История русского литературного языка XI-XVIII вв.

Пенка Филкова

 

Раздел III. ФОРМИРОВАНИЕ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНЫХ НОРМ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

 

    Глава четвертая. РАЗВИТИЕ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII в.

 

§ 1. Теория трех стилей и художественно-речевая практика русских писателей и передовых общественных деятелей  188

§ 2. Недостаточность системы трех стилей  199

§ 3. Борьба за народность, за чистоту и национальную самобытность русского литературного языка  206

    Список использованной литературы  211

 

Вторая половина XVIII в. — важный период в истории русского литературного языка, непосредственно предшествующий тому времени, когда завершается формирование национального литературного языка и образование единых общенациональных норм литературно-языкового выражения.

 

История русского литературного языка в XVIII в., по словам В. В. Виноградова, в основном сводится к трем сложным процессам: ко все более тесному сближению стилей литературного языка с системой национально-разговорного общенародного языка; к постепенному устранению перегородок, жанровой разобщенности между тремя стилями языка и к созданию единой национально-языковой нормы литературного выражения при многообразии способов ее функционально-речевого использования; и, наконец, к литературной обработке народного просторечия, к сближению норм живой устно-народной речи с нормами литературного языка и к формированию устойчивых норм разговорно-литературной речи (6, стр. 22).

 

Все указанные процессы развиваются особенно интенсивно в середине и во второй половине XVIII в.

 

В этот период развитое Ломоносовым учение о трех стилях ложится в основу стилистической практики употребления литературного языка. Тогда же вырисовываются в более четких линиях лексико-фразеологические и грамматические нормы национального литературного языка.

 

История русского литературного языка 70—90-ых годов XVIII в. проходит под знаком начавшегося кризиса системы трех стилей. Обнаруживается узость теории трех стилей, определяются формы ее преодоления в творчестве передовых русских писателей и деятелей второй половины XVIII в. Происходит взаимное обогащение их творчества и литературного языка новыми средствами литературного выражения. Развитие литературного языка идет по пути выработки более свободной от жанровых ограничений и правил литературной нормы (24, стр. 174).

 

187

 

 

В этот период происходит разрушение системы высокого стиля. Вопрос о среднем стиле, о средней литературной норме, близкой к народно-разговорному языку и одновременно обогащенной книжной речевой культурой, приобретает исключительную остроту.

 

Борьба со старокнижными традициями и излишними иноязычными заимствованиями связывается с установлением норм литературного языка на народной основе, с его демократизацией и закреплением в нем народно-разговорных языковых средств.

 

Рассматриваемый период ознаменовался также развитием публицистического стиля, распространением философской и социально-политической терминологии и серьезными попытками нормализовать русский литературный язык.

 

 

§ 1. ТЕОРИЯ ТРЕХ СТИЛЕЙ И ХУДОЖЕСТВЕННО-РЕЧЕВАЯ ПРАКТИКА РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ И ПЕРЕДОВЫХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ

 

Теория трех стилей, обоснованная М. В. Ломоносовым, определяла в основных чертах нормы русского литературного языка середины и второй половины XVIII в.

 

Конструктивные средства трех стилей русского литературного языка этого периода были различны. Различны были и виды литературного творчества, которые помещались в пределах каждого из трех стилей. Бесспорно, Г. О. Винокур был совершенно прав, подчеркивая, что нормализующие тенденции, шедшие от теоретиков языка и литературы, не могли подчинить себе в полном объеме живые процессы, совершавшиеся в русском языке этого времени (5, стр. 157). Но все таки в главных штрихах теория трех стилей воплотилась в литературе данной эпохи и подчинилась стилистической схеме. Особенно характерно это для литературы русского классицизма (и вообще для письменности до 60—70-ых годов).

 

Так, произведения «высокого стиля» — оды, героические поэмы, трагедии, похвальные слова, торжественные речи и произведения церковного красноречия и вообще «прозаические речи о важных материях» (по словам Ломоносова) — отличались ясно определенной языковой характеристикой. Лексический состав языка этих высоких жанров в основном совпадал с нормами, указанными Ломоносовым в его рассуждении «О пользе книг церковных в российском языке». Произведения, относящиеся к данной жанровой группе, насыщались церковнославянизмами и общеславянскими словами. Грамматический состав языка высоких жанров, со своей стороны, совпадал в главных линиях с нормами, которые были обобщены в «Российской грамматике» Ломоносова. В области морфологии можно указать, напр., на употребление причастий, форм превосходной степени прилагательных на -ейш, -айш, окончаний -аго (в род. над. ед. числа мужского и среднего рода), -ыя, -ия (в род. пад. ед. числа женского рода) и т.д. К синтаксическим особенностям высокого стиля следует отнести тяжеловесные конструкции,

 

188

 

 

постановку глаголов (по латино-немецкому образцу) в конце предложения, инверсии, нарушенный порядок слов, связанных грамматически и логически, конструкции типа да придет, дательный самостоятельный и т.д.

 

В произведениях, относящихся к высокому стилю, использовались не только широко распространенные церковнославянизмы типа злато, езеро, нощь и пр. (родственные соответствующим русским эквивалентам и понятные читателям), но и некоторые более книжные или архаичные образования типа возгнести (развести огонь), елико (поскольку), угобзить (сделать обильным) и пр. Использовались и некоторые грамматические формы, не предусмотренные Ломоносовым, напр. окончание -ы в творит, над. множ. числа существительных мужского рода (типа грады), нулевое окончание в род. пад. множ. числа существительных, среднего рода (типа морь от море), окончание -и в именит, пад. множ. числа существительных мужского рода (типа раби) и т.д.

 

Характеристика высокого стиля не будет законченной, если не коснуться еще одной особенности, характерной главным образом для стихотворных жанров. Это так называемые поэтические вольности, на которые Г. О. Винокур и другие историки русского языка обратили специальное внимание. «Поэтическими вольностями называют такие отклонения от норм литературного словоупотребления, которые вызваны необходимостью соблюсти размер в стихотворной речи, иногда потребностями рифмы, т.е. чисто техническими, версификационными причинами» (24, стр. 146). В приложении к своему трактату о стихосложении Тредиаковский перечисляет такие поэтические вольности: старые формы глаголов во 2-ом лице ед. числа на -ши (напр. хощеши) и формы инфинитива на безударное -ти (напр. озлатити), старые энклитические формы местоимений (типа -мя, -тя и пр.), усеченные прилагательные в качестве определений (типа отчество геройско вместо геройское) и т.д.

 

Приблизительно таков в самом общем виде круг основных средств высокого стиля.

 

Использование некоторых обветшалых церковнославянизмов, элементов разговорной речи, поэтических вольностей и т.д. не колеблело вначале установленных норм высокого стиля.

 

Во многих произведениях русских авторов того времени обнаруживаются черты высокого стиля. Это, напр., «Ода на взятие Хотина», «Ода на день восшествия на престол Елизаветы Петровны», героическая поэма «Петр Великий», трагедия «Тамира и Селим» М. В. Ломоносова; «Водопад», «На взятие Измаила», «На взятие Варшавы» и др. Г. Р. Державина; трагедии «Дмитрий Самозванец», «Мстислав», «Синае и Трувор» и др. А. П. Сумарокова; трагедии «Росслав», «Вадим», «Дидон» и др. Я. Б. Княжина; эпическая поэма «Россияда», трагедия «Венецианская монахиня» и др. М. М. Хераскова; ода «Вольность» А. Н. Радищева; «Ода на войну с турками» В. П. Петрова; похвальные слова и торжественные речи различных авторов и пр.

 

189

 

 

См., напр., отрывок из «Оды на взятие Хотина» М. В. Ломоносова:

 

Он так к своим взирал врагам,

Как к Готфским приплывал брегам,

Так сильну возносил десницу,

Так быстрой конь его скакал,

Когда он те поля топтал,

Где зрим всходящу к нам денницу.

 

См. и отрывок из победной оды «На взятие Измаила» Г. Р. Державина:

 

Марс видит часто с изумленьем,

Что и в бедах твой весел зрак:

Где вкруг драконы медны ржали,

Из трех сот жерл огнем дышали

Ты там прославился днесь вновь,

Вождь рек: «Се стены Измаила!

Да сокрушит твоя их сила! . . »

 

См. отрывок из «Россияды» М. М. Хераскова:

 

Уныл престольный град! Москва главу склонила,

Печаль ее лице, как нощь, приосенила.

Вселилась в серце грусть и жалоба в уста;

Тоскуют вкруг нее прекрасные места;

И горесть, растрепав власы, по граду ходит . . .

 

См. отрывок из трагедии «Дмитрий Самозванец» А. П. Сумарокова:

 

Шуйской —

«Лукавствуй ты иль нет, Димитрий мной увянет,

Низвержется, падет, падет и не востанет.

Когда умрети рок велит, умреть хощу,

То на Димитрия весь город возмущу.

Спасу престольный град, отечество избавлю ...»

 

См. отрывок из оды «Вольность» А. И. Радищева:

 

Но нет! где рок судил родиться,

Да будет там и дням предел;

Да хладный прах мой осенится

Величеством, что днесь я пел . . .

