Нижнедунайская Скифия в VI начале I в. до н.э. (Этно-политический аспект)

С. И. Андрух

 

ГЛАВА I.

ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ О НАСЕЛЕНИИ НИЖНЕГО ПОДУНАВЬЯ

 

1. Этническая карта Нижнего Подунавья в трудах античных и современных авторов  (7)

2. Скифские памятники региона  (23)

 

1. Этническая карта Нижнего Подунавья в трудах античных и современных авторов

 

В процессе Великой греческой колонизации происходит активное освоение берегов Северо-Западного Причерноморья. Большему заселению подвергаются земли западного побережья, где известны города Византий, Салмидес, Аполлония, Мессембрия, Одесс, Дионисополь, Каллатия, Томы, Истрия. Пространства к востоку от Дуная были освоены в гораздо меньшей степени. Геродот вплоть до Ольвии не называет ни одного греческого полиса, хотя и отмечает, что в устье Тираса живут эллины, которые называют себя тиритами (IV, 51). Вместе с тем, многие авторы более позднего периода, опираясь часто на труды своих предшественников, упоминают в устье Тираса полисы Никоний и Тиру (или Офиуссу), Неоптолемову башню и Гермонактову деревню (пс. — Скилак, 68; пс. — Скимн, 798—803; Страбон, VII, 3, 16; Мела, II, 7; Птолемей, III, 10, 8; Флакк, VI, 84—85 — подробнее см.: 107, с. 5—18). В междуречье Тираса и Истра пс. — Арриан (§ 89) и Плиний Старший (IV, 82) размещают Антифилово поселение и города Кремниски и Эполий.

 

В ряде работ сохранились описания природных условий и климата Северо-Западного Причерноморья. Практически у всех авторов этот регион ассоциируется с суровыми снежными зимами и холодным дождливым летом (Геродот, IV, 28—29; Страбон, VII, III, 1-8; Юстин, IX, 2, 7; Овидий, Тристии, III, 10, 1—78; Плиний, VIII, 167). Междуречье Днестра и Дуная по Страбону представляет собой сплошную безводную равнину, известную как «пустыня скифов» или «пустыня гетов» (I, III, 4; I, III, 7; VII, III 14; VII, III, 17). Со всем этим примечательностью края являются такие полноводные, пригодные для судоходства реки как Истр и Тирас, поставляющие населению огромные количества рыбы (пс. — Скимн, 798—803). Степи между ними, и в особенности берега их, покрыты густой

 

7

 

 

растительностью и характеризуются как богатые пастбища (Геродот, IV, 47). Арриан свидетельствует, что на левом берегу Истра располагались огромные пахотные земли, «где росли густые хлеба, за которыми... не видно было людей» (Арриан, Поход Ал. Вел. 1, 4, 1), а пс. — Скимн (785) и Зосим (1, 42, 1) говорят о лесах на острове Певка и в низовьях Тираса.

 

С выводом своих поселений на северное побережье Черного моря колонисты непосредственно столкнулись с новым, необычным для них варварским миром, определявшим стабильность политической ситуации в регионе, и от характера взаимоотношений с которым постоянно зависели незыблемость и благосостояние греческих полисов. С этих же пор в античной литературе появляются описания соседних с греками варварских народов, или краткие упоминания отдельных сюжетов из их жизни. По сохранившимся на сегодняшний день источникам довольно сложно воссоздать полную картину расселения племен, времени их перемещения, а следовательно, и смены господствующих группировок. Во многом это объясняется фрагментарностью сохранившихся трудов, их использованием, зачастую без ссылок, более поздними авторами, что создает затруднения, а иногда и невозможность датировки описываемых событий.

 

Наиболее ранние и подробные сведения о населении северопонтийского региона изложены в «Истории» Геродота и относятся к периоду скифо-киммерийских войн и переднеазиатских походов. Повествуя о появлении скифов в причерноморских степях, историк пишет, что вторжение их привело к разладу и войне между киммерийскими правителями, в результате чего часть царей, противившихся уходу из страны, была перебита. Киммерийский народ похоронил их у р. Тираса и могила их до сих пор видна; другая же часть ушла «из страны, так что вторгнувшиеся скифы заняли страну, уже лишенную населения» (Геродот, IV, II). В погоне за ушедшими киммерийцами скифы начинают вторжение в Переднюю Азию, откуда возвращаются в Причерноморье только после 28-летнего отсутствия (Геродот, I, 103—106; IV, 1—4, 12—13).

 

Не останавливаясь специально на ранней истории скифов и вопросах становления скифской культуры, отметим только, что в современной литературе сложились два совершенно разных подхода к определению последовательности и места этих событий. Ряд исследователей принимают данный сюжет безоговорочно, как исторически засвидетельствованный факт проживания в Северном Причерноморье, включая и часть Фракии, киммерийского, населения и смены его вторгшимися

 

8

 

 

с востока скифами, или генетической преемственности культур (87, с. 335; 209, с. 8, 25—69, рис. 1; 71, с. 103—109; 148, с. 92—104; 109, с. 12—19).

 

В противоположность такому мнению Л. А. Ельницкий отрицает факт проживания киммерийцев в Северном Причерноморье и локализует пассаж Геродота о скифо-киммерийских войнах на Кавказе. Упоминание Геродотом местности у р. Тираса исследователь склонен «толковать как механическое перенесение историком прикубанской гидро- и топонимики к местностям вокруг и западнее р. Борисфена (85, с. 42—59, 146,147). Точка зрения Л. А. Ельницкого была недавно поддержана И. В. Куклиной. На основе детального анализа письменной традиции с привлечением обширной современной литературы по этому вопросу ею был сделан вывод о неправомерности размещения киммерийцев в Северном Причерноморье, а отсюда и о надуманности рассказа Геродота об изгнании скифами киммерийцев из северо-причерноморских степей и вторжении их сюда в VII в. до н.э. (114, с. 48—66, сн. 1—61). Обратившись к вопросу локализации р. Араке, которую, по Геродоту, скифы пересекают дважды, исследовательница пришла к выводу о существовании двух рек с одним гидронимом — Амударьи, через которую скифы из Средней Азии проникли в Переднюю и Малую Азию, и Аракса Кавказского; через последний скифы, будучи вытесненными из переднеазиатского региона, перешли, в Северное Причерноморье. Таким образом, заключает И. В. Куклина, появление скифов в Северном Причерноморье в начале VI в. до н.э. было событием «единовременным» и «единонаправленным и дальнейшая история их связана не с походами на юг, а с постепенным проникновением в северопричерноморские степи» (114, с. 114—126, 136).

 

Невзирая на детальную разработку геродотовского сообщения представителями той или иной концепции, вопрос об этнополитической ситуации в причерноморских степях в предскифский период продолжает оставаться дискуссионным (13; 68; 179; 165; 222; 223). Что касается непосредственно положения в Подунавье, то здесь после обширного пласта памятников белозерской культуры XII—X вв. до н.э. (46) зафиксировано крайне небольшое количество погребений и кладов, оставленных, по мнению А. И. Тереножкина, легендарными киммерийцами (209, рис. 1). Отсутствие стабильного населения в регионе, возможно, оправдывает указания Геродота, что скифы заняли страну, лишенную населения. Наиболее ранние и немногочисленные скифские памятники появляются здесь только в VI в. до н.э. (169, с. 55).

 

9

 

 

Противоречивы сведения Геродота о Скифии VI — V вв. до н.э. В первую очередь это касается определения бе западных границ. Историк пишет:

 

«с залива, образуемого этой землей (Фракией — С. А.) начинается Скифия и в нее вливается Истр, обращенный устьем к востоку... От Истра уже начинается собственная (старая) Скифия, обращенная к полудню и ветру ноту до города, называемого Каркинитидою» (Геродот, IV, 99).

 

По скифской же земле текут с запада на восток реки:

 

«пятиустный Истр, за ним Тирас, Гипанис, Борисфен, Пантикап, Гиппакир, Герр и Танаис» (Геродот, IV, 47).

 

По Истру проводят западную границу Скифии современник Геродота Фукидид (II, 96) и поздний историк Мела (II, 7), который, по справедливому наблюдению М. И. Ростовцева, зачастую опирался на геродотовскую традицию (189, с. 46), Заметим здесь же, что земли к востоку от Истра рассматриваются как собственно скифские и в работах более поздних авторов (пс. — Скилак, 68; Руф, II, 7, 1; Юстин, II, 5, 8—11; Страбон, VII, 3, 18; VII, 4, 5; Плиний, IV, 80).

 

Дискуссионным в рассказе Геродота стало размещение в скифской земле пяти притоков Истра: «Пората, а у эллинов Пирет, затем Тиарант, Арар, Напарис и Ордесс» (IV, 48). Локализация притоков Истра и отождествление их с современными реками (подробнее см.: 134, с. 61, 62, сн. 6—9) заставляют полагать, что Геродот расширял пределы Скифии далеко на запад. Однако здесь историк противоречит сам себе, говоря что Истр

 

«... первая из рек Скифии с западной стороны, — (IV, 48), — а начиная от Истра к северу по направлению внутрь материка Скифия граничит сперва с Агафирсами, затем с Неврами, далее с Андрофагами... и наконец с Меланхленами...» (IV, 100)

 

— племенами, по Геродоту, нескифскими.

 

Подобное противоречие в определении античным историком западных границ Скифии Л. А. Ельницкий склонен объяснять «...опиской, основанной на использовании текста Гекатея, знавшего другие границы Скифии» и распространявшего их «на всю Северную Евразию, включая... часть Фракии» (85, с. 167, 168). Соглашаясь с мнением исследователя, заметим также, что наличие подобной путаницы у Геродота можно объяснить и распространением в среде современных ему причерноморских греков имени «скифы» на многие нескифские народы. Не избежал этого и Геродот, что ярко выражено в его греко-понтийском варианте легенды о происхождении Скифа, Агафирса и Гелона от общего предка (IV, 8—10). Таким образом, оставляя в стороне сообщение Геродота о притоках Истра, текущих по скифской земле, как нерабочее применительно к классическим скифам (или «скифам второго порядка» —

 

10

 

 

179, с. 56), отечественные исследователи склонны проводить западные границы Скифии в VI — V вв. до н.э. по Пруту или Днестру (87, с. 338; 134, с. 79; 138, с. 235, 236; 179, с. 36, 72, 168, 199). Наиболее удачно существующие точки зрения по определению западных границ Скифии и географическому размещению Геродотом «старой» или «исконной» Скифии обобщены в работе А. А. Нейхардт (152, с. 150, 151, сн. 445— 451).

 

Однако, недавно И. В. Куклиной была предложена совершенно новая трактовка текста Геродота. Локализация историком «старой» Скифии к югу от Дуная до города Каркинитиды (Геродот, IV, 99) привела исследовательницу к мысли о существовании в геродотовское время двух одноименных полисов — в устье р. Каланчак и в Подунавье, причем искомый город, по ее мнению, следует искать южнее Истра (114, с. 99, 100). В качестве возможных доказательств для объяснения причин наименований греками Подунавья «исконной» Скифией исследовательница выдвигает два совершенно неубедительных варианта: 1) проникновение скифов в Северное Причерноморье осуществлялось одновременно через Кавказ и Фракию; 2) греки, знавшие скифов в Малой Азии, осваивая первоначально западнононтивские земли, назвали Подунавье «старой» Скифией, даже если эту область населяли другие народы (114, с. 58).

 

Соглашаясь с исследователями, размещавшими «исконную» Скифию Геродота не в Подунавье, а к востоку от Дуная, мы находим дополнительные аргументы в пользу такой ее локализации в тексте самого автора, который говорит, что торжище борисфенитов «это самый срединный из приморских пунктов всей Скифии» (Геродот, IV, 17). Что же касается местонахождения города, то нет никаких оснований искать его южнее Истра, во Фракии. При обращении к тексту Геродота видно, что он без каких-либо оговорок вслед за Каркинитидой размещает племена тавров, за областью которых находится Боспор Киммерийский и Меотида (Геродот, 99, 100; подробнее о локализаций гбрбда см.: 115, с. 6—11).

