I. LITERATURA
1. I. S. Luria (Leningrad), În legătură cu originea subiectului povestirilor din secolul al XV-lea despre Dracula (Vlad Ţepeş) 5
(Я. С. Лурье (Ленинград), К происхождению сюжета сказаний XV века о Дракуле (Владе Цепеше))
2. Anton Balotă, Bogomilismul şi cultura maselor populare din Bulgaria şi Ţarile Romîne 19
(А. Балоте, Богомильство и культура народных масс Болгарии и Румынских княжеств)
3. Ileana Ionescu, Piese despre Horia şi Closca în teatrul de păpuşi ceh 73
(Иляна Ионеску, Пьесы о Хории и Клошке в чешском кукольном театре)
4. Diomid Strungaru, Cel mai vechi cronograf romînesc de provenienţă rusă 89
(Диомид Струнгару, Древнейший румынский хронограф русского происхождения)
5. Magdalena László, В. P. Hasdeu despre folclorul ucrainean 101
(Магдалена Ласло, Б. П. Хаждеу об украинском фольклоре)
6. Gheorghe Barbă, Opera lui Mihail Şolohov în Romînia (după 23 August 1944) 119
(Георге Барбэ, Творчество Михаила Шолохова в Румынии (после 23 Августа 1944 года))
7. Н. Зега, Сатирическое направление в русской литературе 30-х — 40-х годов XIX в. и его значение в развитии критического реализма 139
(N. Zega, Les tendences satiriques dans la littérature russe des années 1830—1850 et leur importance pour le développement du réalisme critique)(Orientarea satirică în literatura rusă din deceniile 4-5 ale sec. al XIX-lea şi importanţa ei pentru dezvoltarea realismului critic)
8. Е. Логиновская. Поэма М. Ю. Лермонтова «Демон» (К вопросу о творческой истории и идейной концепции) 165
(E. Luginovskaja, Le «Démon» de M. J. Lermontov. A propos de l'histoire du processus créateur et de son contenu d'idées)(Poemul lui M. I. Lermontov «Demonul» (in legâlură cu istoria elaborării si conţinuiul de idei))
II. LINGVISTICĂ
9. Acad. Emil Petrovici, Un toponimic de origine sud-slavă orientală în Banat — Liuborajdia 185
(Акад. Эмиль Петрович, Один топоним восточно-южнославянского происхождения в Банате — Liuborajdia)
10. С. Б. Бернштейн (Москва), Еще раз о происхождении русского цоканья 191
(S. B. Bernstein (Moscou), Encore une fois sur la «tzokanie» russe)
11. I. Pătruţ, Tot despre vocativul romînesc în -o 193
(И. Пэтруц, Снова о румынском вокативе на -о)
12. Elena Linţa, Termeni militari de origine polonă în limba cronicarilor romîni 195
(Елена Линца, Военные термины польского происхождения в языке румынских летописей)
13. Dorin Gămulescu, Împrumuturi lexicale sîrbocroate în Banat (pe baza ALR) 209
(Дорин Гэмулеску, Сербохорватские лексические заимствования в Банате (по данным РЛА))
14. Е. П. Новичков, К вопросу о предударном вокализме в одном великорусском говоре на территории РНР 229
(E. P. Novicicov, Autour du traitement des voyelles protoniques dans un parler grand-russe de la R.P.R.)(Cu privire la vocalismul protonic într-un grai velicorus de pe teritoriul R.P.R.)
III. ISTORIE
15. N. Ciachir, Unele informaţii privind contribuţia Romîniei la eliberarea Bulgariei (1877—1878) 235
(Николае Чакир, Некоторые сведения о роли Румынии в деле освобождения Болгарии (1877—1878 гг.))
16. Mircea Radu, Răscoala din 1821 şi logica istoriei 243
(Мирча Раду, Восстание 1821 года и логика истории)
17. P. P. Panaitescu, Husitismul şi cultura slavonă în Moldova 275
(П. П. Панаитеску, Гуситство и церковнославянская культура в Молдавии)
18. Constantin N. Velichi, Emigrarea bulgarilor din Sliven în Ţara Romînească în anul 1830 289
(Константин Н. Велики, Эмиграция болгар из Сливена в Валахию (Цара Ромыняска) в 1830 г.)
19. Ilie Corfus, Activitatea diplomatică în jurul conflictului dintre Petru Rareş şi Polonia 315
(Илие Корфус, Дипломатическая деятельность вокруг конфликта между Петру Рарешем и Польшей)
20. Ioan Petrică, Relaţiile politico-economice între Moldova şi Polonia în a doua jumătate a sec. al XV-lea 341
(Иоан Петрикэ, Политические и экономические связи между Молдовой и Польшей во второй половине XV века)
21. Dinu C. Giurescu, Relaţiile economice ale Ţării Romîneşti cu ţările Peninsulei Balcanice în perioada feudalismului timpuriu (sec. X—XIII) 359
(Дину К. Джуреску, Экономические отношения Валахии со странами Балканского полуострова в период раннего феодализма (X—XIII вв.))
22. Tr. Ionescu-Nişcov, Husitica în istoriografia romînă 385
(Тр. Ионеску-Нишков, Гуситство в румынской историографии)
IV. MISCELLANEA
V. DOCUMENTE
VI. SLAVISTICA PESTE HOTARE
VII. CRITICĂ ŞI BIBLIOGRAFIE
VIII. CRONICA
1. К ПРОИСХОЖДЕНИЮ СЮЖЕТА СКАЗАНИЙ XV ВЕКА О ДРАКУЛЕ (ВЛАДЕ ЦЕПЕШЕ)
(Резюме)
Я. С. Лурье (Ленинград)
Статья представляет собой изложение аргументов и выводов, к которым пришел автор в монографии-публикации Повесть о Дракуле, издаваемой Академией наук СССР. Автор сопоставляет основные виды сказаний 15 в. о Дракуле (Владе Цепеше): русскую повесть, немецкое сказание (рукописный вариант, печатная брошюра и поэма М. Бехейма) и рассказ в венгерской хронике, написанной итальянским гуманистом А. Бонфини. Несмотря на совпадения в отдельных эпизодах, ни одно из этих сказаний не может считаться источником для двух остальных; невозможно было бы реконструировать и общий письменный источник для этих сказаний. Общие черты трех сказаний объясняются тем, что все они восходят к устному источнику — ряду сказаний или анекдотов, сложившихся еще при жизни Цепеша и по-разному записанных немецкими, русским и вентере ко-итальянок им авторами. Устные предания о Цепеше продолжали еще долго бытовать в Центральной Европе (какие-то легенды о Дракуле лежали, вероятно, и в основе популярного на Западе романа Б. Стокера).
Мнение румынского слависта И. Богдана, высказанное в 1896 г., о славянской повести как о произведении, написанном русским послом на основе устных рассказов, представляется непоколебленным. Ни реалии повести, ни ее язык не подтверждают предположения о славяно-румынском (Н. Смокинэ, П. П. Панаитеску) или карпато-русском (П. Олтяну) происхождении повести. Автором повести мог быть Феодор Курицын, русский посол, вернувшийся в Москву из поездки в Венгрию и Молдавию уже к 1485 г. Влад Цепеш не вызывал полного сочувствия автора повести, не скрывавшего «окаянств» (жестокостей) своего героя, — именно поэтому, очевидно, повесть исчезла из рукописной традиции во время усиления самодержавной власти в 16 веке. Но мысль о необходимости искоренения «зла», хотя бы с помощью жестоких мер, представлялась автору повести поучительной и он попытался проиллюстрировать ее рассказом о валашском князе.
1. A PROPOS DE L'ORIGINE DU SUJET DES CONTES DU XV-E SIÈCLE SUR DRACULA (VLAD L'EMPALEUR)
(Résumé)
I. S. Luria (Leningrad)
Cet article reproduit les arguments et les conclusions de la monographie (édition de textes on même temps) Pověst' o Drakule, parue aux éditions de l'Académie des Sciences de l'URSS. L' auteur compare les éléments fondamentaux des contes du XV-e siècle sur Dracula (Vlad l'Empaleur): le conte russe, la relation allemande (la variante manuscrite, iu brochure imprimée et le poème de M. Beheim) et l'épisode sur Dracula de la chronique hongroise écrite par l'humaniste italien A. Bonfinus. Faisant abstraction des coïncidences sur certains détails isolés, il est evident que nul de ces contes ne peut être considéré la source des autres; tout aussi impossible est la réconstitution d'un archétype écrit, commun à tous ceux-ci. Les trois contes ont des traits communs parce qu'elles ont une même source orale. Toute une série de contes et d'anecdotes sur ce sujet ont apparu de vivant même de Vlad et, sans doute, furent notées différemment par fauteur allemand, russe et hongro-italien. La tradition orale sur Vlad l'Empaleur a subsisté longtemps dans l'Europe Centrale (Une tel!e légende sur Dracula fut, probablement, le point de départ du roman Dracula par B. Stoker, qui a joué d'une si grande popularité en Europe Occidentale).
17
L'opinion du slaviste roumain I. Bogdan, formulée en 1896 — selon laquelle le coûte slave est l'œuvre rédigée par un ambassadeur russe qui aurait suivi des contes oraux —, reste intangible. Ni le contenu ni la langue des textes ne peuvent justifier la supposition que l'origine de ceux-ci se trouve dans la littérature slavo-roumaine (N. Smokină et P. P. Panaitescu) ou russo-carpathique (P. Olteanu), ou qu'ils appartiennent à ces littératures.
