Россия - Болгария: векторы взаимопонимания. XVIII-XXI вв. Российско-болгарские научные дискуссии

Ритта Гришина (отв. редактор)

I. Русские и болгары: представления и стереотипы восприятия друг друга

 

8. О «Записках» и «Донесениях» графа Н.П. Игнатьева  (Тодев И.)  113

 

9. Н.П. Игнатьев и болгарский народ  (Хевролина В.М.)  116

 

10. Воспоминания о Русско-турецкой войне 1877-1878 гг.  (Воробьева Н.Н.)  121

 

11. «Румелийский переворот» и русское общество (1885 г.)  (Григорова Д.)  126

 

12. Восприятие болгар русской интеллигенцией в XIX в.  (Смольянинова М.Г.)  135

 

13. Болгария в воспоминаниях военного писателя Б.Л. Тагеева  (Анисимов М.Ю.)  158

 

8. О «Записках» и «Донесениях» графа Н.П. Игнатьева

И. Тодев

(Институт истории БАН)

 

Полное название двухтомной публикации, о которой идет речь, - «Граф Н.П. Игнатьев. Дипломатические записки (1864-1874) и Донесения (1865-1876)». Она издана в Софии в 2008-2009 гг. на языке оригинала (французском) и в переводе на болгарский, снабжена научно-справочным аппаратом. Время создания основного корпуса документов - 1874-1877 гг., когда Игнатьев занимал пост Чрезвычайного посланника в Турции.

 

Публикация состоит из двух частей. В первую включены его «Записки», охватывающие 1864-1874 гг. (Том первый включает «Записки» за 1864-1871 гг. [1]). Созданы они были в 1874 г., а изданы на французском языке лишь сорок лет спустя, в 1914-1915 гг. в «Известиях Министерства иностранных дел» и в 1916 г. отдельной книжкой. Задумывались «Записки» как обзор первых десяти лет дипломатической службы графа при Высокой Порте, но в действительности представляют собой трактат по окончательному разрешению Восточного вопроса. В западной историографии «Записки» чаще всего характеризуются как промемория (мемуары, записи «для памяти») с указанием года создания - 1874. Как правило, именно таким способом на них ссылаются исследователи. Так их называл и сам автор. По мнению российской исследовательницы жизни и деятельности Н.П. Игнатьева В.М. Хевролиной, «Записки» являют собой нечто принципиально иное, а именно «политический очерк», цель которого заключалась в том, чтобы привлечь внимание российских влиятельных кругов к балканским делам и усилить активность России в этом регионе [2]. Е.Ю. Блуднова видит в «Записках» обыкновенные мемуары par excellence [3].

 

В настоящем издании оставлено название, которое «Запискам» дал их первый публикатор П. Воейков (1914-1915). Они могут восприниматься и как промемория или памятная записка, и как мемуары, но с оговоркой, что в жанровом отношении выходят за рамки и того и другого труда.

 

«Записки 1864-1874» лучше всего отражены в англоязычной историографии. В 1930-е гг. они стали объектом тщательного и доброжелательного анализа известного английского исследователя Б. Самнера [4], в дальнейшем

 

 

114

 

их широко использовал канадский ученый Т. Мейнингер, по оценке которого, «Записки», несмотря на их явно «протекционистский» характер, являются «весьма информативными» [5]. В российской историографии они стали объектом внимания историков лишь несколько лет назад. Однако это внимание, скорее, эпизодическое, поскольку, сожалеет В.М. Хевролина, «Записки» «практически не используются» российскими исследователями внешней политики [6]. В Болгарии не только нет в наличии ни одного их экземпляра, но даже в научный оборот они были введены совсем недавно, хотя личность самого Игнатьева и его дипломатическая деятельность давно находятся в поле зрения историков.

 

Вторая часть настоящего издания - франкоязычные (кроме одного из приложений на русском языке) донесения Российского посольства в Константинополе. Почти все они подписаны лично Игнатьевым и хранятся, за исключением первых пяти, в Центральном государственном архиве Болгарии в фонде патриарха Болгарского Кирилла, предполагавшего сделать донесения главной частью второго тома своего фундаментального труда о графе Игнатьеве и болгарском церковном вопросе [7].

 

Сведение под одной обложкой «Записок. 1864-1874» и официальных донесений за 1865-1876 гг. о болгаро-греческом церковном конфликте имеет под собой, по меньшей мере, два основания. Во-первых, - это желание дополнить два из имеющихся четырех, известных мне [8], критических изданий текстов Игнатьева. Во-вторых, - большое значение, которое болгарский вопрос уже на стадии церковно-национального имел для российского дипломата. Это обстоятельство превращает вторую часть настоящего издания в уместное, а может быть и обязательное приложение-экскурс к части первой.

 

Издание двуязычное, «Записки» публикуются параллельно: на левой стороне разворота текст на французском языке, на правой - в болгарском переводе. Предисловие и научный аппарат - комментарии, глоссарий, именной указатель - на болгарском языке.

 

Публикация подготовлена в рамках Программы Национального комитета чествования 130-летия Освобождения Болгарии от турецкого рабства и посвящена памяти безвременно ушедшей известной и талантливой исследовательницы Болгарского национального Возрождения профессора Зины Марковой.

 

Авторы публикации надеются, что этот труд привлечет к себе внимание не только профессиональной гильдии историков, но и любителей документальной истории, в первую очередь в Болгарии и России. Читателя ждет встреча с подлинной историей, вобравшей в себя события мирового значения и ожившей под опытным пером одного из ее талантливых творцов, в жизни и деятельности которого Болгария занимала особое и важное место.

 

 

115

 

 

            Примечания

 

1. Граф Н.П. Игнатиев. Дипломатически записки (1864—1874) и Донесения (1865-1876). Том първи. София, 2008. 491 стр. с илл. (Превод, увод, коментар - Илия Тодев; редакция, глосар, показалец - Магделина Георгиева).

 

2. Хевролина В.М. Российский дипломат граф Николай Павлович Игнатьев. М., 2004. С. 129-130. Она же. Николай Павлович Игнатьев. М., 2009. С. 155.

 

3. Блуднова Е.Ю. Мемуары Н.П. Игнатьева как исторический источник. Автореферат на соискание ученой степени кандидата ист. наук. М., 2007 (http://www.rad.pfu.edu.ru/ info/theses.phtm?query=detail&dfid=3312).

 

4. Sumner В. Н. Ignatiev at Constantinople // SEER. Vol. XI. N32 (January 1933); N33 (April 1933).

 

5. Meininger T.H. Ignatiev and the Establishment of the Bulgarian Exarchate. 1864-1872. A Study in Personal Diplomacy. Madison, 1970.

 

6. Хевролина В.М. Николай Павлович Игнатьев... С. 155.

 

7. Кирил, патриарх Български. Граф Н.П. Игнатиев и българският църковен въпрос. Изследване и документи. Т. 1. София, 1958.

 

8. Помимо указанного труда патриарха Болгарского Кирилла и публикации Игнатиев Н.П. Записки (1875-1878). София, 1986 (Съст. Ив. Илчев), укажем на: Игнатьев Н.П. «Походные письма 1877 года»: Письма к Е.Л. Игнатьевой с Балканского театра военных действий. М., 1999 (Сост. В.М. Хевролина; ред. А.А. Улунян); Ignatiev N.P. Mission of N.P. Ignatiev to Khiva and Bukhara in 1858. Newtonville, 1984.

 

 

116

 

9. Н.П. Игнатьев и болгарский народ

В.М. Хевролина

(Институт российской истории РАН)

 

 

Н.П. Игнатьев и болгарский народ - тема очень широкая и многоаспектная. Она изучалась историками в политическом плане (например, Игнатьев и его борьба за создание болгарского государства, за образование самостоятельной болгарской церкви, роль Игнатьева в развитии национально-освободительного движения болгарского народа, болгарской культуры и публицистики и др.). Но очень мало сказано о человеческих контактах Игнатьева непосредственно с болгарским населением, крестьянством, о его восприятии Болгарии, когда он оказался в стране в период войны и смог судить о Болгарии и ее народе не по консульским донесениям и рассказам посещавших его болгар, а на основании личных впечатлений. Эта тема представляет интерес и с точки зрения изучения как личности самого Игнатьева, так и отношения к нему народных масс Болгарии.

 

Впервые Игнатьев столкнулся с болгарским вопросом, будучи директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел и занимаясь переселенческими делами. По его заданию российские консулы в Болгарии готовили и отчасти реализовали переселение болгар на пустующие земли Новороссии и Крыма [1].

 

Назначенный в 1864 г. посланником в Константинополь Игнатьев внимательно изучал положение населения христианских провинций Османской империи, особенно Болгарии, и разработал программу реформ устройства их на началах национальной административной автономии, что было отвергнуто Портой. Игнатьев - первый из российских государственных деятелей, кто охарактеризовал греко-болгарскую церковную борьбу как национальную в своей основе и предложил российскому правительству в балканской политике поставить на первый план поддержку национально-освободительного движения народов, не умаляя при этом защиты православия.

 

Как посол Игнатьев уделял большое внимание расширению контактов с болгарской диаспорой в турецкой столице, а также с приезжавшими туда из Болгарии в поисках защиты от злоупотреблений властей лицами.

 

Этим Игнатьев кардинально отличался от российских послов в европейских странах, круг связей которых ограничивался дипломатической бюрократией и высшими слоями общества страны пребывания. Население

 

 

117

 

европейских стран вряд ли знало фамилии послов иностранных держав в своих столицах. А вот Игнатьева в Османской империи знали все. Христианское население считало его своим заступником. Когда в начале Русско-турецкой войны Игнатьев впервые попал в Болгарию и находился в императорской ставке, многие жители окрестных сел, как сообщал он жене, специально приходили, чтобы увидеть его.

 

«Болгары, - писал Игнатьев, - чуть на меня не молятся, и когда я сижу на своем балконе, приходят со всех сторон на меня посмотреть и говорят моим людям: Он был нашим заступником, он войско для нас привел, мы его царем у себя выберем и будем просить у императора Александра» [2].

 

По приезде в Константинополь Игнатьев, стремясь ближе познакомиться с православным населением, завязал обширные связи в кругах болгарской интеллигенции, деловых людей, в церковной среде. Он поддерживал патриотическую болгарскую прессу и добивался для нее пособий от А.М. Горчакова (например, для Т. Бурмова).

 

«Мы должны, - писал он в российский МИД в 1867 г., - обратить особое внимание на настроение болгарского общественного мнения ввиду готовящихся событий и стараний турок озлобить болгар против греков, сербов и нас» [3].

 

Активно помогал Игнатьев и болгарам, обучавшимся в России, требуя от российских консулов на местах, чтобы выпускники русских учебных заведений были хорошо устроены и смогли оказывать пользу родине. Так, например, он действовал в отношении Р. Жинзифова.

 

С началом Русско-турецкой войны Игнатьев был назначен в состав императорской ставки для ведения дипломатических дел. Таких дел было не так много, поэтому граф имел возможность близко познакомиться с жизнью и бытом болгарского крестьянства. Ставка следовала за армией, правда, на почтительном расстоянии, останавливаясь, иногда подолгу, в небольших городках и селениях. Из писем к жене можно судить о впечатлениях Игнатьева не только о боевых действиях, но и о жизни и быте болгарского населения, его помощи русской армии, о первых шагах вводившегося на освобожденной территории гражданского управления и др. Рассказывает Игнатьев и о своих контактах с болгарским крестьянами, об их отношении к русским солдатам.

 

Особенно поразили его те радость и восторг, с которыми население Северной Болгарии встречало русские войска - на всем пути толпы народа, молебны, торжественные встречи. Игнатьев был удивлен высоким уровнем политического сознания населения, по сравнению с тем, что наблюдалось во время прежних войн. Он писал:

 

«Откуда подъем народного духа, самосознания, убеждения в солидарности с нами? Медленная, черная работа продолжалась долго, экзархат послужил к объединению болгар и сознанию их славянства» [4].

 

 

118

 

Не обошел вниманием Игнатьев и помощь болгарского населения русским войскам. Многие болгары служили разведчиками, переводчиками, проводниками. Важную роль, подчеркивал Игнатьев, играла продовольственная помощь. Из-за бездействия подрядчиков русская армия осталась фактически без продовольствия и фуража, и помощь болгарского населения в этом плане была неоценима. 20 августа 1877 г. Игнатьев писал жене, что на Шипке солдаты голодают и могут существовать только благодаря неутомимому усердию болгар, бежавших со своими повозками из Казанлыка, доставлявших продукты, воду и патроны на перевал, а также увозивших раненых [5]. Даже болгарские дети под пулями неприятеля разносили воду и помогали выносить раненых. Особенно отличились жители Габрова, которые вместе с русскими солдатами отбивались от наседавших турок камнями, когда закончились патроны. В письмах Игнатьева немало сведений об участии болгар в прокладке дорог, устройстве лазаретов и о другой помощи армии.

 

Однако от внимания дипломата не укрылись и некоторые негативные явления во многих армейских частях, проистекавшие из бездарности командования. Отсутствие продовольствия и фуража нередко приводило к реквизициям, что вызывало острое недовольство населения. Только принятые гражданским управлением меры помогали выправить положение.

 

Большое беспокойство вызывал у Игнатьева вопрос о взаимоотношениях болгарского и турецкого населения. Болгары, рассчитывая на длительную дислокацию русских частей в отдельных местностях, разоряли турецкие деревни. Когда же войска уходили дальше, прятавшиеся в лесах турки возвращались и жестоко мстили обидчикам. Игнатьев открыто возлагал вину за подобные явления на русское командование: следуя тактике набегов, оно не заботилось о немедленном введении гражданского управления в занимаемых войсками районах.

 

«Беда та, - писал он, - что в войне нынешней преследуется столько же военная цель, как и политическая... Для военной нужно заботиться лишь о том, чтобы найти и разбить турецкую армию, а для политических видов желательно охватить как можно быстрее наибольшее пространство края, населенного болгарами» [6].

 

Он призывал болгар к мирному сожительству с оставшимися в своих селах мусульманами, но успеха в этом не имел.

 

Пребывание Игнатьева в Болгарии во время войны, хотя и было кратковременным (июль - начало сентября и вторая половина ноября 1877 г.), способствовало, тем не менее, выработке собственных взглядов на характер болгарского народа, трудолюбие и бескорыстие которого он неоднократно отмечал. Особенно трогали его помощь болгар русской армии,

 

 

119

 

забота о простых солдатах, любовь к России - единственной державе, вступившей в борьбу за освобождение славян.

 

Благодаря радушию и гостеприимству болгар, Игнатьев не чувствовал себя в Болгарии, как в чужой стране. Он находил в ней много общего с близкой ему Южной Россией - в природном ландшафте, в укладе жизни населения. Болгарское село Бела, где длительное время располагалась ставка, напоминало ему любимое имение Круподерницы в Киевской губернии - постоянное место отдыха семьи.

 

«Мысленно переношусь в наш край, в Круподерницы, - писал он жене. - Бела расположена на ручье и в овраге, но и раскинулась по холмам. Такие же мазанки белые, как наши малороссийские, ныряющие из волн зелени садов и фруктовых деревьев, окружающих каждую хату. Такие же плетни окружают дворы, и столько же хмеля навалено на этих последних. Поросята везде снуют... Только вместо соломенных крыш черепичные... Народ и одеждою, и походкою, и приемами, и ухватками, и речью напоминает хохлов... И болгарское селение кажется мне милым потому только, что походит на обстановку милых сердцу [мест]» [7].

 

Наибольшую популярность среди болгарского населения Игнатьев приобрел в период переговоров о мирном договоре в Сан-Стефано, результатов которых напряженно ожидала вся страна. Многие города и села направляли Игнатьеву прошения о включении их в территорию будущей Болгарии (Адрианополь, Пловдив, Станимака и др.), но не все было в его силах.