 

Из описания Геродотом народов Скифии и пограничных с ней областей можно извлечь весьма скудные даннце относительно населения Подунавья. Характеристику народов собственно Скифии он начинает от торжища борисфенктов и пишет, что к западу от него, по реке Гипаиис живут каллипиды (эллино-скифы), граничащие в месте сближения Гипаииса и Тираса с ализонами; ализоны в месте впадения в Гипанне Экеаашея соседят со скифами-пахарями, выше которых находится страна иевров (IV, 17, 1В, 52). Пространство между Истром и Гипаннсом у него остается незаселенным,

 

11

 

 

за исключением устья Тираса, где живут эллины-тириты (IV, 51). На западе, за пределами Скифии он размещает агафирсов, живущих к северу от Истра (IV, 100), а к югу — гетов (IV, 80,93). Существенным дополнением к описанной картине является указание историка о непосредственном соседстве скифов с гетами, когда применительно ко времени похода Дария устами скифа он говорит, что дойдя до Истра, царь персидский покорил по пути «наших соседей гетов» (IV, 118).

 

Лакуна, возникшая при размещении Геродотом народов в землях к западу от Днестра, длительное время смущала историков в вопросе локализации границ Скифии по Днестру или Пруту. Сопоставление письменных и археологических данных позволило А. И. Мелюковой сделать вывод, что историк «говоря о западной Скифии, имел в виду не границу расселения собственно скифских племен, а границу скифского политического образования» (154, с. 79). К близкой мысли пришел и В. Ю. Мурзин, локализовавший по археологическим данным центр Скифии VI — V вв. до н.э. в Нижнем Поднепровье и Степном Крыму (148, с. 101, 104).

 

Если говорить о степени заселения Подунавья, то действительно, при обращении к тексту «Истории» видно, что Геродот, хотя и говорил о соседстве скифов с гетами, основную массу скифских племен в конце VI в. до н.э: все-таки размещал к востоку от Днестра. Так, характеризуя подготовку к войне с персами, он пишет, что «приняв план обороны, скифы выступили навстречу Дариеву войску, выслав вперед самых лучших всадников» (IV, 121), в результате чего передовой отряд скифов встретил персов на расстоянии трех дней пути от Истра (IV, 122). По расчетам Е. В. Черненко, дневной переход персидской армии равнялся около 28 км (219, с. 70, табл. 2), что позволяет локализовать первую встречу противников в междуречье Истра и Тираса, возможно, в районе р. Когильник (191, с. 176), в то время как основные силы скифов были сконцентрированы восточнее Днестра.

 

Не занимаясь специально походом Дария, изучению которого посвящена обширная литература (238; 191, с. 169—184; 219; 114, с. 137—142; 176), заметим только, что район Подунавья стал в это время ареной крупных военных событий. Любопытно, что в изложении Страбона весь скифо-персидский конфликт ограничивается междуречьем Днестра и Дуная (Страбон, VII, 14).

 

Уже после войны с персами Геродот регистрирует усиление активности скифов в Подунавье, говоря о глубинном рейде их во Фракию, вплоть до Херсонеса Фракийского, который якобы был предпринят на рубеже VI — V вв. до н.э. (219, с. 106, 107, сн. 36—38) в ответ на поход Дария (Геродот, VI, 40).

 

12

 

 

Начало проникновения скифов на земли к югу от Дуная было прервано образованием в начале V в. до н.э. мощного царства одрисов, владения которого на севере простирались до устья Дуная (Фукидид, II, 97). Тем не менее, именно для этого времени засвидетельствовано установление тесных и неоднозначных отношений скифов с западнопонтийскими греками и одрисами посредством заключения династических браков царя Ариапифа с истрианкой и дочерью одрисского царя Тереса (Геродот, IV, 78, 80).

 

Соседство скифов с фракийцами не было безоблачным. Продолжая свою враждебную политику по отношению к скифам, отмеченную Геродотом применительно к скифо-персидской войне (IV, 119, 125), царь агафирсов Спаргапиф убивает Ариапифа (IV, 78). По мнению Й. Т. Никулицэ, эта акция была предпринята агафирсами, чтобы помешать скифо-одрисскому союзу (155, с. 24). Нестабильны отношения скифов и с одрисами. О некотором обострении их говорит то, что в надежде на помощь и укрытие во Фракию бежал Скил, изгнанный народом за склонность к эллинскому образу жизни, а незадолго до этого у скифов нашел убежище брат царя одрисов. В погоне за Скилом скифское войско встретилось у Истра с одрисами. Однако царствующие персоны сочли лучше для себя не вступать в конфликт, обменявшись беженцами, и в результате Скил был казнен (Геродот, IV, 80). В настоящее время реальность этого царя не подвергается сомнению и, согласно построениям Ю. Г. Виноградова, гибель его следует относить ко времени около 450 г. до н.э. (54, с. 104). Этой датой и заканчивается повествование Геродота о западаем окраине Скифии.

 

Таким образом, обращаясь опять к геродотовской этногеографии можно думать, что она была близка по времени скифскому походу Дария, когда в Подунавье не наблюдалось стабильного скифского населения и оно могло служить только местом частых сезонных перекочевок скифов. Геродот, кстати, отмечает прекрасную ориентировку скифов в близлежащих к Истру степях (IV, 136). В последующий период историк фиксирует сильную заинтересованность скифов к западным пространствам и народам, в результате чего, возможно, происходит постепенное заселение междуречья Днестра и Дуная. Вполне вероятно, что этот процесс первой половины V в. до н.э. нашел отражение в переданных псевдо-Скимном сведениях Эфора (IV в. до н.э.), которого М. И. Ростовцев считает восходящим к Геродоту (189, с. 28):

 

«Эфор говорит, что первыми по Истру живут карпиды, потом пахари, далее невры...» (пс. — Скимн, 841).

 

Вопрос о соотнесении карпидов с каким-либо этническим образованием до сих пор не решен. А. И. Мелюкова склонна отождествлять их с каллипидами

 

13

 

 

(135, с. 54), хотя их проживание западнее Нижнего Побужья или Тилигула оспаривается (235, с. 97; 124; 107, с. 39). Часть исследователей предлагает видеть в них фракийское племя, упомянутое еще Геродотом (IV, 49), локализовавшим его у р. Карпиды, одного из притоков Дуная (85, с. 152; 155, с. 21,22). Заметим однако, что ни в V, ни в IV в. до н.э. говорить о размещении каких-то фракийских племен в Буджакской степи не приходится. Напротив, Фукидид, современник Геродота, указывает, что область между Темами и Истром была заселена гетами и прочими туземцами, которые на северо-востоке (за Дунаем — С. А.) граничили со скифами (II, 96). Как совершенно справедливо отмечал уже Д. П. Каллистов (96, с.88), события, описываемые Фукидидом в этом фрагменте, относятся к рубежу 30 — 20 гг. V в. до н.э. Таким образом, и в начале и в конце V столетия до нашей эры Дунай неизменно выступает как пограничный рубеж между двумя варварскими мирами.

 

После достаточно обширной, хотя и не всегда четкой характеристики причерноморских народов в «Истории» Геродота в письменной традиции наступает длительный перерыв, а позднейшие историки такого подробного описания не дают. О последующей истории Скифии сохранились скудные сведения в периэгесах и периплах, или в кратких изложениях отдельных событий римскими историками и географами, позаимствованных из работ их предшественников.

 

После «Истории» Геродота краткое описание междуречья Днестра и Дуная содержится в перипле пс. — Скилака (§68):

 

«За Фракией живет народ скифы, а в их земле следующие эллинские города: река Тирис, город Никоний, город Офнусса»,

 

написанном во второй половине IV в. до н.э. (189, с. 24).

 

Наиболее яркие события из жизни скифов IV в. до н.э. в этом регионе, затронувшие все соседние народы, связаны с именем Атея, личность которого вызвала оживленные, не прекращающиеся до сих пор дискуссии. Поводом тому стало упоминание его Страбоном в предположительной форме и вне контекста главы как правителя обширной области Северного Причерноморья (Страбон, VII, 3, 18). По поводу границ его владений существуют различные точки зрения, которые подробно будут рассмотрены ниже. Для нас здесь важно то, что и Страбон и другие авторы локализуют его деятельность в Подунавье, ставшем во второй половине IV в. до н.э. ареной крупных военно-политических событий, связанных с проникновением скифов в земли фракийцев и возрастанием мощи Македонии.

 

Сейчас в историографии общепринятым стало мнение, что Атей утвердился в Добрудже задолго до скифо-македонского

 

14

 

 

конфликта (226, с. 57, 58, сн. 15—26; 268, с. 13—24; 138, с. 241, сн. 19—23). Т. В. Блаватской на основе изучения внутриполитического состояния одрисского царства было высказано предположение, что массовое вторжение скифов за Дунай должно быть тесно связано с гибелью Котиса I, после чего могучая держава одрисов, простиравшаяся прежде до Истра (Фукидид, II, 29; 96), распадается на три самостоятельных враждующих государства (36, с. 79, 80).

 

Смерть Котиса I действительно могла стать мощным толчком, повлекшим за собой захват ее бывших территорий С юго-запада Македонией, с юго-востока астами, с северо-востока скифами, с северо-запада трибаллами.

 

Принимая датировку Т. В. Блаватской, считаем возможным предположить, что скифы начали нарушать границы с Фракией в еще более ранний период. Дело в том, что уже в конце V — начале IV в. до н.э. царство одрисов было раздираемо междоусобными распрями и в результате поделено между Севтом II и Медоком (Амадоком I?) (36, с. 77, 78) [*]. Приход к власти в 383 г. до н.э. Котиса I (314, р. 31, 38) означал начало нового объединения страны, которое столкнулось к тому же на юго-востоке с зарождением молодого, набиравшего силы государства астов (76, с. 130), что требовало обостренного внимания правителя одрисов. В подобной ситуации и могли происходить неоднократные нападения скифов на фракийские земли.

 

В этой связи считаем уместным привести здесь очень важный документ. Речь идет об известном фрагменте из трагедии «Рес» (стихи 424-431), длительное время приписываемой Эврипиду (480-406 гг. до н.э.), что послужило причиной рассматривать изложенные в ней события применительно к V в. до н.э. (36, с. 52; 103, с. 55). По мнению С. И. Радцига, это произведение не было написано великим афинским трагиком; оно отнесено исследователем к творчеству неизвестного автора, писавшего в IV в. до н.э. (181, с. 296; 263, р. 191—193). Сюжет «Реса» заимствован из X песни «Илиады», однако события, описанные автором, по всей видимости, отражают действительную реальность, соответствующую времени написания произведения. Приведем этот отрывок полностью:

 

 

*. Р. Вулпе считает их правление последовательным (314, р. 29-31, 38)

 

15

 

 

«живущий в соседней (с Фракией — С. А.) земле скифский народ завязал со мной войну, когда я собирался двинуться в путь к Илиону; я прибыл к берегам Эвксинского Понта, двинув фракийское войско. Там проливалась копьем на землю скифская кровь и смешанная с нею фракийская... Когда же я разбил скифов, взяв в заложники их детей и назначив приносить в мой дом ежегодную дань — я явился сюда...».

 

Разгром скифов фракийским войском соответствует периоду до войн Атея, где он вплоть до конфликта с Филиппом II всегда выступал победителем.