Il est possible que l'auteur du conte ait été l'ambassadeur russe Féodor Kuritzyne, qui fut de retour à Moscou, après son voyage en Hongrie et en Moldavie dès 1485. Vlad l'Empaleur n'a pas inspiré une sympathie sans réserves à l'auteur qui ne cache pas la cruauté de son héros — et c'est à coup sûr à cause de cela que le Povest' a disparu de la tradition manuscrite à l'époque du raffermissement du pouvoir autocratique, au XVI-ème siècle. Mais l'idée de la nécessité de l'extirpation radicale du «mal» fût-ce avec des moyens atroces, paraissait instructive à l'auteur du conte et il tâcha de l'illustrer avec sa relation sur le voivode valaque.
2. БОГОМИЛЬСТВО И КУЛЬТУРА НАРОДНЫХ МАСС БОЛГАРИИ И РУМЫНСКИХ КНЯЖЕСТВ
(Резюме)
А. Балоте
Автор отталкивается от того факта, что в исследованиях последних десятилетий посвященных богомильству, больше не поднимался вопрос, столь живо обсуждаемый в прошлом веке, о роли богомильства в развитии культуры европейского востока и юго-запада, Последняя значительная работа по этому вопросу (Богомилски книги и легенды) Иордана Иванова появилась в 1925 году. Исследование Турдяну, опубликованное в 1950 году, является эрудированной попыткой в этом направлении; однако, оно проникнуто предвзятой и ошибочной идеей. Автор настоящей работы, показав, что аргументы в пользу значительного вклада богомильства в дело распространения славянских апокрифов обоснованы и могут быть развиты дальше, подчеркивает, что значение богомильства как культурного фактора следует видеть не в том, в чем его видели до сих пор все исследователи, а в самой болгарской народной культуре как более сложной реальности и противостоящей феодальной культуре.
Применяя при изучений средневековой культуры положение Ленина о наличии двух культур в рамках каждой национальной культуры, автор пытается раскрыть существенные стороны процесса становления средневековой письменной и устной культуры народных масс Болгарии и подчеркнуть важную роль в этом богомильства. Автор показывает, что богомильство в значительной мере способствовало укреплению противоположности между феодальным строем, отождествляемым с образом дьявола, и народными массами. Оно дало массам настоящее идеологическое оружие, направленное против феодальной идеологии, и создало предпосылки для интенсивной письменной и устной идейно-литературной деятельности, проводимой среди этих масс. Эта деятельность отвечала намерениям народа создать собственную культуру, отличную и противостоящую феодальной культуре и официальной церкви. Перевод, обработка и распространение апокрифов — произведений, запрещенных высокой церковной иерархией, солидарной с феодализмом — является лишь частью более сложного процесса формирования культуры.
Этот процесс можно проследить по многим направлениям. Так, автор показывает, что религиозная идеология масс (присущая средним векам как форма объяснения мира) так, как она отражена в фольклоре, носит па себе следы явной враждебности по отношению к религиозным представлениям феодальной церкви, которая делала из божеств и святых,
69
феодалов покровителей феодалов, «Рай», божества и святые воспринимались болгарскими народными массами прямо противоположно феодальному воззрению. В свою очередь феодальная эпика, происхождение которой датируется в соответствии с некоторыми историческими документами XI в., была широко подвержена процессу очищения, характерной чертой болгарского фольклора стало отсутствие всех феодальных представлений или сохранение только тех, в которых представители феодального строя появляются как отрицательные персонажи. В памяти народа сохранились только те представления, которые были связаны с именами некоторых румынских воевод, как Дан II, Янку от Хунедоара или Раду Великий, восхищавшие народные массы своей положительной ролью в антитурецкой борьбе. Наконец, указывается, что в рамках этой культуры с народным содержанием появляется жанр, специфический для богомильских празднеств, который заменяет церковный обряд, — светская коляда. Она станет одним из типических проявлений народной болгарской культуры.
Вз второй части исследования автор поднимает вопрос, который или целиком отсутствует в монографиях и исследованиях о богомильстве, или трактуется суммарно из-за отсутствия необходимых сведений в данной области, о влиянии богомильского движения на румын. В работе указывается, что это влияние не приняло форму религиозной ереси, как в Боснии, Сербии, Италии или Франции, где распространилось богомильское движение, а форму ассимиляции болгарской народной культуры, обработанной богомильством, как в письменной форме — славянские апокрифы, так и в устной форме - народная религиозная идеология, насыщенная богомильскими концепциями, и литературные художественные формы, специфические для этой культуры: светская коляда. Светская коляда нашла в румынской народной культуре столь же благодатную почву, как и в болгарской народной культуре.
Таким образом, творчество болгарских народных масс, антифеодальное по своей направленности, было ассимилировано, приспособлено и развито дальше румынскими народными массами. Своеобразным мостом, связывающим эти две культуры, были многочисленные эм миграции болгар, в большинстве своем являвшихся богомилами, на север по Дунаю, где они селились на всей территории, занятой румынами, на территории, не находящейся непосредственно под властью турок, что было достигнуто в результате вековой борьбы румынского народа за независимость. В заключении автор делает краткий обзор этих иммиграций. Данная работа не претендует на исчерпывающее освещение затронутых вопросов, а лишь выдвигает мысль о том, что культурная роль богомильсгва более сложна, чем это себе представляют некоторые исследователи, которые сводят весь вопрос к циркуляции славянских апокрифов.
2. LE BOGOMILISME ET LA CULTURE DES MASSES POPULAIRES DE BULGARIE ET DES PAYS ROUMAINS
(Résumé)
Anton Balotă
L'auteur part de la constatation que les études consacrées au bogomilisme au cours des dernières années n'ont plus soulevé un problème aussi débattu que le fut au siècle dernier celui du rôle du bogomilisme dans le développement culturel de l'Europe orientale et du sud-est. Le dernier ouvrage notable dans cette direction est celui de Iordan Ivanov, paru en 1925 (Богомилски книги и легенди) ; quant au travail publié par Turdeanu en 1950 il représent un essai érudit mis au service d'une idée préconçue.
Le présent article expose d'abord les arguments qui plaident en faveur de la contribution substantielle du bogomilisme à la diffusion des apocryphes slaves et montre qu'ils sont solides et susceptibles d'amplification. L'auteur souligne ensuite que ta grande importance du bogomilisme en tant que [acteur culturel ne doit pas être recherché uniquement dans ce domaine (comme tous tes chercheurs l'ont fait jusqu'ici), mais bien dans la configuration de la culture populaire bulgare, réalité beaucoup plus complexe et opposée à ta culture féodale.
Appliquant à l'étude de la culture médiévale la thèse de Lénine relative à l'existence de deux cultures au sein de chaque culture nationale, l'auteur essaye de saisir les aspects essentiels qu'a revêtu le processus de constitution de la culture écrite et orale des masses populaires bulgares au moyen âge et de mettre en relief le rôle important du bogomilisme. Il montre que ce dernier a contribué essent i element à clarifier la conscience de l'opposition existant entre l'ordre féodal, identifié avec la création du diable, et les masses populaires. C'est lui qui a procuré aux masses une véritable arme idéologique a opposer à l'idéologie féodale, et il a crée les premisses d'une intense activité littéraire-idéologique, écrite et orale, au sein
70
des dites tuasses. Cette activité répondait aux nécessités qu'avait le peuple de se donner une culture propre, distincte et opposée a celle de la féodalité et de l'Eglise officielle. La traduction, l'adaptation et la diffusion des apocryphes — écrits que condamnait le haut clergé allié aux féodaux — ne constitue qu'une partie d'un processus bien plus complexe d'élaboration culturelle.
On peut poursuivre ее processus sur plusieurs plans. C'est ainsi que l'auteur montre comment l'idéologie religieuse des masses (inhérente au moyen âge comme forme d'expié cation du monde) reflété dans le folklore, porte l'empreinte d'une évidente hostilité i l'égard des représentations religieuses de l'Église féodale qui faisait de la divinité et des saints des féodaux ou des protecteurs des féodaux. «Paradis», divinité et saints sont conçus par les masses populaires bulgares aux antipodes de cette vision féodale. A son tour, le genre épique féodal, dont l'origine remonte au XI-е siècle, comme l'attestent les documents historiques, a été soumis à un ample processus d'épuration qui défende comme un trait caractéristique du folklore bulgare, l'absence dp toutes les transmissions féodales ou la conservation exclusive de celles ou les représentants de l'ordre féodal apparaissent comme de personnages négatifs.
La mémoire du peuple n'a retenu que les manifestations se rattachant à quelques voévodes roumains comme Dan II, lancu de Hunedoara [Jean Hounyadi) ou Radu le Grand qui ont impressionné les masses parleur rôle positif dans la résistance anti-ottomane. Enfin, au sein de cette culture d'essence populaire apparaît, comme un genre propre aux fêtes bogomiliques qui remplaçaient le rituel ecclésiastique, le «kolind» laïque. Celui-ci devient l'une des manifestations typiques de la culture populaire bulgare.
La seconde partie de ce travail s'occupe d'une question qui manque entièrement de monographies et études relatives au bogomilisme à moins qu'on ne l'ait traité très sommairement faute de connaissances approfondies: à savoir l'inlluence du mouvement bogomile sur les Roumains. On y montre que eette influence n-a pas revêtu la forme d'une hérésie religieuse, comme eu Bosnie, en Serbie, en Italie ou en France, où le mouvement bogomile s'est répandu, mais qu'elle représente l'assimilation de la culture populaire bulgare d'aspect bogomile, aussi bien sous sa forme écrite — les apocryphes slave» — que sous celle orale — l'idéologie religieuse populaire imprégnée des conceptions bogomile», et les formes littéraires et artistiques propre à cette culture: le «kolind» laïque. Le «kolind» laïque a trouvé dans la culture populaire roumaine un terrain de diffusion tout aussi fécond que dans la culture populaire bulgare.