 

Несмотря на то, что Берлинский конгресс значительно урезал территорию Болгарии, определенную прелиминарным Сан-Стефанским договором, Игнатьев по-прежнему оставался в глазах болгарского народа его другом, освободителем и защитником. В его адрес не раздавались гневные филиппики, как это было в России. Болгары не теряли надежды на изменение ситуации.

 

По возвращении в Россию Игнатьев поддерживал связи с некоторыми болгарскими деятелями, а также с обучавшимися в России болгарскими студентами. В 1888 г. он был избран председателем Петербургского славянского благотворительного общества, а после восстановления в 1896 г. дипломатических отношений с Болгарией принял активное участие в возведении православного храма на Шипке, возглавив строительный комитет.

 

По приглашению болгарской стороны Игнатьев с супругой в сентябре 1902 г. побывал в Болгарии: участвовал в торжествах в связи с 25-летием боев на знаменитом перевале и в освящении построенного на Шипке храма. Посетил он и Софию. Вот как описал встречу в болгарской столице

 

 

120

 

российский резидент в Болгарии Ю.П. Бахметев: прием Игнатьева в Софии был блестящим;

 

«болгары захотели доказать ему, что они не забыли его великих заслуг в деле подготовления к освобождению. Все улицы и дома были украшены русскими и болгарскими флагами. От вокзала народ стоял шпалерами с флагами и цветами, вечером иллюминация и факельное шествие» [8].

 

Игнатьева посетили десятки депутаций от разных городов, общин, ремесленных мастерских с поздравлениями и подношениями. В его честь болгарский князь и глава правительства дали парадный обед. Триумфальный прием в Болгарии был для Игнатьева огромной моральной поддержкой, ибо в России он давно уже был не у дел, и невостребованность, принимая во внимание кипучую энергию и честолюбие графа, была для него большой трагедией.

 

В истории российской да и всей европейской международной политики Игнатьев был, пожалуй, единственным крупным дипломатом, который с большим сочувствием и уважением относился к угнетенным христианским массам балканских провинций Османской империи, в особенности к болгарскому населению, и максимально стремился защитить его интересы. Поэтому и память о нем в Болгарии жива до сих пор. Я, как многолетняя исследовательница жизни и деятельности Николая Павловича Игнатьева, не могу не выразить в связи с этим свою искреннюю признательность болгарским друзьям.

 

 

            Примечания

 

1. Хевролина В.М. Николай Павлович Игнатьев. М., 2009. С. 122-123.

 

2. Игнатьев Н.П. Походные письма 1877 года. Письма к Е.Л. Игнатьевой с балканского театра военных действий. М., 1999. С. 115.

 

3. Русия и българското национално-освободително движение. 1856-1876. Т. 2. София, 1990. С. 386.

 

4. Игнатьев Н.П. Указ. соч. С. 117.

 

5. Там же. С. 226.

 

6. Там же. С. 140-141.

 

7. Там же. С. 105.

 

8. Архив внешней политики Российской империи. Ф. 146 (Славянский стол). Оп. 495. Д. 3848. Л. 15.

 

 

121

 

10. Воспоминания о Русско-турецкой войне 1877-1878 гг.

Н.Н. Воробьева

(Институт славяноведения РАН)

 

 

Речь пойдет о «Воспоминаниях» графини Е.В. Салиас де Турнемир, посвященных одному из самых значительных событий XIX в. - Русско-турецкой войне 1877-1878 гг.

 

Графиня Елизавета Васильевна Салиас де Турнемир (1815-1892) - известная русская писательница, активная сторонница движения за права женщин, происходила из старинного дворянского рода Сухово-Кобылиных, была родной сестрой знаменитого русского драматурга Александра Васильевича Сухово-Кобылина, автора знаменитой драматической трилогии «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина».

 

Елизавета получила блестящее по тому времени образование, которое завершила в Париже. Там же в 1837 г. вышла замуж за графа Анри Салиаса де Турнемир, потомка древнего и знатного рода. Однако семейное счастье было недолгим. За участие в дуэли муж был выслан из России. Оставшись с тремя детьми на руках, не имея средств к существованию, графиня занялась литературным ремеслом. В 1849 г. под псевдонимом «Евгения Тур» Елизавета Васильевна публикует первую повесть «Ошибка», имевшую большой успех. Затем вышли в свет еще несколько романов и повестей, вызвавших значительный резонанс в литературных и общественных кругах России. Это было связано, прежде всего, с феминистскими убеждениями автора, ее смелыми для своего времени представлениями о воспитании и образовании женщины, ее роли в обществе. Своих героинь, в отличие от мужских персонажей, она наделяла сильным умом и нравственными достоинствами. Не случайно современники называли ее «русской Жорж Санд». Многочисленные дискуссии и статьи, вышедшие из-под пера крупнейших писателей и критиков, в значительной мере способствовали популяризации творчества Е. Тур. «Сальяс, графиня Елизавета Васильевна <...> стоит во главе современных русских писательниц. Произведения ее известны всей читающей публике», - отмечалось в «Словаре русских писательниц» за 1865 год [1].

 

В 1850-х-1860-х гг. Е.В. Салиас сосредоточилась на критике и публицистике. Не оставила она и своих прежних феминистских воззрений, которые

 

 

122

 

популяризировала на страницах таких авторитетных периодических изданий, как «Русский вестник», «Отечественные записки» и ряд других. В 1861-1862 гг. Е.В. Салиас издавала в Москве журнал «Русская речь», освещавший вопросы литературы, истории, искусства, общественной жизни в России и на Западе.

 

В 1870-х-1880-х гг. Елизавета Васильевна занималась, главным образом, переводами и созданием произведений для детей, а также работ религиозно-исторического характера, которые также пользовались большой популярностью [2]. Например, ее повесть «Катакомбы» о раннехристианской жизни выдержала четырнадцать изданий. По стопам матери пошел сын Евгений, приобретший известность как автор исторических романов. Дочь Елизаветы Васильевны Мария вышла замуж за будущего героя Русско-турецкой войны, впоследствии видного административного деятеля генерала Иосифа Владимировича Гурко.

 

В последние годы жизни Е.В. Салиас де Турнемир почти безвыездно жила в своем калужском имении. «Русской Жорж Санд» не стало в 1892 г. Она умерла в Варшаве, в резиденции зятя, который в то время занимал пост генерал-губернатора Привисленского края. В соответствии с волей писательницы ее прах был перенесен в родовую усыпальницу Шепелевых, находящуюся в монастыре Успения Пресвятой Богородицы Калужской Свято-Тихоновой Пустыни. Если сегодня оценивать литературное творчество Е. Тур, то следует признать, что оно, некогда весьма популярное, не выдержало проверки временем, однако воззрения графини Салиас, или, как сказали бы в наши дни, ее гражданская позиция, несомненно, обогатили палитру общественной жизни России середины XIX века.

 

* * *

 

Мемуары Е.В. Салиас де Турнемир датированы маем-июнем 1880 г. Иными словами, они были написаны по горячим следам военных событий, знаковых для народов Балканского полуострова. Известно место написания мемуаров - имение генерала Гурко - село Сахарово Тверского уезда. Особенность данного источника в том, что мемуары имеют конкретного адресата, а это встречается нечасто. Точное и полное название рукописи, данное самим автором, - «Воспоминания о войне 1877 и 1878 годов для внуков моих Ромейко-Гурко». Рукопись представляет собой 136 страниц, исписанных черными чернилами, мелким трудночитаемым почерком, позднее сброшюрованных в отдельную тетрадь. Расшифровка записей потребовала значительных усилий, несмотря на то, что язык документа - русский, с незначительными вкраплениями французского. В настоящее время документ

 

 

123

 

хранится в личном фонде семьи Ромейхо-Гурко в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА). Документ является черновой рукописью. Второй (чистовой) экземпляр был подарен автором внуку Владимиру Гурко в честь его поступления в Московский университет. Судьба чистовика неизвестна. Возможно, он был вывезен владельцем во Францию, куда Владимир Иосифович эмигрировал в 1917 г.

 

В последнее время круг документов по истории Русско-турецкой войны пополнился записками и воспоминаниями ее участников и очевидцев. В частности, благодаря усилиям болгарских и российских историков и архивистов свет увидели дневники и походные письма графа Н.П. Игнатьева, опубликованные В.М. Хевролиной, генералов И.В. Гурко, А.Н. Куропаткина, князя Николая Владимировича Яшвиля, корреспондента Н.Н. Каразина и другие [3]. Думается, что «Воспоминания» графини Салиас де Турнемир, которые сейчас готовятся к публикации, окажутся полезными исследователям как источник, с неожиданного ракурса отражающий характер той далекой эпохи. Война предстает в нем как событие, сфокусированное в жизни одной конкретной семьи. Через призму переживаний, впечатлений и оценок автора записей и других членов семьи воссоздается ретроспектива основных этапов военной кампании, в которых участвовал генерал И.В. Гурко: освобождение г. Велико-Тырново, двукратный переход через Балканы, взятие Шипкинского перевала, блокада Плевны, освобождение Софии.

 

Мемуары дают возможность познакомиться с новой, не известной до сих пор стороной жизни генерала И.В. Гурко, в которой семья занимала исключительно важное место. Отношения Елизаветы Васильевны к своему зятю, любимому Жозефу, как она его называла, предстают со страниц воспоминаний как глубоко уважительные, и, похоже, что это было чувством взаимным. Документ воспроизводит размышления и переживания и самого генерала, и близких ему людей. Так, из записей мы узнаем об искреннем стремлении Гурко как можно скорее оказаться на театре военных действий, о том, как горячо и близко к сердцу принимал он происходившее на Балканах.

 

«По убеждению в святости и высокой задаче войны, предпринятой для освобождения христиан, быть может, также и по свойственному военному человеку любви к своему делу он горел желанием ехать в действующую армию, - писала Елизавета Васильевна. - В то время, когда я радовалась, что его не взяли на Дунай, он негодовал, что носит воинский мундир для того только, чтобы распоряжаться маневрами» [4].

 

В «Воспоминаниях» ярко отражены настроения различных слоев общества Москвы и Петербурга, остро, хотя и по-разному, реагировавшего на победы и неудачи русской армии.

 

«Когда после двух неудачных приступов на Плевну вся Россия и, в особенности, Москва приуныли и оплакивали

 

 

124

 

десятки тысяч жертв павших бесполезно, когда целые города носили траур, Петербург отнесся относительно холодно к этому бедствию, - теперь же, когда жертвами была куплена победа, Петербург возопил, - писала Елизавета Васильевна после третьего штурма Плевны. - Пострадала Гвардия и потому все в один голос негодовали и осуждали. Послушав Петерб[ургские] толки, надо было прийти к заключению, что армия не более как пушечное мясо, а Гвардия существует для того только, чтобы пожинать лавры и идти, не теряя никого, триумфальным маршем к Константинополю. <...> Избалованное Петерб[ургское] общество эгоистически вопило о своих знакомых и знать не хотело о страданиях армии, никому не известных и никому не близких» [5].

 

Впервые, пожалуй, так остро, жестко и разоблачительно охарактеризован «высший свет», причем, что важно, одной из его представительниц, для которой определения «высшее общество» и «сволочь» стали синонимами.

 

«Ничто так не разъяряет людскую светскую чернь и официальную сволочь, как внезапный успех, быстро захваченная слава», - отмечала графиня [6].

 

Негодование и осуждение со стороны петербургской аристократии, о чем писала Елизавета Васильевна, напрямую касалось и генерала Гурко. До войны он был известен как профессиональный военный, хорошо знавший службу, но для светского общества всегда оставался чужим и закрытым. В значительной степени это объяснялось тем, что в русской армии того времени при выдвижении на высокие командные должности приоритет отдавался не профессиональным качествам, а аристократическому происхождению и приближенности ко двору. Гурко не отличался ни знатностью, ни особыми родственными и семейными связями. Не имел он способности к интригам и заискиванию. Заметив нерасположение к себе «верхов», он тотчас замыкался и искал уединения, вследствие чего приобрел имидж человека неуживчивого и надменного. Более того до войны Гурко не имел боевого опыта и по старшинству уступал всем остальным командирам мобилизованных кавалерийских дивизий. Поэтому его назначение на высокий пост начальника Передового отряда Дунайской действующей армии вызвало недоумение в высшем обществе. Однако Главнокомандующий Дунайской армией Великий князь Николай Николаевич, который с 1864 г. состоял генерал-инспектором кавалерии и хорошо знал Гурко по службе, настаивал на его назначении в Действующую армию. «Другого начальника передовой конницы я не вижу», - говорил он [7]. Со слов графини Салиас, вначале победы, одержанные русскими войсками под командованием генерала Гурко, вынуждали его завистников молчать. Но первая же неудача, связанная с отступлением Передового отряда из-за Балкан, вызвала в Петербурге шквал нелепых обвинений и клеветы в адрес генерала.

 

Уместно в связи с этим предположить, что рукой графини при написании «Воспоминаний» в немалой степени водило желание не толью защитить

 

 

125

 

доброе имя своего зятя, но и оградить от яда сплетен и слухов своих внуков, которым она наказывала гордиться отцом.

 

«Всегда, во всяком случае ваш отец выказывал высоту духа и чистоту души. <....> Поистине, таких мало на свете. Прямой, правдивый, благородный, смиренный, чистой души человек! Большое счастье, милые мои дети, быть сыновьями такого отца, большое счастье гордиться им и отдавать ему должное почтение, не как отцу только, но как человеку высокой души, характера, ума и сердца» [8].

 

Вопрос о мотивации написания мемуаров в данном случае представляется принципиальным: записи Елизаветы Васильевны создавались, что называется «для внутреннего пользования» в семье, автор явно не рассчитывала на их публикацию, и это обстоятельство косвенным образом подтверждает осознание ею важности написания «аутентичной» истории Русско-турецкой войны.

 

 

            Примечания

 

1. Книжник Н. Словарь русских писательниц (1759-1859) // Русский архив. 1865. №11-12. С. 1454.

 

2. Тур Е. Катакомбы, повесть из первых времен христианства. М., 1866. Также был широко известен ее перевод книги «Последние дни Помпеи» английского писателя Э.Д. Бульвер-Литтона (Тур Е. Последние дни Помпеи. Переделано для отроческого возраста. М., 1883). Оригинальные сочинения Тур Е.: Жемчужное ожерелье. М., 1870; Хрустальное сердце. М., 1873; Звездочка М., 1873; Через край. М., 1885; Житие преподобного отца нашего Ксенофонта, супруги его Марии и двух сыновей его Иоанна и Аркадия. СПб., 1884; Очерк жизни и деяний Иннокентия, митрополита Московского. М., 1884.

 

3. Игнатьев Н.П. Походные письма 1878 г. (под ред. В.М. Хевролиной). М., 1998; Русский орел на Балканах: Русско-турецкая война 1877-1878 гг. глазами ее участников. Записки и воспоминания (Сост. Н.В. Ильина, Л.Я. Сает). М., 2001; Восточная война. Дневник князя Николая Владимировича Яшвиля с 29 июня 1877 года по 4 февраля 1878 года. (Сост. Н. Осипова, С. Пинтев). София, 2004; Князь Н.В. Яшвиль. Походные письма (1877-1878). (Сост. Н. Осипова, С. Пингев). София, 2007; Н.Н. Каразин. Дунав в пламъци (Дневник на кореспондента). Репортажи (1877-1878). София, 2008.

 

4. РГВИА. Ф. 232. Оп. 1. Д. 299. Л. 7.

 

5. Там же. Л. 40.

 

6. Там же. Л. 35.

 

7. Д.И. Гурко. Воспоминания генерала // Генералами рождаются. Воспоминания русских военачальников XIX - начала XX веков. (Сост. В.И. Сахаров, Л.В. Манькова). М., 2002. С. 180.

