8. Таинственная корреспондентка.
Мнѣ достались черновыя записки неизвѣстной дамы, игравшей, какъ читатель увидитъ, весьма странную роль при дворѣ трехъ государей: Екатерины II, Павла I и Александра I. Рукопись, несомнѣнно, писана въ самомъ началѣ нынѣшняго столѣтія, въ чемъ удостовѣряютъ ея бумага, цвѣтъ чернилъ, почеркъ и правописаніе. Она распадается на двѣ части, русскую и французскую, и страдаетъ множествомъ погрѣшностей и сокращеній, разбираться въ которыхъ довольно досадно. Я недостаточно силенъ въ исторіи эпохи, которую рисуютъ намъ записки, чтобы дѣлать предположенія объ имени ихъ составительницы, но изслѣдователю - спеціалисту разобраться въ фактахъ и лицахъ будетъ, вѣроятно, не трудно. Находящійся у меня оригиналъ рукописи я съ удовольствіемъ предоставлю вниманію всякаго ученаго, кто бы имъ заинтересовался.
278
Впрочемъ, по напечатаніи этой статьи въ „Историческомъ Вѣстникѣ", редакторъ его, С. Н. Шубинскій, уже давалъ рукопись на просмотръ извѣстному нашему историку Н. К. Шильдеру. Не знаю, что сказалъ онъ и сказалъ ли что. Здѣсь я передамъ лишь ходъ событій, въ запискахъ излагаемыхъ, приводя въ подлинникѣ наиболѣе характерный и занимательный мѣста. Печатать цѣликомъ не имѣло бы интереса: авторъ черезчуръ много умствуетъ. Какъ образчикъ этихъ умствованій, привожу выдержки изъ длинныхъ и разнообразныхъ предисловій къ запискамъ. Манускриптъ носитъ названіе
„Сокращенная выписка изъ тайной записки моей жизни съ 1794 по 1808 г.“.
Ниже предупрежденіе: „Читатель увидитъ и разберетъ, а, разобравъ и взвѣсивъ мои дѣла, пускай наименуетъ меня, какою изволитъ“. Затѣмъ слѣдуетъ „Предисловіе" такого содержанія:
„Съ ошибками современниковъ моихъ не уживается и совершеннѣйшій человѣкъ. То могу ли я оскорбляться, что предразсудки, оскорбленія и клеветы устремились на меня? Но, какъ терзанія совѣсти не преслѣдуютъ меня, то бросаю оные, подобно тяжелому сну, и забываю ихъ. Зерцало истины и Правосудія, переходя изъ рукъ въ руки, наконецъ... вовсе разбилось; и только тотъ можетъ отыскать его обломки и, соединивъ ихъ, привесть въ совершенную цѣлость, кто не страшится злодѣевъ, гордящихся своими преступленіями и своимъ могуществомъ. Тотъ и имѣетъ
279
твердость духа и благородное презрѣніе къ бѣдствіямъ. А кто боролся съ самыми трудными обстоятельствами, тотъ уже слабыя свободно одолѣетъ. Dulce et decorum est pro virtutibus mori“.
„Введеніе. Вопросъ. Для чего одинъ глупый, а другой съ подлою душою человѣкъ, и оба рожденные для забвенья, свѣтозарны, тогда, когда умный и добродѣтельный человѣкъ проводить дни жизни своей во тьмѣ?
Отвѣтъ.
„Для словъ, какъ для людей, есть жребій роковой;
Случай играетъ ихъ судьбой.
Онъ—ихъ судья, они—его созданье.
Захочетъ—и въ чести; велитъ—они въ изгнаньи.
Неистовый тирань,—но святъ его законъ".
„Сіе значитъ, что добродѣтель, дарованія и за слуги, кажется, должны бы быть единственными ходатаями, но между тѣмъ должны уступить мѣсто проискамъ кичливыхъ, которые только тѣмъ и занимаются, чтобъ подлазить и уловить, которыхъ дѣло только въ томъ и состоитъ, кто лучше умѣетъ въ милость и довѣренность государя вкрасться и задружить его рабовъ и, ползая, мало-по-малу, на высоту взодраться! Кто проворнѣе и гибче, тотъ скорѣй пролѣзетъ: но знающій цѣну своей добродѣтели удаляется и въ забвеніи остается. Такъ Дворъ, наполненный происками, есть такое смѣшеніе страстей, въ которомъ и самая премудрость не можетъ разобрать истины. Такъ въ царствованіе
280
государя императора Александра Перваго всенародная польза почиталась за ничто; уваженіе особы рѣшало и похвалы, и поношенія, и сей царь, лжами окруженный, обремененный сомнительностями и недовѣрчивостью, по большей части, изъ нерѣшимости своей, не выходилъ инако, какъ токмо ввергаясь въ заблужденіе".
Эти общія замѣчанія даютъ автору поводъ къ довольно туманному и мало интересному „сближенію" съ частнымъ примѣромъ: своею личною судьбою, послѣ чего, наконецъ, начинается и самая тайная записка".
Отецъ „таинственной корреспондентки" скончался 31 марта 1794 года, оставивъ дочь на 22-мъ году отъ рожденія. Онъ занималъ какой-то высокій постъ при дворѣ Екатерины II, но, кажется, именно этотъ постъ и сдѣлалъ его великимъ пессимистомъ. По крайней мѣрѣ, онъ оставилъ дочери въ высшей степени мрачное завѣщаніе. Въ немъ
„было мнѣ именно приказано удаляться, елико возможно, отъ царскаго престола, который изображалъ онъ мнѣ окруженнымъ густѣйшимъ туманомъ зависти и мрачнѣйшими облаками злобы. Таковое описаніе устрашило неопытность мою ужаснѣйшимъ образомъ".
