М. Оболенскій - Нѣсколько словъ о первоначальной русской лѣтописи (1870)

Народу болгарскому,

въ годъ празднованія тысячелѣтія

православной болгарской церкви,

посвящаетъ

Князь Михаилъ Оболенскій.

Нѣсколько словъ о первоначальной русской лѣтописи.

Въ нынѣшнемъ 1870 году всѣ чтители отечественныхъ лѣтописныхъ памятниковъ обрадованы важнымъ рѣшеніемъ, принятымъ Археографическою Коммиссіею, касательно совершенно новаго способа изданія нашихъ лѣтописей. Мы говоримъ о готовящемся фотолитографическомъ ихъ изданіи.

По поводу этого изданія, составляющаго прямо эпоху въ лѣтописномъ нашемъ мірѣ, мы спѣшимъ, съ своей стороны, высказать нѣсколько мыслей, не лишнихъ, по нашему мнѣнію, въ виду какъ этого, такъ и другихъ трудовъ Археографической Коммиссіи. Мысли эти— прямое слѣдствіе многолѣтняго изученія самыхъ лѣтописей въ связи съ другими, близкими къ нимъ источниками, а вмѣстѣ съ тѣмъ, онѣ— нѣкоторая доля тѣхъ работъ, которыми особенно мы заняты въ настоящее время, по изготовленію къ изданію одного древнѣйшаго памятника нашей исторической письменности, — Изборника Григорїѧ мниха Презвитера всѣхъ церковникъ Блъгар̾скыхъ церквїй.

Громадное значеніе фотолитографическаго способа изданія лѣтописей особенно сказывается каждому, знакомому съ дѣломъ изученія ихъ, если мы взглянемъ на такое изданіе, какъ на самое точное воспроизведеніе лѣтописныхъ списковъ въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ они сохранились до нашего времени. Въ этомъ изданіи мы видимъ, такъ сказать, ту же самую подлинную рукопись, размноженную въ тысячи экземплярахъ, чтò, безъ сомнѣнія, дастъ новую возможность всѣмъ ученымъ славянскаго нашего міра обратить совокупные труды на изученіе этихъ лѣтописей и на возстановленіе, вмѣстѣ съ тѣмъ, наивозможно правильнаго ихъ чтенія. При такомъ обширномъ и, конечно, разностороннемъ изученіи этихъ первоосновъ историческихъ нашихъ свѣдѣній, можно надѣяться, въ нихъ не замедлитъ раскрыться для науки тотъ, нерѣдко утраченный, основный смыслъ событій, который, для возстановленія своего, безъ сомнѣнія, требуетъ прежде всего возстановленія правильнаго чтенія лѣтописей. При этомъ новомъ, фотографически вѣрномъ изданіи ихъ, изданіи собственно для филологовъ, при множествѣ тѣхъ новыхъ трудовъ, какіе будутъ, несомнѣнно, вызваны этимъ изданіемъ, и, несомнѣнно, возстановятъ надлежащее чтеніе лѣтописей, необходимо должна явиться еще новая потребность, потребность особаго изданія ихъ собственно для историковъ. Независимо отъ фотолитографическаго изданія, передающаго намъ каждую лѣтопись въ томъ именно видѣ, какъ вышла она изъ подъ пера переписчика, т. е., со всѣми ея достоинствами и недостатками, состоящими въ болѣе или менѣе правильной передачѣ основнаго текста, или же въ искаженіи его ошибками и описками самыми грубыми, умышленными и неумышленными, историку необходимо, конечно, имѣть всегда подъ рукою еще другое изданіе лѣтописей съ возстановленнымъ, наиболѣе правильнымъ чтеніемъ, раскрывающимъ первоначальный смыслъ ихъ, на сколько такое чтеніе дано намъ современнымъ состояніемъ исторической нашей науки. Въ этомъ изданіи, гдѣ, при наиболѣе вѣрномъ основномъ текстѣ, должны быть помѣщены, въ примѣчаніяхъ, и всѣ варіанты различныхъ списковъ и редакцій, самый текстъ этотъ долженъ выражать всѣ результаты наиболѣе вѣрнаго чтенія, какъ послѣдняго слова всей исторической нашей науки, по дѣлу изученія лѣтописей. Желательно при этомъ, чтобы изданіе нашихъ лѣтописей устроилось именно въ такомъ видѣ, при

которомъ каждый изводъ ихъ издавался бы отдѣльно отъ другихъ изводовъ; при чемъ, естественно ожидать, что въ силу соревнованія различныхъ издателей, такихъ изданій будетъ являться не по одному, а по нѣскольку, не только по мѣрѣ того, какъ будетъ истощаться запасъ прежняго изданія, но даже и одновременно съ нимъ, на основаніи того, что каждый издатель будетъ, конечно, желать подѣлиться съ обществомъ тѣми открытіями наиболѣе правильнаго чтенія, какія кому посчастливится сдѣлать, или даже открытіемъ какого_либо новаго списка, съ особенно замѣчательнымъ чтеніемъ.

На сколько важно возстановленіе въ новыхъ изданіяхъ нашихъ лѣтописей наивозможно правильнаго чтенія по наиболѣе древнимъ, наиболѣе сохранившимся и вѣрнѣе другихъ разобраннымъ спискамъ, это, всего проще и нагляднѣе, мы надѣемся объяснить примѣрами. На нашъ взглядъ эти примѣры, которые намъ посчастливилось открыть въ древнемъ Лѣтописцѣ Рȣскихъ Царей, убѣдительно говорятъ въ пользу самаго внимательнаго сличенія всѣхъ, имѣющихся подъ руками рукописей и самаго строгаго выбора изъ нихъ, въ основу текста новыхъ изданій, одного самаго древняго и наиболѣе сохранившагося списка. Беремъ одинъ такой списокъ и обращаемся въ немъ къ извѣстному разсказу о крещеніи въ Царѣградѣ В. К. Ольги. Разсказъ этотъ въ томъ видѣ, какъ читался онъ по спискамъ, менѣе древнимъ, и, потому, наиболѣе искаженнымъ, въ теченіи времени, простодушными сократителями древней лѣтописи, поновителями ея въ слогѣ и небрежными переписчиками, всегда составлялъ и до сихъ поръ составляетъ еще, въ числѣ другихъ подобныхъ разсказовъ, самую нелѣпую басню, предметъ всевозможныхъ глумленій. Дѣйствительно, для кого не смѣшно въ немъ это описаніе, гдѣ 65_лѣтней Ольгѣ, прибывшей для крещенія въ Цареградъ, дѣлается предложеніе любви и брачнаго союза христіанскимъ императоромъ, также уже преклонныхъ лѣтъ и имѣвшимъ еще въ живыхъ супругу. По однимъ—древнѣйшимъ спискамъ, императоръ этотъ Константинъ, по другимъ—новѣйшимъ, Цимисхій. Позднѣйшія редакціи, какъ и слѣдовало ожидать, должны были еще болѣе развить эту басню, и тѣмъ самымъ окончательно затемнили первобытный, далеко не смѣшной и вполнѣ достовѣрный смыслъ разсказа, записанный прямо съ дѣйствительности въ первоначальной редакціи, совершенно чистой отъ всякаго баснословія. Возстановленіе прежде всего правильнаго

чтенія этого разсказа, и, затѣмъ, подлинно-историческаго, не баснословнаго его смысла, по спискамъ, наиболѣе сохранившимся отъ подобныхъ поврежденій, вполнѣ очищаетъ все это событіе отъ всякой позднѣйшей, приставшей къ нему нелѣпости. Все смѣшное, какое остается при этомъ разсказѣ, послѣ такого чтенія, состоитъ развѣ только въ томъ, какъ наивно читался и понимался онъ, даже въ наиболѣе просвѣщенныя времена, довольно уже знакомыя, по разнымъ источникамъ, съ обычаями и пріемами древняго византійскаго этикета. При большемъ вниманіи къ дѣлу возстановленія правильнаго чтенія и къ вѣрной оцѣнкѣ наиболѣе древнихъ лѣтописныхъ редакцій, это, конечно, не единственный примѣръ подобнаго страннаго чтенія и пониманія древнихъ историческихъ событій, какъ мы увидимъ ниже.

Не одна государственная, но, естественно, также и военная жизнь, не легко могла пониматься въ монастырскомъ уединеніи нашими лѣтописателями. Отсюда, нерѣдко, одно даже слово, неправильно понятое ими, служило легкой основой для цѣлаго вымысла небывалыхъ событій. Таковъ, напр., разсказъ о нѣкоторыхъ подробностяхъ Олегова похода къ Царюграду. — Здѣсь мы ограничимся разборомъ только этихъ двухъ разсказовъ, въ виду готовящагося новаго изданія Археографическою Коммиссіею нашихъ лѣтописей. Примѣры эти особенно ясно указываютъ на всю важность выбора въ основу нашего изданія наиболѣе древняго текста. Такимъ именно мы и считаемъ, какъ по приводимымъ разсказамъ, такъ и по многимъ другимъ примѣтамъ, текстъ Ипатьевскаго списка и текстъ сохранившійся въ дошедшемъ до насъ, хотя и въ сокращенномъ видѣ, спискѣ, озаглавленномъ: «Лѣтописець Рȣскихъ Царей». Списокъ этотъ мы постараемся также издать фотолитографически, присоединивши къ нему и печатное графическое изданіе славянскими буквами, съ возстановленіемъ, по мѣрѣ силъ и возможности, правильнаго его чтенія. Безъ такого изданія, нашему первоначальному лѣтописному своду грозитъ великая опасность принять въ свою основу менѣе древній, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, болѣе поврежденный текстъ, и, такимъ образомъ, ставъ на его сторону, тѣмъ самымъ узаконить текстъ, далеко уклонившійся отъ исторической истины, замѣнившій ее позднѣйшими искаженіями какъ въ слогѣ, такъ и въ самомъ смыслѣ повѣствованія.

Обращаемся къ одному изъ упомянутыхъ выше примѣровъ, къ расказу о походѣ Олега къ Царюграду, по Лѣтописцȣ Рȣскихъ Царей, возстановляя его чтеніе по всѣмъ спискамъ, приводимымъ въ I томѣ Полн. Собр. Русскихъ Лѣтописей.

1. Въ подлинникѣ: воѧ. Причины, почему мы вмѣсто этого слова, поставили въ текстѣ: прѧ, мы объяснимъ ниже.

4. Въ подлинникѣ: воть. Мы дозволили себѣ поставить въ текстѣ, вмѣсто этого слова, слово: водьцы. Водьць (ἀγωγεύς) который ведетъ кого, вожатый. Нѣсколько ниже, тутъ же и поясняется, кто именно были эти водьцы. Поясненіе это мы находимъ въ словахъ: и да входѧтъ (Руссы) въ градъ едиными враты съ царевымъ моужемъ безъ орȣжїа.

5. Въ подлинникѣ: па Роусомъ. Очевидно, здѣсь позднѣйшій переписчикъ изъ двухъ словъ: намъ Роусомъ, гдѣ, въ первомъ словѣ, вмѣсто п стояло н, а буква м была подъ титломъ и, вѣроятно, стерлась въ обветшалой рукописи, сдѣлалъ одно слово пароусомъ.

Посмотримъ прежде на общее содержаніе этого разсказа, какъ понимался онъ до сихъ поръ по менѣе древнимъ редакціямъ нашего Лѣтописнаго Свода, и перейдемъ, за тѣмъ, къ нѣкоторымъ его подробностямъ, въ томъ видѣ, какъ представляетъ намъ ихъ болѣе древняя редакція, въ Лѣтописцѣ Рȣскихъ Царей, при возстановленномъ правильномъ чтеніи.

Замѣтимъ напередъ главную разницу позднѣйшихъ редакцій отъ древнѣйшей редакціи, при настоящемъ ея чтеніи. Разница эта состоитъ именно въ томъ, что тогда какъ въ древнѣйшихъ спискахъ и, въ томъ числѣ, въ Лѣтописцѣ Рȣскихъ Царей, стоитъ просто слово: прѣ, позднѣйшіе списки стараются объяснить это слово, на поляхъ, словомъ: пароусъ.

Это_то слово и дало поводъ нѣкоторымъ переписчикамъ и передѣлывателямъ слога въ Лѣтописномъ Сводѣ, не понимавшимъ настоящаго смысла и значенія словъ первобытной лѣтописи, и думавшимъ исправить устарѣвшій слогъ лѣтописнаго повѣствованія, — произвести не мало искаженій въ текстѣ древнѣйшаго изъ нашихъ Временниковъ. Они и вообще перемѣняли въ немъ буквы, слоги и реченія, переставляли слова, переиначивали смыслъ цѣлыхъ выраженій и дѣлали свои произвольныя вставки и урѣзки. Такъ и здѣсь, прочитавъ въ сказаніи Лѣтописца:

приняли слово прѣ за паруса, и соображая, что если Олегъ пришелъ къ Константинополю по суху на парусахъ, то ему слѣдовало и отойти отъ города на парусахъ же, вздумали изукрасить простой, безъискуственный разсказъ первобытной лѣтописи, въ соотвѣтствіе съ измышленнымъ ими шествіемъ Олега къ Константинополю въ лодьяхъ, на колесахъ, по сухому пути,—вставкою своего изобрѣтенія, почему къ концу повѣствованія и прибавили:

А вслѣдствіе того, они поставлены были въ необходимость исказить и предыдущее сказаніе, т. е. вмѣсто подлиннаго изложенія, сохранившагося въ первоначальномъ видѣ въ спискѣ Лѣтописца Рȣскихъ Царей:

«Ищите стѧгомъ намъ Роусомъ прѣ паволочинты, а Словенѡмъ кропийны, и бысть тако,,» измѣнить слово ищите на исшийте, и выпустить слово стѧгомъ; черезъ что это древнее повѣствованіе совершенно исказилось, и послужило потомъ камнемъ соблазна и претыканія для послѣдуюіцихъ переписчиковъ, издателей лѣтописей и историковъ.

