I. STUDII
A. Lingvistică / Языкознание1. С. Mihăilă, Slavistica romînească după 1944 şi sarcinile ei actuale (lucrările de lingvistică) 5
(Г. Михаилэ, Румынская славистика после 1914 года и ее актуальные задачи (Работы по лингвистике))
2. I. Pătruţ, Academicianul Emil Petrovici (cu prilejul împlinirii a 60 de ani) 35
(И. Петруц, Академик Эмиль Петрович (по случаю исполнения шестидесяти лет со дня рождения))
3. Acad. Emil Petrovici, Toponimice slave de est pe teritoriul Republicii Populare Romîne. I. Toponimice prezentînd H provenit din G 41
(Академик Эмиль Петрович, Топонимика восточно-славянского происхождения на территории Румынской Народной Республики. I. Топонимические названия, представляющие h < g)
4. Acad. Al. Rosetti, Rom. Crăciun 65
(Академик Ал. Росетти, Румынское Crăciun «рождество»)
5. Al. Ionaşcu, O paralelă gramaticală slavo-romînă (Sistemul cuvintelor deictice în graiurile olteneşti) 73
(А. Ионашку, Об одной славяно-румынской грамматической параллели (система указательных слов в говорах Малой Валахии))
6. Ariton Vraciu, Problema comunităţii lingvistici: balto-slave 87
(Аритон Врачу, Проблема славяно-балтийской языковой общности)
7. Emil Vrabie, Observaţii asupra unui grai rus de pe teritoriul R.P.R. 107
(Эмиль Врабие, Наблюдения над одним русским говором, находящимся на территории Румынской Народной Республики)
B. Literatura // Литературоведение8. Mihai Novicov, Poetica lui Maiakovski 131
(Михай Новиков, Поэтика Маяковского)
9. Ecaterina Fodor, În legătură cu formarea realismului socialist în literatura polonă (1918-1939) 157
(Екатерина Фодор, К вопросу о формировании социалистического реализма в польской литературе (1918—1939 гг.))
10. Tatiana Nicolescu, Aprecieri asupra operei şi personalităţii lui L. N. Tolstoi în presa noastră muncitorească de la sfîrşitul sec. XIX-lea şi începutul sec. al XX-lea 173
(Татьяна Николеску, Оценка творчества и личности Л.Н. Толстого румынской рабочей печатью в конце XIX века и в начале XX века)
11. I. C. Chiţimia, Cîntecul lui Potocki 187
(И. К. Кицимия, Песня Потоцкого)
12. N. Roşianu, Eposul popular rus şi balada populară romînească 203
(Н. Рошияну, Русский народный эпос и румынская народная баллада)
C. Istorie // История13. P. P. Panaitescu, Lupta comună a Moldovei şi Poloniei împotriva cavalerilor teutoni 225
(П. П. Панаитеску, Общая борьба Молдавии и Польски против тевтонских рыцарей)
14. A. Constantinescu şi C. N. Сoman, Date noi privind participarea unor bulgari la răscoala din 1821 în Ţara Romînească 239
(А. Константинеску и К. Н. Коман, Новые данные об участии болгар в восстании 1821 года)
15. Constantin N. Velichi, Atitudinea lui Mihail Kogălniceanu, a unor autorităţi romîneşti din porturile dunărene şi a maselor populare în timpul trecerii cetei lui Hristo Botev (27 aprilie—15 iunie 1876) 251
(Константин Н. Велики, Отношение Михаила Когэлничану, некоторых румынских местных властей и народных масс во время перехода дружины Христо Ботева (27.IV—15.VI.1876 г.))
16. Petre Ş. Năsturel, Date noi asupra unor odoare de la mănăstirea Putna (II) 267
(Петре Ш. Нэстурел, Новые сведения относительно облачений и утвари, найденных в монастыре Путна (II))
II. DIN ISTORIA SLAVISTICII ROMÎNEŞTI // Из истории румынской славистики17. D. Strungaru, Gramatica lui Smotriţki şi prima gramatică romînească 289
(Д. Струнгару, Грамматика Смотрицкого и первая румынская грамматика)
18. Mihail Dan, Legăturile lui Ioan Bogdan cu filologii poloni 309(Михаил Дан, Связи И. Богдана с польскими филологами)
III. SLAVISTICA PESTE HOTARE // Славистика за рубежомIV. DOCUMENTE // Документы
V. MISCELLANEA // Разное
VI. RECENZII ŞI NOTE BIBLIOGRAFICE // Рецензии и библиографические заметки
VII. CRONICA // Хроника
1. РУМЫНСКАЯ СЛАВИСТИКА ПОСЛЕ 1944 ГОДА И ЕЕ АКТУАЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ
(РАБОТЫ ПО ЛИНГВИСТИКЕ)
(Резюме)
Г. Михаилэ
Статья представляет краткий обзор путей развития румынской славистики за 15 лет со дня освобождения Румынии и результатов, достигнутых в изучения славяно-румынских языковых отношений.
После краткой характеристики румынской славистики до 1944 г. (Б. П. Хаждеу, А. Чихак, И. Богдан, О. Денсушяну, И. Барбулеску, П. Канчел, Иосиф Попович, Т. Капидан, Э. Петрович, А. Росетти, К. Раковицэ и др.), автор останавливается на основных направлениях исследований в области современной румынской славистики.
В первом этапе, до 1948 г., следует отметить ряд работ и статей Э. Петровича, А. Росетти, а также Д. П. Богдана, П. П. Панаитеску и др.
Начиная с 1949 г. количество работ по славистике увеличивается, что становится заметным особенно после 1956 г., когда организуется Ассоциация Славистов РНР.
Румынские лингвисты проявляют в эти годы возрастающий интерес к советской лингвистике, в особенности русской, а также к славистике вообще, что выражается, в частности, в ряде рецензий и статей.
Исследовательские работы кратко анализируются в следующем порядке:
работы общего характера (Э. Петрович, А. Росетти);
славянское влияние в области лексики румынского языка (статистика словаря: акад. А. Траур, Д. Макря, славяно-румынская лексикология: акад. И. Иордан, Г. Михаила, П. П. Панаитеску, В. Васченко и др.);
славянское влияние на фонетическую систему румынского языка (работы акад. Э. Петровича, акад. А. Росетти, И. Штруца),
на синтаксис (работа Э. Зейделя) и морфологию;
славянская топонимия на территории Румынской Народной Республики (работы акад. И. Иордана, акад. Э. Петровича и др.);
изучение церковнославянского (книжнославянского) языка румынской редакции (статьи И. Пэтруца, П. Олтяну и др.),
славяно-румынская палеография и дипломатика (Д. П. Богдан, П. П. Панаитеску);
славянская диалектология на территории Румынской НР (И. Пэтруц, П. Павлюк, В. Арвинте, Г. Болокан);
изучение славянских языков (Мария Думитреску, Екатерина Фодор и др.) и методика преподавания русского языка в румынских школах («Ученые записки» Института имени М. Горького, разные статьи),
славяно-румынские словари (в частности, русско-румынский словарь);
изучение научного наследства (статьи Д. Макря о Е. П. Хаждэу и И. Богдане и др.).
Наконец, автор отмечает укрепление научных связей румынских лингвистов с зарубежными славистами.
В заключение, перечисляются ближайшие задачи, стоящие перед румынской славистикой: дальнейшее изучение языковых, исторических и культурных славяно-румынских связей, в частности славянского влияния на лексику, словообразование, фонетику, синтаксис и морфологии
32
румынского языка; изучение славянской топонимики на территории Румынской HP, изучение книжнославянского языка румынских княжеств (XIV-—XVII вв.), составление словаря этого языка; исследования по славянской диалектологии на территории PHP и участие в работах, связанных с составлением Общеславянского лингвистического атласа, составление славяно-румынской библиографии, изучение научного наследства в области румынской славистики и др. Исполнение в 1960 г. столетия со дня представления Фр. Миклошичем первой фундаментальной работы о славянском влиянии на румынский язык, а в 1961 г. — семидесятилетия с момента основания первой кафедры славистики в Румынии (в Бухарестском университете — проф. И. Богдан) приведет безусловно к усилению славистических разысканий в нашей стране.
Выполняя предстоящие задачи, румынская славистика сможет прийти на V Международный съезд славистов (1963 г.) с новыми успехами, которые позволят ей занять достойное место в международной славистике.
1. LA SLAVISTIQUE ROUMAINE APRÈS 1944 ET SES OBLIGATIONS ACTUELLES
(TRAVAUX DE LINGUISTIQUE)
(Résumé)
С. Mihăilă
L'article passe en revue les voies dans lesquelles s'est développée ta slavistique roumaine, pendant les 15 ans qui se sont écoulés depuis la libération de la Roumanie ainsi que les résultats obtenus par l'étude des relations linguistiques slavo-roumaines.
Après une courte présentation de la slavistique roumaine jusqu'en 1944 (B. P. Hasdeu, A. de Cihac, I. Bogdan, O. Densusianu, I. Bărbulescu, P. Cancel, losif Popovici, Th. Capidan, E. Petrovici, Al. Rosetti, C. Racoviţă et les antres), l'auteur insiste sur les principales directions des recherches dans le domaine de la slavistique roumaine actuelle.
Au cours de la première étape, c'est-à-dire jusqu'en 1948, une serie de travaux et d'articles sont à remarquer; ce sont ceux de E. Petrovici, Al. Rosetti, comme aussi les travaux de D. P. Bogdan, P. P. Panaitescu, etc.
A partir de 1949, le nombre des travaux de slavistique ne fait que croître, t'ait qui devient une évidence surtout depuis 1956, année de la mise sur pied de l'Association des Slavistes de la R.P.B.
Pendant cette période, tes linguistes roumaine manifestent un intérêt croissant pour la linguistique soviétique, russe surtout, pour la slavistique en général, faits concrétisés entre autres dans une série de comptes-rendus et d'articles.