 

Первое по времени свидетельство о пребывании скифов Атея к югу от Дуная оставлено Фронтином (II, 4, 20) и Поливном (VII, 44, 1), говорящих в разных редакциях о крупном сражении их с трибаллами, которое скифы выиграли благодаря своей хитрости. Близка по времени, видимо, и угроза Атея Византию, зафиксированная Александритом и дошедшая до нас в изложении Клемента Александрийского (V, 5, 31). Опираясь на эти источники, некоторые исследователи допускали мысль о глубоких рейдах скифов Атея на запад и юг Фракии (35, с. 207, 208; 36, с. 81; 151, с. 112, 113; 225, с. 32; 226, с. 57, 58). Однако, как совершенно правильно показал П. О. Карышковский, угроза Атея Византию совсем не доказывает, что скифские всадники достигали берегов Боспора Фракийского [*]: она может отражать только столкновение интересов, не обязательно территориальных (103, с. 55). Трибаллы же, которых Фукидид (II, 96) размещает во второй половине V в. до н.э. на Среднем Дунае (275, р. 227, рl.Х; 155, с. 27, 28), в середине 30-х годов IV в. до н.э. засвидетельствованы источниками уже в устьях Дуная (Юстин, IX, 3, 1—3; Арриан, I, 1—3; Страбон, VII, 3, 8). Можно поэтому предположить, что скифы и трибаллы столкнулись в своих обоюдных захватнических устремлениях где-то в низовьях реки. Это подтверждает и тот факт, что Атей в битве с ними мог использовать и нестроевое население, которое вряд ли продвигалось на запад Фракии одновременно с передовыми скифскими отрядами.

 

Если принять за действительность рассказ Иордана об осаде Филиппом II Одесса в 342 г. до н.э. (Гетика, §65) и о помощи, оказанной осажденным скифами, то это сообщение будет самым ранним свидетельством начала конфликтов между

 

 

*. Идея В. Илиеску отождествить Византий и Бизоне (264) пока не находит сторонников.

 

16

 

 

скифским и македонским правителями, хотя последующие их взаимодействия ставят под сомнение достоверность этого сюжета.

 

Более подробные сведения о событиях в Подунавье относятся к скифо-македонской войне. Они сохранились в передаче Юстином труда Помпея Трога и в небольшом фрагменте третьей книги Павла Оросия. Оба источника гласят, что когда Атей вел войну с истрианами и был тесним ими, он через посредство Аполлонии обратился за помощью к Филиппу II, который в это время вел довольно неудачную осаду Византия. Когда же пришла подмога от Филиппа, царь истриан умер и Атей отослал македонян обратно, отказавшись платить им. Разгневанный Филипп снял осаду Византия, развязал войну со скифами и взял в плен большое количество женщин и детей, а также скота (Юстин, IX, 2, 1 — 16; Оросий, III, 4, 4—7). По свидетельству Фронтина, войско скифов было боеспособнее македонского и Филипп смог победить Атея, только укрепив свои тылы верными ему воинами (И, 8, 14).

 

Для нас, помимо самого факта скифо-македонского конфликта, отразившего противостояние в Подунавье двух могущественных сил, представляется важным уточнение того, что скифы расценивали южное побережье Дуная как свою территорию (Атей в ответ на просьбу Филиппа обеспечить ему свободный проход к устью Дуная заявил, что «вступить в свои владения он не позволит» — Юстин, IX, 2, 12).1 Это позволяет искать место битвы в пределах современной Добруджи.

 

Исход скифо-македонского конфликта стал переломным в процессе западной экспансии скифов, вынужденных, по всей видимости, в массе своей покинуть пределы Добруджи и перейти на левобережье Дуная. Сейчас же происходит коренное изменение этнической карты Подунавья. К устьям Истра передвигаются сдерживаемые до сих пор Атеем трибаллы, которые попутно перед этим разбили Филиппа, возвращавшегося после разгрома скифов, и отобрали его добычу (Юстин, IX, 3, 1—3). Имея общим источником Птолемея, сына Лага — будущего царя Египта, об этом свидетельствуют Арриан и Страбон, повествуя о походе к Истру в 335 г. до н.э. Александра Македонского. Впервые ими же наряду со скифами на левом берегу Дуная упоминаются геты, чей город был разрушен македонским полководцем (Арриан, 1, 2—4; Страбон, VII, 3, 8). Во время похода Александр также угрожал соседним скифам (Плутарх, 1,3).

 

17

 

 

Дискуссионным в оценке военно-политических сил на левобережье Дуная стало свидетельство о походе в 331 г. до н.э. Зопириона, дошедшего по Макробию (1,11, 33) до Ольвии, предпринявшего неудачную осаду ее и погибшего на обратном пути в Гетской пустыне (57, ч. II, с. 21—25). Согласно Юстину (II, 3, 4; XII, 1, 4; XII, 2, 16) и Оросию (III, 18, 4) Зопирион воевал со скифами и был разбит ими. Однако по Курцию Руфу (X, 1, 44) поход Зопириона был направлен против гетов и закончился гибелью македонского войска в связи с разразившейся непогодой. Это несоответствие в трудах античных авторов привело к тому, что ряд исследователей предлагает видеть в силе, противостоящей полководцу Александра, скифов, не утративших своих позиций в Подунавье после разгрома их Филиппом II; другие же считают, что в это время на левобережье Дуная уже появляется некое мощное военно-политическое образование гетов. Вполне вероятно, что разногласия Юстина и Курция Руфа возникли в результате присутствия к северу от Дуная и скифов и гетов, как о том говорили уже упомянутые Арриан и Страбон, причем каждый автор мог называть тот народ противостоящий Зопириону, которому он отдавал предпочтение в силе и могуществе.

 

Разгром Зопириона привел к дестабилизации владычества Македонии во фракийских землях, немедленным результатом чего стало возрождение к югу от хребта Гем царства одрисов во главе с Севтом III (36, с. 90). Однако к 313 г. до н.э. на правобережье Дуная опять складывается чрезвычайно напряженная ситуация. Дело в том, что с приходом к власти Лисимаха вся Фракия и западнопонтийские города попадают под тяжелый экономический и политический гнет Македонии. Не желавшие терпеть господство Лисимаха греческие полисы выступили против него, объединившись под эгидой Каллатии. И опять здесь фиксируется присутствие скифов как активной реальной силы; выступавших уже вместе с фракийцами на стороне греков (Диодор, XIX, 73). После разгрома союзников Лисимахом известий о скифах в нарративных источниках нет вплоть до второй половины III в. до н.э. На рубеже IV — III вв. до н.э. на смену им приходят мощные объединения гетов, с предводителем которых, Дромихетом, ведут где-то на левобережье Дуная неудачную войну Лисимах и его сын Агафокл (Страбон, VII, 3, 14; Диодор, XXI, 1; XXI, 12, 1—6).

 

Следующие сведения о скифах к югу от Дуная переданы Страбоном. Согласно его рассказу здесь фиксируется вытеснение фракийцев и заселение их земель скифами, перешедшими через Тирас и Истр, в результате чего

 

18

 

 

«значительная часть ее (Фракии — С. А.)... получила название Малой Скифии» (Страбон, VII, 4, 5; VII, 5, 12)

 

по аналогии с той, что расположена в Крыму и Нижнем Поднепровье. К сожалению, этот фрагмент приведен Страбоном без каких-либо указаний на время происходивших событий. По мнению М. И. Ростовцева, из многочисленных источников Страбона для данного случая следует предпочесть Деметрия Каллатийского, жившего во второй половине III в. до н.э. (189, с. 33—35), хотя несомненно, что процесс массового перехода скифов за Дунай следует относить к более раннему времени. Это сведение перекликается с указаниями того же автора, дошедшими до нас в изложении пс. — Скимна (189, с. 28—32) , что всю землю от Том до Дионисополя занимали скифы, граничащие на юге с кробизами (пс. — Скимн, 748—758, 765—766). Прекрасным дополнением к описанной картине служит упоминание Плинием Старшим, также использовавшим какой-то источник эллинистического времени (189, с: 50—56), в прибрежной части Добруджи скифов, имеющих здесь свои поселения (Плиний, IV, 44).

 

Источники, освещающие расселение народов к северу от Дуная, менее ясны. К ним следует отнести в первую очередь периплы Арриана и пс. — Арриана, составленные с использованием источников II, Щ и, возможно, даже конца IV в. до н.э. (189, с. 64—73). По мнению М. В. Агбунова, оба перипла являются сокращенной и расширенной редакцией одного и того же труда Флавия Арриана (9, с. 13). Не отрицая такой возможности, здесь мы будем пользоваться общепринятой системой ссылок. В первую очередь следует отметить, что в обоих периплах указаны прибрежные пункты, неизвестные более ранним авторам. Так, пс. — Арриан располагает к западу от Ольвии сначала безымянный и необитаемый остров, далее поселения Одесс, Скопелы, гавани истриан и асиаков и Никоний (§87). Переходя к описанию междуречья Тираса и Истра, он упускает город Тиру и сразу за рекой размещает Неоптолемово поселение, город Кремниски, Антифилово поселение и устье Истра (§89). Часть перечисленных поселений названа и в труде Плиния (IV, 82).

 

В отношении варварских народов в периплах существует огромное противоречие. Арриан вообще всю местность к западу от гавани асиаков считает пустынной и безымянной (§31—32). У пс. — Арриана помимо названных пунктов говорится, что «от Прекрасной Гавани (Северо-Западный Крым — С. А.) до реки Истра, или Данубия, опять обитают скифы» (§83), а к югу от устья Истра лежит Фракия и начинаются

 

19

 

 

границы фракийцев (§93) [*]. Подобное расселение скифов и локализация скифских и фракийских границ более всего характерны для IV в. до н.э. и позаимствованы, видимо, из пс. — Скилака. Ведь, как уже говорилось, в III в. н.э. скифы расселяются в Добрудже, а Аполлоний Родосский, чье творчество приходится на третью четверть III в. до н.э., упоминает на Дунае смешанных с фракийцами скифов. Сам по себе процесс слияния народов мог иметь место только в случае утраты тех позиций, которые занимали здесь скифы в IV в. до н.э. и что нашло отражение, как будет показано, в археологическом материале.

 

Падение потенциала Скифии привело к началу расселения на левобережье Дуная фракийских племен. Этот процесс, на наш взгляд, нашел отражение у Помпония Мелы. По мнению М. И. Ростовцева, источником Мелы был эллинистический географ II — I вв. до н.э., тяготевший к геродотовской традиции, но отступивший от нее при описании Крыма, дав для него характеристику народов, соответствующую его времени (189, с. 48). Однако и при описании народов Северо-Западного Причерноморья у Мелы также дано размещение племен, неизвестных Геродоту. За уже знакомыми каллипидами Мела локализует последовательно от Гипаниса до Истра асиаков и истриан, границей между которыми служит Тирас. Для Мелы все эти народы скифские (II, 7—8).

 

Однако впервые с истрианами в письменной традиции мы встречаемся у Юстина, который локализует их где-то в Подунавье и с которыми ведет войну Атей (Юстин, IX, 2, 1—2). По поводу истриан высказывались различные точки зрения. В отличие от ряда исследователей, предлагавших видеть в них граждан Истрии (75, с. 52), или передовые отряды кельтов (35, с. 203, си. 3), или трибаллов (267, р. 667—668) мы склонны придерживаться мнения ученых, считавших, что под истрианами следует понимать гетов с низовий Дуная, оказавших сопротивление Атею, вторгшемуся на их исконную территорию (36, с. 87-88; 294, р. 130; 226, с. 59). В любом случае они

 

 

*. Этому фрагменту имеется и существенное противоречие у обоих авторов. Они пишут, что все западнопонтийские города вплоть до Аполлонии находятся в скифской земле (Арриан, § 35—36; пс. — Арриан, § 87). Такое наименование прибрежной Фракии во II в. н.э. не имеет под собой этнической подосновы и может быть только данью более ранней традиции, которой в конце III в. н.э. последовал и Диоклетиан.

 

20

 

 

никак не могут считаться скифским народом, как о том говорит Мела. В связи с утратой скифами в III в. до н.э. своих позиций в Буджакской степи истриане вполне могли продвинуться вплоть до Тираса, а впоследствии начать свои перемещения и на восток от реки. Появление у Мелы этих народов прекрасно сочетается с упоминанием в периплах Арриана и пс. — Арриана гаваней асиаков и истриан [*], неизвестных и пс. — Скилаку и пс. — Скимну. Более того, следует отметить, что информатор Мелы, который проводил границу между истрианами и асиаками по Тирасу, по-видимому, предшествовал источнику Арриана и пс. — Арриана, локализовавших гавань истриан уже к востоку от Никония.