Нашимъ ученымъ изслѣдователямъ лѣтописнаго міра не могло не быть извѣстно, что въ той глубокой древности, къ которой относится первое написаніе нашей лѣтописи, вмѣсто новѣйшаго слова: пáроусъ употреблялись обыкновенно слова: ѧдрило [1], ѧдрила [2], ѧдрина [3] и вѣтрило [4], но никакъ не прѣ, употреблявшееся всегда въ иномъ значеніи; почему и древнѣйшій лѣтописатель нашъ никакъ не могъ бы употребить этого послѣдняго слова тамъ, гдѣ онъ хотѣлъ бы выразить понятіе пáроуса, поэтому то и всѣ толкованія слова прѣ въ смыслѣ пароуса, никакъ не могутъ быть выведены изъ настоящаго, древняго его смысла, а основываются всѣ только на излишнемъ уваженіи къ тѣмъ позднѣйшимъ припискамъ въ текстѣ, гдѣ слово прѣ объясняется въ смыслѣ паруса. Приписки эти, безъ всякаго сомнѣнія, никакъ, однакоже, не должны бы были служить провѣркою для текста, гораздо болѣе древняго, чѣмъ онѣ, и гораздо болѣе достовѣрнаго; а напротивъ, сами онѣ должны бы непремѣнно провѣряться какъ этимъ текстомъ, такъ и тою исторической критикой, которая зиждется вся на возстановленіи правильнаго чтенія лѣтописей.

Татищевъ, Шлецеръ, Карамзинъ и другіе историки, въ разсказѣ лѣтописца, о походѣ Олега на Грецію, находили много баснословнаго, сказочнаго. Это происходило отъ того, что разсказъ о походѣ Олега они читали по тексту временниковъ, принадлежащихъ къ одной категоріи съ Лаврентьевскимъ спискомъ, въ которыхъ языкъ видимо подновленъ, и еще отъ того, что они, при другихъ своихъ занятіяхъ, не давали себѣ труда разъяснить, что пр. Несторъ разумѣлъ подъ своими словами, и потому придавали его словамъ не то значеніе, какое онѣ дѣйствительно имѣютъ и должны имѣть, а вслѣдствіе того находили невѣроятными самыя обыкновенныя и самыя естественныя подробности въ его разсказѣ.

Всѣ подобныя сомнѣнія и подозрѣнія въ достовѣрности основнаго текста въ нашемъ Лѣтописномъ Сводѣ произошли и происходятъ, естественно, отъ того, что, къ сожалѣнію, какъ мы уже сказали, гораздо болѣе, чѣмъ сколько слѣдовало,—оказывалось, и до сихъ поръ еще оказывается, уваженія и вниманія къ позднѣйшимъ припискамъ въ немъ, какъ это особенно ясно въ данномъ случаѣ. Такъ, здѣсь, мы видимъ, что трудолюбивый инокъ еще въ концѣ XIII вѣка, переписывавшій Временникъ Нестора въ Ипатьевскій списокъ, написалъ: оуспѧше прѣ съ полѧ; но, потомъ, онъ же, а можетъ быть и другой какой начетчикъ Св. Писанія, уже не понимавшій значенія слова прѣ, вспомнивъ, что въ Дѣян. Ап., гл. 26, ст. 40, говорится: воздвигше вѣтрила плывѧхоу вскрай Крита, и зная, что съ словомъ вѣтрило однозначительно слово пàроусъ,— слово прѣ, во всѣхъ мѣстахъ Ипатьевскаго списка, зачеркнулъ и на мѣсто его написалъ на полѣ парусы. Это впослѣдствіи и сбило съ толку позднѣйшихъ нашихъ составителей Лѣтописныхъ Сводовъ, переписчиковъ и историковъ, которые, только на основаніи этой поправки, рѣшили, что прѣ значитъ именно парусы.

Принимая на вѣру эту поправку, безъ всякаго критическаго ея изслѣдованія, подобно другимъ историкамъ, H. М. Карамзинъ приписываетъ слову прѣ также значеніе парусовъ, и излагаетъ это повѣствованіе слѣдующимъ образомъ [1]:

Въ лѣтописи сказано, что Олегъ поставилъ суда свои на колеса и силою одного вѣтра, на распущенныхъ парусахъ, сухимъ путемъ шелъ со флотомъ къ Константинополю. При этомъ нашъ знаменитый исторіографъ почему_то умалчиваетъ о томъ обстоятельствѣ, что Олегъ пришелъ въ Грецію на конихъ и въ караблихъ, а въ прим. 315 къ I т. Ист. Госуд. Рос., по этому поводу замѣчаетъ:

«Лѣтописецъ говоритъ, что Олегъ на возвратный путь велѣлъ сшить Русскимъ прѣ паволочиты— парусы изъ шелковой ткани, а Славянамъ кропиные (кропійные), или полотняные (ибо изъ кропивы дѣлается особенный родъ полотна); но что вѣтеръ разодралъ ихъ, и Славяне сказали: намъ не даны такіе парусы; возмемся опять за свои толстины или холстинные. Несторъ повѣрилъ сказкѣ.»

Но въ основномъ текстѣ лѣтописи, какъ теперь очевидно, не было ничего сказочнаго. Вся эта сказочность заключалась только въ неправильномъ пониманіи лѣтописи. Не имѣя въ виду слова стѧгомъ и принимая слово прѣ безусловно въ значеніи только парусовъ, дѣйствительно могли находить невѣроятнымъ, чтобы Олегъ потребовалъ паволочитыхъ, т. е., шелковыхъ тканей, безъ сомнѣнія, слишкомъ цѣнныхъ для такого употребленія, какъ парусà (русскимъ гостямъ даже покупать такихъ матерій дозволялось не болѣе, какъ на 50 золотыхъ [1]) и чтобы Греки нашли возможнымъ удовлетворить такому чрезмѣрному требованію, ибо для парусовъ на 2000 судовъ столько потребовалось бы драгоцѣнныхъ матерій, что такое количество едвали бы нашлось во всемъ Константинополѣ. При томъ же мы твердо убѣждены, что въ то время, о которомъ здѣсь говорится, у Руссовъ, при ихъ походахъ, бóльшая часть ладей были суда гребныя, какъ болѣе удобныя для переволоки, а если и были между ними парусныя, то въ самомъ небольшомъ количествѣ. Ладьи ихъ служили только для сопровожденія конныхъ дружинъ, и вмѣщали въ себѣ необходимые въ походѣ съѣстные припасы, и тяжелое оружіе, какъ-то: щиты, брони, шишаки, и проч. Слѣдуя обыкновенно по берегамъ рѣкъ и ихъ устьевъ, Днѣпра, Буга, Днѣстра, Дуная, часто вытаскивая изъ воды и переволакивая суда свои по землѣ, нерѣдко направляя ихъ противъ

теченья, или поперекъ рѣкъ, и, за тѣмъ, по выходѣ въ морѣ, идя все только прибережьемъ и только сопутствуя конному войску, шедшему тутъ же берегомъ, ладьи Руссовъ не могли не быть судами по преимуществу только гребными. Такія именно гребныя суда были не только у Руссовъ, но и у другихъ народовъ, какъ это мы и видимъ на древнихъ изображеніяхъ, находящихся на Трояновой Колоннѣ, [1] гдѣ на судахъ, осѣненныхъ своими хоругвями, т. е., своими прѣ, плывутъ воинскія дружины съ своими штандартами (орлами легіоновъ). Эти хоругви (прѣ), относясь къ самымъ ладьямъ, имѣли тогда значеніе нынѣшнихъ флаговъ, а относясь къ войскамъ, имѣли значеніе нынѣшнихъ знаменъ.

Постараемся разъяснить здѣсь это настоящее значеніе слова прѣ, почерпая его изъ филологическихъ сопоставленій, подкрѣпленныхъ данными изъ древнихъ письменныхъ памятниковъ.

Въ Изборникѣ Григоріѧ Презви́тера мниха [2], помѣщена книга Александръ. Въ ней читаемъ на листѣ 203:

, т. е., всѣхъ греческихъ кораблей было 1250, каждый корабль съ своею хоругвью.

Изъ приведеннаго выше мѣста видно, что слово флагъ (vexillum navale) въ древности выражалось словомъ хорȣгвь,—собственно же слово флагъ встрѣчается изрѣдка только уже въ Петровскія времена, именно въ Описныхъ Книгахъ, но принято въ русскомъ языкѣ еще не было. «Знамя которое къ морскому пути надобно,» и «обыкновенное знамя;» вотъ характеристика флага, оставленная Описными Книгами и документами Петровскаго времени [3].

Извѣстно, что дружины какъ конныя, такъ и пѣшія, имѣли свои хоругви. Хоругви эти состояли изъ двухъ частей: одна изъ нихъ называлась стягомъ,

1. См. L’antiquité expliquée et représentée en figures par Bernard de Montfaucon, 1722, in f., T. IV, pl. CXLI à la 246 p.

2. Рукопись XIV вѣка, хранящаяся въ Московскомъ Главномъ Архивѣ.

3. См. Ист. Русск. Флота: Перв. поход. Азовск., С. Елагина и статью: «Наши Флаги,» Морск. Сборн., 1863, № 10.

а другая знаменемъ, и обѣ въ совокупности хоругвью. Въ пергаментной рукописи XIV в., хранящейся въ Сѵнодальной библіотекѣ, подъ 117, заключающей въ себѣ слова Св. Григорія Богослова, на листѣ 122, читаемъ; знаменьѥ га҃ть стѧгъ, имже знаменаю^т воѥводы побѣдȣ, и далѣе: знаменьѥ же и стѧгъ, ли хороуговь. Это послѣднее мѣсто вполнѣ подтверждаетъ сказанное нами выше, что хоругвь состояла изъ двухъ частей; стяга и знамени. Мы знаемъ много примѣровъ, гдѣ всѣ эти три слова: хоругвь, знамя, стягъ, употребляются безразлично, одно вмѣсто другаго. Знаемъ также еще одно слово, которое соотвѣтствуетъ слову хоругвь,— это—слово прапоръ, которое, какъ кажется, происходитъ отъ слова: прѣ. Въ Изборникѣ Григорїаѧ Презви́тера мниха по его переводу съ греческаго языка, въ кн. Цар. I, гл. XIV, ст. 43, находимъ й рече.. вкȣшь, вкоусихъ концемъ хороугви своеѧ» (ἐν ἄκτρῳ τῷ σκήπτρῳ). Въ рукописи, хранящейся въ Синодальной библіотекѣ, подъ № 125, на листѣ 208, об., читаемъ: в̾кȣсѧ̀, в̾кȣсихъ крáе^м прáпор̾нымъ.

Теперь приступаемъ къ объясненію слова: прѣ. Слово прѣ, какъ замѣчаетъ основательно H. М. Карамзинъ, происходитъ отъ слова: прядь. Это слово значитъ: 1, собственно нить, вытянутая посредствомъ пряденія; 2, всякое волокно, подобное нити (прядь шерсти, волосъ, шелка). Отсюда прѣ, ед. ч. прѧ (въ общемъ смыслѣ) прядина, т. е., всякая ткань, сдѣланная изъ пряденыхъ, некрученыхъ нитокъ. Прѣ (въ частности)—знамя, т. е., кусокъ ткани опредѣленной величины, прикрѣплявшійся къ стягу. Отсюда ставить прѣ, или водрузить въ полѣ прѣ, значило стать, или остановиться, т. е., воткнуть стяги, или древки съ знаменами въ то поле, гдѣ дружины должны были остановиться, или расположиться станомъ. Также и на оборотъ, вспѧть, или взлачать прѣ, значило поднять знамена или флаги, т. е., тронуться съ мѣста. Прѣ вспѧть съ пола означало: поднять съ мѣста знамена, сняться со становища, двинуть знамена съ поля, чтобы каждая дружина шла въ походѣ подъ сѣнію своего знамени, какъ напр.: и бывшȣ покоснȣ вѣтрȣ, въспѧшѧ прѣ с полѧ, и идѧхȣ къ градȣ, т. е., при первомъ удобствѣ, или благопріятныхъ обстоятельствахъ для приступа, войска двинулись за стягами съ становища, и пошли къ городу. Не доходя до него, по просьбѣ Грековъ:

«стави Олегъ прѧ, и вынесоша емȣ брашно и вино». Здѣсь, до очевидности ясно, что Олегъ просто шелъ на приступъ, съ поднятыми знаменами, а когда Греки стали просить его, чтобы онъ не губилъ, то есть, не разорялъ города, и обязывались уплатить ему за то дань, онъ отдалъ приказъ водрузить стяги,—и стави Ѡ̑легъ прѧ,— чѣмъ и выражался самый приказъ дружинамъ немедленно остановиться. Далѣе, когда Олегъ согласился уже на мирные переговоры, онъ приказалъ дружинамъ отступить отъ города на недальнее разстояніе. Въ подлинномъ текстѣ нашей лѣтописи хотя и стоитъ здѣсь слово воѧ, а въ другихъ спискахъ слово вои, но въ древнѣйшей лѣтописной редакціи слово это здѣсь, очевидно, не могло находиться. Слово вой, въ смыслѣ воинъ (bellator, πολεμιστής) имѣло въ древности множ. ч. только: воие. Всего вѣроятнѣе, по смыслу цѣлаго разсказа, здѣсь стояло слово: прѧ.—Олегъ, передъ этимъ, двинулъ дружины къ Царюграду, и это выражено въ лѣтописи словами: въспаша прѣ с полѧ. Теперь, когда Олегъ, по просьбѣ Грековъ, останавливаетъ движеніе, лѣтопись говоритъ: и стави Ѡ̑легъ прѧ. Слово прѧ могло быть прочтено въ послѣдствіи за слово воѧ, такъ какъ то и другое слово состоитъ одинаково изъ трехъ буквъ, при чемъ буква п очень сходна въ древнемъ почеркѣ съ буквою в, а буква р, при стершейся нижней прямой чертѣ, могла быть принята за о.

