Раздел II. ОБРАЗОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Глава первая. ДРЕВНЕРУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В ЭПОХУ КИЕВСКОГО ГОСУДАРСТВА И ПОСЛЕДУЮЩИЙ ПЕРИОД ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ (XI—НАЧАЛО XIV ВВ.)
§ 1. Краткие библиографические сведения об изучении истории русского литературного языка 38
§ 2. Язык древнерусской (древневосточнославянской) народности 43
§ 3. Появление письменности на Руси 45
§ 4. Распространение церковно-религиозной письменности в Древней Руси 47
§ 5. Различные взгляды на происхождение русского литературного языка 50
§ 7. Книжно-славянский тип древнерусского письменно-литературного языка (XI—XIV вв.) 71
§ 8. Народно-литературный тип древнерусского литературного языка (XI—XIV вв.) 75
§ 9. Литературно-письменный язык делового типа 79
§ 10. Древнерусский письменно-литературный язык в период феодальной раздробленности (XIII—XIV вв.) 83
§ 1. КРАТКИЕ БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИЗУЧЕНИИ ИСТОРИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
История русского литературного языка сложилась как самостоятельная научная дисциплина в советский период. Важную роль в ее становлении сыграла книга В. В. Виноградова «Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв.», М., 1934. Эта книга послужила основой для первой официальной учебной программы по этому курсу, составленной Г. О. Винокуром во второй половине 30-ых годов.
Проблема литературного языка и изучение его истории возникла в русской лингвистике досоветского периода.
Русские филологи испытывали глубокий и разнообразный интерес к историческим судьбам русского литературного языка. Еще со времен М. В. Ломоносова остро выступила проблема русского литературного двуязычия в донациональную эпоху. Она тесно сочеталась затем с вопросом о взаимодействии народнорусской и церковнославянской стихий. См. М. В. Ломоносов, «О пользе книг церковных в российском языке» (М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. 7, М., 1952), А. С. Шишков, «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (СПб., 1803), М. Т. Каченовский, «О славянском языке вообще и в особенности о церковном» (Вестник Европы, 1816, ч. 89, № 19), К. Ф. Калайдович, «О древнем церковном языке славянском» (Труды Московского Общества любителей российской словесности, 1822, ч. XXII), А. X. Востоков, «Рассуждения о славянском языке . . .»
38
(Вестник Европы, 1820, ч. 109, № 3), труды М. А. Максимовича (Собрание сочинений М. А. Максимовича, Киев, 1880, т. III), К. Зеленецкий, «Исследование значения, построения и развития слова человеческого и приложение сего исследования к языку русскому» (М., 1837). Необходимо особо выделить диссертацию К. А. Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (М., 1846), которая впервые дала цельную концепцию истории русского языка до начала XIX в.
Я. К. Грот был представителем историко-стилистического и нормативно-грамматического направлений в разработке русского литературного языка. История русского литературного языка рисовалась Гроту цепью сменяющих одна другую стилистических систем, отражавшихся в языке крупнейших русских писателей XVIII—XIX вв. (Я. К. Грот, «Филологические разыскания», СПб., 1876, т. I; 1899, т. II). Лучшая работа Я. К. Грота в этом направлении — «Карамзин в истории русского литературного языка». С подобной литературно-эстетической позиции рассматривает этот вопрос и В. Истомин в труде «Главнейшие особенности языка и слога произведений Г. Р. Державина, В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова» (Варшава, 1893).
Ф. И. Буслаев стремился связать историю русского литературного языка с историей культуры, с историей русской литературы и с историей народной поэзии. Уже в своей первой работе «О преподавании отечественного языка» (1844) Ф. И. Буслаев дает ряд очерков по истории русского литературного языка (особенно по исторической лексикологии) и по стилистике народного творчества. Особенно велика была роль «Исторической грамматики русского языка» (М., 1863, второе издание), в которой автор стремился установить жанровую и стилистическую сферу той или иной формы и конструкции.
В труде И. И. Срезневского «Мысли об истории русского языка» (СПб., 1887) обосновывается мысль о том, что история литературного языка должна изучаться на фоне общей истории языка и в тесном взаимодействии с историей литературы и народным творчеством. «Материалы для словаря древнерусского языка» (тт. I—III, 1893—1912) И. И. Срезневского являются самым крупным трудом в области русской исторической лексикологии. Они послужили мощным толчком к изучению лексики древнерусского языка, очень необходимому истории русского литературного языка.
Исследование П. А. Лавровского «О языке северных русских летописей» (СПб., 1852) отличается широтой проблематики. Особенно интересны соображения о различиях между стилями древнерусского языка.
Новые задачи перед историей русского литературного языка поставил А. А. Потебня («Из записок по теории словесностей», Харьков, 1905). В широкой области истории литературного языка для А. А. Потебни обособляется, наряду с общей историей взаимодействия поэтической и прозаической речи, история языка литературных произведений. Он тесно связал историю русского литературного языка с исторической диалектологией.
39
Работами А. И. Соболевского «Лекции по истории русского языка» (Киев, 1888), А. А. Шахматова «Очерк древнейшего периода истории русского языка» (Пг., 1915) И. В. Ягича «Критические заметки по истории русского языка» (СПб., 1889), Р. Ф. Брандта «Лекции по исторической грамматике русского языка» (М., 1892), Н. Н. Дурново «Очерк истории русского языка» (М., 1924), Е. Ф. Будде «К истории великорусских говоров» (Казань, 1904) и работами ряда других историков русского языка закладывался широкий фундамент общей истории русского языка, на основе которой могла бы выделиться история русского литературного языка.
В основных трудах А. А. Шахматова («Введение в курс истории русского языка», Пг., 1916, ч. I; «Очерк современного русского литературного языка», М., 1941, последнее издание и др.) история русского литературного языка рассматривалась как история постепенной русификации древнеболгарского языка. Благодаря исконной близости к древнерусскому языку древнеболгарский язык «на русской почве стал неудержимо ассимилироваться народному языку». В концепции А. А. Шахматова явно недооценивалась роль восточнославянской речевой базы.
Один из первых обобщающих трудов по истории русского литературного языка—это «Очерк истории современного литературного языка» XVII—XIX вв. (Энциклопедия славянской филологии, вып. 12, СПб., 1908) Е. Ф. Будде. В концепции Е. Ф. Будде русский литературный язык, бывший до Петровской эпохи язык письменности, с XVIII в. сливается с языком русской литературы, становится языком русской литературы. В историю русского литературного языка включается изучение индивидуальных своеобразий «языка» писателей. В книге собран большой фактический материал, но он остается несистематизированным. Отсутствуют в ней и основные проблемы формирования и развития русского национального языка.
В 1938 г. вышло второе издание книги В. В. Виноградова «Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв.» В предисловии автор отмечает, что вследствие недостаточной разработанности методологии историко-лингвистического исследования, само освещение и объяснение отдельных языковых явлений или целых периодов в истории русского литературного языка могло оказаться или оказалось спорным, односторонним или даже ошибочным. Несмотря на это, труд В. В. Виноградова сыграл важную роль: он обозначил контуры истории русского литературного языка, он стимулировал исследования в области истории литературного языка и появление ряда трудов, кандидатских и докторских диссертаций, посвященных проблемам литературного языка, языка и стиля отдельных художников слова.
40
Г. О. Винокур излагает историю русского литературного языка в книге «Русский язык» (М., 1945). Автор стремился отделить историю русского литературного языка от истории художественной литературы. Осуществить свой замысел полностью ему не удалось, так как в книге в одной или другой степени понадобилось обратить внимание на стиль отдельных авторов.
В 1954 г. выходит книга А. И. Ефимова «История русского литературного языка» (в 1971 году вышло третье издание), которая была живо и с интересом встречена научной общественностью как удачный опыт изложения основных этапов истории русского литературного языка. Основное содержание курса, по А. И. Ефимову, это историческое развитие литературного языка как системы стилей. Автор настаивает на том, что многие стили сложились еще в эпоху Киевской Руси. Большинство современных авторов, однако, не согласны с этим положением и устанавливают, что принципы различия между указанными стилями древнерусского литературного языка расплывчаты и неубедительны. На некоторые особенности русского литературного языка Московского государства А. И. Ефимов не обратил внимания (напр., на развитие книжно-славянского типа и др.).
Книга А. И. Горшкова «История русского литературного языка» (новое издание — М., 1969) отличается тщательной разработкой многих проблем (напр. просторечие в XVIII в.). Вслед за В. В. Виноградовым Горшков признает два типа древнерусского литературного языка: книжно-славянский и народно-литературный, допуская их широкое, разностороннее взаимодействие.
К числу углубленных исследований истории русского литературного языка следует отнести и «Краткий очерк истории русского литературного языка» (второе издание вышло в 1964 году в Москве) В. Д. Левина. Автор доводит систематическое изложение истории литературного языка только до пушкинского периода. Отдельные явления послепушкинской поры затронуты лишь в конспективной форме.
В. Б. Бродская и С. О. Даленчук — авторы учебного пособия «История русского литературного языка» (ч. I, X—XVIII вв., Львов, 1957), в сжатом виде рассматривают основные вопросы истории русского литературного языка до XVIII в.
В цикле лекций Г. И. Шкляревского «История русского литературного языка» (Харьков, 1967) рассматриваются наиболее важные темы курса истории русского литературного языка со второй половины; XVIII до конца XIX в. Некоторые темы вводятся автором впервые в учебную литературу.
К учебным пособиям поданному курсу, в которых конспективно излагаются основные тенденции развития русского литературного языка, относятся «Очерки по истории русского литературного языка» И. В. Устинова (Проспект учебника. Ученые записки МГПИ им. В. И. Ленина. т. 82, вып. 5, 1955), «История русского литературного языка» С. Д. Никифорова (Краткий конспект курса, М., 1957), «История русского литературного языка» А. В. Степанова (Учебно-методическое пособие для студентов-заочников, М., 1964).
41
Русский литературный язык более позднего периода был подвергнут специальному изучению С. П. Обнорским, который написал «Очерки по истории русского литературного языка старшего периода» (М.—Л., 1946). В этом издании содержатся исследования, посвященные изучению языка некоторых основных памятников древнерусской письменности, напр., «Русская правда», «Моление Даниила Заточника», «Слово о полку Игореве», «Поучение Владимира Мономаха».
Книга Л. П. Якубинского «История древнерусского языка» (М., 1953) также посвящена русскому языку старшей поры.
«Курс русского литературного языка» (т. II, Киев, 1953) Д. А. Булаховского содержит краткий общий очерк истории русского литературного языка до конца XVIII в.
В 1972 г. вышло очень содержательное исследование И. С. Улуханова «О языке Древней Руси», в котором рассматриваются формирование и развитие основных разновидностей письменного и устного языка Древней Руси с XI по XVII в.
В Болгарии в 1955 г. вышел «Краткий очерк истории и исторической грамматики русского языка» Н. М. Дылевского, содержащий краткие сведения по истории русского литературного языка.
Мы указали на некоторые общие исследования и учебные пособия по истории русского литературного языка. Следовало бы подчеркнуть, что во всех этих работах отсутствуют специальные проблемы теории литературных языков.
Отдельным проблемам истории русского литературного языка посвящен ряд монографий, книг, статей, на которые мы ссылаемся в различных частях учебника. Укажем работы, как:
· Ю. А. Бельчиков, «Общественно-политическая лексика В. Г. Белинского» (М., 1962);
· В. В. Виноградов,
o «Проблемы литературных языков и закономерности их образования и развития» (М., 1967),
o «О языке художественной литературы» (М., 1959),
o «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика» (М., 1963),
o «Сюжет и стиль» (М., 1963);
· Сб. Вопросы формирования и развития национальных языков (Труды Института языкознания АН СССР, т. X, 1960);
· Сб. Вопросы образования восточнославянских национальных языков (М., 1962);
· Сб. Вопросы теории и истории языка (Л., 1969);
· В. В. Веселитский, «Развитие отвлеченной лексики в русском литературном языке первой трети XIX века» (М., 1964);
· И. С. Ильинская, «Лексика стихотворной речи Пушкина» (М., 1970);
· Ю. Д. Дешериев, «Закономерности развития и взаимодействия литературных языков в советском обществе» (М., 1966);
· А. И. Ефимов, «Язык сатиры Салтыкова-Щедрина» (М., 1953);
· А. Ф. Ефремов, «Язык Н. Г. Чернышевского» (Саратов, 1951);
· Сб. Исследования по исторической лексикологии древнерусского языка (М., 1964);
· Сб. Исследования по словообразованию и лексикологии древнерусского языка (М., 1969);
· С. И. Котков, «Очерки по лексике южновеликорусской письменности XVI—XVIII веков» (М., 1970);
· Л. Л. Кутина, «Формирование языка русской науки» (М.—Л., 1964);
· Сб. Лексикология и словообразование древнерусского языка (М., 1966);
· В. Д. Левин, «Очерк стилистики русского литературного языка конца XVIII — начала XIX в.» (М., 1964);
42
· Д. С. Лихачев, «Поэтика древнерусской литературы» (Л., 1971);
· Сб. Материалы и исследования по истории русского литературного языка» (тт. I—V, М., 1949, 1951, 1953, 1957, 1962);
· Сб. Московская деловая и бытовая письменность XVII в. (М., 1968);
· Сб. Начальный этап формирования русского национального языка (М., 1961);
· Сб. Образование новой стилистики русского языка в пушкинскую эпоху (М., 1964);
· Сб. Очерки по истории русского языка и литературы XVIII века (Казань, 1969);
· Сб. Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX в. (М., 1964);
· С. П. Обнорский, «Избранные работы по русскому языку» (М., 1960);
· Сб. Памятники древнерусской письменности (М., 1968);
· О. Г. Прохорова, «Лексика сибирских летописей XVII века» (Л., 1969);
· Сб. Процессы формирования лексики русского литературного языка (М.—Л., 1966);
· Сб. Поэтическая фразеология Пушкина (М., 1969);
· Сб. Развитие функциональных стилей современного русского языка (М., 1968);
· Сб. Роль русского языка в развитии словарного состава языков народов СССР (М., 1959);
· Сб. Русская историческая лексикология (М., 1968);
· Сб. Русская литературная речь в XVIII веке (М., 1968);
· А. М. Селищев, «Избранные труды» (М., 1968);
· Ф. И. Сороколетов, «История военной лексики в русском языке» (Л., 1970);
· Ю. С. Сорокин, «Развитие словарного состава русского литературного языка XIX века» (М.—Л., 1965);
· Ф. П. Филин, «Происхождение русского, украинского и белорусского языков» (М., 1972);
· П. Я. Черных, «Очерк русской исторической лексикологии» (М., 1956), и др.
§ 2. ЯЗЫК ДРЕВНЕРУССКОЙ (ДРЕВНЕВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОЙ) НАРОДНОСТИ
В IX в. многочисленные восточнославянские племена занимали обширную территорию от Балтийского до Черного моря, от рек Буга и Припяти вплоть до бассейна Оки и Волги. Отделенные друг от друга обширными пространствами, эти племена имели, естественно, различия как в общественной и хозяйственной жизни, так и в языке. Но в связи с разложением родового строя, с возникновением и развитием древних городов (57, стр. 10), вокруг которых стали группироваться массы населения, происходит постепенное объединение, концентрация восточнославянских племен. Значительную роль в этом сложном и важном процессе сыграло развитие и укрепление города Киева. Под власть Киева были втянуты все восточнославянские и многие неславянские племена (24). Образуется сильное централизованное феодальное государство, которое было названо Киевским государством или Киевской Русью.
В результате развития государственности и наличия языковой общности восточных славян, неполно выраженной и очерченной в этот период существования отдельных племен и племенных групп, происходит формирование древневосточнославянской (древнерусской) народности. Объединение разрозненных племен в государство способствовало сближению племенных диалектов, постепенному стиранию местных черт
43
и образованию древнерусского языка — языка восточнославянской народности. Правда, в этот период многие диалектные различия остаются, но в Киеве, вокруг которого объединились восточнославянские племена, стало складываться так называемое койнэ, т. е. своеобразное соединение главных признаков восточнославянских диалектов (общий, единый язык), в котором стирались многие диалектные различия норм произношения, грамматики и лексики. Этот язык, который выполнял роль государственного языка Киевской Руси, стал употребляться и на территории других восточнославянских племен. Он становится и языком устной народной словесности и деловой письменности.
В X в. Киевская Русь принимает христианство. К этому времени относится и распространение письменности. «Развитие и укрепление древнерусского государства, естественно, вызвали развитие и совершенствование письма, необходимого для фиксации государственных актов» (I, стр. 25).
Язык древнерусской народности (языковая общность восточных славян) отличался некоторыми характерными чертами. Основные из них это:
1) полногласие, которое было одной из важнейших конструктивных особенностей, определяющих фонетическую структуру образовавшегося языка восточных славян , напр.: город, борода, холод, молодость, берёза, берег, шелом и т.д.;
2) определенная категория слов с начальными сочетаниями -ро и -ло, напр.: ровный, рост, роспись, лодка, локоть и др.;
3) звуки -ч и -ж на месте общеславянских -tj (-kt) ,-dj, напр.: свеча, ночь, вижу, межа и др.;
4) утрата -т и -д в древних сочетаниях -tl, -dl, напр.: плела (плетла), вела (ведла) и др.;
5) сочетания -цв, -зв на месте общеславянских -kw, -gw перед -ě (ѣ), -tj напр.: цвет, звезда;
6) последовательное употребление -l (epentheticum) в сочетании с губными в корне слов, напр.: земля, капля, купля и др.;
7) начальное -о в определенных словах, напр.: осень, один, озеро и др.;
8) гласные -у и -ä (я) на месте носовых -ę и -ǫ, напр.: суд, зуб, мясо, пять и др.;
9) изменение редуцированных -ъ и -ь в сильном положении в -о и -е, напр.: мох, сон, весь, отец и др.