 

Переселение фракийских племен к востоку, начавшееся в III в. до н.э., нашло отражение и в переименовании Страбоном территории между Днестром и Дунаем (1, 3, 4; 1, 3, 7; VII, 3, 14; VII, 3, 17). По этому поводу чрезвычайно ясно и лаконично выразился П. О. Карышковский: «когда Страбон... цитирует философа-перипатетика Стратона (IV — первая половина III в. до н.э.), он называет современную Буджакскую степь «скифской пустыней».., а в той части «Географии», где использован перипл Артемидора (II в. до н.э.) он упоминает уже не скифскую, а «гетскую пустыню» (103, с. 58; см. также 102, с. 49—50; 107, с. 69, 70). Здесь нужно обратить внимание еще на один момент. Если в первых трех случаях Страбон локализует «скифскую» или «гетскую пустыню» между Истром и Тирасом, то в последнем случае (VII, 3, 17) он простирает ее на востоке до Борисфена. Судя по дальнейшему тексту данного параграфа «Географии» такое расширение границ «гетской пустыни» дано применительно к эпохе Митридата VI Евпатора и может быть синхронно источнику периплов Арриана и пс. — Арриана, размещавшему гавань истриан восточнее Тираса.

 

Возвращаясь к рассмотрению ситуации в Подунавье, отметим, что к концу III в. до н.э. обстановка резко усложнилась с появлением здесь бастарнов. Впервые они отмечены в устьях Дуная Деметрием Каллатийским как «бастарны-пришельцы» (пс. — Скимн, 797). Помпей Трог размещает их передвижение на восток между событиями, получившими

 

 

*. Ю. Г. Виноградов считает, что последняя была основана жителями города Истрии (56, с. 68), хотя противную точку зрения убедительно обосновали несколько раньше П. О. КарышковскиЙ и И. Б. Клейман (107, с. 40).

 

21

 

 

широкую известность в древнем мире — убийством Лаодамии и разгромом Деметрия — что позволило Л. Нидерле продатировать их появление в искомом регионе в 230/229 гг. до н.э. (287, с. 292). С этих пор они постоянно присутствуют в письменных источниках, как наиболее активная и воинственная сила Подунавья. У Юстина они показаны ведущими успешную войну с предводителем гетов Оролом (XXXII, 3, 16), чьи владения локализуются в северо-центральной части Карпато-Днестровского бассейна (155, с. 231); у Ливия и Оросия бастарны в качестве мощного военного потенциала антиримской коалиции привлекаются Филиппом V Македонским и его сыном Персеем (Ливий, XL 57, 2-5; LXXXX, 5, 10; LXXXX, 57, 2; LXXXXI, 23, 12; Оросий, IV, 20, 34-35). Об их восточных притязаниях письменные источники умалчивают, хотя некоторые исследователи склонны видеть в них галатов и скиров Протогенова декрета (IOSPE, I2, № 32). Однако сейчас высказано и другое мнение, что в бастарнах и галатах следует видеть две различные группировки западных народов, причем последние могут быть отождествлены с бритолагами Птолемея (III, 10, 5; III, 10, 7), размещавшего их вместе с городами в устьях Дуная (подробнее см.: 102, с. 53, 54, сн. 101—114).

 

Все эти события укладываются древними авторами в рамки конца III — первой половины II в. до н.э. Более сложен вопрос о датировке сообщений Страбона. Если пс. — Скимн, Ливий и Оросий локализуют бастарнов в низовьях Дуная, то у Страбона они уже расселяются на о. Певке, получив название «певкины» и распространяются вплоть до области тирагетов (VII, 3, 15; VII, 3,17), находящейся по Плинию (IV, 82) в устье р. Тирас. Кроме того, Страбон, называя своим источником Посидония, показывает довольно напряженную ситуацию в Подунавье, сложившуюся в результате смешений, перемещений и вытеснений народов, где активное участие принимали геты, трибаллы, скифы, бастарны, сарматы (VII, 3, 2; VII, 3, 13).

 

П. О. Карышковский, неоднократно обращавшийся к страбоновской диатесе племен, считал, что хотя географ и опирался здесь на Посидония, жившего в начале I в. до н.э., в действительности отразил ситуацию конца III — начала II в. до н.э. (107, с. 69). В самом деле, обострение обстановки в Подунавье наблюдается, как уже было показано выше, с конца III в. до н.э. Однако здесь настораживает указание Страбона, что в процессе различных перемещений активную роль играли савроматы (или сарматы). Для конца III в. до н.э. сарматы зафиксированы Деметрием Каллатийским живущими еще

 

22

 

 

у Танаиса (пс. — Скимн, 874).. Кроме того, в декрете в честь Протогена, датируемом 20—10 гг. III в. до н.э. (56, с. 182, сн. 16), племена саев, которых некоторые исследователи отождествляют с сарматами, размещаются к востоку от Ольвии, в то время как к западу жили скифы, а также некие фисаматы и савдараты (IOSPE, I2, № 32). Таким образом, передвижение сарматских племен на запад следует относить ко времени после событий, отмеченных в Протогеновом декрете. Катализатором этих перемещений, возможно, послужило привлечение Митридатом VI при создании им антиримской коалиции различных варварских народов, включая и сарматов (Юстин, XXXVIII, 3, 6—7; Аппиан, Митр, войны, 57; 69). Следовательно, события с участием сарматов, отмеченные Страбоном, нужно относить ко времени не ранее конца II — начала I в. до н.э.

 

Дальнейшая жизнь скифов Подунавья в источниках практически не отражена. Довольно неясные и расплывчатые сведения о неких «скифо-бастарнах» имеются у Диона Кассия при описании разгрома римского полководца Антония Гибриды под Истрией в 62 г. до н.э. (XXXVIII, 10, 3). Какое отношение к этому имели реальные добруджанские скифы, неизвестно. Дело в том, что в связи с распространением Митридатом VI своего господства на земли к югу от устья Дуная говорить о самостоятельном и независимом существовании политического объединения скифов не представляется возможным. Вероятно, к этому времени происходит окончательное смешение скифов с проживавшими рядом народами, что нашло отражение в появлении в трудах римских ученых объединительного термина «кельто-скифы» или «скифо-бастарны» (Дион Кассий, XXXVIII, 10, 3; LI, 23, 2; Страбон. 1, 2, 27; Плиний, IV, 81).

 

Слабые отголоски о проживавших ранее на территории Добруджи скифах нашли свое отражение в «Письмах с Понта» и «Тристиях» Овидия, проживавшего в Томах в начале нашей эры, и даже в выделении Добруджи при императоре Диоклетиане в отдельную римскую провинцию «Малую Скифию».

 

 

2. Скифские памятники региона

 

История Нижнего Подунавья второй половины I тыс. до н.э., неоднократно привлекавшая внимание скифологов благодаря сведениям древних авторов, длительное время не была

 

23

 

 

обеспечена археологическими источниками. Начавшееся с конца XIX в. активное изучение Буджакской степи, выявив многочисленные погребальные памятники различных исторических эпох (см.: 218, с. 5—8), дало только одно скифское погребение у с. Шаболат (196, с. 130). Подобное состояние сохранялось вплоть до конца 50-х гг. XX столетия. Более перспективными оказались работы на левобережье Нижнего Днестра, где сначала исследованиями И. Я. и Л. П. Стемпковских, а затем целенаправленными экспедициями ИА АН СССР и ОАМ АН УССР были обнаружены многочисленные курганы и поселения скифской эпохи (131; 134; 136; 138).

 

Археологическая карта Подунавья существенно изменилась с начала 60-х гг. В связи со строительством крупных оросительных систем в регионе проводятся систематические исследования курганов экспедициями ИА АН УССР — Днестро-Дунайской под руководством Н. М. Шмаглия и И. Т. Чернякова, Дунай-Днестровской под руководством Л. В. Субботина, Измаильской и Буджакской под руководством А. В. Гудковой — выявившими огромное количество скифских памятников. С 70-х гг. начинается планомерное изучение Буджакской степи и Поднестровья экспедициями Отдела этнографии и искусствоведения АН МССР под руководством Г. Ф. Чеботаренко, Н. И. Кетрару и Н. Л. Серовой, С. М. Агульникова, значительно дополняющими карту скифских памятников западнее Днестра. Увеличивается число их и на юго-востоке Румынии.

 

Появление массового количества скифских памятников в Подунавье не нашло пока отражения в обобщающих работах. Так, в монографии А. И. Мелюковой приведено около 20 погребений из 11 пунктов (138, с. 145, рис. 29), а в коллективном своде погребальных памятников степей Причерноморья — 50 захоронений из 19 пунктов (221, с. 9—14, рис. 1). Гораздо большая цифра, однако с учетом памятников левобережья Днестра, приведена Е. Ф. Рединой (182, с. 26).

 

К настоящему времени на территории Буджакской степи исследовано 64 памятника, содержащих более 300 погребений (228; 204—207; 9а; 24—27 ; 73; 316; 317). Увеличивается число скифских памятников и в сопредельных районах. Четыре скифских погребения известны в Запрутской Молдове (138, с. 110). В северо-восточной Мунтении на левобережье Дуная, в округе Брэилы, исследовано 8 памятников, содержащих более 40 захоронений (302); в районе Яломицы — один памятник, количество погребений неизвестно (254, р. 230, п. 3). Самое отдаленное погребение найдено в 52 км к востоку от Бухареста (138, с. 137). На территории румынской Добруджи открыто

 

24

 

 

12 скифских памятников, содержащих более 10 захоронений (273—274); в северо-восточной Болгарии — два погребения (84, с. 120, 121) (рис. 1).

 

Помимо погребальных комплексов на поселениях левобережья Днестра, у с. Этулия в низовьях Дуная и в прибрежной части Добруджи отмечены находки скифской керамики, происходящие из слоев VI — V и IV — III вв. до н.э. Коллекция скифских вещей из Буджакской степи и Добруджи пополняется , также случайными находками оружия, украшений, каменных статуй.

 

Подобный объем скифских памятников значительно усиливает источниковедческую базу работы. Для воссоздания детальной картины освоения региона скифами и динамики их взаимоотношений с окружающими народами в работе проделан анализ и раскладка по хронологическим группам погребального обряда и сопутствующего инвентаря. Привлечены также керамика с поселений и случайные находки.

 

Ранние скифские комплексы достаточно полно исследованы в литературе, поэтому мы здесь остановимся на краткой их характеристике.

 

Для VI в. до н.э. известно всего одно впускное захоронение у с. Огородное. Костяк вытянут на спине, головой на запад. Инвентарь — колчанный набор (рис. 4, 1-3).

 

Более представительна группа погребений конца VI — V в. до н.э. (Арциз, Борисовка, Червоный Яр, Шевченково, Траповка, Жовтневое, Помазаны, Дивизия). В Запрутской Молдове известны по два погребения у г. Васлуй и Хушь; в Мунтении — погребения из Кискан и Скорцару Веке. Эти комплексы не составляли компактных групп. Погребения основные, реже впускные, иногда сопровождались конем. Конструкции ям — простые грунтовые, иногда с деревянной конструкцией, реже с уступом. Положение погребенного — вытянуто на спине, головой на запад. Инвентарь — защитное и наступательное вооружение, котлы, украшения (рис. 5—8).

 

Помимо погребальных комплексов, к раннему периоду относятся находки скифоидной керамики, наконечников стрел и костяных псалиев на гетских поселениях Добруджи — в Диногеции, Тариверде, Синое-Змейке, Мирча Водэ (138, с. 106, рис. 35; 286, р. 170, 171; 274, pl. 9).