Въ французской части рукописи мы находимъ явственныя указанія, что отцовское завѣщаніе не только отвратило нашу героиню отъ придворной жизни, но и вообще надолго отравило ей жизнь своими неприглядными картинами.
281
„Вообразите,—говорить она,—дѣвушку съ характеромъ, отъ природы и въ обыденныхъ условіяхъ мягкимъ и покорнымъ, но когда ею овладѣваютъ страсти—горячимъ, гордымъ и неукротимымъ. На нее, какъ способную руководствоваться голосомъ разсудка, всегда дѣйствовали ласкою, справедливостью, снисходительностью. Она никогда не имѣла понятія о несправедливости и, въ первый разъ при прочтеніи настоящей рукописи (т. е. завѣщанія), узнала о жестокой несправедливости тѣхъ, кого она любила и уважала болѣе всего. Какой переворотъ понятій?! Какой безпорядокъ чувствъ въ ея сердцѣ,, въ ея головѣ, во всемъ ея нравственнойъ „я“! Вообразите все это,—говорю я,—если возможно, потому что я лично чувствую себя не въ состояніи прослѣдить все, что со мной тогда дѣлалось. Тутъ былъ конецъ ясности и спокойствія моей молодости. Съ этой минуты я перестала наслаждаться чистымъ счастьемъ и даже теперь чувствую, что воспоминанія о прелестяхъ моего тогдашняго возраста тутъ обрываются. Деревня потеряла въ моихь глазахъ притягательную силу спокойствія и сердечной простоты: она мнѣ казалась темной пустыней, она была какъ бы покрыта пеленой, скрывающей отъ меня всѣ ея прелести. Я перестала ее любить и уговорила мою мать продать ее“ [*].
Только старость была
*. Qu’on se figure une personne nee avec un caractère doux et docile dans la vie ordinaire, mais ardent, fier, indomptable dans les passions; gouvernée par la voix de la raison, toujours traitée аѵес douceur, equité, complaisance qui n'avait pas même l’idèe de l'injustice, et qui, pour la prémiéré fois, par la lecture du manuscrit en question, у voit une si terrible injustice de la part precisement de ceux qu'elle cherissait et respectait le plus. Quel renversement d'idees! quel désordre de sentiments! quel bouleversement dans son coeur, dans sa tête, dans tout son être moral! Je dis qu'on s'imagine tout cela, s'il est possible; car, pour moi, je me sens hors d'état de démêler, de suivre la moindre chose de ce qui se passait alors en moi. Là fut le terme de la séreneté de ma jeunesse. Dés ce moment je cessai do jouir d'un bonheur pur, et je sens aujourd'hui même que le souvenir des charmes de l'âge que j'avais' s'arrète la. La campagne perdit a mes yeux cet attrait de douceur et de simplicité qui va au coeur: elle me semblait déserte et sombre; elle s'etait comme couverte d'un voile qui m'en cachait les beautés. Je n'y trouvai plus de goflt et dêterminai ma mère a la vendre.
282
въ силахъ примирить „незнакомку" съ ея воспоминаніями. Объясненій скорби своей она не даетъ: это какая то семейная тайна. Во французской же части рукописи есть странный намекъ:
„мое рожденіе было первымъ изъ моихъ несчастій. Не знаю, какъ перенесъ это огорченіе мой отецъ, но знаю, что оно его всегда грызло".
Какъ бы то ни было, мемуаристка—дочь преданная, любящая, благоговѣющая предъ родительскою памятью. Скорбь ея по отцѣ обратила на нее вниманіе императрицы Екатерины. Она
„прислала ко мнѣ съ утѣшительнымъ увѣщеваніемъ и совѣтами человѣка, который, по разсказамъ отца моего, былъ мнѣ довольно извѣстенъ, а именно обергофмаршала своего, князя Барятинскаго. Сей гнусный царедворецъ, сіе пресмыкающееся твореніе, исшедшее изъ самаго Тартара, который адскіе знаки возвышенія
283
своего носилъ на правой своей рукѣ (?), старался съ отвратительною для меня царедворскою любезностью, которая тогда въ глазахъ моихъ казалась болѣе насмѣшкою, утѣшить меня и склонить на царскую милость, предложенную мнѣ Великой Екатериной, но получилъ отъ меня, наконецъ, слѣдующій отвѣтъ:
„Князь, я выслушала васъ до конца и не удивляюсь вашей эпикурейской философіи; но позвольте мнѣ теперь вамъ откровенно сказать, что вы и всѣ вамъ подобные, имѣвъ души помраченныя, не можете понять грусти моей, слѣдственно — не въ состояніи меня уразумѣть. Итакъ, оставьте печальную на произволъ собственнаго ея счастья и увѣрьте ея императорское величество, что, чувствуя въ полной мѣрѣ всѣ ея ко мнѣ милости, за которыя и приношу ей сердце, преисполненное наичувствительнѣйшей благодарностью, но въ то же время, чувствуя себя и совершенно неспособною жить при дворѣ, я не могу на оное рѣшиться".
„На сіе вышесказанная особа, сдѣлавъ замѣчаніе по своему, получила отъ меня опять слѣдующій отвѣтъ:
„Повѣрьте, милостивый государь, что я всѣ милости монархини очень живо чувствую и ихъ цѣнить умѣю, но скажу вамъ теперь рѣшительно, что только тогда, когда сердце мое превратится въ камень, когда огонь чувства чистѣйшей добродѣтели угаснетъ въ груди моей, подобно, какъ заря вечерняя
284
угасаетъ на полунощномъ небѣ; когда, забывъ святую истину, паду я ницъ предъ златыми кумирами человѣческихъ заблужденій, тогда... да, тогда только, князь, буду я жить между царедворцами — жить въ ихъ удовольствіе и быть другомъ, ихъ, но теперь мы чужды другъ другу, и горесть моя не можетъ ихъ тронуть"!
