Раздел III. ФОРМИРОВАНИЕ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНЫХ НОРМ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Глава вторая. РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В ПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ
§ 1. Петровская эпоха — важный этап в истории русского литературного языка 149
§ 2. Развитие словарного состава русского литературного языка в Петровскую эпоху 151
§ 3. Распад системы типов русскою литературного языка 154
§ 4. Тенденции развития русского литературного языка в Петровскую эпоху 162
§ 5. Первые попытки упорядочения русского литературного языка 165
§ 1. ПЕТРОВСКАЯ ЭПОХА — ВАЖНЫЙ ЭТАП В ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Небольшой отрезок времени — конец XVII в. и первая треть XVIII в. — вошел в историю под названием «эпохи петровских преобразований». Именно эта эпоха оказалась важным этапом в истории русского литературного языка.
Петровские преобразования затронули основные сферы общественной жизни России (экономической, социальной, политической, культурной). Происходит оживление промышленной деятельности и торговли, развиваются ремесла, сельское хозяйство. Преобразования распространяются на систему управления, на административное устройство, на военно-морское дело, на образование и т. д. Для России этот период оказался равнозначным европейскому Ренессансу. В своих реформах Петр I тяготел к просветительскому, гуманистическому Западу. Это было неизбежно исторически. В соответствии с новыми тенденциями в России складывалось и совершенно новое мировоззрение. С огромной силой проявился интерес к наукам и в частности к точным наукам. Постепенно утверждается в связи с этим вера в силу человеческого разума, который становится мерилом всего. «И это мерило постепенно, незаметно оттесняет на второй план многие традиционные религиозные представления. Авторитет церкви заменяется авторитетом государства, подчинившего себе церковную власть» (1, стр. 218).
Петр I и его сподвижники активно поощряли развитие образования. В это время возникают первые гимназии и так называемые «цифирные школы» — училища, в которых основное место занимает преподавание точных наук. Первой светской специальной школой в России была школа математиконавигацких наук, основанная в 1700 г. (с 1715 г. —Морская академия в Петербурге). Заиконоспасское московское училище преобразовывается в высшее учебное заведение — Славяно-греко-латинскую академию. В это время были составлены и переведены разнообразнейшие учебники и научно-популярные книги,
149
напр.: «Арифметика» Л. Магницкого, «География генеральная» Б. Варения, «Наука статистическая или механика» Г. Г. Скорнякова-Писарева, «Разговор о множестве миров» Фонтенелля и т. д. За время царствования Петра I было издано более 600 различных названий книг, в большинстве своем светских.
Особое место среди напечатанных книг занимали грамматики и словари, которые сыграли определенную роль в распространении филологических знаний, в упорядочении правописания и в научной разработке русской лексики. «Грамматика» Ф. Поликарова (1721) и «Грамматика славенская в кратце собранная в греко-славянской школе, яже в великом Нове Граде при доме Архиерейском» Ф. Максимова (1721 и второе издание в 1723) были грамматики «словенские», в которых русский язык все еще не отделялся от церковнославянского и не сопоставлялся с ним. В Петровскую эпоху появляются ряд словарей иностранных, которые преследовали обычно две задачи: одна — объяснить новые необходимые иноязычные термины, другая — противопоставить излишним иностранным словам русские, напр.: «Лексикон вокабулам новым по алфавиту», «Толкование иностранных речей» (приложение к первому изданию «Генерального регламента») и др. Все расширяющиеся связи русского государства с другими народами обусловили развитие переводческого дела, распространение преподавания иностранных языков и составление разнообразных двуязычных и многоязычных словарей, напр.: «Лексикон треязычный, сирень речений славенских эллиногреческих и латинских сокровище. . . » Ф. П. Поликарпова (1704), «Немецко-латинский и русский лексикон купно с первыми началами русского языка к общей пользе при императорской Академии наук печатню издан» (1731), «Книга лексикон, или собрание речей по алфавиту с российского на голландский язык» (1717).
В 1703 г. стала выходить первая русская печатная газета «Ведомости», сыгравшая определенную роль в постепенном формировании общественно-публицистического стиля. Вводится новый календарь (юлианский), который был принят тогда во многих странах Европы.
В 1710 г. была проведена реформа азбуки. Кириллица была существенно преобразована: начертание букв было округлено (в соответствии с русским рукописным нецерковным письмом и графикой применявшихся в то время в Европе шрифтов), устранены были лишние буквы, как, напр., омега, пси, кси, юс большой, юс малый и др., были устранены титла, введена была в алфавит буква э. Новая гражданская азбука стала применяться при печатании всех светских книг, а старая кириллица продолжала употребляться только в богослужебных книгах. «Создание светской азбуки обозначало резкое размежевание светской литературы с церковно-богословской. Реформа азбуки дала возможность светской письменности освободиться от старых традиционно-книжных норм» (2, стр. 80).
Светская литература в эту эпоху получает широкое распространение. Из указанных 600 книг, напечатанных в это время, лишь 48 относятся к церковной литературе. Такие книги, как «Символы и эмблемы» и «Библиотека, или о богах» Аполлодора, «Приклады, како пишутся комплименты разные»,
150
«Юности честное зерцало» и др., способствовали ознакомлению русских читателей с античной и западно-европейской культурой. Тогда возникают и новые роды литературных произведений, напр. любовная лирика и вообще лирическая поэзия, открывающая читателям, «русскому искусству слова совершенно новую, ранее им неизвестную область человеческой жизни — сферу личных переживаний» (1, стр. 226). Большой популярностью пользовались повести, во многих случаях обозначаемые словами «гистория» или «история», напр.: «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли», «История о российском купце Иоанне», «Повесть об Александре — российском дворянине» и пр. Возникновение и постепенное укрепление русского профессионального и особенно школьного театра содействовали развитию драматургии. В театрах ставились, напр., «Комедия притчи о блудном сыне» С. Полоцкого, пьеса «О царе Давиде и сыне его Соломоне» и т.д.
Все эти огромные сдвиги в общественной жизни России в начале XVIII в. «не могли не отразиться на духовных запросах общества» (1, стр. 215). Наука и искусство, язык и литература средневекового типа уже не могли удовлетворить эти запросы. Под воздействием новых общественных условий в духовной жизни русского общества происходят сложные изменения. Заметное развитие получил и русский литературный язык.
В русском литературном языке начала XVIII в. особенно энергично протекает процесс заимствования иноязычных слов, процесс становления русской научной терминологии в ряде математических и естественнонаучных дисциплин. Происходит дальнейшее сближение литературного языка с народно-разговорной речью, которая мощным потоком вливается в литературный язык. В этот период разрушается старая система типов и постепенно формируется новая система стилей. Это начальный этан постепенного формирования стилей официально-деловой, газетно-публицистической и научной речи. Тогда «происходит резкое усиление значения разновидностей государственной, приказной речи, расширение сферы ее влияния» (11, стр. 17). Распад старой системы типов литературного языка обусловил пестроту и неустойчивость норм, противоречия в развитии русского литературного языка.