Les travaux de recherches scientifiques sont analysés succintement comme suit: les travaux d'un caractère général (acad. E. Petrovici, acad. Al. Rosetti); l'influence slave sur le vocabulaire de la langue roumaine (statistique du
33
vocabulaire: acad. Al. Graur, D. Macrea; lexicologie slavo-roumaine: acad. Iorgu Iordan, G. Mihăilă, P. P. Panaitescu, V. Vascenco, etc.); l'influence slave sur le système phonétique de la langue roumaine (travaux de l'acad. E. Petrovici, de l'acad. Al. Rosetti, I. Pătruţ), dans la syntaxe (ouvrage de E. Seidel) et dans )a morphologie; la toponymie d'origine slave sur le territoire de la H. P. Roumaine (travaux de l'acad. Iorgu Iordan, de l'acad. Emil Petrovici, etc.); l'étude du slavon dans les pays roumains (articles de I. Pătruţ, P. OUeanu, etc.), la paléographie et la diplomatie slavo-roumaine (D. P. Bogdan, P. P. Panaitescu); la dialectologie slave sur le territoire de la R. P. Roumaine (I. Pătruţ, N. Pavliuc, V. Arvinte, Gh. Bolocan); l'étude des langues slaves (Maria Dumitescu, Ecaterina Fodor, etc.) et la méthode d'enseignement de la langue russe dans les écoles roumains («Culegere de studii» de l'Institut «Maxime Gorki», etc.), les dictionnaires slavo-roumains (en particulier le dictionnaire russe-roumain), la valorisation de l'héritage scientifique (articles de D. Macrea sur B. P. Hasdeu et Ion Bogdan, etc.). Enfin, l'auteur insiste sur l'intensification des contacts scientifiques entre les linguistes roumains et les slavistes étrangers.
En conclusion, il est fait mention de quelques-unes des tâches les plus urgentes que la slavistique roumaine a devant elle: continuation de l'élude des relations linguistiques, historiques et culturelles slavo-roumaines, surtout de l'influence slave sur !c vocabulaire, les dérivations, la phonétique, la syntaxe, la morphologie; étude de la toponymie slave sur le territoire de la R. P. Roumaine; étude du slavon dans les Pays Roumains (XIVème — XVIIème s.), composition d'un dictionnaire de slavon roumain; recherches de dialectologie slave sur le territoire de la R. P. Roumaine et participation aux travaux se rapportant à l'atlas commun des langues slaves; édition d'une bibliographie slavo-roumaine, valorification de l'héritage scientifique dans le domaine de la slavistique roumaine, etc. Le Centenaire en 1960 de la présentation par Fr. Miklosich du premier ouvrage fondamental sur l'influence slave dans la langue roumaine, et en 1961 — les 70 ans de îa création de la première chaire de slavistique de Roumaine (à l'Université de Bucarest — professeur Ioan Bogdan) fourniront une occasion merveilleuse à l'intensification des recherches de slavistique dans notre pays.
En réalisant ces tâches, la slavistique roumaine pourra se présenter devant le Vème Congrès international des Slavistes (1963) avec de nouveaux succès, qui lui permettront d'occuper dans l'ensemble de la slavistique internationale ta place qui lui revient.
3. ТОПОНИМИКА ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ НА ТЕРРИТОРИИ РУМЫНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ
I. ТОПОНИМИЧЕСКИЕ НАЗВАНИЯ, ПРЕДСТАВЛЯЮЩИЕ h < g
(Резюме)
Академик Эмиль Петрович
Ареал топонимических названий несомненно славянского происхождения, представляющих переход g > h как например Horodiştea, Horodnic, Hupca, распространяется на территории Молдавии и в Трансильвании на узкой полосе вдоль старой границы между этими двумя историческими областями. Эти топонимические названия следует считать украинского происхождения. Многие из них засвидетельствованы в документах начиная с XIV или XV вв. Внутри ареала топонимических названий, представляющих h (< g), нет названий несомненно славянского происхождения, сохраняющих звук g. Те из них, которые как будто сохраняют его, были созданы румынами на основе нарицательных или личных румынских имен южнославянского происхождения, как например Grajduri, Grădişte, Dragomireşti, Grăjdeni.
Между тем, сами славяне создавали иногда топонимические названия на основе румынских имен южнославянского происхождения, как например Dragomirna. Отсюда следует заключить, что в Молдавии не было два славянских напластований — одно южнославянское, другое восточнославянское (украинское). Южные славяне не оставили никаких следов в топонимике Молдавии. Южнославянские черты молдавской топонимики объясняются на почве румынского языка.
3. TOPONYMES ROUMAINS D'ORIGINE SLAVE ORIENTALE
I. TOPONYMES PRÉSENTANT h < g
(Résumé)
Acad. Emil Petrovici
L'aire des toponymes d'origine incontestablement slave où l'on rencontre la transformation du g en h, comme par exemple Horodiştea, Horodnic, Hupca recouvre le territoire de la Moldavie et, en Transylvanie, une zone étroite le long de l'ancienne frontière qui séparait ces deux provinces. Ces toponymes doivent être considérés comme étant d'origine ucrainienne. On retrouve la trace de beaucoup d'entre eux dans les documents remontant au XIVᵉ ou au XVᵉ siècle. Dans l'aire des toponymes à h (< g) il n'y a pas de toponymes
62
d'origine incontestablement slave qui ait conservé le g. Ceux d'entre eux qui semblent l'avoir conservé, ont été créés par des Roumains à partir de dénominations appellatives ou de noms de personnes roumains d'origine lave méridionale, comme par exemple Grajduri, Grădişte, Dragomireşti, Răjdeni.
Les Slaves eux-mêmes ont parfois créé des toponymes en se servant de noms roumains d'origine slave méridionale, comme par ex. Dragomirna. Il faut en conclure qu'il n'y a pas eu en Moldavie deux couches slaves, l'une slave méridionale et l'autre slave orientale (ucrainienne). Les Slaves du Sud n'ont pas laissé de traces dans la toponymie de la Moldavie.
4. РУМ. Crăciun «РОЖДЕСТВО»
(Резюме)
Академик Ал. Росетти
Относительно исследования А. Вайаном славянского *kračúnŭ, др. р. koročúnŭ, автор возвращается к своему предыдущему исследованию, посвященному румынскому Crăciun. А. Вайан, исходя из смысла этого слова, предлагает объяснение славянских форм латинским *quartum jejunium.
70
Лат. calationem, которое было предложено некоторыми учеными, не могло быть принято, — говорит А. Вайан т.к. русск. koro-, предполагает первоначальное *kar-, а не kra-. Между тем quartam не может объяснить южно-славянские формы, принимая во внимание, что лат. quadragesima выражено с.-хр. kòrizma: *quartum jejunium, предлагаемое А. Вайаном, следовательно, должно было бы привести к *korčun.
Лат. creatio, -nem, предложенное в нашем вышеупомянутом исследовании, имеет преимущество в том, что объясняет южно-славянские формы; что же касается русских форм, Бернекер объяснил их фонетической адаптацией.
Crăciun проникло в румынский язык через посредство южнославянского языка, так же как colindă, Rusalii и troian.
4. ROUM. Crăciun «NOËL».
(Résumé)
Acad. Al. Rosetti
À propos de l'étude de M. A. Vaillant sur sl. *kračúnŭ, v.r. koročúnŭ, l'auteur reprend une étude antérieure, consacrée à roum. Crăciun. A. Vaillant, en partant du sens du mot, propose d'expliquer les formes slaves par le lat. *quartum jejunium. Lat. calationem, qui avait été proposé par quelques savants, ne saurait etre retenu, nous dit A. Vaillant, parce que le r. koro- postule un *kar- originaire, et non un kra-. Cependant quartum ne peut expliquer les formes slaves méridionales, attendu que lat. quadragesima est rendu par s.-cr. kòrizma : *quartum jejunium, posé par À. Vaillant, aurait donc du aboutir à *korčun.
Lat. creatio, -nem, proposé dans notre étude précitée a l'avantage d'expliquer les formes sud-slaves ; quant à celles du russe, Berneker les a expliquées par adaptation phonétique.
Crăciun a pénétré en roumain par l'entremise du slave méridional, comme colindă, Rusalii et troian.
5. ОБ ОДНОЙ СЛАВЯНО-РУМЫНСКОЙ ГРАММАТИЧЕСКОЙ ПАРАЛЛЕЛИ (СИСТЕМА УКАЗАТЕЛЬНЫХ СЛОВ В ГОВОРАХ МАЛОЙ ВАЛАХИИ)
(Резюме)
А. Ионашку
В отличие от румынского литературного языка и от большинства румынских говоров, маловалашские говоры характеризуются трёхчленной
84
указательной системой, соотнесенной с тремя грамматическими лицами : aici —место первого лица, aci —место второго лица, acolo — место, отдаленное как от говорящего, так и от собеседника; ăsta — находящийся при первом лице, ala—находящийся при втором лице, ăla — находящийся в другом месте, отдаленный от лиц, принимающих участие в акте речи (в статье приводятся и варианты трёх указательных наречий а также и грамматические формы трёх указательных местоимений).
Сопоставляя эту систему со сходными явлениями в южно-славянских, итальянском и иберо-романских языках, автор приходит к следующим выводам:
1. Маловалашская указательная система не унаследована из латыни ; она представляет новообразование под влиянием западно-болгарских говоров, на которых говорили в прошлом в пределах Малой Валахии. Её внесли в румынский язык представители этих говоров, перенявшие, после определенного периода двуязычия, румынский язык.
2. Прежде чем получить то значение, которое присутствует в маловалашских говорах, наречие aci обозначало репризой место раньше названное.
Это значение слова aci известно и соседним говорам, а также старорумынским текстам. Исследователи, которые заметили это явление в языке XVI—XVII вв., думали, что речь идет здесь об использовании указательного слова близости вместо указательного слова отдаленности. На деле, однако, aci (acii, acie, aciia) занимало в старорумынских текстах особое положение. Оно отличалось не только от наречия отдаленности acolo, но и от наречия близости aici (aice, aicea), acici (acice, acicea).
