Македонски Прегледъ
Година
VIII, книга 1, София, 1932

 

2. „Злые дни" в приписках Ассеманова евангелия

 

Отъ проф. М. Сперанский (Москва).

 

 

Я давно и очень интересуюсь Македонией и ее письменностью и историей: я думаю, что именно в Македонии мы найдем ключ к пониманию важных и довольно существенных сторон истории литературы и культуры не только Балканского полуострова, но и старейшей русской письменности. Поэтому я понемногу подбираю материал для старшего периода македоно-болгарской письменности („Български старини" Иорд. Иванова меня во многом не удовлетворяют) и постоянно натыкаюсь на любопытные, хотя и не крупные, факты, подтверѫдающие важное значение македонской письменности не только для понимания восточно-болгарской, но и сербской (более поздней) и старой русской письменности. Поэтому, я стараюсь тщательно отмечать и, сколько могу, разъяснять те факты старой письменности, которые своими началами восходят именно к македонской письменности. Вот к числу таких-то, македоно-болгарских памятников я и отношу „злые дни", находящиеся в приписках к Ассем. еванг. Поэтому и думаю, что эта моя заметка не будет совсем лишней и в „Македонском Прегледе", так внимательно отмечающем все, что касается и старой Македонии и ее культуры.

 

Ассеманово евангелие представляет не только древнейший список старославянскаго апракоса, почему уже давно стало предметом тщательного исследования специалистов по языку и палеографии и истории текста в старославянской письменности: оно, как письменный памятник, время и место коего определены с достаточной точностью (X—XI в., Македония), может представлять интерес и для изучающего иные стороны древней письмености, литературы и быта македоно-болгарского племени старейшего времени. С этой стороны оно еще не достаточно

 

 

42

 

всесторонне освещено исследователями: последнее, великолепное воспроизведение Мссеманова евангелия, принадлежащее проф. Иос. Вайсу в Праге, большому специалисту по истории и критике текстов старославянских переводов св. писания, оставило не разъясненными, по его собственному признанию (см. „Evangelistář Assemanův"— его доклад в Трудах Славянского съезда в Праге, 11, 330—334), некоторые особенности Ассеманова кодекса. Одна из этих им указанных особенностей осталась для него самого загадочной, между тем как она, как видно будет из последующего, может быть разъяснена вполне удовлетворительно, a кроме того может дать, если и не крупный, то во всяком случае не безынтересный факт из истории не только македонской, но и вообще славянской письменности, если к этой особенности подойти со стороны самой письменности (не только текстов св. писания) и фольклора. Я имею в виду слова проф. Вайса в его докладе, остановившие на себе мое внимание в связи с только что высказанным представлением о кодексе: „Připomenu... připisy, které slouží... označení meteorologickému, jež mi zůstaly záhadnými přes všecko badáni nejen v rukopisech slovanských, ale i řeckých, latinských j. Je to slovo золъ, které tu přichází asi 10-krat v spojení s čislicí, vedle udáni počtu dní v měsíci, jakož i počtu hodin dni a nocí v jednotlivých měsícich" (стр. 731—732). Далее (в примечании) дается и текст эгих приписок „метеорологического” (скорее — астрономического, астрологического или календарного) характера. Нахожу не лишним привести здесь полный текст этих преписок, прежде чем обратиться к анализу их содержания. [1]

 

 

1. К сожалению, в московских библиотеках не оказалось дорогого пражского фототипического издания Асс. ев. (Вып. I, 1929 г.); взамен его пользуюсь несколько уменьшенным против подлинника фотографическим снимком полного текста рукописи, сделамным в свое время В. Н. Щепкиным и теперь хранящимся в Рукоп. Отд. Историч. муз. в Москве. Текст в изданиях Вайса (в его докладе) и более раннем Ив. Чрнчича (Рим 1878) в мелочах передается не одинаково, и оба в них отклоняются от подлинника; поэтому даю текст по упомянутым фотографиям. Снимок с приписки на л. 141 об. дан П. А. Лавровым в Энц. Сл. Фил. 4, I, стр. 10. Приписки все принадлежат одной руке, исключая приписки на л. 141 об.; этой же руке принадлежат и многие приписки на полях глаголического текста.

 

 

43

 

 

Приписки, о которых y нас речь, сделаны чернилами, преимущественно на нижнем поле рукописи, непосредственно под глаголическим текстом, иногда обведены кругом черной же

 

 

1. Чрнчич читал: Листогон.