В области морфологии можно отметить также некоторые особенности. Напр.:
1) форму творительного падежа единственного числа мужского и среднего рода с флексией -ъмь (-ьмь), напр.: родъмь, селъмь, коньмь, морьмь и др.;
2) форму родительного падежа единственного числа женского рода на -ѣ, напр.: землѣ, волѣ, душѣ и др.;
3) форму именительно-винительного падежа множественного числа женского рода также на -ѣ, напр.: землѣ, волѣ, душѣ и др.;
4) форму винительного падежа множественного числа на -ѣ, напр.: конѣ и др.;
5) форму творительного падежа единственного числа женского рода на -ою (-ею), -ию, (-ыю) , напр.: сестрою, волею, ночию (ночью), свекръвию (свекръвью), материю (матерью) и др.;
6) постепенную утрату различий типов склонения во множественном числе по пути унификации (в дательном, творительном и местном падежах множественного числа), напр., наряду с формами землям, сёстрам (в дат. пад.), землями, сестрами (в твор. пад.), землях, сестрах (в мест. пад.) утверждаются и формы
столам, коням, селам, полям, домам, именам (в дат. пад. из столомъ, конемъ, селомъ, полемъ, домъмъ, именьмъ),
44
столами, конями, селами, полями, домами, именами (в твор. пад. из столы, кони, селы, поли, домъми, именьми),
столах, конях, селах, полях, домах, именах (в мест. пад. из столѣхъ, конихъ, селѣхъ, полихъ, домъхъ, именьхъ);
7) постепенную утрату специальной формы звательного падежа, напр.: отец, учитель, сын, сестра (и формы отче, учителю, сыну, сестро);
8) формы косвенных падежей членных прилагательных, образованных по образцу соответствующих форм указательных местоимений, напр.: доброго, доброму, добрым, добром, доброй и т.д.
В области лексики древнерусский язык характеризовался наряду с другими чертами и наличием большого пласта лексики, употребляющейся только в восточнославянской языковой общности. По своему происхождению восточнославянизмы разпадались на три основные группы: а) древние общеславянские слова, вышедшие из употребления в южнославянских и западнославянских языках; б) новообразования, исходной базой которых был общеславянский лексический фонд; в) заимствования. Восточнославянизмы делятся на лексические (соответствующая лексема отсутствует в других славянских языках) и семантические (слово в восточнославянской языковой области имеет особое значение, не известное в других славянских языках), напр.: куст, груздь, утка, сизый, дешевый, вилять, кнут, крюк, сапог, лапоть, скатерть, чара, ватага, сорок и т.д. (64).
При наличии единства в отношении происхождения и характера языкового строя язык древнерусской народности X—XI вв. получал тем не менее на разных территориях различную местную окраску. Отсутствие централизации, слабость экономических связей, отсутствие общего рынка создавали условия, благоприятствующие постепенному накоплению диалектных различий. На юге, напр., произошло изменение -г взрывного в фрикативный согласный j в отличие от севера, северо-запада и северо-востока. На севере и северо-западе было усвоено цоканье — неразличение аффрикат -щ и -ч при произношении мягкого -ц (-ц’) на их месте и т.д. Диалектные различия затрагивали лишь отдельные элементы фонетической системы. Отсутствуют данные для утверждения того, что изменения сколько-нибудь глубоко касались грамматического строя. Были отличия по диалектам и в области словаря, однако все еще нет возможности выяснить, какие из словарных различий, зафиксированных позднейшими памятниками и современными говорами, можно отнести к эпохе древнерусской народности.
Таким образом, единство древнерусского языка в эту эпоху сохранялось еще в полной мере, несмотря на известную местную окраску на разных частях территории древнерусской народности.
§ 3. ПОЯВЛЕНИЕ ПИСЬМЕННОСТИ НА РУСИ
Вопрос о происхождении русского литературного языка тесно связан с вопросом о появлении письменности на Руси. Известно, что без письменной литературы — в самом широком смысле, слова — нет литературного языка.
45
Вопрос о времени возникновения письменности у восточных славян не является решенным (I, стр. 25).
Долгое время появление письменности на Руси связывали с официальным крещением Руси в конце X в. «Первая письменность на Руси явилась вместе с принятием христианства в X в. Так как языком богослужебных книг был язык церковнославянский, зашедший к нам от болгар, то естественно, что он и лег в основу русского языка» — писал Е. Ф. Карский (35, стр. 9). Письменные памятники Древней Руси датировались с XI в., напр.: «Остромирово евангелие» (1056—1057), «Святославов Изборник» (1076) и др.
Имеются, однако, основания предполагать наличие у восточных, славян письменности, хотя и мало совершенной, и в эпоху до крещения Руси (14, стр. 9). Некоторые данные, а также новейшие открытия и исследования советских археологов и лингвистов доказывают это. В составе «Повести временных лет» сохранились договоры Руси с греками (древнейший, 907). При раскопках в 1949 году около села Гнездова (недалеко от Смоленска) кургана № 13, датируемого первой четвертью X в., были найдены черепки корчаги — амфоры. На ее верхней части есть надпись кириллицей, которую Д. А. Авдусии и М. Н. Тихомиров прочитали как горухща (2, стр. 76), а П. Я. Черных — горушна, т.е. горчица (74). При раскопках в Новгороде были найдены написанные на бересте грамоты, относящиеся к XI—XII вв., а также к XIII—XIV вв. По своему содержанию грамоты — это частные бытовые письма. Известны надписи XI в. на кирпичах и других изделиях ремесла. Все эти надписи, грамоты на бересте и пр. свидетельствуют о том, что грамотность и письмо на Руси не составляли привилегии одного только духовенства, но были доступны и значительной части отдельных слоев народа, включая и женщин. «Ставить это широкое применение в быту письменной речи восточными славянами в непосредственную связь с влиянием старославянского языка затруднительно» (14, стр. 9). Наряду с этим необходимо иметь в виду, что «язык договоров русских князей с Византией (X в.), которые известны в поздних списках в составе летописи, свидетельствует о древнеболгарском влиянии» (55, стр. 315). Очевидно, древнеболгарские богослужебные книги переходили на Русь до ее официального крещения (54). Стоит отметить, что «Гнездовская надпись» сделана кириллицей, т. е. алфавитом, греческим в своей основе, который стал известен на Руси из древнеболгарских книг (39, стр. 14).
Нет сомнения, что потребность в письменности появляется не только в связи с становлением церкви и религиозными нуждами народа, но и в связи с его общим политическим и экономическим развитием. Поэтому высказываются мнения и о том, что еще до принятия христианства и распространения богослужебной литературы русские могли использовать для своих практических и других нужд, напр., греческое письмо, о чем свидетельствуют договоры Киевской Руси с Византией. История культуры свидетельствует о том, что многие народы пользовались разнообразными, хотя и мало совершенными, формами письма. На Руси, по-видимому, тоже пользовались какими-то формами письма
46
задолго до официального крещения. Однако наличие подобных форм письменности, употребление каких-то букв для записи имени умершего на могиле, надписания имени мастера или владельца на различных изделиях или наименования содержимого на сосуде с товаром — все это само по себе вряд ли может свидетельствовать о наличии усовершенствованной письменности, об оформлении норм литературного языка и вообще о существовании литературного языка еще в X в. Исследователи не находят следов литературы и, следовательно, письменно-литературного языка для этого периода (40, стр. 111 и сл.). Факты показывают, что по-настоящему широкое распространение и развитие русской письменности и литературы начинается после официального принятия христианства, т. е. с самого конца X и, главным образом, с XI в. Впрочем, древнеболгарский язык мог быть известен на Руси и раньше, как было подчеркнуто, так как христианство на Руси распространялось постепенно и было уже известно до официального крещения.
Итак, появление настоящих памятников письменности и литературы в широком смысле слова (деловой, богослужебной и пр.) относится к XI в. К XI в. стал формироваться и древнерусский литературный язык, следовательно, с тех пор начинается и история русского литературного языка, с этого времени она становится реально обозримой, будучи зафиксированной в письменности (29, стр. 27).
§ 4. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЦЕРКОВНО-РЕЛИГИОЗНОЙ ПИСЬМЕННОСТИ В ДРЕВНЕЙ РУСИ
В конце X в. (988) в Киевской Руси происходит принятие христианства и утверждение его в качестве государственной религии. В связи с этим на Руси появилась и получила широкое распространение церковно-религиозная письменность на древнеболгарском (старославянском) языке. Древнеболгарский (старославянский) язык — это язык славянских переводов греческих книг, переводов, выполненных Константином и Мефодием и их учениками во второй половине IX в. До нас не дошли рукописи на этом языке непосредственно от времени деятельности Константина и Мефодия и их учеников. Древнейшие сохранившиеся рукописи относятся к X—XI вв. (напр. Киевские листки, Зографский кодекс, Синайский требник, Саввина книга, Супрасльский кодекс, Хилендарские листки и др.).
По отношению к названию языка кирилло-мефодиевских переводов в лингвистике нет единства. Наряду с термином «старославянский», который, по мнению А. И. Горшкова, в настоящее время является общепринятым (23, стр. 35), употребляются и термины «древнецерковнославянский», «древнеболгарский» и др. В данной работе используется термин «древнеболгарский». Ряд лингвистов считает, что этот термин не является удачным, потому что язык первых славянских переводов греческих книг — литературно обработанный, систематизированный, стилистически совершенный — не тождествен древнеболгарскому
47
народно-разговорному языку. Кроме того, язык этих переводов получил широкое распространение в качестве литературного языка многих славян, а не только болгар. Несмотря на эти соображения, мы будем пользоваться термином «древнеболгарский язык», потому что только» этот термин содержит указание на то, к какой именно славянской группе относился этот язык, какова его народностная основа. Научно-объективный анализ языка кирилло-мефодиевских переводов свидетельствует о его славяно-болгарской основе (50, стр. 20). Термин «древнеболгарский» не мешает пониманию языка кирилло-мефодиевских переводов с точки зрения его функций в качестве языка церкви и богослужения, с точки зрения того, что это был язык книжный, сознательно организованный, литературный язык, носивший «наддиалектный» характер, что он представлял тип интернационального, интерславянского языка. Древнеболгарский язык, сложившийся на близко родственной восточным славянам славяно-болгарской основе, в силу своей близости, подвергся активному воздействию со стороны живой восточнославянской речи. Процесс сближения и взаимодействия структуры старославянского языка со строем восточнославянской речи происходил в XI в. (как свидетельствуют памятники) настолько интенсивно, что можно ставить вопрос «о своеобразной акклиматизации или ассимиляции старославянского языка на русской почве» (36, стр. 49).
Таким образом, древнеболгарский язык в Древней Руси проникается элементами народно-разговорной восточнославянской речи и принимает форму «церковнославянского языка» (русский извод или редакция древнеболгарского языка). Термином «церковнославянский, язык» обозначают совокупность редакций (русской, среднеболгарской, сербской, западнославянской) древнеболгарского языка.
Древнеболгарская письменность достигает высокого уровня развития у восточных славян еще в XI в. В летописи 1037 года (6545) сообщается, что князь Ярослав «собра письце многи и прекладаше от грек, на словеньское письмо, и списаша книги многи» («Повесть временных, лет»). В этот период Киевская Русь стала главнейшей территорией, распространения древнеболгарской письменности. Очень широкое распространение и развитие получила древнерусская письменность церковнокнижного характера. По данным Б. В. Сапунова, всего за 250 лет (XI—XIII вв.) по всей Руси было построено около 10 тысяч церковных зданий: 2 тысячи церквей городских приходских, 2—3 тысячи городских домовых, 5—6 тысяч приходских сельских, 200 монастырей (49). В. В. Виноградов подчеркивает, что, принимая в соображение требования церковного устава, или Типикона, можно определить предельный минимум книг для приходской или домовой церкви в 8 экземпляров (Евангелие, Апостол, Служебник, Требник, Псалтырь и др.). Для совершения службы в 10 тысячах церквей и монастырей нужно было иметь около 85 000 книг (16, стр. 39).
Памятники восточнославянские церковно-книжного характера XI—XII вв.) многочисленны. Отметим некоторые из них: «Остромирово евангелие» (1057), «Архангельское евангелие» (конца XI в.), «Минеи служебные» (1095—1097), «Чудовская псалтырь» (XI в.), «Изборник Святославов» (1073),
48
«Изборник Святославов» (1076), «Слова Кирилла: Иерусалимского» (XI—XII вв.), «Галицкое евангелие» (1144), «Ефремовская кормчая» (XII в.), «Успенский сборник» (XII в.) и др.
Широкое распространение письменности на церковнославянском языке, непосредственная связь широких масс населения с христианской религией, с богослужением на церковнославянском языке в церквах, наличие многочисленных церковноприходских школ, существовавших и в селах, через которые помимо воздействия литературного языка шло также влияние специфически церковного языка — все это (наряду с некоторыми другими факторами) обусловило существенную роль церковнославянского языка в развитии русского литературного языка.
Взаимодействие народнорусской и древнеболгарской, а затем и церковнославянской стихий в русском литературном языке на протяжении многих столетий определяет необходимость обратить внимание и на некоторые особенности церковнославянского языка. Это тем более необходимо, потому что вопрос о соотношении церковнославянского и русского языков в разных типах (видах, разновидностях, стилях) древнерусского литературного языка может решаться только на материале тех языковых фактов, которые не совпадают в этих языках, которые указывают на их различия.
Следовало бы обратить внимание на следующие особенности церковнославянского языка:
1) неполногласие, ср. градъ, брѣгъ, гласъ, млѣко;
2) слова с начальными сочетаниями -ра и -ла, ср. расти, равьнъ, лакъть, ладии;
3) -щ и -жд на месте общеславянских -dj, -tj, (-kt), напр.: межда, свѣшта, ношть;
4) начальное сочетание -je (-ѥ); напр.: ѥдинъ, ѥлень, ѥзеро;
5) начальное -а (в соответствии с русским -ı-а, я), напр.: азъ, агньць;
6) сочетания слоговых плавных с неслоговыми -ъ, -ь, которые произносились за плавными в таких сочетаниях, как скръбь, тврьдъ, влъкъ;
7) носовые гласные -ѫ и -ѩ (на месте которых в восточнославянских говорах были -у и -а (’а, я), напр.: зѫбъ, дѫбъ, имѩ, мѩсо;
8) гласный ѩ (в восточно-славянском языке -ѣ) в окончании родительного падежа единственного числа и винительного (и именительного) падежа множественного числа имен на -а после мягкого согласного (землѩ), в окончании винительного падежа множественного числа мужского рода с основой на -о после мягкого согласного (конь), а также и в этих формах прилагательных, местоимений, причастий (добрыѩ, еѩ и пр.);
9) окончание -омь (-емь) в творительном падеже единственного числа в именах с основой на -о (дворъ, поле); окончания членных прилагательных, напр.: -уму (в русском -ому в дат. падеже), ыѩ (в русском -оѣ) и т. д.;
10) нечленные действительные причастия настоящего времени на -ы (вместо русского -а), напр.: веды;
11) причастия прошедшего времени на -ь, напр.: любль—любивъ;
12) формы дательного-местного падежа местоимений -тебѣ, -себѣ (вместо русских -тобѣ, -себѣ);
13) широкое использование сочетаний глагола с союзом -да (в значении конъюнктива, при выражении пожелания, приказания, предположения, цели), напр. : что хощеши да ти сътворѭ; имъѣѩ и оуши слышати да слышитъ;
49
14) в области лексики также можно указать на ряд особенностей, характерных для южнославянской группы и в частности для древнеболгарского языка: см., напр., некоторые слова: слана (в русском языке иней), ковчегъ (в русском языке ящик, сундук), ланита (в русском языке щека) и др.
§ 5. РАЗЛИЧНЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
По вопросу о происхождении древнерусского литературного языка до сих пор нет единого мнения, и этот вопрос нельзя считать окончательно решенным. Высказывались и высказываются различные точки зрения, в том числе и диаметрально противоположные. Основной пред мет спора и разногласий — это вопрос о роли и участии древнерусского {древневосточнославянского) и древнеболгарского языков в образовании, формировании древнерусского литературного языка, о соотношении восточнославянской (древнерусской) и церковнославянской стихий в истории русского литературного языка.
Различные взгляды на происхождение древнерусского литературного языка можно распределить по следующим шести категориям.
Первая. Высказывалось в разных вариантах мнение о том, что древнерусский язык был очень близок к языку древнеболгарскому (старославянскому). Вследствие этого А. С. Шишков, напр., считал, что не было церковнославянского и древнерусского языков, а были только два разных слога — «высокий и простонародный». В своей статье «Язык словенский и российский» А. С. Шишков пишет: «Отколе родилась неосновательная мысль сия, что словенский и русский язык различны между собой?». К. С. Аксаков писал о церковнославянском и древнерусском языках, что «эти два языка или лучше два слога смешивались иногда, когда смешивалось и самое содержание» (5, стр. 151). И. И. Срезневский считал, что до середины XIII в. народный русский язык еще очень близок к церковнославянскому. Различия между ними более заключаются в «привычках слога» (56, стр. 77). П. А. Лавровский принимает тезис Срезневского и пишет тоже о двух слогах (стилях) в пределах древнерусского языка (37, стр. 47).
Вторая. В разных вариантах высказывалось и другое мнение, ставшее постепенно традиционным взглядом на происхождение русского литературного языка. Е. Ф. Карский отмечал, что церковно-славянский язык «зашедший к нам от болгар, . . . лег в основу русского литературного языка» (35, стр. 3). И. И. Срезневский писал об «утверждении старославянского наречия в русской письменности» (56, стр. 76). По убеждению А. А. Шахматова, «по своему происхождению русский литературный язык — это перенесенный на русскую почву церковнославянский (по своему происхождению древнеболгарский) язык, в течение веков сближавшийся с живым народным языком и постепенно утративший и утрачивающий свое иноземное обличье» (75, стр. 60). И. А. Бодуэн де Куртенэ утверждал, что «русский литературный язык обязан своим происхождением церковнославянскому языку» (9, стр. 91).
50
По мнению М. А. Максимовича, церковнославянский язык «составил собою основу всего письменного языка в Руси», «в Великой или Московской Руси постояннее, исключительнее сживалась с ним народная речь» (42, стр. 78). В. И. Истрин подчеркивал, что «в основание русского книжного литературного языка лег литературный болгарский язык» (34, стр. 65). В советское время подобного взгляда придерживались и придерживаются многие лингвисты и историки литературы. Г. О. Винокур писал, что «старославянский язык русской редакции был первым письменным языком восточных славян» (21, стр. 28). А. М. Селищев придерживался мнения, что русский литературный язык древней поры сформировался на основе церковнославянского языка. В. Д. Левин отмечает, что «древнерусский литературно-письменный язык образовался в процессе усвоения старославянской письменности» (39, стр. 16). Многие иностранные лингвисты также защищают эту позицию. Так, напр., в ряде своих работ Б. О. Унбегаун пишет о «церковнославянской природе литературного языка, лишь постепенно русифицировавшегося» (63, стр. 5).