 

В литературе широкую известность получили находки каменных изваяний на территории Добруджи. В отличие от румынских исследователей, интерпретирующих их как фракийские или гето-фракийские (246, с. 124; 236; 237), отечественные ученые видят в них чисто скифские изделия (230; 178; 138, с. 111-112).

 

25

 

 

Рис. 1. Карта скифских памятников Днестро-Прутского междуречья и Подунавья.

 

26

 

 

1 — Каролино-Бугаз, 2 — Роксоланы, 3 — Николаевка, 4 — Ефимовка, 5 — Надлиманское, 6 — Маяки, 7 — Троицкое, 8 — Красное, 9 — Никольское, 10 — Тираспольская группа, 11 — Великоплоское, 12 — Терновое, 13 — Буторы, 14 — Дубоссары, 15 — Косоуцы, 16 — Коржево, 17 — Хаджимус, 18 — Талмазы, 19 — Чобручи, 20 — Новые Раскаецы, 21 — Оланешты, 22 — Капланы, 23 — Семеновка, 24 — Белгород-Днестровский, 25 — Шаболат, 26 — Широкое, 27 — Дивизия, 28 — Вишневое, 29 — Кочковатое, 30 — Траповка, 31 — Белолесье, 32 — Михайловка, 33 — Заря, 34 — Сарата, 35 — Ярославна, 36 — Березино, 37 — Данчены, 38 — Суручены, 39 — Страшены, 40 — Ст. Куконешты, 41 — Томай, 42 — Арциз, 43 — Виноградовка, 44 — Бориоовка, 45 — Струмок, 46 — Шевченково, 47 — Помазаны, 48 — Червоный Яр, 49 — Островное, 50 — Богатое, 51 — Утконосовка, 52 — Каменка, 53 — Новокаменка, 54 — Кубей, 55 — Огородное, 56 — Тараклия, 57 — Кайраклия, 58 — Казаклия, 59 — Жовтиевое, 60 — Васильевка, 61 — Калаичак, 62 — Измаил, 63 — Кугурлуй, 64 — Дервент, 65 — Градешка, 67 — Чауш, 68 — Нагорное, 69 — Плавни I, 70 — Плавни, 71 — Мреснота Могила, 72 — Курчи, 73 — Балабан, 74 — Манта, 75 — Вулканешты, 76 — Фрикацей, 77 — Градиштя, 78 — Гэвени, 79 — Кискани, 80 — Скорцару Веке, 81 — Лишкотянка, 82 — Униря, 83 — Бертешть де Жос, 84 — Мурджанка, 85 — Гурбанешты, 86 — Браничево, 87 — Келново, 88 — Мангалия, 89 — Топрайсар, 90 — Кумпэна, 91 — Констанца-Суд, 92 — Констанца, 93 — Меджидия, 94 — Николае Бэлческу, 95 — Михай Витязу, 96 — Сфынтул Георге, 97 — Хушь, 98 — Васлуй, 99 — 2 Май, 100 — Диногеция, 101 — Ступин, 102 — Сибиоара, 103 — Сабавжия, 104 — Чилик-Дере, 105 — Цыганча (Новосельское), 106 — Алкалия, 107 — Табаки, 108 — Крихана-Веке, 109 — Дойна.

 

Условные обозначения:

 

 

Коллекция ранних стел пополнилась новым изваянием из добруджанского гранита, найденным близ с. Новосельское в кургане Цыганча, где было устроено скифское святилище (227; 211, с. 49).

 

В конце V — IV в. до н.э. количество погребальных комплексов в Буджакской степи резко увеличивается и составляет более 95% всех захоронений. При сохранении таких черт, как захоронение в курганах эпохи бронзы, возведение насыпи над основным погребением, в IV в. до н.э. получают распространение впускные захоронения в курганы скифской эпохи, совершаются одновременные ,захоронения под одной насыпью, для отправления погребального обряда изредка используются природные возвышенности.

 

28

 

 

Помимо одиночных насыпей появляются компактные курганные и, реже, грунтовые могильники, основанные локальными группами скифов. Картографирование памятников показало их равномерное распределение по всему пространству Дунай-Днестровского междуречья, с преимущественным расположением стационарных могильников в долинах степных речек и в местах переправ через Днестр и Дунай.

 

Сейчас в Дунай-Днестровском междуречье исследовано 14 могильников, количество погребений в которых составляет более 70% от общего числа всех скифских погребальных памятников Буджакской степи. Эти цифры имеют весьма предварительный характер, так как более половины могильников не изучено полностью (например, в Дивизии, где отмечено более ста курганов, исследована всего 21 насыпь), а по разведкам известно еще несколько могильников. В районе Брэилы и Яломицы известны еще два могильника у сел Кисканы и Мурджанка, разрушенных в результате строительных работ и исследованных специалистами только частично. Их скифская принадлежность подвергнута И. Т. Никулицэ сомнению (155, с. 176). Однако изучение материалов первого из них убедило нас в верном отнесении их к скифам авторами публикаций (260; 302). Второй памятник известен нам только по краткому упоминанию в рецензии на работу А. И. Мелюковой (254). По сообщению А. Н. Щеглова, ознакомившегося с материалами обоих могильников лично, их скифское происхождение несомненно.

 

Курганные могильники в настоящее время представляют собой скопление сильно спланированных насыпей, часто улавливаемых только визуально в виде желтых пятен. Топография их зависела от рельефа местности и в то же время у каждого отмечены свои характерные черты. Захоронения могильников Дивизия, Плавни I, Курчи и Курчи II тяготеют к курганам эпохи бронзы; погребения в могильниках Чауш, Мреснота Могила, Градешка, Кугурлуй сконцентрированы у кургана той же эпохи, но больших размеров. Круговое расположение курганов вокруг центрального отмечено на могильнике Дервент (182, с. 31).

 

К грунтовым могильникам отнесен издателями комплекс из более 30 погребений у с. Кисканы. На поверхности признаки могил не фиксировались. Отмечена необычная планировка захоронений: в центре могильника они располагались вблизи друг от друга, на периферии — группами по четыре-пять погребений, разделенными большим расстоянием. Основан могильник у кургана эпохи бронзы (302, р. 25). Отсутствие

 

28

 

 

внешних признаков захоронения на могильнике Измаил позволило исследовавшему его В. К. Чигирину отнести этот комплекс к бескурганному могильнику. Сочетание подкурганного и грунтового обряда захоронений, по-видимому, наблюдается на могильнике Курчи II, где часть погребений совершенно не фиксировалась на поверхности (27, с. 151, 152).

 

Насыпи курганов (и одиночных, и входящих в состав могильников) обычно земляные и почти не выделяются в рельефе или имеют высоту до 0, 5 м. Редкие курганы возвышались на 1 - 1,5 м (Борисовка, 10; Плавни, 28; Заря, 1 и др.). Из их числа резко выделяется могильник у с. Балабаны, где высота насыпей варьировала от 1,5 до 5 м. Каменные конструкции типа кромлеха или крепиды отмечены только в единичных случаях (Семеновка, 15, 16, 23; Кочковатое, 48; Курчи II, 25 — рис. 2, 2; Мреснота Могила, 3 и др.). Необычная конструкция из овального в плане кромлеха и углубленной грунтовой оградки П-образной формы, окаймляющих погребение, отмечена в кургане 1 группы Хаджидер. Насыпи обычно окружались рвом, в разрезе овальной или прямоугольной формы. Наличие двух рвов отмечено только в кургане 22 у с. Семеновка.

 

В заполнении рвов, как правило, прослежены остатки тризны в виде фрагментов амфор, костей животных. Наиболее представительны тризны курганов Дивизийского могильника — от трех до 15 амфор, лошадиный череп с уздой; курганов 27 и 28 у с. Плавни — от 10 до 24 битых амфор, краснофигурный скифос, лепная чашка, болосы, кости лошадей и быка; скелеты лошади и быка рядом с амфорными ножками обнаружены во рву кургана 18 могильника Курчи II. В кургане 1 у с. Заря остатки тризны в виде амфорного боя и костей животных отмечены на специально сооруженной из материкового выброса площадке, где был разведен костер, и во рву. Нетрадиционна находка бронзового котла с костями жертвенного животного в специально вырытой округлой яме с каменным перекрытием в кургане 3 Мреснотой Могилы (182, с. 31). В этой же связи упомянем и находки трех бронзовых котлов, найденных в насыпи курганов 1 и 3 у с. Островное (17; 18) и в курганах у сел Кастелу, Скорцару Веке, Якобены из юго-восточной Румынии (286, р. 172).

 

Редки случаи совершения тризн в стороне от погребального комплекса. Расположены они вблизи курганов или могильников, выделяются на фоне поля светлым пятном диаметром от 6—8 до 15 м (две между селами Нагорное и Плавни, четыре на могильнике Курчи II, одна на могильнике Чауш). При вскрытии их в черноземном слое отмечены компактные скопления

 

29

 

 

амфорного боя, невыразительные обломки лепной и гончарной посуды, кости животных. По-видимому, после отправления тризны на древней дневной поверхности возводилась насыпь из чернозема и суглинка, чем и объясняется различие в структуре почвы. С одной из них (у с. Нагорное) связан обряд посвящения богу войны Аресу, оформленный в виде воткнутых в грунт в центре пятна меча и копья. Подобный обряд отмечен и в кургане 20 Семеновского могильника, где в насыпи более, раннего времени была сооружена специальная площадка, в центре которой помимо воткнутых в землю меча и копья найдены конская узда и стеклянная чаша с железными наконечниками стрел (182, с. 28, 29).

 

В прослеженных случаях выброс из основного погребения располагался у одной стороны ямы в виде полукруга или, чаще, с двух сторон — незамкнутыми овалами. Подрезка выброса и перенос материкового грунта изо рва к могиле прослежен в кургане 28 у с. Плавни (рис. 2, 1). Перенос грунта отмечен и в кургане 1 у с. Заря.

 

Обычным для данного периода является возведение насыпи над одним погребением. Более редка практика сооружения насыпи над двумя или более одновременными захоронениями (Балабаны, 6; Кочковатое, 48 — рис. 2, 5). Ярким штрихом из всего круга скифских погребальных комплексов выделяется курган 20 Дивизийского могильника (рис. 2, 6). Насыпь его была возведена в один прием над погребениями 1—6 и окружавшим их рвом (время сооружения погребения 7 и ямы 1 и их этническая атрибуция не определены). Мощность материкового выброса, обрамлявшего погребение 5, дает основание полагать, что сюда был снесен и грунт, полученный в результате одновременного сооружения захоронений 1—4 и 6. Упорядоченное круговое расположение погребений 1—4 и 6 вокруг центрального захоронения 5, а также их незначительные по сравнению с ним размеры, позволяют думать, что погребенные в периферийных могилах занимали при жизни подчиненное положение по* отношению к лицу, захороненному в центре кургана. Чаще скифами практиковалось вторичное использование насыпи, причем, в случае сохранения датирующего инвентаря, установлено, что захоронения близки по времени их совершения (Заря, 1; Чауш, 18; Нагорное, 11 — рис. 2, 3, 4).

 

Среди погребальных конструкций выделяются простые ямы, ямы с уступами, катакомбы I, II и III типов (159). Соотношение разных типов погребальных сооружений для одиночных курганов и для могильников неодинаково. Так, для первых более характерна практика сооружения простых

 

30

 

 

Рис. 2. Общие планы курганов.

1 — Плавни, к. 28; 2 — Курчи II, к. 25; 3 — Чауш, к. 18; 4 — Нагорное, к. 11; 5 — Кочковатое, к. 48; 6 — Дивизия; к. 20.

 

31

 

 

прямоугольных ям — более 50% от общего числа учтенных погребений. Катакомбы I типа составляют 25%. Остальные типы погребальных конструкций распределены в курганах поровну (рис. 3, 7).