 

2. Рука приписки более крупная и, судя по начертаниям, иная хоти и близкая по премени основной.

 

3. Писано на правом поле текста.

 

4. На левом поле текста, сильно потерта; Чрнчич читалъ: трѣвенъ... имат; Вайс оставилъ не прочтенной всю приписку.

 

5. Приписка на правом поле текста.

 

 

44

 

чертой. Письмо приписок, в общем, хотя и уставное, но не искусное, обличающее в писавшем не писца-специалиста, a скорее, просто человека, умеющего писать, но не усвоившего большого навыка в современном письме, a потому не выработавшего последовательности в применении титл и сокращений, обычных в современном ему письме. [1] Время приписок, именно в виду их неискусности, установить точно довольно затруднительно; но, имея в виду архаичность некоторых начертаний по типу (каковы; н, д (все в строке), з, ч) считать их моложе XII— XIII в. нет оснований. [2]

 

Зато местность, где были сделаны эти приписки в глаголическом тексте, или говор, к которому принадлежал писавший их, определяется довольно точно: несомненно, это был один из юго-западных, македонских говоров. Об этом свидетельствуют, несмотря на весьма скудную лексику приписок, такие формы: выдержанное без перебоев „золъ" (вм. зълъ), грудєн, просинєцъ, сѣчєнъ (с є вм. ь), т. е. раскрытие глухих в слабом положении в полные гласные — особенность, характерная именно для юго-западных болгарских говоров с весьма раннего времени [3]. Раз — так, мы в праве отсюда делать предположение, что Ассем. еванг., само явившееся в пределах Македонии в XI в. (м. б. в начале его), оставалось здесь некоторое время, прежде чем начать свои странствия

 

 

1. Таково, напр., у него применение, совершенно неуместное, титла на слове „инъ", вынос вверх то „и", то „н" в слове „денъ", вынесение „о" в слове „его".

 

2. Употребление рядом „оу" и „оу”, говорят только о тех же слабых писчих навыках писавшего, и не дают хронологической даты, тем более, что это „оборотное" ю мы находим уже в Слепченском и Охридском апостолах и Добромировом евангелии — памятниках XII века и, кстати сказать, македонского происхождения; видимо, мода на такое обратное ю была здесь более распространена, нежели в иных местностях.

 

3. Для характеристики местности, где делались приписки, можно прибавить и такую подробность: кроме приписок о злых днях, тому же писцу принадлежит не мало других на боковых полях рукописи, против начал евангельских чтений: приписки б. ч. богослужебного характера (прокимны) на л. 125 об., 126, 128 об., и др. Но среди них обращает на себя внимание одна — на л. 125 об. увидевши в прописной букве глаголич. вѣдѣ в петлях два человеческих лица, писец над ними написал: „козмас ке дамиан". т. е. погречески славянскими буквами; видимо, он был из такой местиости, где славяие жили в перемежку с греками, если не был пославяненным греком, м. б. не далеко от Солуни.

 

 

45

 

(в Палестину, м. б., раньше на Синай [1], закончившиеся поступлением его в XVIII в. в Ватикан. С этой стороны, если наши предположения основательны, приписки дают не безынтересный фактъ для истории рукописи. Еще, пожалуй, больший интерес представляют эти приписки по свсему характеру и содержанию и факт соединения их в одной с евангельским текстом рукописи. Эту-то сторону приписок, как памятника письменности, и не удалось уяснить себе проф. Вайсу. Думаю, что это произошло потому, что он, большой специалист по текстологии Св. писания, имеющий дело преимущественно с текстами богослужебнаго, церковного порядка, и въ данном случае сосредоточил свое внимание — вполне естественно — на самом тексте евангельском и на том, что имеет к нему ближайшее отношение, и не напал на ту область текстов, где надо было искатъ объяснения смысла „золъ", встречающегося однако довольно часто в связи с памятниками календарного или астрономического, или же астрологического, содержания, но стоящими вне прямой связи с памятниками церковно-богослужебного характера, хотя часто и восходящими к общим первоисточникам; в то же время эта область стоит в тесной связи с народными, не церковными, верованиями, с фольклором. Говоря иными словами, проф. Вайс искал справок не там, где следвало бы, исходя из характера приписок.