3. Указательное слово aci (resp. ala) не обозначает промежуточную степень близости — отдаленности, а только место 2-го лица. Это место обычно близко к месту нахождения 1-го лица, но иногда может быть дальше места нахождения 3-го лица (в особенности в письмах, в телефонных разговорах).
5. UN PARALLELE GRAMMATICAL SLAVO-ROUMAIN (LE SYSTÈME DES MOTS DÉICTIQUES DES PARLERS DE L'OLTENIE)
(Résumé)
Al. Ionaşcu
Contrairement à l'usage du roumain littéraire et de ses autres parlers, les parlers de l'Oltenie connaissent un système déictique à trois termes, qui se rapporte aux trois personnes grammaticales: aici (ici), l'endroit, où se trouve la Ierè personne, aci, celui de la IIe personne et acolo (là bas), l'endroit éloigné des personnes prenant part à la conversation ; ăsta (celui-ci), se trouvant à la Ierè personne; ala — à la IIe, et ăla (celui-là), se trouvant ailleurs, à l'écart des personnes en train de discuter. L'article renferme aussi Ses variantes des trois adverbes, ainsi que les formes flexionnelles des trois prénoms.
En comparant ce système aux phénomènes identiques des langues slaves méridionales, de l'italien et des langues romanes du groupe hibérique, Г auteur arrive aux conclusion que voici :
85
1e) Le système déictique des parlers de l'Oltenie n'est pas hérité du latin, mais représenté une innovation survenue sous l'influence des parlers bulgares en usage autrefois sur le territoire de l'Oltenie. Il a été introduit dans !a langue roumaine par ceux qui pratiquaient ces parlers au moment de leur roumanisation, après une certaine période de bilinguisme.
2e) L'adverbe aci, avant d'avoir son actuelle valeur dans les parlers de l'Oltenie, désignait, par reprise, un endroit que l'on avait déjà indiqué au paravant. Aci se rencontre avec telle signification dans les parlers voisins du territoire linguistique olténien et dans les textes anciens. Les chercheurs qui ont observé ce phénomène dans la langue des XVIe—XVIIe siècles ont cru qu'il était question de l'emploi du terme de proximité au lieu de celui d'éloignement. Mais les faits montrent que aci (acii, acie, aciia) avait dans les vieux textes une situation à part. Il se distinguait non seulement de l'adverbe d'éloignement acolo, mais aussi des adverbes de proximité aici (aice, aicea), acici (acice, acicea).
3e) Le terme démonstratif aci (respectivement ala) n'indique pas un degré intermédiaire de proximité ou d'éloignement mais purement et simplement la place de la IIe personne. Cette place se trouve habituellement à proximité de la Ierè personne, mais elle peut quelquefois être plus éloigne que celle de la IIIerè personne (surtout dans la correspondance et dans les communications téléphoniques).
6. ПРОБЛЕМА СЛАВЯHО-БАЛТИЙСКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ОБЩНОСТИ
(Резюме)
Аритон Врачу
Статья посвящена одному из актуальных вопросов славянского, балтийского н индо-европейского языкознания, а именно выяснению древнейших балто-славянских языковых отношений. Этот вопрос широко обсуждался на IV Международном съезде славистов, не говоря уже о том, что им интересовались многие лингвисты XIX и XX вв.
Приступая к исследованию общих черт, свойственных исключительно балтийским и славянским языкам, автор останавливается в первую очередь на тех гипотезах, которые были выдвинуты до сих пор и определяет их значение в свете современных данных. Так, обсуждается концепция А. Мейе, А. Зенна, В. К. Мэтьюса, В. Мажюлиса и др., согласно которой балтийские и славянские языки, унаследовав от общеиндоевропейского ряд общих тенденций развития, развились параллельно. Это объяснило бы большие черты сходства этих двух языковых семей.
Кроме того, рассматриваются и взгляды таких языковедов, археологов и антропологов как Т. Лер-Сплавинский, Я. М. Эндзелин, С. Б. Бернштейн, В. В. Гориунг, В. Генсель, Я. Чекановский и К. Мошинский, которые утверждают, будто бы балтийские и славянские языки не происходят от одного индоевропейского диалекта, а сблизились друг с другом лишь позднее. Наоборот, единственно правильной нам кажется та точка зрения, согласно которой славянские и балтийские языки принадлежат к единой диалектной области индоевропейского праязыка. Такого взгляда придерживаются в настоящее время Я. Отрембский, В. Георгиев, Вяч. В. Иванов, В. И. Топоров и советский археолог П. Н. Третьяков.
В пользу последней гипотезы говорят многочисленные новообразования (в фонетике, морфологии, синтаксисе и лексике), присущие
105
речи балтов и славян. Все эти явления подвергаются в данной статье детальному рассмотрению.
Следует сказать, что вопрос о древнейших языковых отношениях славянских и балтийских языков будет окончательно решён лишь при тесном сотрудничестве лингвистов, археологов и антропологов и при использовании новых данных науки (в особенности, из области топонимики и гидронимики).
6. LE PROBLÈME DE LA COMMUNAUTÉ LINGUISTIQUE BALTO-SLAVE
(Résumé)
Ariton Vraciu
L'article est consacré à l'un des problèmes actuels de linguistique slave, balte et indo-européen, c'est-à-dire a l'explication des anciennes relations linguistiques balto-slaves. Sans parler de l'intérêt qu'il a soulevé parmi beaucoup de linguistes du XIXéme et du XXéme siècle, ce problème a été débattu dans toute son ampleur au IVeme Congrès international des slavistes.
En abordant la recherche des traits communs, exclusivement propres aux langues slave et balte, l'auteur s'arrête tout d'abord aux hypothèses émises jusqu'à ce jour et définit leur importance à la lumière des données les plus récentes. C'est ainsi qu'il discute les conceptions de A. Meillet, A. Senn, W. K. Mathews, V. Mažiulis etc., d'après lesquelles les langues balte et slave, ayant hérité de la langue indo-européene primitive d'un nombre de tendances communes de développement, ont évolué parallèlement, ce qui expliquerait les grandes ressemblances existant entre ces différentes branches. Il analyse également la théorie élaborée par des linguistes, archéologues et anthropologues tels que T. Lehr-Spiawitiski, J. M. Endzelin, S. B. Bernstein, В. V. Hornung, W. Hensel, J. Czekanowski et K. Moszyński, théorie selon laquelle les langues balto-slaves ne proviendraient pas d'un dialecte indoeuropéen et ne seraient venues en contact mutuel que plus tard. Nous croyons au contraire que l'hypothèse selon laquelle les langues slave et balte appartiennent au seul et même domaine dialectial de l'indo-européen, est plus près de la réalité. Cette conception est d'ailleurs soutenue par les linguistes : J. Otrębski, V. Georgiev, V. V. Ivanov, V. N. Toporov et par l'archéologue soviétique P. N. Tretiakov.
Les nombreuses innovations propres au langage des baltes et des slaves aussi bien dans le domaine phonétique, morphologique, que dans celui de la syntaxe et du vocabulaire plaident eux aussi en faveur de cette dernière hypothèse.
Tous ces phénomènes sont soumis dans l'article en question à une analyse détaillée.
Nous devons attendre la solution de ce problème complexe d'une collaboration entre les linguistes, les archéologues et les anthropologues ainsi que du parti qu'il sauront tirer des données les plus récentes de la science, surtout de la toponymie et de l'hydronymie.
7. НАБЛЮДЕНИЯ НАД ОДНИМ РУССКИМ ГОВОРОМ, НАХОДЯЩИМСЯ НА ТЕРРИТОРИИ РУМЫНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ
(Резюме)
Эмиль Врабие
В статье вкратце описывается фонетическая и морфологическая система русского говора села Липовéнь (Соколи́нцы) Сучавского района. Большинство явлений, описываемых автором, наблюдается в той или иной мере и в других великорусских говорах, в первую очередь южных: аканье, яканье, различение ч и ц, наличие фрикативного [γ] и др. Вместе с лексическими заимствованиями из румынского языка проникли специфические звуки: [t˙], [d˙], [n˙] (с меньшей степенью мягкости нежели в русском языке), [ŝ], [ẑ] т.е. «изношенные» аффрикаты и др.
Из раздела, посвященного морфологии, отмечаются, между прочим, следующие явления: 1) сужение категории среднего рода; 2) исчезновение III-го склонения имён существительных; 3) переход имен существительных на -мя ко II-му склонению (под вымем) ; 4) обобщение ударения в ед.ч. существительных типа водá; 5) распространение падежного окончания род. падежа мн. числа -ов на существительные всех родов: [ósъu̯]—«осв»: [m'eitlóu̯] — «мётел» и др; 6) образование сравнительной степени имён прилагательных и наречий при помощи слова [mai̯], заимствованного из румынского языка; 7) исчезновение склонения количественных числительных; 8) выражение возраста при помощи глагола «иметь»; 9) отсутствие согласного [n'-] в косвенных падежах личных местоимений III-го лица, употребляемых с предлогами; 10) наличие глагольного окончания [-t] (а не [-t']) в III-м лице ед. и мн. числа наст. времени глаголов.
В заключении автор считает, что русский говор села Липовень полностью сохранил свой облик южновеликорусского говора, несмотря на двухсотлетнее развитие в отрыве от других русских говоров той же структуры.