Третья. Некоторые лингвисты говорят о древнерусском литературном двуязычии. Язык церковной (житийной, проповеднической) письменности и язык древнерусской деловой и светской (художественной) письменности — это разные, хотя и близкородственные языки, находившиеся в России в тесном смешении и взаимодействии до конца XVIII —начала XIX в. (16, стр. 4). По словам М. Т. Каченовского, «язык гражданский и общенародный всегда был у нас отличный от языка церковного» (36, сгр. 20—23). Того же мнения о «двух отличных между собой наречиях» в составе древнерусской письменности придерживался Г. Глинка в «Рассуждении о русском языке» (Вестник Европы, 1813, ч. 70). А. И. Соболевский допускал существование в Древней Руси делового русского языка параллельно с церковнославянским (53, стр. 1). По мнению Е. Ф. Будде, XI—XVII вв. —это «время существования двух языков в Древней Руси: языка церкви и языка разговорного» (12, стр. 2). Подобные мысли развивают в своих трудах и некоторые советские лингвисты и историки литературы. Л. А. Булаховский, напр., пишет, что «рядом с восточнославянской основой письменности, главным образом, деловой, очень влиятельную роль осуществлял и славянский книжный язык» (13, стр. 11). Совершенно категорическим в этом отношении является утверждение Д. С. Лихачева: «Литературный язык Древней Руси не только не был единым, но он не был и одним. Литературных языков в Древней Руси было два: церковнославянский (как на Западе латинский . . .) и древнерусский литературный язык. Только в последнем можно выделить различные типы и стили» (41, стр. 98).
Четвертая. В 40—50-ые годы XX в. выдвигается новая концепция, прямо противоположная концепции Шахматова, Селищева, Винокура и других лингвистов. На основе анализа нескольких памятников древнерусской письменности («Русская правда» — XI в., «Поучение Владимира Мономаха» — XII в., «Слово о полку Игореве» — XII в., «Моление Даниила Заточника» — XIII в.) С. П. Обнорский .выдвинул «положение о русской основе нашего литературного языка, ,а соответственно о позднейшем столкновении с ним церковнославянского языка и вторичности процесса проникновения в него церковнославянских элементов» (44, стр. 6).
51
С. П. Обнорский пришел к выводу, что русский литературный язык старшей эпохи «был чужд каких бы то ни было воздействий со стороны болгарско-византийской культуры» (45, стр. 142—144). Те же общие предпосылки концепции С. П. Обнорского легли в основу работ П. Я. Черных, книги А. И. Ефимова, книги В. Б. Бродской и С. О. Цаленчук, брошюры Г. И. Шкляревского, многочисленных статей и кандидатских диссертаций, посвященных отдельным вопросам истории русского литературного языка, исторической лексикологии, исторической стилистики или изучению языка некоторых памятников. По основному замыслу близкой к взглядам С. П. Обнорского является и концепция Л. П. Я кубинского, который утверждал, что древнеболгарский язык сыграй определенную роль в самые первые моменты формирования древнерусского письменно-литературного языка, но уже в XI в. возобладала в нем живая восточнославянская устно-речевая стихия (77).
Пятая. В 50-ые годы XX в. была обоснована более динамичная трактовка проблемы происхождения древнерусского литературного языка. Р. И. Аванесов в 1955 г. в статье «Проблемы образования языка великорусской народности» доказывает наличие трех типов древнерусского письменно-литературного языка: а) деловой, б) литературно-книжный церковнославянский и в) собственно литературный русский язык (1, стр. 26). В 1956 г. вышла статья В. В. Виноградова «Образование русского национального языка», в которой автор обосновывает наличие также трех типов письменно-литературного древнерусского языка: «Древнерусская народность обладала тремя типами письменного языка, один из которых — восточнославянский в своей основе — обслуживал деловую переписку, другой — собственно литературный церковнославянский, т. е. русифицированный старославянский — потребности культа и церковно-религиозной литературы. Третий тип, по-видимому, широко совмещавший элементы главным образом живой восточнославянской народно-поэтической речи и славянизмы, особенно при соответствующей стилистической мотивировке, применялся в таких видах литературного творчества, где доминировали элементы художественные» (14, стр. 10). В. Д. Левин различает три стиля или, по его словам, три типа русского литературного языка Киевской эпохи: деловой, церковно-книжный и светско-литературный (39, стр. 19).
Шестая. В 1958 г. на IV Международном съезде славистов в Москве в своем докладе на тему «Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка» В. В. Виноградов предложил измененную трактовку проблемы образования и развития древнерусского литературного языка. Предварительно он ставит такой вопрос: можно ли говорить применительно к письменности эпохи древнерусской народности о двух литературных языках —
52
церковнославянском языке русской редакции и литературно-обработанном народном восточнославянском языке, о двух языках — хотя и близко родственных, но все же различных и в грамматическом, и в лексическом, и в структурно-семантическом отношениях? Или же, принимая во внимание их близкое родство, наличие общих грамматических и лексико-семантических черт, их тесное взаимодействие, целесообразнее рассматривать их лишь как два типа древнерусского литературного языка? (16, сто. 37). В. В. Виноградов считает, что необходимо признать наличие двух основных потоков в составе древнерусской литературы и двух типов древнерусского литературного языка, находившихся в живом взаимодействии, в динамической координации (16, стр. 43). На основе древнеболгарского языка формировался книжно-славянский тип древнерусского литературного языка, а на основе древнерусского (восточнославянского) народно-литературный (литературно-обработанный народный) тип древнерусского литературного языка. Язык деловой письменности признается фактом письменно-делового языка, но не и литературного языка (16, стр. 79). Такого же мнения придерживается и Н. И. Толстой, который считает, что по отношению к периоду до XVII в. «мы можем обнаружить некоторую двойственность литературного языка или два «типа» . . .» (60, стр. 7). Концепция В. В. Виноградова о двух типах древнерусского литературного языка подробно разработана в книге А. И. Горшкова «История русского литературного языка». Однако в одном очень важном аспекте автор книги резко отклоняется от концепции В. В. Виноградова. В. В. Виноградов, напр., пишет о проникновении «на Русь старославянского языка и формирование на его основе (разрядка наша, П. Ф.) книжно-славянского типа древнерусского литературного языка» (16, стр. 37). А. И. Горшков опирается на высказанные в свое время соображения И. И. Срезневского в его известной работе «Мысли об истории русского языка и других славянских наречий» (1849) о том, что по крайней мере до середины XIII в. старославянский (древнеболгарский) язык и русский язык различались очень незначительно. Эти соображения И. И. Срезневского дали основание А. И. Горшкову утверждать следующее: «Можно сделать вывод, что дилемма старославянской или исконно русской основы древнерусского литературного языка ошибочна уже в самой своей постановке, так как невозможно доказать, что основы этих языков были различны. Элементарная логика подсказывает, что все переведенное и написанное в XI—XII вв. на Руси русскими книжниками было написано на русском языке, на родном языке авторов и переводчиков. В этом смысле древнерусский литературный язык мог иметь и действительно имел только русскую основу» (23, стр. 37—38). В этом отношении взгляды А. И. Горшкова в известной степени совпадают со взглядами С. П. Обнорского, который особо подчеркивал «положение о русской основе (разрядка наша — П.Ф.) нашего литературного языка».
Таким образом, факты свидетельствуют о том, что по вопросу о происхождении древнерусского литературного языка и до сих пор
53
нет согласия в мнениях. Причиной этого является, безусловно, сложность и многогранность самого процесса формирования письменного языка восточного славянства, процесса, отдаленного от нас промежутком времени почти в тысячелетие. Высказывались и высказываются разные точки зрения. Таких вариаций много в работах по истории русского литературного языка у русских, советских и зарубежных авторов. Отдельные точки зрения вызывают некоторые возражения, на которых следует остановиться, хотя бы вкратце.
Мнение о том, что древнерусский язык был особенно близок церковнославянскому (и древнеболгарскому) не может служить решающим доказательством того, что их основы были общими. С. П. Обнорский удачно отметил, что все славянские языки в старую пору, в IX—X вв., были относительно близки друг к другу, каждый вместе с тем характеризуясь совокупностью своих черт применительно ко всем сторонам языка. Вместе с тем именно старославянский язык, как книжный язык, сложившийся на базе переводов, язык жанрово-ограниченный, должен был представляться языком далеким в отношении к любому иному живому славянскому языку, в том числе и к языку русскому (44, стр. 5). Это дает основание говорить все-таки о разных основах древнерусского и древнеболгарского языков.
Взгляды И. И. Срезневского, А. А. Шахматова, Е. Ф. Карского и др. на происхождение русского литературного языка вошли в научный обиход и стали «на последующие десятилетия стереотипным взглядом». Мнение о том, что «по своему происхождению русский литературный язык — это перенесенный на русскую почву церковнославянский (по происхождению своему древнеболгарский ) язык . . .» (44, стр. 60), опиралось преимущественно на общее положение о широком распространении древнеболгарской письменности, но не на конкретный анализ языка древнейших памятников древнерусской письменности. Эта теория слишком прямолинейно и до известной степени односторонне и неполно представляла сложный процесс взаимодействия древнерусского и древнеболгарского языков, которые вступили в разнообразные взаимоотношения в кругу разных жанров древнерусской литературы. Упускалось из виду, что древнеболгарский язык был по существу книжным, жанрово ограниченным языком и не мог сблизиться с народным древнерусским языком вплотную. С другой стороны, широкое общественное применение письменности у восточных славян не могло быть связано непосредственно только с церковнославянским влиянием. Не обращалось внимания на широту «включения живой восточнославянской речи в строй древнерусского литературного языка» (16, стр. 16), на значение языка фольклора, в процессе формирования древнерусского литературного языка. Возникновение древнерусского литературного языка в X—XI вв. нельзя представлять только «как процесс заполнения пустого места чужим церковнославянским языком» (19, стр. 9). Ясно, что указанная теория не отражала глубоко сущности сложных процессов формирования древнерусского литературного языка.
Теория С. П. Обнорского «о происхождении русского литературного языка на русской базе», о том, что «русский литературный язык старшей формации был чужд каких бы то ни было воздействий
54
со стороны болгарско-византийской культуры» (45, стр. 142) также слишком прямолинейно и односторонне представляла сложный характер процесса взаимодействия древнерусского и церковнославянского языков и, как и теория А. А. Шахматова, остается недостаточно аргументированной. Очевидно, что на основе анализа языка только четырех памятников древнерусской письменности не может быть составлена достоверная картина формирования древнерусского литературного языка. Ведь в XI в. было создано «Слово о законе и благодати» Иллариона, «Житие Бориса и Глеба», дошедшее в списке XII в., начальное летописание; в это время создавались на Руси переводы с греческого языка таких книг, как «Хроника» Георгия Амартола, «История иудейской войны» Иосифа Флавия, «Повесть об Акире премудром», оформлялись сборники, напр. «Изборник 1076 г.» и др. Церковнославянское воздействие, хотя и неодинаковое на язык этих оригинальных и переводных памятников древнерусской письменности, настолько бесспорно, что не требует доказательства (39, стр. 11-12). Кроме того, даже в языке четырех памятников, которые были подвергнуты анализу С. П. Обнорским, обнаруживается в той или иной степени воздействие церковнославянского языка, которое не согласуется с выводом ученого о чисто народной основе древнерусского литературного языка. В одной из своих последних статей Ф. П. Филин с основанием пишет: «С. П. Обнорскому не удалось доказать, что конструируемый им русский литературный язык старшей поры возник совершенно независимо от старославянского языка . . .» «Дело обстояло гораздо сложнее. Взаимодействие старославянской и древнерусской языковых стихий началось с первых же шагов древнерусской письменности» (65, стр. 64). Вопрос об исторических истоках и судьбах русского литературного языка, подчеркивает Ф. П. Филин, остается открытым.
В противовес противоречивым, не достаточно аргументированным, слишком прямолинейным и, в результате этого, односторонным концепциям А. А. Шахматова, С. П. Обнорского и др., отличающимся кроме того и известной абстрактностью, В. В. Виноградов, как было сказано выше, предложил более обоснованную и правдоподобную трактовку этой исключительно сложной проблемы происхождения древнерусского литературного языка. Согласно трактовке В. В. Виноградова, от периода возникновения, зарождения древнерусской письменности, т. е. с X—XI вв. вплоть до середины XVII в., существовали два основных типа русского языка. В. В. Виноградов обратил внимание им то, что два противопоставленных и непрестанно сопоставляемых типа древнерусского литературного языка — книжно-славянский и народно-литературный — выступают как две функционально разграниченные и жанрово-разнородные системы литературного выражения (16, стр. 60). Не все в концепции В. В. Виноградова нашло свое окончательное объяснение и разрешение. Не может не вызвать некоторых колебаний утверждение, что «два типа одного языка имели разную языковую основу» (23, стр. 31), а также то обстоятельство, что язык деловой письменности признается фактом только письменного языка. Сам В. В. Виноградов утверждал, что «в письменном языке могут
55
быть элементы литературности, та или иная степень ее. Поэтому история русского литературного языка не может быть оторвана от истории русской письменной речи» (16, стр. 79—80). Вызывают некоторое затруднение отдельные положения в одной из последних работ В. В. Виноградова — «Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII века». Так, напр., он пишет, что «в XII—XIII вв. возникают разные стили (разрядка наша — П.Ф.) древнерусского литературного языка» (20, стр. 7), а также, что богатое содержание и широкий состав древнерусской письменности «свидетельствуют о быстром развитии древнерусского литературного языка на церковнославянской основе (разрядка наша — П.Ф.), но с многообразными включениями в его структуру элементов восточного словесно-художественного творчества и выражений живой бытовой речи» (20, стр. 7). Но раньше В. В. Виноградов очень убедительно доказывал, что «едва ли к этим типам и разновидностям, напр., древнерусского литературного языка XI—XIII вв., применим термин «стили языка». Дело в том, что эти типы не умещаются в рамках структуры народного восточнославянского языка» (17, стр. 80). В. В. Виноградов подчеркивал, что «было бы совершенно неправильно с исторической точки зрения, по крайней мере до XVI—XVII вв., рассматривать два типа древнерусского литературного языка как стили, так как оба типа еще не были связаны внутренним единством своей структуры» (16, стр. 112). Раньше он считал, что «можно говорить о развитии соотносительных, функционально разграниченных типов литературного языка (напр., делового, литературно-художественного и церковно-книжного)» (16, стр. 80). В статье, написанной одиннадцать лет после его доклада на IV Международном съезде славистов («Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка»), в котором В. В. Виноградов обосновал теорию двух типов древнерусского литературного языка, используется то термин «тип», то термин «вид». Напр., «... внутри самого книжно-славянского типа речи разрабатывается тонкая и сложная синонимика ...» (20, стр. 29), «... развитие и взаимодействие двух видов древнерусского литературного языка — книжно-славянского и народного олитературенного, обработанного — привело ...» (20, стр. 33). Нет сомнения, что, если не окончилась бы жизнь В. В. Виноградова, он много объяснил бы и обосновал бы подробнее.
Учитывая соображения авторов, реальные исторические процессы: развития древнерусского языка, характер языка древнерусской письменности и свидетельства истории культуры, мы можем принять с некоторыми несущественными изменениями и дополнениями трактовке проблемы происхождения древнерусского литературного языка, предложенную В. В. Виноградовым и Р. И. Аванесовым в статье «Русский язык» (в Большой советской энциклопедии, т. 37, издание 2). В сущности Г. О. Винокур еще в 1943 г. в своем историческом очерке «Русский язык» писал о трех типах или стилях древнерусского литературного языка, «о церковно-книжном, деловом и собственно-литературном стилях письменного языка древнейшей поры как его основных типических разновидностях» (21, стр. 44).
56
Процесс формирования древнерусского литературного языка определялся сложным взаимодействием и синтезированием четырех элементов: а) древнеболгарского (и церковнославянского) языка, б) народного древнерусского языка (и диалектных элементов), в) деловой, государственно-правовой речи и г) народно-поэтической речи. «Реальный состав сплава шли смешения всех этих элементов зависел от жанра письменности и литературы» (19, стр. 10), Эти жанровые различия, тематическая многоплановость и разнообразное содержание произведений древнерусской литературы (письменности) обусловили различия в их языке, в характере соотношения указанных четырех элементов (речевых стихий), В зависимости от этого обособляются три типа древнерусского письменно-литературного языка: книжно-славянский (или церковно-книжный, церковно-литературный), народно-литературный (или светско-литературный, литературно-обработанный народный тип) и деловой.
Церковнославянский (русифицированный и продолжающий русифицироваться древнеболгарский) язык составляет основу книжно-славянского типа древнерусского письменно-литературного языка. Книжно-славянский тип обслуживал определенные сферы — потребности культа, церковно-религиозной, проповеднической, житийной и другой литературы. Народно-литературный тип древнерусского литературного языка имел народную восточнославянскую (древнерусскую) основу. Он широко совмещал элементы живой восточнославянской народно-поэтической речи, историко-мемуарной речевой традиции и церковнославянизмы. Народно-литературный тип употреблялся в жанрах художественной литературы в той мере, в какой последняя в то время выделялась среди общей массы письменности (1, стр. 26), а также в русских летописях (в особенности в их повествовательных частях). Деловой тип древнерусского письменно-литературного языка также имел народную восточнославянскую (древнерусскую) основу. Он обслуживал деловую переписку и вообще деловые отношения.
Итак, в составе древнерусского литературного языка выделяются три типа (в других работах пишут о двух типах или о трех стилях, двух видах, трех разновидностях, двух-трех сферах) ) как функционально-разграниченные и жанрово-разнородные системы литературного выражения. В своих контрастных, наиболее «чистых» концентрациях (16, стр. 60) (напр., богослужебная литература, с одной стороны, и деловая письменность, с другой) они представляют с генетической точки зрения разные «языки» (древнеболгарский и древнерусский). Но очень рано, на самой заре формирования древнерусского письменно-литературного языка, между двумя языками, отличающимися близким родством, наличием общих грамматических, лексико-семантических и фразеологических черт, возникает тесное взаимодействие. В. В. Виноградов особо подчеркивал, что процесс взаимодействия, взаимовлияния и сближения «структуры старославянского языка со строем восточнославянской речи происходил в XI в. (как свидетельствуют памятники) настолько интенсивно, что можно ставить вопрос о своеобразной
57
акклиматизации или ассимиляции старославянского языка на русской почве» (16, стр. 49). Русификация древнеболгарского языка и широкое проникновение элементов церковнославянского языка в народный восточнославянский (древнерусский) язык не привели в результате к формированию такого литературного языка, который представлял бы собой нечто среднее между двумя отдельными языками и равно обслуживал бы все сферы литературы и культуры древней Руси.. Анализ языка древнерусской письменности показывает, что он (язык) не представляет единства. Взаимодействие различных речевых стихий и прежде всего церковнославянского и древнерусского языков обусловило, как было сказано, наличие (формирование) трех типов (разновидностей, видов) древнерусского письменно-литературного языка: книжно-славянского, народно-литературного и делового. Эти типы нельзя считать разными языками, так как они взаимопроникают и взаимодействуют не только в пределах древнерусской письменности в целом, но во многих случаях и даже в рамках одного памятника (произведения). Постоянное неограниченное проникновение иноструктурных элементов в один или другой тип обуславливает открытый характер их структуры, неопределенность границ ее варьирования. Вместе с тем, как обращает внимание В. В. Виноградов, это не разные стили одного и того же языка, так как они не умещаются в рамках одной языковой структуры (древнеболгарской или древнерусской), применяются в разных сферах культуры и с разными функциями (16, стр. 37—38). Кроме того, в этот период (XI—XVII вв.) они еще не были связаны внутренним единством своей структуры.