Однако же, послѣ всѣхъ этихъ громкихъ фразъ, незнакомку все-таки потянуло во дворецъ. Въ ней возродилось живѣйшее желаніе „увѣриться въ сказанномъ мнѣ отцомъ моимъ собственнымъ моимъ опытомъ, приблизиться къ царедворцамъ и въ тайнѣ, разглядѣть сихъ хамелеоновъ".
„Свѣтлѣйшій князь Безбородко, бывшій тогда еще графомъ, неизмѣнный другъ родителя моего, коему всѣ тайны извѣстны были, умирающему другу своему далъ обѣщаніе служить сиротѣ его вмѣсто отца и покровителя, въ чемъ и слово свое сдержалъ. Сей почтеннѣйшій мужъ посѣщалъ меня часто, и однажды при свиданіи съ нимъ сказала ему слѣдующее:
— Почтенный мой покровитель, въ моихъ съ вами бесѣдахъ я очень много нужнаго и полезнаго для себя почерпнула, а теперь прошу васъ наставить меня въ томъ средствѣ, чрезъ которое могу успѣть въ желаемомъ мною, а именно—быть занятой должностью, не бывъ, однако же, въ зависимости ни у кого. Желать того, что однажды требовала Дашкова отъ монархини своей, было бы съ моей стороны
285
крайне безразсудно, но между тѣмъ ужасныя возродились у меня чувства къ пользѣ монаршей; и въ здравомъ разсудкѣ, но свыше, кажется, благодати, чтобъ можно было мнѣ въ ономъ успѣть. Объяснить вамъ всю обширность познаній и опытность родителя моего въ политикѣ и глубокомысліе его не нужно; оно вамъ довольно извѣстно, и если я, по младости и неопытности моей, не имѣю ни его обширныхъ свѣдѣній, ни его глубокомыслія и тонкости ума, то имѣю, по крайней мѣрѣ, довольно достаточнаго свѣдѣнія о нѣкоторой политической части, состоящей въ собраніи и составленіи общенародныхъ мнѣній; въ чемъ же я найду какое ни на есть недоумѣніе, то, вѣрно, второй мой отецъ позволитъ мнѣ прибѣгнуть къ его совѣтамъ.
— „Любезная моя философка (симъ именемъ называлъ меня почти всегда князь Безбородко),—сказалъ мнѣ сей съ почтенною и милостивою улыбкою,—я постараюсь, при удобномъ случаѣ, поговорить о семъ съ императрицею; но я долженъ васъ предупредить, что она на васъ въ великомъ неудовольствіи, и вамъ самимъ причина сего извѣстна; но я всевозможно постараюсь загладить вашу вину предъ нею; возьмите нѣсколько терпѣнія, а наипаче будьте молчаливы и не сообщайте никому вашего желанія...
„Черезъ нѣсколько времени, по возвращеніи императрицы изъ Царскаго Села, въ сентябрѣ мѣсяцѣ 1794 года, извѣстилъ меня Безбородко, что
286
поздравляетъ меня съ желаемымъ успѣхомъ, но что ея императорское величество повелѣла мнѣ заниматься вышесказанной должностью въ совершенной сокровенности и доставлять плодъ трудовъ моихъ къ нему, Безбородкину, при чемъ изволила замѣтить слѣдующее: что я странная и удивительная молодая особа, но что это не что иное есть, какъ послѣдствія воспитанія и упорства родителя моего не вручить меня г-жѣ Фибалъ (сія Фибалъ была выписана изъ Парижа самою императрицею для шести фрейлинъ при дворѣ, которыхъ она особенно отличала,). Онъ потерялъ дочь свою,—продолжала монархиня,—своимъ глупымъ воспитаніемъ; что онъ теперь изъ нея сдѣлалъ, сообща ей свои странныя правила, свое упрямство и свою гордость! Ахъ, какъ мнѣ ее жаль! Но, графъ, нельзя ли ее склонить войти въ супружескую связь? Она васъ очень много любитъ и почитаетъ, вы имѣете всю ея довѣренность; постарайтесь на сіе склонить сію несчастную. Я имѣю для нея очень хорошаго и выгоднаго жениха; вы его знаете, графъ, это—Грабовскій (побочный сынъ короля польскаго).
— Какъ?—вскричала я, пылающая негодованіемъ— мнѣ замужъ идти?.. Мнѣ имѣть мужа, имѣть для себя сію лишнюю и пустую мебель?!. Знаю и чувствую, что, конечно, императрица имѣетъ причину жалѣть обо мнѣ, но отнюдь не о моемъ воспитаніи,, не о томъ, что я есть теперь, ибо я есть теперь, благодаря Бога, дѣвица честная, какой и завсегда
287
надѣюсь остаться. И скажите, второй мой отецъ, что бы я была при дворѣ?
„Сей отвѣчалъ: „столь же любезны, но не такъ добродѣтельны, вы бы были лишены сей драгоцѣнной душевной дѣвственности, которая чужда придворнымъ".
— „Такъ скажите мнѣ, о чемъ же жалѣетъ императрица? развѣ только о томъ, что я собою не умножила число развращенныхъ, которые ее окружаютъ? Въ самомъ дѣлѣ я всенижайше благодарю ее о семъ участіи и твердо увѣряю, что мнѣ никогда не быть замужемъ".
— „Для чего же такъ, милая моя философка, развѣ вы совершенно возненавидѣли нашъ полъ?— возразилъ почтенный мой покровитель.
