни их обитателей, которые ежегодно, возвращаясь в конце

 

122

 

 

осени после перекочевок на зимник, вновь обустраивали и подправляли свои зимние дома, меняли или укрепляли опоры стен и кровли, вновь устанавливали требующие специальной опоры предметы интерьера (трехногие столики, лежанки и т.д.).

 

Казахские баи и ханы в XVIII - XIX вв. оставляли на зимниках зависимых работников [1] - «младших родственников» [Руденко 1961, с. 14-15], которые не имели своего скота и поэтому не могли кочевать самостоятельно. В течение года они жили на зимнике, поддерживали в порядке находившиеся там постройки, собирали топливо, заготавливали на зиму корм для молодняка, иногда немного занимались земледелием [2] или рыбной ловлей. При этом

 

 

1. Различные категории зависимости и наличие зависимых работников в хозяйствах кочевых баев, нойонов, зайсангов, манапов, беков и ханов фиксируют источники начиная с эпохи раннего средневековья и заканчивая концом XIX - началом XX в. По этому поводу см. работы А.Н. Бернштама [Бернштам 1946, с. 115-129], В.Я. Владимирцова [Владимирцов 1934, с. 158-172], А.М. Хазанова [Хазанов 1975, с. 139-151] и т.д. Очень часто такими зависимыми работниками, обслуживавшими нужды большого богатого хозяйства, становились дальние родственники владельца. Бели они и не были родственниками, то со временем, через одно два поколения становились как бы младшими членами рода, обреченными на всю жизнь работать на «старших» его членов. Мужчины пасли скот, седлали коней, рубили дрова, резали и разделывали забитых животных. Женщины собирали топливо, убирали в юрте, готовили еду, нянчили детей, обрабатывали молочные продукты и т.д. Положение этих людей было крайне бесправным, они часто не имели своего жилья, женились с разрешения хозяина, не получали регулярной платы и работали только за еду [Потапов 1947, с. 12-14].

 

2. Земледелие у кочевников могло быть совершенно не связано с оседанием и оседлым образом жизни, иногда целые кочевые орды имели поля, засеянные пшеницей, и при этом продолжали кочевать большинством своего численного состава. О такой свойобразной, кочевой форме земледелия, практиковавшейся ордынцами, по крайней мере, во второй половине XV в. рассказывает венецианский дворянин, купец и путешественник Иосафат Барбаро: «...B исходе февраля месяца по всей орде громогласно возвещают желающим делать посев, дабы они заблаговременно приготовили все, для того нужное; ибо в такой-то день марта предположено отправиться к такому-то месту, для посева избранному. Вследствие сего объявления, все желающие немедленно делают приготовления свои; насыпают семянный хлеб на повозки и отправляются с рабочим скотом, женщинами и детьми, или только с частью своих семейств к назначенному месту, которое обыкновенно бывает не далее двух дней пути от пункта, где находилась орда во время возвещения приказа о посеве. Тут остаются они до тех пор, пока вспашут землю, посеют хлеб и окончат полевые работы, и потом уже возвращаются назад в орду. Между тем Хан, подобно матери семейства, отпустившей детей своих порезвится и беспрестанно издали наблюдающий за ними, все кружиться около засеянного поля, останавливаясь то там то сям, - никогда не удаляясь от онаго далее четырех дней пути. Когда же хлеб созреет, то все желающие, как сеятели, так равно и покупатели, отправляются туда для жатвы; с повозками, волами, верблюдами и со всем нужным, как бы на собственную мызу. Почьва земли у них весьма плодородная. Пшеница очень крупна зерном и нередко родится сам-пятьдесят, а просо сам-сто. Иногда жатва бывает так обильна, что не знают, куда деваться с хлебом, и часть его по необходимости оставляют на месте...» [Библиотека иностранных... 1836, с. 36-37]. При таком богатом урожае ордынцы практиковали земледелие далеко не каждый год, совершая иногда пропуски между посевами в 11 лет, а на вопросы о том, что они будут есть, отвечали - «а мясо на что» [Библиотека иностранных... 1836, с. 38]. Таким образом, кочевники в очередной раз демонстрировали свою независимость от продуктов земледелия, тот факт, что традиционное кочевое хозяйство давало им все необходимое для жизни.

 

123

 

 

хозяйственно-культурный облик всей группы, которой принадлежал данный зимник, оставался сугубо кочевым [1], а оседлость вызывала только презрение. При первой же возможности находившийся на зимнике работник с радостью возвращался к кочевому образу жизни [2] [Толыбеков 1971, с. 118-125; Хазанов 1975, с. 151].

 

В описанном случае ситуация усугублялась наличием крепости, возведенной по приказу хазар какими-то гораздо более профессиональными строителями, нежели ее обитатели. Данное кочевое подразделение, по всей видимости, несло военную службу, связанную, скорее всего, с контролем над речным путем по Дону (иначе, зачем была построена крепость?). Необходимость постоянного

 

 

1. Точно также и северные туркмены в конце XIX - начале XX в. могли вести, в целом, кочевую жизнь, иногда занимаясь и земледелием. Часть семей могла кочевать со скотом, а часть обрабатывала землю. Некоторые семьи, в зависимости от складывавшихся обстоятельств, часто возвращались от земледелия к скотоводству и кочевой жизни, и обратно [Марков 1961, с. 149, 192]. Следует, впрочем, иметь ввиду, что к этому времени туркмены располагали меньшим, по сравнению с прошлыми временами, количеством скота. Беспрерывные войны, межплеменные столкновения и другие события туркменской истории XIX в. привели к дальнейшему сокращению поголовья скота и увеличен степень оседлости населения [Марков 1961, с. 194].

 

2. А.М. Хазанов отмечает, что у туркмен и южных групп казахов в XIX в. кочевники, лишившиеся скота, оседали на землю, а разбогатевшие земледельцы нередко обзаводились скотом и переходили к кочеванию [Хазанов 1975, с. 13].

 

124

 

 

пребывания кочевников (гарнизона и, вероятно, членов их семей) в крепости могла стать причиной вынужденного и временного оседания. Говорить о закономерном процессе седентеризации и здесь, по всей видимости, не приходится.

 

Самым сложным для объяснения представляется третий случай. Речь идет о том, что в разных местах Восточной Европы, как правило, на границе степей, в лесостепи или предгорьях, начиная где-то с конца VII в. и примерно до середины IX в. появляются следы перехода кочевников к оседлому или полуоседлому образу жизни. Следы эти весьма малочисленны. Если говорить об общепризнанном эпицентре седентеризации в хазарское время, Подонье-Придонечье, то здесь обнаружено, за исключением уже рассматривавшегося Правобережного Цимлянского городища (49 построек), удивительно мало юртообразных жилищ (если не считать Саркела) не более двух десятков [Флеров 1996, с. 8-27], которые и являются наиболее важным свидетельством оседания. Как правило, это единичные постройки, расположенные на памятниках, оставленных какими-то иными, явно оседлыми группами населения - антами, славянами или аланами. Даже если предположить, что не все уже раскопанные постройки опубликованы и что со временем их будет известно гораздо больше, все равно их количество явно не соответствует тем масштабам «великого оседания», которые предполагаются в этом регионе.