128
7. OBSERVATIONS SUR UN PARLER RUSSE EMPLOYÉ SUR LE TERRITOIRE DE LA RÉPUBLIQUE POPULAIRE ROUMAINE
(Résumé)
Emil Vrabie
Dans cet article l'auteur fait une courte description du système phonétique et morphologique du parler russe particulier au village de Lipoveni (Socolinţi) du rayon de Suceava. La majorité des phénomènes décrits se retrouvent aussi' d'une manière ou d'une autre dans les autres parlers velicorusses, en premier lieu dans les parlers méridionaux: akanie, iakanie, la différence qui existe entre les sons [č] et [c], la présence de la fricative [γ] et ainsi de suite. Par le moyen des emprunts au vocabulaire de la langue roumaine, ont pénétré aussi des sons spécifiques: les dentales [t˙], [d˙], [n˙] moins mouillés que dans la langue russe, les fricatives [ŝ] et [ẑ] etc.
Dans la chapitre consacré à la morphologie on relève entre autres les phénomènes suivants : 1° Compression de la catégorie du genre neutre ; 2° Disparition de la 3ème déclinaison des substantifs ; 3° Passage des substantifs en «-мя» à la 2ème déclinaison (под вымем) ; 4° Généralisation de l'accent au singulier pour les substantifs du type водá ; 5° Extension de la desinence des cas du génetif pluriel -ов aux substantifs de tous genres: [ósъu̯] ; [m'eitlóu̯] etc. ; 6° Formation du comparatif des adjectifs et des adverbes à l'aide du mot [mai̯], emprunté à la langue roumaine ; 7° Disparition de la déclinaison des numéraux cardinaux; 8° Emploi du verbe «avoir» pour exprimer l'âge; 9° Absence de la consonne [n'-] dans tous les cas autres que le nominatif se rapportant aux pronoms personnels de la 3ème pers. avec préposition ; 10° Présence de la desinence verbale [-t] (et non [-t']) à la 3Èmo pers. du singulier et du pluriel des verbes au présent.
En conclusion l'auteur considère que le parler russe du village Lipoveni a conservé toute sa physionomie de parler velicorusse de Sud, quoiqui'il se soit développé pendant 200 ans indépendamment des autres parlers russes de même structure.
8. ПОЭТИКА МАЯКОВСКОГО
(Резюме)
Михай Новиков
Исходя из того, что в литературе по специальности сложная система поэтических приемов Маяковского очень редко анализируется всесторонне как результат эстетической позиции поэта, автор настоящей статьи ставит перед собой задачу хоть в малой Степени пополнить этот пробел. «Поэтика Маяковского» рассматривается им как совокупность творческих приемов, при посредстве которых «эстетические принципы конкретизируются в стихах, становясь объективными явлениями». В то же время целью работы является и ознакомление румынских читателей «с теми сторонами творчества великого поэта революции, которые неизбежно бледнеют, если не исчезают в переводе». Автор работы выступает против тех исследователей, которые говорят о «раздвоенности» Маяковского; он считает, что анализ произведений поэта подтверждает цельность его поэтики.
В рамках ограниченной таким образом задачи автор определяет в соответствующем порядке основные принципы эстетики Маяковского: коммунистическая партийность, социальный заказ, понимание поэзии как производства, новизна, устность. В дальнейшем показывается, как эти принципы воплощаются в отличительные черты метафоры Маяковского: различные приемы создания «изумляющих», неожиданных образов, материальность, вещественность метафоры, параллельное развитие двух рядов сравниваемых явлений, различные потоки обогащения поэтического словаря.
Особое место занимает изучение гиперболы Маяковского. Автор придерживается того мнения, что нельзя говорить о «фантастических элементах» в таком произведении как «Про это». Эта поэма строится как система развернутых гипербол.
В последней части вкратце указывается на то, как эстетические принципы и поэтическая новизна определяют нововведения Маяковского в таких областях как ритм, рифма, строфика.
8. LA POÉTIQUE DE MAIAKOVSKI
(Résumé)
Mihai Novicov
En partant de la constatation que dans la littérature de spécialité le système complexe de ia poésie de Maïakovski est rarement analysé sous tous ses aspects comme un résultat de la position esthétique du poète, l'auteur se propose de combler dans une certaine mesure cette lacune, comprenant par «poétique de Maïakovski» la totalité des procédés de création du poète par lesquels, «les principes esthétiques se concrétisent en vers et deviennent des phénomènes objectifs». Le but du présent ouvrage est de familiariser en même temps le lecteur roumain avec ces parties de l'œuvre du grand poète de la Révolution qui, inévitablement pâlissent quand elles ne disparaissent pas à la traduction. L'auteur de l'étude s'élève contre ceux qui croient expliquer
155
Maïakovski par ie a dédoublement», affirmant que l'étude de sujet confirme l'intégrité de sa poésie.
Dans le cadre de ce thème ainsi délimité, l'auteur définit un à un les principes fondamentaux de l'esthétique Malakovskienne : solidarité envers le parti communiste, commande sociale, assimilation de la poésie à une e production», antiépigonisme, oralité. Plus loin, il examine la manière dont s'ofère la transposition de ces principes en sujet de poésie et dans ce but, il analyse les caractères spécifiques de la métaphore dans l'oeuvre de Maïakovski: les différents procédés par lesquels il réalise des images frappantes, les moins usitées, la matérialité de la métaphore, la succession parallèle des deux séries de phénomènes comparés, le développement des métaphores, les différentes sources d'enrichissement de son vocabulaire poétique.
L'hyperbole maîakovskienne se trouve analysée d'une manière particulière, l'auteur étant d'avis qu'il ne peut être question d'éléments «fantastiques» dans un poème comme «Про это» le poète s'étant servi en fait pour sa construction d'hyperboles développées.
Dans la dernière partie, on montre succinctement, comme les principes de l'esthétique et les innovations poétiques ont déterminé Maïakovski à introduire dans sa poésie ses innovations bien connues dans le domaine du rythme, de la rime et de la strophe.
9. К ВОПРОСУ О ФОРМИРОВАНИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА В ПОЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (1918—1939 гг.)
(Резюме)
Екатерина Фодор
В статье освещаются некоторые аспекты процесса формирования социалистического реализма в польской литературе периода 1918—1939 гг.
В 20-ые годы в развитии польской пролетарской литературы центральное место занимает поэзия. Поэтическое слово превращается в оружие борьбы за демократические идеалы, за новую, доступную народным массам, форму поэтического творчества (поэтическое творчество Вр. Ясенского, Вл. Броневского, Л. Шенвальда, Ст. Р. Добровольского п др.). На формирование идейных и эстетических принципов пролетарской литературы большое влияние оказала русская и советская литература.
Продолжая и развивая дальше демократические традиции польской литературы, пролетарские писатели шли вперед, совершенствуя свой реалистический метод, свои взгляды на жизнь и задачи литературы. В их творчестве в 30-ые годы появляются новые черты, порожденные нарастанием в польском народе духа протеста против капиталистической действительности. Положительным героем становится борец за народно-демократическую Польшу.
9. DE LA FORMATION DU RÉALISME SOCIALISTE DANS LA LITÊRATURE POLONAISE (1918-1039)
(Résumé)
Ecaterina Fodor
Dans cet article on traite de certains aspects du processus de formation du réalisme socialiste dans la littérature polonaise entre 1918 et 1939.
Au cours de la seconde décade c'est la poésie qui occupe une place de choix dans le développement de la littérature polonaise prolétaire. L'expression
171
poétique se transforme en arme de lui te au service des idées démocratiques, pour une forme nouvlle de l'oeuvre poétique accessible aux niasses populaires (oeuvres poétiques de Hr. Jaseňski, Wt. Broniewski, L. Szenwald, St. R. Dobrowolski et autres).
La littérature russe et la littérature soviétique ont exercé une sérieuse influence dans l'énoncé des principes qui sont à la base des idées et de l'esthétique dans la littérature prolétaire.
En suivant et en développant les traditions démocratiques de la littérature polonaise, les écrivains prolétaires ont continué leur oeuvre, e ont perfectionné leur méthode réaliste leur façon d'envisager la vie et les régies de la littérature.
Dans la troisième décade, des traits nouveaux apparaissent dans leurs oeuvres, ces traits étant le résultat de l'accroissement des protestations du peuple polonais lui-même contre les réalités capitalistes. Le héros positif est actuellement celui qui lutte pour une Pologne populaire et démocratique.
10. ОЦЕНКА ТВОРЧЕСТВА И ЛИЧНОСТИ Л. H. ТОЛСТОГО РУМЫНСКОЙ РАБОЧЕЙ ПЕЧАТЬЮ В КОНЦЕ 19-ГО В. И В НАЧАЛЕ 20-ГО В.
(Резюме)
Татьяна Николеску
Подробное исследование печати, связанной с рабочим движением в Румынии в конце 19 в. и в начале 20-го в., приводит автора к некоторым заключениям в связи с ролью этой печати в распространении сочинений Толстого в Румынии, а также и в ознакомлении румынских читателей с личностью и творчеством великого русского писателя. Подчеркивается первенство рабочей печати в распространении некоторых произведений Толстого в Румынии, а также правильная позиция занятая ею в оценке его творчества.
Отвергая толстовство, румынская рабочая печать высоко ценила критический пафос произведений русского писателя и призывала пролетариат черпать в этих обличительных, гневных страницах, уроки для борьбы за свое освобождение.
10. APPRÉCIATIONS SUR L'OEUVRE ET LA PERSONNALITÉ DE L. N. TOLSTOÏ PARUES LA NOTRE PRESSE OUVRIÈRE ROUMAINE DE LA FIN DU XIXeme ET DU COMMENCEMENT DU XXeme SIÈCLE
(Résumé)
Tatiana Nicolescu
Sur la base de recherches faites dans la presse liée aux mouvements ouvriers de Roumanie de la fin du XlXéme et du début du XXéme siècle, l'auteur arrive à une série de considérations se rapportant au rôle joué par la dite presse dans la diffusion de l'œuvre de Tolstoï dans notre pays et de la familiarisation de la masse de ses lecteurs avec la personnalité et l'œuvre du grand écrivain russe. Il souligne la priorité de cette presse ouvrière dans la popularisation de certains des écrits de Lev Tolstoï ainsi que la position judicieuse adoptée par elle dans son appréciation du grand écrivain russe.