§ 2. РАЗВИТИЕ СЛОВАРНОГО СОСТАВА РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В ПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ
Преобразования во всех областях общественной жизни обусловили проникновение «новых понятий и обычаев в быт и духовный кругозор русского общества» (11, стр. 14), обусловили распространение огромного количества новых слов (русского и иностранного происхождения) для обозначения этих понятий.
В Петровскую эпоху заметно возросло количество заимствований из немецкого, французского, английского, голландского, итальянского и других языков. Если в XVIII в. заимствования из западноевропейских
151
языков проникали в русский литературный язык обычно через польское посредство, то теперь в результате широких связей русского государства с европейскими и усиления переводческой деятельности основная масса заимствований входит непосредственно из этих языков.
Почти четверть заимствованного в эту эпоху лексического инвентаря из западноевропейских языков составляют, по наблюдениям Н. А. Смирнова (13, стр. 5), административные термины, которые заимствовались главным образом из немецкого языка, напр.: архив, бухгалтер, канцлер, нотариус, ордер, полицеймейстер, формуляр, штраф, штат и др. Это объясняется тем, что Германия имела тогда развитой бюрократический аппарат и соответствующую терминологию (3, стр. 51).
Большое количество заимствований падает на морское дело. Среди них господствуют заимствования из голландского и английского языков, так как Голландия и Англия имели мощный флот и развитое кораблестроение, см., напр.: верфь, гавань, док, кабель, катер, каюта, койка, матрос, рейс, руль, трап, фарватер (из голландского); бот, бриг, мичман, шкуна и др. (из английского). Небольшое количество морских терминов взято из немецкого, французского и итальянского языков, напр.: флот, десант, бухта, лавировать, мол и др.
Военные термины брались главным образом из французского языка, напр.: армия, атака, батальон, бомба, гарнизон, десант, команда, марш, пароль, редут, сапер и др., а также и из немецкого языка, напр., вахта, ефрейтор, картечь, лагерь, лейтенант, штурм, шпора и т.д.:
Можно выделить и термины разных наук и искусств, названия различных предметов быта и т.д., напр.:
анекдот, амфитеатр, аплодировать, багаж, бал, билет, балкон, берет, биография, билет, бильярд-бокал, бордо, браслет, букля, бульон, бюллетень, версификация, вир, туоз, водевиль, лакей, лига, лимонад, лицей, литр, ложа, логарифм-лорнет, люстра, маскарад, медаль, некролог, оптика, оппозиция, пресс, призма, проза, пьеса, салат, сироп, скандал, скелет, театр и пр. (из французского языка);
акация, аттестат, баллотировать, болт, бригадир, ваза, вафля, глянец, картофель, картечь, кварц, лаборатория, лампа, ландшафт, лектор, лента, материал, музыкант, окулист, оригинал, проба, протест, рюмка, слесарь, шрифт и др. (из немецкого языка);
баржа, ливер, пунш, спирт и др. (из английского языка);
аппельсин, балласт, брезент, брюки и др. (из голландского языка);
карикатура, купол, лаванда, оперетта, тенор и др. (из итальянского языка).
В XVIII в. в русский язык продолжают проникать заимствования и из польского и латинского языков, напр.: адрес, аккуратный, аллея, бекеша, бригада, бутылка, карта, канцелярия, козырь, кухарка, куртка, оказия, прокурор, рисунок, рекрут, рынок, сарделька, сейм, таратайка, фехтовать, фабрика, штык и др. (из польского языка); литература, локальный, монета, навигация, нейтральный, октава, орган, сектор, скульптура и т.д. (из латинского языка).
Кроме прямых заимствований из различных иностранных языков, можно отметить и ряд новообразований, сделанных по образцу иностранных слов (т. н. кальки), напр.: благосостояние, влияние, естественность,, разумность, развлечение, рассуждение и т.д.
152
Вся эта масса заимствованных слов проникала в русский литературный язык и отчасти в устно-разговорную речь. Их усвоение русским языком в этот период «отвечало насущным потребностям — иногда длительным, а порой и временным, преходящим — развития русской нации, культуры, форм быта и было тесно связано с петровскими преобразованиями» (4, стр. 114).
Словарный состав русского литературного языка в Петровскую эпоху активно расширялся путем образования новых слов способом аффиксации, путем семантического преобразования отдельных существующих слов, использования словосложения, словосочетаний и т.д. Многие из этих слов представляли собой переводные эквиваленты, русские соответствия новых иностранных слов. См., напр., домостроитель (архитектор), водоважда (канал), рукоделие (манифактура), яйцуподобие (овал), телокривия (жесты), морестраж (гардемарин), посещение (визит), промежуток (интермедия), название (титул), лист мореходный, учреждение, хранитель градской, доношение, расположение и т. д.
В процессе дальнейшего развития лексики национального русского языка судьба новообразований Петровской эпохи (русских и иностранных) была неодинакава. Многие из них не удержались и исчезли из употребления, напр.: инвитация (приглашение), эстима (почтение), шталт (образец), сущесловие (метафизика), видоначертание (перспектива), счисление (арифметика) и т. д. Другие удержались и входили в общее употребление, напр.: созвездие, соединение, учреждение, материк, материал, группа, демократия, шрифт, слесарь, скульптура и т. д. Жизненность подобных слов объясняется многими причинами, напр., тем что они удовлетворяли насущные потребности языка, что у многих из них не было синонимов, что большинство из них являются терминами, отличающимися своим интернациональным характером или словами, у которых развивались терминологические смысловые оттенки.
Как были необходимы многие слова, показывают хотя бы такие примеры. Из-за отсутствия слова «статую» в начале XVIII в., «статую» Венеры приходилось именовать «мраморной девкой» ... «Кантемир вынужден был заменить французское слово «критик» описательным выражением «острый судья»...» (1, стр. 222).
Не обошлось в этот период и без увлечения модой на иностранные слова, которое выразилось в том, что такие слова употреблялись без надобности или неправильно. В. В. Виноградов отмечает, что некоторые из европеизировавшихся дворян того времени почти теряли способность правильного, нормального употребления рсского языка, вырабатывая какой-то смешанный жаргон. Таков, напр., яык В. И. Куракина, автора «Гистории царя Петра Алексеевича»: «В то время названной Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайную милость и конфиденцию интриг амурных» (6, стр. 60).
Петър I, осуждая злоупотребления иностранными словами, написал одному из своих послов приказ «В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно; того ради впердь тебе реляции свои к нам писать российским языком, е употребляя иностранных слов и терминов...» (6, стр. 60).
153
§ 3. РАСПАД СИСТЕМЫ ТИПОВ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Развитие русского литературного языка в первой половине XVIII в. отличается еще и тем, что тогда завершается процесс разрушения, распада системы типов, старых более или менее ясно очерченных систем литературного выражения. Это неизбежный этап на пути к формированию нового литературного языка на единой национальной (русской народной) основе и новой системы стилей.