C'est ainsi que la création des masses populaires bulgares, structureliement anti-féodale, a été assimilée, adaptée, continuée dans son développement par les masses populaires гшi mai nes.
Le contact direct entre ces deux cultures est assuré par les émigrations de bulgares, pour la plupart bogomiles, au nurd du Danube, où ils se sont établis sur tout le territoire habité par les Roumains, territoire resté en dehors de la domination directe des Turcs, du Fait de la lutte séculaire du peuple roumain pour son indépendance. C'est en passant en revue ces émigrations que s'achève ce travail qui n'a point les prétentions d'épuiser les problèmes soulevés, mais de suggérer l'idée que le rôle culturel du bogomilisme est bien plus complexe que ne l'ont discerné ceux qui le réduisent au problème de la circulation des apocryphes slaves.
3. ПЬЕСЫ О ХОРИИ И КЛОШКЕ В ЧЕШСКОМ КУКОЛЬНОМ ТЕАТРЕ
(Резюме)
Иляна Ионеску
Автор дает первый перевод с чешского на румынский язык пьесы для кукольного театра Horia a Gloska aneb Zapálení Hermanštadtu (вариант Майэнера) о восстании румынских крестьян Трансильвании в 1784 году, который сопровождается комментарием, представляющим собой синтез достижений чешских исследователей в этой области. По мнению автора, концепция румынского исследователя Петру Карамана о том, что в основу анализируемой пьесы якобы положено аналогичное произведение сасского происхождения, лишена научной обоснованности, как об этом свидетельствуют и новейшие работы,
87
появившиеся в Чехословакии. Караман выставляет единственный аргумент, опирающийся на действительные факты, — изменение имени Клошка в Глоска; последнее совпадает с формой имени, представленном в названии работы на немецком языке, появившейся в Трансильвании в 1785 году. В действительности же, как свидетельствует экземпляр, хранящийся в библиотеке музея Брукенталь в Сибиу, имя Клошка передано Кlotscka. В аналогичной форме оно появляется и в других изданиях на немецком языке.
Автор развивает и обосновывает положение о том, что чешская пьеса для кукольного театра появилась без германского посредничества как один из международных отзвуков на восстание румынских крепостных крестьян; она заняла постоянное место в репертуаре чешского кукольного театра, поскольку была единственным произведением, трактующим с симпатией народное восстание, факт, который импонировал чешским народным массам.
3. HORU ET KLOCHKA DANS LE THÉÂTRE TCHÈQUE DE MARIONETTES
(Résumé)
Ileana Ionescu
Dans cet article, l'auteur donne la première traduction roumaine de la pièce tchèque pour théâtre do marionettes Horia a Gloska aneb Zápolení Hermanštadtu ... (la variante Maizner), inspirée par la révolte (de 1784) des paysans roumains asservis de Transylvanie, et l'accompagne d'un commentaire qui synthétise les résultats des recherches tchèques à ce sujet. En se rapportant à l'article du slaviste roumain Petre Caraman, dédié au même sujet, l'auteur démontra que les dernières recherches sur cette question entreprises dans la République Socialiste Tchécoslovaque rendent caduque la thèse de Petre Caraman suivant laquelle la pièce tchèque serait le remaniement d'un ouvrage saxon similaire. L'unique argument fondé sur des faits véritables dont Caraman dispose, est la transformation du nom de Cloşca en Closka, transformation retrouvable aussi, selon Caraman, dans le titre d'un certain ouvrage allemand paru en Transylvanie en 1785. En réalite le nom de Cloşca est transcrit Klotscka — la preuve en est l'exemplaire de cet ouvrage conservé dans la bibliothèque du Musée Brückenthal de Sibiu —, et sous la même forme il apparaît aussi dans d'autres publications allemandes.
L'auteur deveíoppe el appuie la thèse suivant laquelle la pièce tchèque est née en vertu de l'écho international de la révolte des paysans roumains, sans nulle entremise allemande, et explique la persistance de celle-ci dans le repertoire du théâtre de marionettes tchèque par le fait qu'elle était le seul ouvrage dramatique pour marionettes qui traitait avec sympathie une révolte paysanne, circonstance susceptible de lui gagner les suffrages des masses populaires tchèques.
4. ДРЕВНЕЙШИЙ РУМЫНСКИЙ ХРОНОГРАФ РУССКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
(Резюме)
Диомид Струнгару
Румынские хронографы русского происхождения не привлекали такого внимания исследователей, как хронографы южно-славянского (Мокса) и новоэгреческого (Данович) происхождения. В истории древней румынской литературе этим хронографам не уделялось заслуженного места.
Н. Иорга упоминает о них в 1901 г. Изучены они были впервые Штефаном Чобану, который изложил результаты своих исследований в курсе лекций в 1940—1941 гг.; ему принадлежит заслуга первых основательных изысканий в этой области. Однако, его исследования имеют некоторые недостатки и даже ошибки.
В данной статье автор дает общее освещение проблем и отводит главное место самому старому по времени румынскому хронографу русского происхождения из всех известных до настоящего времени и определенного по рукописи № 1385, хранящейся в библиотеке Академии РНР; рукопись относится ко второй половике XVII-ого века.
Автор доказывает, что рукопись была переведена с русского хронографа второй редакции, сделанной в 1617 г. На основе подробной аргументации автор склонен отождествить оригинал, которым по его предположению пользовался румынский переводчик, с рукописью 434/679, находившейся в библиотеке бывшей Московской духовной Академии, Эта рукопись описана А. Поповым во втором томе (стр. 133) его труда Обзор хронографов русской редакции, Москва, 1769,
Далее автор, на основании языковых соображений и сравнения с другими текстами констатирует, что рукопись 1385 г., автограф переводчика, принадлежит книжнику — дьяку Стайку из Тырговиште (Валахия) — видному представителю румынской культуры XVII в. Он был преподавателем книжно славянского языка в Тырговиштской школе; деятельность его относится ко второй половине XVII века.
Рукопись № 1385 представляет большую историческую и, в частности, лингвистическую ценность. Она является в то же время новым свидетельством румыно-русских культурных связей в прошлом.
98
4. LE PLUS ANCIEN CHRONOGRAPHE ROUMAIN DE PROVENANCE RUSSE
(Résumé)
Diomid Strungaru
Les chronographes roumains (te provenance russe n'ont pas sollicité l'attention des chercheurs dans la même mesure que ceux d'origine sud-slave (Moxa) et néo-grecque (Danovici). L'histoire de la littérature roumaine ancienne ne leur a pas encore réservé la place qu'ils méritent,
N. lorga les a signait s, en passant, à peine eu 1901. Ils ont été étudi a, pour la première fois, par Ştefan Ciobanu qui les a prisent s en 1940—1941 dans un cours tenu à l'Université. Son mérite c'est d'avoir frayé la route à la recherche. Mais cela n'en implique pas moins des inconvénients, voire des erreurs.
Le présent article reprend l'ensemble de la question, en s'occupa ni de plus prés du plus ancien chronographe roumain de provenance russe connu jusqu'ici. Il a été identifié dans le manuscrit 1385 de la Bibliotbèque de l'Académie de la R.P.R., remontant à la seconde moitié du XVII-e siècle.
L'auteur démontre que ce manuscrit a été traduit sur un chronographe russe de la seconde rédaction établie en 1617. Son argumentation va jusqu'à identifier l'original qui, suppose-t-il, s'est trouvé entre les mains du traducteur roumain. Il s'agirait du ms, 434/679 de l'ex-Académie théologique de Moscou, décrit par A. Popov au volume II, p. 133, de son ouvrage intitulé Обзор хронографов русской редакции, Moscou, 1869,
L'auteur établit ensuite, grâce à des critériums linguistiques et par comparaison avec d'autres textes, que le manuscrit 1385 — l'autographe même du traducteur — appartient au scribe Staicu, de Tîrgovişte (Valachie), remarquable personnalité de la culture roumaine qui fut professeur à l'Ecole slavonne de Ttrgovişte danB la seconde moitié du XVII-e siècle.
Le manuscrit 1385 revêt une particulière importance historique et surtout linguistique. En outre, il représente un témoignage de plus des relations culturelles roumano-russes par le passé.
5. Б. П. ХАЖДЕУ ОБ УКРАИНСКОМ ФОЛЬКЛОРЕ
(Резюме)
Магдалена Ласло
В статье делается попытка выявить заслуги известного румынского ученого Б. П. Хаждеу в области украинистики. Останавливаясь подробно лишь на исследованиях Хаждеу по украинскому фольклору, автор показывает, что румынский ученый был одним из первых славистов, исследовавших известную «Песню о Стефане Воеводе» — первое украинское народное эпическое произведение, сохранившееся в записи. Хаждеу с присущей ему проницательностью почти сто лет тому назад сделал важные открытия, подтвержденные последующими исследованиями — вплоть до самых недавних; правда, некоторые современные исследователи, как напр. А. Балотэ, заняли парадоксальную позицию в этом вопросе.
Одновременно автор показывает, что для одного из оригинальных стихотворений Хаждеу — Ионашку-Водэ — непосредственным источником вдохновения послужила украинская хроника Леонтия Боболынского и что стихотворение Василе Александри — Штефан-Водэ и Дунай является ни чем иным, как переработкой «Песни о Стефане Воеводе», переведенной Хаждеу.
Хаждеу, сравнивавший румынский фольклор с украинским как по линии их сходства, так и специфических черт каждого из них, с особым интересом изучал произведения украинского фольклора, переводил некоторые стихи; в своих работах на исторические темы впервые использовал украинские хроники и даже он перевел из них те места, которые касались истории румын. Хаждеу таким образом был и первым румынским украинистом. Молодая румынская украинистика, развивающаяся ныне в исключительно благоприятных условиях, созданных народно-демократическим строем, совершенно справедливо может считать его своим основателем н выдающимся представителем, хотя написанное им не превышает нескольких десятков страниц.