Tout en repoussant la philosophie tolstoïste, les journaux et les revues liés au mouvement ouvrier n'ont cessé de souligner l'élément de critique sociale vigoureuse contenu dans les œuvres de Tolstoï et ont jugé que celles-ci représentaient une source d'enseignements pour le prolétariat dans sa lutte pour la libération.
186
11. ПЕСНЯ ПОТОЦКОГО
(Резюме)
И. К. Кицимия
Автор обнаружил в Библиотеке Румынской Народной Академии в манускрипте № 1163 песню с народной темой о «пленении»: Стихи чужого человека, составленные ученым румынским хронистом. Манускрипт является копией в фрагментах, относящейся к второй половине XVIII-го века; оригинал же был написан намного раньше.
196
В этой песне вспоминается и о страданиях польского гетмана H. Потоцкого (взятого в плен Татарами в сражении под Корсунью в 1648 г.).
Анализируя поэму и исторические события, автор делает предположение, что автор стихов может быть молдавский хронист Мирон Костин (1633—1691 гг.), известный тем, что занимался стихосложением и поэзией.
Автор настоящей статьи выявляет фольклорные элементы, употребляемые создателем поэмы и обращает внимание на связь между старинным поэтическим творчеством и творчеством народным.
11. LA CHANSON DE POTOCKI
(Résumé)
I. C. Chiţimia
L'auteur a découvert dans le manuscrit 1163 de la Bibliothèque de l'Académie de la RPR une chanson sur le thème populaire de «l'exil» : «Les vers de l'exilé», composés par un ancien lettré roumain. Le manuscrit est une copie fragmentaire de la seconde moitié du XVIIIème s., mais l'original a été composé bien avant.
Dans cette chanson il est question aussi des souffrances de «l'hetman» polonais N, Potocki (fait prisonnier par les Tartares pendant le combat de Korsun en 1648).
Après avoir analysé le poème et les événements historiques qu'on y relate, l'auteur émet l'hypothèse que le créateur de ces vers ne serait autre que le chroniqueur moldave Miron Costin (1633—1691) dont les préocupations de versification et de poésie sont bien connues.
L'auteur met en évidence les éléments folkloriques utilisés par le créateur du poème et attire l'attention du lecteur sur les liens qui existent entre l'ancienne poésie culte et la création populaire.
12. РУССКИЙ НАРОДНЫЙ ЭПОС И РУМЫНСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА
(Резюме)
Н. Рошияну
Статья состоят из трех частей. В первой части автор останавливается на некоторых общих проблемах: сравнительное изучение устного народного творчества двух народов, причины существования общих элементов в их устном творчестве, степень в которой былины и баллады
220
сохраняют историческую правду, место былин и баллад среди других жанров русского и румынского устного народного творчества. Тематика, идейное содержание, герои былин и баллад составляют вторую часть работы. Наконец, третья часть посвящена анализу некоторых характерных вопросов, касающихся художественной формы былин и румынских народных баллад (сюжет и композиция, стиль, стихосложение, язык и т.д.).
Эта работа намерена выявить существование отличительных и, в особенности, общих черт, характеризующих народный героический эпос русского и румынского народов.
Причины, способствовавшие возникновению общих элементов в устном народном творчестве двух или нескольких народов, могут быть разного рода: одной из главных является влияние культуры одного народа на культуру другого; другая причина —взаимные влиянии, имеющие место в течении веков в жизни двух народов; третья и в то же время, часто встречающаяся причина—это наличие одинаковых социально-экономических и политических условий, при которых жили и развивались два или несколько народов.
Румынские народные баллады, как и русские былины —эпические песни героического или социально-бытового содержания. Былины и баллады образуют особый жанр; с точки зрения их связи с исторической действительностью они являются как бы промежуточным звеном между сказкой и легендой, с одной стороны, и исторической песнью, с другой.
Румынские баллады, как и былины возникли при феодализме — однако темы былин и баллад, которые дошли до нас, относятся к разным этапам феодализма: большинство тем былин относится к эпохе раннего феодализма, а темы баллад — к эпохе более позднего феодализма; эта разница народит многие другие отличия.
В былинах и балладах есть много общего в тематике, в идейном содержании и в художественной форме (общие темы—героические и социально-бытовые темы, общие художественные приемы, сходство идейного содержания).
Общие элементы былин и баллад - неоднородные; они либо относятся к обще-человеческим элементам, возникновение которых объясняется существованием общих человеческих чувств, или носят иной, более частный характер.
В былинах и румынских балладах нет общих героев, нет общих сюжетов; этот факт исключает возможность непосредственного влияния. Русские былины п румынские народные баллады — это самостоятельные явления, развивающиеся независимо друг от друга, но которые имеют много общего, благодаря сходным социально-историческим условиям, при которых жили и развивались румынский и русский народы.
Основная разница между былинами и румынскими народными балладами — в масштабе эпического повествования. Былины связаны между собой общностью героев или единством содержания, места или времени действия. Русский народный эпос —целостное произведение, в котором каждая былина является неразрывной ее частью, способствующей пониманию всего целого: каждая былина, со своим сюжетом, является как бы главой крупного литературного произведения.
221
Румынские народные баллады — отдельные, несвязанные между собой эпические песни. Каждому герою, кроме Груи и Новака, посвящена лишь одна баллада (речь идет не о разных вариантах — их много); каждая баллада повествует лишь об одном отдельном событии из жизни героя.
Русскому и румынскому пародам свойственны общие идеалы. Хотя форма их выражения или способы борьбы за достижение этих идеалов отражены в их устном творчестве различно, былины и баллады сближает существование сходств в идейном содержании; ненависть к врагам, борьба с ними не на жизнь а на смерть, глубокая любовь к родине, борьба за свободу, стремление к уничтожению несправедливости — вот что сближает, прежде всего, героический эпос этих двух народов.
12. L'«ÉPOS» POPULAIRE RUSSE ET LA BALLADE POPULAIRE ROUMAINE
(Résumé)
N. Roşianu
L'article comprend 3 parties : dans la première l'auteur s'arrête sur quelques problèmes d'ordre général : l'étude comparative de la création orale chez deux peuples différents, les causes de l'existence d'éléments communs dans le folklore de deux ou de plusieurs peuples, le respect de la vérité historique dans les «bylines» et les ballades populaires roumaines, la place de celles-ci parmi les autres genres de créations populaires orales. Le thème des «bylines» et des ballades, les idées qu'elles contiennent, la présentation des héros constituent la deuxième partie de l'ouvrage. Enfin, la troisième partie est consacrée à l'analyse de quelques problèmes concernant la réalisation artistique des «bylines» et des ballades populaires roumaines (sujet et composition, style, versification, langue, etc.)
L'ouvrage présente non seulement les particularités, mais aussi les traits communs qui caractérisent l'«épos» héroïque du peuple russe et celui du peuple roumain, sans prétendre pour cela épuiser le sujet.
Les causes qui déterminent l'apparition d'éléments communs dans ta création orale de deux ou de plusieurs peuples peuvent être différentes : l'une de ces causes est l'influence culturelle exercée par un peuple sur un autre peuple dans certaines conditions propices ; les influences réciproques qui ont lieu au cours des siècles dans la vie de ces deux peuples peuvent en être une autre. Enfin, la troisième et en même temps la plus fréquente des causes est l'existence de certaines conditions sociales, économiques et politiques semblables parmi lesquelles ont vécu et se sont développés les peuples respectifs.
Les ballades roumaines comme les «bylines» aussi sont de vieilles chansons populaires épiques à contenu héroïque et social. Les «bylines» et les ballades forment un genre à part; du point de vue de leurs relations avec la réalité historique, ces chansons populaires occupent une place à part, puisqu'on peut les considérer comme un genre intermédiaire entre la légende et le conte de fée d'une part et la chanson historique d'autre part.
Comme les «bylines» les ballades populaires roumaines ont fait leur apparition et se sont développées à l'époque du féodalisme; mais les thèmes des
222
ballades et des «bylines» qui ont été conservées jusqu'à nos jours appartiennent à des périodes différentes du féodalisme ; la majorité des thèmes des «bylines» appartiennent à l'étape du début du féodalisme, pendant que les thèmes des ballades populaires roumaines appartiennent à une période plus récente. C'est ce qui explique l'existence de bien des différences aussi bien dans le contenu que dans la forme de l'«épos» chez les deux peuples en question.
On trouve de grandes ressemblances entre les thèmes, le fond et la réalisation artistique des «bylines «et des ballades, thèmes communs héroïques et sociaux, fond semblable, procédés et moyens artistiques communs.
Les éléments communs aux «bylines» et aux ballades populaires roumaines sont très différents; ils appartiennent ou bien aux éléments généralement humains dont l'apparition s'explique par l'existence de sentiments généralement humains ou bien à un autre caractère particulier.
Les «bylines» et les ballades populaires roumaines n'ont pas de héros ou de sujets communs; ce qui exclut la possibilité d'une influence directe ou d'un contact direct. L'« épos» populaire russe et les ballades populaires roumaines sont des phénomes indépendants mais qui ont un grand nombre d'éléments communs dus aux conditions historiques et sociales identiques au milieu desquelles ont vécu et se sont développés ces deux peuples voisins.
La différence essentielle qui existe entre les «bylines» et les ballades populaires roumaines consiste dans la proportion des narrations épiques. Les <t bylines» sont liées entre elles par l'existence des mêmes héros, par l'unité de leur contenu, l'unité de temps, de lieu et d'action qui existe entre elles, L'«épos» populaire russe forme un tout dans lequel chaque bylině apparaît comme une fraction inamovible qui contribue à la compréhension de ce tout; chaque «bylině» avec son sujet peut-être considérée comme l'un des chapitres d'une immense œuvre littéraire. Les ballades populaires roumaines sont des chansons épiques dont îe sujet est autonome, indépendant. Une seule ballade est dédiée à chaque héros (il n'est pas question de différentes variantes), chaque ballade développe un seul sujet basé sur un certain épisode de la vie de ce brave.