 

В могильниках также преобладали простые ямы. Однако следует отметить, что могильники Плавни I, Измаил, Дивизия, Кисканы содержали только этот тип конструкций — что составляет примерно 40% от общего числа захоронений всех могильников. Без учета количества захоронений в перечисленных могильниках соотношение различных типов погребальных конструкций резко изменяется — катакомбы II типа составляют немногим более 50%, катакомбы I и III типов и простые ямы — примерно по 15%, незначительные доли процента представлены другими конструкциями. Соотношение погребальных конструкций внутри одного могильника также различно: в Балабанах отмечено сочетание простых ям и ям с уступами; в могильниках Курчи и Курчи II-представлены катакомбы I типа и простые ямы; в могильниках Кубей, Мреснота Могила — ямы и катакомбы I и II типов, причем катакомбы I типа единичны; на могильниках Градешка, Кугурлуй и Дервент — катакомбы II и III типа примерно в равных пропорциях. В тех случаях, когда под одной насыпью находилось по два, реже три погребения, они были совершены в однотипных конструкциях. Отхождение от этого правила отмечено в единственном случае в Мреснотой Могиле, где простая яма находилась среди двух катакомб II типа, и в Кугурлуе, где неоднократно отмечено сочетание под одной насыпью катакомб II и III типов.

 

Некоторые отличия наблюдаются и внутри каждого типа погребальных сооружений. Простые ямы прямоугольной или овальной формы, ориентированы в широтном направлении. Размеры их варьируют от 1,2 х 0,2 до 3,2 х 3 м. Преобладают ямы средних размеров. Часто отмечено расширение ям ко дну с одной или со всех сторон, в результате чего параметры могилы по дну резко увеличиваются (рис. 3,2). В редких случаях отмечены деревянные перекрытия (Семеновка, 23/3; Балабаны, 6; Нагорное, 11/2) или каменные заклады (Хаджимус, 5; Хаджидер, 3; Курчи II, 27).

 

Примечательно погребение 2 кургана 28 у с. Плавни (рис. 3,1). Здесь исследована большая подквадратная яма размерами 3,3 х 3,3 м с шестью столбовыми ямками на дне, перекрытая мощным деревянным накатом площадью 49 кв. м. Могила сопоставима с памятниками такого же типа в степи и лесостепи (160, с. 90, 91; 148, с. 49, 50). Аналогичные

 

32

 

 

Рис. 3. Типы погребальных конструкций.

1 — Плавни, 28/2; 2 — Курчи II, 27/3; 3 — Кочковатое, 38/3; 4 — Кочковатое, 48/2; 5 — Хаджимус, 3/2; 6 — Огородное 1, 3/1; 7 — Семеновка.

 

33

 

 

деревянные перекрытия, поддерживаемые опорными столбами или без них, известны в погребениях могильников у с. Бутор и Балабаны (138, с. 149, 151, 156; 198, с. 137).

 

Еще одно неординарное погребение в прямоугольной яме обнаружено недавно в лесостепной Молдове у с. Косоуцы. Все стены ямы были облицованы мелкими камнями, забутованными глиной. Внутри погребальной ямы находилось два погребальных сооружения, расположенных одно в другом. Внешнее представляло собой частокол из продольно расколотых бревен, заостренных внизу и вбитых вертикально в землю вплотную друг к другу. Внутреннее сооружение представляло собой сруб, который состоял из 8 вкопанных по углам л в центре каждой из стенок столбов. Между ними Горизонтально были уложены плахи, крепившиеся в специальных пазах. В центре сруба был установлен еще один столб. Дно между деревянными конструкциями устлано деревянными плахами, а внутри сруба — тростниковой циновкой. По мнению автора публикации, конструкция этого погребения более характерна для лесостепных скифских памятников, хотя отражает и влияние степной зоны (123).

 

Ямы с уступами и заплечиками более редки. Они отмечены в одиночных погребениях у, с. Шаболат, Шевченково, Богатое, в могильнике у с. Балабаны. В последних зафиксированы остатки деревянных перекрытий.

 

Для катакомб I типа характерны подпрямоугольные в плане колодцы, ориентированные с запада на восток, иногда с большими отклонениями. Погребальные камеры располагались, в основном, с северной стороны и превышали их по длине (рис. 3, 2, 4). Примыкание камеры с другой стороны колодца редко (Кочковатое, 26/1; Семеновка, 10/2; Борисовка, 10/2 и др.). Во всех случаях в колодцах имелись ступенька или две для входа в камеру. Часто прослежены случаи перекрытия входа вертикально поставленными деревянными плахами (Градешка 1, 5/6) или каменным закладом (Мреснота Могила, 13/1). Изредка применялся комбинированный заслон (Борисовка, 10/1). Из с. Утконосовки известно погребение, где в виде заклада были использованы вертикально поставленные амфоры. Ближайшие аналоги ему отмечены в погребении 1 Надлиманского могильника (205, с. 106, рис. 1,1). Размеры ям средние и редко превышали для входного колодца 2 х 2,5 м, для погребальной камеры 2,5 х 3 м при средней глубине до 2 м.

 

Катакомбы II типа, встреченные, в основном, на могильниках Чауш, Градешка, Кугурлуй, Дервент, Мреснота Могила, Хаджимус (рис. 3,5), представлены вытянутыми входной

 

34

 

 

и погребальной ямами, примыкающими друг к другу короткими сторонами. Иногда они соединялись посредством дромоса. Для входа в камеру сооружались ступеньки. Ориентировка катакомб широтная, преобладает расположение камеры к востоку от колодца, хотя нередко, при наличии под одной насыпью двух погребений, их расположение диаметрально противоположно. Размеры ям средние: для погребальной камеры они не превышали 1,5 х 3, для входного колодца — 1 х 2,5, при средней глубине до 2 м.

 

Катакомбы III типа исследованы на могильниках Градешка, Кугурлуй, Дервент и в единичных случаях в кургане 3 у с. Огородное (рис. 3,6) и в п. 3 кургана 5 у ст. Фрикацей. Погребальная камера примыкала ко входному колодцу перпендикулярно, иногда соединялась с ним посредством короткого дромоса и ступенек. В отличие от всех остальных типов погребальных конструкций, здесь преобладает меридиональная ориентировка погребальной камеры. Этот же тип характеризуется и большими размерами по сравнению с остальными. Средние параметры входного колодца 2 х 3 м, погребальной камеры — 2 х 3 м, при глубине до 3 и более метров.

 

В погребениях всех типов достаточно часто отмечено покрытие пола погребальной камера войлоком, корой, растительной подстилкой. Реже встречается посыпка мелом пола и стенок.

 

Все перечисленные выше конструкции повсеместно распространены в среде степных скифов и имеют широкий хронологический диапазон. Наиболее ранний тип погребального сооружения — прямоугольная яма (148, с. 49, 50). В VI в. до н.э. появляются катакомбы I типа, количество которых к IV в. до н.э. резко увеличивается. В это время они сосуществуют с новыми типами погребальных сооружений, катакомбами II и III типа, появившимися последовательно один за другим и продолжавшими использоваться в скифской среде и в дальнейшем (159, с. 117, 124, 127).

 

Здесь необходимо коротко остановиться на скифских погребальных памятниках из сопредельных юго-западных территорий. В это время на территории Румынии и Болгарии господствует гето-фракийская культура с характерным для нее обрядом совершения захоронений кремацией, реже ингумацией. Однако здесь в пограничных районах появляется большее, нежели в предшествующий период, количество захоронений, которые, судя по инвентарю, можно уверенно отнести к скифам. К сожалению, все они исследовались поспешно по причине разрушения их в результате различных земляных работ (274),

 

35

 

 

что затрудняет реконструкцию погребальных сооружений. При исследовании памятников у сел Лишкотянка, Униря, Градиштя, а также частично могильника Кисканы отмечено, что все погребения совершены в простых прямоугольных ямах (302, р. 25, 36). Тем большее значение приобретает открытие во фракийских могильниках Браничево и Келново Шуменского округа Болгарии погребений в катакомбах I типа (84, с. 118, 121, рис. 40), что совершенно не характерно для фракийского мира. Учитывая, что погребальный обряд является одним из наиболее консервативных элементов той или иной культуры, можно полагать, что в этих комплексах захоронены выходцы из северо-понтийских степей, что находит подтверждение для данного времени и в письменных источниках.

 

Преобладающим во всех неразрушенных комплексах является обряд трупоположения с вытянутыми на спине костяками. В ямах и катакомбах I типа безраздельно господствует ориентировка умерших головой на запад, иногда с отклонениями. Около 4% от общего количества захороненных в ямах этих конструкций ориентированы на восток, север и юг (Кочковатое, 48/3; Борисовка, 10/2 и др.). Определенной стабильностью отличается положение костяка в катакомбах II типа. Погребенные во всех случаях укладывались в них головой ко входу в погребальную яму, что позволяет с достоверностью реконструировать их ориентировку даже в случае полного ограбления могилы. При доминировании здесь опять же западной ориентировки, число положений умерших головой к востоку достигает 30% (Чауш, 18; Мреснота Могила, 12; 18 и др.; Хаджимус, 3). В катакомбах III типа преобладает северная, реже южная, а в единичных случаях и западная ориентировка. В единичных случаях в простых ямах встречены скорченные на правом боку костяки с поднесенными к лицевой части кистями рук, головой на восток (Семеновка, 10/2; 23/2; Белолесье 1, 1/11). Обряд кремации встречен только в курганах 6 и 22 могильника Чауш. Захоронения были совершены в подпрямоугольных ямах, заполненных пережженным грунтом и кусками обгоревшего дерева (206, с. 38). Возможно, умершие были кремированы на месте погребения, но не исключено, что наличие округлой ямы, заполненной прокаленным грунтом, жженным деревом и сажей в стороне от погребальной ямы кургана 6, свидетельствует о сожжении трупа в специально подготовленной для этого яме и перенесении впоследствии костей к месту захоронения. Обнаружены также случаи культовых захоронений черепов (Плавни, 24/1) и отчленения головы от туловища (Заря, 1/3) (157, с. 302).

 

36

 

 

В ряде случаев на могильниках Кубей, Кугурлуй (183; 182, с. 31, 32) и в кургане у с. Топрайсар (271, р. 45—47) во входных колодцах или непосредственно в погребальных ямах были совершены ритуальные захоронения лошади, собаки, иногда встреченных вместе.

 

Захоронения сопровождались традиционным набором вещей — оружием, привозной и местной керамикой, украшениями, реже конской уздой. Обычны в погребениях предметы быта. Из-за ограбленности большинства .погребений не всегда можно уточнить качественный и количественный состав инвентаря [*].

 

Наиболее многочисленной категорией инвентаря являются наконечники стрел. Частота их встречаемости в погребениях компактных могильников и в одиночных подкурганных комплексах практически одинакова. В неразрушенных захоронениях их количество колеблется от одного до ста. Преобладают бронзовые трехлопастные наконечники вытянутых пропорций со слабо выступающей втулкой и срезанными под прямым или острым углом ко втулке концами лопастей. Реже встречаются приземистые наконечники с опущенными в виде шипов одной или несколькими лопастями, а также трехгранные базисные или втульчатые наконечники. Единичные экземпляры украшены прочерченными треугольниками, крестиками, косыми линиями. На трех наконечниках из могильника Чауш отмечено рельефное изображение лука. При сопоставлении взаимовстречаемости тех или иных типов, наконечников с определенными конструкциями погребальных ям выявлена определенная закономерность: разнотипные колчанные наборы с преобладанием в них базисных трехлопастных (рис. 4, 4—6) или трехгранных стрел с опущенными вниз шипами, датируемых V — IV вв. до н.э. (133, с. 23—25, табл. 8), встречены преимущественно в катакомбах I типа, ямах с уступами и в ряде простых грунтовых ям (Кубей, 12/1; Чауш, 16, 17, 19; Градешка 1, 4/4 и 5/1; Мреснота Могила, 13/1; Курчи, 27, 2 и др.). Разнотипные же наборы, но с преобладанием вытянутых трехлопастных втульчатых наконечников найдены в ряде катакомб I типа (Кочковатое, 38/1 и 48/2 и 3). Однотипные наборы с вытянутыми трехлопастными втульчатыми наконечниками (рис. 4, 7—9,

 

 

*. Инвентарь могильников Кугурлуй, Дервент, Градешка известен нам только по источникам типа АО или краткие тезисов, что затрудняет использование его в данной работе.