Тѣ же самыя выраженія, какія относились въ древности къ слову прѣ, мы находимъ въ нашемъ Лѣтописномъ Сводѣ отнесенными и къ слову стягъ, употребляемому, въ переносномъ смыслѣ, вмѣсто слова прѣ, въ значеніи знамени, какъ напр.:

Приближающимъ же ся имъ къ городу, и видящимъ стягы отца своего и пѣшіѣ вышедши изъ города, и стрѣляющимся съ ними, Ростиславу же, и Борисови, и Мстиславу не вѣдущимъ мысли брата своего Андрея, яко хощеть ткнути на пѣшіѣ, зане и стягъ его видяхуть не выволоченъ.

И постави стяги Галичьскыѣ, и поидоша Галичане подъ своѣ стяги. Болгары.... исѣкоша множьство, а стягы ихъ поимаша.......... Стояху же пѣши съ святою Богородицею на полчище, подъ стягы. И потяша стяговника нашего и челку стяговую сторгоша съ стяга.

И выступи полкъ изъ загорья, вси во броняхъ яко во всякомъ леду, и подъяша стягъ [1].

Въ морскомъ походѣ также точно вспѧть или взлачать прѣ означало поднять флагъ, т. е., тронуться въ путь. Такъ въ Изборникѣ Григорíѧ мниха, Презви́тера Болгарскаго, въ помѣщенной там книгѣ «Александръ», лист. 318 об., читаемъ:

И еще, въ пергаментной рукописи XIV в., хранящейся въ Сѵнодальной библіотекѣ подъ № 117, заключающей въ себѣ слова Григорія Богослова, находимъ: «с повелѣньи ѧже суть пѣсни, ѧже корабленицы поютъ пърѣ възвлачаще». Слово прѣ здѣсь, однако, мы видимъ уже измѣнившимся въ пърѣ. За тѣмъ, первоначальное значеніе слова прѣ утратилось, и оно вышло изъ употребленія. (Отсюда, позднѣйшіе переписчики и толкователи, забывши древнее значеніе этого слова, вездѣ понимали подъ прѣ уже не знамя, а парусъ, означавшійся въ древности совершенно другими словами, которые, также, съ теченіемъ времени, затерялись и забылись въ древнемъ своемъ смыслѣ. Слова эти, какъ мы уже видѣли, были: ѧдрина, адрина, ѧдрило, вѣтрило.

Подтвержденіе значенію слова прѣ, въ смыслѣ знамени, мы находимъ еще въ другомъ словѣ, также затерянномъ и вышедшемъ изъ употребленія въ этомъ смыслѣ. Въ древности, оно значило то же самое, чтò и прѣ. Слово это челъка — pannus arbori alligatus, — челка стѧговаѧ. Производныя слова отъ этого слова, которое, въ свою очередь, можетъ, какъ мм думаемъ, быть произведено, отъ слова—чело, въ смыслѣ главы, главенства, передоваго предмета,—это: чельникъ, ἀρχός, princeps—далѣе начальникъ,—ἄρχων, princeps, вождь.

Тотъ же самый смыслъ мы находимъ и въ словахъ производныхъ отъ слова прѣ. Таковы, напр., слова:

1. Пол. Собр. Лѣт. т. I. стр. 140, 146, 150, 151, 154, 159. Лѣт. Русск. Царей стр. 61, 69, 75, 79, 87.

· Прѣводитель,—(предводитель), ἄρχων, princeps, вождь, воевода, водитель, распорядитель дружинъ, знаменъ.

· Прѣмошти—гѫ, жеши, κατισχύειν, vincere,—

· Прѣмогъ;—Въ Изборникѣ Григорїѧ Презви́тера мниха, лист. 26.:

· Прѣборати, ѧю, ѧеши —expugnare, это слово сложное изъ слова прѣ (хоругвь) и борити,— рю,—риши—μάχεσθαι, pugnare.

· Преаше, преа—въ смыслѣ покорить, составленное изъ прѣ и ѧти λαμβάνειν, prehendere и преѧть, περιλαμβάνειν, comprehendere.

Память о древнемъ значеніи слова прѣ, какъ предмета, относящагося къ военному дѣлу, сохранилась и до нынѣ въ словѣ прѧ, употребляемомъ иногда, въ поэтическомъ, возвышенномъ слогѣ, вмѣсто слова: война.

Позднѣе словà: прѣ и челка вышли вовсе изъ употребленія въ своемъ первоначальномь, самостоятельномъ значеніи; онѣ замѣнились словами: хоругвь, стягъ, знамя и флагъ.

Предоставляемъ спеціалистамъ—филологамъ рѣшить, не отъ слова ли прѣ, какъ предмета передоваго, главнаго въ войскѣ, происходитъ слово передъ, предъ (прѣдъ),—или же на оборотъ. Для насъ несомнѣнно тутъ только одно, это то именно, что, въ глубокой древности, на Руси, слово прѣ означало никакъ не парусъ, а прямо знамя и флагъ; въ болѣе обширномъ смыслѣ—хоругвь.

При такомъ древнемъ значеніи этого слова, возстановляемомъ нами при чтеніи приведеннаго выше разсказа, въ повѣствованіи этомъ, тотчасъ же исчезаетъ всякая сказочность, и оно является во всемъ своемъ простомъ, естественномъ, дѣйствительно историческомъ смыслѣ: Олегъ, не дожидается никакого попутнаго вѣтра для того, чтобы сѣсть съ войскомъ на суда и ѣхать по суху на парусахъ къ Цареграду, когда гораздо удобнѣе онъ могъ сдѣлать это самымъ обыкновеннымъ образомъ, просто двинувъ къ нему свои пѣшія и конныя войска, что и сдѣлалъ, поставивъ при этомъ свои ладьи, съ разными боевыми запасами, на колесницы, какъ объ этомъ прямо и говорится въ Лѣтописцѣ Pȣсскихъ Царей, гдѣ слово колеса значитъ дѣйствительно колесницы, т. е., по просту, телѣги, по наиболѣе древнему своему значенію.

Что въ древности подъ словомъ кола, колеса, разумѣлось именно то, чтò, позднѣе, понималось подъ словомъ колесница, это мы видимъ из слѣдующего сравненіе болѣе и менѣе древней нашей письменности, гдѣ упоминаются эти самыя слова. Такъ мы читаемъ въ читаемъ въ слѣдующихъ выпискахъ:

Въ четвертой книгѣ Моисеевой, Числа, гл. VII, ст. 5.

По переводу съ Греческаго языка, находящемуся въ Изборникѣ Григорїѧ Презви́тера мниха; Архивская рукопись XIV вѣка, противень съ рукописи 1261 года. / По переводу съ Еврейскаго языка, находящемуся въ Архивской рукописи XV вѣка, № 354.

Острожская Библія 1580 года. / Библія Славянская, Московское изд. 1762 года.

Греческій текстъ по Лейпцигскому изд. 1697 года.	Русскій текстъ.
Καὶ ἥνεγκαν τὸ δῶρον αὐτῶν ἔναντι κυρίȣ ἔξ ἀμάξας λαμπινίκας, καὶ δώδεκα βόας· ἄμαξαν παρὰ δύο ἀρχόντων, καὶ μόσχον παρὰ ἑκὰσȣ. καὶ προςήγανον ἐνάντίον τῆς σκινῆς.	И представили приношеніе свое предъ Господа, шесть крытыхъ колесницъ и двѣнадцать воловъ, по колесницѣ отъ двухъ начальниковъ и по одному волу отъ каждаго и представили сіе предъ скинію.

Въ Лѣтописномъ сводѣ, по Лаврентьевскому списку, читаемъ, Володимеръ повелѣ пристроити кола, чтобъ возить на нихъ

по городу пищу для немощныхъ и больныхъ [1]. Въ Лѣтописцѣ Рȣскихъ Царей, по тому же случаю, сказано: повелѣ по всѧ дни возити, накладъ возы, хлѣбѣ, мѧсо, рыбȣ, и пр. стр. 33. Въ томъ же Лѣтописцѣ, въ сказаніи объ убіеніи Св. мучениковъ Бориса и Глѣба, на стр. 38, читаемъ: «Блаженнаго же Бориса ѡбрътеша в шатеръ и възложиша на кола и везоша». Въ толкованіи Олимпіодора Александрійскаго и другихъ на книгу Іова, въ листъ полууставомъ, на бомбицинѣ, 309 л., 1412 г. находимъ: «арктоура сѣверныѥ звѣздъı, ихже нарочитъ ἅμαξα (телѣга) сирѣчь кола». Кола, колеса ἅμαξα, currus, телега [2]. — Ἅμαξα—телега, повозка, въ которую впрягались волы; ἡ ἅμαξα τὸν βȣ̃ν, телѣга везетъ вола. По древне_русски эта же пословица выражалась другою: по водѣ возить кола, по соухоу же корабль, (Lexic., ed. Fr. Mikloeich), гдѣ, очевидно, кораблю на морѣ противополагается на сушѣ нѣчто соотвѣтственное ему, именно колесница, или телѣга. Чтобы ближе и нагляднѣе познакомить нашихъ читателей съ самымъ видомъ телѣгь, возимыхъ волами, которыя означалися въ древности словомъ: кола, колеса, и которыя Олегъ приказалъ дѣлать для перевозки на нихъ лодей къ Царюграду, мы прилагаемъ при семъ точный рисунокъ съ древняго изображенія ихъ, находящагося на колоннѣ Антонина [3]. Монфоконъ говорить, что у Скиѳовъ каждый имѣлъ свою телѣгу, а болѣе богатые имѣли ихъ по нѣскольку,—и что даже самые бѣднѣйшіе изъ нихъ, какъ свидѣтельствуетъ Лукіанъ, имѣли по одной телѣгѣ, запряженной двумя волами, и, поэтому

3. Изображеніе это мы заимствуемъ изъ L’Antiquité expliquée en figures par Dom Bernard de Montfaucon 1722. Tom. IѴ, p. 194, гдѣ при этомъ сказано:

«Voici un chariot fort singulier, qui en cache un autre de même forme; il est à quarte roues solides, tiré par deux boeufs. Sur le caisson ou l’on met ordinairement la charge est un petit bateau ou esquif, dans le quel sont des cuirasses dee casques et des boucliers: il y a apparence que ces bateaux servoient à faire des ponts de bateaux sur les rivières qui se rencontroient sur le chemin. Nous avons vû de nos jours dans les armées des bateaux portez sur des charettes pour faire des ponts.

(Вотъ очень замѣчательная телѣга, которая скрываетъ другую такой же формы; она на четырехъ колесахъ, сдѣланныхъ изъ цѣльныхъ досокъ, и запряжена двумя волами. Въ кузовѣ, куда обыкновенно кладутся тяжести, поставлено небольшое судно, или ладья, въ которой находятся кольчуги, шлемы и щиты: эти суда, повидимому, служили къ тому, чтобы дѣлать пловучіе мосты на рѣкахъ, которыя встрѣчались на пути. Мы видѣли и въ наше время, что суда въ арміяхъ перевозились на телѣгахъ для постройки мостовъ).

ихъ звали octopedes, восьминогими. Намъ приходитъ при этомъ на мысль одна наша старинная пословица, которая, конечно, идетъ изъ глубокой древности. О самомъ послѣднемъ, крайнемъ бѣднякѣ, обыкновенно, говорится: у него нѣтъ ни колà, ни двора. Въ древнія времена эта же пословица, вѣроятно, говорилась иначе, именно: у него нѣтъ ни двора, ни кóла. Конечно, здѣсь подъ словомъ кола разумѣлся никакъ не колъ, чтò не имѣло бы никакаго смысла, ибо не было такого бѣдняка на Руси, который бы не могъ имѣть колà; но очевидно, здѣсь разумѣлось нѣкогда, при самомъ началѣ пословицы, именно коло, телѣга, возъ, на основаніи того древняго понятія о бѣдности, по которому у самаго послѣдняго бѣдняка все же предполагалось одно кòло, т. е. одна телѣга, съ парою воловъ. Въ послѣдствіи, при забытомъ первоначальномъ значеніи этого слова, и самый смыслъ пословицы, весьма замѣчательной по древности, совершенно утратился въ наше время и отыскивается только теперь, при возстановленномъ настоящемъ древнемъ значеніи слова кòло. Переходя къ другимъ употребительнымъ въ обыкновенномъ разго. ворѣ выраженіямъ, мы должны припомнить также, что и въ настоящее время часто говорится: ѣзда на колесахъ, ѣхать на колесахъ, вмѣсто того, чтобъ сказать: ѣзда въ колесномъ экипажѣ. Есть въ Россіи даже цѣлыя мѣстности, гдѣ слово телѣга, возъ, не употребляется вовсе, а замѣняется словомъ колеса.