Le peuple russe et le peuple roumain ont en commun les mêmes idéaux, les mêmes aspirations et cela eu dépit du fait que, dans la plupart des cas, leur forme d'expression poétique diffère et que les moyens de lutte employés pour la réalisation de ces idéaux soient rendus différemment dans les créations épiques de ces deux peuples.
Les ballades populaires roumaines se rapprochent de «bylines» en premier lieu par leur contenu semblable : haine contre l'envahisseur, lutte acharnée contre lui, amour ardent de la patrie, lutte pour la liberté, lutte contre les injustices sociales.
13. ОБЩАЯ БОРЬБА МОЛДАВИИ И ПОЛЬШИ ПРОТИВ ТЕВТОНСКИХ РЫЦАРЕЙ
(Резюме)
П. П. Панаитеску
Оборонительная борьба, постепенно превратившаяся в наступательные войны, против тевтонских рыцарей, осевших в Пруссии на рубеже XIV и XV вв., объединила поляков, литовцев, русских и молдаван и военный союз, имевший целью защитить Восточную Европу от опасности экспансии крестоносцев, направленной против славян.
Впервые участие молдаван в прусской войне, факт доселе неизвестный румынским историкам, относится к 1395—1396 гг., когда князь Молдавии Стефан отправил крупный отряд стрельцов против тевтонских рыцарей, оказав таким образом помощь своему суверену, польскому королю Владиславу Ягеллону,
В документах ничего не говорится об участии молдаван в войне Польши с тевтонскими рыцарями в 1410 году.
Некоторые прусские летописи упоминают о присутствии молдаван в рядах противников рыцарей во время вышеназванной кампании, но сведения эти не заслуживают доверия, так как воинские силы противников исчисляются в сотни тысяч ратников, включая все народы Восточной Европы, даже и турок.
Почти современная указанным прусским летописям польская летопись И. Длугоша, в которой перечисляются все воинские объединения, принимавшие участие в этой битве, во главе с их полководцами, ничего не упоминает о молдавских ратниках.
Ничего не упоминается о них и в русских летописях.
Однако, начиная с польско-тевтонской войны 1414 года, снова говорится о молдавских отрядах, отправленных в Пруссию в составе польских войск.
Найдено письмо предводителя тевтонских рыцарей, подтверждающее присутствие молдаван в польском войске, атаковавшем тогда Пруссию.
В 1422 году отряд молдавской конницы в 400 человек принял участие в осаде крепости Мариенбург и в победе, одержанной в ближайшем лесу, над тевтонскими рыцарями, сделавшими вылазку из крепости.
В награду за этот доблестный подвиг польский король уступил Молдавии область Покуцию, которая давно была обещана им молдавскому княжеству.
В связи с этим автор рассматривает общую политическую обстановку, относящуюся к периоду этих экспедиций, которая позволяла или же наоборот препятствовала, в других условиях, Молдавии участвовать в военных походах против тевтонских рыцарей.
237
13. LA LUTTE COMMUNE DE LA MOLDAVIE ET DE LA POLOGNE CONTRE LES CHEVALIERS TEUTONS
(Résumé)
P. P. Panaitescu
La lutte défensive, devenue avec le temps lutte offensive, contre les chevaliers teutons de Prusse, a groupé, entre le XIV-ème et le XV-ème siècle, les polonais, les lithuaniens, les russes et les moldaves, dans une alliance destinée à défendre l'Europe orientale contre le danger de l'expansion des chevaliers dirigées contre les slaves. La première participation des moldaves à la guerre de Prusse, inconnue jusqu-à ce jour des historiens roumains, date des années 1395-1396, lorsque le prince régnant de Moldavie Etienne a envoyé un détachement important d'archers contre les chevaliers teutons, aidant ainsi son suzerain Vladislav Jagello, rot de Pologne. On ne signale au contraire aucune participation des moldaves à la guerre de la Pologne contre les chevaliers en 1404, non plus qu'à la grande bataille de Grünwald de 1410. Certaines chroniques prussiennes mentionnent bien des moldaves dans les rangs de leurs adversaires au cours de cette campagne, mais nous les trouvons dans une énumération peu sérieuse de centaines de mille de personnes comprenant tous les peuples d'Europe orientale, entre lesquels ne manquent pas même les turcs. En échange, la chronique presque contemporaine du polonais I. Dlugosz, qui énumère tous les contingents ayant pris part à la lutte, avec leurs commandants respectifs, ne parle pas des moldaves, dont le nom n'est pas cité davantage dans la chronique russe. Mais à dater de la guerre, polono-teutonne de 1414 on peut parler de nouveau de la présence de contingents moldaves dans l'année polonaise envoyée en Prusse. Line lettre contemporaine du Grand Maître des chevaliers, atteste la présence des moldaves dans les rangs de l'armée qui a attaqué la Prusse. En 1422, un contingent de 400 cavaliers moldaves prend part au siège de la forteresse de Marienbourg et livre une bataille victorieuse dans la forêt contre les chevaliers teutons, qui avaient fait une sortie hors de la forteresse. En rémunération de ce fait d'armes des moldaves, le roi de Pologne cède à la Moldavie la province de Pocutie, qu'il lui avait promise depuis longtemps. L'auteur analyse à cette occasion, les conditions de politique générale existantes à l'époque de ces expéditions qui ont favorisé, ou au contraire ont rendu inopportune la participation de la Moldavie aux guerres contre les chevaliers teutons.
14. НОВЫЕ ДАННЫЕ ОБ УЧАСТИИ БОЛГАР В ВОССТАНИИ 1821 ГОДА В ВАЛАХИИ
(Резюме)
А. Константинеску и К. Н. Коман
Авторы статьи указывают, что болгарская историография на основании устного предания утверждает, что Бимбаша Савва и Генчи-Ага (или же Генча) были братьями болгарами, уроженцами города Сливена.
Исследуя материалы, хранящиеся в Государственном Архиве (Бухарест) и в архиве бухаресткой церкви Генча, авторы доказывают на основании документальных данных, а также и на основании местных преданий, записанных в конце XIX и в начале XX вв., что оба брата поселились в конце XVIII века в селе Лупешти, которое впоследствии превратилось в предместье города Бухареста — Генча.
Далее, также на основании документов, авторы утверждают, что братья Савва и Генча принимали участие в румынском народном движении, руководимым Тудором Владимиреску (1821 г.), и что один из них, а именно Савва погиб в сражении, другой же брат спасся.
В память погибшего своего брата, а также и в память родителей, Генча стал ктитором при сооружении церкви, носившей его имя и которая существовала в Бухаресте между 1820 и 1937 гг. (впоследствии эта церковь была разрушена).
В заключение своего исследования авторы обращают внимание румынских историографов па происхождение камипара Саввы, вносят уточнения и приводят новые конкретные данные относительно участия болгар в событиях 1821 года.
14. NOUVELLES INFORMATIONS CONCERNANT LA PARTICIPATION DE CERTAINS BULGARES AU SOULÈVEMENT DE VALACHIE DE 1821
(Résumé)
A. Constantinescu et C. N. Сoman
Les auteurs montrent que l'historiographie bulgare soutient sur la base de traditions orales que Bimbaşa Sava et Ghenci-Aga (ou Ghencea) étaient des frères bulgares originaires de la ville de Sliven. Faisant des recherches dans les archives de l'Etat et dans celles de l'église Ghencea de Bucarest, les auteurs
248
confirment à l'aide de documents et sur la foi de traditions locales dont l'attestation remonte à la fin du XIXème siècle et au commencement du XXème, l'établissement de la famille des deux frères au village de Lupeşti, village devenu ultérieurement à la fin du XVIIIème' siècle le faubourg Ghencea de la ville de Bucarest.
Les auteurs démontrent également, sur le foi de documents, la participation des deux frères au soulèvement conduit par Tudor Vladimirescu (1821) et le sauvetage de Ghencea du carnage au cours duquel son frère Sava a péri. En mémoire de celui-ci et de ses parents, Ghencea a aidé à ériger l'église, à laquelle on a donné son nom et qui existait à Bucarest entre 1820 et 1937, année de sa démolition.
Dans cette étude, les auteurs attirent l'attention des historiographes roumains sur la véritable origine du «căminar» (titre de noblesse) Sava et apportent des précisions et des détails inédit' se rapportant à la participation des bulgares aux événements de 1821.
15. ОТНОШЕНИЕ МИХАИЛА КОГЭЛЬНИЧАНУ, НЕКОТОРЫХ РУМЫНСКИХ МЕСТНЫХ ВЛАСТЕЙ И НАРОДНЫХ МАСС ВО ВРЕМЯ ПЕРЕХОДА ДРУЖИНЫ ХРИСТО БОТЕВА (27.VI—15.VI. 1876 г.)
(Резюме)
Константин Н. Велики
Позиции, которые занижали в свое время правящие круги Румынии n румынские политические деятели, но отношению к болгарским революционерам и к их организациям, образовавшимся в Бухаресте, не сосставляли до сих пор предмета исследования ни румынской, ни болгарской буржуазной историографии.
264
Этот вопрос впервые был исследован академиком П. Константинеску-Яшь, который сделал в этом отношении важные выводы, касающиеся целого периода,
В настоящей статье автор рассматривает вопрос о переходе через Дунай отряда Христо Ботева и ту позицию, которую занял в то время (27.IV.1876—15.IV.1876) по отношению к этому событию М. Когэльничану, министр иностранных дел Румынии, а также и некоторые румынские власти в придунайских портах. Очерк основан не только на румынских документах, уже использованных и другими исследователями, но главным образом на еще неисследованном материале, состоящем из ряда болгарских и турецких документов.