— „Ахъ, нѣтъ, графъ, и я надѣюсь, что вы увѣрены въ моемъ къ вамъ высокопочитаніи и великой душевной любви... словомъ, я такъ много цѣню всѣ ваши рѣдкія достоинства и вашу отличную добродѣтель, что, если бы это только возможно было сдѣлать, то я приказала бы съ васъ снять портретъ, приказала бы всѣмъ ему молиться, какъ образу. Но замужъ за васъ никогда не согласилась бы идти; не для того, что вы теперь для меня слишкомъ стары, но для того, что зависимость для меня, какого бы она, впрочемъ, рода ни была, слишкомъ ужасна по правилу и характеру моимъ, и вотъ единая причина моего отвращенія къ супружеству.
— „Слѣдовательно, — сказалъ графъ, — императрица
288
права и со всею справедливостью осуждаетъ данное вамъ родителемъ вашимъ, не по полу вашему, воспитаніе. Но теперь нечего о семъ разсуждать; что сдѣлано, того не возвратить: а извольте лучше начать вашу новую должность и получать за оную жалованье вмѣсто замужества".
— „Помилуйте, графъ, я никогда и не мыслила служить изъ жалованья, а только изъ одной чести. Вамъ не безъизвѣстно, что родитель мой оставилъ мнѣ 500.000 рублей, что и довольно достаточно будетъ по гробъ мой.
— „Ну, философка моя, какъ вы сіе назовете, не гордость ли это? и вамъ извѣстно, что у меня такой суммы въ двадцать кратъ болѣе, но я, между тѣмъ не отказываюсь отъ жалованья, да и не смѣю этого сдѣлать: намъ прилично получать и жалованье; и милости отъ царей, а имъ неприлично пользоваться нашими милостями; и вы этимъ обижаете вашу благодѣтельницу, что очень не хорошо. Итакъ, я совѣтую вамъ принять отъ великой ея щедроты назначенныя вамъ ежегодно по 12.000 рублей жалованья и сей подарокъ, который она изволила мнѣ вручить для доставленія вамъ при слѣдующихъ словахъ:
„Я сердечно желаю, чтобы труды новаго моего слуги (или служителя) столь же полезны и питательны были, какъ изображенныя зерна въ семъ колосѣ, однакожъ менѣе блиста тельны: впрочемъ, я увѣряю ее во всегдашнемъ
289
моемъ царскомъ благоволѣніи и что я ее даже и нехотя люблю".
„Я была столь смущена и столь растрогана толикими монаршими милостями, что тогда, истинно стыдясь своему заблужденію, я совершенно осталась безмолвной, и въ семъ положеніи оставилъ меня графъ.
„Сей великій мужъ, сей всеобъемлющій геній, который имѣлъ рѣдкій даръ читать въ человѣческомъ сердцѣ и имъ управлять всесовершенио, очень легко усмотрѣлъ, что происходило тогда въ моемъ, и посему за нужное почелъ оставить меня въ покоѣ, дабы могла я предаться сердечному чувству моему и размышленіямъ моимъ.
„По отбытіи графа, удалилась я немедленно въ свой кабинетъ, гдѣ, бросясь въ кресло и орошенная потоками слезъ обвиіняя то себя, то опять оправдывая, такъ что попеременно была колеблема разными чувствованіями, и осталась въ семъ положеніи на весь день одна, въ философическомъ уединеніи своемь, гдѣ я и начала размышлять о новой своей должности и надежнѣйшихъ средствахъ приступить къ ней.
„Вступила я въ оную 1794 года, октября 23 дня, и тогда было мнѣ отъ роду 22 года и 7 мѣсяцевъ; въ теченіе итого года успѣла я доставить ея императорскому величеству плоды трудовъ моихъ, которые были очень милостиво приняты и одобрены и за которые получила я опять брилліантовыя серьги,
290
изображающія грушу. Графъ спросилъ меня, какъ мнѣ сей подарокъ нравится.
— „Онъ безподобный,—отвѣчала я,—но между тѣмъ все, что бы я ни получила отъ монаршей щедроты, не можетъ иначе быть для меня, какъ драгоцѣнною вещью! Однакожъ, первый для меня цѣннѣе, потому что вынудилъ меня, войдя въ себя, размышлять о томъ впечатлѣніи, которое онъ произвелъ во мнѣ, и сознать, что я виновница огорченій столь милостивѣйшей и великодушнѣйшей царицы, и вотъ почему первый подарокъ любезнѣе.
— „Браво, браво, дочь моя! позвольте старцу обнять васъ за сей прекрасный отвѣтъ, достойный изящныхъ чувствъ великой вашей души.
„Описывать здѣсь всѣ тѣ отличныя милости, коими я пользовалась отъ сей премудрой монархини, столь многочисленны, равномѣрно и всѣ попеченія и благоразумныя наставленія покойнаго князя Безбородкина, что здѣсь упомянуть объ нихъ совершенно не у мѣста, и скажу еще только, что смерть сихъ двухъ для меня божественныхъ благотворителей похитила съ собой и все мое благополучіе.
„По вступленіи на всероссійскій престолъ императора Павла I, то и сей монархъ не оставилъ меня безъ изъявленія своей ко мнѣ благосклонности и въ знакъ оной предложилъ мнѣ мѣсто фрейлины при дворѣ. Здѣсь не должна я умолчать, но сказать въ честь сего государя, что отвѣтъ, который
291
онъ получилъ отъ меня касательно сей предлагаемой мнѣ почести, всякаго иного вынудилъ бы наказать, но, напротивъ того, отъ сего великодушнаго монарха заслужилъ мнѣ похвалу. На мой отвѣтъ онъ сказанъ слѣдующее:
— „Я въ семъ отвѣтѣ узнаю достойнаго и почтеннаго отца ея.