 

Произведения такого рода дают обильный материал для изучения характерных особенностей высокого стиля в эпоху расцвета русского классицизма. Высокий стиль сыграл определенную положительную роль в развитии русского литературного языка.

 

Часть церковнославянской лексики и фразеологии получила распространение

 

190

 

 

в русском литературном языке именно благодаря высокому стилю.

 

Важно отметить решающую роль книжной церковнославянской традиции в процессе становления научной, публицистической, философской, общественно-политической терминологии в этот период. Н. Ю. Шведова, которая подвергнула глубокому анализу общественно-политическую лексику и фразеологию в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, обратила внимание на ряд слов и выражений, в том числе н церковнославянизмов, отличающихся интересной эволюцией. В такие слова, как напр.: гражданин, общество, равенство, владение, область, страна, пленник, раб и пр., вкладывают широкое общественно-политическое содержание; они несут не только общеназывную терминологическую функцию, но и наполняются глубоким эмоциональным содержанием. С такими словами связаны ряд производных образований и фразеологических единиц, напр.: гражданское звание; общественный член; сочлен общества; начальное общество; общежитие; согражданин; гражданское равенство и т.д. (50).

 

Ресурсы высокого стиля стали одним из важных элементов стиля революционной публицистики. Ее традиции оказали очень важное влияние на развитие революционной гражданской поэзии декабристов и публицистики революционных демократов.

 

Определенный слой церковнославянской лексики и фразеологии сохраняется и обособляется «как средство создания торжественной риторики или поэтической медитации» (27, стр. 212). В таких целях они использовались и используются многими русскими писателями и публицистами XIX и XX вв.

 

Высокому стилю противостоял низкий (простой) стиль, находивший свое выражение в комедиях, увеселительных эпиграммах, песнях, дружеских письмах (в прозе), в «описании дел обыкновенных» (по выражению Ломоносова), в баснях или, как тогда их называли еще, притчах, в бытовой переписке, в дневниках, в части сатирической и бытописательной литературы.

 

По теории Ломоносова, основу низкого стиля составляет народная живая русская речь (т.е. «речения, которых нет в славенском диалекте»).

 

Состав этой народной русской речи разнороден и сложен. С одной стороны, это общеупотребительные стилистически нейтральные слова (речения, которых нет в славенском диалекте) типа пока, который, лишь и пр., которые могли использоваться без ограничения во всех указанных жанрах. К этой категории слов следует отнести и общеславянские единицы типа слава, вода, брат и пр., составляющие основу среднего стиля, потому что Ломоносов специально подчеркивал: «низкий стиль принимает речения . . . , которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними». С другой стороны, это просторечно-простонародная лексика, которая с течением времени теряла свою специфическую окраску и впоследствии в большинстве случаев закрепилась в литературном употреблении, напр.: болтать, быт, вполне, впервые, жадный, жара, женитьба, заносчивый, задушевный, затеять, лакомый, малютка,

 

191

 

 

молодиться, молодежь, огласка, пачкать, рухнуть, свадьба, тотчас, удача, этот и пр. Выделяются и слова, которые также вошли впоследствии в литературный язык, но сохраняют при этом характер известной разговорной непринужденности, напр.: ахинея, бурчать, балагурить, белоручка, вздор, ветрогон, дрязги, дребедень, зубоскал, кляузы, коверкать, ковырять, приструнить, ребячиться, тараторить и пр. (42, стр. 104, 132). Выделяется, наконец, просторечно-простонародная лексика, окрашенная различными оттенками экспрессии, эмоциональной выразительности, чаще всего оттенком фамильярности, грубости. Так лексика, по словам Ломоносова, могла иметь место в указанных жанрах «по рассмотрению» и «по самой сути своей призвана играть характерологическую роль» (46, стр. 163). Именно этого типа лексика и в дальнейшем сохраняет свой нелитературный колорит, напр.: вякать, головорез, дрыхнуть, жрать, маячить, пройдоха, пустомеля, рехнуться, шушера и пр.

 

В. И. Чернышев отмечал, что отдельные произведения русских писателей, а также и разговорный язык XVIII в. содержит ряд простонародных слов, «которых мы теперь не употребляем» (48, стр. 155), напр.: брязги, балабон, будырь, зобать, насуслиться, ономедни, собить, шильничать и т.д.

 

Следует еще раз специально подчеркнуть, что этого типа просторечно-простонародная, «низкая» лексика могла выполнять в литературе художественно-характерологические функции, но в состав литературного языка не входила. Она была теснейшим образом связана с живой разговорной речью, которая находила отражение в определенных жанрах литературы. Эта живая народная речь была до известной степени дифференцированной: разговорная речь образованных слоев общества и разговорная речь низших слоев общества, слоев, не приобщившихся к культуре. По этому поводу Г. О. Винокур писал, что «различия в повседневном, домашнем языке высших и низших общественных групп, независимо от различий чисто диалектных, во второй половине XVIII в. были гораздо менее значительны, чем это наблюдается в XIX в. и в XX в.» (5, стр. 151—152). Несмотря на то, что разговорная речь образованных слоев общества в эту эпоху была ближе к языку народа и вообще к низшим слоям народа, чем в более поздний период, все-таки известное различие было. Разговорная речь образованных слоев значительно умереннее включала в себя просторечно-простонародную лексику, чем разговорная речь низших слоев, что находило соответствующее отражение и в литературе.

 

Из грамматических особенностей, нашедших место в низком стиле, можно отметить: формы склонения, как (сто) рублев, (три) дни, (на) стреме, письмы, здоровьев и т.п.; глаголы на -ыва, среди которых особенно важны непрефиксальные, напр.: ночевывал, ужинывал, правливал, купывались и т.д.; постпозитивные частицы -ста, -сте, -стана, а также частицы -ат, -та, -то и др. Интересно в этом отношении и отражение разговорного произношения, напр. написание -што, -аво и др. При воспроизведении речи отдельных героев, особенно малообразованных лиц, прибегали к использованию таких произносительных явлений,

 

192

 

 

как яканье, цоканье, дзеканье, ёканье в безударном положении, разного рода искажений в иностранных словах и т.п., напр.: енерал (вм. генерал), табе (вм. тебе), проць (вм. прочь), хранчуские (вм. французские) и пр.

 

К специфически просторечных форм Ломоносов относит в «Российской грамматике» глаголы типа глядь, бряк, хвать и под.; формы на -сть типа весть, плесть, скресть (наряду с инфинитивной формой на -ти: вести, плести, скрести). Многие просторечные формы, имевшие хождение в живой речи этой эпохи, не упомянуты в «Российской грамматике» Ломоносова. Они оставались за пределами литературного языка.

 

Другие формы, которые характеризуются как принадлежащие русскому языку или «простому российскому языку», выступают в сущности стилистически нейтральные формы, употребительные в низком и в среднем стиле или даже во всех стилях, напр.: окончание -у в род. и предл. падежах единственного числа существительных мужского рода (типа из дому, в лесу и пр.), придаточные предложения с который и т.д.

 

Характерной особенностью низкого стиля явилось широкое использование народно-разговорной фразеологии — устойчивых оборотов, пословиц, поговорок, выражений и пр.

 

Для низкого стиля была характерна простая, естественная синтаксическая структура, отражающая синтаксис разговорной речи.

 

Таковы в самом общем виде нормы низкого стиля. Использование отдельных церковнославянизмов, книжных форм и слов, а также и некоторых иноязычных заимствований не нарушило в начальном этапе этих норм.

 

Черты низкого стиля обнаруживаются в ряде произведений рассматриваемого периода, напр., в комедиях (оригинальных и переводных) А. П. Сумарокова «Опекун», «Лихоимец», «Рогоносец по воображению» и др.; В. И. Лукина «Мот, любовшо исправленный», «Щепетильник» и др.; Д. И. Фонвизина «Недоросль», «Бригадир» и др.; М. И. Веревкина «Так и должно», «Точь-в-точь» и др.; Я. Б. Княжика «Хвастун», «Чудаки» и др.; В. В. Капниста «Ябеда»; П. А. Плавильщикова «Бобыль», «Сиделец» и др.; в комических операх М. Попова «Анюта»; Н. П. Николаева «Розана и Любим»; В. Левшина «Милозар и Прелеста»; А. А. Аблесимова «Мельник, колдун, обманщик и сват»; М. Матинского «Гостиный двор»; в притчах (баснях), эпиграммах, песнях и сказках А. П. Сумарокова, В. И. Майкова, И. И. Хемницера и др.; в документах бытового письма (в переписке, дневниках, мемуарах) и пр.

 

См., напр., отрывок из комедии А. П. Сумарокова «Рогоносец по воображению: «Хавронья — А вот, сердечушко, я тебе донесу: как я нынешнею зимою была без тебя в Москве, так расхвалили мне какую-то интермедию и уговорили меня туда съездить. Бывает и на старуху проруха ...» «Викул — Не за тем ли уже граф ко мне хочет пожаловати, чтобы за женою моею поволочиться? Мне это не очень полезно, а ты, граф, за чужое добро напрасно зубы скалишь . ... » «Хавронья — Какого это перала адъютант у нас был?»