Книжно-славянский тип русского литературного языка. В начале XVII в. процесс разрушения книжно-славянского типа русского литературного языка как целостной системы литературного выражения усиливается.
В этот период «церковнославянский язык как цельная, законченная система замыкается в рамках церковной, культовой литературы, изолируется в особый, так сказать, церковный «диалект», не входящий в систему нового русского литературного языка» (4, стр. 115).
Книжно-славянский тип русского литературного языка удерживается еще некоторое время, правда, в измененном виде, в определенных сферах светской литературы. По этому поводу Н. И. Толстой писал: «нельзя оставлять без внимания также опыты применения древнеславянского литературного языка в сферах новой светской образованности» (15, стр. 5). В самом деле, книжно-славянский тип продолжал функционировать (хотя и в очень измененном виде) в панегирической поэзии, в торжественной ораторской прозе, в драматургии, в некоторой части учебной и научной литературы Петровского времени.
Более или менее прочные позиции книжно-славянский тип получает в панегирической виршевой поэзии начала XVIII в. Вот отрывок из стихотворного панегирика «Кто идет с войском, лаврами венчанный»:
И открывает . . .
Повелевая землям побежденным.
И учрежденным,
Градом, езерам, народом побитым,
Островам многим, синусам разлитым,
И Балтицкому, чтоб не изливало
В брегах бы стало.
На книжно-славянский тип ориентируется и торжественная научная проза, образцом которой могут служить «Слова и Речи» Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, энциклопедически образованного деятеля культуры, всецело поддержавшего преобразования Петра I. В. И. Горшков с основанием подчеркивает, что поскольку Феофан Прокопович в своих словах и речах живо откликается на события современности, в язык этих речей активно вторгались много новые слова и обороты (русского и иностранного происхождения), «без которых невозможно было обойтись» (3, стр. 174). Приведем отрывок из. «Слова» Ф. Прокоповича с условным названием «О возрождении Русской земли»:
154
«Как внезапно да вельми знатно . . . стала в славу, в пользу возрасти Россия! растет человек, растет древо, ведаем, да никакими очима не можем усмотрети растительного движения, а мир весь ясно видел, как народ Российский, когда весьма ему исчезнути многии провещали, возрастал высоко и аки подымался . . . Уже и свободная учения полагают себе основания, идеже и надежды не имеяху, уже арифметическая, геометрический и прочие философская искусства . . . умножаются».
Драматургические произведения (драмы, трагикомедии, интермедия) Петровского времени тесно связаны с традициями книжно-славянского типа, измененного под прямым воздействием стилистических особенностей литературного направления «барокко». В предшествующих разделах подчеркивалось, что под прямым воздействием стилистических приемов «барочной» литературы в книжно-славянском типе нарочито культивируются некоторые церковнославянизмы, уже выходящие из употребления, в него входят слова греческие, латинские, украинские, белорусские, слова антично-мифологические; его состав обильно пополняется за счет словотворчества: свойственный искусству «барокко» аллегоризм порождает целый поток метафор; нарочитую затрудненность приобретает синтаксический строй и т. д. (18, стр. 20—21). В одной или другой степени эти особенности измененного книжно-славянского типа нашли отражение в драме «Слава Российская», в трагедокомедии «Владимир» Феофана Прокоповича, в интермедии. Вот, напр., отрывок из трагедокомедии «Владимир» Ф. Прокоповича:
Аз первый подзрел его, яко лицемерно
Начат богом случижити: слиши тайну странну . . .
Радость, праздник, торжество, веселие наше
Бе тогда: воли толсти и тучние крави
Убиваеми бяху и довольно страви
Не бози токмо, но и жреци имеяхом
И не токмо ни мало тогда не стужахом;
Но, — вируй ми, о княже! — жрец Перуна, бога
Добре чрево исполнил от тука премнога . . .
К книжно-славянскому типу тяготели А. Ф. Магницкий в своей известной «Арифметике» (1703), Ф. Поликарпов в предисловии к своему «Лексикону треязычному» (1704), авторы отдельных переводов научной, военной и пр. литературы. В учебной и научной литературе книжно-славянский тип тоже представлен в измененном виде в результате мощного воздействия со стороны народного русского и западноевропейских языков. Так, в предисловии к своей «Арифметике» А. Ф. Магницкий пишет: «Повеле же и иных учений свободных же училищя поставите, в них же высокая учения математическая и навигатская, си есть науки счисления, размерения, мореплавания, крепости градов и иных военных дел повеле распространите, и всякого чина своего государства доброволно приходящих людей учите, доволствуя их и питая своею государевою казною: яко да злое противоестественное и непотребное неведение скоро в нашей земли истребится, удобрятся же человецы свойственным ума удобрением, и всю видимую тварь, яко выше речеся».
155
Во всех остальных сферах происходит постепенное, но неуклонное вытеснение книжно-славянского типа из литературной практики. В многочисленных переводах научных книг, во многих учебных пособиях и научных сочинениях, в любовной лирике, в повествовательной литературе и т. д. наблюдается решительное вытеснение книжно-славянского типа. Светская литература приобретает все большее общественное значение. В этот период такие широко распространенные виды религиозной литературы, как жития и проповеди, остались в употреблении только в сфере церковной службы. В результате проведенной реформы азбуки церковная литература даже и внешне обособилась от светской. «Влиянию и значению старого, книжно-церковного языка в этот период нанесен мощный удар. Начавшаяся еще раньше «порча» этого языка приняла теперь большие размеры» (4, стр. 1 15). В некоторые виды литературы, которые традиционно ориентировались на книжно-славянский тип (напр. проповеди, слова, речи и т.п.), стали вливаться народно-разговорные элементы, обороты, характерные для других типов литературного языка, грамматические новообразования и т. д. Пользуясь книжно-славянским типом, авторы допускали много грамматических ошибок и его «гротескное соединение с западно-европейскими заимствованиями» (7, стр. 113). К. Аксаков и В. В. Виноградов специально обращают внимание на то обстоятельство, что в языке проповедей Стефана Яворского, слов и речей Феофана Прокоповича «ярко является характер тогдашнего слога, — эта смесь церковно-славянского языка, простонародных и тривиальных слов, тривиальных выражений и оборотов русских и слов иностранных» (19, стр. 252). В проповедях Феофана Прокоповича ясно выражены симптомы «обмирщения» церковнославянского языка: «Естьли бы к нам добр и и гости, не предвозвести о себе, морем ехали, узревше их, немощно бы уготовати трактамент для них, как же на так нечаянно и скоро нападающего неприятеля мощно устроите подобающую оборону? едина конфузия, един ужас, трепет и мятеж . . . » (6, стр. 77).