Теперь, когда для насъ совершенно объяснилось уже настоящее значеніе встрѣчающихся въ разсказѣ о походѣ Олега къ Царюграду древнихъ словъ: прѣ и колеса, мы можемъ возстановить по нимъ наиболѣе правильное чтеніе всего этого сказанія по Лѣтописцȣ

Рȣскихъ Царей, гдѣ и читаемъ его въ слѣдующемъ, дѣйствительно историческомъ, а не сказочномъ его смыслѣ, такимъ образомъ:

«Олегъ пошелъ на Грековъ, а Игоря оставилъ въ Кіевѣ. И взялъ онъ съ собою много дружинъ изъ Варягъ, Словенъ, Чуди, Кривичей, Мери, Полянъ, и Сѣверянъ, и Деревлянъ, и Радимичей, и Хорватовъ, и Дулебовъ, и Тивирцевъ, которые были кочевники. Всѣ эти племена прозывались у Грековъ: великая Скиѳія. Со всѣми этими дружинами Олегъ пошелъ на коняхъ и въ корабляхъ, и число кораблей было двѣ тысячи. И вотъ онъ подступилъ къ Царюграду. И Греки замкнули Судъ, а городъ затворили. И высадился Олегъ на берегъ, и приказалъ всемъ вытаскивать корабли на берегъ. Воины начали воевать окрестности города, избивать Грековъ, грабить и разорять загородные дворцы, жечь церкви, попадавшихся плѣнниковъ кого посѣкать мечами, кого мучить, кого разстрѣливать, кого бросать въ море. И много зла натворили Русы Грекамъ, какъ обыкновенно бываетъ отъ ратныхъ людей. И приказалъ Олегъ воемъ своимъ изготовить телѣги, и поставить корабли на эти телѣги. И подъ вліяніемъ благопріятныхъ вѣстей, приказалъ двинуть стяги съ поля (сняться съ становища—коннымъ, пѣшимъ и телѣгамъ съ ладьями) и идти на приступъ къ Царюграду. Греки, увидавши это, въ ужасѣ выслали сказать Олегу: не губи города, мы готовы заплатить тебѣ дань, какую захочешь. И приказалъ Олегъ водрузить стяги. И вынесли изъ города къ нему вино и пищу. Но онъ не принялъ ничего, подозрѣвая отраву. Это подозрѣніе устрашило Грековъ, и они сказали: это не Олегъ, а Св. Димитрій, котораго послалъ на насъ Богъ. И потребовалъ Олегъ дани на двѣ тысячи кораблей по 12 гривенъ на человѣка, а въ каждомъ кораблѣ было по 40 человѣкъ. Греки дали обѣщаніе заплатить требуемую дань, и начали мирные переговоры, прося Олега не воевать греческой земли. Олегъ отошелъ на недальнее разстояніе отъ города, и вступилъ въ переговоры о мирѣ съ греческими царями Леономъ и Александромъ и послалъ къ нимъ въ городъ Ярловъ: Фарлоѳа, Вермуда, Ргулава и Стемида, которые и сказали Грекамъ: согласны ли они на дань. Греки отвѣчали: что хотите, то и дадимъ. И Олегъ потребовалъ на двѣ тысячи кораблей по 12 гривенъ на человѣка, а въ каждомъ кораблѣ было по 40 человѣкъ, и Греки

согласились на это. И просили Греки мира, чтобы Олегъ не опустошалъ земли Греческой, и за то согласились давать уклады на города: въ первыхъ на Кіевъ, тоже на Черниговъ и на Переяславъ, также и на Новградъ, и на Полотенъ, на Ростовъ и Любечь, въ которыхъ сидѣли князья, подчиненные Олегу. Притомъ постановили, чтобы Руссы, приходящіе въ греческую землю, получали установленное по договору,—а ежели придутъ русскіе гости, то имъ выдавалась бы мѣсячина, на 6 мѣсяцевъ: хлѣбъ, вино, мясо, рыба, овощи, и да будетъ имъ дозволено мыться въ банѣ, сколько пожелаютъ. Возвращающіеся же на Русь должны получить отъ Царя съѣстные припасы, якори, канаты и шелковыя ткани, сколько потребно, на хоругви. И Греки согласились. И далѣе уговорились Греки и Царь: если придутъ Руссы не для купли, то имъ не брать мѣсячины, и чтобы Князь запретилъ словомъ своимъ Руссамъ безчинствовать въ селахъ, и чтобы пріѣзжающіе Руссы пребывали у Св. Мамы, куда царь будетъ посылать своихъ водь, цевъ, для переписи именъ ихъ, и тогда гости будутъ имѣть право получать мѣсячину, вопервыхъ (гости) отъ града Кіева, потомъ Чернигова, и отъ прочихъ городовъ. Сверхъ того, чтобы Руссы входили въ городъ только однѣми воротами, съ царевымъ мужемъ, безъ оружія, и не больше 50 человѣкъ въ одинъ разъ, при чемъ они могутъ творить куплю, безъ уплаты мытныхъ пошлинъ. Царь Леонъ и Александръ заключили мирный договоръ съ Олегомъ и утвердили его клятвою, и цѣловали крестъ. Олегъ клялся по своему закону, Перуномъ кумиромъ и Волосомъ, скотьимъ богомъ. И приказалъ Олегъ: ищите на стяги намъ, Руссамъ, знамена парчевыя, а Словенамъ—кропійныя: такъ и сдѣлано. За тѣмъ онъ повысилъ щитъ свой на вратахъ, въ знакъ побѣды. И отступилъ отъ Царяграда, и прибылъ въ Кіевъ, и привезъ съ собой золото, и паволоки, и овощи, и вино; и народъ, по своему невѣжеству, прозвалъ его вѣщимъ.»

Въ возстановленномъ нами, исторически вѣрномъ, чтеніи разсказа, о походѣ Олега къ Царюграду, мы не имѣли случая коснуться трехъ нерѣшенныхъ въ нашей исторической наукѣ вопросовъ, по поводу этого именно разсказа. Вопросы эти слѣдующіе: первый состоитъ въ томъ, почему въ нѣкоторыхъ изъ нашихъ лѣтописей существуетъ странное противорѣчіе между первоначальнымъ

требованіемъ Олега у Грековъ по 12 гривенъ на человѣка въ каждой ладьѣ, включавшей въ себѣ по 40 человѣкъ, на которое Греки тогда же и согласились, и между внесеннымъ тутъ же въ договоръ Олега съ Греками, уже совершенно другомъ требованіи, именно только по 12 гривенъ на ключъ, т. е., какъ думаютъ нѣкоторые, по числу уключинъ, или тѣхъ мѣстъ въ лодкахъ, у которыхъ прикрѣплялись весла. Вопросъ этотъ, по нашему мнѣнію, рѣшается очень удовлетворительно тѣмъ, что такое непонятное противорѣчіе въ первоначальной нашей лѣтописи, какъ это ясно изъ Лѣтописца Рȣскихъ Царей, какъ древнѣйшей ея редакціи, никогда и не находилось; внесено же оно въ нее только уже въ позднѣйшихъ редакціяхъ, изъ чего и слѣдуетъ еще, что тѣ редакціи, гдѣ не находится этого противорѣчія, гораздо ближе къ самой истинѣ событія, а потому, естественно, и древнѣе. Въ Лѣтописцѣ Рȣскихъ Царей прямо говорится, что сколько требовалъ Олегъ гривенъ на человѣка вначалѣ, столько же взялъ онъ ихъ и по договору. Считаемъ нужнымъ здѣсь припомнить, что въ договорахъ Аттилы съ Греками, по свидѣтельству Приска, было постановлено: за Греческихъ плѣнныхъ платить выкупу по 12 золотыхъ съ каждаго. Единство условій въ договорахъ V и X вѣка весьма знаменательно. Второй вопросъ состоитъ въ томъ, почему въ лѣтописяхъ нашихъ нигдѣ не говорится, чтобы Олегъ требовалъ дани на конницу, тогда какъ изъ лѣтописей же видно, что конница именно была въ этомъ походѣ. Требованіе дани Олегомъ ограничивается единственно дружинами его, бывшими въ ладьяхъ. Нѣкоторые думаютъ, что Олегъ требовалъ дани на однихъ лодейныхъ воиновъ, потому что конная рать будто бы не доходила до Царяграда, а проводивши корабли до моря, какъ прикрытіе ихъ отъ враждебныхъ племенъ, жившихъ въ низовьяхъ Днѣпра, затѣмъ возвращалась домой. Съ мнѣніемъ этимъ мы никакъ не можемъ согласиться, хотя и знаемъ, по другимъ источникамъ, что дѣйствительно такія враждебныя племена обитали въ тѣхъ мѣстахъ, которыми лежалъ путь Олегу до моря. Конная рать не могла, конечно, защищать ладьи на водѣ, а еслибы и была въ ней для этого надобность, то надобность эта была бы одинакова, какъ при походѣ въ Царьградъ, такъ никакъ не менѣе и при возвращеніи дружинъ домой, почему конная рать и не могла не быть съ Олегомъ подъ Царяградомъ. Однако, почему же,

если рать эта была съ Олегомъ въ его походѣ, дань была затребована имъ, обойдя ее, только на однѣ ладьи. Причина этому, по нашему, мнѣнію, заключалась въ томъ, что рать эта была наемная, и состояла именно изъ кочевниковъ, или тѣхъ враждебныхъ племенъ, жившихъ по степямъ, которыя по огромнымъ пространствамъ, ими населяемымъ, гдѣ способъ передвиженія всего удобнѣе былъ на коняхъ, могли быть хорошею конницею, а притомъ же наймомъ своимъ у Олега заручали ему мирныя отношенія къ своимъ улусамъ, что было вполнѣ необходимо для него при переходѣ до Царяграда. Но будучи такими только наемниками въ его войскѣ, они тѣмъ самымъ теряли уже право на дань, которая, естественно, должна была принадлежать только кровнымъ Руссамъ и Словенамъ, не имѣвшимъ, кромѣ этой дани, никакого другаго вознагражденія за подъятые на войнѣ труды. Въ лѣтописи нашей мы видимъ даже прямое свидѣтельство о томъ, что Печенѣги, напр., были именно наемниками у Руссовъ, при ихъ войнахъ. Такъ лѣтопись говоритъ объ Игорѣ: Печенѣги ная, а о Варягахъ, Словенахъ и Кривичахъ—совокупивъ, чѣмъ ясно означается, что послѣдніе участвовали въ походѣ не по найму, а по призыву, по добровольному приглашенію. Третій, наконецъ, вопросъ заключается въ томъ: отъ чего нигдѣ въ нашихъ лѣтописяхъ не говорится, какимъ именно путемъ направлялись Олеговы дружины къ Царюграду. Первоначальная лѣтопись наша объ этомъ совершенно умалчиваетъ, вѣроятно, потому, что составитель ея писалъ для современниковъ, которымъ путь этотъ, какъ и всѣ пріемы выше означеннаго похода, были вполнѣ извѣстны и не требовали никакихъ описаній. Но для тогдашнихъ Грековъ вопросъ этотъ имѣлъ такой же интересъ, какъ и для насъ, потомковъ Руссовъ. Благодаря любознательности Константина Багрянороднаго, сохранилось и для насъ драгоцѣнное извѣстіе объ этомъ пути. Дополняя нашу лѣтопись показаніями Багрянороднаго, мы можемъ опредѣлить, какъ именно и по какимъ мѣстамъ двигалась рать Олегова къ Царюграду на конихъ и въ кораблихъ. Припомнимъ здѣсь слова лѣтописца о походѣ Олега.

Лѣтописатель словомъ тлъковины хочетъ выразить ту мысль, что послѣднія три изъ упоминаемыхъ здѣсь племенъ, т. е. Хорваты, Дулебы и Тивирцы, которыхъ Константинъ Багрянородный называетъ общимъ именемъ Пацинаковь, были тлъквины, т. е. кочевники, ведшіе хищную и бродячую жизнь.

Описавъ такимъ образомъ составъ Олеговыхъ дружинъ, Лѣтописецъ ничего не объясняетъ далѣе, какимъ путемъ и какъ совершилъ Олегъ свой походъ, а говоритъ прямо: И прїиде къ Царюградȣ. Хотя изъ его словъ: на конихъ и въ кораблихъ видно, что Олеговы дружины шли частію сухимъ путемъ, частію водою; но остается непонятнымъ, могли ли одновременно и вмѣстѣ двигаться сухопутныя силы его и его флотилія, или же сухопутное войско и флотъ двигались совершенно отдѣльно, не подкрѣпляя другъ друга.

Константинъ Багрянородный своимъ разсказомъ о походахъ Руссовъ на Грецію совершенно восполняетъ этотъ пробѣлъ. По его свидѣтельству, на пути между устьемъ Днѣпра и устьемъ Дуная жили Пацинаки; слѣд. дружинамъ Олеговымъ, по крайней мѣрѣ сухопутнымъ, надо было проходить ихъ землею. Потому то Руссы (говоритъ Константинъ) стараются имѣть съ Пацинаками миръ.., ибо не могутъ вести войны съ чужеземными народами, не имѣя мира съ Пацинаками. И поелику этотъ народъ (Пацинаки) храбръ и мужественъ, то Руссы стараются всѣми силами имѣть его съ собою въ своихъ войнахъ. Руссы не могутъ ѣздить въ Константинополь какъ для войны, такъ и для торговли, не имѣя съ ними мира: ибо когда Русскіе приплываютъ къ Днѣпровскимъ порогамъ, гдѣ они не могутъ продолжать плаванія, то должны выходить на землю и несть на себѣ свои небольшія суда, и тогда Пацинаки нападаютъ на нихъ и безъ труда побѣждаютъ, потому что они не могутъ въ одно и то же время заниматься двумя дѣлами...

Итакъ, отправляясь въ походъ, Олегъ долженъ былъ напередъ обезпечить своимъ дружинамъ свободный путь чрезъ земли Пацинаковъ (Печенеговъ), что, безъ сомнѣнія онъ и сдѣлалъ, т. е., для предупрежденія нападеній съ ихъ стороны, или заключилъ съ

ними миръ, или даже предложилъ имъ участіе въ походѣ. Послѣднее обстоятельство, кажется намъ болѣе чѣмъ вѣроятнымъ, по слѣдующимъ соображеніямъ: Лѣтописецъ говоритъ, что въ походѣ Олега участвовали Хорваты, Дулебы и Тивирцы (которые между племенами, составлявшими тогдашнюю Русь, не изчисляются), а изъ свидѣтельства Константина Багрянороднаго видно, что Пацинаки, или Печенеги, жили между Днѣпромъ и Дунаемъ и, простираясь далѣе къ сѣверо-востоку, занимали всю нынѣшнюю Бессарабію и Молдавію, бóльшую часть Валахіи, нѣсколько Семиградія, всю Подолію и Покутію, большую часть Червонной Россіи и значительную часть Волыни и Украины. Соображая эти два указанія съ третьимъ указаніемъ Лѣтописца, что

—можно положительно заключить, что эти именно племена и были тотъ самый народъ, который у Константина Багрянороднаго носитъ названіе Пацинаковъ, слѣдственно, въ походѣ Олега принимали участіе и Пацинаки.