Эти документы содержат в себе свидетельства некоторых руководителей болгарского революционного движения, как-то: Христо Ботева, Ивана Вазова, Кирила Ботева, И. Данчева, Н. Обретенова, К. Цанкова и других. Свидетельства эти весьма красноречивы. И Когэльничану, и некоторые румынские власти, и в особенности народные массы всячески поддерживали болгарских революционеров, несмотря па то. что официальная переписка между М. Когэльничану и Портой производит впечатление, будто бы Румыния соблюдала в рассматриваемый период строгий нейтралитет.
15. L'ATTITUDE DE MIHAIL KOGĂLNICEANU, DES CERTAINES AUTORITÉS ROUMAINES ET DES MASSES POPULAIRES PENDANT LA TRAVERSÉE DU DANUBE PAR LE DÉTACHEMENE DES RÉVOLUTIONNAIRES DE HRISTO BOTEV (27.IV—15. VI. 1876.)
(Résumé)
Constantin N. Velichi
L'attitude des différents gouvernements et des hommes politiques de Roumanie envers les révolutionnaires bulgares et leurs organisations politiques de Bucarest n'a préocupé ni l'historiographie bourgeoise roumaine, ni celle des bulgares.
Ces relations ont été étudiées jusqu'ici par l'académicien P. Constantinescu-Iaşi, qui en a tiré des conclusions se importantes rapportant à une période plus étendue.
Dans le présent article, l'auteur examine le passage du Danube par le détachement révolutionnaire de Hristo Botev et l'attitude qu'ont eue pendant cette période (27.IV au 15.VI.1870) M. Kogălniceanu, ministre des Affaires Etrangères de Roumanie, ainsi que certaines autorités roumaines des ports du Danube.
L'étude se base non seulement sur la documentation roumaine utilisée également par d'autres investigateurs, mais surtout sur une documentation inédite composée de documents bulgares et de quelques documents turcs. Il s'agit des témoignages de certains chefs révolutionnaires bulgares comme Hristo Botev, Iv. Vazov, Kiril Botev, I. Dancev, N. Obretenov, K. Tsankov et autres.
Leurs témoignages sont clairs. Kogălniceanu tout autant que les autorités roumaines, mais surtout les masses populaires ont appuyé pleinement l'attitude des révolutionnaires bulgares, quoique les documents principaux, la correspondance entre M. Kogălniceanu et la Porte veuillent donner l'impression que la Roumanie aurait eu, pendant cette période, une attitude de stricte neutralité.
265
16. НОВЫЕ СВЕДЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ОБЛАЧЕНИЙ И УТВАРИ, НАЙДЕННЫХ В МОНАСТЫРЕ ПУТНА (II)
(Резюме)
Петре Ш. Нэстурел
Настоящая статья представляет собой продолжение очерка, напечатанного в журнале «Romanoslavica», III, 1958, стр. 137—157. Здесь описываются и некоторые предметы, которые не были опубликованы до сих пор.
Подробно описан надгробный покров, некогда находившийся на могиле вдовы валашского князя Раду чел Фрумос, княгини Марии, усопшей в 1500 году. В отношении узоров этот покров напоминает орнаментации, встречающиеся на могильных памятниках в Валахии.
Что касается богато украшенных эпитрахилей, хранящихся в Путанском монастыре, автор дает некоторые новые подробности и замечания. Следует отметить, что епитрахиль № 98 не относится к 1469, а к 1489
286
году, так как дата, вышитая на нем представляет цифру 6997, а не 6977, что произошло в следствии смешения знака G (90) с О (70).
Это обстоятельство дает возможность пересмотреть классификацию епитрахилей этого типа, предложенную Габриэлем Милле (Gabriel Millet).
Французский ученый предполагал, что епитрахиль № 100 является копией упомянутого выше епитрахили.
Автор высказывает мнение, что княгиня Мария, упоминаемая в надписи на епитрахиле № 100, не является Марией от Мангуп, но что здесь имеется в виду Мария Войкица, третья жена Штефана Великого.
Устанавливаются имена святых на епитрахиле Матея и Теодосии, с некоторыми различиями по сравнению с чтении, предложенным Милле (Millet).
Даются некоторые указания относительно омофоров, хранящихся в Путнянском монастыре, поручей с изображением Благовещения и фелони 1614 года, пожертвованных князем Штефаном Томшей.
Что касается предметов, оставшихся до сих пор неизвестными, описывается епитрахиль, подаренный княгиней Маргитой, вдовой Симеона Могилы (имеющий некоторое стилистическое сходство с валашскими епитрахилями), затем епитрахиль, подаренный Штефаном Томшей в 1621—1622 гг. (с наименованиями святых на румынском языке), а также митра, относящаяся к XVI или же XVII столетиям, которую некоторые исследователи считают архимандритской, другие же архиерейской митрой.
В конце статьи говорится, на основании документов XVI и XVII веков, о грабежах, которым подвергался Путнянский монастырь, где, однако, сохраняется до сих пор лучший в стране музей румынского феодального искусства, носящего следы византийско-славянских традиций.
16. NOUVELLES INFORMATIONS SUR CERTAINES PIÈCES DU TRÉSOR DU MONASTÈRE DE POUTNA
(Résumé)
Petre Ş. Năsturel
La première partie de cette étude a paru dans les «Romanoslavica», III, p. 137—157 [1]. L'auteur en fait hommage à la mémoire d'Oreste Tafrali, décédé voici vingt ans. Ce travail est le fruit des recherches auxquelles l'auteur s'est livré au monastère de Poutna. Ses recherches consistent en corrections apportées à la lecture des inscriptions slaves et parfois grecques déchiffrées par Tafrali sur certaines des pièces du trésor de ce couvent, centre culturel réputé de la Bucovine dont la fondation remonte au voévode moldave Étienne le Grand. Il développe par la même occasion la description de maints objets. Les pièces étudiées sont présentées dans l'ordre que leur avait fixé naguère Tafrali. Le lecteur voudra bien consulter à ce propos les albums de Tafrali et de Gabriel Millet, figurant dans la bibliographie.
On y trouve des détails nouveaux concernant les croix, les icônes et les ornements d'église. On établit que le panaghiarion no. 65 a été donné au monastère de Moldoviţa (Bucovine) par Ion Teclici en 1553. On notera, parmi les évangéliaires reliés en métal précieux, celui offert par le boyard Petru Albotă,
1. Nous reproduisons ici en français le résumé de la première partie, dont il n'était paru que le résumé russe. Le lecteur trouvera donc cette fois un résumé complet de tout le travail.
287
commandant (staroste) de Cernăuţi, en 1569, relié entre le 14 avril et le 5 août de l'année 1571 (no, 59). Mais on insiste surtout sur la description des broderies religieuses. Le voile au type de l'Annonciation (no. 71) peut remonter à l'an 1483. On décrit dans le menu le grand rideau offert en 1510 par le prince Bogdan et représentant la Dormition de la Vierge; la scène est entourée de médaillons où l'on distingue les apôtres en train de prêcher l'évangile, chacun dans une cité différente, au moment oii des anges viennent leur annoncer le trépas de la Théotokos. L'auteur a repéré également sur l'un des bords du voile en question des noms brodés qui peuvent être ceux des moines qui ont exécuté ce chef- d'œuvre de l'art féodal moldave. En ce qui concerne les épigonatia, l'auteur estime que celui orné de la Platytera (no. 81) doit appartenir au XVII-е ou au XVIII-е siècle, et non pas au XV-e siècle.
Le voile no. 87 représente la communion des apôtres sous les yeux de la Vierge et a ceci d'imprévu que c'est l'apôtre Pierre (et non le Christ comme le croyait Tafrali) qui célèbre la Cène.
L'auteur publie encore un antimension (no. 88) à peu près inconnu, consacré par Gédéon, métropolite de Moldavie, vers 1653—1658.
La seconde partie de cet article, publiée dans le présent volume, fait suite à la précédente. Elle renferme en outre la description de quelques objets inconnus jusqu'ici.
En ce qui concerne les voiles de tombeaux, l'auteur décrit en détail celui qui recouvrait autrefois le dernière demeure de la princesse Maria Voichiţa, veuve de Radu le Bel, voévode de Valachie, ensevelie à Poutna en 1500. Par sa décoration, cette pièce (no. 93) rappelle les pierres tombales vainques.
L'étude des belles et riches étoles de Poutna s'enrichit ici d'une foule de détails et d'observations. On notera que l'étole no. 98 ne date pas de 1469, mais de 1489, la date qui v est brodée étant en fait 6997, au lieu de 6977 comme on le croyait jusqu'à présent, par confusion du signe G (90) avec О (70). Ceci renverse le classement que Gabriel Millet avait proposé pour ce type ďétoles. Le savant français croyait que l'étole no. 100 en était une copie ; l'auteur estime que la princesse Marie mentionnée sur l'étole no. 100 ne peut être Marie de Mangup, mais la troisième épouse d'Etienne le Grand, Marie Voichiţa. Il identifie par ailleurs les saints brodés sur l'étole de Mathieu et Théodosie, s'écartant par endroits des lectures de G. Millet.
L'article renferme également de menues observations portant sur les omophoria de Poutna (no. 105—107), sur un manipule au type de l'Annonciation (no. 110—115) et sur le phélonion offert en 1614 par le prince Etienne Tomşa (no. 116).
Quant aux pièces inédites du trésor de Poutna, l'auteur fait connaître l'étole donnée par la princesse Marghita, veuve du voévode Siméon Movila (laquelle se rattache dans une certaine mesure, stylistiquemeut parlant, à certains étoles valaques du XVII-e siècle); puis celle commandée par Etienne Tomşa en 1621 ou 1622 (les noms des saints qui y figurent sont en roumain), ainsi qu'une mitre du XVI-е ou XVII-e siècle, que certains prennent pour une mitre d'archimandrite, mais qui peut tout aussi bien, sinon mieux, être une mitre épîscopale.