 

8. РГВИА. Ф. 232. Оп. 1. Д. 299. Л. 36.

 

 

126

 

11. «Румелийский переворот» и русское общество (1885 г.)

Д. Григорова

(Софийский государственный университет)

 

 

Отношения между Россией и Болгарией в XIX веке имеют два измерения - геополитическое (Проливы) и общечеловеческое (Святая Русь).

 

В центре внимания русской общественной мысли XIX века с точки зрения судьбы болгар находились два основных события - Русско-турецкая война 1877-1878 гг., или вторая «Восточная война», как ее тогда называли, и Соединение Княжества Болгарии и Румелии (1885 г.).

 

Если в России во время войны 1877-1878 гг. позиции власти и общества были одинаковы, то во время «Румелийското переворота», как русские публицисты называли Объединение Болгарии, официальную позицию Александра III поддерживали только консервативные издания «Московские ведомости», «Русский вестник», «Гражданин» и «Новое время». Полулиберальная «Русь» занимала двойственную позицию.

 

Прежние темы - призвание России и славянский вопрос, отошли на задний план. Религиозный и философский дискурс отступил перед политическим анализом, который определялся одной основной темой - «за» и «против» Румелийското переворота. Подтемами стали: какой фактор является ведущим в болгарском обществе для реализации Соединения; какой должна быть роль России во время и после Соединения; кто виноват в ухудшении болгарско-русских отношений.

 

 

            1. Либеральная печать приняла Соединение однозначно положительно. «Русскому правительству могут не нравиться обстоятельства, сопровождающие объединение, - пишут «Русские ведомости», - но Россия ничего не может иметь против, она может ему лишь радоваться» [1].

 

Для «Вестника Европы» «объединение лежало в природе вещей», оно не вызвано ни Европой, ни другой внешней силой. Либералов удивляет не само Соединение, а реакция консервативной печати в России на него со стороны «Московских ведомостей»: «Все наши толки о славянстве забываются бесследно, когда “священное” дело освобождения от турок устраивается помимо нас, без нашего руководства и хозяйничанья».

 

 

127

 

Либералы категорически отбрасывают тезис о неблагодарности болгар, воспринимаемый консерваторами:

 

«Странно, что у нас не привыкли еще отличать личные вопросы от политических; стоит только болгарам отказаться от услуг какого-либо русского чиновника или неуживчивого офицера, чтобы тотчас же не раздавались возгласы о неблагодарности болгар по отношению к России вообще [...] Неразумно вселять славянам убеждение, что их национальная свобода интересует нас не сама по себе, в силу родственных и исторических связей, а только как орудие наших особых политически целей» [2].

 

«Русская мысль» также не согласна с тем, что Соединение - это результат деятельности лишь «радикальной партии, враждебной России», но считает, что оно поддержано единодушно всем болгарским народом, чем и доказывается популярность Александра Батгенберга после того, как он возглавил объединение. Либералы недоумевают:

 

«в чем же выразилась враждебность к России либерального болгарского кабинета, в котором до 6 сентября военным министром был русский, князь Кантакузен? Если имелось в виду обращение Болгарии в русскую губернию, тогда незачем было горячо толковать о великости нашего подвига, о том, что русская кровь бескорыстно проливалась ради освобождения родственного и единоверного народа. Не со стороны либеральной партии в Болгарии к России, а с нашей стороны к этой партии замечалась иной раз близорукая враждебность, которая действительно испортила несколько наши отношения».

 

Основная ошибка русской политики, по мнению «Русской мысли», это - грубое административное отношение к княжеству как к непокорной губернии:

 

«Мы умели только сердиться на болгар, упрекать их в неблагодарности, чуть ли не в измене. Грубые замашки наших администраторов в Болгарии вызывали справедливое недовольство, раздражали болгар, которые находили (и находят) поддержку своим лучшим стремлениям со стороны не русской дипломатии, как это следовало, а со стороны Гладстона [...] Теперь уже поздно посылать в Болгарию русские войска, как это вполне последовательно предлагает “Гражданин”: Болгария уже встала на собственные ноги и русскою провинциею никогда не будет».

 

Другой ошибкой явился вывод русских офицеров из Болгарии, после чего, отмечал журналист, русское влияние будет заменено австрийским и немецким.

 

По мнению либералов, настоящие русские интересы соответствуют «созданию великой Болгарии». Если идею о славянской федерации «Вестник Европы» категорическим образом отбрасывает, то «Русская мысль» ее разделяет:

 

«Торжеством русской политики можно было бы счесть образование на Балканском полуострове славянской федерации под протекторатом России» [3].

 

 

128

 

Либеральное общественное мнение оспаривает и официальную позицию русского правительства, защищающего Берлинский договор. Разочарование решениями Берлинского конгреса было для русского общества очень сильным, болезненным. И либералы, и консерваторы сразу же после Русско-турецкой войны сравнивали Берлинский мирный договор с Парижским мирным договором, считая, что в 1878 г. Россия потеряла больше, чем в 1856 г.

 

Соблюдение Берлинского договора, по мнению «Вестника Европы», является «значительной политической ошибкой», а позиция, защищающая «интересы Европы против европейских кабинетов, сочувствующих болгарам», сомнительна.

 

«Освободив “целокупную Болгарию”, мы допустили потом разделение ее на две части, причем забалканская область, буквально завоеванная русскими войсками, была отдана в Берлине туркам, с нашего согласия...».

 

Согласно анализу «Иностранного обозрения», события на Балканах - это результат недостатков русской внешней политики, приведших к «добровольному отречению от всех плодов войны 1877-1878 гг.».

 

«Мы одни во всей Европе продолжали поклоняться тому дипломатическому фантому, который именуется Европою; мы только в редких случаях решались говорить прямо от своего имени в делах международной дипломатии, все наши ноты носят на себе отпечаток этой анонимности, прикрываемой общеевропейскими соображениями и ссылками на европейские трактаты, без всякого следа специально русского мнения».

 

По мнению либералов, причина таких провалов во внешней политике России кроется в эмоциональном, а не рациональном подходе к принимаемым решениям:

 

«...мы способны действовать порывами и скачками, то жертвуя собою для турецких христиан, то относясь к их судьбе совершенно равнодушно. [...] Мы или отдаем слишком много, как расточители, или остаемся безучастными, как скупцы» [4].

 

 

            2. Полулиберальная газета «Русь» проявляет двойственное отношение к Соединению, в отличие от его категорической поддержки со стороны «Вестника Европы», «Русской мысли» и «Русских ведомостей».

 

«Русь» не принимает обвинения консервативных и официозных газет против болгар и не стремится «...выместить на болгарах и Болгарии всю свою злобу за их самовольный и дерзкий поступок», но в то же время этот орган не симпатизирует ни князю, ни Каравелову, и вообще - ни одной партии, как и болгарской интеллигенции, которую - за редкими исключениями - определяет как «грубый, с примесью большой дикости, сколок с русской же доморощенной радикальной интеллигенции, созданной у нас общественным воспитанием 60-х и 70-х гг.», как «карикатуру» на русскую интеллигенцию [5].

 

 

129

 

Если болгарское общество имеет недостатки, то этим оно обязано русскому обществу, или «русскому злу», против которого и направлено острое перо главного редактора. С позиций партий и князя И.С. Аксаков называет Соединение «филиппопольским переворотом», или «опереточной революцией», а с точки зрения болгарского народа считает его «мирной революцией». Лишь болгарскому народу симпатизирует И.С. Аксаков, но, в отличие от либеральных изданий, он считает, что предварительное согласие России на объединение было необходимо.

 

Аксаков также не принимает официальную позицию поддержки Берлинского договора, полагая, что от этого выигрывает только АвстроВенгрия. Соединение двух Болгарий, по его мнению, является примером «справедливой политики», т. к. будущее Европы заключается не в «политике равновесия или династических прав», а в правах национальностей. «Пора отказаться от мысли регулировать жизнь народов по своей воле, подчиняя ее лишь дипломатическим комбинациям, не заботясь об удовлетворении их органических, законных, вопиющих нужд».

 

Согласно «Руси», официальная позиция Александра III - ни что иное как «отречение от русского недавнего прошлого», Россия принимает на себя роль «обвинителя-прокурора», который требует «наказания виновников переворота». Россия сама без боя отступает от своих позиций на Балканах, и этой своей политикой она служит интересам, прежде всего, западных государств.

 

Аксаков негодует и по поводу вывода русских офицеров в этой драматической ситуации: «Отнять этих офицеров у болгарской армии в такую минуту, когда все же война для Болгарии возможна, это то же самое, что отправляя солдат в сражение - отнять у них ружья. Зато “Европа” нами довольна» 6. Критикуя Европу, Аксаков ставит ее название в кавычки, отграничивая таким образом ее от понятия европейских ценностей.

 

 

            3. Консервативное общественное мнение во второй половине XIX в. определяет, главным образом, бывший либерал М.Н. Катков, для которого Соединение - это «Филиппопольский разбойничий захват». «Московские ведомости» с точки зрения условий Сан-Стефанского мирного договора считают Соединение легитимным, но несвоевременным. Соединение было нежелательным в 1878 г., но в 1885 г. Болгария находится в «хаосе и губительных интригах». Россия же делится на «историческую Россию» - символ «народного духа», которая освободила болгар, и «анти-Россию» - символ интеллигенции, давшей болгарам конституцию.

 

Соединение Болгарии, с другой стороны, означает включение в повестку дня Восточного вопроса, в чем Россия не заинтересована, поэтому ей необходимо «твердо держаться Берлинского трактата». Это, по мнению

 

 

130

 

М.Н. Каткова, и есть основная пружина официальной политики России. Соединение, или «Филиппопольская революция», или «изменническое деяние», считает он, является плодом «мошенничества» Европы, которая нарушает Берлинский договор в ущерб России. Существенный мотив для выступления против Соединения - это и «пожертвование Македонией, страной не менее болгарской, чем Румелия».

 

И не на последнем месте в рассуждениях Каткова и такой аргумент: если Россия поддержит Соединение, тем самым она усилит позицииа Баттенберга. Автор задает риторический вопрос: «В ее ли это интересе, и в интересе ли это Болгарии?».

 

Лучшие люди Болгарии, продолжает он, это прежде всего «те, которые верны долгу своей родины перед Россией, перед ее Царем. Эти люди видели, не могли не видеть в князе изменника России, который вел болгар на проклятое дело».

 

Катков рассматривает интересы Болгарии как идентичные интересам России, его «верую» - то, что хорошо для России, хорошо и для славян:

 

«Болгарская национальность не составляет своего особого мира; она может иметь будущность только как часть более обширного целого, только как планета в системе, где Россия есть центр тяготения и источник света и тепла. Болгарское народное чувство не может не быть вместе с тем и русским».

 

В отличие от И.С. Аксакова, отбрасывающего всех болгарских политиков, Катков симпатизирует Драгану Цанкову - «одному из весьма немногих серьезных политических людей в Болгарии». Отграничиваясь от либеральной печати, Катков защищает во внешней политике России интересы монархии, а не национальностей:

 

«Монархическое начало, в его чистоте и священном значении представлено в мире главным образом Россией». Катков видит национализм в монархическом начале, а не во всеславянской идее: «не идея всеславянства, но национализм [...] при единстве веры, в этом весь интерес русской политики не только на одном Балканском полуострове, но и вообще на Востоке» [7].

 

«Русский вестник» солидарен с позицией Каткова в отношении Соединения как «несвоевременного» акта и в отношении Баттенберга как «злейшего врага славянства». Подобно газете «Русь», «Русский вестник» считает, что против России в Софии и Филиппополе выступают «только горсть проходимцев и численно ничтожная развращенная интеллигенция», в то время как народ верен России [8].

 

 

            5. В отличие от «Московских ведомостей», однако, в «Русском вестнике» и в «Новом времени» более широко критикуют русскую внешнюю политику и ищут промахи, приведшие к провалу России на Балканах. Особо

 

 

131

 

интересен репортаж корреспондента «Нового времени» Евгения Львова, в своей основе совпадающий с позицией либеральной печати.

 

Е. Львов встречался с майором Даниилом Николаевым, Захарием Стояновым и Димитром Ризовым, с капитаном Паницей, с подполковником Чичаговым, его подробнейшее описание событий сентября 1885 г. с разных точек зрения - это попытка объективного анализа в русской печати. Львов не сообразуется с официозной позицией, которой некритично следуют «Московские ведомости».

 

Львов считает, что «Румелийский переворот» является делом не одной партии, но движением, в котором принимают участие и болгарские революционеры, и члены болгарского правительства, и народ, и войска, и русские нигилисты. Журналист особо подчеркивает связь между решающими событиями сентября 1885 г. и настроениями русских граждан в Княжестве Болгарии и в Восточной Румелии, находящихся под влиянием революционных идей, получивших распространение в России в 60-е70-е гг. XIX в. Львов объясняет события в Болгарии слабостью русской дипломатии на Балканах:

 

«Может, правда и не будет особенно приятна для нашей дипломатии и русского самолюбия, но, выплыв раз наружу, она будет нам наглядным уроком для будущего, вместо того чтобы служить подземным фундаментом нашей последующей политике, как бы того хотели многие и многие из наших русских космополитов, предпочитающих фиктивную репутацию русской дипломатии в Европе истинному достоинству и интересам самой России».

 

Главная роль в «Румелийском перевороте», по мнению Львова, принадлежит армии. Вот как он описывает майора Николаева, с которым лично встречался несколько раз:

 

«Некоторые хвалят его ум, храбрость и деятельность; другие считают его человеком грубым, жестоким и вообще способным для своих целей не стесняться никакими средствами. Особенно неблагоприятны отзывы о нем с официальной русской стороны, где его считают скрытым русофобом, интриганом и вообще человеком для русского дела весьма вредным». Для самого же Львова майор Николаев - человек с «вглядчивыми глазами и физиономией весьма симпатичною [...], говорит по-русски чисто и притом красиво, умно [...], один из умнейших болгар, не лишенный не только военных, но и административных способностей».

 

Автор, однако, не склонен доверять демонстрировавшейся Николаевым «горячей преданности и благодарности к России», так как майор не скрывал ненависти к русскому дипломатическому представительству в Румелии [9]. В этом отношении Львов не отличается от русских консерваторов, для которых «любовь» к России - синоним беспрекословного и некритичного принятия ее позиции.

 

 

132

 

Не проходит Львов и мимо основных ошибок русской дипломатии в обеих Болгариях:

 

«... и здесь, и в Софии наши дипломатические и другие агенты сменялись десятками, а при их назначениях в Министерстве вовсе не заботились о том, знают ли вновь назначаемые агенты, что такое Болгария, да и зачем это было нужно, когда само наше Министерство иностранных дел, по-видимому, тогда по крайней мере, еще не уяснило себе, чего именно нужно России от Болгарии. Вследствие этого каждый новый консул вносил новую, свою собственную персональную [линию]. Не имея категорических инструкций и основательно не зная планов России, софийские агенты никогда не действовали вместе с филиппопольскими, сплошь и рядом можно было думать, что это не два дипломатические фактора одной и той же державы, а представительства двух держав...» [10].

 

Основной вывод Львова - виновны в румелийском перевороте, прежде всего, русские дипломатические представители в Болгарии и Румелии.

 

В отличие от либералов консервативная печать поддерживает и миссию генерала Каульбарса. По мнению Каткова, «...в Болгарии мог бы принести пользу не то что дипломатический агент при незаконном правительстве, а комиссар с диктаторскою властью, посланный года на два». «Московские ведомости» видят в Каульбарсе не дипломата, а «возвестителя воли Русского Царя», который не вступает в переговоры, а «требует повиновения», и на данный момент лишь таким языком Россия может говорить с Болгарией. Посредством Каульбарса Россия «освобождает» Болгарию от «Батгенбергии», спасает «несчастный болгарский народ, порабощенный шайкой баттенбергских санкюлотов».