Такимъ образомъ путь въ Грецію для Руссовъ со стороны Пацинаковъ былъ обезпеченъ. А со стороны Болгаріи? Во время похода Олегова, въ Болгаріи царствовалъ, какъ извѣстно, Симеонъ, прозванный книголюбцемъ. Этотъ государь, въ началѣ царствованія до самой почти смерти, велъ періодически войны съ Греками. Въ разные случаи имѣлъ онъ съ греческими царями переговоры, заключалъ миръ, который однакоже за всегда нарушался въ скоромъ времени. Наконецъ, вознамѣрился сей ратный государь однимъ разомъ опровергнуть Византійское государство и возложить на себя цесарскій вѣнецъ (Шритт. ч. IV стр. 44), что едва и не удалось ему. Изъ этого можно заключить, что Болгарія, какъ будто предчувствуя, что скоро должна лишиться своей самостоятельности и что этимъ она обязана будетъ именно Грекамъ, никогда искренно къ нимъ не была расположена, а потому и во время похода Олегова она или держала нейтралитетъ, или же была въ союзѣ съ Руссами, и не мѣшала имъ разорять греческую имперію по той простой причинѣ, что въ ослабленіи Греціи видѣла средство къ своему собственному усиленію. Такимъ образомъ, навѣрное можно положить,

что и со стороны Болгаріи для дѣйствій дружинъ Олеговыхъ не было препятствій. Потому_то, вѣроятно, Лѣтописецъ и не счелъ нужнымъ описывать это путешествіе, что оно совершено было безъ всякихъ особенныхъ приключеній, каковыми были бы неизбѣжныя стычки съ Печенѣгами, или Болгарами, еслибъ Руссы не были съ ними въ мирѣ. А какъ совершались самыя путешествія Руссовъ, это подробно описываетъ Константинъ Багрянородный въ своемъ сочиненіи: о Государственномъ Управленіи [1]. Заимствуемъ изъ его разсказа о древнемъ пути Руссовъ къ Царюграду то, что относится собственно къ нашему предмету. Вотъ что говоритъ Багрянородный:

«Проѣхавъ всѣ сіи пороги (Днѣпровскіе) благополучно, приходили они, Руссы, къ Крарійскому перевозу... Потомъ пріѣзжали они къ острову Св. Григорія, гдѣ приносили жертвы, бросали жеребья и гадали... Проѣхавъ сей островъ, не имѣли уже опасности отъ Печенѣговъ до самой рѣки Селины. Въ четыре дни ѣзды достигали они Днѣстровскаго устья, въ которомъ лежалъ островъ Св. Айѳерія. Здѣсь отдыхали они обыкновенно два или три дня, и между тѣмъ снабжали свои суда потребными вещами, а именно: парусами, мачтами и рулями, что все они привозили съ собою. А какъ Днѣстръ въ устьяхъ своихъ образуетъ обширный лиманъ, который простирается до самаго моря, гдѣ лежитъ островъ Св. Айѳерія, то они отъ устьевъ поднималися вверхъ по Днѣстру, гдѣ еще отдыхали. Отсюда, ежели вѣтръ былъ благопріятенъ, шли къ рѣкѣ Бѣлой, и, пробывъ нѣсколько времени здѣсь, продолжали путь свой къ Селинѣ, которая есть не иное что, какъ рукавъ рѣки Дуная... Переплывъ Селину... и потомъ достигнувъ Болгаріи, продолжали путь къ устьямъ рѣки Дуная, оттуда въ Конопу, въ городъ Констанцію, къ рѣкамъ Варнасу и Дицинѣ, которыя вытекаютъ изъ Болгаріи. Напослѣдокъ приходили къ области Месимврійской (Месимврія—первый греческій городъ въ сей странѣ) »...

Въ изданіяхъ сочиненій Константина Багрянороднаго, въ приведенномъ выше мѣстѣ, вездѣ читается Днѣпръ, а не Днѣстръ.

1. См. Corpus scriptorum Historiae Bysantiuae: Constantinus Porphyrogenitus: Vol. Ш. De administrando imperio, Cap. IX, pag. 74.

Впрочемъ, уже и Штриттеръ замѣчаетъ, что тамъ, гдѣ въ послѣдній разъ говорится о Днѣпрѣ, вѣроятно, слѣдуетъ читать Δανάςριν — Днѣстръ, а не Δάναπριν,—Днѣпръ. И дѣйствительно, войско Олега, состоявшее изъ конницы, шедшей берегомъ, и флотиліи, слѣдовавшей за нею вдоль берега отъ Днѣпровскаго устья, продолжая путь далѣе по прибережью, доходило до Днѣстровскаго лимана. Здѣсь, по причинѣ ширины его, переправа по немъ конницы была затруднительна, а какъ конница, безъ сомнѣнія, не должна была нигдѣ отдѣляться отъ войска, сидящаго на судахъ, которыя ее сопровождали, и шла по берегу: то и здѣсь, чтобы не разрушить этого строя войска, другъ друга подкрѣплявшаго, оно должно было отступить отъ моря и, вошедши въ лиманъ, мимо острова Св. Айѳерія, поднималось нынѣшнимъ Очаковскимъ гирломъ въ сказанномъ порядкѣ, вверхъ до устья Днѣстра, гдѣ лодки и служили для переправы конницы на другую сторону рѣки, такъ какъ переправа въ этомъ мѣстѣ черезъ Днѣстръ не могла уже быть затруднительна. Днѣстръ не представлялъ уже здѣсь такой ширины, какъ въ лиманѣ, и ладьи съ войскомъ, остановись у этого мѣста, въ то время, когда переправлялась конница на противоположный берегъ, могли, въ случаѣ нападенія, легко подать помощь войскамъ, находящимся какъ на правомъ, такъ и на лѣвомъ берегу. Далѣе, перешедши Днѣстръ, они слѣдовали тѣмъ же порядкомъ, огибая лиманъ и направляясь къ Бѣлобережью, (Aspron sive alba civitas), откуда и выходили въ Черное море однимъ изъ рукавовъ Днѣстровскаго лимана, нынѣшнимъ Цареградскимъ гирломъ, называвшимся въ древности Бѣлой рѣкой (albus fluvins).

Итакъ, основываясь на этомъ путевомъ маршрутѣ, записанномъ Константиномъ Багрянороднымъ, мы можемъ сказать утвердительно, что флотилія Олега шла этимъ путемъ. Какъ же шли конныя дружины? Конныя, безъ сомнѣнія, шли берегомъ, и, притомъ, одновременно съ флотомъ. Когда же онѣ встрѣчали на пути рѣ̀ки, тогда лодки Олега отъ устьевъ этихъ рѣкъ поднимались вверхъ и перевозили конницу на другой берегъ. Такъ дѣлали они не только, какъ мы сказали выше, при устьѣ Днѣстра, но и при всѣхъ другихъ рѣкахъ, по тѣмъ же самымъ причинамъ. Такимъ образомъ путешествіе могло совершаться съ полнымъ удобствомъ:

конница, идя берегомъ, не могла нуждаться въ фуражѣ для коней, потому что для нихъ былъ подножный кормъ; чрезъ рѣки переправлялись на лодкахъ, чему немало видимъ примѣровъ въ тѣ времена. Такъ, при императорѣ Ѳеофилѣ, между 829и 842., греческіе плѣнники, бывшіе въ Болгаріи, вывезены были оттуда на судахъ, которыя этотъ царь, по ихъ требованію, прислалъ для того на рѣку Дунай [1]. А между 915 и 919 г., при императрицѣ Зоѣ, когда Греки пригласили Печенѣговъ къ войнѣ противъ Симеона Болгарскаго, греческій флотъ отправленъ былъ къ Дунаю для пересадки чрезъ него [2] Пацинаковъ. Слѣдственно, это былъ обыкновенный способъ для перевозки войска вообще и особенно конницы черезъ рѣки,—способъ, которымъ не могъ не пользоваться и Олегъ; при нападеніи же непріятелей могли дѣйствовать совокупно оба войска, и пѣшее, и конное. Достигнувъ Месимвріи, безъ сомнѣнія, оба эти войска соединились на берегу и расположились станомъ; также и ладьи были вытащены на берегъ, чтобы непріятель не овладѣлъ ими и не истребилъ ихъ. Въ этомъ, самомъ достовѣрномъ, современномъ описаніи, каковъ разсказъ Константина Багрянороднаго о водномъ пути Руссовъ, который они совершали въ лодьяхъ, при походахъ своихъ на Царьградъ, мы имѣемъ положительное свидѣтельство, что этотъ водный путь оканчивался около города Месимвріи. По этому несомнѣнному удостовѣренію, мы имѣемъ полное право заключать, что остальной путь Руссовъ отъ Месимвріи до Царяграда совершался уже сухопутно. Въ томъ же сочиненіи: о Государственномъ управленіи, въ гл. Константинъ Багрянородный также не говоритъ, чтобы Руссы отправлялись прямо въ Грецію моремъ, но, напротивъ, свидѣтельствуетъ, что они направлялись изъ Днѣпра въ черную Болгарію, и, слѣдственно, достигали до Византіи сухимъ путемъ. Здѣсь_то именно, въ области Месимврійской, Олегъ высадился на берегъ; здѣсь онъ опустошилъ окрестности и, повелѣвши изготовить телѣги и поставить на нихъ лодьи, двинулся съ войскомъ къ устьямъ рѣки Варвизеса (Barbissus) и Кидара (Cydaris) [3], вливающимся въ золотой Рогъ, а оттуда къ

3. Турецкія ихъ названія: Али—бей—сою и Кеатъ—хане—сою.

передовымъ укрѣпленіямъ Цареградскимъ, или Судамъ, которые Греки замкнули, а городъ затворили.

Здѣсь мы считаемъ не лишнимъ обратиться къ объясненію значенія того Суда, который Греки замкнули, въ виду приближавшагося непріятельскаго войска. Шлецеръ можетъ служить превосходною помощью въ этомъ объясненіи. Судомъ назывался обыкновенно всякій, обнесенный палисадомъ ровъ, или, вообще, укрѣпленіе. Дюканжъ, въ обоихъ своихъ словаряхъ, греческомъ и латинскомъ, для объясненія слова Судъ, Σȣδα, Σȣδατον, Suda, Sudare, приводитъ множество мѣстъ, гдѣ слово это означаетъ мѣсто, обнесенное тыномъ, или заборомъ, sudibus. Въ обыкновенномъ же смыслѣ suda значитъ: fossa seu potius valum, vel sudes, quibus vallum ipsum et castra muniuntur,—ровъ или, скорѣе, валъ или палисадъ, которымъ самый валъ и лагери ограждаются и укрѣпляются. Уже у Амміана читаемъ: vallo sudibus fossaque formato—составя окопъ изъ палисада и рва. Таковыхъ Судъ вѣрно было много кругомъ Константинополя. Тотъ Судъ, о которомъ здѣсь говорится, былъ сооруженъ въ предмѣстіяхъ Константинопольскихъ, и составлялъ передовое укрѣпленіе передъ Византіей, съ сѣверной ея стороны. Это былъ именно Σȣδα πλατεια, устроенный Императоромъ Львомъ Армяниномъ, кото, рый, когда, въ 814 г., Болгары угрожали даже Константинополю, считая недостаточною стѣну, бывшую передъ Влахерною, велѣлъ передъ нею сдѣлать еще другую и вырыть широкій ровъ [1]; такъ какъ именно сюда направлялось нападеніе на Царьградъ, какъ Болгаръ, такъ, по примѣру ихъ, и Руссовъ. Укрѣпленіе это находилось на сѣверной сторонѣ Византіи, прямо предъ Влахерною. Въ указанной мѣстности находилось и предмѣстіе Св. Мамы, гдѣ во имя этого святаго сооружена была Церковь; былъ монастырь того же названія и устроена была Императоромъ Львомъ гавань

1. Вотъ что говоритъ объ этомъ Симеонъ Магистръ, р. 618:

ταῦτα ἀκούσας Λέων, πέμψας τε κατασκόπους καὶ μαθὼν τὴν ἀλήθειαν, συναθροίσας λαὸν πολὺν καὶ τεχνίτας ἤρξατο κτίζειν ἕτερον τεῖχος ἔξωθεν τοῦ τείχους τῶν Βλαχερνῶν, κόψας καὶ τὴν σούδαν πλατεῖαν.

съ крытыми переходами (портиками). Около этого предмѣстій находился мостъ, на аркахъ, соединявшій во времена Филиппа Македонскаго оба берега Золотаго Рога. Изъ вышеприведенныхъ древнихъ свидѣтельствъ о сказанныхъ двухъ мѣстностяхъ, видно: 1., что предмѣстіе Св. Мамы лежало на берегу Золотаго Рога, на сѣверной сторонѣ Византіи, противъ Влахерны; 2., что укрѣпленіе, называвшееся Σȣδα πλατεια возведено было также на сѣверной сторонѣ Византіи, противъ Влахерны. Изъ всего этого само собою вытекаетъ то неизбѣжное заключеніе, что именно Константинополь, ское предмѣстіе Св. Мамы и было обнесено валомъ съ частоколомъ, окружено рвомъ и составляло для Константинополя, по правдивому замѣчанію Шлецера, тоже, что Кронштатъ для Петербурга, и находилось такъ близко къ берегу Золотаго Рога, что по немъ можно было стрѣлять изъ κακαβοπυρφοροις (кораблей, вооруженныхъ греческимъ огнемъ). Теперь понятно, почему въ древности эту мѣстность нѣкоторые называли Судомъ, а другіе весью Св. Мамы.