Таким образом, правильно отмечает А. И. Горшков, стремительно сужается и постепенно затем вовсе исчезает основная литературная сфера применения книжно-славянского типа языка (3, стр. 173). Книжно-славянский тип литературного языка теряет свое значение в системе русского литературного языка и замыкается в рамках богослужения и церковной литературы. Он был не только труднодоступным для более широкой массы народа, не только неприспособленным для выражения новых понятий, но и непригодным для удовлетворения новых потребностей быстро распространяющейся светской литературы, в которой преобладают светские мотивы. Все это определило его бесперспективность в дальнейшей эволюции русского литературного языка.
Языковая политика Петра I и его сподвижников учитывала все эти обстоятельства и особенно необходимость в том, чтобы литературный язык стал более доступным для понимания широких кругов русского народа. Официальные правительственные инструкции, адресованные переводчикам и авторам, очень интересны в этом отношении. Так, напр., В. Мусин-Пушкин, один из сторонников языковой политики
156
и литературно-переводческих предприятий Петра I, предлагал переводчику Ф. Поликарпову исправить перевод «Географии» «не высокими словами, но простым русским языком». «Со всем усердием трудней и высоких слов славенских класть не надобеть, но посольского приказу употреби слова» (6, стр. 72). Сам Ф. Поликарпов жаловался в своем заявлении синоду: «Книга Григория Богослова Низианзена, с прочими, иже с ней, преведена необыкновенною славянщизною, паче же рещи еллинизмом, и затем о ней мнози недоумевают и отбегают» (6, стр. 76). Характерно распоряжение Петра синоду (19 апреля 1724 г.) о составлении катехизиса, «чтоб просто написать так, чтоб и поселянин знал, или на две: поселяном простяе, а в городах покрасивее для сладости слышащих, как вам удобнее покажется» (6, стр. 74).
Очевидно, завершался процесс разрушения книжно-славянского типа как целостной системы литературного выражения. Но остро встала проблема сохранения в развивающемся литературном национальном языке богатых традиций книжно-славянского типа, отдельных его значительных, жизненных элементов.
Народно-литературный тип. Разрушение книжнославянского типа языка как целостной системы литературного выражения приводит постепенно к нарушению и распаду старой системы русского литературного языка. Стал утрачивать свою специфику и народно-литературный тип, другая система литературного выражения в рамках литературного языка. Традиционная сфера употребления народно-литературного типа (повествовательная литература и летопись) в этот период изменяется. Ограничивается распространение летописей, быстро развиваются светские жанры художественной литературы (повести, гистории, «смехотворная проза», переводные драматические произведения и т.д.), язык которых отличается особой пестротой и неупорядоченностью (напр. «Гистория о российском матросе Василии Корнетском», «История о Александре», переведенная с немецкого языка, комедия «Честный изменник, или Фридерико фон-Поплей и Алоизия, супруга его» и др.). Пестротой и неупорядоченностью отличается тоже и язык зарождающейся мемуарной литературы (напр. «Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина им самим описанная») и язык интимной, любовной лирики (напр. «Уж как пал туман на сине море», «Любовная, акростихом» и др.).
Светские жанры художественной литературы Петровского времени развивают традиции демократической литературы второй половины XVII в. Известно, что эта демократическая литература оставила глубокий след в истории русского литературного языка. «В выработанный предшествующим развитием книжный язык она влила две мощные струи — речь народно-поэтическую и живое разговорное просторечие, — влила в объеме, Древней Руси неведомом» (18, стр. 15). Светская литература отдает некоторую дань и книжно-славянской традиции. Она отражала также появление новых заимствованных слов и увлечение иностранными словами в определенных кругах русского общества Петровского времени. «В светской литературе развиваются новые, типичные для Петровского времени и отвечающие вкусам европеизированного
157
читателя стилистические тенденции — некоторая щеголеватость, «галантерейность» тона» (4, стр. 121).
Так, напр., в «Гистории о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли» читаем: «А как урочный термин пришел, чтоб ученикам-матросам маршировать в Санктпетербурх в Россию, то все матросы поехали, а Василия Корнетского оной гость нача просити, чтоб в Россию не ездил, понеже он, гость, его, Василия, возлюбил яко сына родного. Но токмо он, Василий Корнетской, нача от гостя проситиея в дом ко отцу для свидания . . . И рече оной гость: «Любезнейший мой российский матрос, нареченный мой сын, изволь хотя еще чрез вексель послать ко отцу своему от имени моего, токмо ты, мой дражайший, не отлучался от меня» ...»
Конструкции народного языка, книжные и разговорные формы, церковнославянские элементы, иностранные слова, некоторые новые формы вежливости — все это находится здесь в известном смешении (см. проситься в дом, изволь послать; ученикам, поехали; нача просити, рече; понеже, возлюбил, яко, нареченный; термин, матросам, маршировать, вексель; любезнейший мой, мой дражайший и пр.).
Подобная картина наблюдается и в «Гистории о Ярополе цесаревиче»: «И взя царевич арфу и стал играть и воспевать концерты велми удивительно, и поидоша тонцовать прекрасный девицы и так тонцовали, что и сорочки их хотя выжми от поту их, и все смотрят на Моафа царевича, что таких танец и концертов не слыхано и не видали . . . Слыша Агарь глаголя: «Поиди, господине мой, потеш их величество, аз стану играть!» ...»
Ясно, что и в этом тексте находятся в полном смешении книжные и разговорные формы, просторечие и церковнославянизмы, элементы народной поэзии и иностранные слова (см. поидоша, слыша; выжми от поту, не слыхано; сорочки, потеш; вельми, глаголя, аз; царевич, прекрасный девицы; концерты, арфу, тонцовать и т.д.).
Такой же неупорядоченностью характеризуется язык переводных драматических произведений и лирики. Большой интерес представляет язык интимной лирики. В поисках художественных средств первые поэты-лирики обращались как к книжным источникам, так к народному творчеству и к западно-европейской поэзии. См., напр., стихотворение «Ах, свет мой горький моей молодости»:
Тяжка туга меня сокрушает,
Злая же печаль жизни мя лишает.
Хочь пойду в сады или вертограды,
Не маю в сердце ни малой отрады:
Друг мой сердечный прочь отъезжает,
Меня, бедную, в горе оставляет.
158
Иже обязан союзом нелестным,
В любви сопряжен афектом телесным . . .
Очевидно, что авторы светских повестей и гисторий, мемуаристы, поэты-лирики и многие переводчики ориентировались на образцы, близкие к старому народно-литературному типу, сложившемуся на основе русского языка. Но границы, отделяющие народно-литературный тип от старого книжно-славянского типа и делового типа литературного языка, становятся все менее и менее отчетливыми. Авторы отдельных произведений пишут языком, близким к разговорному. См., напр., «Жизнь князя Бориса Ивановича им самим описанная»: «... то у меня в руках знамя пробили с города два раза из пушки, и мне кафтан под левую пазуху прострелили и рубашку, только что мало тела не захватили».
Произведения других авторов были ориентированы на устное народное творчество, напр., стихи-песни П. А. Квашина: «Пойду ли я во чистое поле гуляти, / На красные на цветочки осмотреть, / Размычу свою злую кручину / По чистому полю».