5. В. P. HASDEU ET LE FOLKLORE UKRAINIEN
(Résumé)
Magdalena László
Cet article constitue une tentative d'éclaireir les mérites et l'importance des contributions de B. P. Hasdeu dans le domaine des études ukrainiennes.
S'attardant sur l'intérêt témoigné au folklore ukrainien par Hasdeu, l'auteur montre que le savant roumain a été un des premiers slavistes à s'occuper du fameux «Chant de Ştefan Voivode», la première création épique ukrainienne conservée par écrit. La perspicacité qui a caractériel l'ensemble de son activité scientifique a permis à Hasdeu d'émettre, il y a à peu près un siècle, des observations essentielles que les recherches ultérieures, les
117
plus récentes y comprises, ont confirmées, tandis que d'autres chercheurs, tel A. Balotă, ont adopté à une époque beaucoup plus proche de nous des positions paradoxales.
L'auteur montre ensuite, que l'une des plus connues poésies originales de Hasdeu, «Ionaşcu Vodă», est directement inspirée par la chronique ukrainienne de Leonti Bobolynsky et que ta ballade «Ştefan Vodă et le Danube» de V. Alecsandri est en réalité un remaniement de la traduction que Hasdeu donna du «Chant de Ştefan Voivode».
Par ses multiples activités dans le domaine des études ukrainiennes — il compara le folklore roumain et ukrainien afin d'en déterminer les ressemblances et les traits spécifiques, lit des comptes rendus détaillée des publications de folklore ukrainien dont il traduisit aussi «in extenso» des textes, utilisa le premier, dans ses travaux historiques, des chroniques ukrainiennes et en traduisit d'importants passages intéressant l'histoire de notre pays — Hasdeu s'avère être le premier ukraïniniste roumain. La nouvelle école roumaine d'études ukrainiennes, qui se développe dans les conditions excellentes que le régime de démocratie populaire a crées pour l'étude des civilisations slaves, peut revendiquer à juste litre B. P. Hasdeu comme précurseur et brillant inspirateur.
6. ТВОРЧЕСТВО МИХАИЛА ШОЛОХОВА В РУМЫНИИ (После 23 Августа 1944 года)
(Резюме)
Георге Барбэ
В своей работе автор стремился покатать проникновение и распространение шолоховской книги в Румынии после ее освобождения от фашистского ига.
В начале работы сообщается о переводах произведений Шолохова и о статьях советских авторов, напечатанных в Румынии и посвященных творчеству советского писателя. Особое внимание уделяется отклику румынских критиков и писателей на творчество великого художника слова. Кроме статей и рецензий о Шолохове, автор использует ряд книг и работ
136
общего характера, в которых встречаются отдельные оценки и высказывания о художественном своеобразии и мастерстве писателя.
Широкая популярность Шолохова у нас, благотворное воздействие его творений на румынскую литературу объясняется, между прочим, общностью традиций и общей судьбой обеих стран, близким соседством и сходным духовным складом обоих народов, одинаковыми в определенной степени, историческими условиями и общим их будущим.
6. L'OEUVRE DE M. CHOLOKHOV EN ROUMANIE (Après le 23 Août 1944)
(Résumé)
Le travail se propuse de présenter la pénétration et la circulation de l'œuvre de Cholokhov en Roumanie après la libération du joug fasciste. Après avoir présenté l'ampleur des traductions des œuvres de Cholokhov et des travaux soviétiques rattachées à ses oeuvres, l'auteur accorde une attention toute particulière à l'écho de ia création de l'écrivain dans la vie littéraire roumaine.
A part les articles, les présentations et les études spécialement consacrées au grand écrivain soviétique, l'auteur utilise également une série d'études et de travaux de synthèse qui expriment des appréciations sur la valeur de la création de l'écrivain.
La grande popularité de Cholokhov en Roumanie, la puissante influence qu'il a exercée sur la littérature, trouve son explication dans la communauté des traditions, dans le destin commun des deux paye, dans leur proximité géographique et la structure d'âme qui leur est semblable, dans leur histoire jusqu'à un certain point analogue et surtout dans l'avenir que leur est commun.
7. ORIENTAREA SATIRICĂ ÎN LITERATURA RUSĂ DIN DECENIILE 4-5 ALE SEC. AL XIX-lea ŞI IMPORTANŢA EI PENTRU DEZVOLTAREA REALISMULUI CRITIC
(Rezumat)
N. Zega
Studiul este consacrat problemelor dezvoltării satirei şi a realismului critic rus în deceniile 4—5 ale вес. al XIX-lea, interdependenţei şi influenţei lor reciproce. In partea introductivă este caracterizată pe scurt literatura satirică rusă din secolul al XVIII-lea, arătîndu-se elementele ei pozitive şi unele lipsuri istoriceşte determinate; se arată poziţia criticilor democraţi-revoluţionari ruşi faţă de satira rusă din secolul al XVIII-lea, ale cărei tradiţii vor fi preluate şi dezvoltate de scriitorii ruşi din see. al XIX-lea.
După ce indică factorii sociali şi politici care în prima parte a sec. al XIX-lea au contribuit la dezvoltarea şi consolidarea metodei realismului critic şi la elaborarea unor principii noi în folosirea satirei, autorul trece în revistă o serie de opere ale unor scriitori realişti ruşi de seamă (Griboedov, Puşkin, Lermontov, Gogol, Turgheniev, Herţen, Nekrasov). Sînt reliefate elementele şi motivele satirice, la scriitorii în opera cărora aceste motive au avut un rol exclusiv, cît şi la cei cari n-au fost satirici prin excelenţă, evidenţiindu-se totodată specificul şi metoda artistică a fiecăruia din scriitorii enumeraţi.
în cursul expunerii sînt abordate şi unele probleme teoretice, emu ar fi, de pildă, problema distincţiei între satira şi demascarea critică propriu-zisă, problema satirei ca t gen literar* (punel de vedere, cu care autorul lucrării nu este de acord) etc. Iii concluzie se subliniază însemnătatea satirei din deceniile 4—5 ale sec. al XIX-lea pentru dezvoltarea literaturii realist-eritice din perioadele de mai tîrziu.
164
8. POEMUL LUI M. I. LERMONTOV «DEMONUL» (in legâlură cu istoria elaborării si conţinuiul de idei)
(Rezumat)
E. Luginovskaja
Pornind de la constatarea că procesul de creaţie a poemului «Demonul» de Lermontov cate încă insuficient studiat şi că există păreri contradiciorii cu privire la conţinutul său de idei, autoarea întreprinde analiza celor 8 variante existente ale poemului, Scopul analizei este de a determina imaginea Demonului în diversele etape ale dezvoltării concepţiei despre lutnc şi a metodei de creaţie lermontoviene, pentru a arăta cum această imagine se apropie tot mai mult de realitate, reflcctind trăsăturile unui anumit tip social-istoric, fenomen ce s-a adîncit treptat şi a devenit tot mai complex.
În lucrare se afirmă câ, din acest punct de vedere, ultima variantă, din 1841, trebue să fie privită nu ca o redacţie pentru uzul Curţii imperiale, ci ca etapa culminantă în elaborarea poemului.
9. ОДИН ТОПОНИМ ВОСТОЧНО-ЮЖНОСЛАВЯНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ В БАНАТЕ - LIUBORAJDIA
(Резюме)
Акад. Эмиль Петрович
В южном Банате Liuborajdia, Liborujdea, L'iborajđa является названием маленького притока Дуная и деревни, примыкающей к селу Sicheviţa (район Moldova Nouă). В основе этого топонимического названия лежит притяжательное прилагательное, образованное посредством суффикса -j- от личного имени Люберад: L'uberadjь, *L'uboradja (долина, река). Рефлекс žd (точнее žď) сочетания *dj характерен для восточно-южнославянских (болгарских) говоров. Так как образования типа *L'uboradja свойственны только древним эпохам славянских языков, следует предположить, что этот топоним является очень древним, хотя встречается в средневековых памятниках только в 1437 г. в венгерской форме Lybrasd. Следовательно, южный Банат принадлежит восточно-южнославянскому топонимическому ареалу. Другие, граничащие с Любораждей топонимы, представляют западно-южнославянские фонетические черты. Они составляют более поздний западно-южнославянский пласт в южном Банате.
9. UN TOPONYME D'ORIGINE SUD-SLAVE ORIENTALE AU BANAT: LIUBORAJDIA
(Résumé)
Acad. Emil Petrovici
Dans le sud du Banat il y a un petit affluent du Danube et un village dépendant de la commune de Sicheviţa (district de Moldova Nouă), appelés l'un et l'autre Liuborajdia, Liborujdea, L'iborajđa. Ce toponyme repose sur l'adjectif, possessif, formé à l'aide du suffixe -j-, du nom propre Ljuberadь : *L'uberadja, *L'uboradja, (rěka «rivière» ou dolina «vallée»). Le traitement žd (plus précisément žď) du groupe *dj est propre aux parlera sud-slaves de l'est. Comme des formations du type *L'uboradja ne sont caractéristiques que pour les époques anciennes des langues slaves, il faut supposer que ce toponyme est très ancien, bien qu'il ne soit attesté dans les documents du moyen âge qu'en 1437 à peine, sous la forme magyare Lybrasd. Le Banat méridional appartient donc à l'aire de la toponymie sud-slave orientale. D'autres toponymes relevés aux environs de Liuborajdia accusent certains traits phonétiques sud-slaves occidentaux. Ils représentent une couche plus récente dans le sud du Banat.