Des documents des XVI-е et XVII-e siècles rappellent enfin plusieurs pillages dont le monastère de Poutna fut la victime. Nonobstant cela, on peut encore y admirer aujourd'hui le plus beau et le plus unitaire de tous les musées roumains d'art féodal de tradition byzantino-slavonne.
17. ГРАММАТИКА СМОТРИЦКОГО И ПЕРВАЯ РУМЫНСКАЯ ГРАММАТИКА
(Резюме)
Д. Струнгару
Среди первых славянских грамматик, появившихся в западных областях России, особое значение имела «Грамматика словенская» Мелетия Смотрицкого, изданная в 1619 году. Она служила учебным пособием в течение более ста лет и вышла в свет в нескольких изданиях: в 1629 году в Вильно, в 1638 году в Кременце, в 1648 году в Москве и дважды печаталась в Румынии: в 1697 году в Снагове и в 1755 году в Рымнику-Вылча. В то же время некоторые из этих изданий послужили образцом для первых грамматик современных славянских языков: русского, сербского и болгарского.
На основании некоторых, тщательно исследованных фактов, автор статьи констатирует, что грамматика Смотрицкого имела столь же важное значение и в отношении первых попыток составления румынской грамматики.
Самый старый румынский грамматический текст, находящийся в рукописи — грамматика Стайку из Тырговиште, составленная в середине XVII века (около 1660 года), — имеет в своей основе издание 1619 года грамматики Смотрицкого.
Текстом грамматики 1619 года, заимствованным из издания, напечатанного в 1697 году в Снагове (которое является перепечаткой грамматики, изданной в 1619 году и вовсе не московского издания 1648 года, как предполагали другие исследователи), воспользовался и Димитрий Евстатий Брашовяну для составления своего рукописного текста «Grammatica rumînească» — «Румынская грамматика» — 1757 года, которая является первой грамматикой, посвященной исключительно румынскому языку.
Третья рукопись «Румынской грамматики», составленная Макарием в Яссах, но около 1770 года, ташке имеет в своей основе грамматику Смотрицкого в московском издании 1648 года.
Связь между славянской грамматикой Смотрицкого и первыми изданиями румынской грамматики проявляются в старой румынской грамматической
306
терминологии, которой пользовались составители этих трех рукописей. Славянское происхождение этой терминологии факт— вполне доказанный; она сохранилась в силу румынской грамматической традиции на протяжении почти двух веков.
Таким образом, грамматика Смотрицкого, оказавшая сильное влияние па составление первых текстов румынской грамматики, появившихся в Мунтении (Валахии), Трансильванни и Молдавии, является источником первой румынской грамматики.
17. LA GRAMMAIRE DE SMOTRICKI ET LA PREMIÈRE GRAMMAIRE ROUMAINE
(Résumé)
D. Strungaru
Parmi les toutes premières grammaires parues dans les parties occidentales de la Russie, la Грамматика словенская de Meîetie Smotricki, dans son édition de 1619 a une importance particulière. C'est elle qui, grâce à ses nombreuses rééditions: Vilno — 1629, Kremenetz — 1638, Moscou — 1618 et 1721, aussi que ses 2 éditions de Roumanie: Snagov —1697 et Rimnicul-Vîlcea — 1755, a servi de manuel didactique pendant une periode de plus de 100 ans; quelques unes de ces éditions ont servi en même temps de modèle aux premières grammaires des langues slaves modernes: russe, serbe et bulgare.
En se basant sur certains faits minutieusement analysés, l'auteur de l'article constate que le rôle joué par la grammaire de Smotricki dans les premiers essais de grammaire roumaine a une importance tout aussi grande. Le plus ancien texte grammatical roumain, qui se trouve dans la Grammaire slavo-roumaine, manuscrit du grammairien Staicu de Tirgovişte, composé vers la seconde moitié du XVII-éme siècle (1660 environ) a comme base l'édition de 1619 de la Grammaire de Smotricki. Cette même édition de 1619 a servi, par le truchement de l'édition de 1697 de Snagov (cette dernière étant une réédition de celle de 1619, et non de celle de Moscou de 1648 comme l'ont soutenu différents investigateurs), également à Dimitrie Eustatie Braşoveanul, pour la composition de son manuscrit de Grammatica rumînească de 1757, première grammaire consacrée exclusivement à la langue roumaine. Le troisième manuscrit de Grammatica rumînească (Grammaire roumaine), composé par Macarie à Iaşi vers l'année 1770, a comme base cette même grammaire de Smotricki, mais dans l'édition de Moscou de 1648.
Le passage de la «Grammaire slave» de Smotricki aux tout première commencements de grammaire roumaine se reflète dans l'ancienne terminologie grammaticale roumaine, formulée par les auteurs de ces 3 manuscrits. La provenance slave de ces terminologies est un fait complètement prouvé; elle s'est maintenue, en vertu de la tradition grammaticale roumaine, pendant une période de presque deux siècles.
La Grammaire de Smotricki, ayant exercé une puissante influence sur la composition des premiers textes de grammaire roumaine parus en Valachie, en Transylvanie et en Moldavie, constitue, en fait, la source de la première grammaire roumaine.
18. СВЯЗИ ИОАНА БОГДАНА С ПОЛЬСКИМИ ФИЛОЛОГАМИ (К РУМЫНСКО-ПОЛЬСКИМ НАУЧНЫМ ОТНОШЕНИЯМ В КОНЦЕ XIX В.)
(Резюме)
Михаил Дан
Иоан Богдан (1862—1919) был самым выдающимся румынским славяноведом. Получив научную подготовку под руководством Ватрослава Ягича и главным образом в русских университетах (в Петербурге и Москве), он был первым ученым, проложившим путь для научных исследований но славистике в Румынии. И. Богдан поддерживал связи е самыми видными славистами своего времени, как в славянских, так и в других странах Европы.
Связи И. Богдана с Польшей установились ещё в 1887—1888 гг., когда он изучал в Вене польский язык под руководством Лицевского — сотрудника Ватрослава Ягича по кафедре славянской филологии.
Во время пребывания в России, румынский ученый-славист весной 1890 года вероятно познакомился с известным польским лингвистом Ж. Бодуэн-де-Куртенэ, профессором Юрьевского университета.
Летом 1890 года И. Богдан проводил исследования в Кракове, где он познакомился с основателем научной диалектологии в области польского языка Лукианом Малиновским, затем с санскритологом Леоном Маньковским, с Антонием Калиной и библиографом Иосифом Корженевским.
Иоан Богдан поддерживал дружеские связи, в целях взаимного осведомления и научного сотрудничества, в особенности со своим профессором по Краковскому университету, Лукианом Малиновским и с Иосифом Корженевским. В сохранившейся переписке И. Богдана имеется пять писем на польском языке, которые автор настоящей статьи опубликовал как в подлиннике так и в переводе на румынский язык, как документальный материал для изучения истории румынской и польской славистики,
325
интересный научными вопросами, поставленными польскими корреспондентами И. Богдана.
В противовес утверждениям некоторых румынских буржуазных ученых филологов, автор доказывает, что Иоан Богдан преподавал в Бухарестском Университете курс современного польского языка в целях подготовки специалистов для исследования обширных материалов, касающихся истории Румынии и хранящихся в польских архивах и библиотеках.
В заключение, в статье подчеркивается необходимость углубления сотрудничества между румынскими и польскими славяноведами. Сотрудничество в этом направлении будет продолжением традиции, установленной Иоаном Богданом семьдесят лет тому назад.
18. LES RELATIONS DE IOAN BOGDAN AVEC LES PHILOLOGUES POLONAIS
(Résumé)
Mihail Dan
Ioan Bogdan (1862 —1919) a été le plus grand slaviste que nous ayons eu jusqu'ici. Formé à l'école de Vatroslav Jagić et, en particulier, à celle des universités russes (St. Pétersbourg, Moscou) il a ouvert la voie d'une manière éclatante aux études slaves en Roumanie. Il a entretenu des relations scientifiques avec les slavistes les plus éminents de son temps, aussi bien avec ceux des pays slaves qu'avec ceux du reste de l'Europe.
Les relations de Ioan Bogdan avec la Pologne ont débuté vers 1887—1888 lorsqu'il a étudié à Vienne la langue polonaise àvec le polonais Lecyewski appartenant à la chaire de philologie de Vatroslav Jagić. C'est au cours de ses études en Russie, au printemps de l'année 1890, que le slaviste roumain paraît avoir connu le grand linguiste polonais J. Baudoin de Courtenay de l'Université de Juriev. Pendant l'été de 1890 Ioan Bogdan a fait des études et des recherches à Cracovie, où il a connu: Lucien Malinowski, le fondateur de la dialectologie scientifique en langue polonaise, le sanscritologue Léon Mankowski, Antoine Kalina et le bibliographe Joseph Korzeniowski.
Ioan Bogdan a entretenu des relations d'amitié, d'information et de collaboration scientifique, en particulier avec son ancien professeur de l'Université de Cracovie Lucien Malinowski et avec Joseph Korzenowski. Cinq lettres en langue polonaise écrites par ces derniers ont été conservées dans la correspondance de I. Bogdan, et l'auteur du présent article les publie dans leur texte original et en traduction roumaine, comme source intéressante pour l'histoire de la slavistique roumaine et polonaise, en raison des problèmes scientifiques posés par les correspondants polonais du slaviste roumain.
Enfin, contrairement à l'affirmation de certains philologues roumains bourgeois, l'auteur prouve que Ioan Bogdan a tenu aussi, à l'Université de Bucarest, des cours de langue polonaise moderne, en vue de préparer des spécialistes capables d'étudier l'abondante documentation concernant l'histoire de la Roumanie, qui se trouve dans les archives et les bibliothèques de Pologne.
La fin de l'article souligne la nécessité d'une collaboration plus approfondie entre les slavistes roumains et les slavistes polonais d'aujourd'hui dans le sens de la tradition inaugurée par Ioan Bogdan il y a 70 ans.