Произведения отдельных авторов отличались более книжным язьком, напр. «Гистория о Александре, российском дворянине»: «В России, в столичном граде Москве, был некий знатен дворянин, именем Дмитрий, добронравием, смелством, храбростию и учтивством зело украшен и ко всякому добродеянию весьма был рачителен . . .»
Независимо от преобладания народно-разговорной, народно-поэтической или книжно-славянской стихии в различных произведениях общим для всех них остается неустойчивость норм, беспорядочное смешение, «хаотическая смесь разнородных элементов» (9, стр. 123) народно-разговорных и книжных форм, просторечия и новых форм вежливости, народно-поэтических оборотов и заимствований, церковнославянизмов и канцеляризмов, архаизмов и диалектизмов.
Очевидно, что распадалась и целостность народно-литературного типа, границы которого всегда были очень зыбкими. По существу в системе литературного языка постепенно стали противопоставляться не типы, а «роды речений». Описываются отличия, отмечает В. В. Виноградов, риторически украшенной речи от речи простой, естественной, деловой (7, стр. 20). Этот процесс тоже оказался неизбежным этапом на пути к утверждению русского литературного языка на национальной основе.
Деловой тип. Для русского литературного языка в Петровскую эпоху характерны расширение сферы влияния делового типа языка и резкое усиление его значения.
Деловой тип языка функционирует активно в своей естественной среде: в документах официально-делового характера, в правительственных распоряжениях, в законодательстве и т.п. (напр. «Жалованная грамота», выданная в 1700 г. Петром I Ивану Теснигу, письма и бумаги Петра I, «Собрание законов Российской империи» и др.). Традиция старой приказной речи, писал Г. О. Винокур, представлена и в
159
печатных «Ведомостях» (9, стр. 117), в первой русской газете. С другой стороны, отмечает В. В. Виноградов, «деловая приказная речь вытесняла книжно-славянский тип из области науки» (6, стр. 17). Многие научные книги и переводы научной литературы, ряд трактатов н произведений публицистического характера тоже тяготели к деловому типу языка (конечно, в измененном виде), напр. «Арифметика Фелорика или зрительная» В. Куприянова (1705), «Глобус небесный иже сфере небесной» (1707), «Зерцало естествозрительное» (1713), «Разговоры о множестве миров» г. Фонтенелла (перевод А. Кантемира, 1730), «Разговор у адмирала с капитаном о команде» К. Н. Зотова, «О ратном поведении», «О скудости и богатстве», «Проект о школах» И. Т. Посошкова и т.д.
Деловой тип языка все больше и больше развивается и обогащается в результате осложненных связей с книжной литературой, с остальными типами литературного языка. Он активно пополняется заимствованиями, разного рода новообразованиями, книжными элементами, некоторыми средствами художественной выразительности и особенно новой терминологией. Правда, по сравнению с остальными типами (разновидностями) литературного языка, деловой тип в большей степени связан с живым народным русским языком, на основе которого по существу он формировался. Поэтому, как с основанием отмечают исследователи, так называемый приказный язык глубоко внедряется в пеструю и кипящую стихию народной речи с ее областными диалектами. Областные диалекты, оказывая влияние на местные видоизменения и вариации приказно-деловой речи, дают «богатый инвентарь бытовых синонимов и синонимических выражений» (1, стр. 436). Просторечие тоже находило место в этом типе языка, который в Петровскую эпоху сильно уже отличается от старинного языка приказов. Деловой тип постепенно развивается в сторону большей литературности и книжности. «Старый приказный язык начинает казаться слишком простым и примитивным, в деловом языке все больше обнаруживается то «гражданское посредственное наречие», которое формируется в этот период» (18, стр. 119). Подчеркнем еще раз рекомендации В. Мусина-Пушкина, который писал Ф. Поликарпову: «Со всем усердием трудней и высоких слов словенских класть не надобеть, но посольского приказу употреби слова». Очень характерно в этом отношении и заявление Ф. Поликарпова о языке перевода «Географии генеральной» (1718): «Преводих сию не на самый высокий славенский диалект против авторова сочинения и хранения правил грамматических, но множае гражданского посредственнаго употреблял наречия, охраняя сенс и речи оригинала иноязычного» (5, стр. 74).
В деловом типе тоже происходит известное смешение, неупорядоченное столкновение разнородных стилистических элементов: старых приказных формул (оборотов) и западноевропейских заимствований, канцеляризмов и книжных новообразований, диалектизмов, а также просторечия и церковнославянизмов.
См., напр., отрывок из «Жалованной грамоты», выданной Петром I Ивану Тесингу (1700): «... повелели ему, по челобитью его, дать
160
сию нашу великого государя, нашего царского величества, жалованную грамоту, для того, в прошлом 1698 году, в прибытии в вышеупомянутый град Амстердам к высокомочным господам статом наших великаго государя, нашего царского величества, великих и полномочных послов, генерала и адмирала ...»
См. отрывок из «Ведомостей»: «Сентебря в 27 день московские войска 10 000 человек на сей стороне реки Невы при Нотенбурхе между русским и ингерманландским рубежами пришли и стали тамо и учали шанцы делать, за 500 шагов от крепости на сей стороне реки. Войско наше с генералом Крониортом стоит на той стороне реки ...»
См. отрывок из «Розговора у адмирала с капитаном о команде» К. И. Зотова: «И когда валы будут так велики что опасно от шатания великого боками посломать машты, или подвалитися которым нибудь боком подвал, отчего карабль может раздробится и потече, тогда надобно фок роспустить чтоб он прямей бежал а не шатался бы боками. . .»
См. отрывок из книги «О скудости и богатстве» Из. Т. Посошкова: «О салдатех, и о драгунех надлежит весьма великое попечение и мети, и сильно того смотрети, дабы они пищею и одеждою были не скудны, а егда будут всем доводны, то и в службе будут исправнее, и сего ради, яко главных полков, тако и последних, и новобраных полков вси не были бы ни голодни ни холодни ...»
Литературная обработка делового типа языка, его совершенствование, активное проникновение в его состав книжных форм и элементов, иностранных слов и терминов, осложнение его синтаксического строя, непосредственные связи с живым народным русским языком — все это обусловило его перспективность в дальнейшем развитии русского литературного языка. Конечно, старый деловой тип терял свою специфику и перестал противопоставляться остальным типам литературного языка. В этот период прежняя система типов литературного языка разрушалась. Зарождался единый национальный литературный .язык с новой системой стилей.
Живые связи с народным языком и воздействие книжного языка стали причиной того, что в «Петровскую эпоху светско-деловой язык решительно выступил в роли средней нормы литературности» (5, стр. 63), «гражданского посредственного наречия». В научной литературе, в переводах, в сочинениях публицистического характера, в трактатах и т. п. трудах варьируют в зависимости от образованности и вкуса авторов, от жанра литературы и предмета описания разновидности этого «гражданского посредственного наречия».