„Отвѣтъ же мой былъ слѣдующій: „что я все нижайше благодарю его императорское величество за оказанную мнѣ честь и милость... но чувствую въ полной мѣрѣ и то, что я недостойна ея, да и для сей должности совершенно не рождена и не воспитана, почему и не могу ее занять; что государь, который коротко знавалъ покойнаго родителя моего, вѣрно согласится, что сей не воспитывалъ дочь свою для того, чтобы служить украшеніемъ двора, или лучше сказать, его декораціями; но что я чувствую себя въ состояніи быть полезнѣе въ обществѣ". Послѣ сего предложилъ мнѣ сей государь въ вѣчное мое владѣніе 800 душъ крестьянъ, и отъ тѣхъ я отказалась, сказавъ, что я обращаться съ крѣпостными людьми не умѣю, сельской экономіи не понимаю и что вообще невольниковъ не желаю у себя имѣть. Послѣ сего втораго отвѣта, не сказавъ мнѣ болѣе ничего, прислалъ мнѣ сей монархъ 25,000 рублей и просилъ меня ихъ принять, яко отъ должника родителя моего, у котораго занималъ великимъ княземъ не малозначительныя суммы и не платя никогда процентовъ. Теперь, сдѣлавшись
292
государемъ, онъ чувствуетъ себя обязаннымъ отдать процентныя деньги дочери сего почтеннаго мужа. Какая деликатность въ сей монаршей милости! Это точная правда, что покойный родитель мой неоднократно ссудилъ деньгами сего государя, когда онъ былъ еще великимъ княземъ, и когда всѣмъ запрещено было не дѣлать ему довѣрія даже въ пятидесяти рубляхъ.
„Кратковременное царствованіе сего монарха, сего отца народа своего, одушевленнаго искреннѣйшею любовью къ вѣрноподданнымъ своимъ, какое чувство проницало все бытіе его и какія рождало благія намѣренія!.. Къ несчастію, онъ ихъ выполнить не могъ, и тѣ, которые ищутъ уязвить дѣянія сего монарха и вмѣстѣ помрачить отравою клеветы благія его намѣренія, уподобляются сатанѣ, старающейся чѣмъ - нибудь запятнать непорочность ангела. Онъ, конечно, яко человѣкъ, имѣлъ свои слабости и погрѣшности, но и солнце не безъ пятенъ.
„Въ царствованіе сего государя я истинно уподоблялась невидимкѣ, то-есть, я всѣ свои дѣянія и поступки такъ располагала, что все мнѣ можно было знать, замѣчать, даже и предвидѣть, не бывъ сама ни въ чемъ замѣчена, или подозрѣваема, но оставлена совершенно безъ дальняго вниманія; тѣмъ наипаче, что должность моя при императрицѣ оставалась неизвѣстною, и что только объ ней одинъ Безбородко зналъ, отъ коего я и въ началѣ царствованія Павла Перваго много получила
293
свѣдѣній касательно политическихъ оборотовъ и ненадежныхъ средствъ, предпринятыхъ симъ государемъ для благополучнаго его царствованія.
„1806 года, блаженной памяти государь императоръ Александръ Павловичъ, однажды, увидя меня проѣзжающей верхомъ мимо Каменнаго острова и того дворца, въ которомъ онъ имѣлъ свое пребываніе, спросилъ бывшаго тогда при немъ графа Толстаго, оберъ-гофмаршала своего: не знаетъ-ли онъ, кто эта дама и гдѣ она живетъ?
— „Не знаю,—отвѣчалъ сей,—но вижу ее часто въ саду графа Строганова.
— „Такъ, пожалуйста, графъ, — сказалъ государь,—узнай о ней и гдѣ она живетъ.
„На другой же день поутру, увидѣла я Толстаго, проѣзжающаго верхомъ мимо того дома, въ которомъ я жила на дачѣ графа Головина, купленной государемъ Александромъ, которая находится по ту сторону Черной рѣчки, за Строгановскимъ садомъ. Толстой поклонился мнѣ съ великимъ уваженіемъ, чему я не мало удивилась, ибо, встрѣчаясь до сего со мною, глядѣлъ онъ мнѣ только въ глаза. На другой день проѣзжалъ онъ опять мимо моей, квартиры, но уже съ государемъ, который мнѣ наиблагосклоннѣйше поклонился. Сіе заставило меня обратить на сію странность вниманіе свое. Что бы это значило? думала я. Знаю, что нашъ полъ заслуживаетъ особенное монаршеское благоволеніе, но мнѣ уже 34 года, и слѣдовательно здѣсь
294
что-нибудь да другое кроется. Итакъ рѣшилась я выждать конца сей странности. Недѣля проходитъ, и ежедневно въ одиннадцать часовъ, предъ обѣдомъ, государь, тогда уже одинъ, проѣзжалъ мимо, и все то же и одно привѣтствіе съ его стороны, такъ что всѣ сосѣди начали удивляться частой ѣздѣ государя по той дачѣ, гдѣ предъ симъ его не видали, и тому, что онъ только съ лорнеткой своей устремлялъ взоры свои на мои окошки. Начали уже и поговаривать и, видя меня, хотя и прежде довольно знали и видали, но уже тогда всѣ глядѣли на меня съ нѣкоторымъ видомъ удивленія и стремились къ окнамъ своимъ, когда я мимо шла или ѣхала: точно такъ, какъ (впослѣдствіи?) глупая калужская публика (?) удивлялась моему костюму. Однако жъ удивленіе сосѣдей моихъ было для меня крайне оскорбительнымъ, ибо я отнюдь не искала того, чего многіе изъ моего пола съ толикимъ стремленіемъ искали, и тогда рѣшилась спустить сторы и не поднимать ихъ до проѣзда государя. Это я соблюла цѣлую недѣлю, и императоръ пересталъ ѣздить мимо моихъ оконъ, а когда случалось ему ѣхать мимо, то не глядѣлъ на нихъ, а обратилъ уже вниманіе свое на нѣмку, купчиху Бахарахтову, которая жила, не доѣзжая моей квартиры, и лучше успѣлъ. Однажды въ іюлѣ мѣсяцѣ, когда я сидѣла на лавкѣ въ саду Строганова и занималась чтеніемъ Монтескье (книга, содержащая разсужденія о нравахъ и законахъ, словомъ—