 

Для Каткова Стефан Стамболов более опасный враг России, чем Баттенберг. «Баттенбергия» оставляет после себя «людей, известных России как злейшие ненавистники ее, регентство и правительство, и во главе всего поставил Стамбулова. Каков бы то ни был лично сам принц Батгенберг, но все же он во всех отношениях благоприятнее, чем Стамболов». Катков убежден, что болгарский народ не любит Стамболова - «ибо кто же, оставаясь болгарином, славянином и честным человеком, может считать за правительство беспардонную сволочь, властвущую в Софии,» - и что народ принимает идею о русской оккупации Болгарии [11].

 

Сербско-болгарская война 1885 г. - единственный пункт, в отношении которого единодушны все представители русского общественного мнения. И либералы, и консерваторы одинаково воспринимают эту войну как «братоубийственную», «преступную», как «роковую ошибку русской дипломатии». Все русские общественники, без исключения, против войны и все они - на стороне болгар!

 

 

133

 

Соединение Княжества Болгарии и Восточной Румелии 6 сентября 1885 г. - это последнее событие в XIX в., пробудившее интерес русского общества к болгарам, и первое событие, когда болгары сами, без чужой помощи, отстаивают свои национальные интересы.

 

Александр III не прислушивается к либеральным голосам, защищающим Соединение и считающим его успехом и для России - для ее будущей политики на Балканах; он скорее ориентируется на консервативные филиппики, направленные против самостоятельного решения всего болгарского общества и власти, которые объединились во имя национальной идеи.

 

Русские консерваторы, исходя из традиционных для них веры в провидение, симпатии к самодержавию и отрицания «общественного договора» (для них «договора» нет, но есть вера, они отвергают индивидуализм и предпочитают соборность), смотрят на Болгарию с точки зрения религиозной, прежде всего, как на православное, славянское и прорусское государство.

 

Российские либералы (именно «российские», а не «русские», поскольку они выступают против лозунга «Россия для русских»), исходя из традиционных для европейского либерализма ценностей, смотрят на болгар, в первую очередь, как на европейскую нацию, т.е. в политическом отношении Болгария для них важна как государство, отстаивающее свою независимость, в том числе и от России.

 

Взгляды русского общества на Болгарию намного богаче официальной позиции, подтверждая ту мысль, что общество и власть в России - это не одно и то же.

 

 

            Примечания

 

1. Русские ведомости. № 158. 12 июня 1886. С. 1.

 

2. Иностранное обозрение // Вестник Европы. 1885. № 10. С. 840-851.

 

3. Русская мысль. 1885. № 10. С. 48, 51-53.

 

4. Иностранное обозрение // Вестник Европы. 1886. № 4. С. 865-868.

 

5. Русь. № 13. 28 сентября 1885. С. 2-4. Там же. № 16. 19 октября 1885. С. 4.

 

6. Русь. № 19. 9 ноября 1885. С. 12. Там же. № 12. 21 сентября 1885. С. 9, 14. Там же. № 14. 5 октября 1885. С. 2-4.

 

7. Московские ведомости. № 231.21 августа. 1886// Катков М.Н. Собр. статей Московских ведомостей (Далее: МВ) за 1886 г. М., 1898. С. 424-425; МВ. № 250. 9-го сентября 1885. Там же. С. 436-437. МВ. № 309. 7-го ноября 1886. Там же. С. 595; МВ. № 251. 10-го сентября. 1885. Там же. С. 437-438; МВ. № 262. 21-го сентября 1885. Там же. С. 459-460; МВ. №235. 25 августа 1886. Там же. С. 430; МВ. № 126. 7-го

 

 

134

 

мая 1886. Там же. С. 226; MB. № 289. 18 октября 1886. Там же. С. 532; МВ. № 344. 12-го декабря 1885. Там же. С. 624, 626.

 

8. Современная летопись// Русский вестник. 1885. № 9. С. 427; Там же. 1885. № 10. С. 899; Там же. 1885. № 11. С. 500,492.

 

9. Львов Е. Румелийский переворот// Русский вестник. 1886. №2. С. 721, 725, 744, 746.

 

10. Там же. № 3-4. С. 411—413, 442.

 

11. Московские ведомости. №246. 5-го сентября 1886 // Катков М.Н. Собр. статей Московских Ведомостей за 1886 г. М., 1898. С. 450; МВ. № 251. 10 сентября 1886. Там же. С. 454; МВ. № 259. 18-го сентября 1886. Там же. С. 470-471; МВ. № 264. 23-го сентября 1886. Там же. С. 479; МВ. № 264. 24-го сентября 1886. Там же. С. 481, 483.

 

 

135

 

12. Восприятие болгар русской интеллигенцией в XIX в.

М.Г. Смольянинова

(Институт славяноведения РАН)

 

 

Отношение россиян к Болгарии и болгарскому народу в эпоху Возрождения претерпевает несколько этапов. Первый период (конец XVIII - начало XIX в.) - этап забвения. В это время в России сведения о болгарском народе были весьма скудными. Даже такой крупный историк, как Н.М. Карамзин не упоминал о нем в своей «Истории государства Российского т. 1-12, 1816-1829). Почти полное отсутствие информации о болгарах в русском обществе объяснялось тем, что на карте мира не было такого государства - Болгария, ибо она стала давно (почти 400 лет тому назад) частью Османской империи. Некоторый интерес у россиян к славянским народам, обитающим в европейской части Турции, пробуждался во время русско-турецких войн конца XVIII - начала XIX вв. (1768-1774, 1787-1791, 1806-1812). Культурные же связи между русскими и болгарами в этот период почти заглохли.

 

Второй этап (конец 20-х - 30-е годы XIX в.) - настоящий прорыв в познаниях россиян о Болгарии и болгарском народе. Этот прорыв произвели труды одного из первых болгаристов в России Ю.И. Венелина, «который напомнил свету о забытом, но некогда славном, могущественном племени болгар, и пламенно желал видеть его возрождение» [1]. Юрий Иванович Венелин (Георгий Хуца) родился 22 апреля 1802 г. в Венгрии, в селе Великая Тибава, в семье священника. Согласно терминологии XIX в. жителей Великой Тибавы называли карпатороссами. Среднее образование будущий ученый получил в Ужгородской гимназии, затем окончил духовную семинарию. В 1822 г. юноша учился на философском факультете Львовского университета, а весной 1823 г. вместе со своим двоюродным братом - Иваном Молнаром он эмигрировал в Россию. Два года (1823-1825) он прожил в Кишинёве, где работал учителем в семинарии. Себя Венелин называл «русским по рождению, карпатороссом», который «всегда стремился в Россию и пламенно желал поселиться посреди свободного народа, к которому принадлежал сам и которого историею преимущественно занимался» [2]. Юрий Иванович интересовался не только историей русского народа, но и других славян (словенцев, сербов, чехов, поляков

 

 

136

 

и т. д.). Но особенно много внимания он уделил истории болгарского народа. Интерес к болгарской истории и культуре зародился у него в период пребывания в Кишиневе. В ту пору в городе жило много болгарских колонистов (около 2500 человек), которые в XVIII - начале XIX вв. переселились сюда из Османской империи. Всего же в Бессарабию сбежали от турок около 30 тыс. болгар. В Кишиневе существовал квартал, который так и назывался - «Болгария». Юрий Венелин часто посещал этот квартал, беседовал с болгарами, изучал болгарский язык, интересовался нравами, обычаями полузабытого, в те годы малоизвестного россиянам народа. Интересно, что в 1823 г. в Кишинёве жил и А.С. Пушкин, также посещавший квартал «Болгария». Наблюдения за жизнью кишиневских болгар побудили поэта написать повесть «Кирджали» (опубликованную им в 1834 г. в декабрьском номере «Библиотеки дата чтения») и ряд стихотворений, в которых звучат болгарские мотивы. Что же касается Ю.И. Венелина, то можно с уверенностью утверждать, что интерес к судьбе болгарского народа, возникший в Кишиневе, определил жизненный и творческий путь ученого.

 

В 1825 г. Венелин приехал в Москву, где поступил на медицинский факультет Московского университета. Одновременно с медициной юноша изучал историю и филологию. Медицина не стала его профессией. Увлеченность историей болгар привела к тому, что в год окончания университета (1829) в Москве вышла его книга «Древние и нынешние болгаре в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам», которую ему помог издать профессор Московского университета М.П. Погодин. В представлении Венелина средневековая Болгария - классическая для славянского мира страна, с классической культурой, которая оказала благотворное влияние на многие народы. Ученый стремится своим трудом возвратить болгарскому народу его историческое достоинство и с этой целью рисует в книге живую картину его исторического бытия. Он обличает и европейцев, и россиян за безразличное отношение к участи некогда великого, а ныне порабощенного турками народа:

 

«Пусть иностранцы по неведению ли или по нерадению, мало о них заботятся, но тем непростительнее нам забыть болгар,... коих колыбель сопряжена неразрывными узами с колыбелью русского народа» [3].

 

Своими работами, написанными образно, страстно, Венелин напомнил о славном прошлом болгар как россиянам, так и самим болгарам, дабы пробудить их национальное самосознание, любовь к Отечеству. Писатели болгарского Возрождения прекрасно знали произведения Юрия Венелина и активно использовали его идеи в своей просветительской деятельности, национально-освободительной борьбе, в своем творчестве. Для них сочинения Венелина по существу стали программой действий по возрождению болгарской нации и ее культуры. Едва ли в мировой истории можно отыскать другое такое феноменальное явление, когда бы молодой ученый одного народа

 

 

137

 

оказал столь мощное воздействие на духовную жизнь другого народа. Первая книга 27-летнего Венелина принесла ему успех. Она была замечена учеными и журналистами. В русской периодике (в «Московском вестнике», «Литературной газете», «Вестнике Европы», «Московском телеграфе») появились рецензии на данный труд. Авторы рецензий (М.П. Погодин, Н.А. Полевой, К.Ф. Калайдович и др.) спорили друг с другом о достоинствах и недостатках книги. Разгорелась полемика. Русская общественность проявляла все больший интерес к болгарской проблематике. М.П. Погодин и С.Т. Аксаков (в дом которого Венелин был вхож, более того, он преподавал историю его сыновьям Ивану и Константину) сумели убедить президента Российской академии А.С. Шишкова в необходимости помочь талантливому исследователю.

 

И уже через год после выхода первой книги (в 1830 г.) Российская академия отправила молодого, перспективного ученого за свой счет в научное путешествие на Балканы (в Болгарию, Румелию, Валахию, Молдавию). Главной целью путешествия Венелин считал Болгарию:

 

«Послезавтра еду я в страну классическую для Руси, Литвы и Венгрии - в Булгарию, отечество Бояна, славного Оссиана, отечество священного для нас языка и т. д. Еду за счет Российской академии. Цель великая, позволили бы только местные обстоятельства» [4],

 

- писал он из Москвы находившемуся в Италии С.П. Ширяеву. Путешествие ученого продолжалось полтора года (с весны 1830 г. до осени 1831 г.). Оно было нелегким: в пути Венелин неоднократно болел, в том числе тифом, порой он встречался с настороженностью болгар, которые не всегда понимали цель его путешествия. А цель была таковой - разыскание старинных болгарских рукописей и книг, изучение болгарского языка и фольклора. Результатом поездки ученого стало опубликование им ряда болгарских памятников, написание работ по болгарскому языку, литературе, фольклору. Некоторые труды вышли при его жизни, другие же - после его безвременной кончины.

 

Юрий Венелин высоко ценил древнеболгарскую литературу.

 

«Можно с достоверностью полагать, - писал он, - что ни одно из славянских племен не имело столько рукописей на своем наречии, как болгаре... Кто из европейских народов может похвалиться такою письменною древностью на своем языке?» [5]

 

Новую болгарскую литературу Юрий Венелин явно недооценивал. В исследовании «Древние и нынешние болгаре...», в разделе «Литература» ученый писал: «О болгарской литературе нечего и говорить, ибо она еще не возродилась» [6]. Удивляться такой недооценке не приходится. Ведь написанное в 1804 г. яркое произведение Софрония Врачанското «Житие и страдания грешного Софрония» не известно Венелину, так как впервые оно было опубликовано лишь в 1861 г. Г. Раковским в газете «Дунавски лебед». Не издана еще и не знакома ученому и «История славяноболгарская»

 

 

138

 

Паисия Хилендарского. Единственное произведение, которое характеризует Венелин в своей первой книге, - «Рыбный букварь» П. Верона (1824):

 

«Я не видел ни одной русской азбуки, - писал Венелин, - которую бы можно сравнить с достоинством сей книжки, весьма поучительной; изложение статей ее ясно, слог приятный, показывающий, что болгарский язык гибок для всяких оборотов» [7].

 

Ученый чутко уловил значимость этой книги, поняв, что она является важной вехой в болгарском историко-литературном процессе.

 

Взгляды Венелина на народное творчество нашли отражение в работе «О характере народных песен у славян задунайских» (Москва, 1835). В ней ученый стремился показать национально-психологические особенности болгар и сербов на основе их исторической судьбы и народных песен. Эти песни восхищали его прелестью безыскусной поэзии, а героя болгарского и сербского эпоса Марко Кралевича он считал таким же носителем духа нации, каким был Ахилл у древних греков или Фауст у немцев.

 

В.Г. Белинский, написавший похвальную рецензию на данную работу Ю. Венелина, соглашался с этими взглядами ученого:

 

«Первобытная поэзия народов заслуживает особенное внимание, потому что она юна и свежа, как жизнь юноши, непритворна и простодушна, как лепет младенца, могущественна и сильна, как первое, девственное сознание жизни, чиста и стыдлива, как улыбка красоты. Это творчество истинное, бессознательное, цельное, хотя в то же время, и одностороннее, одноцветное. Оно вполне истинно и живо проявляет дух, характер и всю жизнь народа, которые высказываются в нем непринужденно и безыскусственно. От этого произведения младенствующих народов вечно юны и неумирающи... Песни задунайских славян, сколько мы можем судить по образцам, предложенным автором рассматриваемой нами статьи, представляют самые лучшие данные для подтверждения этого мнения о первобытной поэзии... Песни задунайских славян выражают всю жизнь народа, которым они созданы, так же как “Илиада” выражает всю жизнь греков в ее героический период» [8].

 

Русский критик подчеркивал, что о песнях задунайских славян Венелин пишет «умно, основательно, верно и увлекательно. Мысли его об этом предмете прекрасны, глубоки и подкреплены фактами» [9]. Венелин легко, непринужденно переходил от научных аргументов к захватывающему рассказу об исторических событиях, что привлекало и русских, и, особенно, болгарских читателей. Как мастер-беллетрист он описывал роскошные свадьбы, кровопролитные бои, сцены похищения невест:

 

«В девохищение вооружаются как в поход: подкарауливают ее около гумна, или у фонтана, когда пойдет по воду, цап! и поминай как звали. Иногда похитители, подобно разбойникам, нападают на дом, связывают руки отцу и братьям,

 

 

139

 

пока девицу успеют увести. Если какая-нибудь Милица или Любица не хочет следовать за честною ватагою, то ведут за черну косу, а сзади погоняют палкою. Весьма часто девохищение оканчивается кровопролитием» [10].

 

Венелин перевел несколько песен задунайских славян на русский язык. Белинский восхищался мастерством его перевода:

 

«Перевод сделан самим автором статьи, и сделан прекрасно. Он близок, верен, поэтичен, если можно так сказать, и русский язык нигде не изнасилован, нигде не страждет на счет этой близости. Мы были бы очень благодарны автору, если бы он дарил нас чаще и больше подобными переводами песен славянских народов, которые ему так хорошо знакомы» [11].

 

Свежесть, поэтичность стиля Юрия Венелина не раз отмечалась русским критиком.