 

Анализ юртообразных построек Саркела [Белецкий 1959, с. 66-74], как и причин оседания оставившего их населения, связан с решением проблемы возникновения городов в кочевых государствах, подобных Хазарскому каганату [Плетнева 1996, с. 40; Плетнева 2002, с. 117-118]. Эта задача выходит за рамки настоящей работы и требует отдельного исследования. Можно только предположить, что в Саркеле оседали и строили юртообразные жилища лишенные возможности заниматься скотоводством обедневшие кочевники.

 

Появление стационарных грунтовых могильников, как представляется, далеко не всегда может рассматриваться в качестве признака оседлости оставившего их протоболгарского населения. Такой вывод может быть сделан только после комплексного изучения могильника и связанного с ним селища. Сами по себе могильники могли появиться в результате обитания на той или иной территории собственно кочевых групп. Факт их возникновения свидетельствует

 

125

 

 

только о том, что кочевники достаточно хорошо освоили данный регион [Хазанов 1975, с. 59-60]. В результате у них появились определенные маршруты кочевания и пункты остановок, которые, при условии сохранения мира в степи (а так и было в хазарское время до появления венгров и печенегов в междуречье Днепра и Дона), могут не меняться на протяжении жизни нескольких поколений. Наиболее важными для любых кочевников были места зимников, где они, в условиях Восточной Европы, проводили от трех до четырех месяцев в году, здесь они, как правило, и устраивали свои некрополи. Бели кочевник умирал вдали от зимника во время сезонных перекочевок, его могли несколько месяцев возить по степи для того, чтобы похоронить на родовом кладбище. Такой обычай зафиксирован, например, у казахов и туркмен еще в XVIII - XIX вв. Часто и вещевой материал могильников свидетельствует о сохранении кочевой культуры и кочевого образа жизни (Нетайловский могильник, могильник у с. Красная. Горка [Михеев 1990, с. 45-52], Сухая Гомольша [Михеев 1986, с. 158-173] и т.д.).

 

Таким образом, исходя из археологических данных, можно говорить о том, что оседали отдельные семьи или очень небольшие родовые группы. Они, как правило, очень бедны, находятся на уровне элементарного воспроизводства собственной жизни и хозяйства (минимум находок, простая легшая керамика в заполнении построек, бедные погребения). Если использовать этнографические параллели, то подобное оседание, как уже отмечалось выше, связано с потерей скота отдельными кочевыми семьями (в силу разных причин - джут, эпизоотия, баранта) и, соответственно, с потерей возможности вести кочевой образ жизни [Федоров-Давыдов 1966, с. 200; Хазанов 1975, с. 13-14]. Подобное перманентное оседание обедневших кочевников на границах степей было результатом своего рода естественного отбора в экстенсивном кочевом скотоводстве и никогда не вело к оседанию всего этноса, большинство представителей которого продолжало успешно вести кочевое хозяйство. Для таких кочевых групп подобное оседание также имело вынужденный характер. Они рассматривали свое оседлое состояние как временное и неблагополучное, и, как только появлялась такая возможность, переходили к кочеванию [Хазанов 1975, с. 151].

 

В условиях хазарского господства положение зависимых протоболгарских кочевых групп в степи между Доном и Днепром усугублялось, по всей видимости, натуральным налогом - скотом и

 

126

 

 

военной повинностью (не зря в качестве собственно хазарских товаров, продававшихся в Итиле, арабские авторы называют, помимо рабов, именно скот - быков и овец), необходимостью принимать участие в военных действиях хазар, не получая за это никакого вознаграждения. Неслучайно, как только политическая ситуация в степи изменилась (с середины IХ в.), оседание протоболгар прекращается, и они, по всей видимости, вливаются в состав сначала венгерских, а затем и печенежских кочевых групп. Какая-то часть протоболгар и в период хазарского господства, и после прихода печенегов сохраняет собственное племенное устройство и военный потенциал. Именно она, вероятно, фигурирует в письменных источниках как Черная Булгария, которая в середине X в. была в состоянии самостоятельно «воевать хазар» [Константин Багрянородный 1991, с. 53].

 

Наиболее устойчивое и массовое оседание протоболгар наблюдается в Восточном Крыму и предгорьях Крымских гор [Якобсон 1973; Баранов 1990; Айбабин 1999, с. 202, 204; Зинько, Пономарев 2005, с. 408]. Здесь, вероятно, имели место две основные причины, приведшие к такому положению дел. Во-первых, как и в Дунайской Болгарии, оседали кочевники, вытесненные хазарами со своих земель или бежавшие от арабской угрозы, лишенные привычных мест кочевания и скота. Во-вторых, нельзя исключить и целенаправленной политики хазарского правительства, заинтересованного в создании более прочной базы своего господства в Крыму, как военной, так и экономической. Не зря после поражения восстания Иоанна Готского протоболгары начинают селиться в Крымской Готии. В любом случае оседание и здесь носит, по крайней мере первоначально вынужденный характер, обусловленный внешними причинами [Зинько, Пономарев 2005, с. 406].

 

Протоболгары, в отличие от алан, уже в период переселения в Придонечье в силу отмеченных выше перипетий их истории были неоднородны в этническом отношении. Именно они, вероятно, являлись в Подонье-Придонечье наиболее активным этнонивелирующим элементом. Отдельные протоболгарские роды несли в себе иранские, тюркские, угорские компоненты, проявляющиеся, прежде всего, в чертах погребального обряда [Аксенов, Тортика 2001, с. 211-212]. Эти группы в лесостепи бассейна Северского Донца и Дона постепенно, с конца VIII - начала IX в. создают территориальные общинные поселки или кочевья. Принцип формирования

 

127

 

 

таких поселков, по всей видимости, зависел от характера общины, ее места и функций в системе регионального управления, организованного хазарами, конкретного места расположения. Так, на пограничье со славянами, ближе к северу лесостепи, вероятно, актуализировался военно-территориальный принцип, характерный для любых военных поселенцев и существовавший у соседних алан. Южнее, в степи, мог сохраняться другой, аильный принцип организации общества, типичный для кочевников в мирное время и характерный для подчиненного кочевого или полукочевого населения.

 

В среднем Придонечье, ближе к степи и в самой степи, в отличие от верхнего Придонечья, в численном отношении, по мнению К.И. Красильникова, преобладали болгары. Как отмечает этот исследователь, этническая ситуация здесь также характеризовалась смешанностью этнокультурных и погребальных традиций, включавших в себя 4-5 этносов: протоболгар (основное ядро населения в этом регионе), алан, возможно, в какой-то степени, славян и тюрок [Красильников 2001, с. 320]. Интересно, что протоболгарское население, оставившее лесостепные могильники, как правило, было хорошо вооружено, консолидировано, стратифицировано в социальном и военном отношении. Население степи выглядит беднее. Оно менее вооружено, вероятно, лишено тех военно-пограничных функций, которые были у жителей лесостепи и, соответственно, в большей степени зависимо от хазар.