§ 6. РОЛЬ ДРЕВНЕБОЛГАРСКОГО (И ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО) ЯЗЫКА В ФОРМИРОВАНИИ И РАЗВИТИИ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Древнеболгарский (и церковнославянский) язык сыграл значительную роль в формировании и развитии русского литературного языка.
Древнеболгарский (а тем самым и церковнославянский) язык получил широкое распространение в Руси в связи с принятием христианства в. конце X в. в качестве (первоначально) языка церкви, богослужения, христианской, проповеднической, житийной и другой литературы. Огромное количество церковных книг переписывалось русскими писцами и книжниками, которые таким образом усваивали особенности древнеболгарского языка, одновременно внося в него некоторые специфические черты русского языка. А. А. Шахматов полагал, что все лица, прошедшие школы, основывавшиеся на Руси в XI в. не только знакомились, но даже говорили на древнеболгарском языке (75, стр. 82). И действительно, обучение грамоте на Руси вплоть до XVIII в. происходило по церковнославянским книгам, причем определенные тексты обязательно заучивались наизусть. Следовало бы подчеркнуть и большую близость древнерусского языка к родственному древнеболгарскому,
58
который не воспринимался на Руси как «чужой». А. И. Горшков приводит любопытное указание в «Повести о Петре, царевиче ордынском», что в конце XIII в. в Ростове «в церкви святыя Богородица левый клирос гречески пояху, а правый русски» (23, стр. 39). Безусловно, в церкви пели на церковнославянском языке, но современники воспринимали его как русский. Эта близость двух славянских языков облегчала усвоение церковнославянского языка. Русские книжники, писцы и вообще грамотные люди успешно овладевали церковнославянским языком, начинали его употреблять для перевода различных книг религиозного характера (главным образом с греческого языка), а также и в собственных сочинениях. Именно в этих условиях широкого распространения на Руси церковных книг, а вместе с ними и церковнославянского языка, в условиях обязательного его изучения в школах и обучения грамоте на основе церковных книг, при наличии близости церковнославянского и русского языков н в результате активного использования церковнославянского языка на протяжении многих веков в определенных сферах: в церковной службе (в этой сфере он употребляется и в настоящее время) и в литературном русском языке в качестве одной из его разновидностей (XI—XVII вв.), одного из его стилей (XVIII в.) и одного из его стилистических ресурсов (XIX—XX вв.) — стало возможным разнообразное и глубокое взаимодействие церковнославянского и древнерусского языков. Именно эти обстоятельства обусловили и определенную роль древнеболгарского (и церковнославянского) языка в формировании и развитии древнерусского литературного языка. Именно они дают основание говорить о том, что «особенно велико значение церковнославянского языка в развитии русского литературного языка» (19, стр. 3).
Изучению отдельных особенностей взаимодействия церковнославянского языка с древнерусским посвящены некоторые работы таких выдающихся русских и советских славистов, как М. В. Ломоносов, А. X. Востоков, И. И. Срезневский, А. А. Шахматов, А. И. Соболевский, Б. М. Ляпунов, Г. О. Винокур, А. М. Селищев, С. П. Обнорский, В. В. Виноградов, Ф. П. Филин и др. Несмотря на это, вопрос о роли церковнославянского языка в развитии русского литературного языка «еще очень далек от окончательного разрешения» (19, стр. 3). Но даже и на данном этапе изучения этой проблематики мы имеем уже ясное представление о сущности отдельных явлений.
1. Церковнославянский язык сыграл важную роль в формировании древнерусского литературного языка и в частности его стилистической системы. Тесное и разнообразное взаимовлияние двух языковых систем (древнерусской и древнеболгарской), близко родственных, но все же различных и в грамматическом, и в лексическом, и в структурно-семантическом отношениях привело к формированию трех типов (видов, разновидностей, стилей) древнерусского письменно-литературного языка, находившихся в живом взаимодействии: книжно-славянский, народно-литературный и деловой типы. Книжно-славянский тип сложился на основе церковнославянского языка, который развивался на базе традиции
59
древнеболгарского языка. Книжно-славянский тип, как было подчеркнуто выше, обслуживал потребности культа, церковно-религиозной, житийной и проповеднической, а также частично научной, исторической, повествовательной и переводной литературы. Народно-литературный тип имел народную древнерусскую основу и развивался на базе традиции народно-поэтической речи. Роль церковнославянского языка выразилась в том, что этот народно-литературный тип широко совмещал как элементы народно-поэтической речи, так и элементы церковнославянского языка. Деловой тип также имел народную древнерусскую основу и развивался на базе традиции конструкций, формул и оборотов договорных и других грамот. В этом, случае роль церковнославянского языка выразилась в том, что заимствованный из церковных книг алфавит и навыки (образцы) письма, усвоенные русскими книжниками, оказались примененными к народному языку. Следовательно, церковнославянский язык участвовал активно в формировании древнерусского литературного языка и его типов (разновидностей).
Церковнославянский язык активно участвовал и в формировании новой стилистической системы русского литературного языка национального периода. В начальную эпоху формирования русской нации, к XVII в., система старых типов древнерусского литературного языка постепенно распадается, и языковые элементы, закрепленные за одним, или другим типом, без всякого ограничения и норм начинают смешиваться в литературной практике того времени. Снова возникает вопрос о характере взаимодействия двух основных стихий (русской и церковнославянской) в новой системе русского литературного языка.
Стилистическая система трех стилей (высокого, среднего и низкого), обоснованная Ломоносовым, определила характер этого взаимодействия в XVIII в. Церковнославянский язык стал основой высокого стиля, который связывался с определенными жанрами (героические поэмы, оды, прозаические речи о важных материях). Использование церковнославянизмов допускалось и в среднем стиле. Следовательно, выделение трех стилей в русском литературном языке XVIII в. также основывалось на соотношении церковнославянских и русских речевых средств, на своеобразных синонимических параллелях (типа хлад и холод, дщерь и дочь, днесь и сегодня и т.п.). На основе этого высокий стиль явно противопоставлялся низкому. Но теория трех стилей в силу ряда обстоятельств превратилась постепенно в тормоз широкого национального развития единой системы общелитературного русского языка на народной основе.
Необходимо было создание новой стилистической системы, объединяющей основные, значимые стилистические ресурсы, в том числе н церковнославянизмы, дающей возможность их принципиально новой группировки и употребления. Нужна была пушкинская широта, пушкинская свобода в употреблении различных стилистических пластов, чтобы покончить с остатками старой стилистической системы трех стилей (39, стр. 234). Гоголь необыкновенно точно сказал, что в Пушкине, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость русского языка.
60
Он более всех, он далее всех раздвинул ему границы и показал все его пространство. Пушкин раскрепощает языковые средства от зависимости стиля и жанра. Замкнутая система языковых, средств церковнославянского языка, которые обслуживали высокий, стиль, разрушается и они превращаются в один из стилистических, слоев (ресурсов) русского литературного языка. К середине XIX в. церковнославянизмы, как особый стилистический слой, оттесняются на периферию русского литературного языка, но они сохраняют свою стилистическую значимость. Их употребление все более сокращается, но зато их использование становится все более мотивированным.
К стилистически значимым (маркированным) церковнославянизмам, относились традиционно установленные слова и словоформы древнеболгарского происхождения, обладающие определенным стилистическим оттенком и употребляемые в соответствующих стилистических целях преимущественно в стилях художественной литературы и публицистики. Они стали принадлежностью пассивного словаря русского литературного языка и имели общеупотребительные, стилистически нейтральные русские соответствия. См., напр., град и город, прав и порог, младость и молодость, злато и золото, древо и дерево, брег и берег, млеко и молоко, нощь и ночь, свеща и свеча, тысяща и тысяча, хощу и хочу, выжду и вижу, стражду и страдаю, даждь и дажь (дай), провождает и провожает, езеро и озеро, един и один, осень и осень, аз и я, агнец и ягнёнок, вертоград и сад, глагол и слово, ланита и щека, рыбарь и рыбак, пастырь и пастух, петел и петух, добрыя и доброй, отче и отец и т.д.
2. Церковнославянский язык (точнее элементы церковнославянского языка) обогатили стилистические ресурсы художественной речи русского литературного языка, ее образно-выразительные возможности, средства речевой экспрессии, стилизации и метафоризации. Вышеуказанные стилистически значимые церковнославянизмы не свойственны, общему литературному употреблению — разговорной, деловой, научной и прочим разновидностям речи. Они составляют отличительную особенность художественного языка (70, стр. 274).
Определенная часть церковнославянизмов использовалась активно в XVIII в. в высоких жанрах классицизма как экспрессивное средство, с помощью которого создается торжественность, лирический подъем, эмоциональное напряжение. См., напр., у М. В. Ломоносова в «Оде на взятие Хотина»:
Он так к своим взирал врагам,
Как к Готфским приливал брегам,
Так сильно возносил десницу.
Традиции «высокой поэзии» живы еще и в начале XIX в. Они поддерживались творчеством декабристов и молодого Пушкина. См., напр.,. у А. С. Пушкина в «Медном всаднике»:
Прошло сто лет, и юный град
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво.
61
С подобным экспрессивным оттенком церковнославянизмы используются, хотя и в редких случаях, в стилях художественной литературы и публицистики XIX и XX вв.
См., напр., у Н. В. Гоголя в «Мертвых душах»: «И еще полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями».
Ср. также и «Облако в штанах» В. В. Маяковского:
Где глаз обрывается куцый
Главой голодных орд,
В терновом венце революций
Грядёт шестнадцатый год.
На базе лексики (в том числе и церковнославянской), закрепленной за высоким стилем, тщательно отобранной и ограниченной, в конце XVIII в. формируется так называемая поэтическая лексика, составившая своеобразие поэтического языка большого периода в истории русской литературы и русского литературного языка. «Старым словам, обладавшим в прошлом разного рода «высокой» экспрессией — то эмоциональной «громкости» и «пышности», то рассудочной отвлеченности, то гражданственности, теперь, под пером выучеников Муравьева и Карамзина, была сообщена экспрессия «сладостности», нежности, пластичности и музыкальности»,—писал Г. О. Винокур (21, стр. 337). «Поэтическая лексика», в состав которой вошли и церковнославянизмы типа озлатить, хлад, длань, змия, ланиты, десница, куща, днесь, нощь, кошница, петел, брань (война), глас, глава, древо и др., использовалась, главным образом, в стилях поэзии, но в начале XIX в. она получила распространение и в прозе. См., напр., у Н. М. Карамзина «Остров Борнгольм»: «... златая осень побледнела»; «... зимний пух сыплется на хладную землю»; «... море, освещаемое златыми его лучами, шумело»; «С ужасом видел я там образ хладной, безмолвной вечности» и т.д.
Традиции этой «поэтической лексики» оказались сильнее в поэзии. Церковнославянизмы с экспрессией поэтичности, музыкальности, нежности используются все еще активно в поэзии начала XX в. См., напр., у С. Есенина:
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуёмный ветер! (О, верю, верю, счастье есть).
На ветке облака, как слива,
Златится спелая звезда. (О, край дождей и непогоды).
На протяжении нескольких веков, и особенно в XIX и XX вв. церковнославянизмы могли использоваться и используются как экспрессивное средство, с помощью которого создается нарочитое снижение повествования. В этом случае церковнославянизмы обогатили ресурсы речевых средств юмора и сатиры. Во многих произведениях отдельных русских и советских авторов разнообразные комбинации церковнославянизмов и других речевых средств стали оригинальным приемом создания комического эффекта. См., напр., рассказ «Есть и такие»
62
известного советского фельетониста Г. Рыклина. Героиня рассказа, «... смиренная овца, готовясь в подруги пастыря, зазубрила на память несколько наиболее ходких в среде служителей культа выражений . . . »; «Девица, ласково взяв в свои персты длань жениха, заворковала, аки сизая голубица:
— Люби мя и ниспошли благодать свою на рабу твою.
— Ниспошлю, — твёрдо обещал жених.
— Когда же, отче, под святой венец? Дондеже ожидать?»
Церковнославянизмы рассматриваемого типа обогатили сокровищницу речевых средств осуществления разных видов стилизации: стилизации исторической, стилизации жанровой и стилизации различных социально-речевых стилей.
При исторической стилизации с помощью церковнославянизмов (наряду с другими речевыми средствами) в художественном произведении создается языковой колорит соответствующей эпохи, воспроизводятся языковые особенности, бытовавшие в прошлом, типичные для различных исторических эпох в развитии общества и языка (32, стр. 95). См., напр., в романе «Петр I» Ал. Толстого: «Понеже от господина великого посла с товарищи первая явилась почта, ввалился я в такую компанию в те часы, и за здравие послов и храбрых кавалеров, а паче же за государское так подколотили ...»
Использование церковнославянизмов при жанровой стилизации наблюдается в случаях, когда авторы подражают характерным для определенных жанров церковной литературы средствам и приемам выражения. В некоторых случаях подражание показывается в карикатурно преувеличенной форме и превращается в пародию. Одним из интересных ранних примеров является «Служба кабаку» (1666), пародия на церковную службу. См.: «Ныне отпущаеши с печи мене, раба своего, еще на кабак по вино и по мед и по пиво по глаголу вашему с миром, яко видеста очи мои тамо много пьющих и пьяных» (ср. Часослов: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои спасение твое»).
Церковнославянский жаргон при стилизации различных социальноречевых стилей используется отдельными авторами как средство создания речевых портретов персонажей — выходцев из церковнобогослужебной среды или причастных к ней. См., напр., в романе «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского речевой портрет отца Ферапонта: «Ныне поганцы рекут, что поститься столь нечего»; «Я к игумену прошлого года во святую пятидесятницу восходил»; « — А видишь ли древо сие? — спросил отец Ферапонт. — . . . Бывает в нощи. Видишь сии два сука? В нощи же и се Христос руце ко мне простирает».
Многие церковнославянизмы подвергались процессу метафоризации, которая является одним из важнейших способов создания переносных значений слов и выражений на основе какой-нибудь аналогии, сходства, сравнения. В большинстве случаев такие церковнославянизмы входят в состав сочетаний слов, отличающихся известной устойчивостью соединения. Это перифрастические выражения, описательно-метафорические сочетания и т.п. (25, стр. 4). В. В. Виноградов выделял
63
лексические «поэтизмы» (общие или особые для каждой эпохи), к которым относятся отстоявшийся и образовавшийся набор стандартизованных в поэтическом творчестве данного периода слов и оборотов (14, стр. 170). С одной стороны, это сочетания в той или иной мере семантически связанные, употребляющиеся для обозначения одного предмета или явления, с другой — сочетания свободные, семантически не связанные, не эквивалентные слову. См., напр., в художественной литературе XVIII —начала XIX в.: сын персти (человек), обитель сует (земля), горний огонь (вдохновение), дни весны златые, пучина влажная, чадо суеверия, твердь небесная, селение горнее, брани жар, свещи раздора, врата вечности, врата Авроры, врата златые Востока, врата восточные, дщерь Петрова, дщерь ночи, уродливые дщери неба (тучи), дщери Севера, дщери мглы, дщерь воздуха, дщерь весны, сын полунощи, сын хладного заката, полунощные страны, чада пророка, чада земные, чада природы, огонь брани, пожар брани, нести пламя браней, жар ланит, пламень ланит, мрак нощи, тьма кромешная и ир. См. также у А. С. Пушкина: древо смерти, врата спасения, праг вечности, хлад земного свода, житейская бразда, брег жизни, буря брани, возраст златой, чадо весны, чело луны и т.д.
Итак, церковнославянизмы типа агнец, аз, аки, аще, блато, брещи, бразда, вежды, вечеря, вертоград, впреди, вран, глад, горний, град, длань, десница, деяние, дщерь, един, злато, кладезь, ланита, млат, мрежа, несть, обаче, плещи, пещь, рамена, перси, питие, праг, рыбарь, свеща, седмица, скудель, стогна, твердь, телец, царствие, чадо, чреда, юдоль и т. д., которые имели общенародные русские лексико-семантические соответствия, на протяжении всей истории русского литературного языка использовались русскими авторами в определенных стилистических целях (как языковые средства одного из типов древнерусского литературного языка, в частности, книжно-славянского типа, а частично и народно-литературного типа; как средства высокого стиля; как средства, при помощи которого достигают соответствующей экспрессии и т. д.). В таком смысле это церковнославянизмы, которые играли определенную стилистическую роль, неодинаковую в отдельные периоды истории русского литературного языка, в разных стилях, литературных школах, в произведениях отдельных авторов, но отличающиеся одной общей чертой — все они обогатили стилистические ресурсы русского литературного языка, расширили богатство его художественно-изобразительных запасов.
3. Древнеболгарский (и церковнославянский) язык сыграл значительную роль в обогащении словарного состава русского литературного языка (а в известном смысле и народно-диалектного). Древнеболгаризмы (и церковнославянизмы) этого типа не имели русских лексико-семантических соответствий. Они обязаны своим проникновением в систему лексики русского литературного языка потребностями его в средствах для выражения определенных понятий, для обозначения новых для коллектива предметов, «реалий», явлений, они связаны со смысловой, «понятийной» стороной языка (39, стр. 23). Это преимущественно обозначения отвлеченных понятий из области религии, философии, науки и др.
64
См., напр., алчный, бдение, бисер, благо, блаженство, блуждать, брак, будущее, буква, вертеп, вдохновение, верховный, ветрило, вещество, взыскать, виноград, витать, вкус, влагать, владыка, влияние, вместить, внешний, вникнуть, военачальник, возбуждать, возвеличать, возвращение, возвысить, возгласить, воздержание, воздух, возлагать, возможный, возмущать, возникнуть, возраст, воин, волноваться, волшебный, воплотить, вопрос, восклицать, воскресенье, восприятие, восстановить, восток, восторг, восхищение, восход, вратарь, врач, время, вручить, всадник, вселенная, всемирный, всемогущий, вторник, вышний, действие, доблесть, досада, достигнуть, древний, едва, единый, жертва, жестокий, жилище, жрец, забвение, завет, здание, злак, ибо, изверг, извратить, излияние, изнемогать, пространство, убеждать и т.д.
К церковнославянизмам этого типа относится большая масса лексических единиц, которые представляют собой кальки с греческих слов, напр.: безумие, безропотный, безнадёжный, безмерный, бездушный, бездна, безгласный, бесконечный, бесплотный, безмерный, бесстрашный, бесстрастный, бесценный, бесчестие, благоволение, благовонный, благодарить, благодеяние, благоприятный, благородный, богословие, великодушие, великолепный, величать, веселье, внушать, достоверный, естественный и т.п.