Правильно указывали П. Житецкий и Г. О. Винокур, что Петр I, как организатор русской государственной жизни, сознавал нужду в таком языке, который служил бы для Русского государства «органом правительственной власти» и «символом государственного единства» (9, стр. 115). Очевидно, именно «гражданское посредственное наречие» могло удовлетворять эту нужду. Все эти обстоятельства дают основание говорить о резком усилении значения старого делового типа особенно в дальнейшей эволюции русского литературного языка.
161
§ 4. ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В ПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ
Старые стилистические отношения, основанные на противопоставлении и функциональном разграничении двух стихий русского литературного языка, — церковнославянской, на основе которой сложился книжно-славянский тип, и русской народной, на основе которой сложились народно-литературный и деловой типы, — в Петровскую эпоху уже изменяются.
Проникновение заимствований из иностранных языков во все типы литературного языка, обогащение делового и народно-литературного типов книжными формами, конструкциями и церковнославянизмами, распространение народно-разговорных элементов и других особенностей, характерных для делового и народно-литературного типов, в книжно-славянский тип — все это приводило к известному нивелированию противопоставленности типов. Взаимодействие между ними и взаимопроникновение их элементов разрушало их целостность, границы между ними стали зыбкими и расплывчатыми. В то же время принимало все более очерченные формы другое противопоставление — стилистическое, отражающее деление речи на три разновидности: высокую, среднюю и сниженную. Явно, что в этот период созревала «острая общественная необходимость в нормализации литературного языка» (10, стр. 81). Внутри литературного языка, отмечает В. В. Виноградов, начинает складываться «дифференцированная система стилистических критериев, определяющих пригодность и выразительность применения тех или иных форм, слов и конструкций в рамках того или иного стиля» (4, стр. 4).
В этот период закладываются основы современных функциональных стилей, возникают зачаточные формы и предпосылки их формирования. Ю. С. Сорокин справедливо указывает на то, что при общем обзоре языка Петровской эпохи обычно говорится о беспорядочном смешении различных речевых стихий, о состоянии известной языковой неустойчивости и «взбудораженности», но остается неясно показанной большая работа по формированию новых стилей речи, которая проводилась под эгидой Петра его сподвижниками. «Эти новые тенденции недостаточно отчетливо вычленяются и акцентируются, в результате чего нередко является несправедливое мнение, что по общим стилистико-языковым признакам Петровская эпоха ближе примыкает к XVII в., чем к последующим десятилетиям XVIII в.» (22, стр. 17).
В самом деле, именно первая четверть XVIII в. является начальным этапом в складывании нового стиля научной речи и терминологических систем. Именно тогда начала свою деятельность «Российская академия» («Российский социетет наук»), которая опубликовала ряд своих трудов с исследованиями по математике, астрономии, физике, медицине, истории. Академики и коллегия академических переводчиков были активными участниками академических «Комментариев» на русском языке, первого научного журнала «Примечаний в Ведомостях». Тогда были составлены и первые оригинальные учебные курсы
162
по различным отраслям знаний (напр. учебники академиков Крафта по физической географии и механике, Германа по арифметике и геометрии, Эйлера по арифметике и т.д.). Были составлены или переведены разнообразнейшие учебники, научные и научно-популярные сочинения (напр. «География генеральная» Б. Варнения, перевод с латинского Ф. Поликарпова, 1718 г.; «Флоринова економиа с немецкого на российский язык сокращенно переведена», 1738 г.; «Зерцало естествозрительное», 1713 г.; «Сокращение математическое ко употреблению Е. В. Императора Всея России», 1728 г., и т.д.). Л. П. Кутана обращает специальное внимание на то обстоятельство, что круг научных идей и понятий, которыми оперировала научная письменность доломоносовской поры, был уже очень широк. В то время излагаются гелиоцентрическая система Коперника и теория всемирного тяготения Ньютона, волновая теория света Гюйгенса и вихревая космогоническая теория Декарта, геометрия Эвклида и начала дифференциального и интегрального исчисления, учение о живых силах Лейбница, теорема Пифагорова, законы Архимеда, Кеплера, Паскаля (16, стр. 5). Большая работа над языком научных книг, по мнению Л. Л. Кутиной, в высшей степени сознательные и ответственные действия переводчиков и переводческих коллегий, огромный труд по созданию эквивалентов к названиям сотен и тысяч научных понятий, живой интерес русских авторов к переводам научной литературы и ее нормам, тесные контакты с иностранными языками, помогавшие осмыслить многое в русском языке и его семантических возможностях—все это не замедлило сказаться. «Язык научных книг 30-ых годов и по словарю, и по синтаксису был самым обработанным и совершенным среди прочих жанров и типов литературного выражения этого времени» (16, стр. 6).
В это время закладываются основы и стиля деловой речи, формируется категория канцеляризмов, т.е. стабилизовавшихся и ставших затем устойчивыми и шаблонными элементами этого стиля (14, стр. 81. которые распространяются в разные сферы литературного языка. «Деловой язык» все более и более утрачивает специфику особой разновидности письменного языка и вовлекается в систему русского литературного языка как одна из его функциональных разновидностей (12, стр. 188).
Закладываются также и основы газетно-публицистического стиля. Первые русские «Ведомости» сыграли важную роль в этом отношении. Уже первые выпуски газеты показали, что в системе средств русского литературного языка обнаруживались возможности образования новых терминов, фразеологии, синтаксико-стилистических элементов, отличающих стиль газеты, рассчитанной на массового читателя. Его формирование свидетельствовало о качественно новых процессах, происходивших в литературном русском языке (14, стр. 89).
Другая характерная тенденция в развитии русского литературного языка Петровской эпохи —это широкое проникновение в его систему народно-разговорных и отчасти диалектных и просторечных элементов. Это явление отражает общий процесс демократизации русского литературного языка. Вообще органическое сближение ранее противопоставленных
163
и обособленных систем письменного и разговорного языка, подчеркивает Б. А. Ларин, надо считать важным характерным признаком образования национального языка (17, стр. 25). Народно-разговорные и отчасти просторечные и диалектные элементы (лексико-фразеологические, морфологические, синтаксические и даже орфографические, отражающие живое произношение) проникают в различные сферы литературного языка. Особенно яркое отражение они находят в повествовательной, публицистической и деловой литературе, в газете, в отдельных научно-популярных сочинениях.
См., напр., в «Гистории о российском матросе Василии Кориотском»: и чаели; от моря никуды и проходу нет; ему куда проитить; зайти неведомо куда; пошел тою стешкой; уснул крепким сном; изрубили в пирожные части; слуху нет (12, стр. 181).
Правда, многие архаические элементы старого книжного языка, которые позже были вытеснены из литературного употребления, в это время сосуществуют с элементами народно-разговорного языка. Но главное, что определяет судьбу литературного языка в Петровскую эпоху, это не сосуществование книжных и народно-разговорных элементов, а медленное, но неуклонное расширение позиций народно-разговорной речи, постепенное ограничение употребления «высокого славенского диалекта».