 

Что касается протоболгарских большесемейных и родоплеменных групп, находившихся в регионе в хазарский период его истории, то их этносоциальная специфика во многом зависела от конкретного географического расположения и места, которое они занимали в военно-политической системе Каганата.

 

Проживавшие в лесостепи, в районе верхнего течения Северского Донца, общины имели явно военизированный характер и, вероятно, выполняли какие-то пограничные и иные военные функции. Возможно, что они на равных входили в общие с аланами военно-территориальные единицы.

 

Проживавшие южнее, в степи, кочевые группы были явно беднее, поскольку оставленные ими погребения содержат меньше предметов вооружения, а могильники - малочисленнее. Вероятно, здесь можно говорить о подчиненном хазарам, обложенном данью кочевом населении, основной формой организации которого являются обычные кочевые аилы, объединяющие несколько больших

 

128

 

 

семей. Более крупные формы общественной организации - племена - здесь не прослеживались; возможно, что их образованию препятствовало центральное хазарское правительство.

 

Как представляется, процесс оседания (седентаризации) [1], в целом, играл гораздо меньшую роль в жизни восточноевропейских протоболгар, чем это предполагалось ранее. В тех же случаях, когда оседание кочевников действительно фиксировалось археологически, оседлость носила вынужденный характер, а масштабы ее были незначительными.

 

Таким образом, очевидно, что оседлый характер населения Среднего Придонечья, отслеженный многолетними исследованиями К.И. Красильникова, не может быть объяснен эволюционным процессом оседания кочевых протоболгар и, скорее, связан с изначально оседлым характером большей части переселившегося туда в середине VIII в. салтовского населения [2].

 

 

1. Здесь следует согласиться с А.М. Хазановым, который отмечал, что «...седентаризация и номадизация в Евразии происходили в основном в маргинальных районах, в которых возможны оба рода хозяйственной деятельности - и скотоводство, и земледелие. Там они являлись двумя обратимыми и встречными процессами, совершавшимися на протяжении всей истории кочевничества в евразийских степях. Они могли происходить даже одновременно, в рамках одного и того же общества» [Хазанов 1975, с. 13].

 

2. Сходную мысль И.И. Ляпушкин высказал в полемике с М.И. Артамоновым еще в 1958 г.: «Однако мы не можем согласиться со вторым выводом М. И. Артамонова - утверждением о кочевнической хазаро-болгарской основе салтово-маяцкого населения и его месте в образовании Хазарского государства» [Ляпушкин 1958, с. 137]. «Изучение памятников салтовской группы показывает, что с момента своего появления в бассейне р. Дона салтово-маяцкая культура выступает как вполне сложившаяся культура оседло-земледельческого населения.... В свете этих данных нет никаких оснований считать собственно салтовскую группу поселений памятниками, принадлежащими оседающим кочевникам...» [Ляпушкин 1958, с. 144]. Но, после работ М.И. Артамонова [Артамонов 1962] и С.А. Плетневой [Плетнева 1967] в хазароведении в целом возобладала мысль о том, что оседание являлось одним из основных факторов и составляющих формирования как салтово-маяцкой культуры, так и социально-экономического развития соответствующего населения.

 

129

 

 

§ 1.5. Социально-политическая и военная структура населения Северо-Западной Хазарии (конец VIII - начало X вв.): историческая реконструкция

 

 

Прежде чем непосредственно обратиться к реконструкции социально-политической и военной структуры населения Северо-Западной Хазарии, следует отметить, что эта проблема имеет уже достаточно длительную историю изучения. Не предполагая создания исчерпывающего историографического обзора, здесь необходимо назвать хотя бы основные работы, имеющие отношение к поставленной задаче. К их числу относятся: во-первых, обобщающие монографии, в которых дана ретроспектива всей хазарской истории и, хотя бы обзорно, обозначено место Подонья-Придонечья в этом государстве; во-вторых, естественно, требуют внимания взгляды авторов, писавших специально о лесостепном варианте салтовской культуры и его населении.

 

К перечню обобщающих работ необходимо отнести статьи и монографии М.И. Артамонова [Артамонов 1936; Артамонов 1940; Артамонов 1962 и т.д.], ИЛ. Ляпушкина [Ляпушкин 19S8 и т.д.], Д.Т. Березовца [Березовец 1962; Березовець 1965], С.А. Плетневой [Плетнева 1967; Плетнева 1999 и т.д.], А.П. Новосельцева [Новосельцев 1990]. В определенной степени помогает раскрытию темы и книга A.B. Гадло [Гадло 1979], посвященная этнокультурному развитию другого, не менее важного для Хазарии региона - Северного Кавказа.

 

Собственно Северо-Западной Хазарии посвящены, в основном, археологические работы Д.Т. Березовца [Березовец 1962; Березовець 1965], С. А. Плетневой [Плетнева 1967; Плетнева 1989; Плетнева 1999, с. 24-64], B.К. Михеева [Михеев 1985; Михеев 1986; Михеев 1991], Г.Е. Афанасьева [Афанасьев 1987; Афанасьев 1993], К.И. Красильникова [Красильников 2001] и др. [1] Иной характер имеют только монографии О.Б. Бубенка [Бубенок 1997; Бубенок 2004], в которых излагаются результаты комплексного историко-археологического изучения алано-ясского населения Восточноевропейской степи и лесостепи.

 

 

1. Для более полного представления о послевоенном уровне развития «салтовской» тематики необходимо упомянуть и «Древности Северского Донца» Б.А. Шрамко [Шрамко 1962].

 

130

 

 

Как отмечают ведущие исследователи хазарской проблематики, в середине (40-60 гг.) VIII в., видимо вскоре после окончания самой крупной арабо-хазарской войны (737 г.) часть алан покинула предгорья Северного Кавказа и переселилась в лесостепное Подонье, освоив там бассейны таких рек, как Северский Донец, Оскол и Тихая Сосна [Афанасьев 1983, с. 89-101; Плетнева 1999, с. 24-25; Михеев 1986, с. 398-400]. К настоящему времени там известно более 300 памятников [1] салтово-маяцкой культуры [Афанасьев 1993, с. 151], а общая площадь освоенного в хазарское время региона составляет около 100000 кв. км [Плетнева 1989, с. 7].

 

За время, прошедшее с момента открытия салтовской культуры, ее исследователи выдвигали самые разнообразные гипотезы, объясняющие причины такого массового переселения алан (бегство от арабов, чуму, вытеснение болгарами и т.д.) [Плетнева 1967, с. 91; Михеев 1985, с. 97; Афанасьев 1975, с. 61; Афанасьев 1993, с. 151; Кузнецов 1964, с. 38; Плетнева 1999, с. 24-25; Ромашев 1992, с. 13]. Тем не менее, в настоящее время наиболее убедительной представляется гипотеза, выдвинутая A.B. Гадло [Гадло 1979] и В.К. Михеевым [Михеев 1985, с. 97; Михеев 1991, с. 46; Михеев 2004, с. 89]. Эти авторы вполне обоснованно считали, что в период расцвета Хазарского каганата, успешного подчинения и освоения хазарами территории юга Восточной Европы, никакие переселения не могли происходить без санкции центрального хазарского правительства. Исходя из этой гипотезы аланы (какая-то их часть) были переселены на северо-западное пограничье Каганата целенаправленно, в качестве пограничного воинского контингента, обеспечивавшего покорность и данничество восточнославянских племен.