 

37

 

 

13—16), датируемые IV — III вв. до н.э. (133, с. 25—29, табл. 9) встречаются преимущественно в простых ямах и катакомбах II типа (Дивизия, к. 20, я. 1; Хаджимус, 3/2; Кубей, 13/1 и др.).

 

Крайне немногочисленны наконечники из кости. Встречены они в единичных захоронениях в количестве до двух экземпляров. Все они четырехгранные, вытянутых пропорций со скрытой втулкой, изредка концы граней опущены вниз в виде шипов. Встречаются в скифских захоронениях IV — III вв. до н.э.

 

Железные наконечники встречены всего в трех комплексах; в тризне кургана 20 Семеновского могильника, погребении у Мангалии и погребении 3 кургана 48 у с. Кочковатое, причем в последнем колчанный набор состоял из бронзовых и железных наконечников (рис. 4, 10—13). Все наконечники трехлопастные с высокой втулкой. Распространяются в Северном Причерноморье в IV — III вв. до н.э. и бытуют вплоть до II в. до н.э. (133, с. 29). Имея широкий хронологический диапазон, они могут использоваться для датировки только в совокупности с другими предметами.

 

Наконечники копий и их фрагменты найдены более чем в 40 погребениях. Редки находки двух наконечников в одном захоронении и только в одном случае отмечены три экземпляра вместе (Плавни, к. 27). Из поддающихся определению наконечников копий выделяются две основные, практически равные' по количеству, группы: с «остролистным» пером и ребром — рис. 4, 17, 21 (Плавни, к. 27; Плавни I, к32; Дивизия, 15/2) и с «остролистным» пером без ребра — рис. 4, 18, 20 (Кочковатое, 48/3, Градешка I, 4/4; Чауш, к. 12; Дивизия, 20/1). На втулках большинства наконечников отмечены кольцеобразные утолщения. Обособленно стоит наконечник из Кумпэны, на втулке которого надето бронзовое кольцо (274, рис. 2, 1). Размеры копий варьируют от 27 до 46 см, при длине втулок от 8 до 14 см. Наконечники копий часто сопровождаются находками железных подтоков и ворворок. Наконечники подобных типов широко распространены в степных скифских памятниках V — III вв. до н.э., преобладая в IV в. до н.э. (133, с. 40—44). Взаимосвязь той или иной группы наконечников с определенным типом погребальной конструкции не отмечена.

 

Мечи и их фрагменты найдены более чем в 20 погребениях. Традиционный меч-акинак встречен только в могильнике у с. Кисканы (рис. 4, 25) и обломок еще одного — в кургане 15 могильника Плавни I. Все остальные изделия, поддающиеся определению, относятся к однолезвийным с прямым клинком,

 

38

 

 

Рис. 4. Инвентарь погребений

1—3 — Огородное II, 9/5; 4—6 — Чаут, 6/11; 7—9 — Чауш, 12/1; 10—13,26-27, 33 — Кочковатое, 48/3; 14—16 — Дивизия. 16/6; 17 — Плавни, 27/1; 18 — Чауш, 12/1; 19, 29—30, М, 37, 45, 48 — Дивизии, 20/4; 20 — Градешка 5, 1/6;

 

39

 

 

22 — Чауш, 15/1; 23 — Чауш, 12/1; 24 — Дивизия, 20/6; 25 — Кискани; 28, 35 - Курчи II, 25/2; 31 — Чауш, 18/2; 32 — Чауш, 9/1; 36 — Кочковатое, 48/2; 38 — Хаджимус, 1/1; 39—42 — Измаил; 43, 47 — Нагорное, 11/3; 44 — Огородное 1, 3/1; 46 — Констанца; 49 — Курчи I, 2/5; 50 — Курчи, 27/2; 51—52 — Чауш, 4/1, (1—2, 4—11, 14—16, 37, 39, 40—42, 45—46, 48—52 — бронза; 3, 31 —кость; 17—18, 20—25 — железо; 19, 26—27, 29—30, 32, 34—36 — стеклопаста; 28, 38, 44 — золото; 43, 47 — серебро).

 

 

редко встречающимся в степных скифских памятниках Северного Причерноморья IV — III вв, до н.э. (133, с. 59). Экземпляры из могильников Дивизия и Чауш имеют брусковидные перекрестья и навершия (рис. 4, 23, 24). На рукояти одного из мечей могильника Чауш сохранились следы деревянной обкладки, крепившейся железными заклепками (рис. 4, 22). От ручки меча из Кумпэны сохранилась костяная пластинка, орнаментированная четырьмя группами двойных концентрических кругов. Два меча из могильника Плавни I перекрестья не имели. Длина целых экземпляров 45—63 см. Происхождение подобного типа мечей не выяснено. По мнению Г. А. Дзис-Райко, они появляются на местной основе (80, с. 63, 64). Отрицая местные корни, А. И. Мелюкова вслед за В. Гинтерс полагает, что идея однолезвийного меча была позаимствована скифами из греческой или фракийской махайры (133, с. 59). Следует отметить, что в рассматриваемом регионе в отличие от всей остальной степной Скифии однолезвийные мечи практически полностью вытеснили традиционные скифские мечи-акинаки, что является дополнительным аргументом в пользу происхождения их от фракийских прототипов (43, с. 68, 69).

 

Железный обушковый боевой топор встречен всего в одном погребении могильника Плавни I (207, с. 115, рис. 4, 16).

 

Более редки находки защитного снаряжения. Практически все они происходят из разрушенных захоронений и представлены фрагментами панцирей (Семеновка, 15/1; 16/2; Мреснота Могила, 3/1; Островное, 3/1; Чауш, 6/1 и др.), щитом (Мреснота Могила, 3/1; Островное, 3/1), бронзовыми поясными пластинами (Семеновка, 23/3; Курчи II, 25/2), бытовавшими на всем протяжении скифской культуры.

 

Детали конской узды из железа, реже бронзы, изредка встречаются в погребениях и во рвах (в последнем случае, как правило, вместе с конским черепом). Фрагментарность их затрудняет классификацию.

 

40

 

 

В состав украшений, сопровождающих погребенных, входят бусы, браслеты, серьги, зеркала и др. Наиболее многочисленной категорией украшений являются бусы, встреченные более чем в 20% погребений. Чаще они отмечены в разрозненном состоянии и лишь в редких случаях составляли целые ожерелья из 20-80 бусин. Основное количество их изготовлено из стеклопасты синего, желтого, черного цветов и имеет округлую, биконическую, цилиндрическую и другие формы. Некоторые бусины украшены «глазками», «шишечками», фестонным орнаментом (рис. 4, 19, 26-27, 29-32, 35). Широко распространены в V — III вв. до н.э. (14; 15). Из их среды выделяется немногочисленная группа пирамидальных подвесок синего цвета, найденных в погребениях у с. Ново-Каменки и могильника Плавни I, бытование которых не выходит за пределы IV в. до н.э. (см. подборку в 207, с. 116). Из могильника у с. Дивизия происходит подвеска с личиной IV в. до н.э. (рис. 4, 34), а из могильников Кугурлуй, Градешка и Дервент — подвески с двумя личинами конца IV — начала III в. до н.э. (16, табл. 47, 22; 47, 3, 4, с. 41, тип. 462, 459).

 

Необычной является находка в погребении у с. Кочковатое глиняных бусин с позолотой (рис. 4, 33) округлой вытянутой формы; поверхность их покрыта точечным узором, разделенным рубчиком. Они бытуют с IV в. до н.э. по I в. н.э., причем большая часть находок относится к III — II вв. до н.э. (16, с. 28, табл. 46, 48, 49, рис. 21).

 

Изделия из золота и серебра немногочисленны. Они представлены рубчатыми бочонкообразными бусинами, амфоровидными подвесками (рис. 4, 28, 38) и бисером (Плавни I, Дивизия, Курчи II, Хаджимус). Золотые нашивные бляшки, выполненные в зверином стиле (рис. 5, 7,9), или в виде округлых розеток (рис. 4, 44), встречены в единичных комплексах. Время бытования — V — III вв. до н.э.

 

Немногочисленны в погребениях браслеты из бронзы, серебра, железа. Нам известно около 30 экземпляров. Плохая сохранность железных браслетов не всегда позволяет установить их форму, но, судя по всему, они представляли собой замкнутые кольца из округлой в сечении проволоки. Браслеты из других материалов подразделяются на четыре типа: сплошное замкнутое кольцо с рельефными шишечками (рис. 4, 37); округлое кольцо с незамкнутыми концами (рис. 4, 39). Концы иногда расклепаны и оформлены в виде головок змеи, украшены горизонтальными насечками или точечным орнаментом; витое кольцо с незамкнутыми концами (рис. 4, 43); витой спиралевидный браслет в 3,5 витка с оформленными

 

41

 

 

Рис 5. Находки из погребений

1 — Чауш, 14/1; 2—3 — Ярославка, 3/2; 4 — Плавни, 27/1; 5 — Измаил; 6, 14, 17— Балабан, 6/2; 7 — Нагорное, 11/1; 8— Арциз; 9 — Ново каменка; 10—11, 13 — Курчи II, 27/3; 12 — Нагорное, 11/3; 15 — Дивизия, 20/4; 16 — Кочковатое, 48/3; (1—3, 5, 6 — бронза; 4 — железо, кость; 7—9 — золото; 10—14, 16 — глина; 15 — свинец; 17 — кость).

 

42

 

 

в виде головок змеи концами (рис. 4, 41). Все они получают широкое распространение с конца V в. до н.э. и бытуют до III в. до н.э. (172, с. 12—16, 55, 56, табл. 39, 43, 45).

 

Единичные находки колец из бронзы или серебра представлены тремя типами: из простои округлой проволоки (рис. 4, 48); спиралевидное в 2,5 витка (рис. 4, 42). Концы их расплющены, украшены косыми насечками; литой перстень с овальным щитком (рис. 4, 47). Время бытования — V — III вв. до н.э.

 

Височные украшения из серебра и бронзы встречены как в женских, так и в мужских захоронениях. Они представлены серьгами в виде «уточки» (рис. 4, 50); из округлой в сечении проволоки с нанизанными на нее бусинами, один конец оформлен крючком (рис. 4, 45); из округлой проволоки, один из концов которой завернут в виде петли вокруг себя, другой оформлен крючком (рис. 4, 49); из проволоки, закрученной в петли, которые разделены в центре бусинами (рис. 4, 46). Возможно, к височным украшениям относятся две спиралевидные золотые подвески в 5,5 оборота из погребения могильника Градешка I; золотые и серебряные, продетые друг в друга кольца (рис. 4, 52). Все они широко распространены в V — III вв. до н.э. Из этой категории предметов резко выделяются золотые калачиковидные серьги из Балабан, покрытые зернью н сканью, верхняя часть корпуса которых оформлена в виде головы грифона (218, с. 31—34, 190, рис. 13). Подобные изделия редки в Северном Причерноморье, и по мнению Н. А. Онайко, могли быть изготовлены в IV в. до н.э. в греческих мастерских (162, с. 122).

 

Зеркала в захоронениях представлены в основном фрагментами. Выделяются два типа: зеркала с литой ручкой, заканчивающейся овальным навершием (рис. 5, 5) и зеркала с накладной ручкой из железа или кости. В редких случаях зеркальный диск орнаментирован по краю овами. Появившись в Северном Причерноморье уже в VI в. до н.э., наибольшее распространение они получают в IV — III вв. до н.э. (171, с. 34, 35; 113, с. 35—46).