 

193

 

 

См. Отрывок из комической оперы «Анюта» М. И. Попова:

 

М и р о н . . .

Не в петлю жо веть лести,

Што печево нам ести;

А лучче погадать,

Как век докоротать . . .

Топерь один с жоною

Живу я сотоною . . .

 

См. отрывок из басни И. И. Хемницера «Паук и мухи»;

 

Постой, — паук сказал . . .

Я чаю, я нашел причину,

Зачем еще большой я мухи не помал,

А попадается все мелочь: дай, раскину

            Пошире паутину;

Авось — либо тогда поймаю и больших.

 

Просторечно-простонародная лексика, просторечные формы и обо роты, являющиеся яркой приметой низкого стиля и разговорной речи, получили распространение и в известной части бытовых повестей, сатирической поэзии, переводных и оригинальных романов и пр.

 

Низкий стиль занимал своеобразное место в системе русского литературного языка. Широкое использование просторечно-простонародных слов, форм и оборотов, многие из которых были и остались за пределами литературной речи, явилось причиной того, что низкий стиль не мог получить общелитературного значения и сыграть такой важной роли, какую сыграл, напр., средний стиль. В связи с этим В. В. Виноградов отмечал: «... простой слог с его вульгаризмами и диалектизмами, с его неупорядоченным синтаксисом, с его бедными средствами отвлеченного изложения не мог обслуживать ни развивающуюся публицистику, ни науку, ни официально-деловую практику, ни многочисленные жанры художественной литературы» (6, стр. 22).

 

Но низкий стиль сыграл очень значительную роль в укреплении демократических, свойственных духу народного русского языка основ русского литературного языка. «Именно здесь тенденция к закреплению живой народной речи в письменности, в литературе была осуществлена в наибольшей степени и без тех ограничений, которые ставились этому процессу в высоком и среднем стилях» (24, стр. 166).

 

Границы и состав среднего стиля, в котором происходили сложное взаимодействие и объединение книжно-славянских и народно-разговорных элементов, были особенно широки.

 

По теории Ломоносова «стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных». В литературно-художественной практике середины и второй половины XVIII в. средний стиль находит наиболее полное отражение,

 

194

 

 

с одной стороны, в сфере художественной литературы, напр., в стихотворных дружеских письмах, в сатирических произведениях (в сатирической поэзии, в ирои-комических поэмах), в элегиях, эклогах, в оригинальных и переводных повестях и романах и отчасти в комедиях (при изображении положительных персонажей) и, с другой, в научной, научно-популярной, исторической, публицистической, литературно-критической, общественно-политической, деловой и т.п. оригинальной и переводной литературе.

 

Образцы среднего стиля находим в элегиях, эпистолах и эклогах А. П. Сумарокова и писателей его школы; в стихотворной повести «Душенька» и других работах И. Ф. Богдановича; в сатирико-бытовых повестях «Пересмешник или славенские сказки», «Пригожая повариха», «Самозванец Гришка Отрепьев»; в сатирической поэме и др. М. Д. Чулкова; в литературно-критическом «Опыте исторического словаря о российских писателях»; в сатирических произведениях в журналах «Трутень», «Живописец» и пр. Н. И. Новикова; в романах Ф. А. Эмина; в «Слове о пользе химии» М. В. Ломоносова; в трудах, речах и рассуждениях Н. Н. Поповского, А. А. Барсова, Д. С. Аничкова, Я. П. Козельского, И. А. Третьякова, С. Е. Десницкого и др.; в статьях и трактатах деятелей «Вольного экономического общества», напр., «О земледелии» И. М. Комова; в географических описаниях И. И. Лепехина, Н. Я. Озерецкого, В. Ф. Зуева и др.; в переводных сочинениях, напр., «Диэтика» (1791), «Чудеса натуры» (1788), «Письма о разных физических и филозофических материях» Л. Эйлера и пр.

 

Такая жанровая широта и разнообразие среднего стиля обусловили и известную неустановленность его норм. В пределах среднего стиля теоретически и практически было допустимо употребление всех основных языковых средств: общеупотребительных и просторечных, книжных и простонародных, стилистически окрашенных и стилистически нейтральных единиц, иноязычных заимствований и церковнославянизмов и т.д. Конечно, М. В. Ломоносов регламентировал в известном смысле их употребление. Прежде всего он подчеркивал, что «средний стиль должен состоять из речений, больше в российском языке употребительных». В среднем стиле Ломоносов допускал употребление «некоторых речений славенских, в высоком стиле употребительных», однако, «с великою осторожностью, чтобы слог не казался надутым». Ломоносов допускал в среднем стиле употребление и «низких слов», однако с указанием «остерегаться, чтобы не опуститься в подлость» (т.е. простонародность). Очень существенна рекомендация Ломоносова относительно того, что «в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность».

 

В самом деле, эти указания Ломоносова содействовали до известной степени установлению более устойчивых норм в среднем стиле.

 

Так, напр., в научных, исторических и т.п. сочинениях (т.е. не в жанрах художественной литературы), которые были очень типичными для среднего стиля, соблюдали «всевозможную равность». Как стилистические церковнославянизмы (у которых были общеупотребительные русские соответствия, напр.: нощь и ночь, днесь и сегодня, петел и петух и пр.), так и просторечно-простонародные единицы встречаются

 

195

 

 

лишь случайно. Зато очень широкий лексический пласт образуют несколько групп книжной, главным образом терминологической лексики. Среди них выделяется группа славянизмов (по этимологии древнеболгаризмов), которые получили на русской почве (и в высоком, и в среднем стилях) распространение как средство для выражения определенных понятий, напр.: вещество, благодать, существо, пространство и пр. Другую группу составляют единицы, представляющие заимствования, по словам Г. О. Винокура, из международного фонда общеевропейской лексики, напр.: атмосфера, горизонт, фигура и т.д. Выделяется и группа книжных слов, составленных из национального словообразовательного материала, по исстари известным книжным образцам, напр.: добронравие, человечество, чувствительность и т.д. (5, стр. 141).

 

Следует подчеркнуть, что вовлечение и активное использование книжно-славянской, иноязычной и русской книжной лексики в средние жанры, усиление ее роли и места в литературном русском языке «усиливали процесс формирования книжно-литературной лексики, процесс складывания норм национального литературного языка» (26, стр. 62).

 

Небольшой отрывок из «Слова о пользе химии» М. В. Ломоносова может дать общее представление о характере среднего стиля в научных сочинениях. См.: «Болезни по большей части приходят от повреждения жидких материй, к содержанию жизни человеческих нужных, обращающихся в теле нашем, которых качества составляющия части, и их по-лезныя и вредныя перемены, и производящие и пресекающие их способы без Химии, никак испытаны быть не могут. Ею познается натуральное смешение крови и питательных соков ...»

 

Использование некоторых просторечных слов, отличающихся небольшой степени экспрессивности и утрачивающих нарочитую простоту, в рассматриваемых источниках (научных, исторических и т.п. сочинениях) свидетельствует о важной тенденции. Вхождение просторечных слов в памятники этого рода является свидетельством постепенного перехода таких слов в категорию нейтральных. В отдельных случаях появление просторечной лексики в подобных жанрах можно объяснить стихийными прорывами. Г. П. Князькова приводит удачные примеры из различных источников, которые доказывают это. См., напр., «А которого оленя или собаку дьяволам отсулят, тех совсем на землю бросают» (19, стр. 133).

 

В жанрах художественной литературы употреблялись как общеупотребительная стилистически нейтральная лексика, так и стилистически значимые церковнославянизмы (типа днесь, нощь и пр.), просторечные и простонародные единицы (типа жрать, пройдоха и пр.).

 

В средних стихотворных жанрах, напр., использование церковнославянизмов (типа днесь, нощь) можно рассматривать как начальный этап их превращения «в «поэтические» слова, которые в дальнейшем потеряют непременную связь с высоким стилем» (24, стр. 158).

 

См., напр., отрывок из стихотворения Г. Р. Державина «Русские девушки»:

 

196

 

 

Зрел ли ты, Певец Тииский,

Как в лугу весной бычка

Пляшут девушки российски

Под свирелью пастушка;

 

Как, склонясь главами, ходят,

Башмачками в лад стучат,

Тихо руки, взор поводят,

И плечами говорят;

 

Как их лентами златыми

Челы белые блестят,

Под жемчугами драгими

Груди нежные дышат . . .

 

В литературных источниках, относящихся к среднему стилю, использование и просторечно-простонародной лексики могло быть обусловлено определенными характерологическими задачами. Так, напр., в сатирической поэзии, в ирои-комических поэмах и в сатирической литературе просторечно-простонародная лексика часто употребляется в намеренном контрастном соединении со словами высокими как одно из средств создания иронии, а тоже и как средство отрицательной характеристики описываемых предметов, явлений, событий. См., напр., «Расставание или последнее прощание с читателями» Н. И. Новикова: «Хладеет кровь, и от предстоящего несчастия все члены немеют . . . Непричесанные мои волосы становятся дыбом, словом, я все то чувствую, что чувствуют в превеликих печалях».