Не можемъ здѣсь не замѣтить также, что Лѣтописецъ Рȣсскихъ Царей, при изчисленіи русскихъ городовъ, на которые Олегъ требовалъ уклады, или дани отъ Грековъ, какъ мы видѣли выше, ясно изображаетъ, въ строго опредѣленномъ порядкѣ, тогдашнее древнѣйшее раздѣленіе Руси на южную и сѣверную Русь, съ Кіевомъ во главѣ первой и съ Новгородомъ во главѣ второй. Позднѣйшіе передѣлыватели основной нашей лѣтописи, утративши эти свѣдѣнія о древнемъ строѣ русской земли, не упоминаютъ уже вовсе о Новгородѣ, и тѣмъ самымъ совершенно спутываютъ все дѣло и сбиваютъ съ толку новѣйшихъ изслѣдователей. Такъ, недавно еще, высказана была, по этому поводу, та мысль, что такое умолчаніе о Новгородѣ въ нашихъ лѣтописяхъ,—замѣтимъ съ своей стороны, не вездѣ, а только въ позднѣйшихъ редакціяхъ,— ясно свидѣтельствуетъ, что Новгородъ при Олегѣ уже не принадлежалъ къ русскимъ городамъ. Совершенно противное заключеніе слѣдуетъ изъ древнѣйшаго Лѣтописца Рȣсскихъ Царей.

Здѣсь же, кстати, не можемъ не упомянуть и еще объ одномъ, не менѣе замѣчательномъ варіантѣ нашего Лѣтописца, сравнительно съ прочими Временниками.

Лѣтописецъ Рȣсскихъ Царей, по списку Переяславля Суздальскаго, стр. 5. / Лѣтописный сводъ, по списку Лаврентія мниха въ П. С. Р. Л., т. I., стр. 9. (И изъбрашася 3 братья съ роды своими, пояша по собѣ всю Русь, и придоша; старѣйшій Рюрикъ сѣдѣ въ Новѣградѣ, а другій Синеусъ на Бѣлѣозерѣ, а третій Изборьстѣ Труворъ. Отъ тѣхъ прозвася Руская земля, Новугородьци: ти суть людье Ноугородьци отъ рода Варяжьска, преже бо бѣша Словѣни.)

Варіанты: въ спискахъ Ипатьевскомъ и Хлѣбниковскомъ нѣтъ: Новугородьци... Словѣни; а въ Радзивиловскомъ и Троицкомъ: Новгородъ, тіи суть людіе Новгородци (Новогородци) отъ рода Варежска (варяжьска), преже бо бѣша Словѣне.

Въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей здѣсь особенно ясно отличается отъ другихъ лѣтописцевъ слово: Новгородье, тогда какъ во всѣхъ другихъ спискахъ мы видимъ здѣсь: Новгородьци и Новгородъ, что во всякомъ случаѣ гораздо менѣе соотвѣтственно съ дѣйствительнымъ смысломъ описанія, чъмъ Новгородье, такъ какъ здѣсь говорится прямо о землѣ русской, которая, очевидно, не могла прозваться ни Новгородомъ, ни Новгородцами, ибо, по свойству русскаго языка, первое названіе можетъ принадлежать только городу, а послѣднее только людѧмъ, но Новгородьемъ называться могла; въ сообразность съ чѣмъ и новоселенцы ея назывались Новогородци. Въ позднѣйшихъ редакціяхъ здѣсь, какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ, стершееся д подъ титломъ и е принятое за ъ, вѣроятно, ввело въ ошибку переписчиковъ, и слово Новгородье было неправильно замѣнено словами: Новгородъ и Новгородьци. Отсюда, очевидно, Лѣтописецъ Рȣсскихъ Царей представляетъ и въ этомъ мѣстѣ самое правильное и вѣрное чтеніе древняго

разсказа. Такое чтеніе, естественно, могло сохраниться только въ наиболѣе древней редакціи основной лѣтописи, отрывки которой преимущественно уцѣлѣли въ нашемъ лѣтописцѣ.

Въ приведенномъ выше мѣстѣ встрѣчается одно выраженіе, которое приводило и приводитъ до сихъ поръ въ недоумѣніе многихъ изслѣдователей древнихъ лѣтописныхъ памятниковъ. Это знаменитое: Поѧша по собѣ всю Рȣсь, какъ оно до сихъ поръ читалось. Намъ кажется, что здѣсь слѣдуетъ читать: Поѧша по собѣ всѥ Рȣсь. Въ первоначальномъ текстѣ здѣсь, вѣроятно, стояло слово всѥ, которое въ позднѣйшихъ редакціяхъ, легко могло обратиться въ слово всю черезъ простую и весьма возможную перемѣну буквы ѥ на букву ю. Слово Рȣсь, какъ замѣчаетъ А. Ѳ. Вельтманъ, въ славянскомъ мірѣ означало и царство, и царскую дружину; было и частнымъ и общимъ прозвищемъ мȣжей войсковаго сословія [1]. Такъ мы видимъ, что Рюрикъ, отправляясь въ Ладогу, составилъ свою дружину всѥ изъ одной Руси, т. е., не изъ народа Руси, а изъ Руси—сословія, или тѣхъ мȣжей, называемыхъ имъ вездѣ своими, которые составляли людей доброродныхъ (nobiles). Этихъ сословныхъ, доброродныхъ мужей, эту Русь дружины Рюриковой, никакъ не должно смѣшивать съ простородьемъ—съ Варягами. Необходимо заключить такъ и въ отношеніи Аскольда и Дира, что они, принадлежа только къ простымъ Варягамъ, завладѣвъ Кіевомъ, назвались Русью, и княжили въ немъ не по праву доброродія. Изъ чего становится яснымъ настоящій смыслъ словъ, обращенныхъ Олегомъ къ Аскольду и Диру: онъ обвиняетъ ихъ прямо въ самозванствѣ, и, вслѣдствіе этого, приказываетъ ихъ казнить. Подтвержденіе указанному выше значенію Руси, какъ высшаго сословія, находимъ въ томъ еще, что какъ Рюрикъ, такъ и Олегъ, вездѣ ставили правителями въ земляхъ Славянскихъ доброродныхъ мȣжей своихъ—Русь. Отъ этихъ_то правителей, отъ этой то Рȣси, и всѣ земли славянскія, гдѣ они властвовали и начальствовали, стали называться Рȣсью. И въ новѣйшее время мы видимъ нѣчто этому подобное. Такъ, тѣ мѣстности въ Россіи, гдѣ преобладаетъ польское шляхетское сословіе, назывались губерніями

1. См. Аттила и Русь IV и V вѣка А. Вельтмана, Москва 1858 г. стр. 118.

польскими, хотя большинство населенія всегда состояло и состоитъ изъ коренныхъ русскихъ. То же видимъ въ прибалтійскихъ мѣстностяхъ, гдѣ дворянство состоитъ изъ потомковъ нѣмецкаго рыцарства, а большинство, простонародье, изъ Латышей, Эстовъ, Русскихъ и другихъ народностей, не смотря на чтò эти мѣстности назывались нѣмецкими провинціями. Въ Австріи, землѣ Галицкой, (Червонной Руси), гдѣ большинство народонаселенія чисто русское, а шляхетство польское,—стараются нынѣ навязать наименованіе польской земли.

Рȣсь, которую набралъ Рюрикъ въ дружину свою, состояла все изъ мужей именитыхъ, доброродныхъ (nobiles). Въ числѣ ихъ были: Ярлы, Гуды, Бруны, Моны.

Выше мы нашли необходимымъ исправить въ текстѣ договора Олегова ошибочное чтеніе слова: Карлы, замѣнивъ его словомъ Иарлы (Ярлы.) Не вдаваясь здѣсь въ подробное объясненіе этого слова, о которомъ мы говоримъ ниже въ Приложеніи [1], мы не можемъ не замѣтить, что собирательныя имена: Иарлы, Гȣды, означавшія въ древней Лѣтописи извѣстное званіе, до сихъ поръ не были поняты и истолкованы въ настоящемъ своемъ смыслѣ изслѣдователями лѣтописныхъ русскихъ памятниковъ.

Первое изъ этихъ названій вовсе не составляло, какъ думаютъ нѣкоторые, имени собственнаго Карлъ во множественномъ числѣ. Оно не болѣе какъ ошибочно написанное слово Иарлы, гдѣ буква и, по предвзятой идеѣ, или просто по недосмотру, обращено въ к. Въ настоящемъ своемъ чтеніи, Иарлы, это множественное число отъ слова Иарлъ, Ярлъ, означающаго званіе, равное Боярину. Въ договорѣ Игоря 945 года слово Карлы замѣнено словомъ Кары. Но для насъ здѣсь преимущественно важно наименованіе Гȣды. Слово Гȣдъ однозначущее слову Добрый человѣкъ, въ особенности замѣчательно потому, что въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей, подъ 993 годомъ, мы встрѣчаемъ важное указаніе на то обстоятельство, что Владимиръ, за единоборство съ Печенѣгомъ, возводитъ старца, сельскаго старшину, и его сына въ званіе Добра человѣка.

Гȣды—это тоже, что наши древніе Добри моужиѥ, доброродные, т. е., владатели, люди именитые, владѣвшіе поземельною собственностію. Слово это, по производству своему, происходитъ отъ добра, не въ смыслѣ качественномъ, но въ смыслѣ имȣщественномъ, какъ имѣнія, владѣнія, достатка, а не нравственной доброты. Въ послѣдствіи, когда уже утратился въ народномъ представленіи этотъ первоначальный, коренной смыслъ слова, оно преобразилось въ народномъ говорѣ, по одному словесному своему смыслу, въ слова: именитые, (отъ имѣнія), лѣпшіе, лучшіе, великіе мужи.

Не можемъ не обратить снова вниманія, по поводу этой замѣны словъ, на замѣчательный древній варіантъ, находящійся въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей. Въ разсказѣ о вызовѣ Печенѣгами русскаго богатыря на ратоборство съ печенѣжскимъ великаномъ, мы встрѣчаемся въ немъ съ слѣдующими особенностями противъ другихъ нашихъ Лѣтописцевъ. Разсказъ представляетъ болѣе сжатости, простоты и соотвѣтствія съ дѣйствительностью. Кромѣ того, мы находимъ въ немъ много подробностей, обращающихъ на себя особенное вниманіе, изъ которыхъ мы укажемъ здѣсь только прямо относящіяся къ нашему предмету. Такъ, въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей сказано: И прииде к нѣмоу (Володиміру) Старьць некый; въ Лаврентьевскомъ же: И единъ старъ мȣжъ. Далѣе, гдѣ говорится, что послѣ единоборства русскаго юноши съ печенѣжскимъ богатыремъ, награждая побѣдителя, Вълодоморъ же ча҃дкомъ створи его и ѿца е^г^҇—въ Лаврентьевскомъ спискѣ сказано: Володимѣръ же великимъ мȣжемъ створь того и отца его. Очевидно, въ томъ спискѣ, гдѣ мы читаемъ, что Володиміръ створи чѣловѣкомъ его и отца его, въ древнемъ подлинникѣ стояло добрымъ чѣловѣкомъ, изъ коихъ первое слово составляетъ позднѣйшій уже пропускъ. Безъ этаго слова, нѣтъ сомнѣнія, послѣднее не могло здѣсь стоять; иначе это мѣсто не имѣло бы смысла. Истина того предположенія, что въ указанномъ мѣстѣ стояло въ первоначальной лѣтописи: добрымъ чѣловѣкомъ , подтверждается и тѣмъ обстоятельствомъ, что это выраженіе, въ позднѣйшихъ редакціяхъ, замѣнено словами: великимъ мȣжемъ; разница состоитъ тольѣо въ томъ, что въ древнѣйшей редакціи выраженіе добрымъ чѣловѣкомъ имѣетъ опредѣленный, точный смыслъ; тогда какъ слова, замѣнившія это

выраженіе, въ позднѣйшихъ спискахъ, великимъ мȣжемъ, имѣютъ отвлеченный, неопредѣленный смыслъ.