Через посредство церковнославянского языка проникли в систему лексики древнерусского литературного языка и многие слова, заимствованные главным образом из греческого языка (в более редких случаях из латинского и других языков), напр.: август, ад, алтарь, анафема, ангел, антихрист, апостол, апрель, аромат, василиск, декабрь, дьявол, ехидна, идол, икона, трапеза и пр.
Некоторые церковнославянизмы данного типа получили распространение и в диалектах. В отдельных случаях они функционируют там в таких значениях, которые не засвидетельствованы (возможно, пока), по словам Л. П. Якубинского, ни в литературном языке XVIII—XIX вв., ни в более ранних литературных памятниках. Это обстоятельство может быть объяснено либо тем, что эти церковнославянские слова получили свое особое автономное по отношению к литературному языку семантическое развитие уже в самих диалектах, либо тем, что в более древнюю эпоху они существовали с соответствующими значениями в разговорном языке русских книжных людей, откуда и проникли в диалекты (78, стр. 112—118). См. благой (хороший, удачник), блажить (безобразничать), развратный (не пригодный к употреблению), древо, младень, супретить, средник (не хороший), хладь (небольшой холод) и т.д.
Усвоение этой лексики «явилось для русского языка событием исключительной важности. Она отвечала насущным потребностям русской культуры и русского языка, отражала те культурно-исторические сдвиги, которые переживала древняя Русь в связи с принятием христианства» (39, стр. 25—26).
Эти слова проникли в систему лексики русского литературного языка и показывают все признаки освоенности. Они приспособились ж фонетической системе русского языка, для них характерны семантическая
65
самостоятельность, функциональная активность, регулярность употребления в речи. Основную роль в процессе вхождения этих церковнославянизмов в лексическую систему русского литературного языка сыграло отсутствие полных семантических тождеств на русской почве. В результате этого они распространились в качестве семантически полноценных слов, необходимых как средство общения, вошли в определенные взаимоотношения с остальными словами и подчинились системности их связей. В процессе взаимодействия в отдельных случаях изменялись семантические и синонимические отношения, происходила перестройка синонимических рядов. Так, напр., на русской почве изменилась семантическая структура ряда церковнославянизмов, см., напр., восхищение, возбуждать, гражданин, общество, обитель, воскресить, смущение, запрещение, изящный, просвещение, возрождение и т.д.
4. Выделяется и еще одна категория церковнославянизмов, которые сыграли определенную роль в древнерусском литературном языке, и то в книжно-славянском типе. Это значительная масса церковнославянизмов, большинство из которых отличается своим книжным характером, редким использованием и ограниченной сферой употребления (только в рамках книжно-славянского типа литературного языка). Многие из них являются до известной степени искусственными образованиями и носят на себе «отчетливую печать греческого влияния поскольку они, как правило, представляли собой книжные новообразования из славянского материала, возникшие в процессе поисков эквивалентов соответствующих греческих слов» (39, стр. 24). Такие слова не могли получить широкого распространения и задержаться долго в употреблении. Очевидно, значение этого типа церковнославянизмов состояло в том, что они расширили состав книжной лексики в определенный исторический момент жизни русского литературного языка. К этой категории церковнославянизмов можно отнести, напр.: беспищный, бесприобщённый, благообращение, бестуждий, господоубийственный, денонощие, единочестный, единоестественный, единосущий, единоприсносущий, единосущественный, жестоконеистовый, злопищный, немощновати, нощеденица, обнощевати, общеседалище, присносущий, преизящество, священнотайный, сгорящатися, священнодостояние, тождемогий, тождестрастный и т.д.
5. Древнеболгарскому языку была свойственна богатая и разнообразная синонимика, напр.: любодей и блудник, вожделение и похоть, ударение и заушение, демон и кумир, гигант и шуд, язык и страна, возвысити и вознести, искренний и ближний, книгочий и книжник, алкаши и поститися и др. Эта богатая синонимика древнеболгарского языка переходила в древнерусский литературный язык и, по словам В. В. Виноградова, подверглась здесь изменениям, отражая своеобразный процесс развития книжно-славянского типа русского литературного языка (16, стр. 46). Синонимические пары взаимодействовали с русскими семантическими эквивалентами, образуя новые синонимические ряды или расширяя состав существующих. Так, в переводной Хронике Георгия Амартола одно и то же греческое слово передавалось
66
целой серией синонимов: aisthanesthai — через мьнети, обоняти, разумении, сведети, услышати, чути; dienos — через зол, лих, лукав, лют; ennoia — через домысл, домышление, замышление, мысль, помысл, размышление, разум, разумение, смысл, ум, чувствие и т.п.
Под влиянием древнеболгарских моделей в древнерусском литературном языке появилось значительное количество новообразований (славяно-русизмов). В. В. Виноградов специально обратил внимание на то, что древнеболгаризмы (старославянизмы по терминологии В. В. Виноградова), вливаясь в речь не только русского духовенства, но и .других грамотных слоев древнерусского общества, здесь создавали модели для образования новых слов из восточнославянского лексического материала. Морфологические элементы, восходящие к древнеболгарскому (старославянскому) языку, могли вступать в новые сочетания с чисто русскими морфемами. Таким образом возникли разряды славяно-русизмов (16, стр. 50), В. В. Виноградов предполагает, что уже в XI в. вырастает самостоятельная школа восточнославянских переводчиков и литераторов, которые свободно пользуются древнеболгарским (старославянским) лексическим инвентарем и на основе разнообразных комбинаций древнеболгарских (старославянских) и восточнославянских элементов вырабатывают новые слова и фразеологические обороты для выражения новых понятий и оттенков. Эта категория слов, образованных на русской почве по моделям церковнославянизмов и на основе сочетания древнеболгарских и русских морфологических элементов, нашла отражение как в «Материалах для Словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского, так и в академическом «Словаре церковно-славянского и русского языков» (1847). В предисловии к этому словарю упоминается о «славяно-российском наречии». Оно характеризуется там, как «наречие, состоящее из смеси слов и оборотов церковнославянских с русскими, ... не имело постоянных правил, всегда было шатко и распадалось на разные отрасли», как «наречие книжное, независевшее от произвола писателей, не подлежавшее законам развития, свойственного живым языкам». К разряду этих славяно-русизмов можно отнести такие образования: негодование, одиночество, грехолюбодейство, градодержец, единочисленный, единолетний, беспрестанно, честолюбие, бесправный, перебраниваться, обезвреживать и т. д., индивидуальная судьба которых не была одинаковой.
6. Церковнославянский язык содействовал в известной мере расширению грамматического инвентаря русского литературного языка. Расширился состав аффиксов присоединением некоторых суффиксов и префиксов древнеболгарского происхождения. Необходимо иметь в виду, однако, что морфологическое заимствование невозможно без заимствования лексического, без соответствующего накопления и распространения в языке иностранной лексики, характеризующейся определенными структурными признаками. Г. Пауль подчеркивал, что слова «заимствуются всегда целиком, отдельные словообразовательные суффиксы и окончания никогда не заимствуются. Однако при заимствовании большого пласта слов, содержащих один и тот же суффикс, эти слова точно так же, как и слова родного языка с одинаковым суффиксом,
67
могут образовать группу, которая со временем может стать» продуктивной» (46, стр. 469). Вообще, морфологическое, структурно-синтаксическое заимствование и калькирование предполагают широкое распространение языка, из которого заимствуются лексемы, словоформы и синтаксические обороты, в заимствующей среде и ее хорошее знакомство с лексико-семантической системой и грамматическим строем, этого языка. Точно так обстояло дело с древнеболгарским (и церковнославянским) языком, из которого были заимствованы (вместе с лексическими заимствованиями):
а) префиксы воз (вос), из (ис — с выделительным значением), низ (нис), пре, пред, со, чрез и др. См. возбранять, возвращение, воздух, возлагать, возблажити, возглашение, возливать, изверг, издыхать, изувер, исполин, истукан, извитие, избраздити, испирати, низлагать, ниспадать, ниспровергать, ниспослать, нисхождение, преграда, пресекать, превозносить, превозмогать, превращение, премена, преподобие, пребывалище, предвестник, предвидети, предтеча, предвозвещать, предрекать, собор, соблюдать, согласить, сохранить, чрезмерный и т.д.; все эти слова с указанными древнеболгарскими префиксами имели разную судьбу в русском литературном языке;
б) суффиксы -ащ- (-ящ-), -ущ- (ющ-), с помощью которых образуются действительные причастия настоящего времени, напр.: извергающий, представляющий, алчущий, страждущий и т.п.;
-вш, -нн, с помощью которых образуются действительные причастия прошедшего времени и страдательные причастия прошедшего времени, напр.: ниспославший, преградивший, запрещённый, преображенный и т.д.;
-айш, -ейш, с помощью которых образуются формы превосходной степени, напр.: кратчайший,, дражайший, высочайший и т.д.;
в) окончания членных прилагательных -аго, -уму и пр., русифицированная форма родительно-винительного падежа единственного числа женского рода личного местоимения она -ея (и русифицированная -ой), напр.: святого, ея и т.д.;
окончание -ши (для второго лица единственного числа настоящего — будущего простого времени глаголов), напр.: отпущаеши, победиши, прейдеши и др.;
г) конструкции типа «дательный самостоятельный» и т.д,
7. В различных способах образования слов (сложения) участвовали; и участвуют активно и компоненты древнеболгарского происхождения, напр., в сложениях с подчинительным отношением основ (типа Ленинград, младочехи), с опорной основой глагола (типа богомолец, сребролюбец), с опорной основой существительного (типа благодушие, единовластие) и т.д. См. благодарить, благонравие, властолюбивый, добронравие, праздномыслие, сладострастие, хладнокровный, чревовещание, богословие, крестопоклонный, священнослужитель, злодеяние, брадобрей, велегласный, градоначальник, градостроитель, Целиноград, Волгоград, златоверхий, златокованный, златоуст, стоглавый, седовласый и т.д.
8. Церковнославянизмы и компоненты церковнославянского (и древнеболгарского) происхождения в составе разного типа образований встречаются в русском литературном языке и в качестве терминов. В этом случае образования такого типа содействовали увеличению богатства русской терминологии. См., напр., термины, и терминологические
68
образования типа младогегельянцы, младотурки, хладокомбинат, хладотранспорт, градостроитель, древонасаждения, здравпункт, млекопитающие, агнец пасхальный, агнец непорочный, агновы ветвы, древесные лягушки, древовидный папоротник, дланевидный лист, дланевидный белокопытник, двуногие твари, злаковые растения, Млечный путь, млечные жлезы, придорожные тернии, созвездие Тельца, среброносная порода, скудельный дом, страстная седмица и т.д.
9. Значительна роль древнеболгарского (и церковнославянского) языка в расширении состава русской фразеологии.
Фразеологические единицы и выражения, которые восходят к библейским источникам (тексты Ветхого и Нового завета) и церковнославянской литературе (молитвы, церковные песни, проповеди, жития и т.п.), занимают значительное место в системе русской фразеологии. Традиция и преемственность, пишет А. М. Бабкин, удержала их в языке послереволюционной поры (6, стр. 151). Изменяясь и преобразуясь в смысловом и стилистическом отношении, они получили широкое распространение и сделались неотъемлемой принадлежностью изобразительного речевого репертуара русского литературного языка. См., напр.:
альфа и омега; бросать камень; бросать слова на ветер; вера без дел мертва есть; во многой мудрости много печали; вложить персты в язвы; выпить чашу до дна; глас вопиющего в пустыне; зарыть талант в землю; столпотворение вавилонское; камень преткновения; знамение времени; козёл отпущения; злоба дня; кость от костей и плоть от плоти; не о хлебе едином жив человек; не от мира сего; отрясти прах от ног своих; посыпать голову пеплом; перековать мечи на орала; соль земли; святая святых; всевидящее око; до скончания века; хождение по мукам; вечная память; где будет труп, там соберутся орлы; кто не работает, тот не ест; жатвы много, а делателей мало; кто сеет ветер, пожнет бурю; кто не со мной, тот против меня; много званых, мало избранных и т.д.
Некоторые фразеологические единицы и выражения, возникшие на базе различных библейских мифов, легенд и образцов, формировались на русской почве в церковно-книжных стилях русского литературного языка, напр.: волк в овечьей шкуре; запретный плод; избиение младенцев; манна небесная; Фома неверный; блудный сын; отсылать от Понтия к Пилату; Иуда — предатель; отделять плевелы от пшеницы и т.д.
В большинстве случаев эти фразеологизмы и выражения утратили свою церковно-культовую окраску и приобрели иное звучание (всевидящее око). Многие из них, которые в источниках имели буквальное значение, наполнились новым, переносным смыслом (посыпать пеплом главу), другие оторвались от своей старой нравственно-философской основы и приобщились к новой общественно-политической обстановке (кто не работает, тот не ест).
Процесс формирования фразеологических единиц на основе церковнославянской фразеологии протекал постепенно в истории русского литературного языка. Так, на основе фразеологической единицы бросать слова на ветер возникает бросать деньги на ветер; на основе
69
кроткий агнец — ласковый агнец; на основе отделять плевелы от пшеницы — очищать что-либо от плевелов и т.д. Общественное употребление утверждает некоторые из новообразованных единиц и они входят в общий фразеологический фонд русского литературного языка. Другие единицы остаются в сферах индивидуальных окказиональных образований авторов. Так, напр., на основе библеизма не приемли имени господа бога твоего всуе под пером В. И. Ленина возникло всуе приемлет имя марксиста.
Следовало бы обратить внимание и на еще одну категорию устойчивых образований. Они содержат в своем составе церковнославянизмы, которые имели общеупотребительные русские соответствия в свободном употреблении. Речь идет о словах древнеболгарского происхождения в составе цитат, которые с течением времени стали крылатыми словами, напр.: растекаться мыслью по древу; погибша, аки обри; «Всё куплю», — сказало злато, «Всё возьму», — сказал булат; глагол времён, металла звон; глаголом жги сердца людей; нам не надо златого кумира; Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат; Что день грядущий мне готовит?; на диком бреге и т.д. Церковнославянизмы встречаются и в составе устойчивых сочетаний, которые восходят к фольклору, а также в поговорках и пословицах, напр.: злато — серебро; млад светел месяц; брашно добро на пашне; мудрость глаголет твоими устами; устами младенца глаголет истина и т.д. Подобные церковнославянизмы сохранились в составе устойчивых единиц, которые употребляются и в современном русском языке. Следовательно, даже и те церковнославянизмы, которые остались в пассивном запасе лексики русского литературного языка, не исчезли бесследно. Именно в составе таких устойчивых единиц они остались в употреблении и в настоящее время. См., напр.: глас народа — глас божий; взыскующий внешнего, неведомого града; царские врата; во чреве матери; препоясать чресла; аз есмь; земная юдоль; на поле брани; семо и овамо; змий — искуситель; стар и млад; сомкнуть вежды; денно и нощно; неопалимая купина; терновый венец; во главу угла ставить; стольный град; глад и мор; яко тать в нощи; усекновение главы; златой телец; метать бисер перед свиньями; разодрать ризы своя и т.д.
10. Роль древнеболгарского (и церковнославянского) языка в развитии русского литературного языка выразилась и в том, что церковнославянский язык, традиции которого восходят к древнеболгарскому языку, отличающемуся своим совершенным грамматическим строем, богатой лексикой, развитой системой словообразования образно-выразительных средств, орфографии и норм (правил) литературного выражения, явился мощным стимулом осознанного отношения к явлениям родного языка и формирования его твердых норм.
Итак, активное участие древнеболгарского, а затем и церковно-славянского языка в развитии русского литературного языка дает полное основание говорить о прогрессивной роли указанных языков в этом развитии. «Влияние старославянского языка ускорило и облегчило процесс образования древнерусского государственного языка». «Старославянский язык влил в русский язык мощную струю отвлеченной
70
лексики и фразеологии. Он внедрил в русскую грамматическую систему разнообразные приемы образования слов» (11, стр. 36, 40).
С. П. Обнорский, со своей стороны, подчеркивал, что не следует переувеличивать воздействие древнеболгарского языка. Оно, по мнению ученого, было односторонним и почти не затронуло общих структурных основ древнерусского литературного языка. Оно отсутствует в слоях лексики, связанных с определенными сферами жизни, напр., в юридической терминологии, в лексике, относящейся к земледелию, охоте, рыболовству и т.п. Все это «нисколько не умаляет великого организующего значения старославянского языка в истории русского литературного языка» (11, стр. 33); вообще, писал В. В. Виноградов, «было бы ошибочно недооценивать роль воздействия болгарской культуры и старославянского языка в образовании древнерусской письменности» (16, стр. 16 17).
§ 7. КНИЖНО-СЛАВЯНСКИЙ ТИП ДРЕВНЕРУССКОГО ПИСЬМЕННО-ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА (XI—XIV вв.)
Дифференциация типов древнерусского письменно-литературного языка опиралась прежде всего на различия церковнославянского и древнерусского языков.
Книжно-славянский тип древнерусского литературного языка оформился на основе церковнославянского (русифицированного древнеболгарского языка). Этот тип (вид) древнерусского литературного языка обслуживал прежде всего потребности культа, церковно-богослужебной литературы и науки. Его использовали при создании произведений житийной, проповеднической, апокрифической и другой религиозно-дидактической литературы. Всущности церковно-религиозная литература составляла в эту эпоху значительную массу древнерусской письменности, поскольку «верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» (43, стр. 360). Среди массы данной литературы выделяются, с одной стороны, канонические тексты, предназначавшиеся для церковного богослужения. Эти древнейшие русские списки евангелия, псалтыри, апостола и др. с древнеболгарских переводов (с греческого в незначительной степени) подвергались процессу русификации, поскольку древнерусские писцы механически переписывали древнеболгарские тексты и переводы. Многие историки русского языка с основанием сомневаются в целесообразности привлекать эти памятники как материал для характеристики русского языка. К ним относят, напр., «Остромирово евангелие» (1057), «Служебные Минеи» (1095—1097) и др. С другой стороны, выделяются произведения религиозного характера, созданные или переведенные русскими книжниками. Многие из этих произведений являются яркими образцами книжно-славянского типа и дают ясное представление о характере усвоения древнеболгарского языка,
71
об его ассимиляции на русской почве. Среди них выделяются следующие виды литературы: а) проповедническая, поучительная литература, пропагандировавшая основные догматические и нравственные положения христианской веры, напр.: «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Послания к пресвитеру Фоме» Климента Смолятича, «Слова», «Поучения» и «Молитвы» Кирилла Туровского, «Слово и Поучение» Луки Жидяты; б) житийная литература, прославлявшая русских святых и авторитет русской церкви, см., напр.: «Сказание и страсть и похвала . . . Бориса и Глеба» неизвестного автора, «Чтение о житии и о погублении . . . Бориса и Глеба», «Житие Феодосия Печерского» Нестора, «Киево-Печерский патерик»; в) паломническая литература, отражающая стремление молодой русской церкви к общению с христианским Востоком; такое общение не только удовлетворяло религиозные чувства, но повышало авторитет русской церкви, включая ее в сферу междухристианских отношений (26, стр. 108), напр. «Хождение игумена Даниила» и некоторые другие сочинения.