 

Другие изделия, относящиеся к категории украшений или к предметам туалета, встречаются в единичных экземплярах.. Из их среды следует выделить целую серию вещей, широко распространенных во фракийском мире в V — III вв. до н.э. и взаимосвязь которых с западными территориями прослеживается концентрацией в комплексах, тяготеющих к устьям Дуная — фибулы фракийского типа (рис. 5, 1), бронзовые колокольчики, парные бронзовые колечки и кольца с шишечками (рис. 4,5), лировидные подвески (рис. 5,2,3) — Чауш, Мреснота Могила, Измаил, Дервент, Кугурлуй, Градешка.

 

43

 

 

Рис. 6. Лепная и гончарная керамика скифских погребений.

1 — Курчи II , 27/2; 2,6 — Белолесье, 1/11; 3 — Кискани; 4 — Чауш, 18/1; 5 — Чауш, 3/1; 7-8,11 — Курчи II, 24/1; 9 — Семеновка, к. 1; 10 — Плавни 1,1/2; 12 — Нагорное, 11/3; 13 — Чауш, 9/1; 14 — Чауш, 15/1; 15 — Плавни, 23/2; 16 — Дивизия, 7/1; 17 — Констанца-Квартал Медея; 18 — Хаджи кус, 3/2; 19 — Кочковатое, 48/2.

 

44

 

 

Особо следует отметить находки трех греческих монет в придунайских могильниках: Плавни I — истрийская монета-колесико — V — IV вв. до н.э.; Дервент — истрийская драхма с изображением Диоскуров и орла на дельфине — конец IV в. до н.э.; Мреснота Могила — монета с изображением головы Аполлона и лошади с всадником — 359—311 гг. до н.э. (183, с. 62, 63).

 

Часты находки в погребениях бытовых предметов — ножей (рис. 5,4), глиняных и свинцовых пряслиц (рис. 5,10—16). Только в одном случае найдено костяное веретено (рис. 5, 17).

 

Посуда наиболее широко представлена в захоронениях компактных могильников. В погребениях одиночных курганов находки керамики единичны. В захоронениях находилось по одному, реже — два, и только в одном случае (Курчи II, 24/1) — три сосуда. Вся лепная посуда подразделяется на несколько типов. Наиболее многочисленной группой представлены горшки (рис. 6, 1—10, 17) средних размеров с высокой шейкой, отогнутым венчиком и наибольшим расширением тулова в верхней части. Миниатюрные горшки встречены, в основном, в детских погребениях. Часть горшков не орнаментирована, другая украшена по венчику и горловине насечками и вдавлениями; в единичных случаях — валиком, расчлененным защипами или косыми насечками; в одном случае — тремя шишечками. Сосуд из детского погребения могильника Курчи II дополнительно орнаментирован по тулову «елочкой». Подобные формы и орнаментация посуды широко представлены в скифских захоронениях IV — III вв. до н.э. (62, с. 40—55). Особняком стоят три горшка (рис. 6, 9, 10, 17), по составу теста аналогичные скифским, но по декору или форме сопоставимые с фракийской посудой. По-видимому, близость фракийского мира предопределила не только появление изредка гетских сосудов в скифских комплексах (ров кургана 2 у с. Талмазы — 31, с. 18), но и заимствование скифами отдельных элементов с фракийской керамики. Другой тип посуды, близкий по форме и орнаментации к горшкам — одноручные кувшины (рис. 6, 11) — встречен в погребениях гораздо реже. Вторая и третья по количеству группы лепной керамики представлены небольшими усеченно-коническим и чашами и чашечками на высокой ножке (рис. 6, 12—15), также широко распространенными в скифских памятниках IV — III вв. до н.э. (62, с. 56—58).

 

Особую группу из пяти экземпляров составляют лепные курильницы. Четыре экземпляра, выделенные в два типа, аналогии которым имеются в Надлиманском и в Тираспольских курганах, найдены в катакомбах III типа могильников Кугурлуй

 

45

 

 

и Градешка. На основании сопутствующего инвентаря датируются не позже конца IV — начала III в. до н.э. (183 а). Пятый экземпляр, имеющий отдаленное сходство с гончарной курильницей из Балабан, найден в погребении 2 кургана 7 у с. Дивизия (рис. 6, 16).

 

Гончарная керамика насчитывает немногим более 20 целых сосудов. Она представлена в основном красно- и сероглиняными одноручными кувшинами (рис. 7, 2, 3), одним сероглиняным кувшином с двумя петельчатыми горизонтальными ручками (рис. 7, 1), несколькими мисками с отогнутым или прямым венчиком (рис. 6, 1; 7, 5) и уже упоминавшейся курильницей с крышкой черного цвета (рис. 7, 4). Практически все типы посуды широко распространены в Северо-Западном Причерноморье в V — III вв. до н.э. Ближайшие аналогии им найдены в Истрии, Аполлонии и в некоторых фракийских могильниках (92, с. 132—167; 252, р. 341—344). Необычен гончарный светлокоричневый трехручный сосуд на кольцевом поддоне, две ручки которого горизонтальны, а третья расположена вертикально (рис. 6, 19) — Кочковатое, 48/2. Ему близка по форме и тесту гидрия из некрополя Аполлонии, найденная в комплексе начала III в. до н.э (92, с. 172, табл. 96, № 372а). Еще более позднюю дату имеет светильник из погребения у Мангалии, имеющий аналогии на Афинской Агоре в III — II вв. до н.э. (272, р. 121, 13,3).

 

В погребении у с. Нагорное найден небольшой серебряный кувшин, происходящий из Фракии (рис. 8, 3) (26, с. 43).

 

Чернолаковая посуда встречена в погребальных комплексах редко, хотя по численности она равна гончарной керамике. Как правило, в захоронениях она представлена единичными экземплярами. Из этого круга резко выделяется погребение 3 кургана 11 у с. Нагорное» где найдено 8 сосудов — канфар, скифос, килик, лекана, лекиф, миска, две краснофигурные ойнохойи. Этот комплекс пополняется находками из близлежащих курганов у с. Плавни (рис. 7, 6—8; 8, 1,2, 4, 5). По форме, штампу и орнаменту вся эта посуда датируется концом V — первой половиной IV в. до н.э. (304, р. 109—112, 247—258). Из их среды выходят канфар и чаша из могильника у с. Кисканы, которые по аналогии с находками на Афинской Агоре датированы третьей четвертью IV в. до н.э. (304, р. 408—422).

 

Самой многочисленной категорией посуды являются амфоры, целые и фрагментированные, встреченные в погребениях, насыпях курганов, рвах и отдельных тризнах. Основная доля импорта представлена Гераклеей (рис. 8, 6). Изделия других центров — Фасоса, Хиоса, Синопы, Херсонеса, Родоса, Косса, Менды (рис. 8, 7) — более редки.

 

46

 

 

Рис. 7. Керамика скифских погребений.

1—2, 7—8 — Нагорное, 11 /3; 3 — Констанца — Квартал Медея; 4 — Балабан, 6/2; 5 — Шаболат; 6 — Плавни, 23/2.

 

47

 

 

В настоящее время довольно полно, разработана типология амфор, классификация гераклейских и фасосских клейм, в связи с чем данная категория инвентаря приобретает первостепенное значение для уточнения датировки отдельных комплексов. Так, концом V — началом IV в. до н.э. датируется курган 28 у с. Плавни, где найдены амфоры Менды (39, с. 69, рис. 2, 4) и Гераклеи с клеймами I группы (рис. 8, 18) по классификации Б. А. Василенко (49, с. 5, 6; 40, с. 6, 20). Сочетание гераклейских клейм I и III группы (49, с. 6, 7) и фасосского клейма (рис. 8, 8—17, 20, 21) позволяет отнести время существования могильника Дивизия к рубежу I — II четверти IV в. до н.э. Первой половиной IV в. до н.э. датируются могильники Чауш, Плавни I, Измаил, курган Цыганча II (рис. 8, 19, 24) и погребение у с. Островное, где найдены аналогичные гераклейские клейма и фасосские клейма III группы (52, с. 25—34). К концу IV — началу III в. до н.э. относится херсонесская амфора из Констанцы-Суд с двухстрочным клеймом I типа. На основании фрагментов амфор Косса и Родоса и клейм последнего (рис. 8, 22, 23) тризна кургана 20 Семеновского могильника и тризна III могильника Курчи датируются концом III — началом II в. до н.э. (259, р. 529).

 

Помимо погребальных комплексов, в IV в. до н.э. появляется скифская керамика на поселениях низовий Днестра, на гетских поселениях и могильниках Добруджи (270, р. 42—46,66, 4,4; 5, 3; 5, 4; 271, р. 105, 107, fig. 3,2; 2,2; 2, 5; 138, с. 242). Этим же временем датируется скифская стоянка у с. Этулия на левобережье Дуная.

 

Детальное исследование динамики освоения скифами нижнедунайского региона затруднено тем, что многие комплексы пока не могут быть четко датированы и суммарно отнесены к IV в. до н.э. Вместе с тем, на основе некоторых категорий инвентаря, имеющих узкий диапазон бытования, и сопоставления их с известными конструкциями погребальных ям уже сейчас можно выделить несколько хронологических групп:

 

— к концу V — первой половине IV в. до н.э. отнесены погребения в прямоугольных ямах и катакомбах I и II типов на основании находок амфор Менды и Гераклеи с клеймами I и III типов, истринских монет и аттической чернолаковой керамики — могильники Плавни I, Чауш, Мреснота Могила, Дивизия, Кубей, Васильевка, отдельные курганы у с. Плавни, Нагорное, Островное и др.;

 

— ко второй половине IV — началу III в. до н.э. отнесены погребения в прямоугольных ямах, катакомбах III типа, реже

 

48

 

 

Рис. 8. Находки из скифских погребений.

    1—5 — Нагорное, 11/3; 6 — Балабан, 6/1; 7 — Плавни, 28/1; 8-9 — Дивизия, к. 1, ров; 10—11, 13, 21 — Дивизия, к. 15, ров; 12 — Дивизия, к. 20, ров; 14—17 — Дивизия, к. 17, ров; 18 — Плавни, к. 28, ров; 19 — Цыганча II, к. 2, жертвенник: 20 — Дивизия, к. 16, ров; 22 — Курчи II, тризна; 23 — Курчи II, тризна; 24 — Цыганча, к. 2, ров.

 

49

 

 

катакомбах I и II типов, на основании аттической керамики, клейм херсонесских амфор, отдельных гончарных сосудов, бус, монет — могильники Градешка, Дервент, Кугурлуй, Кисканы, отдельные курганы у с. Кочковатое, Огородное, Констанца-Суд.

 

С этими же группами суммарно можно соотнести и большинство находок скифской керамики на поселениях Нижнего Поднестровья и Добруджи.

 

С начала III в. до н.э. наблюдается резкое исчезновение скифских памятников на рассматриваемой территории. По крайней мере, оснований для выделения какой-либо группы комплексов III в. до н.э. в Буджакской степи не имеется. Тем более интересно в этой связи обнаружение на северо-востоке Добруджи скифской керамики в погребении могильника Николае Бэлческу, датирующемуся по клейму синопской амфоры второй половиной III в. до н.э. (270, р. 44, 5,4; 10,14); на поселениях Мошняны и Аджижеа, самые ранние слои которых относятся к III в. до н.э. (272, р. 70); погребений III — II вв. до н.э. в каменных гробницах у Мангалии и 2 Мая (273, р. 118—123; 274, р. 67—72; 2, 7—10; 3; 5, 1—17). В Дунай-Днестровском междуречье в составе более ранних могильников Семеновка и Курчи II зафиксированы тризны, первая из которых по налобнику с крючком, амфорам Родоса и Косса, а вторая — по клеймам Родоса датируются концом III — началом II в. до н.э.

 

Сопоставление археологической ситуации в Подунавье с восточными районами степной Скифии показывает абсолютное тождество в характере их развития.

 

[Previous] [Next]

[Back to Index]