 

Грамматические приметы среднего стиля тоже не совсем строго определены. Основные грамматические формы, охарактеризованные в грамматике М. В. Ломоносова как принадлежащие высокому стилю, могли употребляться и в среднем стиле. Это, напр., причастия, формы сравнительной и превосходной степени прилагательных на -ейший, -айший, -ший, окончания -а и -е в род. и предл. падежах существительных мужского рода и т.д. В среднем стиле могли употребляться и основные грамматические формы, охарактеризованные как принадлежащие низкому стилю, напр., окончание -у в род. и предл. падежах единственного числа существительных мужского рода, имена «увеличительные» и «умилительные», придаточные предложения с местоимением который и т.д. За пределами среднего стиля оставались некоторые формы, являющиеся специфической принадлежностью высокого или низкого стиля (в большинстве случаев непредусмотренные грамматикой Ломоносова), напр., окончание -ы в творит. падеже множ. числа существительных мужского и среднего рода, глаголы на -ыва типа ужинывал и т.д. Г. О. Винокур специально указывает на то, что общеупотребительный фонд средств русского книжного языка (т.е. средний стиль) из двух «славенских» вариантов попадал менее книжный и архаичный, напр., не явльшийся, а явившийся; из двух просторечных — менее чуждый языку церковнославянскому; напр., конструкция форм типа

 

197

 

 

письма-письмы решалась сначала законодателями языка, а потом и в практике в пользу формы письма (5, стр. 140).

 

Следовательно, в среднем стиле грамматические формы, охарактеризованные Ломоносовым как принадлежащие высокому или низкому стилю, по существу совмещаются. Их разграничение оказывается реальным только при противопоставлении высокого и низкого стилей. Это дает основание В. В. Виноградову утверждать, что в «Российской грамматике» Ломоносова «описание и систематизация фонетических, морфологических и отчасти синтаксических явлений имеют своей целью представить общую национальную структурную основу русского языка, которая в главном совпадает со среднем стилем» (8, стр. 220).

 

Средний стиль сыграл исключительно важную роль в дальнейшей эволюции русского литературного языка. Средний стиль постепенно ложится в основу системы формирующегося и развивающегося русского национального языка. Его изменения делаются, но словам В. В. Виноградова, движущим началом развития этой системы, несмотря на то, что ее нормы в данный период еще неустойчивы (6, стр. 19).

 

Именно в среднем стиле с наибольшей силой выразились поиски норм национального русского литературного языка. Средний стиль питался за счет высокого и отчасти низкого стилей, выступая как важный своеобразный регулятор в системе русского литературного языка. В среднем стиле отбирались и концентрировались как нейтральные и общелитературные языковые средства, так и наиболее стилистически значимые. В связи с определением значения среднего стиля можно было бы отметить и плодотворный процесс интенсивной выработки естественнонаучной, философской, юридической и иной терминологии.

 

Итак, развитое М. В. Ломоносовым учение о трех стилях ложится в основу стилистической практики русского литературного языка середины и второй половины XVIII в. Особенно важное значение имели усилия крупнейших писателей и деятелей русской культуры и науки, направленные на углубление и расширение народно-языковых основ среднего стиля, на сближение высокого стиля с семантико-фразеологическими закономерностями русского народного языка, на литературную регламентацию п упорядочение низкого стиля (6, стр. 21, 20).

 

Система трех стилей сыграла важную роль в становлении норм русского литературного языка, в укреплении его русской народной основы.

 

Система трех стилей, предусматривающая устойчивую прикрепленность языковых средств к определенным видам письменности или жанрам художественной литературы, регулировала стилистические отношения.

 

Но художественно-речевая, литературная практика русских писателей и деятелей науки и культуры оказалась богаче и сложней теории трех стилей. Огромное богатство художественной и не художественной (научной, общественно-политической и т.д.) литературы и исключительно разнообразные выразительные возможности русского языка не вмещаются в строго определенные и довольно узкие рамки теории трех стилей русского литературного языка.

 

198

 

 

 

§ 2. НЕДОСТАТОЧНОСТЬ СИСТЕМЫ ТРЕХ СТИЛЕЙ

 

Расцвет системы трех стилей приходится на середину XVIII в. (40—60-ые годы). Но уже в 60—80-ые годы недостаточность этой системы стала обнаруживаться все более и более отчетливо.

 

Причины начавшегося кризиса системы трех стилей и признаки ее постепенного разложения были весьма разнообразны.

 

Сложная и противоречивая эволюция литературной речи не могла уместиться, по образному выражению В. В. Виноградова, «в русло трех стилей» (7, стр. 121), как не вмещались в ограниченные рамки теории трех стилей и многообразные выразительные возможности русского языка. Постепенно вырабатываются такие нормы употребления языка, которые не укладываются в эту систему.

 

Еще в период расцвета системы трех стилей русского литературного языка в пределах каждого из них намечалось сложное многообразие жанровых и функционально-речевых стилистических вариаций. Напр., в рамках высокого стиля различались стиль оды, стиль трагедии, стиль ораторской речи и т.д.; в пределах среднего стиля — стиль сатиры стиль элегии, стиль стихотворных дружеских писем, стиль официально деловой речи, стиль газетной и журнальной публицистики и т.д. Все это многообразие подобных стилистических вариаций оказалось, однако, стесненным и ограниченным рамками каждого из трех стилей. Поэтому все острее выдвигалась проблема образования единой общенациональной литературно-языковой нормы.

 

Но теория Ломоносова, которая в сущности предусматривала разделение литературного языка на три стиля, не решала проблемы выработки единой общенациональной литературно-языковой нормы.

 

Следует обратить внимание и на то, что строгое деление литературного языка на стили вело к тому, что «стилистические богатства русского языка, накопленные веками, оказывались разобщенными, разделенными между различными стилями» (11, стр. 231). Церковнославянизмы закреплялись за высоким стилем, но не допускались в низкий стиль; «речения, которых нет в славенском диалекте», и просторечие закреплялись за низким стилем, но не допускались в высокий стиль; церковнославянизмы и просторечие допускались в средний стиль, но с известными оговорками. Все это обедняло стили литературного языка, сковывало выразительные возможности русского языка.

 

Указанные обстоятельства являются причиной начавшегося кризиса системы трех стилей.

 

Учитывая эти обстоятельства, можем присоединиться к мнению В. В. Виноградова о том, что с течением времени теория трех стилей «превратилась в тормоз широкого национального развития единой системы общелитературного русского языка на народной основе» (9, стр. 189).

 

Дальнейшее развитие русского литературного языка могло идти только по пути разрушения старой системы литературного языка, основанной

 

199

 

 

на противопоставлении трех стилей, и создания единой системы общелитературного русского языка на народной основе. Система, которая объединила бы все исторически сложившиеся средства русского языка воедино и дала бы возможность их принципиально новой группировки и принципиально нового использования (11, стр. 232).

 

Каковы были признаки постепенного разрушения старой системы трех стилей на пути к созданию единой системы общелитературного русского языка на народной русской основе?

 

Одним из главных признаков начавшегося разрушения этой системы оказалось ослабление строгой регламентации употребления высокой церковнославянской лексики в пределах высокого стиля.

 

Церковнославянизмы (и такие, которые получили распространение как средство для выражения определенных понятий, типа пространство, внимание, и такие, которые использовались как стилистическое средство, типа днесь, нощь) проникают в разнообразные виды художественной и нехудожественной литературы, как напр.: «Путешествие из Петербурга в Москву» А. И. Радищева; повести М. М. Хераскова «Кадим и Гармония», «Полидор, Сын Кадма и Гармонии»; «Иосиф» (в переводе Д. И. Фонвизина); «Илиада» (в переводе П. Екимова); «Освобожденный Иерусалим» (в переводе М. Попова); «Творения велемудрого Платона» (в переводе Иоанна Сидоровского и Матфея Пахомова); философские сочинения А. Н. Радищева; «Опыт повествования о России» И. Елагина; исторические очерки М. Н. Муравьева; статьи Н. И. Новикова «О достойнстве человека в отношениях к богу и миру», «Нравоучение как практическое наставление» и др., манифесты, дипломатические акты, текущее законодательство и др.

 

Церковнославянизмы получают распространение даже в жанрах, относящихся к низкому стилю, напр., в комедиях, баснях, эпиграммах, письмах. См. комедии «Недоросль» и «Бригадир» Д. И. Фонвизина; «Хвастун» Я. Б. Княжина; «Ябеда» В. В. Капниста; басни А. П. Сумарокова, Д. И. Фонвизина, В. И. Майкова, И. И. Хемницера, И. А. Крылова, И. И. Дмитриева и т.д.

 

В результате ослабления строгой регламентации употребления церковнославянизмов главным образом в пределах высокого стиля и их проникновение в сферы среднего и низкого стилей грань между высоким, средним и низким стилями становится более зыбкой и неясно очерченной.