В состав той части древнерусской литературы, которая была связана с пропагандированием основных нравственных положений христианства, значительное место принадлежало переводной литературе. Большая часть ее с точки зрения языка была тоже ориентирована на книжно-славянский тип древнерусского литературного языка. Г. О. Винокур объяснял, что «для переводов естественно было прибегать к языку ученому и образованному, а не бытовому» (21, стр. 45). К переводной церковной литературе относилась: а) апокрифическая литература (легендарно-религиозная литература, которая, будучи тематически тесно связана с канонической, т.е. с истинной, заслуживающей полного доверия религиозно-церковной литературой, в трактовке ее отдельных сюжетов заключала «еретические» элементы), напр.: «Хождение Богородицы гю мукам», «Откровение ап. Павла», «Беседа трех святителей», «Мучения трех отроков и Даниила» и др.; б) житийная (агиографическая) литература, при посредстве которой церковь стремилась дать своей пастве образцы практического применения отвлеченных христианских положений (26, стр. 30), напр. «Жития» Николая Чудотворца, Антония Великого, Иоанна Златоуста, Василия Нового, Алексея — человека божия и др.; переводные жития были известны на Руси как в отдельных списках, так и в составе «Сборников», напр. так называемых «Четьих Миней» (Четьи Минеи — это книги, предназначенные для чтения и располагавшие материал по числам месяца), в составе «Прологов», а также «Патериков» или «Отечников» (это переводные сборники кратких новелл, повествовавших о каком-либо назыдательном эпизоде из жизни христианского подвижника); из «Патериков» особенно популярны были два — «Луг духовный» («Синайский патерик») Иоанна Мосха и «Египетский патерик»; в) патриотическая литература, т.е. сочинения отцов церкви — Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Григория Богослова, Иоанна Лествичника, Иоанна Дамаскина и др. Светские разновидности переводной литературы в одной или другой степени тоже были связаны с идеями христианской религии, что определяло их связь с книжно-славянским типом древнерусского
72
литературного языка. Среди них выделяются сочинения церковно-исторические, напр.: «Хроника Иоанна Малалы», «Хроника Георгия Амартола», «Хроника Константина Манассии» и др.; средневековые «естественно-научные» энциклопедии, как «Шестоднев» (т.е. книга, излагающая историю шести дней творения) и «Физиолог» (т.е. книга, сообщающая сведения о животных, действительных и воображаемых, о фантастических камнях и деревьях), сочинения повествовательные, напр.: «Александрия», «Девгениево деяние», «Повесть о Варлааме и Иоасафе» и т.д.
Следующие отрывки из сочинений и переводов русских авторов могут дать некоторое представление о характере книжно-славянского типа древнерусского литературного языка (27).
См. отрывок из «Слова в новую неделю после пасхи» Кирилла Туровского: «Ныня реки апостольский наводняются, и язычныя рыбы плод пущают, и рыбари, глубину божия вчеловечения испытаете, полную церковную мрежу ловитвы обретают . . . Ныня вся добро, гласный птица церковных ликов гнездящеся веселяться».
См. отрывок из «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона: «Вера бо благодатная по всей земле распростремя, и до нашего языка русскаго дойде, и законное езеро пресыше, евангельский же источник наводився. Хвалит же похвальными гласы Римская страна Петра и Павла».
См. отрывок из «Хождения игумена Даниила»: «Пребродих на ону страну Иордана, много походихом по брегу его . . . Есть же по сей стране Иордана на купели той, яко леей древо не высоко, аки вербе подобно есть ... И то все благодатию божиею видехом очима своима грешныма и недостойныма».
См. отрывок из «Сказания о Борисе и Глебе»: «Вы ми будете господне мои, аз ваш раб. Не пожнете мене, от жития не созрела! Не пожнете класа, не уже созревша, но млека безлобия носяща!»
См. отрывок из «Киево-Печерского патерика»: «И пловущем нам, бы буря велия, яко всем отчаятися своего живота. И начах вопити: «господи, прости мя, яко сего ради пояса умираю днесь, понеже взях от честнаго твоего человеколюбия».
См. отрывок из «Жития Алексея — человека божия»: «Вошедшу же ему в град, прода все, еже име, и раздасть и нищим и облечеся в худу ризу и седе аки нищии проситель в притворе церковнем владычице нашея Богородица, постяся прилежно от неделя до неделе».
См. отрывок из «Александрии»: «Си слышав, Александр рече всем: «просите у мене что хощете, и аз дам вам». И воспиша вси, глаголюще: «дай нам бесмертие». Рече же Александр: «сим аз не владею, аз бо смертен есмь».»
См. отрывок из «Физиолога»: «Финикс красна птаха есть, паче всех . . . Венец носит на главе и сапоги на ногу, якоже царь; есть же близ Индея, близ солнечна града. Лежит же лет 500 на кедрех ливанских без брашна».
Даже самый беглый анализ языка отрывков из оригинальной и переводной древнерусской литературы, связанной непосредственно и косвенным
73
образом с идеями христианства, показывает ее ориентировку на книжно-славянский тип древнерусского литературного языка. В языке этих сочинений отразились характерные особенности этого типа древнерусского литературного языка: отчетливое и последовательное преобладание церковнославянских единиц в случаях, где был возможен выбор между русскими и церковнославянскими словами и формами (т.е. при наличии соотносительных русских и церковнославянских слов и форм), напр.:
- мрежа и русское мережа, сеть; древо и дерево, брег и берег, клас и колос, хощете и хочете, хотите; аки и как, живот и жизнь, днесь и сегодня, понеже и потому что и др.;
- характер синтаксического строя произведений, который отличался богатством разнообразных типов сложных предложений, конструкций (напр. дательный самостоятельный), развитостью подчинительных связей, преимущественным использованием в конструкциях подчинительного типа союзов церковнославянского происхождения, упорядоченным словорасположением, синтаксической и логической стройностью, организованностью, напр.: пловущем нам, вошедшу ему; господи, прости мя, яко сего ради пояса умираю днесь, понеже взях; си слышав, Александр рече и т.д.;
- широкое использование книжной, абстрактной лексики, сложных слов, книжных новообразований из церковнославянского материала, заимствованных из греческого языка слов и др., напр.: вчеловечение, беззлобие, человеколюбие, благодатный, евангельский и пр.;
- привлечение значительного лексико-фразеологического пласта, семантически связанного с религиозной сферой, оторванного от конкретной русской действительности; по этому поводу Д. С. Лихачев отмечает: «употребление церковнославянского языка явно подчинялось в средние века этикету, церковные сюжеты требовали церковного языка» (41, стр. 102), напр.: владычица наша, божие вчеловечение, апостольский реки, благодать божия и т.д.;
- частое употребление слов и выражений в переносном, отвлеченно-метафорическом значении, которое было обусловлено характером сюжетов, содержанием соответствующих религиозно-учительных текстов, напр.: язычные рыбы; рыбари, полную церковную мрежу ловитвы обретают; млеко беззлобия; не пожнете класа, не уже созревши; законное езеро превыше; евангельский источник наводився и др.;
- активное использование различных приемов и средств художественной изобразительности и выразительности, которое было обусловлено спецификой слога, художественной манеры и вообще образного строя соответствующего памятника. В этом отношении внутри книжно-славянского типа древнерусского литературного языка наблюдаются различные манеры изложения: в одних случаях проявлялось стремление авторов к изысканности, риторичности и украшенности слога (напр. «Слова и проповеди Илариона» Кирилла Туровского), в других - к большей простоте и повествовательности (напр. «Поучение Дуки Жидяты», «Хождение игумена Даниила»). См., напр., аки вербие подобно; и себе аки нищий проситель, венец носит на главе, якоже царь; яко леси древо; видехом очима своими грешными; честное человеколюбие и т.д.
В отдельных памятниках древнерусской письменности указанные
74
характерные особенности книжно-славянского типа древнерусского литературного языка могут проявляться не в одинаковой степени. В зависимости от содержания, от сюжета, от предназначения произведений, от образованности авторов, от манеры их изложения и т.д. могли быть активизированы одни или другие черты в рамках книжно-славянского типа древнерусского литературного языка.
§ 8. НАРОДНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТИП ДРЕВНЕРУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА (XI-XIV вв.)
Народно-литературный тип древнерусского литературного языка имел народную, восточнославянскую основу. Он обслуживал сферы, жанры, в которых доминировали элементы повествовательные и художественные. Это прежде всего жанры художественной литературы в той мере, в какой последняя в то время выделялась среди общей массы письменности, и летописи (особенно в повествовательных их частях).
В эпоху средневековья светская литература не могла получить, конечно, такого распространения, какое получила религиозно-дидактическая. В. В. Виноградов отмечает, что гораздо труднее составить точное представление об общем количестве и составе обращавшихся в Древней Руси светских, обиходно-деловых и художественных произведений: «точных данных об объеме литературно-светской продукции в Древней Руси до XV—XVI вв. у нас почти нет» — писал он (16, стр. 40). Все-таки состав и самобытность путей эволюции древнерусской литературы оказали благоприятное воздействие на развитие народно-литературного типа древнерусского письменно-литературного языка. Дело в том, что широта включения живой восточнославянской речи в строй древнерусского литературного языка — даже на начальных этапах его становления и развития — была обусловлена, по мнению В. В. Виноградова, составом древнерусской литературы. Уже в начальный период своей истории она культивировала, кроме религиозно-философских, также и повествовательные, исторические, народно-художественные жанры.
Образцами народно-литературного типа древнерусского литературного языка являются такие памятники, как, напр., наиболее ранний из дошедших до нас летописных сводов «Повесть временных лет», «Повесть о походе Игоря Святославича на половцев» (по Киевской летописи), «Повесть о походе Игоря Святославича на половцев» (по Суздальской летописи), «Поучение Владимира Мономаха» (в списке XIV в., включенное в «Повесть временных лет»), знаменитое «Слово о полку Игореве» (дошедшее до нас в копиях с позднейшего, видимо, XVI в. списка), осуществленный в XI или XII в. перевод с греческого языка «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия и др. Следующие отрывки из указанных произведений могут дать некоторое общее представление о характере народно-литературного типа древнерусского литературного языка (27).
75
См. отрывок из «Повести о походе Игоря Святославича на половцев» (по Киевской летописи): «Князь же Игорь приим во серце совет их и возиска бежали: не бяшет бо ему лзе бежати в день и нощь, им же сторожеве стережахут его, но токмо и веремя такого обрете в заход солнца. И посла Игорь к Лаврови конюшого своего».
См. отрывок из «Повести о походе Игоря Святославича на половцев» (по Суздальской летописи): «И по малых днех ускочи Игорь у половцев: не оставит бо господь праведнаго в руку грешничю, очи бо господни на боящаяся его, а уши его в молитву их; гониша бо по нем, и не обретоша. Яко же и Саул гони Давыда, но бог избавь и, тако и сего бог избави из рук поганых».
См. отрывок из «Слова о полку Игореве»: «Прысну море полунощи; идут сморци мглами. Игореви князю бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую к отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спит. Игорь бдит. Игорь мыслью поля мерит от великаго Дону до малаго Донца. Комонь в полуночи Овлур свисну за рекою; велит князю разумети. Князю Игорю не быть. Кликну; стукну земля, вшуме трава, вежи ся половецкий подвизашася. А Игорь князь поскочи горностаем к тростию и белым гоголем на воду».
См. отрывок из «Поучения Владимира Мономаха»: «Господь наш, владея и животом и смертью, согрешенья наша выше главы нашея терпит и паки и до живота нашего, яко отец, чадо свое любя, бья, и паки привлачит е к себе. Такоже и господь наш показал ны есть на враги победу. . .»; «... А се в Чернигове деял есмь . . . Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другой рогома бол ... И с коня много ладах, голову си розбих дважды, и руце и нозе свои вередих».
См. отрывок из «Повести временных лет»: «Рече Святослав к матери своей и к боляром своим: «не любо ми есть в Киеве быги, хочу жити в Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся: от грек злато, паволоки, вина и овощове разноличныя, из угорь сребро и комони, из руси же скора и воск, мед и челядь».»
Анализ языка этих небольших отрывков из народно-повествовательной, повествовательной и исторической литературы показывает ее явную ориентировку на народно-литературный тип древнерусского литературного языка. В языке такого рода произведений нашли отражение характерные особенности указанного типа древнерусского литературного языка.
Это прежде всего отсутствие очевидного и последовательного преобладания в языке таких памятников одной из двух стихий (церковно-славянской или восточнославянской), образующих здесь сложное единство. Степень употребительности, а в некоторых случаях и преобладания русских или церковнославянских языковых фактов в различных произведениях может заметно колебаться. Это можно легко доказать, если сопоставить язык отдельных памятников. Очень характерно то, что различия и колебания обнаруживаются даже в рамках одного произведения. Показательно в этом отношении «Поучение Владимира Мономаха».
76
В случаях, где сюжет связан с бытовыми ситуациями, Мономах использует преимущественно русские единицы (в кругу соотносительных русских и церковнославянских слов и форм), напр.: олень, розбих, вередих, топтал и т.н. В обращении Мономаха к детям и в отрывках, „заключающих религиозные размышления его, активизированы церковнославянизмы, напр.: владея, животом, согрешенья, паки и др.
Следовательно, разная концентрация церковнославянизмов может создавать стилистически неоднородные контуры внутри произведений, ориентированных на народно-литературном типе языка. Уместно подчеркивают, что в то же время, очевидно, было бы безнадежным делом пытаться стилистически объяснить и оправдать каждый случай употребления в этого рода произведениях того или иного слова, тем более формы, из синонимической пары. В этом случае прежде всего важно то, что авторы владеют как русскими, так и церковнославянскими средствами языка и могут свободно комбинировать и чередовать их. Очевидно, писатели средневековья не могли избежать влияния церковно-славянского языка, явившегося продуктом развития на Руси христианской культуры и проводником этой культуры (77, стр. 321).
Памятники народно-литературного типа отражают процесс освоения, подчинения, «национализации» в русском литературном языке церковнославянских элементов. Церковнославянские элементы, писал Л. П. Якубинский, выступают как определенный слой, поступивший на службу древнерусскому литературному языку, обогащая его стилистические возможности (78, стр. 327).
Отсутствие преобладания церковнославянской или восточнославянской стихии в составе народно-литературного типа древнерусского литературного языка обусловило и свободное использование как церковнославянизмов, так и русизмов в кругу соотносительных слов и форм, напр.: полунощи и полуночи, яко и как, паки и опять, един и один, злато и золото и др. Г. О. Винокур утверждал, что выбор той или иной из соотносительных единиц кажется делом случая, словно, составителю текста было совершенно все равно, как написать — злато или золото, страна или сторона. Нет сомнения, подчеркивает он, что очень часто мы действительно находимся перед результатом чистейшей случайности, в котором обращает на себя внимание лишь то, что составители древних литературных текстов не считали такую пестроту лексики предосудительной и во всяком случае не избегали ее (21, стр. 53). Необходимо иметь ввиду и то, что нередко в памятниках древнерусской литературы наблюдается и сознательный выбор именно той, а не другой из соотносительных единиц. Так, напр., использование соотносительных единиц забрало и забороло в «Слове о полку Игореве» несомненно обусловлено ритмическим строем произведения. См. «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале» и «Ярославна рано плачет Путивлю городу на забороле». Г. О. Винокур обращает внимание на соотносительные единицы враг и ворог, подчеркивая их стилистическую обусловленность в таких контекстах, как, напр.: «То есть ворог нама и Рустей земли» и «Яко господь избави ни есть от враг наших» (21, стр. .54). С. ГТ Обнорский пишет о соотношении в кругу слов голова и глава.
77
Русизм голова употребляется во фразах, связанных с источниками народно-поэтического характера, см. «Тяжко ти головы кроме плечю», а древнеболгарский вариант во фразе «высокого» стиля, см. «Хощу главу свою приложити» (44, стр. 192).
Другая особенность народно-литературного типа — это его связь, с народной словесностью, с устно-поэтическими традициями, восходящими к далеким дописьменным эпохам. «Слово о полку Игореве» является прекрасным примером в этом отношении. С традициями народного творчества связана символика «Слова», выражающаяся в сопоставлении людей с животными, птицами, напр.: «Игорь поскочи горностаем»; «Гзак бежит серым волком», «полете соколом под мглами» и т.д. Можно указать на характерные «постоянные эпитеты», напр.: великий Дон, малый Донец, черный ворон, борзые комони, серый волк и др.; на тавтологические обороты (плеоназмы, т.е. сочетания однокоренных слов), напр.: трубы трубят, свет светлый, о, ветре, ветрило, светлое и тресветлое солнце» и пр. Тесно связаны с традициями народной поэзии и отрицательные сравнения, напр.: «А не сороки встрекоташа, на следу Игореве ездит Гзак»; «Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежат к Дону великому»; песенность и ритмический строй «Слова», повторяющиеся зачины и рефрены, синтаксический параллелизм и т.д. — все это раскрывает глубокие связи с народной поэзией, ср., напр., «что ми шумит, что ми звенит?»; «Игорь спит, Игорь бдит»; «Комони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве»; «Трубы трубят в Новеграде, стоят стязи в Путивле» и пр.
К особенностям народно-литературного типа относится и преобладание в составе лексики и фразеологии пластов, связанных с русской жизнью, культурой, бытом, природой, напр.: земля русская, взяти город на щит, боярский двор, вещий Боян, испити шеломом Дону и пр.
Широкое употребление лексики, отличающейся своим конкретным, «предметным», «действенным» характером, является тоже отличительной чертой народно-литературного типа. С. П. Обнорский обращал внимание на то, что в указанных памятниках доминирующие слои, лексики принадлежат категории существительных и глаголов (44,. стр. 181), ср. прысну море, идут сморци, погасоша зари, комонь свисну, стукну земля и пр.
Характерная особенность народно-литературного типа — это наличие н значительного слоя художественных образов (метафор, поэтических символов, сравнений и пр.), формированных на базе указанной лексики. И. П. Еремин правильно утверждает, что «метафоры «Слова», в отличие от метафор церковного красноречия прежде всего замечательны по тому реализму, с каким отражают они местную, русскую действительность» (30, стр. 117). См., напр., «ту пир докончаша храбрии русичи, сваты напоиша, а сами полегоша за землю русскую», «се бо два сокола слетаста с отня стола злата»; «Игорь князь поскочи белым гоголем на воду» и пр.