 

Тот факт, что аланы этого региона не упоминаются в письменных источниках, объясняется тем, что, во-первых, он находился за пределами территорий, известных раннесредневековым авторам; во-вторых, скорее всего, аланы здесь получили другой этноним.

 

В основу салтово-маяцкой культуры легла сармато-аланская культура [Готье 1927, с. 84; Готье 1930, с. 86; Плетнева 1967, с. 184-186; Спицин 1909, с. 70-73] или, скорее, по мнению Г.Е. Афанасьева, она может рассматриваться как один из хронологических

 

 

1. По данным В.К. Михеева в целом, в Подонье-Приазовье в настоящее время обнаружено около 80 могильников, более трети из них находятся в бассейне верхнего течения Северского Донца [Михеев 2004, с. 75, рис. I].

 

131

 

 

этапов аланской культуры [1] [Афанасьев 1993, с. 151]. В этом вопросе между исследователями наблюдаются некоторые разночтения в понимании этнической сущности СМК и ее генезиса [Мерперт 1951, с. 14-30]. Наиболее точной, в этой связи, представляется формулировка С.А. Плетневой, которая еще в 1967 г. отметила, что наибольшую роль в формировании СМК сыграла культура северокавказских аланов, принесших с собой на новые места уже сложившийся земледельческо-скотоводческий уклад жизни и ремесла. Протоболгары, проживавшие в VIII в. в Подонье и Приазовье, вступили в непосредственный контакт с аланами, быстро заимствовали и осваивали их культуру. Однако, поскольку численно болгар было больше, чем алан, именно они стали, в конце концов, основными носителями этой культуры в других местах ее распространения (средний Донец, нижний Дон, Приазовье, Крым и т.д.) [Плетнева 1967, с. 185; Плетнева 1999, с. 24; Плетнева 2005, с. 20].

 

А.П. Новосельцев утверждал, что Подонье, населенное аланами-яссами и болгарами, непосредственно входило в состав Хазарского каганата [Новосельцев 1990, с. 105]. Он считал возможным отождествлять Климаты Хазарии Константина Багрянородного с местами обитания народов, населявших север Хазарии в соответствии со списком, приведенным в письме хазарского царя Иосифа Хасдаи ибн-Шафруту [Коковцов 1932, с. 98-99]. В результате, по его мнению, в сочинении Константина Багрянородного речь шла о восточноевропейских владениях Каганата [Константин Багрянородный 1991, с. 53], которые являлись главным источником дани для хазар [2]. К числу названных Климатов исследователь относил и Подонье, район которого считал особенно важным для хазар. Крепости, располагавшиеся по Дону и Северскому Донцу, давали хазарам возможность контролировать торговые пути, проходившие через переволоку, с Волги на Дон, с Дона в Азовское море и далее [Новосельцев 1990, с. 108-109].

 

По выражению С.А. Плетневой, население Северо-Западной Хазарии играло роль своеобразного «казачества». Основной его функцией было проведение в жизнь наступательной политики Каганата,

 

 

1. Хронологические рамки аланской культуры обычно определяются как IV-XIII вв. [Кузнецов 1962, с. 7].

 

2. Подробнее эта проблема будет рассмотрена в следующей главе.

 

132

 

 

сориентированной на западных и северо-западных соседей [Плетнева 1989, с. 282; Плетнева 2005, с. 21]. Причины и точное время исчезновения с исторической арены населения Северо-Западной Хазарии по-прежнему обсуждаются в научной литературе. Среди гипотез, объясняющих это историческое явление, наибольшее распространение получили «печенежская» (т.е. памятники СМК прекращают свое существование в результате разгрома печенегами) - начало Х в. [Готье 1930, с. 87; Плетнева 1989] и «древнерусская» (в результате похода Святослава 965 или 968 г.) версии [Артамонов 1962; Новосельцев 1990, с. 219-231; Афанасьев 1993, с. 153].

 

Итак, приступая к анализу социально-политического устройства и военной организации алано-болгарского населения Подонья-Придонечья, в первую очередь, следует отметить, что представители обоих этносов были явно военизированы. Это проявлялось в высокой степени вооруженности мужской части населения, зафиксированной по материалам Могильников [Плетнева 1989, с. 69; Плетнева 1999, с. 42-43; Аксенов 1998, с. 39-51; Бубенок 2002, с. 1827], а также в наличии большого количества оборонительных сооружений - городищ и крепостей [Плетнева 1967, с. 22-50; Плетнева 1999, с. 25-26; Плетнева 2005, с. 21-22; Афанасьев 1993, с. 129-140; Колода 2004, с. 270]. Организованы и те и другие были по родоплеменному принципу, который сочетался с территориальным [Афанасьев 1993, с. 109-117; Иченская 1982, с. 140-147; Тортика 2005, с. 480-485].

 

Можно предположить, что все эти полиэтничные территориальные общины, образовавшиеся в результате катаклизмов раннесредневековой истории Восточной Европы [Михеев 1991, с. 47; Аксенов, Тортика 2001, с. 198-199], регенерируют родоплеменной способ организации общества. Этот процесс осуществлялся через постепенное включение новых компонентов в общую, имеющую традиционный характер военно-территориальную структуру. Основную массу населения составляли свободные общинники. Все взрослые мужчины являлись воинами, объединенными в какие-то военные единицы. Одновременно такие единицы были эквивалентом соответствующих родоплеменных образований, территорий, населенных пунктов и крепостей.

 

Вероятно, ту систему социально-политических отношений, которая сложилась в это время у населения Придонечья, можно определить

 

133

 

 

термином - «вождество» [Афанасьев 1993, с. 152]. С одной стороны, этот термин соответствует тому состоянию общества, когда в нем выстраивается уже достаточно сложная иерархия власти, налицо социальная стратификация, обусловленная положением человека в военно-родовой системе. С другой стороны, это социальное разделение и эта иерархия носят еще сугубо традиционный характер, развиваются в рамках реального и вполне эффективного существования, а также номенклатуры племенного строя [1]. Наиболее полную [2] и обоснованную реконструкцию системы социальной стратификации, отражавшей одновременно традиционную военно-иерархическую структуру аланского общества лесостепного Подонья-Придонечья, предложил Г.Е. Афанасьев. По его мнению, аланы Придонечья делились на две основные социальные группы - алдар и асфад. Первые представляли собой военную верхушку«князей», вторые - рядовое войско [3] [Афанасьев 1993, с. 50].