 

Сочинения Ю.И. Венелина способствовали пробуждению в среде русской интеллигенции интереса к болгарской истории, языку, культуре. В 1835 г. в России создаются научные центры и славистические кафедры. Ими руководили О.М. Бодянский (1808-1877), И.И. Срезневский (1812-1880), П.И. Прейс (1818-1846), В.И. Григорович (1815-1876). Для этого этапа истории русской славистики характерны путешествия по славянским землям, связанные с собиранием и описанием рукописей, изучением диалектов, фольклора и быта, комплексное исследование филологических, этнографических и исторических проблем.

 

В 1837 г. Венелин опубликовал в «Московском наблюдателе» статью «О зародыше новой болгарской литературы», а в 1838 г. эта статья вышла отдельной брошюрой в Москве. Она дважды была переведена на болгарский язык в эпоху Возрождения (в 1842 г. - М. Кифаловым и в 1860 г. - Н. Даскаловым). В данной работе Венелин выражал глубокое сожаление по поводу того, что столь рано, в глубоком средневековье, зародившаяся болгарская литература, от которой должно было ожидать блестящей будущности, ныне находится в плачевном состоянии. Причиной этому является, по мнению ученого, политическая судьба народа: двухсотлетнее византийское иго, многовековое турецкое владычество, уничтожение болгарской патриархии, введение богослужения на греческом языке, истребление болгарских рукописей. Венелин знакомит русского читателя с духовной жизнью болгарского народа; делится своими впечатлениями, полученными во время путешествия по Болгарии; рисует невежество болгарского народа, главную причину которого он видит в духовной зависимости болгар от греческих фанариотов; информирует о болгарских книгах, вышедших в 20-30-е годы XIX в. (о произведениях Неофита Рильского, Константина Огняновича, Анастаса Кипиловского, Христаки Павловича, Эмануила Васкидовича, Райно Поповича, Георги Пешакова и др.). Особо выделяет ученый «Грамматику» Неофита Рильского (1835 г.), в частности лучшую ее часть - филологическое предуведомление,

 

 

140

 

в котором автор высказывает взгляды, сходные со взглядами Венелина, касательно диалектов болгарского языка.

 

В русской печати некоторые научные положения и гипотезы Венелина подвергались критике (и, порой, справедливой). А для болгарских читателей точка зрения Венелина потому имела перевес над всякою другою, что в ту пору им важнее был эмоциональный заряд его сочинений, нежели точность научной аргументации. Эмоциональное воздействие сочинений Венелина на болгар было чрезвычайно сильным, благодаря литературным достоинствам его произведений. Болгарский просветитель Анастас Кипиловский в письме, адресованном издателю Ширяеву, делился впечатлениями о книге Венелина:

 

«Несколько дней тому назад мне посчастливилось получить в руки сочиненную господином Ю. Венелиным книгу под заглавием “Древние и нынешние болгаре”, которую я уже шесть раз жадно перечитываю. Я болгарин родом. Мои чувства в отношении моего народа совсем подобны тем чувствам, которыми переполнена и душа почтенного сочинителя этой книги» [12].

 

Кипиловский называл Венелина «бессмертным возобновителем болгарского существования» и считал, что каждый болгарин должен отослать ему благодарственное послание.

 

Сочетание в творчестве Венелина научного мышления и поэтического стиля высоко ценил болгарский писатель Любен Каравелов:

 

«Юрий Венелин - натура сильная, впечатлительная, талантливая. Мощный ум, глубина соображений, возвышающаяся до сильных поэтических восторгов, редкая способность сосредоточивать все силы духа на один предмет и отвлекаться от всего окружающего составляли внутреннюю его физиономию... Первый том его исследования о славянах “Древние и нынешние болгаре...”, вышедший в 1829 году, имеет особенную важность не столько для науки, сколько собственно для Болгарии. В этой книге Венелин открыл, как говорили тогда, существование неизвестного болгарского племени, одного из славянских племен, забытого миром, но имевшего свою историю, богатую событиями, словесность, живой язык... И эта книга, а потом путешествие самого Венелина по Болгарии много содействовали нравственному возрождению болгарского народа» [13].

 

Сочинения Юрия Венелина способствовали пробуждению у болгарских писателей интереса к национальной истории. Отзвуки идей, суждений Венелина можно обнаружить не только в трудах болгарских историков XIX в. (С. Палаузова, М. Дринова), но и в произведениях драматургов, поэтов, прозаиков. «Отец болгарского театра» - Добри Войников в 1861 г. издал «Краткую историю Болгарии», в которой широко использовал научные положения Юрия Венелина. Герои диалогов, сочиненных Войниковым

 

 

141

 

для исполнения в школьном театре, ссылаются на труды ученого:

 

«Да, приятель, я могу тебе представить такие доказательства, которые исходят не из болгарской головы, а От карпато-русского ученого, славного писателя Юрия Венелина, который первый доказал, что язык наших прадедов - мать других славянских наречий» [14,] - говорит Драган - участник «Разговора между двумя учениками и советником о болгарской народности».

 

Стремясь показать величие «болгарской народности», Драган (вновь опираясь на сочинения Венелина) рассказывает своему оппоненту - Ивану о том, что именно болгары первыми из славянских племен приняли христианство. Большинство драм Войникова посвящено истории Болгарии: «Стоян-воевода» (1866), «Княгиня Райна» (1866), «Крещение преславското двора» (1868), «Велислава» (1870), «Восшествие на престол Крума страшного» (1871), «Десислава» (1874), «Фросина» (1875). Сюжеты этих пьес возвращали зрителей к важнейшим событиям истории страны, чаще всего - к периодам национально-освободительной борьбы против чужеземных захватчиков.

 

Исторические сочинения Венелина оказали сильное воздействие и на творчество болгарских поэтов. Крупнейший поэт эпохи Возрождения Петко Славейков высоко ценил его труды и стремился познакомить с идеями ученого своих читателей. В 1852 г. в книге «Пестрый букет» он опубликовал сокращенный перевод главы «Владимир II (в крещении Симеон)» из книги Венелина «Древние и нынешние болгаре... » (М., 1841. Т. 2). В этой главе Славейкова привлекали суждения Венелина о древнеболгарской письменности, о взаимоотношениях русских и болгар в X в. Как и Д. Войникова, Славейкова заинтересовала версия Венелина о совместных действиях русских и болгар против византийцев.

 

Образ Юрия Венелина, боготворимого болгарскими писателями, прочно вошел в поэзию эпохи Возрождения. Болгарское Просвещение стимулировало развитие оды. Такие произведения, как «Ода Софронию Врачанскому» Дмитрия Попското (1813), «Ода Юрию Ив. Венелину» (1837), «Ода П. Берону» (1839), «Рыдание на смерть Ю.И. Венелина» (1839) Георгия Пешакова по форме близки стихотворениям русских поэтов XVII в. - Дмитрия Ростовского, Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича, хорошо известных болгарскому читателю той поры. Однако знакомая форма наполнялась новым содержанием: болгарские оды, как правило, посвящались не государям, как это происходило в независимых странах в эпоху Просвещения, а писателям, ученым, способствовавшим возрождению нации.

 

Георгий Пешаков написал «Оду Юрию Ив. Венелину» еще при жизни ученого - в 1837 г. Это несовершенная, типично даскальская поэзия.

 

 

142

 

Несовершенство формы компенсировалось искренностью в выражении чувств восхищения и благодарности к заслугам ученого:

 

Имя твое останется

бессмертным, прославленным,

и все чада болгарские

не забудут его вовеки.

 

Георгий Пешаков послал свое творение самому герою оды - Юрию Венелину, о чем сообщал Априлов:

 

«При первом известии, что я открыл местопребывание нашего историографа, все кинулись с восторгом спрашивать об нем. Живущий в Бухаресте Г. Пешаков доставил мне оду для отсылки Юрию Ивановичу» [15].

 

Венелин получил оду вместе с письмом В. Априлова, о чем мы узнаем из книги «О зародыше новой болгарской литературы». Для Венелина особенно важно было то, что ода написана на болгарском языке: «Так как господин Пешаков стал писать не на чужих языках, а на своем родном, то и он имеет право занять местечко в Истории своей отечественной грамотности. Да не подумает кто-либо, что здесь, как говорится, рука руку моет. Так как чувство благодарности, одушевлявшее г. Пешакова при составлении этой оды, служит похвалою ему, а не мне, то и с этой точки зрения я был бы неправ, если бы умолчал о нем. В этой оде нет чувства ни лести, ни хвалолюбия. Посему всю заслугу я обращаю на него, согласно с мнением древних мудрецов, что честь не чествуемому, а чествующему. (Non honorato, sed honoranti honor est)» [16]. В печати ода появилась лишь после смерти ученого. Она была включена Иваном Молнаром в предисловие к книге Венелина «Древние и нынешние болгаре...» (М., 1841), В. Априловым в «Деннице новоболгарского образования» (Одесса, 1841. Т. 2), опубликована Павлом Калянджи в книге «Друг детей» (Одесса, 1863).

 

В 1839 г. Георгий Пешаков посвятил Венелину второе стихотворение - «Рыдание на смерть Ю.И. Венелина», в котором выразил беспредельную боль, глубокое потрясение в связи с безвременной кончиной ученого:

 

Плачьте, рыдайте,

Все чада болгарские!

Потеряли мы навсегда

Юрия Венелина

нашего премудрого брата!

 

Горе так велико, что поэт гневно обвиняет силы небесные, отнявшие едва взошедшую на мрачном болгарском небосклоне звезду - Юрия Венелина.

 

 

143

 

Но поэт не только скорбит, он лелеет надежду, что его соотечественники последуют по пути, начертанному ученым по пути Просвещения. Это стихотворение получило широкую известность среди болгарских читателей. Оно неоднократно публиковалось в различных журналах и книгах. Кроме того, читатели переписывали его, распространяли в рукописях. Правда, при перепечатке и переписывании порой допускались некоторые отклонения от оригинала, но, как правило, незначительные. Перу Петко Славейкова принадлежат наиболее яркие поэтические строки, написанные после смерти ученого:

 

Умер тогда,

Когда оживил нас.

 

На могиле Ю. Венелина, находившейся в Даниловом монастыре в Москве, благодарные болгары воздвигли в 1841 г. прекрасный памятник — белую колонну из итальянского мрамора, завершающуюся урной и крестом. Земная жизнь Юрия Венелина оборвалась в 1839 г. (он умер в 36 лет), но научная жизнь его интенсивно набирала обороты в течение всей эпохи Возрождения.

 

Работы Венелина определили решительный поворот духовной ориентации болгарской нации. В первой трети XIX в. болгарская интеллигенция активно осваивала опыт греческих просветителей. Греческая письменность и культура в условиях османского гнета была для болгар в известной степени поддержкой в сохранении своей веры и источником, из которого черпались определенные знания, но со временем греческие пастыри, насаждая свой язык в болгарских церквях и школах, стали стремиться к эллинизации прихожан. Даже некоторые болгары (особенно зажиточные) уже воспринимали родной язык как язык невежественного простонародья и отрекались от него. Наряду с отуречиванием, эллинизация стала со временем небезопасной для сохранения болгарского этноса. Позднее происходит поворот в духовной ориентации болгар - в сторону России. Труды Ю.И. Венелина способствовали возвращению болгар к славянский традиции. Во второй трети XIX века все больше болгар едет учиться в Россию.

 

 

40-е - 60-е годы XIX в. знаменуют собой третий - просветительский этап в познании россиянами истории многострадального братского народа. Просветительский - как для русского общества, все больше узнающего о Болгарии, так и для болгарской молодежи, стремящейся получить образование в России. В эти годы 700 болгар закончили русские учебные заведения. Они учились в Одессе, Херсоне, Николаеве, Москве и других городах. Велика тяга к знаниям у болгарских юношей и девушек, но нет в

 

 

144

 

Османской империи ни одного болгарского университета или института, в котором они могли бы получить высшее образование. Поэтому они учатся за рубежом. В России болгары получали образование, как правило, за счет общественных или государственных стипендий, а порой их учебу оплачивали частные лица (купцы, дворяне, представители иных сословий). Царица жертвовала ежегодно 300 рублей серебром на обучение болгар в русских учебных заведениях.

 

Юрий Венелин выдвинул чрезвычайно плодотворную идею о создании эмигрантских центров болгарской литературы, поскольку в пределах Османской империи власти часто запрещали вести культурно-просветительскую работу, издавать литературные произведения (если они не отличались проправительственной ориентацией). И действительно, возник ряд болгарских культурных центров вне Турции. В России самыми крупными центрами болгарской эмиграции стали Одесса и Москва. В этих городах болгарские эмигранты активно подготавливали освобождение родины, содействовали просвещению нации, ее культурному развитию. Часто литература эмигрантов была более выразительной, чем зажатое в тиски цензуры, во многом закрытое для передовых веяний литературное творчество внутри страны. Именно она-то нередко являлась авангардом болгарского литературного процесса, определяя его направленность.

 

В 40-е - 60-е годы XIX в. роль такого авангарда сыграла болгарская одесская эмиграция. Проживавший в Одессе болгарский торговец В. Априлов (1789-1847) был ярым грекоманом, но уже первая книга Ю.И. Венелина потрясла его, как бы воскресила для него родину, вернула ему болгарское самосознание. Под влиянием Венелина он стал болгарским патриотом-будителем, идеологом просветительского движения. В 1835 г. он на свои средства основал Габровское училищепервую светскую общедоступную школу, куда принимали учиться детей всех сословий, где обучение было бесплатным. Вместе со своим единомышленником Н. Палаузовым он помогал и другим светским школам, открывшимся в разных городах Болгарии. В 40-е гг. XIX в. Априлов стал одним из лидеров в литературной жизни болгарской одесской эмиграции. В 1841 г. им была издана в Одессе книга «Денница ново-болгарского образования» (на русском языке), а в 1842 г. - «Дополнение к книге». В этих трудах историко-филологического характера Априлов осуждал эллинофильские увлечения некоторых болгарских просветителей, став приверженцем русского культурного влияния.

 

            Одесский воспитанник Найден Геров (1823-1900), окончивший Ришельевский лицей (1840-1845), написал в 1845 г. первую в болгарской литературе поэму «Стоян и Рада», отмеченную печатью сентиментализма.

 

 

145

 

Произведение Герова положило начало жанру поэмы в национальной литературе. Геровым написаны также интимные сентиментальные стихотворения и поэтические миниатюры (послания, эпиграммы, вакхические песни). Писатель является родоначальником жанра путевых заметок, в которых обнаруживает талант рассказчика и психолога. Геров оставил также ценные филологические труды. В 1856 г. он выпустил в Санкт-Петербурге «Болгарский словарь» (вып.1). Им составлен фундаментальный пятитомный «Словарь болгарского языка с толкованием слов на болгарском и русском» (включивший более 70 тыс. слов). Этот словарь, вышедший в 1894—1905 гг., стал настольной книгой Ивана Вазова, П.П. Славейкова и других писателей. Он не потерял своей научной значимости до наших дней. Творчество Герова знаменовало собой начало истинно художественной болгарской поэзии, приходившей на смену во многом наивным и несовершенным по форме даскальским опытам в области дидактического стихотворчества. Благодаря сочинениям Герова, национальная поэзия обогатилась новыми ритмами, силлабическим стихосложением, приобрела звучность. От синкретической письменности болгарская литература идет к обособлению художественного творчества.

 

            Добри Чинтулов (1822-1886), обучавшийся в училище Одессы с 1840 по 1843 гг., а позднее, в 1849 г., окончивший херсонскую духовную семинарию, сформировался как поэт в России. Его стихи патриотического содержания («На Балканах», «Где ты верная, любовь народная?» и др.) отличает прямое, экспрессивное выражение освободительных идей. Поэт увлекал болгар идеалами свободы, обличая рабство и прославляя героику подвига. Песни Чинтулова стали гимнами освободительной борьбы и распевались по всей Болгарии. Вера в скорое освобождение родины связана у поэта с бесконечно дорогой ему идеей общеславянского братства. Д. Чинтулов вспоминал, что под прямым воздействием стихотворения русского славянофила А.С. Хомякова «Орел», в котором звучал призыв к объединению славян, он написал песню «Восстань, восстань, юнак балканский», где выражена та же идея.