Распад старой системы типов и закладывание основы новой системы стилей, разрушение старых норм и неустойчивость новых обусловили основные противоречия в развитии русского литературного языка Петровской эпохи. Разрушение старой системы типов привело к смешению книжно-славянских, церковно-славянских, народно-разговорных, народно-поэтических и просторечных элементов, канцеляризмов и диалектизмов, к которым прибавились проникшие в литературный язык новые заимствования, новые формы вежливости, ряд новообразований.
Смешение разнородных элементов (книжных и разговорных лексических единиц, грамматических форм и синтаксических конструкций) необычайная пестрота лексико-фразеологического состава в рамках отдельных произведений свидетельствовали не только о неупорядоченности и неустойчивости норм литературного языка, но и о богатстве его ресурсов, о напряженном процессе складывания нового литературного языка на национальной основе. Этот сложный процесс предполагал установление народной основы русского литературного языка, формирование новой стилистической системы, усвоение всех жизнеспособных элементов (церковно-книжных, просторечных, заимствованных и т. д.), упорядочение литературного языка. Такой процесс переживают многие литературные языки в период становления их норм как национальных языков. В Петровскую эпоху указанный процесс был в своем начальном этапе. Завершение его стало главной задачей, следующего периода.
164
§ 5. ПЕРВЫЕ ПОПЫТКИ УПОРЯДОЧЕНИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Процесс складывания нового литературного русского языка на национальной основе был длительным и противоречивым. Он закончился лишь в первой половине XIX в. Следовательно, история русского литературного языка на протяжении почти целого столетия шла под знаком его нормализации, упорядочения и устранения основных противоречий. В решении проблемы нормализации, упорядочения русского литературного языка в послепетровское время отмечаются различные тенденции. Но в общих чертах первые плодотворные попытки упорядочения русского литературного языка связаны с деятельностью А. Д. Кантемира и В. К. Тредиаковского.
Антиох Дмитриевич Кантемир, зачинатель русского классицизма, вошел в историю русской литературы прежде всего как автор сатир (см. «К уму своему», «Филарет и Евгений», «О воспитании» и др.). Он увлекался и любовными песнями, написал ряд эпиграмм и басен, начал писать поэму «Петрида», переводил на русский язык крупные произведения по литературе, истории, философии. Для всего творчества Кантемира характерна «тяга к просторечию, к обогащению поэтического языка живой устной речью» (15, стр. 254). Однако средства разговорного языка, в том числе и просторечие, подвергаются Кантемиром определенному отбору и упорядочению.
Первая удачная попытка упорядочения русского литературного языка на основе сближения его с языком народным нашла отражение прежде всего в сатирах Кантемира, о языке которых он писал: «Обыкши я подло и низким штилем писать, не умею составлять панегирики, где высокий штиль употреблять надобно». «Живое общественное содержание сатир Кантемира, писал Г. О. Винокур, и их художественная острота обусловили и непринужденную, бытовую, даже фамильярную фразеологию (ср. выражения, вроде пяля глаза, голы враки, лепит горох в стену и пр.)». Язык сатир Кантемира «обращен в будущее в гораздо большей степени, чем любое иное литературное явление его времени» (9, стр. 121). Кантемир сознательно отказался от использования книжно-славянского языка как основы языка своих произведений и обратился к разговорному языку как основному источнику литературного языка (3, стр. 193). Поэтому он подбирает и соответствующие языковые единицы и формы. См., напр., отрывок из сатиры I «К уму своему»:
Силван другую вину наукам находит:
«Учение, — говорит, — нам голод наводит;
Живали мы преж сего, не зная латыне,
Гораздо обильнее, чем мы живем ныне,
Гораздо в невежестве больше хлеба жали ...»
Отбор языковых средств, осторожность в использовании как просторечия, так и церковнославянизмов, отказ от их одновременного употребления в одном контексте обусловил известную ровность слога.
Но первые практические шаги в нормализации русского литературного языка не сыграли сколько-нибудь заметной роли в его дальнейшем
165
развитии. Дело в том, что сатиры Кантемира были напечатаны только в 1762 г. (т. е. около 30 лет после того, как они были написаны) и, что особенно важно, особенности языка сатир Кантемира, по основательному замечанию В. Д. Левина, очень тесно связаны с содержанием и характером самого жанра. Но именно этот жанр не получил заметного развития в русской литературе XVIII в., «что и определило судьбу стилистических тенденций, выраженных в нем» (18, стр. 125).
Василию Кирилловичу Тредиаковскому, выдающемуся русскому просветителю середины XVIII в., принадлежит первое теоретическое обоснование необходимости нормализации русского литературного языка и его сближения с разговорным языком. Тредиаковскому принадлежит большое количество работ, оригинальных и переводных, по различным отраслям знания. В 1730 г. он напечатал перевод Поля Таллемана «Езда в остров любви», обративший на него внимание культурной общественности. В трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» Тредиаковский излагает принципы нового стихосложения, основываясь на наблюдениях над «поэзией простого народа», опираясь на достижения народной устной поэзии. Историческому изучению развития русского стихосложения посвящен другой его трактат, «О древнем, среднем и новом стихотворении российском», в котором Тредиаковский ориентируется на ритмику фольклорного стиха и возобновляет старинную народную систему стихосложения. Тредиаковский издал перевод романа Джона Барклая «Аргенида» и стихотворный перевод романа Фенелона «Похождения Телемака». Он перевел огромный труд Роллена—Кревье «Всемирная история».
Деятельность Тредиаковского как писателя, поэта, переводчика была направлена на решение важных и сложных проблем развития национального русского языка и языка русской литературы.
Особое значение в этом отношении имел его перевод романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви». В предисловии к переводу Тредиаковский писал. «На меня, прошу вас покорно, не извольте погневаться (буде вы еще глубокославныя держитесь славенщизны), что я оную не славенским языком перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим. Сие я учинил следующих ради причин. Первая: язык славенский у нас есть язык церковной, а сия книга мирская. Другая: язык славенской в нынешнем веке у нас очень темен, а многия его наши читая не разумеют, а сия книга есть сладкия любви, того ради всем должна быть вразумительна. Третий: которая вам покажется может быть самая легкая, но которая у меня идет за самую важную, то есть, что язык славенский ныне жесток моим ушам слышится, хотя прежде сего не толко я им писывал, но и разговаривал со всеми: но за то у всех я прошу прощения, при которых я с глупословием моим славенским особым рече точцем хотел себя показывать».
Все высказанные Тредиаковским соображения имели важное теоретическое значение и отражали основные тенденции развития русского литературного языка: а) отказ от книжно-славянского (церковнославянского)
166
языка как языка литературы и признание за ним роли только языка церкви; б) ориентация на разговорный русский язык как основу литературного языка (12, стр. 194); в) значительный сдвиг, происшедший в эстетических взглядах определенных общественных кругов. Очень показательно мнение Тредиаковского о том, что в первой половине XVIII в. церковнославянский язык замыкается в рамках церковной литературы, что он «очень темен», мало понятен и эстетически неприемлем.