 

В то же время принадлежность к воинской верхушке, судя по материалам катакомбных погребений, еще не была или не всегда была наследственной [Массой 1976, с. 149-151], и во многом место

 

 

1. Как отмечает С. А Токарев, настоящая, прочная племенная организация с особым вождем, племенным советом и т.д. складывается лишь на закате общинно-родового строя, на грани перехода к классовому обществу [Токарев 1964, с. 47]. Эта характеристика как нельзя более подходит к ситуации, которую можно наблюдать в общественном развитии разноплеменного населения, входившего в состав Хазарского каганата.

 

2. На основе материалов Верхнесалтовского могильника подобную реконструкцию социальной стратификации аланского общества провел и В.К. Михеев. Им были выделены три основные группы: низшая (бедняки) - 43,7% от всего взрослого населения; средняя (земледельцы и ремесленники) - 34,2% и высшая (военнослужилая аристократия) - 22,1%. По мнению В.К Михеева, социальная подвижность внутри этих групп населения была крайне ограниченной, поскольку положение индивида в социальной структуре определялось уже в момент рождения, было наследственным [Михеев 1986, с. 21-26].

 

3. Подобное деление выглядит несколько упрощенным и со временем, вероятно, будет уточняться. Так, например, Ж. Дюмезиль отмечал, что «...у осетин-дигорцев ниже верхушки - badeliatæ (князей) иерархия выглядела так: uæzdan, wezdon - (знатный), затем - færssaglæg (свободный) с двумя низшими разновидностями - rævdæsard (сын свободного и рабыни) и qumajag (крепостной) и, наконец, čagar (раб)» [Дюмезиль 1976, с. 153].

 

134

 

 

человека в обществе зависело от его индивидуальных качеств [1] [Флеров 1990, с. 38-43], воинских подвигов и доблести. Следует отметить, что такое деление было отнюдь не уникальным явлением, характерным только для алан Северного Кавказа и Придонечья. Напротив, подобное деление на два социальных слоя - войско и военные вожди-предводители - существует практически у всех кочевников Евразии вплоть до начала Нового времени. На основе изучения археологических материалов, полученных в ходе раскопок ямных могильников, можно предположить существование подобного общественного устройства и у протоболгар, что, очевидно, и облегчило процесс консолидации алано-болгар Подонья-Придонечья. Вероятно, это сходство усиливалось благодаря совместному несению пограничной службы на Северо-Западе Хазарии.

 

Подобная ситуация сохраняется в течение всего времени существования салтово-маяцкой культуры, около 150200 лет, что подтверждается и результатами исследований катакомбных могильников, в частности Дмитриевского [Плетнева 1989, с. 168-172].

 

Основной социальной единицей таких обществ являются большие семьи [Афанасьев 1993, с. 78-79; Бубенок 1997, с. 61]. Малые или нуклеарные семьи могут существовать как в составе больших, так и отдельно [Гуревич 1977, с. 43-55], но их полное выделение носит временный характер. Выделившиеся семьи в благоприятных условиях проявляют тенденцию к укрупнению и воссозданию новых больших семей. Выделение малых семей отражает, скорее, появление проблем между родственниками, нежели изменения в общепринятой форме семейных отношений [2]. Видимо, в суровых условиях раннесредневековой Восточной Европы (как и всей Евразии) выжить и сохранить определенную семейную, родовую и этническую идентичность, можно было только при такой

 

 

1. По мнению B.C. Флерова, традиционно применяемые археологами социально маркирующие признаки, такие как поясные наборы в мужских погребениях или золотые украшения в женских, на самом деле таковыми не являются, а определяют только возрастные отличия умерших [Флеров 1990, с. 38-43].

 

2. А Харузин, наблюдавший казахов Букеевской орды в конце XIX в., отмечал: «...B прежние времена... нередки были большия семьи, когда женатые сыновья оставались при отце и подчинялись его власти.... В степи часто встречались семьи в 5-10 кибиток, во главе которых стоял глава семьи, именем которого и назывался весь семейный аул. Теперь, в большинстве случаев, семья распадается...» [Харузин 1889, с. 110].

 

135

 

 

форме отношений [1]. В условиях различных военно-политических и экологических стрессов, массовых миграций и ассимиляционных процессов, большая семья была эффективнее малой и являлась гарантом некоторой защиты от внешнего мира [Радлов 1893, с. 68] для своих членов [2]. Большая семья являлась также и основной экономической единицей общества [3] [Бернштам 1946, с. 93-98]. В традиционной

 

 

1. Точную характеристику именно такой формы общественных взаимоотношений, обусловленных традицией, стадиальностью и внешними причинами военно-политического порядка, дает А.Я. Гуревич: «...Общественные связи имеют, по преимуществу, еще природный, органический характер. Это связи родовые, племенные, семейные, отношения родства и свойства. В той мере, в какой в этом обществе существуют отношения господства и подчинения (ибо в нем есть рабы и другие категории зависимых людей), они также строятся в соответствии с доминирующей моделью и носят патриархальный облик. Индивид, как правило, не выбирает людей, с которыми он входит в группу, это его родственники, и даже брачные связи подчиняются определенной схеме и ограничиваются предписанием. Элемент волеизъявления в формировании социальных групп и системных связей здесь отсутствует или минимален - его можно обнаружить разве что в образовании дружин вокруг вождей и князей» [Гуревич 1984, с. 172-173].

 

2. Об этом ярко свидетельствует хорошо известный специалистам памятник тюркской рунической письменности - надпись в честь Кюль Тетина: «...Враждебные [нам] Огузы врасплох напали на орду [т.е. наше становище]. Кюль Тегин, сев на белого своего Огсиза, заколол девять мужей [и] не отдал орды. Моя мать-катун и вы, идущие за нею [по знатности] мои сводные матери, мои тетки, мои невестки, мои княжны, сколько [вас] ни было, все вы были в опасности, [или] оставшись в живых, попасть в рабство, [или] будучи убитыми, остаться лежать в орде и на дороге» [Бернштам 1946, с. 97-98].

 

3. Например, у атрекских туркмен еще в начале XX в. в патриархальной большой семье сохранялось общее хозяйство с одним «большесемейным котлом». «Общий котел» заключался в том, что забота о снабжении продуктами и другими необходимыми предметами производилась из общего фонда большой семьи. Общими у членов такой семьи были и орудия, и средства производства. Обычно во главе большой семьи стоял старейший мужчина. Главой семьи после смерти или после потери трудоспособности отца мог стать старший сын, который имел опыт ведения хозяйства, улаживания семейных ссор и т.д., так как от его авторитета и способностей соблюдения справедливых взаимоотношений, а также от его способности поддерживать в семье мир и порядок, в значительной степени зависела и устойчивость большой семьи. В ведении хозяйства, распределении материальных благ и т.д. глава семьи был наделен большими полномочиями, порою даже неограниченной властью. Он регулировал и следил за поведением каждого члена семьи, по своему усмотрению распоряжался имуществом. Все члены семьи беспрекословно подчинялись его воле [Джикиев, Мурадов 1987, с. 48-49].