 

            Известный болгарский просветитель, даскал Ботю Петков (отец Христо Ботева) также был воспитанником русской школы. Он обучался в Одессе в духовной семинарии в 1840-1844 гг. Б. Петков мечтал и сына отправить на обучение в Россию. Он обратился с просьбой к Найдену Герову: «Получив образование в России, я пламенно желаю, чтобы и сын мой воспитался в России, единоверной, единокровной». Мечта его сбылась.

 

            Христо Ботев (1848-1876) приехал в Одессу осенью 1863 г. в пятнадцатилетием возрасте и стал стипендиатом местной гимназии. Подросток жадно читал произведения русских классиков, следил за развернувшейся

 

 

146

 

в периодике полемикой между либералами и революционными демократами. Увлекся идеями Бакунина и Нечаева. Боготворил А.С. Пушкина. Во время учебы в Одессе юноша часто декламировал наизусть произведения русского поэта (о чем вспоминал его однокашник Иван Андонов). Эпиграфом стихотворения Ботева «Юрьев день» стали пушкинские строки из стихотворения «Свободы сеятель пустынный». Но лирический герой Ботева — не «сеятель пустынный», осознавший, что рано вышел сеять семена свободы, а человек, уверенный в своевременности своего дела. Воздействие Пушкина на поэзию Ботева идет по линии вольнолюбивых мотивов, что же касается ритмики ботевского стиха, то она восходит к болгарскому фольклору. В России началась творческая деятельность молодого поэта. Здесь им написаны первые стихотворения: « Моей матери», « К брату», «Беглянка» и др. Уже в этих ранних стихах раскрываются особенности его поэзии: страстность, гражданственность, прекрасная художественная форма. Поэта гнетут одиночество и сознание того, что никто не слышит «плач народный». Творчество Ботева - вершина болгарской поэзии эпохи Возрождения. Одна книга вышла при его жизни - «Песни и стихотворения Ботева и Стамболова» (Бухарест, 1875). Двадцать стихотворений, написанных поэтом, принесли ему бессмертие. В последующих стихах («Элегия», «Борьба», «Юрьев день», «В корчме») поэт изобличает рабство, рисуя страдания болгар. Произволу, злу противостоит герой ботевских произведений гайдук, борющийся за освобождение отчизны, воплотивший идеал поэта. Гайдуцкое движение прославляется поэтом в стихотворениях и балладах «Беглянка», «Хаджи Димитр», «На прощанье», «Показалось облако темное». К произведениям, посвященным гайдукам, примыкают стихи, воспевающие подвиг революционеров, боровшихся за освобождение Болгарии («Моей первой любви», «Моя молитва», «Казнь Басила Левского»). Решимость продолжить дело Левского звучит в «Моей молитве»:

 

Укрепи мне, Боже, руку,

Чтоб, когда народ восстанет,

Я пошел на смерть и муку

В боевом народном стане.

 

Поэт предвидел свою судьбу, он пожертвовал жизнью ради свободы Отечества. Жизнь Ботева гармонична, ее характеризует слияние слова и дела. Всего 27 лет прожил поэт, но он обессмертил свое имя и борьбой за болгарскую свободу, и блестящей публицистикой, и гениальной поэзией. Творчество Ботева принадлежит как болгарам, так и всему человечеству. Его произведения переведены на 33 языка мира.

 

 

147

 

Васил Друмев (1841-1901) также получил образование в России, где прожил 10 лет. Он окончил Одесскую духовную семинарию (1858-1865), затем Киевскую духовную Академию (1865-1869). Его творческая деятельность началась в России. Свою первую повесть «Несчастное семейство» он написал в Одессе и опубликовал в 1860 г. в журнале «Български книжици». Вторая повесть - «Ученик и благодетели» также написана в Одессе и опубликована в 1864 г. в газете «Съветник». Друмев был одним из первых представителей болгарской эстетической мысли, зародившейся в 50-е - 70-е гг. XIX в. В 1872 г. он опубликовал драму «Иванко, убийца Асена I». При написании пьесы Друмевым был использован и творчески переосмыслен опыт трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов». В пьесе Друмева народ является не только весьма существенным фоном, но и активной действующей силой. Сложный, противоречивый образ боярина Иванко, убившего царя Асена, перекликается с образом пушкинского Бориса Годунова. Вместе с тем у болгарского писателя не было механического подражания русскому автору. Сюжет, проблематика, характеры пьесы Друмева глубоко национальны. Русская литература послужила стимулятором становления болгарской национальной литературы. В 1873 г. Друмев принял духовный сан и стал крупным церковным деятелем. Он был одним из основателей Болгарской академии наук и ее председателем (1898 г.). После освобождения Болгарии он активно участвовал в политической и культурной жизни страны. За свое русофильство он был арестован С. Стамболовым и заточен в монастырь (1893). Освобожден в 1894 г., после смерти Стамболова. Но репрессии не сломили его, он не отказался от своих русофильских убеждений. Васил Друмев вошел в историю болгарского Возрождения как личность поистине ренессансной многогранности. Родоначальник национальной беллетристики, талантливый драматург, литературный и театральный критик, педагог, публицист, ученый, он в то же время был активным общественным и политическим деятелем, одним из последовательных поборников болгаро-русского сотрудничества, культурного сближения славянских народов.

 

Одним из основных культурно-просветительских центров болгарского возрождения за пределами Османской империи была Москва. Болгарыпитомцы московских учебных заведений стали крупными писателями и критиками, учителями и учеными, общественными, культурными и политическими деятелями. Среди них Н. Бончев, М. Дринов, Р. Жинзифов, Л. Каравелов, К. Миладинов, Н. Михайловский, В. Попович, Г. Бусилин, С. Филаретов и многие другие. В Московском университете учился Никола Катранов - прототип Инсарова в романе И.С. Тургенева «Накануне». В 40-е - 70-е гг. XIX в. в Москве обучались более 100 болгар. Москва в

 

 

148

 

середине XIX в. была одним из центров болгарского книгопечатания. Здесь были опубликованы на болгарском языке книги Г. Бусилина, К. Миладинова, Р. Жинзифова и др., в начале 1860-х гг. группой болгарских студентов издавался журнал «Братский труд». В Москве же увидел свет и ряд книг болгарских авторов на русском языке. Многие болгары были тесно связаны с представителями московской профессуры М.П. Погодиным, О.М. Бодянским, С.П. Шевыревым и др., деятелями-славянофилами и сторонниками других общественно-политических течений. Большую помощь болгарам, стремившимся получить образование, оказывали славянофилы. В 1858 г. был создан Московский славянский комитет, действовавший вплоть до 1878 г. Славянофилы поддерживали молодых болгар, оказывая им материальную помощь, помогая советами, изданием их трудов. И.С. Аксаков периодически публиковал произведения В. Поповича, Р. Жинзифова в журнале «Русская беседа», в газете «День». В 1859 г. в «Русской беседе» было опубликовано произведение В. Поповича «Отрывок из рассказов моей матери. Поездка в виноградник». Болгары жадно впитывали не только идеи славянофилов, но и мысли революционных демократов - Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева. Сплав этих веяний захватывал болгар, содействовал шлифовке их сознания, выработке собственных позиций.

 

            Константин Миладинов (1830-1862) — просветитель эпохи Возрождения, поэт, борец за национальную независимость, фольклорист, учился в Москве. В 1856 г. он поступил на историко-филологический факультет Московского университета, который закончил в 1860 г. Учась в университете, он писал ностальгические стихи о своей родине («Тоска по югу»). Вместе со старшим братом Димитром Миладиновым он работал над составлением фольклорного сборника «Болгарские народные песни». Этот сборник, изданный в 1861 г. в Загребе на болгарском языке, имеет огромное значение для развития национальной культуры. К собиранию народных песен болгар призывали Венелин, Григорович, Срезневский, Вук Караджич. Константин Миладинов высоко ценил русскую литературу. Он ожидал помощи России в освобождении болгар. Братья Миладиновы боролись против иноземного угнетения и ассимиляторской политики османских властей и греческого духовенства, за что и поплатились: в 1862 г. власти заточили их в тюрьму, где они погибли.

 

            Нешо Бончев (1839-1878)первый профессиональный критик в болгарской литературе также получил образование в России. Сначала он закончил Киевскую духовную семинарию (1858-1861), а затем Историко-филологический факультет Московского университета (1861-1866). В университете он учился на средства Южнославянского благотворительного

 

 

149

 

общества, будучи его стипендиатом. Он изучал древние и современные иностранные языки, знакомился с творчеством Пушкина, Гоголя, Тургенева, Гете, Данте, античных писателей. После окончания университета он не вернулся в родной город Панапориште, а остался в Москве, где преподавал классические языки в Первой московской гимназии и в Лазаревском институте. В мае 1869 г. принял русское подданство. Русское правительство наградило Бончева орденами «Святой Анны» третьей степени (1872 г.) и «Святого Станислава» второй степени (1875 г). Фактически всю свою короткую творческую жизнь он прожил в Москве, где получил высшее образование. Бончев пропагандировал лучшие образцы мировой классической литературы, он впервые перевел на болгарский язык «Илиаду» Гомера, «Разбойников» Шиллера, «Тараса Бульбу» Гоголя. В статье «Европейские писатели-классики и польза от изучения их сочинений» критик выступал против засилия безвкусицы и серости в болгарской словесности, считая, что литература должна сеять в темной народной среде семена сознательной жизни, призывал изучать классику и, в первую очередь, русскую литературу, с помощью которой, как надеялся критик, его соотечественники смогут приобщиться к европейскому Просвещению.

 

            Болгарский поэт, публицист, общественный деятель Райко Жинзифов( 1839-1877), подобно Нешо Бончеву, был русским воспитанником, а позднее (с 1866 г.) - гражданином России. Он приехал в 1857 г. в Одессу восемнадцатилетним юношей, записался в духовную семинарию, а в конце 1858 г. перебрался в Москву, где учился на Историко-филологическом факультете Московского университета (1860-1864). Его учебу оплачивал Славянский благотворительный комитет, стипендиатом которого был поэт. В университете Жинзифов попал под доброжелательную опеку известного слависта, профессора О.М. Бодянского, в архиве которого сохранились курсовые работы студента-болгарина. Юноша был тесно связан и с другими представителями московской профессуры - М.П. Погодиным, С.П. Шевыревым, П.И. Бартеневым. Студент был членом Московской болгарской дружины (объединение обучавшихся в России болгар), которая ставила своей целью знакомить русских с жизнью соотечественников, содействовать развитию болгарской литературы, призывать болгарских юношей в Россию для усовершенствования в науке. В эту дружину входили также Л. Каравелов, К. Миладинов, X. Даскалов, Н. Бончев, Г. Теохаров, В. Попович и др. На собраниях дружины обсуждались произведения ее членов, изучались филологические, социальные, политические вопросы. Дружина издавала журнал «Братский труд» (1860-1862), который выходил на болгарском языке. Жинзифов опубликовал в этом журнале ряд патриотических стихотворений,

 

 

150

 

рассказ «Прогулка», статью «Два слова к читателям». Он был не только автором, но и редактором журнала. В Москве он сблизился со славянофилами (И.С. Аксаковым, Н.А. Поповым), которые оказывали ему и материальную, и моральную поддержку. Иван Аксаков высоко ценил талант Жинзифова и считал, что этим питомцем Московский славянский комитет может по праву гордиться. Жинзифов преподавал греческий язык в московских гимназиях. Одновременно он писал стихи и статьи, публикуя их в русской и болгарской периодике.

 

Первую свою книгу «Новоболгарский сборник» («Новобългарска сбирка») Жинзифов опубликовал в Москве в 1863 г. на болгарском языке. Эта книга содержит как оригинальные стихотворения поэта, так и переводы в стихах отрывков из «Слова о полку Игореве», «Краледворской рукописи», произведений Тараса Шевченко. Стихи Жинзифова и его поэма «Кровавая рубашка» («Кървава кошуля», 1870), написанные в романтическом духе, отражали тяжелую судьбу болгарского народа под османским игом. Жинзифов был талантливым публицистом. В своих статьях он информировал русских читателей о трудной жизни в порабощенном отечестве, о развитии возрождающейся национальной культуры, публикуя статьи в русских периодических изданиях «Москва», «День», «Москвич», «Московские ведомости», «Современная летопись», «Православное обозрение», «Русский архив». Печатался он и в болгарской периодике, в изданиях «Дунавска зора», «Българска пчела», «Народност», «Македония», «Свобода», «Век», «Време», «Периодическо списание», «Български книжици», «Читалище». Он творил на двух языках: болгарском и русском (на болгарском языке Жинзифов писал поэтические произведения, на русском - публицистику). В своей яркой публицистике, опубликованной в России, Жинзифов поведал русскому читателю, к каким роковым последствиям привело многовековое иноземное иго, - массовому физическому истреблению болгар, отуречиванию, подавлению всякой духовной деятельности. Жинзифов рассказал русским людям об опасности для болгарской культуры ассимиляторской деятельности фанариотов, направленной на эллинизацию болгар, на изгнание болгарского языка из церквей и училищ, на уничтожение славянской письменности. Боль Болгарии, благодаря публицистике возрожденца, становилась болью России. В 1871 г. Жинзифов публикует ряд литературно-критических статей в сборнике «Поэзия славян», изданном русским поэтом, переводчиком, библиографом Н.В. Гербелем в Санкт-Петербурге, в типографии императорской Академии наук. Жинзифов принял активное участие в работе над болгарскими разделами сборника «Поэзия славян». Он составил два раздела: болгарские народные песни и современные поэты Болгарии.

 

 

151

 

Кроме того, Жинзифов написал для сборника статьи: «Болгарская литература», «Раковский», «Петко Славейков», «Любен Каравелов», «Жинзифов». Писатель принимал участие во многих культурных начинаниях болгарской и русской интеллигенции. В мае 1867 г. в Москве состоялся первый славянский съезд, на котором поэт проявил себя как блестящий оратор: он произнес зажигательную речь, нашедшую живой отклик у слушателей. Поэт призывал русских освободить болгар от многовекового ига, восстановить независимость Болгарии. Эта пора наступила через 10 лет. Лишь года не дожил Жинзифов до освобождения Болгарии, но своей деятельностью он приблизил его.