 

Другой признак начавшегося разрушения системы трех стилей — это ослабление строгой регламентации употребления народно-разговорных и просторечных элементов главным образом в рамках низкого стиля и их внедрение в средний и высокий стили. Народно-разговорные и просторечные элементы проникают в самые разнообразные виды художественной и нехудожественной (оригинальной и переводной) литературы, как, напр., повести «Душенька» И. Ф. Богдановича; «Пригожая повариха» М. Д. Чулкова, романы «Письма Ернеста и Доравры» Ф. А. Эмина, «Бесчестный Флоридор» и «Награжденная постоянность» (в переводе Ф. А. Эмина), сатиры А. П. Сумарокова, И. И. Дмитриева, «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева,

 

200

 

 

некоторые оды Г. Р. Державина («Фелица», «На счастие», «Видение Мурзы» и др.), «Записки» В. Л. Нащокина, разнообразные литературно-критические, публицистические и т.д. статьи в сатирических журналах Н. И. Новикова и др.

 

Распространение сферы употребления простонародной и просторечной лексики, слов, оборотов и синтаксических конструкций, свойственных разговорной речи, за пределы низкого стиля и их внедрение в средний и высокий стиль является очень важной особенностью эволюции русского литературного языка во второй половине XVIII в. Соприкосновение языковых средств, характерных для низкого стиля, многие из которых оставались за пределами литературной нормы, со средствами, характерными для среднего и высокого стилей, воспринимаемыми как факты литературного языка, сыграло важную роль. Оно, наряду с другими факторами, содействовало постепенному сближению норм живой устно-народной речи с нормами литературного языка, литературной обработке народного просторечия, формированию устойчивых норм разговорно-литературной речи. Все эти процессы способствовали сглаживанию различий между стилями.

 

А. И. Горшков подробно и углубленно рассматривает роль сочинений Н. И. Новикова, Д. И. Державина и И. А. Крылова в процессе ассимиляции просторечия литературным языком, в котором оно либо получает определенные стилистические функции, либо постепенно нейтрализуется и подвергается литературной обработке (11, стр. 237—277).

 

Народно-разговорные элементы получают широкое распространение в новиковских сатирических изданиях («Трутень», «Живописец», «Кошелек»), в прозе Д. И. Фонвизина («Письма из Франции»), в прозе И. А. Крылова («Почта духов»).

 

В составе народно-разговорной лексики и фразеологии выделяются те слова и выражения, которые, согласно оценкам словарей конца XVIII —начала XIX в., квалифицируются как простонародные (напр.: авось, быль, куролесить, детина на все руки и пр.) и просторечные (напр.: баба, болтать, вздор, девка, вот те на и др.).

 

Основную массу народно-разговорной лексики и фразеологии образуют слова и обороты, смыкающиеся с нейтральным лексико-фразеологическим слоем русского литературного языка второй половины XVIII в. (напр.: умничать, ворчать; вкружить голову; с легкой руки; попасть в беду и пр.).

 

В прозе Н. И. Новикова, Д. И. Державина, И. А. Крылова утверждаются принципы сознательного употребления народно-разговорной и простонародной лексики и фразеологии в определенных стилистических целях. Это было существенное движение вперед сравнительно с литературно-языковой практикой русского классицизма. Согласно его предписаниям народно-разговорная, просторечная и простонародная лексика и фразеология были только характерологическим признаком жанров, относящихся к низкому стилю.

 

201

 

 

В языке прозы Новикова, Державина, Крылова народно-разговорные, просторечные и простонародные элементы находят применение и в повествовании, и в описании, и в рассуждении. «Экспрессивная, выразительная сторона просторечия в большей или меньшей степени нейтрализуется и на первое место выступает образность и смысловая емкость того или иного слова и оборота» (11, стр. 259).

 

Использование народно-разговорных, просторечных и простонародных элементов отличается продуманной, обоснованной тщательностью отбора. Авторы с большим художественным тактом избегают крайностей. Прозаические сочинения Новикова, Державина, Крылова рассчитаны на демократического читателя и язык их сочинений сознательно сближался с народно-разговорным языком. Это определило большое значение прозаических сочинений указанных авторов в процессе ассимиляции литературным языком многих народно-разговорных, просторечных и простонародных элементов.

 

Использование разностильных речевых средств в рамках только одного произведения или жанра тоже является признаком начавшегося разрушения системы трех стилей.

 

Этот процесс нашел яркое отражение в творчестве Г. Р. Державина, А. Н. Радищева и других авторов. По существу в их творчестве находит разрешение «проблема перераспределения функции между славенским высоким слогом и живой народной речью» (7, стр. 139).

 

В некоторых одах Державина, напр., наряду с основными типичными для высокого стиля средствами языка представлены в значительном объеме разговорные элементы и даже просторечие. В этом отношении показательны такие оды Державина, как «Фелица», «На счастие», «Видение Мурзы». Приведем для иллюстрации два отрывка из оды «Фелица»:

 

Прошу великого пророка,

Да праха ног твоих коснусь,

Да слов твоих сладчайших тока

И лицезренья наслаждусь! . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Там свадеб шутовских не парят,

В ледовых банях их не жарят,

Не щелкают в усы вельмож;

Князья наседками не клохчут.

Любимцы въявь им не хохочут

И сажей не марают рож.

 

Подобное совмещение разностильных средств в рамках одного произведения, одного жанра, бесспорно, представляло собою нарушение одного из основных требований классической оды — ее стилистической однотонности, стилистической замкнутости (24, стр. 169). В сущности, стилистическое разнообразие отдельных од Державина обусловлено самым содержанием. В них Державин совмещал разные темы, разные авторские эмоции, для выражения которых были использованы и различные языковые средства, столкнувшиеся в рамках одного произведения.

 

202

 

 

Можно вполне согласиться с мнением А. И. Горшкова, что разрушение в творчестве Державина стилистических канонов одного из типичнейших «высоких» жанров, оды, отражает утрату привилегий высокого стиля на право выражения «важных материй» (11, стр. 237).

 

«Путешествие из Петербурга в Москву» выдающегося русского писателя и революционера А. Н. Радищева тоже отличается стилистической пестротой. Это знаменитое произведение характеризуется как исключительно сложным содержанием и полнотой изображения различных сторон, явлений, процессов противоречивой русской действительности, так и дифференцированным и определенным отношением к ним. Тематическая пестрота и разнообразие эмоций оказали заметное влияние на стиль повествования, обусловили стилистическую пестроту. Высокое и низкое оказались объединены в одном произведении, и этим было нарушено одно из основных требований теории трех стилей. «Литература классицизма не допускала такой стилистической пестроты, потому что она не допускала и той тематической пестроты, которой отличается «Путешествие» Радищева» (24, стр. 172).

 

В «Путешествии» Радищева даже в пределах отдельных небольших глав можно найти существенное разнообразие языковых средств и манер изложения, постоянное чередование разговорных и книжно-славянских контекстов, постоянное изменение манеры изложения в зависимости от предмета изображения. См., напр., отрывок из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева («Спаская полесть»): « — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин доброй. Рад ему служить ...» «Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло с блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым».

 

В. В. Виноградов отмечает, что в языке Радищева церковнославянизмы непринужденно помещаются «рядом с разговорными русизмами и смешиваются с формами живой устной речи образованного общества, с выражениями простонародного языка и крестьянского фольклора» (7, стр. 146).

 

Народно-разговорные элементы свободно сочетаются с церковнославянизмами и иноязычными заимствованиями в «Письмах из Франции» Державина и в произведениях других авторов второй половины XVIII в.

 

Взаимодействие и взаимопроникновение разностильных языковых элементов и их совмещение в рамках одного произведения, одного жанра, бесспорно, представляло собой нарушение одного из требований теории трех стилей и усиливало процесс начавшегося кризиса в системе этих стилей. Но язык произведений Державина и Радищева в целом оставался еще в пределах старой стилистической системы. Г. О. Винокур заметил, что три стиля речи не сливаются у Радищева в одно целое и каждый раздельно несет свою особую функцию (5, стр. 160). Этот вывод оказывается справедливым и для Державина. То новое, что можно обнаружить у Державина и Радищева в приемах употребления и функциях отдельных пластов лексики, свидетельствовало об эволюции

 

203

 

 

системы трех стилей, но не подрывало ее основ, ее сущности (24, стр. 174).

 

Совмещение разностильных языковых элементов в рамках одного произведения, жанра, даже контекста способствовало развитию тенденции к ассимиляции и известной нейтрализации этих элементов, к некоторой их нивелировке, к ослаблению их стилистических свойств. Это со своей стороны помогло развитию проницаемости в системе стилей. Постепенно стили стали обладать значительной проницаемостью.

 

Происходит и изменение в употреблении традиционных элементов прежде всего высокого и низкого стилей. Народно-разговорные, просторечные и простонародные элементы стали свободно употребляться в стилистически нейтральных контекстах, относящихся к среднему стилю, и проникли даже в высокий стиль. Церковнославянизмы очень часто стали использоваться как средство пародийного изображения.