295
книга государственная), то графъ Толстой, котораго я не подозрѣвала быть столь близко меня, стоялъ уже нѣсколько минутъ за мною. Увидавъ его, я встала съ своего мѣста и удалилась отъ него, показавъ ему видъ недовольный. Въ теченіе того же мѣсяца случилась мнѣ необходимая надобность по дѣлу моему прибѣгнуть къ правосудію монарха, почему я писала къ нему и между прочимъ открыла я ему, сколь много была я облагодѣтельствована августѣйшею бабкою его и чѣмъ я при ней втайнѣ занималась. И такъ объяснившись ему во всемь томъ, въ чемъ только можно было, не упустила я также тронуть нѣкоторыя предварительный струны, касающіяся до благоразумнаго правленія и тѣхъ осторожностей, которыхъ оно требуетъ. Звукъ струнъ сихъ понравился тогда сему монарху, что я по тому заключаю, что уже на третій день, по тогдашнему моему прошенію, пожаловалъ ко мнѣ отъ имени государя графъ Толстой съ слѣдующимъ отвѣтомъ: что государь соизволилъ разсмотрѣть мое прошеніе, по которому я непремѣнно удовлетворена буду, но, между тѣмъ, усмотря изъ онаго и великую мою способность быть ему столь же полезной, какъ я была въ Бозѣ почивающей любезнѣйшей бабкѣ его, то предлагаетъ мнѣ ту же самую должность и на томъ же самомъ положеніи, что, впрочемъ, будетъ умѣть достойно изъявлять мнѣ свою монаршую признательность. Я дала на сіе слѣдующій отвѣтъ:
296
— „Служить внуку столь великой монархини, какова была императрица Екатерина Вторая, и монарху, которой самъ по себѣ можетъ служить образцомъ прочимъ европейскимъ государямъ, считаю для себя не только величайшею честью, но и священнѣйшей обязанностью, но, между тѣмъ, графъ, къ великому моему сожалѣнію, должна я отъ сего счастія отказаться. Десять лѣтъ сряду ничѣмъ не занимаясь, какъ одними своими частными дѣлами, и отставъ совершенно отъ политическихъ занятій, то смѣю ли я теперь приняться за нихъ, когда мнѣ должно будетъ долго ходить во мракѣ лабиринта ихъ, ибо не найду болѣе того покровителя, котораго я имѣла въ покойномъ князѣ Безбородко и коего совѣтами была я руководима. Тогда же была я еще молода, не знала никакой опасности и не встрѣчала никакихъ пороговъ, о кои могла бы я разбиться, ибо твердо надѣялась и на великую милость и снисходительность императрицы Екатерины Второй. Но теперь, графъ, мнѣ 34 года отъ рожденія моего...
— „Невозможно,—вскричалъ Толстой, какъ сумасшедшій, вскочилъ даже со своего мѣста, пристально глядѣлъ на меня и потомъ сказалъ:—развѣ 22, а много 23 года; вы изволите меня дурачить; кто повѣритъ, чтобы 34-хъ-лѣтняя дѣвица могла быть столь свѣжа, нѣжна и такъ хороша?!
— „Благодарю васъ, графъ, за сіе притворное изступленіе, но позвольте васъ спросить: учились ли вы ариѳметикѣ хотя до вычитанія—10 изъ 25,
297
остается, кажется, 15; такъ кто тому повѣритъ, чтобъ премудрая Екатерина могла когда-нибудь возложить такую должность, какую я несла, на 15-ти-лѣтнюю дѣвицу? но позвольте кончить нужнѣйшее и вамъ дать запримѣтить, что женщина 34-хъ лѣтъ имѣетъ уже довольно степенности въ характерѣ, чтобы о всемъ судить въ настоящемъ видѣ и, слѣдственно, предвидѣть всѣ могущія для нея встрѣтиться разныя неудобства и опасности. Къ тому же я должна и въ томъ признаться, что, проживъ десять лѣтъ на свѣтѣ только простой зрительницей и занимаясь разными отвлеченными науками, то отъ неумѣреннаго напряженія умственныхъ способностей иступились онѣ у меня такъ, что отъ сего умъ мой нынѣ находится какъ бы въ нѣкоторомъ онѣмѣніи; почему и ни къ чему болѣе себя способной не чувствую, какъ продолжать дни жизни моей въ покоѣ“.
Толстой не взялъ на себя пересказать этотъ отвѣтъ государю и попросилъ собственноручнаго письма, которымъ императоръ оскорбился, какъ „отговорками, кои показываютъ явственно мое нежеланіе быть ому полезною, для того только, какъ онъ могъ понять изъ моихъ словъ, что я опасаюсь вручить ему судьбу мою. Однако же онъ проситъ меня не обижать его такою недовѣрчивостью, а лучше прежде испытать его справедливость. Онъ тогда надѣется, что я останусь ею довольною и удостовѣрюсь, что я въ своемъ мнѣніи о немъ крайне ошибалась".
298
— „Да будетъ воля его святая,—отвѣчала я графу,—я ей безмолвно повинуюсь.
— „Итакъ, вы согласны?
— „Видя на то желаніе монарха моего, не могу иначе принять онаго, какъ за новелѣніе, противъ котораго смѣть упорствовать было бы очень неблагоразумно съ моей стороны, но позвольте васъ спросить, кому будетъ поручено получать отъ меня для государя надлежащія бумаги?