 

            Любен Каравелов (1834-1879) приехал в 1857 г. в Москву, где прожил 10 лет (1857-1866). Эти годы сыграли важную роль в формировании мировоззрения Каравелова, в пробуждении его интереса к литературе. Серьезное знакомство с русской художественной литературой и эстетической мыслью, несомненно, отразилось на идейно-творческих позициях болгарского писателя. В 1858 г. Каравелов стал вольнослушателем Историко-филологического факультета Московского университета. В течение пяти лет он получал стипендию члена Славянского благотворительного комитета В.А. Кокорева. Экзаменов студент не сдавал, диплом получить не стремился, но лекции посещал вплоть до 1864 г. (в частности, лекции О.М. Бодянского по «славянским наречиям», С.М. Соловьева по русской истории, С.В. Ешевского по всеобщей истории). Каравелов сблизился со славянофилами и учеными-славистами М.П. Погодиным, В.И. Ломанским, А.И. Афанасьевым, Н.А. Поповым и другими. В то же время он посещал запрещенные революционные кружки, за что подвергался обыску и полицейскому надзору. Юноша зачитывался произведениями Гоголя, Достоевского, Шевченко, Чернышевского, Писарева, Белинского. Именно в России сформировался Каравелов-писатель. Первые стихи, переводы, критические статьи Каравелов опубликовал в 1860 г. в журнале «Братский труд». В 1861 г. он выпустил в Москве сборник «Памятники народного быта болгар», в котором представлены сказки, пословицы, поговорки, описаны народные обряды, поверья, обычаи. В работе над этой книгой ему помогал русский этнограф, публицист, историк, участник революционного движения Иван Прыжов. Первое прозаическое произведение Л. Каравелова - рассказ «Атаман (из болгарских нравов)» написан на русском языке и опубликован в 1860 г. в газете «Наше время». Вслед за ним в русской периодической печати появляются написанные на русском языке повести и рассказы Л. Каравелова: «Неда» («Русский вестник», 1861), «Бедное семейство» («Русские ведомости», 1862), «Дончо», «На чужой могиле без слез плачут», «Турецкий паша»

 

 

152

 

(«Санкт-Петербургские ведомости», 1864, 1866). В 1867 г. на страницах «Отечественных записок» появилась повесть Л. Каравелова «Болгары старого времени». Все повести и рассказы Л. Каравелова, опубликованные в русской периодической печати, были объединены в сборник «Страницы из книги страданий болгарского племени», вышедший в Москве в 1868 г. В посвящении к книге Л. Каравелов написал: «Эти слабые очерки быта несчастной моей родины писаны мною на Руси, и теперь я братски посвящаю их тем русским людям, сердцу которых близко великое дело славянской свободы». В прозе Л. Каравелова ощутимо влияние русской и украинской литературы (прежде всего произведений Н.В. Гоголя, Н. Г. Чернышевского, М. Вовчок).

 

Из русских воспитанников выросли в высшей степени богатые в интеллектуальном отношении творцы, которые сыграли выдающуюся роль в формировании болгарской культуры, как в эпоху Возрождения, так и в период после Освобождения Болгарии. Их произведения вошли в золотой фонд болгарской классики.

 

Сердца русских людей все больше тревожат страдания болгар, угнетаемых турками. Болгарские мотивы появляются в произведениях русских писателей. Романтик А.Ф. Вельтман написал повесть «Райна, королевна болгарская» (1843), в которой описывался поход в Болгарию русского князя Святослава в эпоху Первого Болгарского царства. Главным героем романа И.С. Тургенева «Накануне» (1860) является болгарин - Инсаров, прототипом которого, как сказано выше, был молодой болгарский поэт Николай Катранов. В образе Инсарова - человека сильного характера воодушевленного благородной идеей борьбы за свободу родины, отразилась горячая симпатия Тургенева к болгарскому народу.

 

 

В 70-е гг. XIXв. наступает четвертый - Освободительный этап. Зверства турок во время Апрельского восстания 1876 г. вызвали бурное возмущение российской общественности и объявление Россией войны Турции 12 апреля 1877 г. Этот период нашел особенно яркое отражение в творчестве Ф.М. Достоевского, который был потрясен равнодушием Европы к массовому уничтожению болгар. В главе «Последнее слово цивилизации» в «Дневнике писателя» (июль-август 1876 г.), Достоевский писал:

 

«Последнее слово цивилизации показало, прояснило: все (почти все) в данный момент отшатнулись от миллионов несчастных - христиан, людей, своих братьев, погибающих, опозоренных, - и ждут, ждут с надежной, с нетерпением, когда же их истребят - всех, как гадов, как клопов, и когда же замолкнут, наконец, все эти отчаянные и призывные вопли о спасении, вопли - досаждающие Европе, тревожащие ее. Именно гады, клопы,

 

 

153

 

даже еще хуже: десятки, сотни тысяч христиан уничтожаются, как вредная короста... На глазах умирающих братьев бесчестят их сестер, на глазах матерей подбрасывают вверх их детей - младенцев и пронзают их штыком; церкви уничтожаются дикой, гнусной, мусульманской ордой, противницей цивилизации... Разбойники действуют по указу, распоряжению министров и правителей государства, по указу самого Султана. А Европа, христианская Европа, великая цивилизация, смотрит с нетерпением... когда же, наконец, перебьют этих клопов! Мало того, что в Европе оспаривают факты, отрицают их в национальных парламентах, не верят, делают вид, что не верят. Все эти правители знают про себя, что все это - правда, все отводят глаза друг от друга: это не правда, этого не было, это преувеличено, это они сами перебили 60 тысяч болгар, чтобы свалить вину на турок» [17].

 

Апрельское восстание 1876 г. потерпело крах, сокрушительное поражение. Турки потопили его в болгарской крови. В романе «Под игом» И. Вазов дал свою оценку этого события: «Апрельское восстание было недоноском, зачатым в упоении самой пламенной любви и задушенным своей матерью в ужасе от его рождения. Оно умерло, не успев пожить. Это восстание не имеет даже истории. Оно было кратковременным. Страшное пробуждение. А сколько мучеников! Сколько жертв! Сколько смертей! Если бы это движение и его трагические последствия не вызвали Освободительной войны, над ним нависло бы неумолимое осуждение; здравый смысл назвал бы его безумием, народы - позором, история - преступлением. Ибо история, эта старая куртизанка, тоже поклоняется успеху» [18].

 

Если бы не было победоносной войны 1877-1878 гт., то на карте Европы не было бы Болгарии. Без этой войны болгар ожидала бы судьба курдов, которые ведут национально-освободительную борьбу за независимый Курдистан, но безуспешно. Нет государства, которое согласилось бы пожертвовать жизнями своих сыновей ради их свободы. Для болгар Апрельское восстание было героическим, а для османских властей - преступлением. Для болгар Васил Невский - герой, а для турок - преступник, которого повесили. Сегодня лидер национального движения курдов Абдулла Оджалан сидит в тюрьме, его не повесили только потому, что Турция стремится войти в Европейский Союз, который выступает против смертной казни. Но нет сегодня такой страны, которая отдала бы жизни 200 тысяч своих сыновей за независимость Курдистана. И вряд ли найдется. Потому что есть пример: потомки освобожденных могут назвать освободителей оккупантами.

 

Многие болгарские писатели эпохи Возрождения призывали Россию помочь освобождению болгар от турецкого рабства (Неофит Рильский,

 

 

154

 

Райко Жинзифов и др). Иван Вазов, с болью и гневом осуждая турецкие зверства, просил Россию помочь его соотечественникам:

 

Как мы долго страждем

Горем край объят

Братья, ну когда же

Пушки загремят.

(Перевод В. Луговского)

 

Вера в скорое освобождение Родины связывается у Вазова с бесконечно дорогой ему идеей общеславянского братства, с надеждой на помощь России. В поэтическом сборнике «Печали Болгарию) (1877) поэт с болью и гневом осуждал зверства турок, разгромивших Апрельское восстание 1876г., учинивших резню населения в Батаке, спаливших дотла многие села и города, убивших тысячи детей, женщин и стариков. Тем, кто сегодня называет годы турецкого рабства «османским присутствием» (а такие формулировки встречаются ныне в болгарской прессе), не грех освежить в памяти стихи патриарха болгарской литературы, летописца эпохи болгарского Возрождения: «Муками ада», «Голгофой» называл он османское иго.

 

Будучи свидетелем жесточайшего подавления Апрельского восстания 1876 г., Вазов призывал Россию помочь своим соотечественникам. В стихотворении «Россия», написанном за пять месяцев до начала Русскотурецкой освободительной войны (в ноябре 1876 г.) Вазов вновь взывал о помощи:

 

И мы тебя зовем святой,

И как сыны тебя мы любим,

И ждем тебя мы, как Мессию -

Ждем, потому что ты Россия!

(Перевод Н. Тихонова)

 

И Россия откликнулась на стон и клич Болгарии. После апреля 1876 г. Ф.М. Достоевский писал в «Дневнике писателя» (июнь 1876 г.):

 

«Как же, однако, поступит Россия? Вопрос ли это?... Россия поступит честно - вот и весь ответ на этот вопрос. В чем выгода России? Выгода России именно, коли надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости. Не может Россия изменить великой идее, завещанной ей рядом веков и которой следовала она до сих пор неуклонно.

 

 

155

 

Эта идея есть, между прочим, и всеединение славян; но всеединение это не захват и не насилие, а ради всеслужения человечеству. В этом самоотверженном бескорыстии России - вся ее сила, так сказать, вся ее личность и все будущее русского назначения» [19].

 

Русский народ был единым (от мужика до царя) в своем стремлении помочь угнетенным болгарам. Мне не приходится далеко ходить за примерами. Мой прапрадед - предприниматель и меценат Тимофей Саввич Морозов входил в состав Славянского комитета, был членом «Болгарской комиссии» (вместе со славянофилом И.С. Аксаковым). Он финансировал «Болгарскую дружину» воинов-старообрядцев, сражавшихся на Балканах. А его жена Мария Федоровна Морозова (моя прапрабабка) вместе с женой И.С. Аксакова помогала сиротам, детям русских офицеров, погибших во время Русско-турецкой освободительной войны 1877-1878 гг. Все слои русского общества объединяло, по словам Достоевского, «прекрасное и великодушное чувство бескорыстной и великодушной помощи своему брату, распятому на кресте» [20]. Достоевский, подчеркивал бескорыстие России в этой освободительной войне. Писатель ощущал боль от того, что тысячи русских солдат и офицеров погибнут и никогда не увидят своих детей, жен, матерей, никогда не вернутся в Россию. И все же он считал, что освобождение болгар - высокая цель, долг более сильной славянской страны. Он полагал, что защита «униженных и оскорбленных» - «православное дело». Но он не исключал, даже был уверен, что самопожертвование русских воинов через 100 лет не будет оценено по достоинству. Некоторые факты современной действительности подтверждают это предвидение гения русской литературы. Достоевский предсказал, что спустя сто с лишним лет появятся псевдоученые, умаляющие роль России в освобождении Болгарии:

 

«... настоящая, например, всенародная русская война, всего русского народа, с Царем во главе, поднятая против извергов за освобождение несчастных народов - эту войну оценили ли, наконец, славяне сейчас, как вы думаете? Но о сегодняшнем моменте я не говорю, притом, мы еще нужны Славянам, мы их освобождаем, но позднее, когда их освободим и когда они обустроятся - признают ли они эту войну великим подвигом, совершенным для их освобождения, решите сами. Да ни за что на свете не признают! Напротив, скажут, в качестве политической, а позднее и научной истины, что не будь во все эти сто лет освободительницы России, так они давно бы сумели сами освободиться от турок благодаря своей доблести или с помощью Европы, которая не будь на свете России, не только не имела бы ничего против их освобождения, но и сама бы их освободила. Это хитрое учение, наверно, существует у них уже и сейчас, а впоследствии оно неминуемо разовьется в научную и политическую аксиому.

 

 

156

 

Более того, даже о турках начнут говорить с большим уважением, чем о России... Они будут лебезить перед европейскими державами, будут клеветать на Россию, сплетничать о ней и интриговать против нее...» [21].

 

Русский пророк не ошибся.

 

Австриец О. Кронштайнер поучал в 2000 г. болгар: «Здесь, в Болгарии, существуют различные мифы — что, русские, мол, освободители. Это миф» [22]. Таково представление псевдоученого. А реальность - иная. Реальность заключается в том, что в 1878 г. после 500 лет небытия на карте Европы появилось вновь государство Болгария. И воссоздана была Болгарская держава благодаря русским воинам, сложившим свои буйные головы на алтарь болгарской свободы. К невежественным заявлениям Кронштайнера не привыкать. Чего стоит его предложение болгарам сменить кириллицу на латиницу!

 

Но порой аналогичные представления о русско-турецкой войне встречаются и у болгарских псевдоученых. В 2004 г. в Софии опубликована книга И. Лилова «“Освободителни” миссии на Русия - Съветския Съюз във и около България». Автор считает, что Русско-турецкая война 1877-1878 гг. была не освободительной, а завоевательной, оккупационной:

 

«Россия нас не освободила. Ей помешали завладеть нами. Мы освобождены, главным образом, Англией, а затем Австрией и болгарами, обладающими здравым разумом» [23].

 

Далее читаем:

 

«Князь Черкасский назначен губернатором оккупированной Болгарии» [24]; «Граф Игнатьев - враг и убийца Болгарии» [25].

 

Подобная ложь - на каждой странице книги. Автор искажает факты, фальсифицируя историю.

 

Русско-турецкая война 1877-1878 гг. была святой, альтруистской войной, одной из немногих справедливых войн в истории человечества. Честь и хвала болгарскому народу, который не позволил снести памятник царю - освободителю Александру II ни во времена фашизма, ни во времена тоталитаризма! Прав был Иван Вазов, называвший русских воиновосвободителей «рыцарями добра».

 

 

            Примечания

 

1. Эти слова написали одесские болгары на памятнике, который они воздвигли в 1841 г. на могиле Венелина, находившейся в Даниловой монастыре.

 

2. Молнар И. Черты частной ученой жизни Ю.И. Венелина // Венелин Ю.И. Историкокритические изыскания. М., 1849. Т. 2.

 

3. Венелин Ю.И. Древние и нынешние болгаре в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам. М., 1829. Т. 1. С. 11

 

4. Русский архив. 1882. № 6. С. 145.

 

 

157

 

5. Венелин Ю.И. О зародыше новой болгарской литературы. М. 1837. С. 10.

 

6. Венелин Ю.И. Древние и нынешние болгаре... С. 16.

 

7. Там же.

 

8. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. М., 1953. Т. 2. С. 65.

 

9. Там же. С. 65.

 

10. Венелин Ю.И. Охарактере народных песен у славян задунайских. М., 1835. С. 36-37.

 

11. Белинский В.Г. Указ. соч. С. 66.

 

12. Цит. по: Пенев Б. История на новата българска литература. София, 1933. Т. 3. С. 636.

 

13. Каравелов Л. Памятники народного быта болгар. М., 1961.

 

14. Войников Д. Избрани произведения. София, 1978. С. 22.

 

15. Априлов В. Денница новоболгарского образования, Одесса, 1841. С. 93.

 

16. Венелин Ю.И. О зародыше новой болгарской литературы. С. 29-30.

 

17. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 23. С. 45.

 

18. Вазов И. Събрани съчинения в 20 тома. София. Т 12. С. 351-352.

 

19. Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 45.

 

20. Там же.

 

21. Там же. С. 211-212.

 

22. «Литературен фронт». 2000. № 21.

 

23. Лилов И. «Освободителни миссии» на Русия - Съветския Съюз във и около България. София, 2004. С. 148.

 

24. Там же. С. 103.

 

25. Там же. С. 104.

 

 

158

 

13. Болгария в воспоминаниях военного писателя Б.Л. Тагеева

М.Ю. Анисимов

(Институт российской истории РАН)

 

 

Борис Леонидович Тагеев (1871-1938) в начале XX в. уже был известным писателем. Под псевдонимом Рустам-Бек он поместил в российских журналах захватывающие репортажи о Памирской экспедиции 1892-1893 гг., в которой сам участвовал в качестве вольноопределяющегося, а затем прапорщика. Из армии Тагеев уволился в 1901 г. в чине поручика. К 1904 г. он - автор уже семи книг, в том числе трех художественных, некоторые из которых переизданы в наши дни в России.