 

Существенным изменениям были подвергнуты все три стиля литературного языка.

 

Высокий стиль, который отличался известной ограниченностью жанрового употребления (героические поэмы, оды, трагедии и «прозаические речи о важных материях»), еще больше сужает сферы распространения. Героические поэмы и «прозаические речи о важных материях» не завоевали популярности, а оды и трагедии стали быстро утрачивать свой общественный вес и литературное значение (11, стр. 233). Высокий стиль устойчиво сохранял ряд малоупотребительных и даже архаичных единиц. Он был оторван от народно-разговорного языка,, подвергнутого значительным изменениям в эту эпоху. Все это еще больше углубляло отрыв высокого стиля от общенародного русского языка и подрывало основы старой стилистической системы литературного языка. Высокий стиль и прикрепленные к нему жанры, отмечает В. В. Виноградов, старели или эволюционировали в сторону сближения с живой разговорной речью (6, стр. 22).

 

Низкий стиль тоже оказался бесперспективным с точки зрения обеспечения широкой сферы развития литературного языка в общенациональном масштабе. Низкий стиль (простой слог, по словам В. В. Виноградова), как уже отмечалось, с его вульгаризмами и диалектизмами, с его неупорядоченным синтаксисом и ограниченными средствами отвлеченного изложения не мог обслуживать ни развивающуюся публицистику, ни науку, ни официально-деловую практику, ни основные: жанры художественной литературы (6, стр. 22).

 

В жанрах, прикрепленных к низкому стилю, обнаруживается стремление освободиться от вульгаризмов, диалектизмов, грубо просторечных и простонародных элементов, но с сохранением самых тесных связей с народной речью. В этих случаях, однако, обращает на себя внимание неупорядоченность и пестрота самой разговорной речи. «Следовательно, и здесь на очереди дня стояла проблема отбора, проблема ограничения лексики литературной от нелитературной — как в самой разговорной практике, так и в отражающей ее литературе» (24, стр. 175—176).

 

Границы между низким стилем и средним постепенно стирались.

 

204

 

 

У них была почти общая языковая основа — это слова общие русскому и церковнославянскому языкам, слова русские, «которых нет в славенском диалекте»; в области грамматики и орфоэпии — это все формы, которые Ломоносов относил к простому, «не высокому» стилю. Оба стиля допускали народно-разговорные и просторечные элементы, часть которых подвергнута литературной обработке. В оба стиля проникали и церковнославянизмы.

 

В литературном языке вырисовывается все более ясно противопоставление «высокого» и «не высокого» стилей.

 

Изменениям был подвергнут и средний стиль, на который Ломоносов обратил специальное внимание, указывая на его важное и особое место в системе различных стилей, на его центральное, посредствующее, нормализующее положение (43, стр. 12). В среднем стиле «происходили сложное взаимодействие и объединение книжно-славянских и народно-разговорных элементов» (6, стр. 19). Ломая жанровые перегородки, средний («не высокий») стиль расширяет свои жанровые рамки. Возникает тенденция поглощения средним стилем основных ресурсов низкого и высокого стилей, включения их в себя, тенденция органического сочетания русских, церковнославянских и заимствованных иноязычных элементов.

 

В лексическом составе среднего стиля формируются два пласта: книжный и разговорный (простой). Особенно характерно то, что синтаксические традиции среднего стиля оказываются в это время господствующими.

 

Эволюция среднего стиля нашла яркое отражение в оригинальных и переводных произведениях научного и научно-популярного характера. Они представляют, по словам Ю. С. Сорокина, образцы чистого среднего слога, с очень умеренной славянизацией и органическим сочетанием русско-славенских и заимствованных лексических элементов. «Иногда стиль научного изложения широко вбирает в себя элементы народно-разговорной речи, народную терминологию и номенклатуру» (43, стр. 15).

 

Бесспорно, что средний стиль «выбивался» с течением времени из системы трех стилей литературного языка, тем самым подрывая ее и разрушая (24, стр. 168).

 

Средний (точнее «не высокий») стиль постепенно становится ядром, как уже было подчеркнуто, системы формирующегося русского национального языка. На базе среднего стиля и наиболее значимых употребительных элементов, типичных для высокого и низкого стилей, формируется литературный язык, нашедший применение в самых разнообразных видах художественной и нехудожественной литературы.

 

Г. О. Винокур обращает внимание на то, что действительный удар системе трех стилей литературного языка, которая сложилась на почве литературы классицизма, был нанесен только тогда, когда «литературе трех стилей оказалась противопоставлена литература одного, общего стиля. Язык этой литературы нового типа, вождем которой был Карамзин, есть дальнейшее развитие среднего слога» (5, стр. 161).

 

205

 

 

 

§ 3. БОРЬБА ЗА НАРОДНОСТЬ, ЗА ЧИСТОТУ И НАЦИОНАЛЬНУЮ САМОБЫТНОСТЬ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

 

Развитие русского литературного языка во второй половине XVIII в. проходило и под знаком сближения норм живой устно-народной речи с нормами литературного языка, под знаком демократизации и борьбы за народность, за чистоту и национальную самобытность русского литературного языка.

 

Многие русские просветители и писатели того времени стремились «к созданию средней литературной нормы», близкой к народно-разговорному языку и в то же время обогащенной стилистическими достижениями всей литературной культуры речи (б, стр. 22). Эти просветители и писатели живо интересовались проблемами развития русского литературного языка на русской народной основе, проблемами его чистоты и национальной самобытности.

 

Проблема борьбы за народность, за демократизацию русского литературного языка стала находить свое постепенное разрешение в творчестве ряда писателей, просветителей и общественных деятелей второй половины XVIII в. К ним относятся, напр., Г. Р. Державин, Д. И. Фонвизин, Н. А. Радищев, И. А. Крылов, А. А. Петров, А. В. Суворов, С. И. Крашенинников, И. И. Лепехин и т.д.

 

Все они стремились приблизить русский литературный язык к разговорной народной речи. А установка на разговорную речь приводила к «поискам новых источников развития и обогащения литературного языка» (49, стр. 112). Эти новые источники они открывали в общенародном языке, привлекая в литературу ряд ранее не использованных общенациональных языковых средств.

 

В предшествующих параграфах мы уже обратили внимание на широкое распространение народно-разговорных и просторечных элементов в литературной речи, на процесс литературной обработки этих элементов, что является одним из признаков борьбы за народность, за демократизацию литературного языка.

 

Эту борьбу начал А. Н. Кантемир. В языке его сатир, как мы отметили раньше, можно видеть первые шаги в упорядочении русского литературного языка на основе его сближения с разговорным языком.

 

Теоретическое обоснование процесса сближения литературного языка с разговорным языком принадлежит, как известно, В. К. Тредиаковскому. Но и Кантемир, и Тредиаковский ориентировались не на народно-разговорный язык, а на разговорный язык «двора ея величества», на разговорный язык образованного дворянства.

 

Стремлением к народности была обусловлена острота выдвинутой М. В. Ломоносовым проблемы взаимодействия церковнославянского и русского языков. Теория трех стилей Ломоносова утверждала русскую основу русского литературного языка, оценивая церковнославянский язык лишь как источник его стилистических ресурсов.

 

А. П. Сумароков активно выступал против «пухлости, пущенной к небесам», против «высокопарности» высокого стиля, основанного на

 

206

 

 

«славянщизне». «Витийство лишнее — природе злейший враг» — писал он в «Ответе на оду Василия Ивановича Майкова».

 

В поисках критериев правильности и чистоты литературного языка Сумароков пытался опереться на «живое употребление», «на обыденный устный и письменный язык столичной образованной среды, на московское интеллигентское употребление» (7, стр. 129). В своей литературной практике он стремился избегать как высокопарной риторичной «славянщизны», так и грубо просторечных и диалектных элементов.

 

Внедрение просторечия в язык некоторых од Г. Р. Державина следует рассматривать как одно из проявлений борьбы за народность и демократизацию литературного языка.

 

Процессу сближения литературного языка с народно-разговорным содействовали появление и широкое распространение большого количества произведений писателей из демократической среды (басни, анекдоты, народная сатира п т.д.) и произведений, относящихся к низкому стилю (комедии, комические оперы и пр.). Народно-разговорные, просторечные и простонародные элементы заняли широке место в баснях Д. И. Фонвизина, В. И. Майкова, И. И. Хемницера, И. А. Крылова, И. И. Дмитриева и др.; в комедиях Д. И. Фонвизина («Недоросль», «Бригадир»); В. И. Лукина («Щепетильник», «Мот, любовию исправленный»); Я. Б. Княжина («Хвастун», «Чудаки»); В. В. Капниста («Ябеда»); П. А. Плавилыцикова («Сиделец»); М. Д. Чулкова («Как хочешь назови»); И. А. Крылова («Сочинитель в прихожей», «Проказники») и др.; в комических операх М. И. Попова («Анюта»), А. А. Аблесимова («Мельник — колдун, обманщик и сват»), М. Матинского («Санктпетербургский гостиный двор»), Н. П. Николаева («Розана и Любим», «Точильщик»), И. А. Крылова («Бешеная семья») и т.д.