Призыв Тредиаковского к использованию «простых русских слов», т. е. народно-разговорного языка, к отказу от книжно-славянского языка как основы литературного языка вызвал большое недовольство реакционных кругов церковников.
Отказ от книжных традиций лежит и в основе проекта реформы орфографии (см. «Разговор между чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой», 1748), в котором он доказывает необходимость новой орфографии, более доступной, провозглашая принцип письма «по звонам», отражающий в написании правильное живое произношение.
Первая теоретическая попытка нормализации русского литературного языка по пути сближения литературного языка с народным, разговорным и вытеснения книжно-славянского типа из сферы литературного языка не могла сыграть какой-либо определенной роли в истории русского литературного языка. Языковая база, на которую Тредиаковский пытался опереться, оказалась социально ограниченной. Он писал, что перевел книгу П. Тальмана «почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собою говорим», имея ввиду «простое русское слово», разговорный язык «знатнейшего и искусснейшего благородного сословия», «двора ея величества», т.е. образованного дворянства. «Очевидно, бытовая речь начала и середины XVIII в., писал Г. О. Винокур, в придворном русском обществе, которое никогда не было у нас руководящей культурной силой, не обладала свойствами, прямолинейное воспроизведение которых в литературе способно было решить проблему литературного языка» (8, стр. 78). Кроме того та светско-галантная литература, на которой выросла концепция Тредиаковского (так обстояло дело и с сатирами Кантемира), не получила на русской почве развития (18, стр. 127).
Впоследствии филологические взгляды Тредиаковского претерпели изменения. Он стал выступать в защиту «славенского» элемента и в своей поэтической практике все чаще обращался к церковнославянскому (книжно-славянскому типу) языку. Действительно, его первые поэтические опыты-песенки ориентированы на разговорный русский язык.
В них автор использует народную лексику и фразеологию, просторечие, грамматические формы и конструкции живой разговорной речи. См., напр.:
Плюнь на суку
морскую скуку
держись черней, а знай туку:
стать отишно,
и непышно;
так не будет волн и слышно.
Ах! широки
и глубоки
воды морски, разобьют боки,
весь заставят
не оставят
добры ветры и приставят.
167
Но в большинстве других произведений Тредиаковский продолжает традицию языка Петровской эпохи в использовании церковнославянизмов, книжных форм, заимствованных единиц и т.п. См., напр., «Стихи похвальный России»;
Виват Россия! виват драгая!
виват надежда! виват благая!
Скончу на флейте стихи печальны
зря на Россию чрез страны дальны . . .
Всущности и сам перевод романа «Езда в остров любви» ясно показывает, что, несмотря на прогрессивность и правильность теоретических установок Тредиаковского, они не могли все еще получить практического воплощения. Слишком сильны были старые традиции, очень сложна и противоречива была литературная практика, мало было подготовительных трудов, которые могли бы содействовать решению трудных проблем развития национального русского литературного языка. Язык перевода «Езда в остров любви», несмотря на заявления Тредиаковского, мало чем отличается от повестей Петровского времени. Он отличался известной стилистической пестротой, наличием элементов народно-поэтических, разговорных наряду с тяжеловесными конструкциями, церковнославянизмами, архаическими формами, канцелярскими оборотами, формулами европеизированной манеры повествования и т. д. См., напр., отрывок из указанного перевода:
«Я за справедливое нахожу, любезный мой Лицида, чтоб вам известие учинить о мне, и по отсутствовании такожде чрез целый год, дабы наконец вас освободить от нетерпеливого безпокойства, в которое вас привело безызвестие о моем состоянии . . . Однако я уповаю, что сие мне имеет быть к великому моему утешению, ежели я учиню вам, наилучшему от моих другое, ведение о моих печалех и о моих веселиях, ибо печальная жалоба не малую чинит пользу злочастным ...»
Нельзя не признать радикальности идей и взглядов Тредиаковского. Но его борьба за упорядочение русского литературного языка, за его развитие на национальной русской основе была только начальным этапом исключительно важного и сложного процесса в истории русского литературного языка. Решение коренных вопросов его эволюции было еще впереди.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Р. И. Аванесов, В. В. Виноградов, Русский язык. БСЭ, т. 37.
2. К. Аксаков, Ломоносов в истории русской литературы и языка. Собрание сочинений, т. 2, 1889.
3. И. А. Василевская, Лексические новшества в русской литературной речи XVIII в. (см. 20).
168
4. В. В. Виноградов, Роль художественной литературы в процессе формирования и нормирования русского национального литературного языка. Тезисы докладов на совещании по проблемам образования русского национального языка, М., 1960.
5. В. В. Виноградов, Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв., М., 1938.
6. В. В. Виноградов, Вопросы образования русского национального литературного языка. Вопросы языкознания, 1956, № 1.
7. В. В. Виноградов. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка, М., 1958.
8. Г. О. Винокур. История русского литературного языка. Избранные работы по русскому языку, М., 1959.
9. Г. О. Винокур, Русский литературный язык в первой половине XVIII в. Избранные работы по русскому языку, М., 1959.
10. В. П. Вомперский, Ломоносов как исследователь стилей русского литературного языка первой половины XVIII в. Русский язык в школе, 1965, кн. 2.
11. Вопросы образования восточнославянских национальных языков, М., 1962.
12. А. И. Горшков, История русского литературного языка, М., 1969.
13. И. П. Еремин, Русская литература и ее язык на рубеже XVII—XVIII веков. Сб. Начальный этап формирования русского национального языка, М., 1961.
14. А. И. Ефимов, История русского литературного языка, М., 1971.
15. История русской литературы XVII—XVIII веков. А. С. Елеонская, О. В. Орлов, Ю. Н. Сидорова, С. Ф. Терехов, В. И. Федоров, М., 1969.
16. Л. Л. Кутина, Формирование языка русской науки, М.—Л., 1964.
17. Б. А. Ларин, Разговорный язык Московской Руси. Сб. Начальный этап формирования русского национального языка, М., 1961.
18. В. Д. Левин, Краткий очерк истории русского литературного языка, М., 1964.
19. Начальный этап формирования русского национального языка, М., 1961.
20. Русская литературная речь в XVIII в., М., 1968.
21. Н. А. Смирнов, Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху, СПб., 1910. Сб. Отделения русского языка и словесности Академии наук, т. XXXVIII, № 2.
22. Ю. С. Сорокин, О задачах изучения лексики русского языка XVIII в. Сб. Процессы формирования лексики русского литературного языка, М.—Л., 1966.
23. Н. И. Толстой, Роль древнеславянского литературного языка в истории русского, сербского и болгарского литературных языков. Сб. Вопросы образования восточнославянских национальных языков, М., 1962.
24. Хрестоматия по русской литературе. XVIII в., М., 1952.
25. Р. М. Цейтлин, Краткий очерк истории русской лексикографии, М., 1958.