Важной отличительной чертой народно-литературного типа является и синтаксический строй, формированный на базе традиции живой, устной речи н народно-поэтического творчества. На эти истоки указывают
78
такие факты, как, напр., преобладание бессоюзных, сочинительных и присоединительных связей в сложных предложениях, см., напр., «Прысну море полунощи; идут сморци мглами»; «не любо ми есть в Киеве быти, хочу жити в Переяславци»; наличие подчинительных связей, которые выражаются или помощью сочинительных союзов, или средствами союзов собственно подчинительных, ср. «взлелей, господине, мою ладу ко мне, а бых не слала к нему слез на море рано»; «Аже сокол к гнезду летит, соколича ростреляеве» и др.; употребление бессубъектных предложений разного типа, ср. «быти грому великому», «князю Игорю не быти» и др.; использование, как в народно-поэтическом творчестве, повторяемости союзов, наречий, предлогов, частиц, ср. «На реце на Каяле тьма свет покрыла»; «Не мало ти величия, а Копчаку нелюбия, а Русской земли веселия» и т.д.
Итак, лексика, синтаксический строй, образная система произведений, которые относятся к народно-литературному типу древнерусского литературного языка, имеют глубоко народные, устно-поэтические истоки. Свободное и широкое использование элементов церковно-славянской лексики и образной системы свидетельствуют о тесных взаимоотношениях народно-литературного типа древнерусского литературного языка с книжно-славянским типом и вообще с книжной традицией. Все это раскрывает высокую культуру древнерусского литературного языка.
§ 9. ЛИТЕРАТУРНО-ПИСЬМЕННЫЙ ЯЗЫК ДЕЛОВОГО ТИПА
Литературно-письменный язык делового типа основан на живой речи восточных славян. Он развивается на базе древней, уходящей глубоко в дописьменную эпоху, общенародной по языку традиции синтаксических конструкций, формул и фразеологии посольских, воинских и разного рода грамот, а также формул обычного права (1, стр. 25). Этот тип письменно-литературного языка обслуживал деловую переписку, делопроизводство, законодательство, судопроизводство. Образцы его представлены в «Мстиславовой грамоте» (ок. 1130), в договорных грамотах Мстислава Давидовича с Ригой и Готским берегом (1229), Новгорода с Ярославом Ярославичем (1264—1265), Александра Невского с немцами (1262—1263), в «Духовном завещании новгородца Климента» (до 1270) и в ряде еще грамотах (договорных, купчих, жалованных и пр.), а также особенно ярко в знаменитом юридическом памятнике Древней Руси «Русская правда» (дошедшем до нас в списке XIII в. в составе «Новгородской кормчей», 1282).
Некоторые лингвисты, как было подчеркнуто еще в первом разделе (всущности вопрос остается все еще открытым, потому что дискуссии продолжаются), признают язык деловой письменности фактом письменного, но не литературного языка. В. В. Виноградов обратил внимание на то, что переход на письмо восточнославянской бытовой речи самого разнообразного характера повлек за собой развитие деловой письменности, закрепление норм и практики обычного права, оформление
79
договоров, распространение государственных документов, грамот и граматиц (20, стр. 3—4). Но между этим «письменным языком»,а тем более бытовой, обиходной, деловой речью, зафиксированной на письме, и литературным языком часто не проводится никакой разницы. «Литературный язык в собственном смысле этого слова даже по отношению к древнерусской эпохе нельзя смешивать и отождествлять с «письменным языком» или с «письменно-деловым языком», т.е. с письменно-деловой речью» (16, стр. 78). А. И. Горшков пишет, что различие «делового языка» от литературного в эпоху Киевской Руси обусловлено следующими причинами: разграниченностью сфер функционирования этих двух разновидностей древнерусского языка — литературный функционировал в литературных произведениях, предназначенных для чтения, а «деловой язык» функционировал в документах, назначение которых было чисто практическим; различием в содержании — содержание литературных произведений было очень разнообразным, в то время как содержание деловых документов было ограничено сферой законодательства, судопроизводства, делопроизводства; отличиями в самой структуре литературного и делового языка — древнерусский литературный язык характеризовался исключительным богатством лексики, фразеологии, многотипностью синтаксических конструкций, обилием художественно-изобразительных средств, различиями в манере выражения, в то время как «деловой язык» имел семантически ограниченный лексический состав, использовал однообразные синтаксические конструкции, в нем не употреблялись художественно-изобразительные средства, манера выражения была однообразной (23, стр. 91—92).
Признавая своеобразие «делового языка», ограниченность его функций, отсутствие стремления к художественности, однообразие используемых лексико-фразеологических единиц и синтаксических конструкций, мы присоединяемся к мнению тех авторов, которые считают все-же возможным говорить, хотя и условно, о деловом языке, как об одном из трех типов (видов, разновидностей, стилей) письменно-литературного языка. Язык деловой письменности не является только простым отражением устной речи на письме. В. В. Виноградов сам утверждал, что в письменном языке могут быть элементы литературности, та или иная степень ее (16, стр. 79). Деловому языку Киевского государства нельзя отказать в определенных элементах литературной обработки. В нем вырабатывались в процессе его функционирования определенные, ставшие со временем традиционными, нормы и специфические особенности. Более того, если исходить «из собственно структурных моментов, то противопоставленными друг другу окажутся именно церковно-книжная и деловая разновидности языка, в то время как светско-литературный его тип обнаружит отсутствие устойчивых самостоятельных признаков» (39, стр. 20). Именно эти качества языка деловой письменности (наличие элементов литературной обработки, определенная функциональная нагрузка, формирование устойчивых специфических норм, структурная определенность) обуславливают возможность условно рассматривать его в качестве одного из типов литературного языка.
80
Некоторое представление о характере делового типа древнерусского письменно-литературного языка могут дать следующие отрывки из памятниковой деловой письменности Киевской Руси.
См. отрывок из «Русской правды»: «Аже холоп ударит свободна мужа, а убежит в хором, а господин его не выдасть, то платити за нь господину 12 гривне, а за тем, аче где налезет удареный своего истча, кто его ударил, то Ярослав был уставил и убити, но сынове его уставиша по отци на куны, любо и бити розвязавше или взяти гривна кун за сором».
См. отрывок из «Договорной грамоты Смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою и Готским берегом» (1229): «Аже будет свободеный человек убит, 10 гривен серебра за голову. Аже буду холоп убит, одна гривна серебра заплатит». У Смоленск тако платити и у Ризе, и на Готском березе. Око, рука, нога или ино что любо, по пяти гривен серебра от всякого платити».
См. отрывок из «Договорной грамоты Новгорода с великим князем Ярославом Ярославичем» (1264 или 1265): «Благословление от владыки, поклоняние от посадника Михаила и от тысяцкаго Кондрата и от всего Новгорода ... А дар имати тобе от тех волости и, а без посадника тобе не воздавати, а кому раздаял, волости, брат твой Александр или Дмитрии с новгородци тобе тех волости без вины не лишати».
См. отрывок из «Духовного завещания новгородца Климента» (до 1270): «Во имя отца и сына и святаго духа. Се аз раб божии Климянт даю рукописанье святому Георгию . . . , а Калисту есмь дал Микшинское село с огородом, а Воинову сынови Андрею даю Самуиловское село».
Даже и беглый анализ показывает, что язык деловой письменности был очень близок к живой народной речи, которая пронизывает весь строй языка этой письменности. В памятниках деловой письменности нашли отражение основные характерные черты письменно-литературного языка делового типа: ярко выраженное преимущественное использование восточнославянских единиц (слов и форм) в случаях, где был возможен выбор между русскими и церковнославянскими словами и формами, напр.: сором (ср. церковнославянское соответствие срам), голова (глава), берег (брег), серебро (сребро); очень слабая связь с традицией книжно-славянского языка; встречающиеся отдельные церковнославянизмы, напр.: среда, вражда, аз, владыка, благословение, раб божий и др., указывают на то, что книжное влияние оказывало определенное воздействие, хотя и в различной степени, на всю систему литературно-письменного языка, в том числе и на его деловой тип. Знакомство русских книжников и образованных людей с языком церковного богослужения и официальной религии объясняет наличие церковнославянизмов даже и в деловой письменности. В большинстве случаев церковнославянизмы встречаются в зачинах и в концовках грамот, они являются преимущественно трафаретными, традиционными зачинами и концовками, напр.: се аз; се аз раб божий: написано в граде; во имя, отца и сына и святаго духа и т.д.; встречаются церковнославянизмы н в тех местах грамот, в которых обнаруживается церковно-религиозное
81
содержание — обращение к богу и т.п., а также в формулах заклинаниях. Незначительное количество церковнославянизмов в памятниках деловой письменности «лишь подчеркивает жанровую, стилистическую ограниченность старославянского влияния, нетипичность этого рода языковых фактов для деловой письменности» (39, стр. 43); наличие богатой, преимущественно русской по своему происхождению, юридической терминологии, почти свободной от книжного церковнославянского влияния; использование отдельных терминов германского, скандинавского происхождения и др. не противоречит этой констатации, поскольку эго единичные слова, которые проникли в русский язык не книжным путем, а в результате живых торговых и иных связей, напр.:
гривна (денежная единица), голова (убитый человек), головник (убийца), старый мир (согласно прежнему договору), вина (причина), суд (судебный устав), на руце (на попечение), послух (свидетель), пересуд (пересмотр дела), переступити (нарушить), даты правду, порядити ся (заключить договор), вира (штраф за убийство) и др.;
широкое использование лексики, относящейся к сферам русской общественно-политической, экономической жизни, быта и т.п., напр.:
свободный муж (свободный человек), муж (приближенный князя), холоп (раб), гость (иноземный купец), мечник (княжеский дружинник), ведати (управлять), веновати (давать вено, приданое), бортник (пасека, пчельник), свобода (поселок, слобода), словенин и т.д.
Эта до известной степени ограниченность отбора лексических средств объясняется специфическими качествами и содержанием памятников деловой письменности; морфологические и синтаксические особенности, отражающие главные черты живой народной речи, напр.
- взаимодействие разных типов склонения существительных, ср.: сыну (дат. над. ед. ч.), солоду, гороху, на торгу (мести, над. ед. ч.), на пиру и др.;
- активное употребление бессубъектных конструкций, ср.: мстити брит брату; видака ему не искати; платити ему продажу; привести ему видок;
- условные конструкции, выражающиеся бессоюзным путем (44, стр. 23), ср.: убьет муж мужа; то мстити брат брату;
- конструкции с именительным прямого объекта, ср.: взяти гривна, взяти куна;
- сложные предложения с сочинительной связью, которая выражается путем преимущественного использования союзов а, и, любо, или и т.д.;
- отсутствие проявления художественности и стремления к использованию образно-выразительных средств (эпитетов, метафор, сравнений п др.).
В памятниках деловой письменности по существу отсутствует система средств художественной изобразительности, почти не используются переносно-фигуральные, образно-метафорические значения слов.
Итак, древнерусская народность в эпоху Киевской Руси обладала тремя типами (видами, разновидностями, стилями в условном смысле) письменно-литературного языка. Книжно-славянский тип, народно-литературный тип и деловой тип древнерусского литературного языка обособились в единой системе литературного языка, как функционально-разграниченные и жанрово-разнородные системы литературного выражения в результате активного взаимодействия двух языковых стихий
82
(древнерусской и церковнославянской). Между этими типами древнерусского литературного языка (точнее между книжно-славянским и народно-литературным) происходило постоянное взаимодействие. Церковнославянский язык, получивший широкое распространение в христианской Руси, и древнерусский язык имели одинаковую общеславянскую языковую основу. Главная масса лексических, фразеологических и грамматических единиц (грамматических форм и конструкций) совпадала в обоих языках и свободно использовалась во всех типах древнерусского письменно-литературного языка. Особенно существенно и то, что большинство различий между русским и церковнославянским языками — соответственно между разными типами (видами) русского литературного языка — было таково, что обнаруживало сходство в самом этом различии, ср.: хлад и холод, младость и молодость, брег и берег, нощь и ночь, свеща и свеча, хощу и хочу, вижду и вижу, сажда и сажа, езеро и озеро, един и один, аз и я, петел и петух, рыбарь и рыбак, пастырь и пастух и т.д. Эта близость церковнославянского языка к русскому языку обеспечивала древнерусскому литературному русский облик (39, стр. 69), понятность и доходчивость его, облегчала распространение литературного языка (в том числе и книжно-славянского его типа) среди широких слоев народа, обусловила проникновение в его систему определенного слоя церковнославянизмов и дала возможность использования в стилистических целях другого слоя церковнославянизмов (типа злато, днесь). Все это определило единый, цельный характер древнерусского литературного языка, независимо от обособления отдельных типов (видов) в его системе. Этот древнерусский письменно-литературный язык, исключительно богатый, функционально разнообразный, стилистический разветвленный и единый, был огромным культурным достоянием Древней Руси. В его сфере возникло глубокое и сложное взаимодействие между двумя братскими славянскими языками — русским и церковнославянским (древнеболгарским в своей основе).
§ 10. ДРЕВНЕРУССКИЙ ПИСЬМЕННО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В ПЕРИОД ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ (XIII - XIV вв.)
Процесс постепенного ослабления единого древнерусского государства к середине XII в. усиливается. Он сопровождался, с одной стороны, экономическим, политическим и территориальным дроблением Древней Руси и, с другой, экономическим развитием и укреплением: отдельных княжеств, а наряду с этим и ослаблением непосредственных связей между ними. Это привело к образованию ряда обособленных удельных княжеств (своего рода полуфеодальных государств). Киевское государство перестало играть важную роль и превратилось в столицу небольшого такого княжества. Все это знаменовало собой переход к феодальной раздробленности, способствующей дальнейшему развитию и углублению диалектных различий.
Диалектные различия охватывали разные территории в соответствии
83
с изменяющимся характером экономических, политических и культурных связей между отдельными княжествами (экономические связи, политические объединения и т.д.). Так, напр., на юге древнерусской языковой территории этимологические -о и -е перед слогом с утратившимися -ъ и -ь подвергались удлинению и дифтонгизации (ср. северноукраинские ну͡ос, пи͡еч, украинские литературные ніс, піч с гласным -і, который развился из дифтонгов -уо, -ие) в отличие от остальной территории, где они сохранились (ср. в русском и белорусском нос, печь). На той же территории (и на северо-западе) редуцированные -ъ и -ь после плавных -р и -л между согласными дали разные результаты в зависимости от гласного следующего слога: перед слабыми редуцированными (или как еще их называют глухими) -ъ и -ь они изменились в -о, -е, -а, перед остальными гласными (и сильными редуцированными) в -ы и -и (ср. при древнеобщеславянском кръвь, кръвавъ украинское кров, кривав и белорусское кроў, крываў). На остальной территории судьба редуцированных была независима от гласного следующего слога (ср. русское кровь, кровав). К. этому времени можно отнести и истоки важного диалектного различия русского языка — аканья (т.е. совпадения в безударных слогах гласных -о и -а (см. и другие точки зрения, 65). Диалектные различия постепенно увеличивались и охватывали разные территории. Все это приводит к тому, что уже в первой половине XIII в. на тех территориях Древней Руси, где впоследствии были распространены русские (великорусские) говоры, формировались несколько диалектов: новгородский, псковский, смоленский, ростово-суздальский, позднее — акающий диалект верхнего и среднего Поочья и междуречья Оки и Сейма. Диалекты этой поры отличались друг от друга главным образом фонетическими особенностями, но постепенно между ними начали увеличиваться и лексико-грамматические различия (2, стр. 429-431).
Однако, несмотря на рост диалектных различий, которые постепенно увеличивались с наступлением эпохи феодальной раздробленности, несмотря на существование большого количества отдельных княжеств, языковое единство древнерусской народности еще не разрушается. Бедствия Древней Руси, связанные с обрушившимся татарским игом, с посягательствами на ее границы шведов, ливонских рыцарей, Литвы, в то же время пробуждали в еще большей степени сознание единства русской земли и необходимости сотрудничества всех живых сил народа для отпора врагу. Этим поддерживалось назревание объединительных тенденций в государственной жизни, стремление к объединению (26, стр. 165).
Русский литературный язык в этот период не был подвергнут особым изменениям. Достигнув высокой степени совершенства в литературе Киевской Руси, он сохраняет богатую киевскую традицию и продолжает обслуживать литературу и последующего периода. Эта литература в основном также развивается на базе литературных традиций Киева.
Начавшееся оскудение Киевской Руси и разгром Киева татарами привели к середине XIII в. к ослаблению в ней литературной продукции.
84
С середины XIV в. Южная Русь (за исключением Галиции) вместе с Западной входит в состав Литовского государства. Между тем литературная традиция на севере и северо-востоке Руси не ослабевает и пополняется новыми памятниками. Появляются ряд повестей, жития, проповеди, летописи и т.д. К числу памятников XIII—XIV вв., которые имели наибольшее значение, относятся «Моление Даниила Заточника», «Повесть о разорении Батыем Рязани», «Слово о погибели Русской земли», «Житие князя Александра Невского», «Житие Авраамия Смоленского», «Проповеди и поучения» Серапиона Владимирского, «Галицко-Волынская летопись», «Сказание об Индийском царстве» (переводная повесть), «Послание новгородского архиепископа Василия к тверскому епископу Федору о земном рае» и т.д.
Литература XIII—XIV вв. развивалась, как было подчеркнуто, на основе богатых традиций, выработанных разнообразной литературой киевского периода. Продолжал богатые традиции древнерусского литературного языка киевского периода и литературный язык. По этому поводу В. М. Истрин писал: «Литературный язык продолжает свою историю здесь в новой обстановке, но сохраняя свой старый облик». «... Эта характеристика вполне применима к языку литературы не только северо-восточной, но и любой другой территории Руси XIII—XIV вв.» (34, стр. 82—83). Особую роль играл церковнославянский язык, который отличался своим наддиалектным характером и, находясь в составе древнерусского литературного языка в качестве одного из его типов, содействовал сохранению единства литературного языка, охранял его от центробежных воздействий со стороны диалектов.
В период феодальной раздробленности продолжали функционировать три типа (разновидности, вида, стили) русского литературного языка: книжно-славянский, народно-литературный и деловой.
1. Книжно-славянский тип древнерусского литературного языка (XIII—XIV вв.).
Образцами книжно-славянского типа древнерусского литературного языка эпохи феодальной раздробленности являются «Проповеди и поучения» Серапиона Владимирского, «Житие Александра Невского», «Послания новгородского архиепископа Василия к тверскому епископу Федору», переводное «Сказание об Индийском царстве» и др. Следующие отрывки из этих произведений могут дать некоторое представление о характере книжно-славянского типа в этот период.