189
11. СНОВА О РУМЫНСКОМ ВОКАТИВЕ НА -О
(Резюме)
И. Пэтруц
Автор возвращается к вопросу о вокативе на -о в северных говорах румынского языка, который образовался под украинским влиянием [1]. Подобно украинским формам звательного падежа типа sestró, svyńo, bidó, и появились в данных румынских говорах формы вокатива с ударением на последнем слоге: mamó, tató, babó.
11. DE NOUVEAU A PROPOS DU VOCATIF ROUMAIN EN -О
(Résumé)
I. Pătruţ
L'auteur revient sur la question du vocatif en -o habituel dans les patois roumains parlée dans le nord de la République Populaire Roumaine. Il attribue l'existence de cette forme du vocatif à l'influence ukrainienne [1] : suivant la forme de certains vocatifs ukrainiens tels sestró, svyńo, bidó, les patois roumains en question auraient adopté eux-aussi te vocatif à finale accentuée: mamo, tató, babó.
1. I. Pătruţ, Despre vocativul rumînesc în -o, Rsl, VII (1963), стр. 87—93.
194
12. ВОЕННЫЕ ТЕРМИНЫ ПОЛЬСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ В ЯЗЫКЕ РУМЫНСКИХ ЛЕТОПИСЕЙ
(Резюме)
Елена Линца
Анализируя язык румынских летописей Молдавии и Валахии, автор приходит к выводу, что многие слова, используемые а то время в военной терминологии, являются словами польского или иного происхождения (напр. латинского, немецкого илн французского); проникшими через посредство польского языка.
Некоторые из этих слов не вошли в румынский язык; они сохранились в рамках летописей, Их заимствование из польских хроник было обусловлено тем, что румынский летописец обращался к польскому материалу как источнику; полонизмы иногда составляли индивидуальный словарный фонд летописца.
Часть слов попала в словарь румынского языка и даже употребляется в современном румынском литературном языке или в его диалектах.
Автор прослеживает также изменения фонетического и семантического аспекта военных терминов.
12. DES TERMES MILITAIRES D'ORIGINE POLONAISE DANS LA LANGUE DES CHRONIQUEURS ROUMAINS
(Résumé)
Elena Linţa
L'auteur tire d'une analyse poussée de la langue des chroniques moldaves et valaques la conclusion qu'un nombre important des termes militaires qui y sont employés viennent du polonais ou sont entrés en roumain du latin, de î'allemend ou du français par l'entremise du polonais.
Certains de ces mots n'ont pas circulé en roumain, ils sont restés — emprunts livresques faits au dépens des chroniques polonaises qui ont servi do sources d'informations aux chroniqueurs roumains — des termes propres, à titre exclusif, au langage de tel ou tel chroniqueur. D'autres, se sont naturalisés; ceux-cî ont été, et plusieurs sont encore, employés dans la langue littéraire roumaine ou dans les dialectes.
L'auteur fait aussi l'analyse de l'évolution sémantique et phonétique des termes en question.
208
13. СЕРБСКОХОРВАТСКИЕ ЛЕКСИЧЕСКИЕ ЗАИМСТВОВАНИЯ В БАНАТЕ
(по данным РЛА)
(Резюме)
Дорин Гэмулеску
После краткого обзора стадии исследований о влиянии сербскохорватского языка на румынский, автор анализирует около 80 слов, проникнувших из сербскохорватского языка в местный диалект Баната. Так как эти слова были взяты из материала, содержащегося в Румынском лингвистическом атласе, автор имел возможность проследить и их территориальное распространение. Помимо этого, в статье анализируется и давность проникновения этих слов в румынский язык и, на основе фонетического критерия и ареала распространения слов, автор приходит к выводу, что они проникли благодаря непрерывному процессу, начавшемуся еще в XV веке. Более новые слова имеют менее распространенный ареал и не адаптированы полностью к фонетической системе банатского диалекта, в то время
226
как более старые из них обычно хорошо адаптированы и имеют более обширный ареал. Автор отмечает также, что слова сербскохорватского происхождения, проникнувшие в румынский язык благодаря прямому контакту между румынским и сербскохорватским населением в юго-западной части страны, являются диалектическими и их максимальный ареал распространения охватывает помимо Баната еще и западную часть Олтении и юго-запад Трансильвании.
13. EMPRUNTS LEXICAUX SERRO-CROATES DANS LE PARLER DU BANAT (d'après l'Atlas linguistique roumain)
(Résumé)
Dorin Gămulescu
L'auteur commence par présenter brièvement l'état actuel des recherches relatives à l'influence du serbocroate sur le roumain et il analyse quelque 80 mots serbocroates du dialecte roumain du Banat. Comme il s'agit de vocables extraits du matériel enregistré par l'Atlas Linguistique Roumain, cela lui a permis d'examiner également leur répartition territoriale. L'étude utilisant îe critérium phonétique et l'aire de diffusion des mots, recherche également l'ancienneté de leur pénétration en roumain et aboutit à la conclusion que ce phénomène résulte d'un processus ininterrompu qui a pris naissance au XVe siècle. Les termes plus récents sont répandus à travers des aires plus restreintes et sont moins adaptés au système phonétique du dialecte du Banat; les mots plus anciens lui sont parfaitement adaptés et correspondent de règle à des aires plus étendues. L'auteur montre que les vocables d'origine serbocroate qui ont pénétré en roumain par suite du contact direct des populations roumaine et serbocroate dans le Sud-Ouest de notre pays sont des mots dialectaux. Leur aire d'expansion maximum est constituée, outre le Banat, par l'ouest de l'Olténie et le sud-ouest de la Transylvanie.
14. CU PRIVIRE LA VOCALISMUL PROTONIC ÎNTR-UN GRAI VELICORUS DE PE TERITORIUL R.P.R.
(Rezumat)
E. P. Novicicov
În prima parte a articolului (I—II) se face o succintă prezentare a particularităţilor specifice — fonetice, morfologice, sintactice ţi lexicale — ale graiului din satul Sarichioi, raionul Istria, reg. Dobrogea.
A doua parte cuprinde o sistematizare a datelor referitoare la vocalismul protonic (III) ţi analiza acestora (IV).
Analiza datelor culese de pe teren permite să se ajungă la concluzia că în cazul graiului discutat are loc un proces de integrare a unui sistem de iakanie (de tip Novoselkovsk) în alt sistem (de iakanie absolută).
233
15. НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О РОЛИ РУМЫНИИ В ДЕЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ БОЛГАРИИ (1877-1878 гг.)
(Резюме)
Николае Чакир
Из архивных материалов и сборников документов автор извлек новые данные о роли Румынии в освобождении Болгарии в период войны 1877-1878 гг. Помимо военных действий автор касается и некоторых аспектов предвоенной помощи.
Так, многие болгары, желая избавиться от турецких насильников, находили убежище в Румынии, а в период апрельского восстания 1876 года не только румынская печать симпатизировала восставшим (газеты «Rominul», «Timpul», «Telegraful romîn» из Сибиу, «Vocea Prahovei», «Albina», «Gazeta Transilvaniei» и т.д.), но и благотворительные комитеты на территории нашей страны помогали болгарам.
241
Также на территории Румынии, около Плоешть подготовлялись отряды болгарских добровольцев, и в течение нескольких месяцев развернула свою деятельность гражданская администрация для освобождающихся территорий (Комиссия издавала в Бухаресте первые материалы, необходимые гражданской администрации на территории Болгарии.
Эта сведения помогают глубже раскрыть связи между румынским и болгарским народами.
15. NOUVELLES INFORMATIONS CONCERNANT LA CONTRIBUTION DE LA ROUMANIE A LA LIBÉRATION DE LA BULGARIE (1877-1878)
(Résumé)
N. Ciachir
L'auteur expose dans son article plusieurs informations inédites — extraites des archives ou des collections de documents publiées — concernant la contribution roumaine à la libération de la Bulgarie, pendant la guerre de 1877 — 1878, A part les opérations militaires, l'auteur s'occupe de l'aide roumaine accordée au peuple bulgare avant la guerre.
De nombreux Bulgares, pour éviter les atroces répressions turques, s'étaient réfugiée en Roumanie. La sympathie de la presse roumaine (en espèce les journaux «Romînul», «Timpul», «Telegraful Romîn» de Sibiu, «Vocea Prahovei», «Albina», «Gazeta Transilvaniei» etc.) pour la révolte d'avril 1870 fut manifeste. Des comités de bienfaisance ont accordé leur assistance aux Bulgares réfugiés dans notre pays.
De même, ce fut sur le territoire de la Roumanie — près de Ploieşti — que les premiers détachements de volontaires bulgares furent instruits. L'administration civile des futures territoires bulgares libres mena elle-aussi son activité, pendant plusieurs mois, en Roumanie; elle fit imprimer à Bucarest les premiers matériaux nécessaires à l'administration civile au sud du Danube.
Ces nouvelles données contribuent à une meilleure connaissance des raports entre le peuple roumain et le peuple bulgare.
16. ВОССТАНИЕ 1821 ГОДА И ЛОГИКА ИСТОРИИ
(Резюме)
Мирча Раду
Восстание 1821 года было не только местным событием. Оно было событием, связывающим историю нашей страны с историей соседних стран. Другими слогами, оно представляет интерес и для славистики. Участие историков-славистов необходимо для выяснения соотношения внутренних и внешних факторов, сыгравших решающую роль в восстании.
272
Документы, касающиеся 1821 года, многочисленные. Установив, что зачастую показания документов являются противоречивыми, историки пытались найти логическое в единое в событиях. Многие из предложенных решений кажутся н наши дни неудовлетворительными. Настоящая работа затрагивает наиболее сложные проблемы, с которыми сталкиваются историки восстания; автор освещает вопросы логики и метода истории.