 

Ряд русских писателей и просветителей XVIII в. привлекают в свои сочинения народно-поэтические и фольклорные элементы, открывая в народном творчестве живой источник обогащения литературного языка. В целях имитации песенного слога писатели привлекают разнообразнейшие средства народного творчества, напр.: существительные-приложения (типа душа-соловушка, тоска-злодейка), формы глаголов с суффиксами -ыва/-ива (типа гуливал), формы повелительного наклонения (напр., Вы не дуйте, ветры) и т.д. Показательны в этом отношении некоторые песни М. И. Попова, напр.: «Ты бессчастной доброй молодец», «Не голубушка в чистом поле воркует» и др., «Сказки в стихах» А. А. Аблесимова, сказочная поэма «Бахариана» М. М. Хераскова, «Пересмешник или славенские сказки» и «Словарь русских суеверий» М. Д. Чулкова, «Басни и сказки» И. И. Хемницера, «Басни и сказки» И. И. Дмитриева и т.д.

 

Большой вклад в процесс демократизации русского литературного языка XVIII в. внесли Новиковские журналы «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», а также «Письма к Фалалею», напечатанные в «Живописце», «Письма из Франции» и художественная проза Д. И. Фонвизина, знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и др.

 

Таким образом, язык художественной литературы и публицистики

 

207

 

 

второй половины XVIII в. показывает, как русские писатели, публицисты, просветители «открывают литературе новые средства словесного выражения и новые сокровища «природного» русского языка» (6, стр. 19). Народно-разговорная лексика и фразеология, ряд просторечных, простонародных и фольклорных элементов, морфологические формы, синтаксические конструкции, свойственные живой народно-разговорной речи, становятся материалом для многих жанров и средством изображения самых разнообразных картин русской народной, общественной жизни.

 

Бесспорно, что своей творческой деятельностью выдающиеся русские писатели и просветители второй половины XVIII в., особенно такие, как Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов, А. Н. Радищев и др., способствовали процессу сближения литературного языка с народно-разговорным языком широких демократических кругов тогдашнего общества, содействовали борьбе за народность, за демократизацию русского литературного языка.

 

В этом отношении положительную роль сыграли и произведения научного, научно-популярного характера, рассуждения, трактаты, описания и т.п., авторы которых стремились к созданию средней литературной нормы, близкой к народно-разговорному языку «с умеренной славянизацией и органическим сочетанием русско-славенских и заимствованных лексических элементов» (43, стр. 15), ср. такие сочинения, как «Описание земли Камчатки» С. П. Крашенинникова, «Рассуждения двух индийцев ...» Я. Козельского, «О земледелии» И. М. Комова и т.д.

 

В этом перечне следует обратить специальное внимание и на военное наставление А. В. Суворова «Наука побеждать», которое своим живым, ярким языком, близким к народно-разговорному, резко отличалось от современных ему императорских военных уставов: «Пехотного строевого устава» и «Устава военной и конной экзерциции».

 

Но В. В. Виноградов был прав, утверждая, что живая народная речь до Пушкина непосредственно не поддавалась органическому слиянию с книжным языком (7, стр. 143). Важно то, что в это время углубляются и крепнут национально-демократические основы русского литературного языка, расширяются источники, из которых пополняются его ресурсы. Идет напряженная борьба за закрепление в литературе общенациональных норм русского языка.

 

Борьба за народность, за демократизацию русского литературного языка смыкалась с борьбой за чистоту и национальную самобытность русского литературного языка, с борьбой против галломании в языке, против засорения русского литературного языка ненужными иностранными словами, архаическими и вульгарно-просторечными единицами.

 

С этой точки зрения в первую очередь следует обратить внимание на теорию Ломоносова, которая способствовала очищению литературного языка от обветшалых церковнославянизмов, от грубо просторечных элементов («презренных слов», по словам Ломоносова) и от ненужных иностранных заимствований, о которых Ломоносов писал: «... отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков» (28, стр. 590).

 

208

 

 

Очень характерны и принципы, выдвинутые А. П. Сумароковым и его школой. Вводятся определенные ограничения для литературного употребления областных, народных слов и выражений. Вульгаризмы запрещаются. Объявляется борьба с приказно-бюрократическим стилем и подьяческим жаргоном, борьба с галломанией придворно-аристократического круга, с жаргоном светских щеголей, пересыпавших свою речь французскими, а иногда и немецкими словами.

 

В статьях «О истреблении чужих слов из русского языка» и «К несмысленным рифмотворцам» Сумароков воюет за чистоту русского языка. В статье «К несмысленным рифмотворцам» он писал: «Правописание наше подьячие и так уже совсем испортили. А что свойственно до порчи касается языка, немцы насыпали в него слов немецких, петиметры — французских, предки наши — татарских, педанты — латинских, переводчики священного писания — греческих . . . Немцы склад наш по немецкой учредили грамматике. Но что еще больше портит язык наш? худые переводчики, худые писатели, а паче всего худые стихотворцы».

 

В этот период происходило формирование жаргона дворянских салонов. Французский язык получает очень широкое распространение в среде русского дворянства, верхушечных и образованных слоев. Французский язык вошел в моду, его использовали как средство общения в официальных ситуациях и даже как язык быта и воспитания детей.

 

В результате этого приступа галломании французские слова и обороты стали проникать в широком объеме в литературные произведения (оригинальные и переводные) и в разговорную речь в многих случаях без какой-либо необходимости.

 

Тогда формируется салонный жаргон — это очень пестрое смешение французских слов и оборотов, руссифицированных и нередко искаженных французских единиц, русских речевых средств. Такой жаргон имел ввиду В. И. Ленин в своей заметке «Об очистке русского языка», когда писал: «Перенимать французски-нижегородское словоупотребление, значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык».

 

Лучшие представители русской интеллигенции второй половины XVIII в. боролись твердо против салонно-дворянского жаргона, против пренебрежительного отношения к русскому языку и против тех, кто коверкал его.

 

Одна из оригинальных форм борьбы салонно-дворянского жаргона — это его пародийное воспроизведение и сатирическое разоблачение на страницах сатирических журналов или сатирических произведений, в которых осмеивают безудержную галломанию, стремление пересыпать почти каждую фразу французскими словами и оборотами и безграмотное словоупотребление (15, стр. 126).

 

См., напр., опубликованные в «Сатирическом вестнике» 1790 г. ежедневные записки, оставшиеся после смерти «одной красавицы»:

 

«В панедельник павечеру была («сделать визит») госпоже Д. Все который ни находились у ней («странно тупы»), М. — Ч. тама не был. («потеряла») 50 рублиоф».

 

209

 

 

В третьем листе «Живописца», издаваемого Новиковым, приводились слова одного из Скотининых, которыми он сам себя разоблачает: «Я не знаю русского языка. Покойный батюшка его терпеть не мог; да и всю Россию ненавидел и сожелел, что в ней родился».

 

В журнале «Кошелек» Новиков писал: «Мы находили, что российский язык никогда не дойдет до совершенства своего, если в письменах не прекратится употребление иностранных слов».

 

Автор «Рассуждения о вычищении, удобрении и обогащении российского языка» (1786) писал, что «чужестранные слова должно стараться переменять на российские помощию совершенного понятия вещей, под теми словами разумеемых» (26, стр. 65).

 

Издатель «Российского магазина» Ф. Туманский подчеркивал, что ему очень хотелось переименовать свой журнал в «Запасницу для познания о России», чтобы избавиться от чужого слова «магазин».

 

Но даже и в таких проявлениях языкового пуризма чувствуется искреннее стремление русских людей отстаивать национальную самобытность русского языка, о котором с такой любовью писал Ломоносов: «Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по ея могуществу имеет природное изобилие, красоту, силу, чем ни единому европейскому языку не уступает» (28, стр. 92).

 

В процессе борьбы за народность, за чистоту и национальную самобытность русского литературного языка формируются и совершенствуются многие слова, обороты, термины, компоненты возникающих функциональных стилей.

 

С творческой деятельностью Н. И. Новикова, напр., связано распространение в русском литературном языке ряда слов и выражений. Он употреблял в своих сочинениях многие новые слова, словосочетания и обороты, использовал отдельные слова с новыми значениями, напр.: будущность, внимательность, прилежность, развитие, товарищество, трогательный, утонченный; отрасль прилежания; торговое предприятие; производительные силы и т.д.

 

Большой вклад в развитие и совершенствование общественно-политической лексики и фразеологии внес и А. Н. Радищев. Он придает новое общественно-политическое значение таким словам, как гражданин, отечество, общество, неравенство, народ и т.д.

 

В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева представлены ряд разнообразных сочетаний общественно-политического характера, напр.: гражданское звание; естественное состояние; народная среда; общественная польза; дух свободы; мрак невежества; сын отечества и т.д.