Такое же точно общее, неопредѣленное выраженіе, или, даже вовсе отсутствіе всякаго смысла произошло въ позднѣйшихъ редакціяхъ отъ такого же непонятаго значенія слова добрїи въ настоящемъ древнемъ смыслѣ этого слова. Смыслъ этотъ сохранился въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей; въ другихъ же спискахъ онъ совершенно утратился. Въ Лѣтописцѣ нашемъ мы читаемъ, что Ольга, призвавши къ себѣ пословъ Древлянскихъ, спрашиваетъ ихъ: добрїи гости прїидоша? т. е., именитые—ли, добрые—ли эти мȣжиѥ; такъ какъ это—то именно и было необходимо для нея знать при извѣстныхъ ея цѣляхъ, въ видахъ отмщенія Древлянамъ за смерть ея мужа,—какъ это мы видимъ ниже въ Лѣтописцѣ, гдѣ Ольга требуеть, чтобы были присланы къ ней именно нарочитые, доброродные люди, т. е., добри мȣжи. На вопросъ этотъ Древляне даютъ Ольгѣ самый соотвѣтственный отвѣтъ. Они отвѣчаютъ ей: Добри, кнѧгине, т. е., мы люди дѣйствительно доброродные, или, что тоже, Добри мȣжие. Все это вполнѣ сообразно и до точности согласно съ дѣйствительнымъ древнимъ смысломъ всего сказанія. Въ позднѣйшихъ же редакціяхъ мы встрѣчаемся съ неудачною передѣлкою разсказа. Ольга, хотя и дѣлаетъ въ немъ тотъ же вопросъ: добрїи гости прїидоша, но получаетъ уже совсѣмъ иной отвѣтъ. Вмѣсто словъ: добри, кнѧгине, поставлено уже: прїидохомъ, кнѧгинe. Въ отвѣтѣ этомъ нѣтъ уже того точнаго древняго смысла, который вполнѣ отвѣчаетъ вопросу Ольги. Удивительно, что до сихъ поръ не замѣчено было, какъ страненъ отвѣтъ Древлянскихъ пословъ на очень естественный вопросъ княгини о ихъ доброродствѣ. Они отвѣчаютъ, въ позднѣйшихъ редакціяхъ, вовсе не на то, о чемъ спрашиваетъ ихъ Ольга, а напротитъ на то, о чемъ она никакъ не могла ихъ спрашивать, именно потому что и безъ того знала, что они пришли къ ней и видѣла уже ихъ передъ собою, и, слѣдственно, вопросъ ея къ нимъ никакъ не могъ быть о томъ, пришли ли они къ ней. Позднѣйшая редакція, не понявши истиннаго значенія вопроса Ольги, и, лишивъ его, на основаніи своихъ наивныхъ соображеній, вовсе смысла, обезсмыслила и самый отвѣтъ пословъ Древлянскихъ.

Теперь переходимъ къ другому сказанію — о крещеніи Великой Княгини Ольги въ Царѣградѣ.

1. Слова, напечатанныя съ разстановкой буквъ, заимствованы изъ текста списковъ, помѣщенныхъ въ 1 т. Полнаго Собранія Русскихъ Лѣтописей, и изъ текста рукописи Архангелогородской, приведенной у Шлецера, T. III, стр. 359, по переводу Д. Языкова.

2. Слово ровноу, какъ это ясно теперь по смыслу и связи рѣчи, очевидно пропущено здѣсь переписчикомъ.

3. Слова рече Царь пропущены переписчикомъ.

5. Слова эти: она же рече, здѣсь, безъ сомнѣнія, также были пропущены при перепискѣ.

7 и 8. Въ подлинникѣ: понѧти. Очевидно, переписчикъ, безъ всякаго умысла, не нашедши въ этомъ мѣстѣ, въ обветшаломъ спискѣ, долженствовавшей стоять надъ словомъ, буквы в, подъ титломъ, и не разобравши стершейся буквы р, и легко принявъ послѣднюю за п, написалъ понѧти, вмѣсто стоявшаго тутъ прежде:

. Самое написаніе здѣсь слова: понѧти ясно указываетъ на такое образованіе его изъ слова ровнѧти, потому что въ немъ осталась буква н, которая бы никакъ не могла тутъ явиться, если бы переписчикъ долженъ былъ написать прямо: поѧти. Если же принять предположеніе, что невѣжественный поновитель древней лѣтописи, понявши превратно разсказъ лѣтописца, вознамѣрился замѣнить непонятое имъ слово: ровнѧти словомъ, соотвѣтственнымъ предвзятой имъ мысли, то онъ поставилъ бы не слово понѧти, а поѧти, такъ какъ слово понѧти въ древности не употреблялось. Въ Изборникѣ Григорїа мниха, Пресвитера Болгарскаго, на листѣ 33 обор., читаемъ:

Также и въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей на стр. 69: «поѧ ю собѣ женѣ.» Поэтому то позднѣйшіе переписчики, встрѣтивъ въ древней рукописи, которая, въ сокращенномъ видѣ, перешла въ Лѣтописецъ Рȣсскихъ Царей, слово: понѧти, переправили его въ слово: поѧти, чего добросовѣстный переписчикъ нашей рукописи сдѣлать не рѣшился.

Возстановивши здѣсь, по возможности, изъ уцѣлѣвшихъ обломковъ первоначальнаго лѣтописнаго повѣствованія, правильное его чтеніе, мы постараемся теперь возстановить и настоящій смыслъ сказанія.

Общее содержаніе всего этого разсказа еще и до сихъ поръ толкуется нѣкоторыми историками въ совершенномъ противорѣчіи съ прямыми указаніями нашей первоначальной лѣтописи. Какъ извѣстно, многіе, предполагая въ В. К. Ольгѣ одну только исключительно набожную цѣль поѣздки въ Царьградъ, во всемъ этомъ разсказѣ только и видятъ эту одну цѣль. Не признавая за этимъ сказаніемъ, какъ бы слѣдовало признавать, всецѣлой исторической истинности, и считая его баснословнымъ, они позволяютъ себѣ относиться къ разсказу первоначальной лѣтописи съ необыкновенной легкостію, не какъ къ основѣ всей нашей исторіи, а, напротивъ, какъ къ такому неважному и неглубокому произведенію, которое

можно переиначивать, какъ угодно, по своему собственному усмотрѣнію, по своимъ особеннымъ предвзятымъ понятіямъ. Держась совершенно инаго взгляда, относительно первоначальной нашей лѣтописи; ставя ее первою основою нашей исторической науки и дорожа каждымъ словомъ этого драгоцѣннаго памятника древней нашей письменности, мы, съ своей стороны, находимъ въ немъ, въ данномъ случаѣ, совершенно иное содержаніе, нежели тѣ, которые не желаютъ строго держаться самаго текста. Такъ, при всемъ глубокомъ уваженіи нашемъ къ памяти Преосвященнаго Филарета, Архіепископа Черниговскаго, мы не можемъ не заявить здѣсь нашего несогласія съ его пониманіемъ приведеннаго выше сказанія. Въ извѣстномъ своемъ сочиненіи: «Русскіе Святые, чтимые Православною Церковію», мѣсяцъ Іюнь, стр. 66, описывая жизнь Св. равноапостольной В. К. Ольги, Преосвященный говорить, что, въ словахъ лѣтописи,

«кромѣ подтвержденія главному событію—пребыванію Ольги въ Царѣградѣ, видѣнъ самый порядокъ занятій ея въ Царьградѣ. Первымъ дѣломъ ея было открыть Патріарху свои искреннія намѣренія о вѣрѣ; потомъ, выслушавъ наставленія въ вѣрѣ, принять крещеніе, наконецъ уже видѣться сь дворомъ.»

Лѣтопись же сама представляетъ это дѣло иначе. Въ ней мы видимъ:

1. Ольга, довольно долгое время была задержана въ Суду. О причинахъ такого задержанія ея лѣтопись наша скромно умалчиваетъ; но изъ записокъ Константина Багрянороднаго, въ которыхъ онъ, какъ очевидно, противъ своего желанія, проговаривается объ этомъ обстоягельствѣ, непріятномъ и унизительномъ, по его понятіямъ, для Византійскаго Двора, мы, при посредствѣ и съ помощію нашей лѣтописи, вправѣ предположить, что въ это самое время, именно отъ конца Іюня или начала Іюля до перваго пріема Ольги при Дворѣ, т. е., до 9 Сентября, она вела переговоры съ Константиномъ о брачномъ союзѣ Святослава съ одною изъ греческихъ принцессъ и о цесарскомъ достоинствѣ какъ для него, такъ и для себя самой; при чемъ Ольга хотя и потерпѣла неудачу въ отношеніи своего перваго предложенія, но ей подана была надежда на полученіе цесарскаго достоинства собственно для нея лично.

2. За тѣмъ Ольга допущена въ Константинополь, гдѣ имѣетъ первое представленіе ко Двору, 9 Сентября. Здѣсь Императоръ,

бесѣдуя съ Ольгой, дѣлаетъ ей намеки на то, что въ случаѣ согласія ея на заключеніе мирнаго договора съ Византіей, она будетъ пользоваться цесарскими почестями отъ Византійскаго Двора.

3. Ольга возражаетъ противъ этого тѣмъ, что она язычница.

4. Императоръ говоритъ, что ежели она крестится, то этимъ уничтожатся всѣ препятствія въ этомъ дѣлѣ.

5. Ольга изъявляетъ свое согласіе на крещеніе, но только съ тѣмъ условіемъ, если самъ Императоръ будетъ по ней поручителемъ, какъ предъ Богомъ, такъ и предъ Патріархомъ, при оглашеніи и при крещеніи, на что Императоръ съ своей стороны тоже соглашается.

6. Императоръ увѣдомляетъ Патріарха о желаніи Ольги креститься. Послѣ этого только и могло послѣдовать первое ея оглашеніе.

Здѣсь мы считаемъ неизлишнимъ, для наибольшаго поясненія самаго событія, привести описаніе обряда оглашенія и таинства Св. Крещенія, какъ совершались они надъ возрастными язычниками, въ Софійскомъ Константинопольскомъ Соборѣ. Заимствуемъ описаніе обряда оглашенія и таинства Св. Крещенія изъ «Пособія къ изученію устава богослуженія православной церкви», превосходнаго сочиненія Священника Константина Никольскаго:

«Взрослаго, т. е., начиная съ 7_ми лѣтняго возраста (Тимоѳ. Александр. пр. 1), желающаго креститься Святая Церковь не прежде допускаетъ до святаго крещенія, какъ напередъ испытавъ, искренно ли онъ желаетъ оставить прежнія заблужденія и войдти въ общеніе съ Православною Церковію, и огласивъ его, то есть, научивъ вѣрѣ Христовой.

Оглашеніе надъ возрастными совершается не надъ всѣми одинаково. Иначе, напр., надъ язычниками, иначе надъ Іудеями, иначе надъ магометанами. Воспріемники бываютъ какъ при крещеніи младенцевъ, такъ и возрастныхъ. При крещеніи возрастныхъ, воспріемники служатъ къ тому, чтобы быть свидѣтелями и поручителями вѣры и обѣтовъ крещаемаго, и такимъ образомъ устранять въ крещеніи ихъ всякій обманъ, подлогъ, лицемѣріе, и проч.

(VI Всел. Соб. пр. 14). При крещеніи возрастныхъ соблюдается слѣдующее: желающіе креститься сперва молитвословіями и Священнодѣйствіями отдѣляются отъ общества невѣрующихъ, при чемъ нарекаютъ имъ христіанское имя, за тѣмъ совершаются три оглашенія. Въ первомъ оглашеніи желающіе креститься подробно изчисляютъ заблужденія ихъ вѣры, отрекаются отъ нихъ и изъявляютъ желаніе сочетаться Христу. Во второмъ оглашеніи раздѣльно исповѣдуютъ догматы Православной Церкви и читаютъ клятвенное исповѣданіе, что они отвергаются отъ всѣхъ прежнихъ заблужденій, пріемлютъ догматы Православной Церкви не изъ какой либо бѣды, нужды, не изъ страха или нищеты, долга или прибытка, но ради спасенія души, любя Христа Спасителя отъ всей души. Первое и второе оглашеніе бываетъ только надъ возрастными. Третіе же оглашеніе совершается и надъ возрастными, и надъ младенцами, и начинается съ одними и тѣми же обрядами надъ ними. Въ Требникѣ сказано, что это оглашеніе начинается такимъ образомъ: «разрѣшаетъ Священникъ поясъ хотящаго просвѣтитися и отрѣшаетъ его, и поставляетъ его къ востоку, во единой ризѣ не препоясана, не покровена, и не обувена, имущаго руцѣ долѣ.

Разрѣшеніе пояса и совлеченіе одежды изображаетъ совлеченіе ветхаго человѣка съ дѣяньми его, (Колос. 3. 9), оставленіе грѣховной жизни. За тѣмъ слѣдуютъ священнодѣйствія и молитвы, коими, главнымъ образомъ, отгоняется діаволъ. Священникъ дуетъ трижды на лице оглашеннаго и знаменуетъ чело его и перси трижды, и налагаетъ руку на главу его, и читаетъ сперва предогласительныя, а потомъ молитвы заклинателъныя. При окончаніи заклинательныхъ молитвъ Священникъ опять совершаетъ дуновеніе. За тѣмъ бываетъ отреченіе самого оглашеннаго отъ сатаны. Оглашеннаго съ подъ, ятыми къ верху руками (ἀνωτὰς χεῖρας ἔχοντα) Священникъ обращаетъ на западъ, къ той странѣ, на которой появляется тьма, потому что сатана, отъ котораго надлежитъ отрекаться, есть тьма и во тьмѣ имѣетъ державу. Оглашенный, имѣя руцѣ горѣ, указываетъ ими область міродержателя тьмы, духа злобы поднебеснаго (Еф. 6: 12т). Стоя въ такомъ положеніи, оглашенный, по троекратному вопросу Священника, отрицается сатаны и всѣхъ дѣлъ его, и всѣхъ аггелъ его, и всего служенія его, и всея гордыни его.

Это троекратное отреченіе оканчиваетъ тѣмъ, что дуетъ и плюетъ на сатану, показывая немощь діавола и выражая презрѣніе къ нему.

Послѣ отреченія отъ діавола оглашенный сочетавается Христу. Оглашенный обращается на востокъ, страну свѣта, «долѣ руцѣ имущи» т. е., опускаете руки, изображая тѣмъ смиреніе и покорность Богу, и троекратно выражаетъ желаніе сочетаться Христу (σθντάξασθαι τῷ Χριστῷ). Сочетаніе Христу означаетъ обѣщаніе быть покорнымъ Ему, обязательство вступить въ число Его воиновъ. Какъ бы въ видѣ присяги, которую воинъ даетъ Государю, оглашенный троекратно на вопросы Священника: «сочетался_ли Христу и вѣруешь_ли Ему», отвѣчаетъ: «сочетался и вѣрую Ему (Христу), яко Царю и Богу», и трижды читаетъ исповѣданіе вѣры, какъ бы изъясняя, какъ онъ вѣруетъ. За тѣмъ Священникъ приглашаетъ его поклониться Христу; оглашенный покланяется, говоря: «покланяюся Отцу, Сыну и Святому Духу, Троицѣ единосущнѣй и нераздѣльнѣй». Это поклоненіе должно быть съ колѣнопреклоненіемъ, говоритъ Св. Василій Великій (Вас. Вел. сл. о крещеніи XIII, Нов. Скр. ч. ІV, гл. 5, § 20). Все это уставъ повелѣваетъ совершать въ притворѣ храма.»