 

В самом деле: о чем говорятъ приписки в Ассем. евангелии? О том, что такие-то два в каждом месяце года дня — злые, т. е. дурные, несчастные для человека; эти дни, в отличие от остальных, должны быть заранее известны человеку, чтобы он мог себя предохранить от разного рода неудач и опасностей. Иначе сказать : перед нами письменное закрепление распространенного по всему свету и с незапамятных времен поверья о добрых и дурных днях, поверья, многовековая

 

 

1. Остальные кирилловские приписки в рукописи принадлежат двум рукам, отличным от первой: некоторые (л. 126 об., 146 об., 157) писаны крупно, не особенно грамотно, должны быть отнесены приблизительно к XIII—XIV в. (смена юсов в них уже ярко выражена); остальные — сербские (л. 132 обм 135, 137) — еще моложе (скорее всего, XIV—XV в.) содержат имена святых. Судя по времени, приписки могли, весьма вероятно, явиться уже по перенесении рускописи в Палестину или на Синай, где к этому времени были уже болгарские (из Македонии) и сербские монашеские колонии (ср. Изв. ОРЯС, XXXII, 66 и сл.).

 

 

46

 

история которого давно уж имеет свою обширную научную литературу и в значительной степени уже разъяснена. Не входя в эту сложную, но здесь неуместную, историю, ограничусь в интересах понимания наших приписок немногими напоминаниями из этой истори. Зародившись (или, правильнее, ставши впервые нам известным по источникам) где-то в глубине азиатского Востока y племен, скорее всего, семитической расы (Ассиро-Вавилоняне сохранили для нас наиболее ранние указания на веру в добрые и злые дни), поверие это через переднюю Азию и Египет весьма рано распространяется на европейские страны, куда приходит уже значительно осложненным в связи с развитием еще на Востоке и в Египете астрономии, метеорологии и т. д. [1] Старшие из записей добрых и злых дней на европейской почве нам известны уже из латинских надписей IV века н. э. (Cm. Corp. inscript. latinarum, I, 334), но, конечно, такие же записи на разных языках существовали и много раньше, если иметь в виду ту тесную связь, которая существовала между поверьем и житейскими и бытовыми условиями. Но в то же время, главным образом под влиянием христианских представлений, постепенно, хотя преимущественно лишь теоретически, отношение к этому поверью, a за ним и к спискам добрых и дурных дней как выражению этих верований, постепенно меняется: каноническия правила, постановления соборов все чаще и энергичнее относят это верование и заключающие его письменные памятники в число неодобряемых и иногда прямо запрещаемых, т. е. апокрифических. Но, не смотря на такие меры борьбы против поверия, все средневековье полно следов этого верования; до нас дошли списки добрых и злых дней на греческом, латинском и ряде других, в том числе славянских, языков с раннего времени и тянутся они почти вплоть до наших дней, a отдельные из этих поверий вошли в устно-народную литературу и язык и, в виде переживаний,

 

 

1. В частности в связи с лунным (преимущественно семитским) календарем, зачатками астрологии это верование достигает довольно значительного развития деталей: указываются не только добрые и дурные дни, но и такие же часы дня, число дней хороших и дурных в каждом месяце увеличивается, они разнообразятся и т. д. Эта связь с лунным календарем и планетами сохраняется большею частию даже в поздних европейских дошедших до нас текстах списков добрых и плохих дней.

 

 

47

 

живы и до настоящего времени [1]. В литературе и въ устном обиходе дни эти носили на разных языках разные наименования, сохраняющие отчасти намеки на происхождение самого поверья в той или иной местности: Tchiu на Востоке (по Herbelot, Bibl. orient.), dies Aegyptiaci (IV в. Fasti Philocali), infausti, ἡμέρα πονηρά (Свида) ἡμέραι ἐπιβαραῖς, ἐναντίαι (греч. рукоп.), ἡ. ἀπόρραδες (Исихий), злы дни (слав. тексты) [2] и т. п.