В восстании 1821 года выявился целый ряд социальных и политических противоречий. Определение основного противоречия является основополагающим условием для понимания изучаемого события. В работе обосновывается положение о том, что восстания, возглавляемые Владимиреску и Этерия, каждое в отдельности базировалось на ином основном противоречии: первое — на противоречии социального порядка, второе — на противоречии национального порядка. Эти революционные движения рассматриваются с точки зрения их специфики и взаимодействия.
В тот исторический период политика России на Балканах была двойственной. Позиция крупного боярства Валахии также была двурушнической. В крайне противоречивой обстановке Тудор Владимиреску не стал колебаться. Он показал себя человеком ясного ума, дальновидным; понимая историческую необходимость, он нашел путь, по которому следовало идти.
Нет нужды его идеализировать; следует лишь опровергнуть тенденцию рассмотреть клубок противоречий как объективную действительность, и тогда Владимиреску предстанет в настоящем свете как руководитель, действия которого не были произвольными, поскольку он понял историческую необходимость и выдвинул цели в соответствии с ней. Не ум, руководящий массами, был незрелым для 1821 года, а исторические условия были преждевременными для освобождения народа.
Образ Тудора, одетого в « рубашку смертника », останется и впредь символом борьбы с тиранией, за правду, образ, который прошлое народа спроектирует на экран будущего.
Связь между восстанием 1821 года и буржуазно-демократической революцией 1848 года была раскрыта Бэлческу. Великий революционер, патриот указал, что пашоптисты приняли и продолжили антифеодальную борьбу народа, восставшего в 1821 году под руководством Тудора из Влэдимирь.
16. LA RÉVOLTE DE 1821 ET LA LOGIQUE DE L'HISTOIRE
(Résumé)
Mircea Radu
La révolte de 1821 fut non seulement un phénomène local, mais aussi un moment qu accuse d'étroits rapports avec l'histoire des pave voisins ; par conséquent cet événement ne peut pas rester indifférent aux études slaves. La collaboration étendue des historiens slavistes est done indispensable pour l'établissement du rapport réel entre les facteurs intérieur» et extérieurs qui ont eu un rôle déterminant dans cette révolte.
Les documents concernant l'année 1821 abondent. Mais les historiens constatant de fréquentes contradictions dans les relations que les documents communiquent, ont essayé de rétablir le fil logique unitaire des événements. Le présent travail qui vise les problèmes difficiles dont se heurte l'interprétation de la révolte, aborde des questions de logique et de méthode historique.
Dans la révolte de 1821 se sont manifestées un grand nombre de contradictions étroitement liées entre elles. L'établissement de la contradiction fondamentale est la condition «sine qua non» de la juste compréhension du phénomène étudié. La présente étude démontre que la révolte dirigée par Vladimiresco dérive d'une autre contradiction fondamentale que l'«Etheria»: le premier mouvement fut déterminé par une contradiction d'ordre social, tandis que le second naquit d'une contradiction d'ordre national.
La politique de la Russie dans les Balkans fut à ce moment — là ambigue. L'attitude des grands boyards de la Valachie fut elle aussi duplicitaire. Dans le foisonnement des contradictions, T. Vladimiresco n'hésita pas: comprenant la nécessité historique il a choisi le chemin juste.
273
Il n'est pas nécessaire d'idealiser la personnalité de Vladimiresco. I) est suffisant de renverser le rapport, de reconnaître dans le nœud des contradictions que les recherches évoquent, les contradictions réelles de l'époque pour que Vladimiresco révèle sa véritable personnalité en tant que chef politique et militaire dont les actions ne furent pas arbitraires, mats conformes à des fins dérivées de la compréhension lucide de la nécessité historique. L'échec du mouvement de 1821 ne fut pas déterminé par les faiblesses du chef de la révolte mais bien par les conditions historiques objectives: celles-ci n'étaient pas suffisamment mures pour permettre la libération du peuple.
L'image de Tudor habillé de la «chemise de la mort» reste un symbole de la lutte contre la tyrannie, le symbole de la soif de justice que le passé d'un peuple projette sur l'écran de l'avenir.
Les rapports entre la révolte de 1821 et la révolution bourgeoise-démocratique de 1848 ont été relevés par Bălcesco. Celui-ci a démontré que la révolution de 1848 a repris el a continué la lutte antiféodale des masses qui s'étaient soulevé en 1821, sous la direction de Tudor de Vladimiri.
17. ГУСИТСТВО И ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКАЯ КУЛЬТУРА В МОЛДАВИИ
(Резюме)
П. П. Панаитеску
Из письма от 1431 года епископа из Буя (в Молдавии) можно заключить, что в этом княжестве проживали гуситы, возглавляемые неким Якобом, который как специалист по церковнославянскому языку был преподавателем в княжеской школе. Отсюда также можно сделать вывод о том, каким было отношение гуситов к литургии на церковнославянском языке и православной церкви. Гуситы выступили против литургии католической церкви на латинском языке в защиту литургии на народных языках. Иным было отношение к церковнославянскому языку. Якоб был пропагандистом церковнославянского языка, который в то время понимали чехи и другие славяне. Пражское руководство гуситским движением пыталось сблизиться с православной церковью, обратившись к константинопольской патриархии, а также прося разрешения на такое сближение у гуситов, проживающих в Молдавии. Молдавский господарь Александру Добрый поддерживал гуситов, прибывших в Молдавию, предоставив им, как и армянам и католикам, юридический статут. Известно, что этот князь был сторонником православной церкви в Молдавии. Он выступал за сотрудничество с гуситами.
Следовательно, проблема отношения гуситов к переводам на народный язык церковнославянских книг должна быть пересмотрена в свете этих данных.
286
17. LE HUSSITISME ET LA CULTURE SLAVONNE EN MOLDAVIE
(Résumé)
P. P. Panaitescu
Une lettre, de 1431, de l'évÉque de Rata (en Moldavie), témoigne de l'existence, dans la principauté de Moldavie, d'une communauté hussite dont le clicf était un certain Jacob, professeur à l'école prineière et specialiste en slavon ecclésiastique. De cette dernière circonstance on peut déduire l'attitude des Kuseites envers la messe slavonii» et envers l'église grecque-orthodoxe en général. Les hussites ont combattu la messe latine de l'église catholique en lui opposant la messe en langue vulgaire. Ils eurent une toute autre attitude à propos du slavon. Jacob était un propagateur du slavon qui, à cette époque — lá, pouvait être compris par les Tchèques et par d'autres Slaves. Les dirigeants des hussites, de Prague, ont tenté un rapprochement de l'église grecque-orthodoxe, et à cette fin des propositions adéquates furent envoyées au patriarche de Constantinople. Ce rapprochement était approuvé par la communauté huesite de Moldavie.
Le voivode de Moldavie, Alexandre le Bon, a accordé sa protection aux hussites venus en Moldavie et leur a octroyé un statut juridique analogue à celui des Arméniens et clés catholiques. Il est notoire, en même temps, que ce prince était un fervent souteneur de l'église grecque-orthodoxe dans son pays. Dans ces circonstances, sa bienveillance envers les hussites prouve qu'il n'avait pas de motifs de craindre d'éventuelles actions de la Communauté hussites contre le service en slavon et contre l'église grecque-orthodoxe.
Par conséquent, le probléme de l'attitude des hussites envers la traduction en vulgaire des livres liturgiques slavons doit être reconsidéré sous un nouveaux jour.
18. ЭМИГРАЦИЯ БОЛГАР ИЗ СЛИВЕНА В ВАЛАХИЮ (ЦАРА РОМЫНЯСКЭ) В 1830 г.
(Резюме)
Константин Н. Велики
Эмиграция городского населения из Сливена сейчас же после заключения Адрианопольского мира является важным эпизодом крупной болгарской эмиграции, имевшей место во время и после русско-турецкой войны 1828-1829 гг. По этому случаю очень хорошо можно отметить как внутриклассовые противоречия румынского и болгарского обществ и общность экономических интересов правящих кругов Турции, России и Валахии, так и стремление последних обеспечить себе как можно больше число рабочих сил, которых они могли бы свободно эксплуатировать.
После того, как описывается процветание Сливена в начале XIX в. и его торговые связи с Валахией и Брашовом, дается положение этого города во время и, в особенности, сейчас же после окончания русско-турецкой войны 1828—1829 гг. По воспоминаниям Ивана Селиминского указываются обстоятельства, в которых произошла эта эмиграция в Валахию. На основании документов, большей частью неопубликованных, автор указывает местности, в которых побывали горожане Сливена на своем пути по Валахии, число эмигрировавших семейств и города, где они обосновались.
Описывается затем попытка сливенцов основать новое поселение в Берясе близ г. Плоешти, под названием Новый Сливен.
На основе опубликованного документального материала, а также и неизвестных до сих пор документов, указываются причины, по которым им не удалось основать это поселение. Чтобы не оказаться в положении барщинных крестьян нового владельца Берясы — барона Сакеларие, сливенцы покинули эту местность и обосновались в Плоештах, Браиле, Бухаресте и в других городах Валахии.
18. L'IMMIGRATION DES BULGARES DE SLIVÈNE EN VALACHIE, EN 1830
(Résumé)
Constantin N. Velichi
L'immigration en Valachie des habitants de la ville de Slivène, dès la conclusion de la paix d'Adrianople, constitue un épisode important de la grande émigration bulgare qui a eu lieu pendant et après la guerre russo-turque de 1829. Cette épisode mit très bien en évidence les contradictions de classe de la société bulgare et roumaine, la communauté d'interêts économiques des classes dominantes de la Turquie, la Russie et la Valachie, aussi bien que leur tendence à s'assurer un nombre aussi grand que possible de travailleurs qu'ils puissent exploiter à leur guise.