 

Борис Тагеев был примечательной личностью, в поисках приключений объездившим полмира. Он родился в Петербурге (дед его был крещеным иранцем), но детство его прошло в Фергане, куда переехала семья. Помимо Памирской экспедиции, совершил инкогнито путешествие по Афганистану (где две недели провел в местной тюрьме), добрался до Индии и оттуда морем вернулся в Европу. Участвовал в четническом движении в Македонии в 1903 г., в русско-японской войне 1904—1905 гг. Во время обороны Порт-Артура попал в плен, где увлекся революционными идеями. По возвращении на родину был арестован, но ему удалось бежать обратно в Японию, откуда Тагеев сумел перебраться в Гонконг. Средства на пропитание давало журналистское ремесло. Спустя некоторое время через Филиппины, Австралию и Соединенные Штаты Тагеев переехал во Францию, стал коммивояжером. Начало Первой мировой войны застало его в Лондоне. Как военный журналист он получил звание подполковника английской армии. После войны Тагеев осел в США и в 1919 г. начал активно сотрудничать с представителем Советской России в стране К. Мартенсом. В 1920 г. после закрытия советской миссии Тагеев вернулся на родину. Здесь он занимался издательской деятельностью, сотрудничал с журналами, некоторое время провел в командировке в Китае. Последнее место работы - консультант киностудии «Союздетфильм». В октябре 1937 г. последовал арест, и 4 января 1938 г.

 

 

159

 

обвиненный в шпионаже 66-летний писатель был расстрелян. (В 1976 г. Тагеев посмертно реабилитирован).

 

Описания Тагеевым борьбы македонских чет с турками, публиковавшиеся в «Русском вестнике» в 1903-1904 гг. под названием «Из македонских воспоминаний русского добровольца», до сих пор известны гораздо меньше, нежели снискавшие уважение востоковедов памирские репортажи. С декабря 1903 по июль 1904 г. «Русский вестник» опубликовал только семь частей воспоминаний Тагеева. Хронологически изложение было доведено до начала боевых действий четы, в которой состоял автор, в Македонии [1]. На этом публикация прекратилась, скорее всего, потому, что Тагеев, писавший свои воспоминания в Ницце (здесь вместе с боевыми товарищами он занимался пропагандой македонского движения), в марте 1904 г. отправился на Дальний Восток, где разгоралась русско-японская война, а в июле того же года оказался в плену.

 

Македонские зарисовки Тагеева включают не только описания похода четы подполковника Стефана Николова, действовавшей под командованием генерала Ивана Цончева: свой путь в восставшую Македонию автор начал из Болгарии, и ей уделил заинтересованное внимание. В эту страну Тагеев попал впервые, судя по всему, мало что знал о ней, а прежние его представления сложились под воздействием господствовавших в России в то время стереотипов, вызванных во многом длительным охлаждением русско-болгарских отношений. Непосредственные впечатления и характеристики болгарской действительности обретают в связи с этим особую важность, тем более что, по словам биографов писателя, Тагеев «умел давать верные, нередко отличающиеся от общепринятых, оценки» [2].

 

В Софии Тагеев оказался в начале осени 1903 г. Круг его общения в болгарской столице - офицеры, сочувствовавшие македонскому движению, сами македонские повстанцы. Ожидая отправки к месту сбора четы, писатель много гулял по Софии, знакомился с болгарским порядками, нравами и бытом населения.

 

Как и многих русских, Тагеева особенно интересовал вопрос о причинах обострения отношений между Россией и Болгарией, между освободителем и освобожденным. Но судя по запискам писателя, этот вопрос не был безразличным и для болгар. Уже в первом разговоре с неким «полковником П-ским из Шумлы», русским выучеником, прекрасно говорившим по-русски, Тагееву пришлось давать по просьбе собеседника свою версию событий. На вопрос о причинах разрыва отношений Тагеев ответил по-военному кратко: во всем виноват русофоб Стамболов. Характерно, что болгарин явно ожидал подобного ответа: с жаром он начал обстоятельно доказывать, что считать так - это глубочайшая ошибка, что следует различать Стамболова

 

 

160

 

и поздних его последователей, отчасти виновных в разрыве отношений. По словам полковника, русский воспитанник и семинарист Стамболов был русофилом, но на первом месте для него была Болгария. Отказ Стамболова следовать за Россией болгарин объяснял ясным пониманием болгарским лидером, что большего от России его страна получить не сможет, что отсутствие хозяйственных связей и нужды друг в друге двух аграрных экономик, равно как и различия в политическом строе, требуют прагматичного подхода при определении задач внешней политики Болгарии. И именно такому подходу страна обязана своим бурным развитием - расширением железнодорожной сети, прокладкой шоссейных дорог, высоким уровнем грамотности населения (78%), сильной армией. Вместе с тем полковник отметил весьма далекие от совершенства методы управления Стамболова, приведшие, в конечном счете, к падению его режима.

 

Тагеев не мог ничего возразить, а после посвятил отдельное описание увиденному им в Софии.

 

«С недоумением оглядываешь все эти прекрасные здания, электрические трамваи, чудесные магазины, кафе, переполненные народом, отличные фаэтоны, запряженные парами, и оживленную толпу, движущуюся вдоль улиц», - писал он [3].

 

Явно, что увиденное сильно отличалось от ожидаемого: в представлениях Тагеева София - типичный азиатский городок с несколькими мечетями и приземистыми зданиями, а тут перед ним столица европейского государства. Поразила культурная жизнь города с небольшим числом жителей (42 тысячи) - издавалось несколько десятков газет, действовали университет, библиотеки, музеи, типографии, четыре гимназии и ряд прогимназий и училищ. Внешний облик и поведение европеизированной болгарской молодежи резко контрастировали с представителями старшего поколения, помнившими ужасы турецкого ига и несшими на себе отпечаток прежней жизни, до Освобождения.

 

Отметил Тагеев и отличие в лучшую сторону Софии от европейских городов - отсутствие западного «разгула». На улицах мало женщин, они предпочитают домашние занятия и без дела на улицу не выходят. Вообще «болгарские женщины отличаются удивительными качествами семьянинки и высоконравственной» личности, - констатировал писатель [4]. Несколько имевшихся шантанов посещали только деклассированные элементы, уличной проституции не было.

 

С теплотой отзывался Тагеев и о местном населении:

 

болгары - «народ очень скромный и довольствуется очень небольшим в смысле жизненных удобств; зато в области науки, образования их жажда переходит даже все ожидания. Я поражался тою любознательностью, начитанностью и вообще умственным развитием массы, которые мне пришлось наблюдать за время моего пребывания в Болгарии» [5].

 

 

161

 

При высоких оценках культурной жизни Софии Тагеев вместе с тем критически отметил недостаточное развитие театрального искусства: в столице действовала только одна профессиональная труппа, финансировавшаяся правительством. Имелся ряд балаганов, не имевших отношения к искусству. По этой причине, писал он, болгары, кроме побывавших за границей, не знакомы с оперой и в массе своей вообще не стремятся заниматься музыкой. Но в софийском военном училище по распоряжению военного министра во время обедов и ужинов играл военный оркестр. Как объяснили Тагееву офицеры, делалось это в том числе и для развития у кадетов музыкального слуха.

 

О военном училище — гордости болгарской армии — Тагеев оставил восторженные отзывы, посетив его по приглашению друзей-офицеров. Его сопровождавшие подчеркивали, что своим блестящим состоянием военное училище обязано в первую очередь русским военным, которые создавали его и содействовали дальнейшей деятельности. Их имена произносились болгарами с особым уважением. Рассказ о посещении училища Тагеев завершил словами: «Всюду и везде только и речи, что хвалят нас братушки, только и слышишь одно: “Вся наша надежда на русский народ”» [6].

 

Высоких оценок удостоилась в записках Тагеева и боеспособность болгарской армии, сумевшей отразить наступление сербов в войне 1885 г. И это при том, что она была лишена отозванных в Россию командиров, а собственное офицерство было молодым по возрасту и не имело боевого опыта. Заинтересовала писателя и болгарская национальная обувь - опинцы, использовавшаяся в горных походах и регулярной пехотой. В Македонии опинцы обували повстанцы, справедливо считая их идеальными для действий в горах. Тагеев удивлялся, почему же русская пехота мучается в грубых сапогах?

 

Особое внимание писатель уделил вопросу о взаимоотношениях русских и болгар после Освобождения. В повстанческих четах в Македонии, отмечал он, участвовали всего лишь пятеро русских добровольцев, включая самого Тагеева. Причина, считал он, заключалась в том, что восстание в Македонии, имевшее ярко выраженный революционный характер, не так горячо было воспринято русской общественностью, как в свое время восстание в Боснии и Герцеговине. Кроме того, Тагеев полагал, что «благодаря славянофобам, у нас в России распространен возмутительнейший слух о какой-то пресловутой “неблагодарности братушек”» [7]. Это слух Тагеев неоднократно опровергал на страницах македонских воспоминаний, подчеркивая его недоказанность, или общие ссылки на «стамбуловщину». Тагеев в связи с этим писал:

 

«Какое заблуждение, какое непонимание психологии болгарского народа. А я скажу, что нет русофобов среди болгар,

 

 

162

 

каждый заядлый стамбуловец в душе русофил, он только враг нашей современной иностранной политики. Изучая теперь болгарский народ [...], я безусловно пришел к заключению, что русский человек одинаково близок и цанковисту, и стамбуловцу, и народнику, и только лишь партия социалистов, эта ничтожная кучка преимущественно русских эмигрантов, ненавидит нас и здесь, как ненавидит она весь мир, все человечество» [8].

 

В записках Тагеева много примеров дружелюбного отношения болгар к русским и России. Вот как передал он слова македонского повстанца-священника о. Стойо Тройкова:

 

«Братушка, русский! - повторял он полушепотом, пока я говорил ему о своем намерении идти с повстанцами против турок. - Вот она, наша “Освободителка”, не оставляет нас..., посылает к нам на помощь юнаков. Вся надежда у нас на нашу “Великую Освободителку”, не оставит нас русский царь на гибель от руки нечестивых» [9].

 

Еще более рельефно вывод Тагеева о прорусских настроениях народа подтверждает описанная им сцена на постоялом дворе в маленькой деревушке Кранец, на пути к месту сбора четы:

 

«Все присутствовавшие, кроме социалиста-учителя, были ярые стамбуловцы; сам хозяин тоже признавал себя таковым же, но это не мешало, чтобы вся хата была украшена портретами русских государей и даже картиной, на которой изображено священное коронование... императора Николая II. Я повел разговор на тему об освобождении Македонии, и в конце концов мои стамбуловцы с умилением качали головами и приговаривали: “Да без России ничего не сделать, наша освободителка не оставит и македонцев”. Где же в Болгарии настоящий стамбулизм среди народа? - Нет его. Болгары все русофилы и любят Россию...» [10].

 

Схожие настроения отметил Тагеев и в болгарской армии: офицеры в Дупнице во время обеда, на который пригласили писателя, провозглашали тосты за Россию и своих русских наставников-офицеров.

 

Свидетелем еще одной сцены Тагеев оказался уже в Македонии, во время похода четы. Один из четников, в прошлом разбойник, человек свирепый и недисциплинированный, не повиновавшийся командирам, на привале сосредоточенно чистил винтовку, а затем подошел к писателю со словами: «Наша освободителка, русская берданка» и поцеловал ствол оружия. Этот эпизод вызвал у Тагеева сильное эмоциональное потрясение.

 

«Какой грех, какая черная несправедливость называть этих несчастных братушек неблагодарными, не помнящими тех жертв, которые принесла им великая освободительница! Даже ружье эпохи освобождения славян представляется для него чем-то особенным, святым; он целует его как “свою освободителку”. Как же должен относиться болгарин к тому народу, который поражал из этого ружья врагов славянства, который с беззаветным мужеством умирал с этим же ружьем в руках за великую идею освобождения!» [11]

 

 

163

 

В воспоминаниях Тагеев не обошел вниманием и вопрос о позиции болгарских властей. Их отказ поддержать восстание «братьев-македонцев» и борьба против отправлявшихся в Македонию четников вызвали осуждение автора. Крайне скептически отнесся он и к заявлению болгарского правительства о том, что Европа сковывает действия Болгарии и что болгарская армия не готова воевать. Писатель привел слова председателя Македонско-одринского комитета С. Михайловского на панихиде по погибшим в Македонии офицерам:

 

«“Мы не готовы”, - говорит нам наше правительство. Какой вздор! Но что бы мы делали, когда бы турки ворвались в пределы Болгарии, - стали бы мы рассуждать о готовности?... Оно, наше правительство, подняло восстание, оно вызвало резню христиан и теперь вдруг отвернулось от Македонии под предлогом недостаточной подготовки к войне. Народ болгарский желает войны, армия наша готова к ней, момент наступил сразить нашего исконного врага, - ждать нечего...» [12].

 

Оценивая внутриполитическую ситуацию в Болгарии, Тагеев отметил основную, по его мнению, проблему - «партийность», то есть обилие в обществе разнородных, борющихся друг с другом партий и организаций. Именно эта «партийность, констатировал он, и не дает возможности болгарам сделаться главарями на Балканском полуострове, она-то и служит главным источником всех бед, которые переживает болгарский народ» [13]. В качестве одного из примеров Тагеев указал на борьбу внутри самого македонского движения - между сторонниками руководителей Внутренней македонской организации X. Татарчева и Б. Сарафова и лидеров Верховного македонско-одринското комитета С. Михайловского и И. Цончева. Сам Тагеев всецело был на стороне последних, обвиняя их противников во властолюбии, саморекламе, террористических методах действия, вплоть до покушений и убийств командиров повстанцев, предательстве чет, организованных комитетом.

 

Позитивное в целом восприятие болгарского народа не помешало писателю констатировать и отдельные негативные проявления, свидетелем которых он был. Нелестными словами ох характеризовал поступок нарушившего слово офицера капитана Колева, преследовавшего чету Николова; явно «не по нутру» были для него самомнение и заносчивость боевого товарища - капитана Винарова; не мог он оправдать и софийского портного Ванева, не постеснявшегося втридорога запросить за свою работу, притом, что сшитые им для офицеров-повстанцев мундиры оказались обуженными и неудобными. Не раз Тагеев с товарищами вспоминали недобрым словом портного. Оказавшись в Софии, писатель даже хотел устроить ему разнос, но хитрый Ванев встретил его как ни в чем не бывало, искренне радовался возвращению, угостил ракией, и раздражение русского добровольца улеглось.

 

 

164

 

* * *

 

Подводя итог сказанному, подчеркнем, что болгарская часть воспоминаний Б.Л. Тагеева отразила не только господствовавшие в России в начале XX в. настроения касательно Болгарии и болгарского народа, сформированные под влиянием официальной пропаганды, но и их очевидную неукорененность: непосредственные контакты с местным населением и наблюдения автора способствовали принципиальной корректировке восприятия болгар русским писателем. Аналогичные явления он отмечал и в болгарском обществе, указывая на особое отношение к России и русским даже в кругах последовательных и убежденных «стамбуловистов», которым официальная российская пропаганда приписывала откровенно русофобские проявления.

 

София и Болгария в целом произвели на русского волонтера самое благоприятное впечатление как столица и страна, демонстрировавшие высокую степень динамизма развития. Болгары шли вперед без русского контроля, без наставничества, самостоятельно формируя и свою внутреннюю политику, и свои отношения с внешним миром.

 

 

            Примечания

 

1. Воспоминания Б.Л. Тагеева о пребывании в Македонии подготовлены автором статьи для публикации в Интернете и размещены на сайте www.vostlit.info в разделе «Документы».

 

2. Абрамов В.В., Фролов В.Н. Военный ученый-востоковед Тагеев. Объездил полмира, а расстрелян в Москве // Военно-исторический журнал. 2002. № 4. С. 77.

 

3. Из македонских воспоминаний русского добровольца // Русский вестник. 1903. № 12.

 

4. С. 782.

 

5. Там же. С. 784.

 

6. Там же. С. 785-786.

 

7. Там же. 1904. №1. С. 328.

 

8. Там же. 1903. № 12. С. 788.

 

9. Там же.

 

10. Там же. 1904. №1. С. 331.

 

11. Там же. С. 349.

 

12. Там же. №5. С. 161.

 

13. Там же. 1903. № 12. С. 773-774.

 

14. Там же. 1904. №5. С. 167.

[Previous] [Next]

[Back to Index]