 

136

 

 

военной организации многих народов Евразии [1] две-три подобные семьи, вероятно, были эквивалентом таких боевых единиц, как десятки [2].

 

Следующей единицей общественной структуры алано-болгар Подонья-Придонечья была территориально-родовая община. Она состояла из нескольких больших семей, иногда разного этнического происхождения, но имела тенденцию к регенерации родового, родственного принципа внутренней организации. Так, и у жившего оседло на границах степей населения, и у кочевников Евразии [Радлов 1893, с. 68-69] принцип кровнородственности или, когда это было невозможно, псевдокровнородственности [Владимирцов 1934, с. 46; Хазанов 1975, с. 127] был одной из основ общественной организации. Этот принцип обеспечивал монолитность и жизнеспособность как старых общин, принявших в свой состав иноэтничные элементы, так и новых, составленных из осколков различных родовых групп, выживших после очередных войн и переселений. Общность евразийских культурных традиций, постоянные смешения разных кочевых этносов, регулярно наблюдавшиеся после гуннского нашествия, обеспечивали быструю консолидацию таких общин, появление общекультурных признаков, постепенное стирание различий в погребальном обряде. Важно было противопоставить

 

 

1. Совпадение общественной и военной структуры считает «характернейшим» явлением общественного строя кочевников Г.А. Федоров-Давыдов. Он отмечает, что в эпоху военной демократии военные подразделения совпадали с племенами и родами. Например, в эпоху улусной системы Чингис-хана и его преемников совпадение улусов, данных в держание, и военных подразделений было весьма полным, что нашло выражение в делении всего народа на военные единицы [Федоров-Давыдов 1973, с. 50]. Такое же совпадение военных, племенных и государственных институтов демонстрирует государство кимаков ГХ-XI вв. [Кумеков 1972, с. 117].

 

2. По мнению М.О. Косвена, в некоторых случаях общая численность населения патриархальной семьи - семейной общины могла доходить до нескольких сотен человек [Косвен 1963, с. 4]. У туркмен-йомутов в период упадка кочевого хозяйства в конце XIX - начале XX в. в экономической единице, аналогичной большой семье - «тире», объединялось до трех поколений родственников, и число объединения доходило до 50-60 человек [Марков 1961, с. 195-196]. Объединенная группа могла рационально пасти свой скот, сооружала общими усилиями колодцы и располагала вооруженными силами для защиты жизни и имущества своих членов [Марков 1961, с. 196-197].

 

137

 

 

внутреннее единство общины перманентной агрессии извне [1]. Этнопсихологическим императивом такого единства был общий культ мужчины-воина, защитника [2], который с детских лет готовился к выполнению этой главной жизненной функции. Не зря и стратификация общества, и половозрастная структура, прослеженные в погребальном обряде аланского варианта салтово-маяцкой культуры, отражали положение каждого мужчины (юноши, мальчика) в военной иерархии [3]. В отличие от Западной Европы

 

 

1. Анализируя общественный строй кочевых и полукочевых народов Евразии, H.A. Аристов еще в 1896 г. указывал на важнейшее значение рода (общины), как базовой социальной, экономической и военное единицы. По его мнению, «сильный, многочисленный, дружный род имел большую возможность занимать лучшие пастбища, оказывать своим членам верную и действительную защиту от внешних врагов, доставлять своим родоначальникам прочное политическое влияние в делах племени и государства, и обеспечивать большую долю добычи и даней, поступавших в пользу племени или государства» [Аристов 1896, с. 283].

 

2. Очевидно, что для каждого народа, проживавшего в степных или лесостепных районах юга Восточной Европы, умение воевать было жизненно необходимым и обеспечивало не только возможность для успешных нападений на соседей, но и сам факт существования данного этноса. Племена или народы, которые не умели или были неспособны отстоять себя с оружием в руках, теряли независимость, превращались в рабов, ассимилировались, исчезали навсегда со страниц письменных источников и этногеографической карты региона. Варварская война велась по жестоким правилам. Победители, зачастую, уничтожали всех взрослых мужчин, захватывали в плен и порабощали женщин и детей. Народы, не желавшие для себя такой судьбы и выжившие в сложной ситуации раннего средневековья, сделали войну одной из постоянных основ своего существования. Все звенья общества, от больших патриархальных семей до племен, были построены по принципу военной организации. Каждый взрослый мужчина был воином, который с детства через систему общественного воспитания, обряды возрастных инициаций и традиционный набор моральных ценностей готовился к защите своего семейно-этнического окружения [Тортика 2003, с. 106].

 

3. О.Б. Бубенок отмечает, что особый интерес в связи, с этим «представляет анализ поясов, которые носили аланские воины. Пояс для аланов являлся знаком воинской доблести и с течением времени заменялся другим с большим количеством бляшек, что свидетельствовало о заслугах воина» [Бубенок 1997, с: 62]. Отголоски подобной градации прослеживаются, например, у осетин. Там мальчики до трех лет не относились к разряду мужчин. Только прохождение обряда «цауаггаг» снимало с мальчиков скверну младенчества. Именно с трех лет и по девятый год включительно имел место первый уровень самостоятельности. Второй уровень начинался на десятом году жизни и заканчивался шестнадцатым включительно. Третий уровень охватывал период до двадцати трех лет. Завершался весь цикл подготовки взрослого воина в возрасте тридцати лет [Бубенок 1997, с. 63].

 

138

 

 

или от лесной зоны Восточной Европы, где функцию защиты (впрочем, также одновременного подчинения и порабощения) общества (сельских общин и торговых городов) взяли на себя профессиональные воины - дружина [Горский 1984, с. 17-18] (иногда иноэтничного происхождения, например варяги), в подобных общинах, несмотря на оседлость, сохраняется кочевнический принцип: каждый мужчина - воин, и даже женщины часто носят оружие.

 

В результате длительного совместного проживания, и, соответственно, перекрестных браков псевдокровнородственные отношения в таких общинах [Хазанов 1975, с. 105] со временем (через одно-два поколения) снова приобретают характер кровнородственных, усиливая единство и чувство взаимоидентичности их членов [1]. Все это позволяло выжить, не дать покорить себя врагам, не ассимилироваться в сложной и постоянно меняющейся ситуации Восточной Европы второй половины I тыс. н.э. Как отмечает Н.Н. Крадин, в предклассовых и раннеклассовых обществах война была своеобразной формой естественного отбора наиболее сильных и централизованных коллективов и незаурядных личностей. В военной организации условным эквивалентом таких общин были сотни (по крайней мере, масштабы сотни - двух-трех сотен вполне соответствуют размерам таких погребальных памятников, как Сухая Гомольша, Красная Горка, Нетайловка [Аксенов 1998, с. 39-51; Михеев 1986, с. 158-173; Михеев 1990, с. 45-52; Михеев 1994, с. 194-195; Тортика 1992, с. 35-37]).