Après une description concernant l'épanouissement de Slivène au commencement du XlXème siècle et de ses relations commerciales avec la Valachie et avec Braşov, l'ouvrage expose la situation de la ville pendant et surtout immédiatement après la lin de la guerre russo-turque de 1828—1829. On présente, en partant des souvenirs d'Ivan Séliminski, les circonstances de cette immigration en Valachie.
Fondé sur des documents pour la plupart inédits, l'auteur indique les points de passage des Slivénois en Valachie, le nombre des familles immigrées et les villes où celle-ci se sont établies.
On relate ensuite la tentative des Slivénois de fonder prés de Ploïeşti, à Béréasa, un nouvel habitat nommé «La Nouvelle Slivène». Mettant à profit des documents publiés ainsi que des inédits, l'auteur expose les causes pour lesquelles cette tentative a échoué: pour ne pas devenir les serfs du nouveau propriétaire de Béréasa, le baron Sakélarié, les Slivénois ont quitté leur bourgade et se sont établis à Ploïeşti, Braïla, Bucarest et en d'autres villes de la Valachie.
314
19. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВОКРУГ КОНФЛИКТА МЕЖДУ ПЕТРУ РАРЕШЕМ И ПОЛЬШЕЙ
(Резюме)
Илие Корфус
Конфликт 1531 года между Петру Рарешем, господарем Молдавии, и Польшей был детально изучен как румынскими, так и польскими историками. До сих пор, однако, не исследован дипломатический аспект этой проблемы. В настоящей статье автор пытается проанализировать дипломатическую деятельность в связи с указанным разногласием, вокруг которого сконцентрировалась почти вся молдаво-польская политика первой половины XVI века. Изучаемый период продолжался лишь три с половиной года (начало 1531 года — 1 июля 1534 года), т.е. период времени, который можно изучать по недавно опубликованным материалам известной польской коллекции документов Acta Tomiciana, помещенным в трех последних томах (XIV—XVI вв., часть 1-ая).
339
Вначале автор кратко представляет политическое положение в центральной и юго-восточной Европе накануне вспыхнувшего молдово-польского конфликта 1531 года, затем кратко излагает историю этого конфликта, после чего переходит к анализу дипломатических переговоров по заключению мира. С этой целью изучается венгерско-оттоманское посредничество в заключении перемирия, которое, однако, не было достигнуто из-за твердой позиции обеих сторон в вопросе Покуции, пограничной провинции, которая являлась предметом спора. Затем автор переходит к анализу польско-оттоманских переговоров, вызванных этим конфликтом, молдаво-польских переговоров о заключении мира, о завершении плана, предложенного турками в 1533 году, о низложении румынского господаря с помощью поляков. Дипломатическая деятельность последующего периода (до 1538 года, конца первого периода правления Петру Рареша) будет исследована после того, как появятся новые тома указанной коллекции документов, тогда же можно будет сделать и последние выводы.
19. L'ACTIVITÉ DIPLOMATIQUE AUTOUR DU CONFLIT ENTRE PETRU RAREŞ ET LA POLOGNE
(Résumé)
Ilie Corfus
Les historiens roumains et polonais ont étudié minutieusement la guerre de 1531 entre Petru Rareş, le voivode de la Moldavie, et la Pologne. Un seul aspect en est resté ignoré: l'aspect diplomatique de l'affaire.
L'auteur de l'article entreprend justement l'analyse de l'activité diplomatique concernant ce conflit qui a marqué presque tous les aspects de la politique moldo-polonaise de la première moitié du XVIe siècle. La période pratiquement envisagée par l'article ne dépasse pas trois ans et demie (de 1531 jusques au 1er juillet 1534), à savoir le laps qui peut être étudié grâce aux informations récemment publiées dans les derniers trois tomes (XIVe, XVe et XVIe, première partie) de la prestigieuse collection polonaise de documents Acta Tomiciana.
L'article débute par une brève présentation de la situation politique dans l'Europe centrale et de sud-est à la veille du conflit moldo-polonais, fait un succint historique de celui-ci et s'attarde sur l'analyse des pourparlers diplomatiques de réconciliation. Ou y expose la tentative de médiation hongroise et ottomane en faveur d'un armistice — qui ue fut jamais réalisé à cause de l'intransigeance des deux parties belligérantes à propos du statut de la Pocutia, la province de frontière objet du litige. On opère ensuite une analyse des pourparlers polono-ottomanes déterminés par le conflit, et des pourparlers de paix directs moldo-polonate. Un exposé du projet turc — dessiné en 1533 — visant à enlever le trône au voivode roumain, à l'aide de la Pologne, clôt l'article.
L'activité diplomatique des années 1535—1538 (fin du premier règne de Petru Rareş) sera étudiée à mesure que de nouveaux tomes de la citée collection de documents paraîtront. C'est à cette occasion-là qu'on poura exquisser aussi des conclusion générales sur ces questions.
20. ПОЛТИИЧЕСКИЕ И ЭКОНОМИЧЕСКИЕ СВЯЗИ МЕЖДУ МОЛДОВОЙ И ПОЛЬШЕЙ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XV ВЕКА
(Резюме)
Иоан Петрикэ
В работе намечается по-новому осветить молдавско-польские связи, существующие во второй половине XV века.
Общие экономические интересы этих соседних народов в эпоху развития европейских торговых путей, а также и новое политическое положение, создавшееся в восточной Европе в результате роста опасности со стороны Оттоманской империи, породили отношения взаимопонимания, нарушаемые лишь вмешательствами пограничных крупных феодалов, а в 1497 г. интересами яггелонской династии. В связи с экспедицией Иана Альберта в буржуазной историографии имели место длительные пререкания, набросившие тень на отношения между этими двумя народами вообще. В настоящей работе делается попытка доказать, что экспедиция Иана Альберта противоречила интересам этих двух народов, которые продолжали поддерживать добрые соседские отношения.
20. LES RELATIONS POLITIQUES ET ÉCONOMIQUES ENTRE LA MOLDAVIE ET LA POLOGNE DANS LA SECONDE MOITIÉ DU XVème SIÈCLE
(Résumé)
Ioan Petrică
Le présent ouvrage se propose d'examiner sous un jour nouveau les relations moldavo-polonaises de la seconde moitié du XVe siècle.
Les Intérêts économiques communs des deux peuples voisins à une époque où les chemins commerciaux européens se développent, ainsi que la nouvelles situation politique créée dans l'Europe orientale par la croissance du danger ottoman, ont engendré des relations de bonne intelligence entre les deux pays. Ces bonnes relations ont été troublées seulement par les interventions des grands féodaux résiliant près de lu frontière, el en 1497 - par les intérêts de la dynastie jageltbnne. Autour de l'expédition de Jean Albert l'historiographie bourgeoise a entretenu une longue dispute dont l'ombre s'est étendue sur les relations entre les deux peuples en général. Cet ouvrage tente de démontrer que l'expédition de Jean Albert a été entreprise à l'encontre des intérêts îles deux peuples — qui ont continué d'entretenir quand même des relations de bon voisinage.
357
21. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ВАЛАХИИ СО СТРАНАМИ БАЛКАНСКОГО ПОЛУОСТРОВА В ПЕРИОД РАННЕГО ФЕОДАЛИЗМА (X—XIII ВВ.)
(Резюме)
Дину К. Джуреску
Процесс возникновения и упрочения феодальных отношений на территории румынских княжеств, начиная с IX—X вв., является частью общего процесса развития стран Балканского полуострова и восточной Европы. XI—XII вв. являются, в соответствии с новейшими исследованиями, периодом кристаллизации феодальных учреждений в Византии, Болгарии и Киевской Руси. В этих странах и, в первую очередь в Византийской империи, городские центры постоянно обеспечивали производство, предназначенное для рынка, и играли важную роль в обмене товаров. Примером могут служить известные торговые сношения Византии с Болгарией (еще с начала VIII века), с Русью (X в.), с Моравией, Польшей или Венгрией времен Арпада. В эту широкую сеть вскоре были вовлечены и румынские княжества. В северо-дунайских землях можно было найти продукты, пользовавшиеся большим спросом на византийском рынке: зерно, мед, воск, рыба, соль; и, наоборот, местный класс феодалов искал более дорогие товары городских мастерских, особенно мастерских Константинополя или других центров Малой Азии и Греции.
Валахия производила обмен товаров, с одной стороны, с городами, расположенными по правому берегу Дуная: Видин, Лом, Рахова, Никополе, Свиштов, Руссе, Дрыстор, которы получали продукты из соседних зон взамен товаров из собственных мастерских. По всей вероятности, в этот обмен были втянуты и территории, расположенные по левому берегу Дуная. С другой стороны, румынские земли вели торговлю больше всего через центры, расположенные в устье Дуная; известный еще с X в. Переяславец, Гарвэн (Диноджеция), Новиодунум, Вичина, которые обеспечивали по Черному морю связи с крупными мастерскими Константинополя или других византийских городов. Контроль морских путей византийским, а затем генуэзским флотом обеспечивал перевоз товаров.
Об этом экономическом обмене свидетельствуют найденные монеты, археологический материал, увеличившийся за последние годы, показания документов. Как показывают опубликованные (до 5 мая 1963 года) материалы, византийские монеты X—XIII вв., в основном бронзовые, были найдены в Добрудже (в 18 пунктах), вдоль левого берега Дуная (в 9 центрах, особенно на перекрестках путей), в Валахии вплоть до горного массива (в 14 местах), а также в двух других румынских провинция — в Молдавии и Трансильвании. Но аналогичные датированные монеты (в большинстве случаев бронзовые) были в обращении в Болгарии, где они были найдены во многих местах и иногда в значительном количестве. Существование с X до середины XIII века единственной денежной системы византийской и обшей зоны денежного обращения, охватывающей территории на севере и на юге по Дунаю, несомненно, позволяют выяснить передвижение товаров между этими областями. Судя по открытым монетам, экономический обмен начал расти к XIII веку. Из Валахии, как и из Молдавии, переправлялись на юг: зерно, рыба, воск, соль, вероятно, и кожа, солонина и дерево; взамен этого ввозились изящные изделия из керамики, украшения (браслеты, кольца, серьги, энголпионы, крестики), ткани, восточные товары (хлопок, пряности).