 

При такой широкой и давней распространенности поверья о добрых и злых днях было бы странным, если бы этого поверья не нашлось уже в давнее время также y славянских племеи вообще и на Балканском полуострове в частности, не нашлось бы следов в их письменности, в виде упоминаний в других памятниках или в виде специальных статей. Ожидать таких сведений и статей мы тем более в праве, если иметь в виду бытовой, чисто житейский характер самого поверья. И действительно, свидетельства того и другого рода мы находим и в Византии и y славян с довольно раннего времени. Из числа таких свидетельств, в виде примеров, характеризующих кстати и отношение к поверью в известных кругах общества, достаточно привести следующие. В известном Сборнике Святослава 1073 года (он — русский список с болгарского оригинала Симеоновской эпохи, в свою очередь переведенного с

 

 

1. Для примера можно указать на почти нам современные печатные народные календари, где списки злых и добрых дней являются необходимой составной частью этих популярных изданий; в них они большею частью идут вместе с лунными днями, астрологическими указаниями. Из имеющихся y меня под руками текстов могу назвать чешские списки „несчастных” дней в календере: „Prorok. 1858. Nový kalendář pro zábavu a domacnost, sestavil J. Šramek" (в Праге); такой же список дает и „Stoletý kalendář od roku 1880 do roku 1900. Из болгарских текстов могу указать на „Таблица за неблагополучни дни". (Пъленъ съновникъ и трепетникъ, София 1896, стр. 42). Из сербских y меня была под „Таблица несрећних дана" в „Великом вечитом календару" и „Најновијем и најпотпунијем сановнику" (оба — в Новом Саде, 1892, текст один и тот же). Ср. русск. текст XIX в. „Сказание о месяцех на пользу христианом", изд. y Рыбникова, Песни, IV, 244.; из области устного обихода достаточно напомнить пословицу: В добрый час молвить, в худой — помолчать" (В. Даль, Пословицы, II, 573), и обычное приветствие: „день добрый".

 

2. В большом количестве свидетельства и названия этих дней — сабраны y Дю-Канжа, Lex. med. latinit.; cm. также y Свиды и Исихия в Лексиконах.

 

 

48

 

аналогичного византийского сборника) есть уже такое указание, несомненно, относящееся к интересующему нас теперь поверью: „априля 30 рѣпы не яждь ... . мая 31 поросяте не яждь. . . [1] Как и в западной Европе, так и в Византии (а за ней и y славян) это поверье возбуждало протесты в церковных сферах, хотя и теоретические по преимуществу, чтб выражалось в осуждениях его, наравне с другими народными, не только в учительной литературе, но и в формально-канонической в виде запрещений и проклятий на страницах Кормчих и других подобных сборников; напр., в переводной Кормчей по сербскому списку XIV—XV в. Венской Гос. Библ. (б. Hofbibliothek) № 42 (cod. slav.) на л. 334 об. читается статья, где вера в добрые и злые дни и часы приравнивается к вере в гадов и зверей; [2] та же статья находится в интересном по составу македоно-болгарском сборнике № 237 в собр. б. Хлудова (Истор. муз. в Москве) XIV века, л. 249:

[3] Все эти и многие подобные упоминания встречающиеся в славянской письменности, как мы видели, с довольно раннего времени, представляют отзвук в этой письменности того, что было и в самой Византии; поэтому как в Византии, так и y славян мы в праве ожидать не только упоминаний, но и самых памятников, содержащих перечни добрых и злых дней, при чем, в силу общих взаимоотношений, естественно будет предположить что большинство подобных славянских текстов (по крайней мере, в их первоначальных редакциях) будет восходить к аналогичным византийским. Действительно, среди греческих текстов мы и находим подобные перечни, хотя те, которые мне удалось подыскать, большой древностью списков не отличаются (они XVII в.), частью в виде позднейших приписок в текстах старших иного содержания; это, однако, если иметь в виду консервативный, традиционный характер подобных памятников,

 

 

1. Ср. Д. А. Ровинский, Русские народные картинки, IV (1881), 505.

 

2. По этой рукописи издана целиком мною в книге „Из истории отреченных книг" (СПб. 1899), 1, 40, прим.

 

3. Такую же статью в русской более поздней редакции можно указать также в рукоп. XVI в. б. Мрх. Мин. Ин. Д. в Москве № 478-958, л. 515 об.; здесь она кончается словами:

 

 

49

 

не мешает предположить довольно раннее появление таких текстов в самой Византии; косвенным образом за это будет говорить и славянский перевод такого перечня, нашедший себе место в Ассем. евангелии, как мы видели, не позднее XII века. В качестве образцов такого рода греческих текстов приведу два из имеющихся в моем распоряжении. [1]

 

I. Венской Госуд. Библ. cod. med. graec. 29 (f. 119):

 

II. Мюнхенской Госуд. Библ. 89 (f. 80):

 

 

Среди славянских статей о днях добрых и злых, довольно многочисленных и разнообразных по рукописям, преимущественно поздним, надо различать две группы по составу: более короткую, отличающуюся тем, что на каждый месяц указывается только по два дня „злых", и более обширную или распространенную, которая дает таких указаний на каждый месяц больше, приблизительно пять или шесть дней. Первая группа, повидимому, старше второй по происхождению, а отчасти и по дошедшим до нас ее текстам; к этой группе должны быть отнесены и приписки в Ассем. еванг. Старший из бывших

 

 

1. Разбиваю их, как и дальнейшие славянские, на столбцы: в рукописях они писаны в сплошную строку.