 

Несколько подобных общин, объединенных под властью одного вождя, военного предводителя, бека [Кумеков 1972, с. 117-118], образуют так называемые «простые вождества» (племена [Радлов 1893, с. 70-71]). Археологическим эквивалентом подобных простых вождеств в Подонье-Придонечье были, по всей видимости,

 

 

1. Подобный тип общественной организации М.О. Косвен квалифицировал как «патронимию». Характерно, что, по его мнению, «патронимический» строй может образовывать довольно сложную структуру, которая часто могла представлять собой «в известном смысле территориальную общину» [Косвен 1963, с. 103-104]. Патронимия существовала и у кочевых, и у полукочевых народов [Косвен 1963, с. 109].

 

139

 

 

отдельные городища-крепости или взаимосвязанные территориально и социально группы крепостей с окружавшими их посадами и селищами. Это Верхнесалтовское городище с округой, Маяцкий комплекс и другие, по терминологии Г.Е. Афанасьева - «микрорегионы» [Афанасьев 1993, с. 109-117], центрами которых являлись те или иные укрепленные пункты. Простые вождества отличались по размерам занимаемой территории, количеству входивших в них общин и численности населения, поэтому в военном отношении они могли быть эквивалентом таких единиц как сотня (Дмитриевский комплекс) или тысяча (Верхнесалтовский комплекс).

 

Можно предположить, что в лесостепном Подонье-Придонечье с целью обеспечения удобства управления, налогообложения и мобилизации населения центральная хазарская власть могла назначать «главных» вождей - правителей более крупных объединений, состоявших из нескольких вождеств. Таким образом, здесь могли возникнуть так называемые «сложные вождества», которые представляли собой иерархически организованные группы нескольких простых вождеств. В силу того, что в этом регионе аланы проживали не единым компактным массивом, а разделялись на три группы (занимавшие бассейны верхнего течения таких рек как Северский Донец, Оскол и Тихая Сосна) каждой из которых соответствуют археологические памятники разных типов - городища, селища, могильники [Плетнева 1999, с. 25-26; Афанасьев 1993, с. 141-150; Михеев 1985, с. 21-23; Приходнюк 2001, с. 86], здесь могло возникнуть несколько относительно небольших сложных вождеств. Основной причиной разделения салтово-маяцкого лесостепного населения на три неравные группы, возможно сложные вождества, была, как представляется, естественная география региона. В данном случае речь идет о наличии удобных для расселения долин рек, которые были освоены аланскими группами разного родоплеменного происхождения. Водоразделы этих рек, незаселенные и использовавшиеся, по всей видимости, для выпаса скота, служили своего рода естественными границами отдельных сложных вождеств. Пока нет достаточных оснований (а таковыми могут быть только данные письменных источников) для того, чтобы связывать это деление с традиционной для индо-иранцев концепцией троичности общества [Афанасьев 1993, с. 152]. Нет оснований и для того, чтобы говорить о том, что весь регион находился под властью какого-то одного вождя и связывать с его пребыванием тот или

 

140.

 

 

иной памятник (Каганово городище [Плетнева 1967, с. 185] или Верхнесалтовское городище [Афанасьев 1993, с. 152]).

 

Военными эквивалентами таких отдельных сложных вождеств, в зависимости от их размера были тысяча или тьма (десять тысяч) [Федоров-Давыдов 1973, с. 48-49]. Воинский потенциал Северо-Западной Хазарии трудно оценить даже приблизительно в силу отсутствия достоверных и полных палеодемографических данных. Можно, основываясь на общем количестве открытых в этом регионе памятников (около 300, хотя точных данных об их площади, заселенности и единовременности нет, поскольку ни один из них не раскопан и не опубликован полностью), только предположить, что, вероятно, он находился в пределах тьмы и мог составлять от 5 до 15 тыс. человек. Даже если взять за основу меньшую цифру (5 тыс.), становится очевидным, что такого организованного и хорошо вооруженного контингента было вполне достаточно для осуществления контроля над соседними восточнославянскими племенами, по крайней мере, до их объединения под властью Древнерусского государства.

 

Лесостепное Подонье-Придонечье входило в состав более сложного социально-политического организма, кочевнической «политии» - Хазарского каганата. H.H. Крадин предлагает подобные образования называть «суперсложными вождествами». По его мнению, принципиальным отличием последних является появление механизма наместников [Бернштам 1946, с. 112], которых верховный вождь посылал управлять региональными структурами. «Это не сформировавшийся аппарат государственной власти, поскольку количество таких лиц невелико. Однако это важный структурный импульс к последующей интеграции» [Бондаренко, Каратаев, Крадин 2002, с. 22-23]. Следует отметить, что наличие института подобных наместников - тудунов документально зафиксировано для территорий, входивших в состав Хазарского каганата [Васильев 1927, с. 195-197; Якобсон 1954, с. 152; Новосельцев 1990, с. 144]. В то же время термин «сложное вождество», несмотря на то, что его смысловое наполнение соответствует хазарским реалиям и логически продолжает ряд вождество - простое вождество - сложное вождество, выглядит несколько схематично и громоздко.

 

141

 

 

Рисунок 5. Салхово-маяцкие городища Подонья-Првдонечья (по В.К. Михееву [Михеев 1986, с. 398]).

 

Условные обозначения: А - с каменными стенами; Б - с земляными валами; В - со стенами из сырца; Г - со стенами из кирпича.

 

1 - Маяцкое; 2 - Верхний Ольшан; 3 - Афоньевка; 4 - Ютановка; 5 - Нижняя Лубянка; 6 - Волчанск; 7 - Дмитриевское; 8 - Верхний Салтов; 9 - Старый Салтов; 10 - Кабаново; 11 - Мохнач; 12 - Коробово; 13 - Сухая Гомольша; 14 - Вербовка; 15 - Карабут; 16 - Новоселовка; 17 - Кировка; 16 - Богородичное; 19 - Святогорск; 20 - Татьяновка; 21 - Сидорово; 22 - Маяки; 23 - Каменск-Шахтинский; 24 - Средний; 25 - Карнаухов; 26 - Правобережное Цимлянское; 27 - Саркел; 28 - Семикаракоры.

 

 

Условно он, видимо, может быть принят, но только для самых общих характеристик. Для определения образования государственного типа, созданного хазарами, как представляется, гораздо больше подходит исторически оправданная дефиниция «каганат» [Golden 2001, р. 39-45]. Использование этого термина предполагает наличие всех тех системных признаков сложного вождества, которые

 

142

 

 

выделены H.H. Крадиным и в то же время позволяет апеллировать к конкретно-историческим реалиям Хазарии.

 

Наличие хазарских наместников - тудунов в Крыму (в Херсоне, Мангупе, Сугдее, Фулах, Керчи) [1], на противоположном берегу Керченского пролива (в Фанагории и Самкерце - Таматархе) свидетельствует о сложившейся в Хазарском каганате общепринятой для разных групп населения системе управления. Вероятно, можно предположить наличие сходной системы управления и в лесостепном Подонье-Придонечье. Очевидно, отмеченные выше группы салтово-маяцкого населения - сложные вождества, соответствующие территориально бассейнам трех основных рек региона - верхнего Донца, Оскола и Тихой Сосны, могли контролироваться, по меньшей мере, тремя тудунами [Тортика 2005, с. 484].