Посредниками обмена товаров на первом этапе (X—XII вв.) были византийцы (греки), позже — болгарские, русские купцы, печенеги, куманцы, а в XIII веке особенно итальянцы, поселившиеся в Вичине, а затем и в Килии, Четатя Алба, может быть даже и в Мангалии, Констанце и Чернаводе. Обмен товаров был сконцентрирован не только в руках иностранных купцов, но и некоторых представителей класса феодалов Валахии и Молдавии. Как землевладельцы и обладатели оброков и даров вольных поселенцев, они располагали продуктами, имевшими спрос в «экспорте» и деньгами. Экономическая мощь Румынских земель отражается в контрактах, заключенных в Пере генуэзским нотариусом Габриэль ди Предоно в 1281 году: в период с 27 июня по 7 октября объем транзитных перевозок равнялся 17094 гиперперам. Вичина, расположенная, вероятно, на месте теперешней Исакчи, собрала сумму
382
в 3421 гиперпер, выйдя на первое место среди черноморских портов. Большой объем сделок показывает как раз возможности Румынских земель в отношении вывоза и ввоза различных продуктов.
Итак, отношения с Византией и другими странами Балканского полуострова, имевшие место в X—XIII вв., выдвинувшие на передний план спрос товаров для обмена, сыграли положительную роль в экономическом развитии северо-дунайских земель, способствуя укреплению румынского феодального общества, находящегося в ту эпоху в стадии подъема.
21. LES RELATIONS ÉCONOMIQUES DE LA VALACHIE AVEC LES PAYS BALKANIQUES DANS LE HAUT MOYEN ACE (LE Xе — XIIIе SIÈCLES)
(Résumé)
Dinu C. Giurescu
L'apparition et te raffermissement — dès le IXe — Xe siècle — des relations féodales sur le territoire des pays roumains s'inscrit dans l'évolution générale de la Peninsule Balkanique et de l'Europe orientale. C'est au XIe —XIIIe siècle que — selon les plus récentes études et synthèses — les institutions féodales de Byzance, de Bulgarie et de la Russie de Kiev, prennent des formes définies. Dans ces pays — mais en premier lieu et surtout dans l'Empire Byzantin — les centres urbains ont nourri incesseminent le marché de leur production et ont joué un rôle essentiel dans l'échange des marchandises. La preuve eu sont les relations commerciales de Byzance avec la Bulgarie (dès le VIIIe siècle), avec ta Russie (le Xe siècle), avec la Moravie, la Pologne ou la Hongrie arpadienne. Dans ce vaste réseau, bientôt les pays roumains furent à leur tour incluses. Les contrées nord-danubiennes étaicnl bien pourvues en produits très recherchés sur le marché byzantin: céréales, miel, cire, poisson, sel; par contre, la classe féodale locale voulait acheter les marchandises raffinées produites par les ateliers artisanaux, surtout ceux de Constantinople ou des villes de l'Asie Mineure et de la Grèce.
En ce qui concerne la Valachie, les échanges ont été effectuées d'un côté avec les villes de la rive gauche du Danube, Vidin, Lom, Rabova, Nicopol, Chiehlov, Russe, Dristor qui s'approvisionnaient des zones a voisinantes, en offrant en échange à celles-ci les produits de leurs propres ateliers; il est très probable que dans ces échanges aient été intéressés aussi certains territoires de la rive gauche du Danube. D'autre part, les pays roumains faisait commerce surtout par les centres situés vers les bouches du Danube: Pèréiaslavetz (bien connue dès le Xe siècle), Garvăn (Dinogétia), Noviodunum, Vicina, qui assuraient — par la Mer Noire — la liaison avec les grands ateliers de Constantinople et des autres villes byzantines. Le contrôle des voies maritimes exercé d'abord par la flotte byzantine, ensuite par celle génoise, favorisa le négoce.
La preuve matérielle de ces échanges économiques réside dans les dépôts monétaires et les matériaux archéologiques découverts — toujours plus souvent — ces dernières années, dans certains témoignages documentaires aussi. Selon les informations publiées ces derniers temps (jusqties au mois de mai 1963) on a trouvé des monnaies byzantines datant du Xe—XIII siècle — surtout en bronze —, en Dobroudja (18 endroits), sur la rive gauche du Danube, surtout près des gués endroits), à l'intérieur de la Valachie jusques à la zone montagneuse (14 endroits), de même dans les deux autres provinces historiques roumaines — la Moldavie et la Transilvanie. Les mêmes monnaies — datées de la même époque (la plupart en bronze) —, ont circulé aussi en Bulgarie où l'on en a découvert de nombreux trésors, parfois d'une richesse impressionante. L'existence, du Xe au milieu du XIIIe siècle, d'un système monétaire unique — le système byzantin — et dune zone de circulation qui comprenait les contrées du nord et du sud du Danube, a facilité sans doute l'échange de marchandises entre ces régions. Les dépôts monétaires découverts indiquent un développement continue) des échanges commerciales du XIe au XIIIe siècle. Dela Valachie — et de la Moldavie — partaient vers le sud: céréales, poisson, cire, sel, probablement cuir, viande salée et bois, et l'on en apportait, céramique fine, bijoux (bracelets, anneaux, boucles d'oreilles, engolpions, croisettes), tissus, coton, aromates.
Les commerçants en furent d'abord (Xe — XIIe siècle) les Byzantins (les Grecs), parfois les négociants bulgares, russes, pétchénègues, cumane et, à partir du XIIIe siècle, surtout les Italiens installés à Vicina, plus tard a Chilia, à Cetatea Albă, peut-être aussi à Mangalia, Constanţa et Cernavoda. Ceux qui ont tiré profit de ces échanges de marchandises ont été
383
— à côté des négociante étrangers — les représentants de la classe féodale valaque et moldave; propriétaires d'importants domaines, bénéficiaires des redevences et des impôts prélevés sur les paysans, ces féodaux-cî étaient ceux qui disposaient de l'argent et des produits d'«exportation» qui intéressaient le marché byzantin. La capacité économique des contrée roumaines se reliéfe dans les contracte conclus par le notaire génois, Gabriele di Predono en 1281: entre 27 juin et 7 octobre, dans un volume global de transactions de 17.094 hiperpers, Vicina — probablement l'actuelle Isaccea — se situe sur la première place parmi les ports de la Mer Noire, avec 3,421 hiperpers. Cet important volume de transactions indique justement les possibilités commerciales appréciables des futures pays roumains.
En conclusion: les relations commerciales avec Byzance et les autres pays balkaniques au XIe—XIIIe siècle, ont eu — par l'augmentation de la demande de marchandises d'échange qu elles ont. déterminée — une influence favorable sur le développement de l'économie des contrées nord-danubiennes et sur raffermissement de la société féodale roumaine en plein essor ascendent, à cette époque là.
22. ГУСИТСТВО В РУМЫНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
(Резюме)
Тр. Ионеску-Нишков
Работа состоит из двух частей. В первой части автор показывает, как румынская историография до 1944 г. интерпретировала гуситское революционное движение. Так, гуситская проблема и восстание в Бобыльне (1437 г.) сопоставлялись как сходные явления. Были учтены и те работы, которые касаются лишь событий в Бобыльне. При кратком анализе достижений старой историографии по данному вопросу автор пришел к выводу, что и большинство историографов в общих чертах нарисовали картину солидарности в борьбе против феодальной эксплуатации румынских и венгерских крестьян.
Во второй части работы проанализирован вклад румынской марксистской историографии в вопрос о влиянии гуситского революционного движения на общественно-экономическое положение румынских княжеств. Автор выдвигает на первый план марксистские принципы анализа общественных явлений и критикует тенденцию некоторых современных исследователей поставить почти знак равенства между бобыльнским восстанием и событиями и идейным содержанием гуситского революционного движения.
22. LE HUSSITISME VI PAR L'HISTORIOGRAPHIE ROUMAINE
(Résumé)
Tr. Ionescu-Nişcov
L'ouvrage est divisé en deux sections. Dans fa première section l'auteur examine l'interprétation donnée par l'ancienne historiographie roumaine aux idées du mouvement révolutionnaire hussite. Pour entreprendre cet examen l'auteur part des rapports qui lient le hussitisme et la révolte paysanne de Bobîlna (1437) en tant que phénomènes historiques similaires. Aussi, considêre-t-il non seulement les travaux roumaine consacrés au hussitisme mais, de même, les ouvrages dont l'objet était, limité à ta révolte de Bobîlna. De la succincte analyse des contributions de l'ancienne historiographie sur ces problèmes, l'auteur constate, entre autres, que la solidarité des paysans roumains et hongrois dans leur combat contre l'exploitation féodale a été sommairement enregistrée aussi par la plupart, des historiens.
Dans la seconde section, l'ouvrage expose la contribution de l'historiographie roumaine marxiste à l'étude de l'influence exercée par le mouvement révolutionnaire hussite sur l'état social et économique des provinces roumaines. L'auteur souligne l'importance de l'application des principes marxistes dans l'analyse des phénomènes sociaux et combat la tendence, manifestée par certaines ouvrages récents, de rapprocher jusqu'à l'identification les circonstances et les traits caractéristiques de la révolte de Bobîlna des circonstances et de la structure idéologique du mouvement révolutionnaire hussite.
403