— „Мнѣ, мнѣ, божество мое!
„Тутъ осталась я безмолвною и, глядя съ удивленіемъ на сего дурака, думала про себя: признаться, что сей выборъ не обѣщаетъ мнѣ ничего добраго.
— „Чему вы удивляетесь и безмолвствуете? — сказалъ сей Донъ-Кихотъ (?).
— „Что въ вашихъ лѣтахъ, графъ, и бывъ семейнымъ человѣкомъ, вы употребляете столь неприличный выраженія.
— „Да развѣ вы ими обидѣлись?
— „Признаюсь, что мало читала романовъ, почему для меня романическій тонъ крайне не нравится.
„Тогда сей старый волокита, нахмуривъ брови, всталъ и простился со мною очень сухо.
„Не видя у себя цѣлый мѣсяцъ сего графа, думала я, что все кончилось, и сему внутренне радовалась, ибо крайне не хотѣлось мнѣ заниматься государственными дѣлами. Дѣло мое у государя
299
молчало, и я думала, что, вѣрно, я уже и забыта, такъ-кàкъ мнѣ теперь о себѣ напомнить государю? Въ сентябрѣ мѣсяцѣ оставила я дачу, а въ ноябрѣ рѣшилась я написать графу, чтобы по крайней мѣрѣ отъ него узнать, чего мнѣ надѣяться по дѣлу своему. Графъ далъ въ отвѣтъ, что онъ боленъ и не можетъ ни быть у меня, ни письменно мнѣ отвѣчать, а ежели мнѣ угодно пожаловать на завтра къ нему въ 12 часовъ предъ обѣдомъ, то можетъ меня принять. Долго колебалась я, ѣхать ли мнѣ къ сей сатирѣ, или нѣтъ, и сколько мнѣ сіе и непріятно было, но необходимость есть жестокій и всемогущій властелинъ! Итакъ, рѣшилась къ нему ѣхать. При входѣ моемъ къ нему, и только что успѣла я сѣсть, первый его вопросъ былъ:
— „Что вы по сіе время дѣлали, что еще не доставили ко мнѣ ни единой бумаги, занимались только своимъ дѣломъ? или думаете шутить съ государемъ?
„Признаюсь, что, хотя мнѣ тогда и 34 года было, но не обыкши къ такому привѣтствію. кровь у меня взволновалась, и я, принявъ на себя важный видъ съ гордостью ему отвѣчала:
— „А вы, милостивый государь, вы гдѣ были и что дѣлали? Играли шута или волокитствовали? Развѣ вамъ государемъ не приказано являться ко мнѣ еженедѣльно и изъ собственныхъ моихъ рукъ получать всѣ бумаги? Жалѣю очень, что сдѣлала
300
честь моимъ посѣщеніемъ такому человѣку, который умѣетъ только обращаться съ придворною прислугой. Прощайте, господинъ Кострюлькинъ! Я васъ болѣе, знать не хочу.
„Оставя сего пустого человѣка въ изумленіи, возвратилась я домой и написала письмо къ государю слѣдующаго содержанія:
„Всеподданнѣйше приношу вашему императорскому величеству мою нижайшую благодарность за оказанную мнѣ честь и довѣріе, поручая мнѣ столь значительную должность, отъ которой я рѣшительно отказываюсь, если вашему императорскому величеству не заблагоразсудится поручить другой особѣ, кромѣ вашего оберъ-гофмаршала, получать изъ рукъ моихъ извѣстныя вашему императорскому величеству бумаги, который, какъ я сегодня удостовѣрилась, въ прежномъ моемъ о немъ мнѣніи, что его понятіе не можетъ далѣе простираться его оберъ-гофмаршальской должности двора вашего императорскаго величества“.
И тутъ разсказала я все, что между нами произошло съ перваго же свиданія со мною по сей день. Государь съ великимъ негодованіемъ показалъ мое письмо Толстому и сказалъ ему „Что вы дѣлаете, графъ? Развѣ вы не понимаете, кого вы передъ собою имѣете? да кто такъ обращается съ благовоспитанной дамой?“
„Спустя послѣ сего нѣсколько времени, явился ко мнѣ Александръ Николаевичъ Голицынъ, служащій тогда по духовной части прокуроромъ въ святѣйшемъ
301
синодѣ. Сей князь сказалъ мнѣ, что его императорское величество, вслѣдствіе содержанія письма моего, соблаговолилъ назначить его вмѣсто графа Толстаго и повелѣлъ спросить меня, когда и сколько разъ въ недѣлю являться ему, князю Голицыну, ко мнѣ.
— „Два раза,—отвѣчала я ему,—въ среду и въ субботу прошу васъ навѣщать меня.
„Государь повелѣлъ сему князю 1807 года, когда поѣхалъ за границу, всѣ имъ отъ меня полученные конверты отправлять къ его императорскому величеству съ особеннымъ эстафетомъ. Слѣдственно, кто изъ сего не заключить, что государь находилъ труды мои полезными? И самъ князь въ разговорѣ со мною сказалъ мнѣ, что государь крайне жалѣетъ, что я не родилась мужчиною, а читая однажды одну изъ моихъ бумагъ князю, съ восхищеніемъ сказалъ, что ничего не можетъ лучше доказать непремѣнную пользу государству.
„Когда въ 1807 году, еще до отъѣзда государя, въ мартѣ мѣсяцѣ кончила жизнь родительница моя, то государь, узнавъ о семъ, прислалъ ко мнѣ нарочно князя Голицына съ изъявленіемъ царскаго его соболѣзнованія о семъ печальномъ событіи"....