См. отрывок из «Проповедей» Серапиона Владимирского («Слово святаго преподобнаго Сирапиона»): «Но паки зверье жадают насытитися плоти, тако и мы жадаем и не престанем, абы всех погубити, а горкое то именье и кровавое к собе пограбити; зверье едше насыщаются, мы же насытитися не можем, того добывше, другого желаем. За праведное богатство бог не гневается на нас, но еже речено пророком с небеси призри господь видети, аще есть, кто разумевая или взискаяи бога, вси уклонишася вкупе и прочее».
См. отрывок из «Жития Александра Невского»: «Егда прииде
85
князь Александр Ярославич ко граду Пскову, и сретоша его со кресты игумены и попове в ризах, народ мног пред градом, подавающе хвалу богови, поюще песнь, и славу государю, великому князю Александру Ярославичю: «Пособивый, господи, кроткому Давиду победита иноплеменники ...»
См. отрывок из «Послания о земном рае архиепископа Василия к тверскому епископу Федору»: «Егда господь наш явится в светлости божества своего на земли и силы небесные двигнутся, ангели престанут от дел своих и явят светлость свело сотворенную от бога; то есть, брате, мысленный рай, егда вся земля просвещена будет светом неизреченным, исполнена радости и веселия».
См. отрывок из «Сказания об Индийском царстве»: «Сторон того креста несут блюдо злато велико, на нем же едина земля: на землю зряще поминаем, яко от земля есми созданы и паки в землю ноити имамы, а се с другую страну блюдо несут другое злато, на нем же драгии камень».
Анализ языка этих небольших отрывков из памятников показывает, что их авторы ориентировались на книжно-славянский тип, следуя традиции книжно-славянского типа древнерусского литературного языка киевского периода. К характерным особенностям книжно-славянского типа древнерусского литературного языка этого периода (XIII—XIV вв.), как и в киевский период, можно отнести: преобладание церковнославянизмов в случаях, где был возможен выбор между русскими и церковнославянскими единицами (словами, формами, оборотами), напр.: аки и как, аще и если, город и град, вкупе и вместе и пр.; предпочтение церковнославянских словоформ, конструкций, синтаксических оборотов, сложных предложений, подчинительных связей и т.д.; широкое использование книжной, абстрактной лексики, сложных слов, напр.: отдают, праведное, гневается, светлость, сотворенную, взыскали, свободити, иноплеменники, иноязычных и т.д.; преобладание лексико-фразеологического материала, связанного с религиозной сферой, с церковным бытом, напр.: пророк, бог, кресты, Попове, в ризах, мысленный рай, силы небесные, игумены, господь, божества и т.д.; широкое использование самых различных приемов и средств художественной изобразительности, напр.: аки зверье, жадают; праведное богатство, вся земля просвещена; будет светом; в светлости божества; праведное богатство и т.д.
2. Народно-литературный тип древнерусского литературного языка (XIII—XIV вв.).
Образцами народно-литературного типа древнерусского литературного языка эпохи феодальной раздробленности (XIII—XIV вв.) являются «Моление Даниила Заточника», «Повесть о разорении Батыем Рязани», «Повесть о битве на реке Калке», «Галицко-Волынская летопись», «Слово о погибели русской земли» и др.
См. отрывок из «Моления Даниила Заточника»: «Не лепо у свинии в ноздрех рясы (украшения) златы, тако на холопе порты дороги . . . Лучше бы ми вода пити в дому твоем, нежели мед пити в боярсцем дворе; лучше бы ми воробей испечен приимати от руки твоея,
86
нежели боранье плечо от государей злых. Многажды обретаются работные хлеби аки пелыиь (полынь) во устех, и питие мое с плачем растворяхом».
См. отрывок из «Повести о разорении Батыем Рязани»: «И рече братии своей: «О господин и малая братиа моа, аще от руки господня благая прияхом, то злая ли не потерпим? Лучше нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти. Се бо я, брат ваш, наперед вас изопью чашу смертную» . . .»
См. отрывок из «Повести о битве на реке Калке»: «И послашася в Володимер к великому князю Юргю, сыну Всеволожю, прося помочи у него; он же посла к ним благочестиваго князя Василька, сыновца своего, Константиновича, с ростовци, и не утягну (не успел) Василько прити к ним на Русь».
См. Отрывок из «Галицко-Волыкской летописи»: «Постави же Ваты пороки (стенобитные орудия) городу подле врат Лядских, ту бо беаху пришли дебри (подступили горние сколны); пороком же беспрестани бьющим день и нощь, выбита стены, и возидоша горожаны на избыты стены, и ту беаше видити лом копеины . . .»
Анализ языка отрывков из указанных произведений показывает ориентировку их авторов на народно-литературный тип древнерусского литературного языка, в котором тоже продолжались киевские традиции. Народно-литературный тип древнерусского литературного языка эпохи феодальной раздробленности, как и в киевский период, отличался следующими особенностями:
- свободным употреблением как церковнославянизмов, так и соответствующих русизмов в тех случаях, где был возможен выбор, напр.: златы, аки, пелынь, питие, рече, аще, живот, нощь; плечо, наперед, воробей, помочи, володимер и др.;
- отсутствием последовательного преобладания одной из двух речевых стихий (церковнославянской или древнерусской), см., напр., в одном и том же отрывке: питие мое с плачем растзоряхом и нежели боранье плечо от государей злых; не лепо у свинии в ноздрех рясы златы и тако на холопе порты дороги и т.д.;
- богатством лексики, связанной с русским бытом и вообще действительностью, напр.: холопе, в боярсцем дворе, горожаны, сыновца, ростовци и пр.;
- преимущественным использованием лексики, отличающейся своим конкретным, «предметным» характером, напр.: порты, рясы, воробей, дом, дебри, стены, пелынь и пр.;
- синтаксическим строем, формированным на базе традиции живой, устной речи, напр.: вода пити; лучше бы ми воробей приимати, нежели боранье плечо и т.д.;
использованием образно-выразительных средств, восходящих как к живой речи и народному творчеству, так и к книжным источникам, напр.: лучше нам смертию живота купити, нежели мед пити в боярсцем дзоре; от руки господня благая прияхом и пр.
Очевидно, в образцах народно-литературного типа древнерусского литературного языка манеры изложения разные. В одних случаях манера изложения отличается большей образностью и эмоциональностью (напр. «Моление Даниила Заточника»), в других — немногословней, фактографическим характером (напр. «Повесть о битве на реке Калке»),
87
3. Деловой тип древнерусского литературного языка (XIII—XIV вв.)
Образцы делового типа древнерусского литературного языка эпохи феодальной раздробленности можно найти в многочисленных грамотах того времени, напр.: «Грамота новгородского князя Андрея Александровича» (1294), «Грамота новгородского князя Андрея Александровича и посадника Семена» (1301), «Договор тверского князя Михаила Ярославина с новгородцами» (около 1294—1301), «Грамота полоцкого епископа Иакова к рижанам» (около 1300), «Договорная торговая грамота Полоцка с Ригой» (около 1330) и т.д. Отрывки из отдельных грамот и договоров могут дать общее представление о характере делового типа древнерусского литературного языка.
См. отрывки из «Грамоты новгородского князя Андрея Александровича»: «От великого князя Андрея, от владыки благословение, от посадника Андрея, от тысячского, от всего Новагорода ко коровымо мужмо в Колывань, что есте присылали послы ко князю и ко всему Новугороду с любовию и с ласкою князь великий послал к вамо своего сына, а вашего племника Володимира ...»
См. отрывки из «Договора тверского князя Михаила Ярославича с новгородцами»: «А чего будет искати мне и моим бояром и моим слугам у новгородцев и у новотожцев и у волчан, а тому всему суд дати без перевода (без перерешения), а холопы и должники и поручники (поручители), выдавати по исправе (разбор дела), а кто будет закладень позоровал (числиться, принадлежить) ко мне, а живя в новгородской волости, тех всех отступил ся есмь Новугороду».
См. отрывок из «Грамоты полоцкого епископа Иакова к рижанам»: «. . . что вам было надобе, то было ваша, а ныне что детем моим надобне того им не бороните, а ныне а бысте пустили жито у Полотеско, а яз кланяю ся и благословляю и бога молю за вас дети свое».
Деловой тип древнерусского литературного языка эпохи феодальной раздробленности тоже сохранил свои основные качества, характерные для него в киевский период. Феодальная раздробленность не привела к созданию деловой письменности, отличающейся различными диалектными чертами в отдельных удельных княжествах. «Киевские традиции объединяли «деловую письменность» всех русских земель» (23, стр. 96). Язык приведенных выше отрывков принципиально не отличается от языка деловой письменности киевского периода. В этих грамотах и договорах отражается живая народная речь,
- преимущественное употребление русизмов в случаях, где был возможен выбор, напр.: королевымо, выдавати, волости, не бороните, Володимира и т.д.;
- незначительное церковнославянское влияние и воздействие со стороны книжно-славянского типа, напр.: благословение, владыка, бога молю и пр.;
- богатая, преимущественно русская по происхождению, юридическая терминология, напр.: суд дати, без перевода, выдавати по исправе, должники, поручники и др.;
- конкретная лексика, относящаяся к сфере общественно-политических и других отношений русских людей, напр.: князь великий, послы, от тысячского, бояром, волости и пр.;
- синтаксические черты, свойственные живой разговорной речи, напр.:
88
а чего будет ыскати мне; а тому всему суд дати без перевода; а кто будет закладень позоровал ко мне, а живя в новгородской волости; а ныне бысте пустили жито у Полоско, а яз кланяю ся и т.д.;
- отсутствие проявления художественности и стремления к использованию образно-выразительных средств и др.
Итак, феодальная раздробленность не привела к разрушению единства древнерусского литературного языка (XIII—XIV вв.). Богатые киевские традиции содействовали сохранению единства и характерных особенностей его старых трех типов: книжно-славянского, народно-литературного и делового.
Особую роль в этом отношении сыграл церковнославянский язык, отличающийся своим наддиалектным характером, в качестве одной из разновидностей (книжно-славянской) древнерусского литературного языка.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Р. И. Аванесов, Проблемы образования языка великорусской народности. Вопросы языкознания, 1955, № 5.
2. Р. И. Аванесов, В. В. Виноградов, Русский язык. БСЭ. т. 37. Второе издание.
3. Д. А. Авдусин, М. Н. Тихомиров, Древнейшая русская надпись. Вестник АН СССР, 1950, № 4.
4. Академик В. В. Виноградов, Вопросы языкознания, 1971, № 1.
5. К. С. Аксаков, Ломоносов в истории русской литературы и русского языка, М., 1846.
6. А. М. Бабкин, Русская фразеология. Ее развитие и источники. Л., 1970.
7. А. В. Арциховский, Археологические открытия в Новгороде. Вестник АН СССР, 1951, № 12.
8. Б. Ст. Ангелов, К вопросу о начале русско-болгарских литературных связей. Труды Отделения древнерусской литературы, 1958, 14.
9. И. А. Бодуэн де Куртенэ, Избранные работы по общему языкознанию, М., 1963, т. 3.
10. В. Б. Бродская, С. О. Цаленчук, История русского литературного языка, Львов, 1957, ч. I.
11. В. В. Виноградов, Великий русский язык, М., 1945.
12. Е. Ф. Будде, Очерк истории современного русского литературного языка (XVII—XIX вв.). Энциклопедия славянской филологии, СПб., 1908, вып. XII.
13. Л. А. Булаховский, Курс русского литературного языка. Исторический комментарий, Киев, 1953.
14. В. В. Виноградов, Образование русского национального литературного языка. Вопросы языкознания, 1956, № 1.
15. В. В. Виноградов, Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика, М., 1963.
16. В. В. Виноградов, Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка, М., 1958.
17. В. В. Виноградов, Итоги обсуждения вопросов стилистики. Вопросы языкознания, 1955, № 1.
18. В. В. Виноградов, Русская наука о русском литературном языке. Ученые записки МГУ, 1945, вып. 106.
19. В. В. Виноградов, О новых исследованиях по истории русского литературного языка. Вопросы языкознания, 1969, № 2.
89
20. В. В. Виноградов, Основные вопросы и задачи истории русского языка до XVIII в. Вопросы языкознания, 1969, № 6.
21. Г. О. Винокур, Избранные работы по русскому языку, М., 1959.
22. А. И. Горшков, Старославянский язык, М., 1963.
23. А. И. Горшков, История русского литературного языка, М., 1969.
24. Б. Д. Греков, Киевская Русь, М.—Л., 1944.
25. А. Д. Григорьева, Поэтическая фразеология конца XVIII — начала XIX века. Сб. Образование новой стилистики русского языка в пушкинскую эпоху, М., 1964.
26. Н. К. Гудзий, История древнерусской литературы, М., 1950.
27. Н. К. Гудзий. Хрестоматия по древней русской литературе, М., 1952.
28. Н. М. Дылевский, Очерк исторической грамматики русского языка, София, 1965.
29. A. Dostal, Staroslověnština jako spisovný jazyk. Bull. Vysoké školy ruského jazyka a litetury. III, Praha, 1959.
30. И. П. Еремин, «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Киевской Руси. Сб. Слово о полку Игореве, М.—Л., 1950.
31. А. И. Ефимов, История русского литературного языка, М., 1971.
32. А. И. Ефимов, Стилистика художественной речи, М., 1961.
33. В. В. Иванов, Историческая грамматика русского языка, М., 1964.
34. В. М. Истрин, Очерк истории русской литературы домосковского периода, Пг., 1922.
35. Е. Ф. Карский, Значение Ломоносова в развитии русского литературного языка, Варшава, 1912.
36. М. Т. Каченовский, Взгляды на успехи российского витийства в первой половине нынешнего столетия. Труды Московского Общества любителей словесности. 1812, ч. I.
37. П. А. Лавровский, О языке северных русских летописей, СПб., 1852.
38. В. Д. Левин, А. Д. Григорьева, Вопрос о происхождении и начальных этапах русского литературного языка. Ученые записки МГПИ им. В. П. Потемкина, 1956, т. 51.
39. В. Д. Левин, Краткий очерк истории русского литературного языка, М., 1964.
40. Д. С. Лихачев, Возникновение русской литературы, М.—Л., 1959.
41. Д. С. Лихачев, Поэтика древнерусской литературы, Л., 1971.
42. М. А. Максимович. Собрание сочинений, Киев, 1880, т. III.
43. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, М., 1956, т. 7.
44. С. П. Обнорский, Очерки по истории русского литературного языка старшего периода, М.—Л., 1946,
45. С. П. Обнорский, «Русская правда» как памятник русского литературного языка. Кн. С. П. Обнорский. Избранные работы по русскому языку, М., 1960.
46. Г. Пауль. Принципы истории языка, М., 1960.
47. Русская диалектология под ред. Р. И. Аванесова и В. Г. Орловой, М., 1965.
48. Б. А. Рыбаков, Ремесло Древней Руси, М., 1948.
49. Б. В. Сапунов, Некоторые соображения о древнерусской книжности XI—XIII в. Труды Отдела древнерусской литературы, 1955, т. XI.
50. А. М. Селищев, Старославянский язык, М., 1951, ч. I.
51. А. М. Селищев, О языке «Русской правды» в связи с вопросом о древнейшем типе русского литературного языка. Вопросы языкознания, 1957, № 4.
52. А. И. Соболевский, Особенности русских переводов домонгольского периода. Русский филологический вестник, 1911, № 2.
53. А. И. Соболевский, Ломоносов в истории русского литературного языка, СПб., 1911.
54. М. Н. Сперанский, Откуда идут старейшие памятники русской письменности и литературы.
90
55. И. И. Срезневский, О договорах князя Олега с греками. ИОРЯС, т. I, вып. 7, 1852.
56. И. И. Срезневский. Мысли об истории русского языка, СПб., 1887.
57. М. И. Тихомиров, Древнерусские города, М., 1946.
58. Н. И. Толстой, Роль кирилло-мефодиевской традиции в истории восточно- и южнославянской письменности. Кн. Пятый Международный съезд славистов. Доклады советской делегации, М., 1983.
59. Н. И. Толстой, К вопросу о древнеславянском языке как общем литературном языке южных и восточных славян. Вопросы языкознания, 1961, № 1.
60. Н. И. Толстой, Роль древнеславянского литературного языка в истории русского, сербского и болгарского литературных языков. Сб. Вопросы образования восточнославянских национальных языков, Л., 1932.
61. И. С. Улуханов, О судьбе славянизмов в древнерусском языке (на материале глаголов с приставкой -пре). Сб. Памятники древнерусской письменности, М., 1958.
62. Б.А. Унбегаум, Русское и древнеславянское в юридической терминологии. Четвертый Международный съезд славистов. Материалы и дискуссии, М., 1958.
63. Б. А. Унбегаум, Язык русской литературы и проблемы его развития. Communications de la délégation française et de la délégation Suisse' Paris, 1968.
64. Ф. П. Филин, Образование языка восточных славян, М.—Л., 1962.
65. Ф. П. Филин, С. П. Обнорский. Русский язык за рубежом, 1972, № 3.
66. Ф. П. Филин, Происхождение русского, украинского и белорусского языков, Л., 1972.
67. П. Д. Филкова, Из историята на руско-българските езикови връзки, София, 1963.
68. П. Д. Филкова, К истории взаимодействия церковнославянских и восточнославянских элементов в русском литературном языке (слова с -щ и -ч из -tj, -kt', -gt') Годишник на Софийския университет, 1970, т. 64, 1.
69. П. Д. Филкова, Слова с сочетанием -жд в звуковой форме в истории русского литературного языка. Годишник на Софийския университет, 1968, т. 62.
70. П. Д. Филкова, Църковнославянска фразеология в съветската художествена и обществено-публицистична литература. Годишник на Софийския университет, 1965, т. 59, 2.
71. Р. М. Цейтлин, Из истории употребления полногласных и неполногласных слов-вариантов в русской художественной речи XVIII — начала XIX века. Сб. Образование новой стилистики русского языка в Пушкинскую эпоху, М., 1964.
72. П. Я. Черных, К вопросу о гнездовской надписи. Известия ОЛЯ АН. СССР, 1950, т. 9, вып. 5.
73. П. Я. Черных, Происхождение русского литературного языка и письма, М., 1950.
74. П. Я. Черных, Историческая грамматика русского языка, М., 1952.
75. А. А. Шахматов, Очерк современного русского литературного языка, М., 1941.
76. А. А. Шахматов, Введение в курс истории русского языка, Пг., 1916, ч. I.
77. Г. И. Шкляревский, Введение в историю русского литературного языка, Харьков, 1959.
78. Л. П. Якубинский, История древнерусского языка, М., 1953.