 

2. Ср. у З. Рагозиной „Халдея" (СПб. 1902, стр. 177) о „тяжелых днях" (по Ф. Ленорману).

 

3. Типъ перечня-архаичный : год еще мартовский.

 

 

50

 

до сих пор известным и изданным текстов, сербский XV в. в рукоп. б. Севастьянова (в б. Румянц. муз.) № 20, во свое время напечатанный H. С. Тихонравовым, (Пам. отреч. литер., II, 386); статейка здесь входит в состав целой коллекции подобных текстов: лунные дни и добрые и злые часы, гадание по зодиям. Вот эта небольшая статейка:

 

 

Два другие, мне доступные, текста этой группы XVII в.: I. Белгр. Нар. библ. 555, л. 32:

 

 

II. Cod. Vind. slav., 113, л. 37 об.:

 

[1]

 

Отнесенный к этой группе список в Ассем. еванг. обнаруживает в самых числах „злых" дней совпадение более всего с Cod. Ѵіnd. 113 (7 случаев; из них один — ноябрь — в обоих числах месяца), меньше с Белгр. 555 и Севастьяновским; но еще более находим у него совпадений со старым (IV в.) латинским списком (С. I. L., 1,334): в 7 случаях, одинъ — июнь — в обоих числах месяца, при чем в нескольких случаях y Ассем. еванг. оказывается совпадение только с латинским IV в. и ни с одним из остальных (2 сент., 2 ноября, 7 и 20 июня, 6 августа). Принимая во внимание относительную древность латинского текста и значительный промежуток времени, отделяющий его от текста Ассем. также и остальных славянских и греческих, мною указанных, мы можемъ предполагать, что греческий, как ближе неизвестный, оригинал, к которому восходит текст Ассем., также принадлежал к довольно старым по типу и составу, еще далекому отъ тех осложнений, которыми отличается

 

 

1. В рукописях цифры месяцев — славянскими цифрами, самые названия месяцев написаны очень сокращенно.

 

 

51

 

вторая из намеченных выше групп текстов, которую мы условно назвали „распространенной" и считаем более молодой по типу [1]. Что же касается въ частности приведенных нами греческих поздних списков, то они, хотя по объему и могут быть зачислены в первую группу, однако по составу и подбору чисел, должны быть отнесены к иной редакции, нежели оригинал Ассем.: совпадение с Ассем. у них оказалось ничтожно (три случая в М. 89 и один — в Vind. 29). T. о. македоноболгарский текст XII в. воспроизводит не найденный пока греческий оригинал не моложе этого времени, при том текст архаичного типа [2]: въ этом — значение славянского текста Ассем. еванг. для будущей истории статьи о добрых и злых днях в византийской письменности; a для славянской, в частности македонской, письменности это — старейший из известных до сих пор переводных текстов этого рода, выражающий поверие, до сих пор живое, когда-то общераспространенное, впоследствии в некоторой части общества ставшее запретным, почему и самый текст, став апокрифическим, иногда попадал в списки „отреченных" писаний [3].

 

 

1. К ней же из рукописных текстов должны быть отнесены и другие славянские, каковы, напр.: Vind. slav. 119, Югослав. Акад. III. a. 20 — оба XVII в.; сюда же должны быть причислены и указанные выше тексты в печатных народных книгах, чешских, болгарских, русских и сербских.

 

2. Ср. Mayer, Aberglaube des Mittelalters (стр. 210): в средние века в большинстве случаев два дня в месяце признавались несчастливыми. Востоке в древнейшее время обычно второй день месяца относился к числу „тяжелых" (см. Herbelot, Віbl. orient, s. v.); ср. у нас частое указание на второе число месяца в списке; ср. также Du-Cange Lex. med. lat. 2,846. B позднем русском списке (у Рыбникова, Песни IV, 244) также сохранился след старой традиции: „а в месяцах есть по два дни злы — ни крови пущати, ни сеяти, ни садов садити..."