На этомъ сообщеніи обрывается фактическая часть рукописи, цѣликомъ изложенная порусски. Затѣмъ слѣдуетъ заключеніе, наполненное фаталистическими жалобами на судьбу и „несчастную
302
звѣзду", и русскіе стихи, довольно нескладные, безъ размѣра, непредставляющіе по содержанію своему ничего замѣчательнаго.
По-французски авторъ пишетъ гораздо лучше: красивымъ слогомъ и точнѣе выражаясь. Въ русской части постоянно чувствуется, что мемуаристка думаетъ по-французски и, переводя свои мысли, путается отчасти въ галлицизмахъ, отчасти въ тяжелой реторикѣ до-карамзинскаго книжнаго языка, чѣмъ и затемняетъ смыслъ рѣчи.
Французская часть рукописи, отрывокъ изъ которой приведенъ выше въ переводѣ, содержитъ въ себѣ автохарактеристику, написанную очень страстно, и краткое описаніе, какъ росла и воспитывалась „таинственная корреспондентка". Пяти лѣтъ она уже умѣла читать настолько хорошо, что ея чтеніе вслухъ доставляло удовольствіе семьѣ. Семи лѣтъ она читаетъ Плутарха, увлекается образами Агезилая, Брута, Аристида.
„Царскихъ дѣтей не холятъ съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ холили меня. Меня боготворили всѣ окружающіе, но, что всего рѣже, хотя я и была любимицей въ семьѣ, однако, меня не баловали. Впрочемъ, могла ли я сдѣлаться злою, если предъ моими глазами не было другихъ примѣровъ, кромѣ примѣровъ кротости, если кругомъ меня все были лучшіе и честнѣйшіе люди.
„Когда я вступила въ жизнь, главными чертами моими были: гордое сердце и непреклонный характеръ;
303
но опытъ, годы и невзгоды смягчили мою римскую строптивость и сдѣлали меня разумнымъ человѣкомъ. Мое воспитаніе было скромно и цѣломудренно. Меня окружали лица не только примѣрной мудрости, но и такой сдержанности, какой давно не знаютъ болѣе женщины всѣхъ сословій. Мужчины въ то время никогда не говорили при женщинахъ ничего такого, отчего бы цѣломудренная дѣвушка могла покраснѣть; всякій въ ту пору остерегался нарушить уваженіе къ дѣтскому возрасту".
Жилось автору нехорошо; повидимому, ея не любили; враговъ она имѣла множество; а вышеприведенные эпизоды съ Толстымъ и Барятинскимъ указываютъ и причину этого—сварливый характеръ, способный на вспышки изъ-за пустяковъ. Несогласная съ женскою природою должность, которую таинственная корреспондентка несла при дворѣ Екатерины II и Александра I, все-таки смущала ее втайнѣ и вызывала къ самооправданію. Кажется, именно такой смыслъ надо придать строкамъ слѣдующей страстной тирады, написанной въ подраженіе и въ почти тождественное повтореніе аналогичной тирады въ „Confessions" Ж. Ж. Руссо.
„Я женщина вполнѣ, какою создала ее природа. Хорошо или дурно поступила природа, разбивъ форму, въ которую я вылита, предоставляю судить объ этомъ другимъ; что касается меня лично, я знаю свое сердце, знаю свѣтъ и, если я не
304
лучше тѣхъ, кто живетъ на свѣтѣ, то, по крайней мѣрѣ, я не такая, какъ они.
„Греми, труба послѣдняго суда, когда тебѣ угодно! Я предстану предъ Вышнимъ Судьей съ моею рукописью въ рукахъ. Я громко скажу Ему: „Вотъ мои дѣла, вотъ мои мысли, вотъ чѣмъ я была. Я разсказала одинаково откровенно и дурное, и хорошее. Я не скрыла ничего дурнаго, не прибавила ничего въ свою пользу. Я всегда казалась такою, какъ была. Я открыла себя такою, какъ Ты, Духъ Вѣчный, Самъ меня видѣлъ. Сбери вокругъ меня несчетную толпу мнѣ подобныхъ, пусть каждый изъ нихъ откроетъ свое сердце у подножія Твоего Престола съ тою же искренностью, и пусть хоть одинъ Тебѣ скажетъ, если онъ посмѣетъ: я былъ лучше этой женщины" [*].
Послѣ этой эффектной тирады унылымъ диссонансомъ
*. Je suis une femme dans tonte la vérité de la nature. Si là nature a bien ou mal fait de briser le moule dans lequel elle m'a jeté, c'est ce dont je laisse à jugeraux autres; pour moi je sens mon coeur, je connais le monde et si je ne vaux pas mieux que ceux qui l'habitent au moins je suis autre. Que la trompette du jugement dernier sonne quand elle voudra; je viendrai avec mon manuscrit a la main me présenter devant le Souverain Juge. Je dirai hautement; voilà ce que j'ai fait, ce que j'ai pensé, ce que je fus. J'ai dit le bien et le mal avec la même franchise. Je n'ai rien tu de mauvais, rien ajouté de bon. Je me suis toujours montrée telle que je fus. J'ai devoile mon intérieur tel que tu l'as vu Toi-meme, Etre Eternel. Rassemble autour de moi l'innombralble foule de mes semblables: que chacun d'eux découvre à son tour son coeur au pied de Ton trône avec la même sincérité et puis qu'un seul Те dise, s'il i'ôse: „je fus meilleur que cette femme là".
305
звучатъ строки, въ которыхъ корреспондентка излагаетъ свой скромный идеалъ дѣйствительности:
„Теперь я уже не мечтаю о другомъ счастьѣ, кромѣ какъ былъ бы у меня опредѣленный доходъ, котораго хватало бы на жизнь!
„Я такъ люблю свободу и ненавижу стѣсненія, неудовольствія и необходимость отказывать себѣ въ нужномъ!"