 

Тудуны осуществляли политику центрального хазарского правительства [2], которая заключалась, прежде всего, в обеспечении покорности подвластного населения [Васильев 1927, с. 195-196; Новосельцев 1990, с. 108]. В их функции входил также сбор налога [3] (дани), вероятно, натурального - сельхозпродуктами, ремесленными изделиями, пушниной. Кроме того, можно предположить, что тудуны контролировали выполнение этим населением военнопограничных функций и проводили мобилизацию военных контингентов местного населения для ведения военных действий там, где это было необходимо [Артамонов 1962, с. 401]. Для Придонечья, видимо, особую роль имело обеспечение данничества [Хазанов 1975, с. 163]

 

 

1. Выдвинутая С.Б. Сорочаном гипотеза о хазаро-византийском «кондоминимуме» не исключает присутствия в названных городах, в то или иное время, хазарских «наблюдателей» - тудунов.

 

2. Подробнее проблема вхождения Подонья-Придонечья в военно-политическую структуру Хазарского каганата будет рассмотрена в следующей главе.

 

3. У орхоно-енисейских тюрок в VIII в. сбощиками податей были тарканы (tarqan-bäg). По мнению А,Н. Берпггама, сборщики получали во времена древних тюрок дань или подать не деньгами, а продуктами [Бернштам 1946, с. 113]. Интересна трансформация значения этого термина в дальнейшей истории кочевого мира. В Золотой орде он по прежнему был связан с налогообложением, но, по данным египетского путешественника и шпиона Абу Абдаллаха Мухаммада Ибн Батуты (1304-1377 гг.), посетившего Орду при хане Узбеке, термин «тархан» обозначал освобождение от налогов той или иной территории: «...Тархан значит у них место, изъятое от податей...» [Тизенгаузен 1884, с. 301].

 

143

 

 

восточнославянских племен, контроль над движением варягов по Дону и Донцу, а с конца IX в. - охрана северо-западных рубежей государства от проявлений активности древнерусских князей - Олега, Святослава [ПВЛ 1999, с. 150, 168].

 

В то же время трудно предположить, что эксплуатация региона была чрезмерной. Прежде всего, хорошо вооруженные и прекрасно обученные воины, традиционно организованные в боевые единицы, скрепленные родовыми связями, были не самым лучшим объектом для угнетения. Сохранение высокого уровня вооруженности [Аксенов 1998, с. 39-51; Крыганов 1989, с. 98-114; Криганов 1993, с. 52-62; Мерперт 1955, с. 131-168; Міхеєв, Степанська, Фомін 1967, с. 163-172] населения Северо-Западной Хазарии на протяжении всей ее истории свидетельствует о том, что скорее именно военная служба была той основной повинностью, которую требовали хазары от алано-болгар Подонья-Придонечья [Артамонов 1962, с. 405; Бубенок 2002, с. 26; Плетнева 1999, с. 42]. Кроме того, отмечаемый археологами рост населения, увеличение числа поселений и, соответственно, расцвет экономики, в частности земледелия и ремесел [Міхеєв 1966, с. 91-98; Михеев 1968, с. 5-18; Шрамко, Михеев 1969, с. 74-81; Михеев 1986, с. 224-270 и т.д.], не были бы возможны в условиях чрезмерного угнетения и эксплуатации.

 

Покорность [1] вождей местных «сложных вождеств» обеспечивалась, во-первых, не только сохранением старой родоплеменной аристократии, но и ее полноправным включением в состав правящего слоя Каганата [2] [Бернштам 1946, с. 111-115; Голден 1993, с. 217-219; Крадин 2002, с. 119-120; Михеев 1991, с. 49; Хазанов 1975, с. 190]. Во-вторых, в случае попыток добиться полной независимости

 

 

1. Основные пути достижения покорности подчиненных народов, практиковавшиеся кочевыми властителями, достаточно подробно описал еще в 1875 г. В.В. Григорьев. По его мнению, этой цели служили: 1) набеги; 2) дань; 3) необходимость кормить и одевать посольства или иных представителей господствующего кочевого народа (администрацию, гарнизоны и т.д.); 4) династические браки [Григорьев 1875, с. 17-20].

 

2. Как совершенно верно отмечала С.А. Плетнева: «Если в XIII в. монгольские ханы, придя в южнорусские степи, прежде всего, уничтожили всю половецкую (куманскую) аристократию и сами стали единственной знатью в половецкой степи, то хазары, наоборот, сохранили всю правящую верхушку побежденных народов, болгар и алан, связав ее с собой вассалитетом. По существу алано-болгарские аристократы ничего не потеряли, войдя в Хазарский каганат» [Плетнева 1967, с. 57].

 

144

 

 

отдельными регионами, предпринимались карательные походы хазарской армии (примером тому может служить подавление восстания «царя алан», описанное Кембриджским анонимом) [Голб, Прицак 1997, с. 141]. В-третьих, военно-политическая стабильность обеспечивалась наличием хазарских военных гарнизонов на территории покоренных племен (Саркел [Константин Багрянородный 1991, с. 171], возможно, судя по граффито на стенах крепости - Маяцкое городище [Артамонов 1958, с. 46-47]). В-четвертых, применялось чересполосное расселение более преданных хазарскому правительству, иноэтничных для основных жителей региона кочевых или полукочевых военизированных групп (возможно, эквивалентом таких поселенцев для Придонечья являлось население, оставившее отмеченные выше могильники типа Нетайловки и Красной Горки [Михеев 1990, с. 45-52]). Наконец, в-пятых, покорность обеспечивалась заключением принудительных или полупринудительных династических браков, когда дочери местных владетелей были обязаны выходить замуж за хазарского кагана [Ковалевский 1956, с. 141].

 

Окончательного и убедительного ответа на вопрос о том, как прекратила свое существование Северо-Западная Хазария, пока не существует. «Венгерская», «печенежская» [Готье 1927, с. 84] и «древнерусская» [Афанасьев 1993, с. 153] гипотезы прекращения жизни на салтовских поселениях Подонья-Придонечья имеют многочисленные слабые стороны, неоднократно отмечавшиеся в специальной литературе, кроме того, не соотносятся с конкретными археологическими памятниками (усредненные датировки, отсутствие следов погромов на поселениях) [Плетнева 2005, с. 24]. Вопрос о том, куда ушли носители СМК, остается открытым. Отсутствие следов погромов указывает на то, что они не были уничтожены, однако памятников, по которым можно зафиксировать их новые места расселения в более поздний период, не обнаружено, неясен и характер материальной культуры, присущей им в это время. В любом случае, очевидно, что судьбы носителей лесостепного варианта СМК, алано-болгар были в гораздо большей степени связаны с судьбой Хазарского каганата, чем судьбы других этнических групп населения юга Восточной Европы того же хронологического периода [Тортика 2005, с. 486]. Алано-болгары Придонечья существовали как этнокультурная и социально-политическая целостность только в рамках хазарского господства.

[Previous] [Next]

[Back to Index]