 

3. Хотя бы в виде только вероятного предположения можно в тексте приписок о злых днях в Ассем. ев. видеть памятник уже не в его первоначальном виде, как он явился в славянской письменности, a уже составной из двух более ранних славянских переводных текстов. Такое предположение основывается на лексике текста: он в этом отношении распадается на две части: одна (кончая припиской на л. 141 об.) для передачи слова ὥρα употребляет „година", тогда как другая (с приписки на л. 143 об.) то же греческое слово передает словом „часъ”. Этому делению почти точно соответствуют и названия месяцев: тогда как первая часть пользуется славянскими названиями их, вторая — греческими. Конечно, „година” и „часъ" оба одновременно употребляются уже в старославянских переводных текстах в том числе и евангельских, иногда даже в одном и том же тексте (напр., в Мариинск. еванг.; ср. V. Jagić, Enstehungsgeschichte, 336), все же такое распределение этих слов, какое мы видим в приписках о злых днях, для передачи ὥρα и названий месяцев, дает возможность предположить, что переводчики текста, давшего первую часть Ассем. приписок, и текста, давшего вторую часть, были различны. А это дает возможность предположить, что дошедший до нас текст приписок есть уже соединение во едино двух более ранних славянских переводных текстов.

 

 

52

 

Сравнивши приписки с теми чтениями, которые мы видим в приведенных отдельных текстах статьи, мы найдем в приписках в начале каждого месяца указание на число дней в каждом и продолжительности дня и ночи, указание, отсутствующее в приведенных текстах; едва ли нужно приводить объяснение, каким путем появилось это прибавление в приписках Ассем. еванг.: это — самые обычные указания в месяцесловах, начиная с древнейших, присоединяемых к богослужебным книгам, и кончая современными нам святцами и календарями.

 

Остается еще один вопрос, связанный с нашими приписками в евангелии: как попал этот, совершенно чуждый основному евангельскому тексту список злых дней на страницы евангелия? Это объясняться может прежде всего, разумеется, тем не высоким уровнем в культурном отношении той среды, где вращалось Ассеманово евангелие, не ощущавшей противоречия между евангельским и суеверным текстом. Но едва ли одного этого достаточно для объяснения появления приписок въ евангельском тексте: дело, повидимому, в том, что верование в существование добрых и дурных дней, особенно, последних, когда не следует якобы предпринимать тех или иных или вообще никаких дел, это верование в средние века не было уделом только низших в культурном отношении слоев общества: вера во всякие предсказания, гадания наравне с астрологией наполняет собой обильно литературу вплоть до литературы высших по образованию классов не только Византии, но и запада даже в эпоху Возрождения. В частности, нам известно, что „несчастные" дни отмечались каким либо особым значком не только в календарях с первых веков нашей эры (судя по сохранившимся памятникам), но и много позднее в календарях при богослужебных книгах самим духовенством, и только позднее

 

 

53

 

стали считать это неудобным; [1] так было на Западе, так было, наверное, и на Востоке. Выше уже приведена была заметка, насколько незначительно было влияние оффициальных запрещений подобных поверий. Поэтому ничего странного будем видеть в том, что в Македонии в XII в. какой нибудь грамотный человек, может быть, даже из клириков, занес подобные приписки из отдельного существовавшего уже переводного списка дурных дней на поля евангельского текста; и это тем легче могло случиться, что самое поверье стоит так близко к обыденной, житейской обстановке. Все это, взятое вместе, позволяет счесть подобное явление — появление приписок суеверного свойства в богослужебном тексте — результатом воздействия среды на писавшего их и явлением обычным в средневековье, в том числе и македонском.

 

Повидимому, Ив. Чрнчич, описывая рукопись Ассеманова евангелия, и так же, как и И. Вайс, обративший внимание на слово „золъ", был на верном пути к пониманию смысла приписок: по поводу приписки в сентябре он заметил: „zadnjih šest rěči nije lako razuměti, ako daj ne kažu vrěme, ili kakovu-god kob (стр. LX).

 

 

1. Ha это есть указания y Петрония в Сатириконе, как отметил уже Дю-Канж; в трактате С. Майолы (Colloquia, seu Dies caniculares, Coloniae 1608) один из собеседников, богослов, сообщает, что эти обозначения делало духовенство в календарях и только позднее само стало противиться этому обычаю (II, р. 201, параграф: Dierum observatio).

 

[Back to Index]