 

В языке Радищева зарождаются отдельные характерные компоненты публицистического стиля (напр. синтаксические, лексико-фразеологические), которые сыграли важную роль в развитии публицистики. Зарождаются, напр., такие синтаксические компоненты публицистического стиля, получившие распространение в будущем, напр., употребление сочетания, образуемого повторением одного и того глагола в разных временах (типа был и есть, см. сей был и есть закон природы, ты есть и был непобедимый в оде «Вольность» Радищева).

 

Отличительной чертой формирующегося публицистического стиля

 

210

 

 

является афористичность. Многие афоризмы Радищева обогатили фразеологический фонд литературного языка, напр.: порабощение есть преступление, употребление власти вскружает голову, крестьянин в законе мертв и т.д.

 

Итак, история русского литературного языка второй половины XVIII в. отличается несколькими характерными особенностями.

 

Начало этого периода ознаменовалось тем, что теория трех стилей, обоснованная М. В. Ломоносовым, определила в основных чертах нормы русского литературного языка.

 

История русского литературного языка последних десятилетий XVIII в. проходит под знаком начавшегося кризиса системы трех стилей.

 

Падение роли, исчезновение или изменение некоторых жанров классицизма, появление новых жанров, ослабление строгой регламентации употребления различных речевых средств, использование таких разностильных средств в рамках одного произведения или жанра, сглаживание различий между стилями — все это привело к кризису и постепенному разрушению системы трех стилей. Обнаруживается узость теории трех стилей, ее недостаточность.

 

Разрушалась система высокого стиля, стирались границы между средним и низким стилями, средний стиль «выбивался» из системы трех стилей.

 

Средний («не высокий») стиль русского литературного языка становился сферой развития новой системы русского литературного языка. В процессе своего качественного преобразования этот стиль черпал наиболее жизнеспособные элементы из высокого стиля, из неиссякаемого источника народно-разговорного языка.

 

Развитие русского литературного языка пошло по пути выработки литературной нормы, более свободной от жанровых ограничений и правил Ломоносовской теории.

 

Важное значение в этих процессах имели усилия крупнейших писателей и передовых деятелей русской науки и культуры, направленные на усовершенствование русского литературного языка.

 

Возникал процесс создания новой системы, объединяющей все исторически сложившиеся, жизнеспособные средства русского литературного языка, дающей возможности их принципиально новой группировки и классификации.

 

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. М. М. Абрамович, Наблюдения над языком А. Н. Радищева. Русский язык в школе, 1952, № 4.

 

2. П. Н. Берков, О языке русской комедии XVIII в. Известия АН СССР, Отделение литературы и языка, 1949, т. 8, вып. I.

 

3. И. А. Валентинова, Лексика художественной прозы М. Д. Чулкова. АКД, Чита, 1959.

 

4. Е. А. Василевская, Язык и стиль «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Русский язык в школе, 1949, № 4.

 

211

 

 

5. Г. О. Винокур, Русский литературный язык во второй половине XVIII в. Избранные работы по русскому языку, М., 1959.

 

6. В. В. Виноградов, Вопросы образования русского национального литературного языка. Вопросы языкознания, 1956, № I.

 

7. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв., М., 1938.

 

8. В. В. Виноградов, Проблемы стилистики русского языка в трудах М. В. Ломоносова. В кн. В. В. Виноградова «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика», М., 1963.

 

9. В. В. Виноградов, Пушкин — основоположник русского литературного языка. Известия АН СССР, Отделение литературы и языка, 1949, вып. 3.

 

10. В. Д. Головчинер, Из истории становления языка русской литературной прозы 50—60-ых годов XVIII в. В кн. «XVIII век», вып. 4, М.—Л., 1959.

 

11. И. А. И. Горшков, История русского литературного языка, М., 1969.

 

12. А. И. Горшков, О судьбе трех стилей русского литературного языка во второй половине XVIII в. Ученые записки Читинского педагогического института, 1961, вып. 5.

 

13. Г. Р. Державин, Собрание сочинений, СПб., 1864-1883 гг., тт. 5—6.

 

14. С. Ф. Елеонский, Из наблюдений над языком и стилем «Путешествия из Петербурга в Москву». К изучению художественного своеобразия книги А. И. Радищева. В кн. «XVIII век», вып. 3, М., 1958.

 

15. А. И. Ефимов, История русского литературного языка, М., 1971.

 

16. В. В. Замкова. Славянизмы в деловом языке середины XVIII в. (см. 35).

 

17. А. В. Западов, Русская журналистика XVIII века, М., 1964.

 

18. Г. П. Князькова, Лексика народной разговорной речи в комедии и комической опере 60—70-ых годов XVIII века. Сб. Материалы и исследования по лексике русского языка XVIII века, М.—Л., 1965.

 

19. Г. П. Князькова, О некоторых аспектах изучения просторечия 50—70-ых годов XVIII века (см. 35).

 

20. К. В. Ковалева, Элементы народного языка в баснях А. П. Сумарокова. АКД, Минск, 1955.

 

21. К. В. Ковалева, Фразеологизмы в баснях А. П. Сумарокова. Даслед. на беларуск. і руск. мовах, Мінск, 1958.

 

22. К. В. Ковалева, Экспрессивно окрашенная лексика в баснях А. П. Сумарокова, Даслед. на белоруск. і руск. мовах, Мінск, 1960.

 

23. А. Т. Кунгурова, К вопросу о роли А. П. Сумарокова в истории русского литературного языка. Ученые записки Удмурдского государственного педагогического института, вып. 14, Мжевск, 1958.

 

24. В. Д. Левин, Краткий очерк истории русского литературного языка. М., 1964.

 

25. В. Д. Левин, Традиции высокого стиля в лексике русского литературного языка первой половины XIX в. Сб. Материалы и исследования по истории русского литературного языка, М., 1962, т. V.

 

26. В. Д. Левин, Очерк стилистики русского литературного языка конца XVIII — начала XIX в., М., 1964.

 

27. М. В. Ломоносов, Предисловие о пользе книг церковных в российском языке (см. 28).

 

28. М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. VII, М., 1952.

 

29. Г. П. Макогоненко, Радищев и его время, М., 1959.

 

30. Г. П. Макогоненко, Николай Новиков. В кн. Н. И. Новиков. Избранные сочинения, М.—Л., 1951.

 

31. Г. П. Макогоненко, Московский период деятельности Николая Новикова. АКД, Л., 1945.

 

32. Г. П. Макогоненко, Денис Фонвизин. Творческий путь, М.—Л., 1961.

 

33. С. И. Ожегов. О языке купеческой комедии П. А. Плавильщиков». Сб. Материалы и исследования по истории русского литературного языка, М., 1951, т. 2.

 

212

 

 

34. М. Орлов, Борьба Радищева за русскую словесную культуру. Звезда Востока, 1952, № 10.

 

35. Очерки по истории русского языка и литературы XVIII в., Казань, 1969.

 

36. К. П. Петров, Словарь к сочинениям и переводам Д. И. Фонвизина, СПб., 1904.

 

37. К. В. Пигарев, Творчество Фонвизина, М., 1954.

 

38. В. П. Покровский, Щеголихи в сатирической литературе XVIII в., М., 1903.

 

39. Р. К. Превратухина, Лексика и фразеология комедии В. Лукина «Задумчивой». Ученые записки Шахтинского государственного педагогического института, т. 2, вып. 5, 1958.

 

40. Сатирические журналы Н. И. Новикова, М.—Л., 1951.

 

41. Ю. Д. Соболева, Общественно-политическая лексика сатирических журналов Н. И. Новикова. АКД, 71., 1958.

 

42. Ю. С. Сорокин, Разговорная и народная речь в «Словаре Академии Российской» (1789—1794 гг.). Материалы и исследования по истории русского литературного языка, т. I, 1949.

 

43. Ю. С. Сорокин, О задачах изучения лексики русского языка XVIII в. Сб. Процессы формирования лексики русского литературного языка, М.—Л., 1966.

 

44. Сочинения и переводы В. И. Лукина и Б. Е. Ельчанинова, СПб., 1886.

 

45. Д. И. Фонвизин, Собрание сочинений в двух томах, М.—Л., 1959.

 

46. В. М. Фонштейн. Отражение лексики низкого стиля в частной переписке и мемуарах второй половины XVIII века (см. 35).

 

47. Хрестоматия по русской литературе XVIII в., М., 1952.

 

48. В. И. Чернышев, Заметки о языке басен и сказок В. И. Майкова. Сборник памяти Л. Н. Майкова, СПб., 1902.

 

49. Е. Т. Черкасова, Борьба В. Г. Белинского за народность русского литературного языка. Материалы и исследования по истории русского литературного языка, М., 1953, т. III.

 

50. Н. Ю. Шведова, Общественно-публицистическая лексика и фразеология в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. И. Радищева. Материалы по истории русского литературного языка, М., 1951, т. 2.

 

51. Г. И. Шкляревский, История русского литературного языка, Харьков, 1967.

 

52. П. Е. Щеголев, Из истории журнальной деятельности А. И. Радищева. В кн. «Исторические этюды», М., 1908.

 

[Previous]

[Back to Index]