Надѣемся, что на насъ не посѣтуютъ какъ за то, чтò мы здѣсь выписали, такъ и за то, что мы помѣщаемъ въ приложеніяхъ изъ относящагося къ этому предмету, заимствуя греческій текстъ изъ Евхологіона Гоара, и славянскіе переводы изъ древнихъ Требниковъ Московской Синодальной Библіотеки.

7. По окончаніи втораго оглашенія надъ В. Кн. Ольгою, совершено таинство Св. крещенія въ великой крещальнѣ Софійскаго Собора. Крещеніе это, какъ мы полагаемъ, должно было произойти въ одинъ изъ торжественныхъ праздничныхъ дней, какъ по тому обстоятельству, что оно совершалось надъ такою знамени, тою личностію, какъ правительница Руси, такъ и потому, что въ то время существовалъ еще обычай избирать для крещенія нарочитые дни въ году, преимущественно день Богоявленія, Пасхи и Пятидесятницы, и хотя положительныхъ правилъ на это въ Церкви не опредѣлено, но общею мыслію св. отцевъ всегда было только

то, чтобы крещеніе совершалось безотлагательно [1]. Въ 957 году 18_го Октября приходилось въ Воскресенье, и въ это же число совершается празднество Св. Апостола и Евангелиста Луки, сотрудника Ап. Павла. Мощи Св. Луки перенесены въ Константинополь при Констанціѣ въ 360 году, и потому этотъ день праздновался въ Византіи съ особенною торжественностію. Совпаденіе какъ этого праздника, такъ и Воскресенія, въ одномъ числѣ, еще болѣе увеличивали святость этого дня. Онъ же быль дорогъ и для самой В. К. Ольги, которой не могло не быть извѣстно отъ сопутника ея Григорія, что Ап. Павелъ, сотрудникомъ котораго былъ Св. Лука, былъ первымъ учителемъ Славянъ. Для Византійскаго же Двора назначеніе въ этотъ именно день крещенія В. К. Ольги было также особенно удобно потому, что при этомъ онъ одновременно праздновалъ оба торжества, какъ крещеніе Ольги, такъ и самый день праздника, и тѣмъ охранялъ себя отъ излишнихъ издержекъ, какія необходимы были бы для него при разновременномъ празднованіи того и другаго.

8. Вслѣдъ за крещеніемъ послѣдовало нареченіе В. К. Ольги дщерью Цесаря.

9. Торжественный пріемѣ ея при дворѣ, гдѣ, послѣ церемоніальнаго обѣда, Ольга бесѣдуетъ съ Императоромъ въ его внутреннихъ покояхъ и ведетъ переговоры о Цесарскомъ вѣнчаніи.

Въ такомъ именно порядкѣ, какъ это надѣемся, будетъ ясно теперь для каждаго, лѣтопись наша представляетъ разсказъ о пребываніи Ольги въ Константинополѣ и о переговорахъ ея съ Византійскимъ Дворомъ. Порядокъ этотъ, очевидно, не тотъ, какимъ представлялся онъ Преосвященному Филарету и другимъ изслѣдователямь нашихъ временниковъ.

Теперь мы приступимъ къ болѣе подробному возстановленію настоящаго смысла всего этого разсказа.

Въ 1 томѣ Полнаго Собранія Русскихъ Лѣтописей, противъ показаннаго здѣсь года отъ С. М. 6465, на полѣ поставлено 955

годъ отъ P. X., изъ чего видно, что издателями вычтено здѣсь число 5508 [1] : такъ дѣлали, и до сихъ поръ дѣлаютъ всѣ историки и изслѣдователи русскихъ лѣтописей, и нѣкоторые изъ нихъ обвиняютъ при этомъ древнюю лѣтопись въ неправильномъ показаніи года прибытія Ольги въ Константинополь. Но если мы, по принятому въ древности, на югѣ Россіи, правилу, вычтемъ изъ 6463 —

1. Академикъ А. А. Куникъ въ ученыхъ запискахъ Императорской Академіи наукъ по I и III отд., т. III. выпускъ V, о вычитаніи 5508 изъ годовъ отъ С. М. въ изданіи Русскихъ лѣтописей, говоритъ:

«при переложеніи лѣтописныхъ годовъ на нынѣшнее лѣто, счисленіе, въ Полномъ Собраніи Русскихъ Лѣтописей, г. Бередниковъ вычитаетъ изъ числа лѣтъ отъ С. М. всегда 5508, но никогда не 5509, или 5507: за это можетъ быть вздумается иному упрекнуть его. Но, разсудивъ со всѣхъ сторонъ о нынѣшнемъ состояніи Русской хронологіи, какъ науки, надобно, напротивъ, рѣшительно изъявить одобреніе этому способу переложенія годовъ, котораго впрочемъ держались и другіе издатели нашихъ лѣтописей. Въ историческихъ изслѣдованіяхъ конечно должно впредь наблюдать вышеизложенныя (см. Уч. Зап. II, стр. 769) правила вычисленія Мартовскихъ и Сентябрскихъ годовъ, чтобы опять не надѣлать такихъ наивныхъ анахронизмовъ, какіе встрѣчаются у насъ и въ иностранныхъ литературахъ, вслѣдствіе односторонняго способа вычисленія Мартовскихъ и Сентябрскихъ годовъ посредствомъ вычитанія 5508. Но иное дѣло перелагать годы при изданіи лѣтописей. Здѣсь числа христіанскаго лѣтосчисленія служатъ лишь къ тому, чтобы облегчить изслѣдователямъ отыскиваніе нужныхъ фактовъ. При нынѣшнемъ состояніи нашей хронологіи, разнымъ образомъ перепутанной, не возможно требовать, чтобы издатель лѣтописи выставлялъ вездѣ на поляхъ лишь провѣренные и исправленные Мартовскіе и Сентябрскіе годы Христіанскаго лѣтосчисленія, особенно когда мы еще не знаемъ въ точности, въ какихъ компиляціяхъ всего прежде смѣшаны Мартовскіе и Сентябрскіе годы, или въ какихъ лѣтописяхъ Мартовское лѣтосчисленіе вдругъ замѣнено Сентябрскимъ, или, наконецъ какія извѣстія внесены въ Русскія лѣтописи изъ Византійскихъ источниковъ съ Сентябрскими годами? Остается выставлять на полѣ лишь такіе годы отъ P. X., которые соотвѣтствовали бы наибольшей части Мартовскаго и Сентябрскаго года. Хорошо еще, что по обоимъ новолѣтіямъ въ наибольшемъ числѣ мѣсяцевъ приходится вычитать одно и тоже число—5508, чтò и выполняетъ г. Бередниковъ совершенно послѣдовательно во всемъ продолженіи лѣтописей.

число 5506, то получимъ 957 годъ, безошибочно тотъ самый, въ который Ольга прибыла въ Цареградъ [2].

Въ нашемъ спискѣ Лѣтописца сказано, что въ то время, когда В. К. Ольга прибыла въ Цареградъ, въ Греціи царствовалъ Константинъ сынъ Ліоновъ. Дѣйствительно, Ольгу принималъ Константинъ Порфирородный. Изъ чего видно, что лѣтописецъ нашъ совершенно вѣренъ этой древней дѣйствительности событія, и потому онъ, безспорно, древнѣе тѣхъ списковъ, гдѣ въ этомъ же разсказѣ говорится, что Ольгу принималъ не Константинъ, а Цимисхій, чтò совершенно ошибочно. Поэтому всѣ тѣ списки, гдѣ стоѝтъ имя Константина, древнѣе тѣхъ, гдѣ, вмѣсто этого имени, поставлено имя Императора Цимисхія.

Здѣсь мы встрѣчаемся съ свидѣтельствомъ современника и сторонника В. К. Ольги не объ одной ея наружности, а о самой ея личности, гдѣ словами:

, онъ, безъ сомнѣнія, никакъ не хотѣлъ выразить ея красоту тѣлесную, но собственно ея величавую сановитость и царственную мудрость. Въ сообразность съ этимъ, далѣе мы читаемъ:

, изъ чего ясно, что Царь плѣнился не ея женскою красотою, но высокимъ ея разумомъ, и, всего вѣроятнѣе, ея глубокимъ знаніемъ, какъ это мы увидимъ ниже, всѣхъ тонкостей

2. Доказательство правильности этого способа вычисленія въ отношеніи къ древнѣйшимъ событіямъ нашей исторіи смотри въ приложеніи II_мъ.

тогдашняго, государственнаго придворнаго Византійскаго этикета, чтò не могло не плѣнить дѣйствительно Императора Константина, который, какъ извѣстно, быль самъ знатокъ и почитатель всѣхъ тонкостей придворныхъ обычаевъ и обрядовъ, и гордился, какъ этимъ знаніемъ, такъ и всей этой пышной, царственной обстановкой Византійской Имперіи.

Здѣсь это также нисколько не означаетъ никакого объясненія въ любви , будто бы предшедствовавшаго дальнѣйшему предложенію о бракѣ. Въ этомъ, мы надѣемся, вполнѣ убѣдится со временемь большинство изслѣдователей русскихъ древностей. Слово к любви, послужившее здѣсь прямымъ поводомъ къ толкованію всего этого мѣста въ смыслѣ страннаго изъясненія между Ольгою и Константиномъ, ни какъ не можетъ быть понято здѣсь ни въ какомъ другомъ смыслѣ, кромѣ того смысла, на какой указываетъ самъ первый нашъ лѣтописатель, употребляя это именно слово для выраженія просто добрыхъ, дружескихъ, мирныхъ отношеній. Такъ, напр., въ мирномъ договорѣ Олега, заключенномъ съ Греческими Императорами: Львомъ, Александромъ и Константиномъ, сказано:

Нѣсколько позднѣе въ мирномъ же договорѣ, заключенномъ Игоремъ съ Греческими Императорами, говорится:

[1]. Въ Греческомъ Евхологіонѣ, изд. Гоаромъ [2], мы

2. См. Εὐχολόγιον sive Rituale Graecorum, opera R. P. F. Jacobi Goar, Lutetiae Parisiorum, MDCXLVII (1647). in fol., лист. 898; «Oratio in pacem et concordiam post aliquam simultatem.»

(в)стрѣчаемъ молитву подъ заглавіемъ: «Εὐχὴ εἰς ἀγαπὴν καὶ ὁμένοιαν ἐξ ἔχθρας τινος». Это заглавіе, въ древнеславянскомъ пергаментномъ требникѣ XIV или XV вѣка, переведено такъ:

[3]. Изъ всего этого, какъ и изъ многаго другаго, до очевидности ясно то настоящее значеніе слова любовь, въ какомъ именно оно принимается и приводится нашимъ лѣтописателемъ.

Отсюда и мы никакъ не можемъ понимать здѣсь иначе этого слова к любви, какъ единственно въ смыслѣ предложенія, сдѣланнаго Ольгѣ Константиномъ, о заключеніи съ Русью мирнаго, наступательнаго и оборонительнаго, или, что тоже, взаимнаго, вспомогательнаго союза. При этомъ, чтобы еще болѣе расположить ее къ этому союзу, онъ далъ понять ей, что въ случаѣ заключенія сказанныхъ дружественныхъ отношеній между ними, она достойна будетъ пользоваться равными съ нимъ царскими почестями въ Царѣградѣ; почему въ лѣтописи послѣ слова к любви и прибавлено:

Подобна еси цесарствовати с нами въ граде семъ.

Настоящій смыслъ этихъ послѣднихъ словъ Константина, какъ и всего разсказа, теперь начинаетъ становиться вполнѣ яснымъ изъ связи его съ возстановленнымъ подлиннымъ смысломъ предыдущихъ словъ о любви, составлявшихъ до сихъ поръ весь узелъ запутанности и несбыточности въ этомъ повѣствованіи. Объясненіе этихъ словъ, въ смыслѣ какихъ_то странныхъ любезностей со стороны Византійскаго Императора, по отношенію его къ Ольгѣ, переходило, между толкователями первоначальной лѣтописи, изъ поколѣнія въ поколѣніе и дошло до насъ изъ древней, не понявшей ихъ, монастырской письменности, уже освященное вѣками, какъ нѣкая непоколебимая историческая истина.

Мы не сомнѣваемся, что изъ уваженія къ различнымъ, предвзятымъ, авторитетнымъ мнѣніямъ, наслоившимся въ продолженіи многихъ вѣковъ въ «громадную массу свидѣтельствъ противъ настоящаго,

3. См. Требникъ пергам. рук. Сѵнод. Библіотеки, № 371 / 675 въ. листъ, уставомъ, конца XIV или XV в., на лист. 29. об.

въ этомъ дѣлѣ, истиннаго смысла всего разсказа, противъ этого, новаго въ наукѣ, теперь только впервые появляющагося въ ней свѣта изъ разработки самыхъ лѣтописей,—конечно, возстанутъ многіе, если не всѣ, по привычкѣ къ старинѣ. Но непреложная истина самыхъ основъ исторіи, хранящаяся въ остаткахъ нашей первоначальной письменности, безспорно, должна быть дороже для насъ всякихъ авторитетовъ. Притомъ же, въ данномъ случаѣ, эта истина являетъ намъ въ новомъ, яркомъ сіяніи все величіе общественнаго и государственнаго значенія Св. равноапостольной Кн. Ольги, — значеніе, совершенно затемнявшееся до сихъ поръ неправильнымъ толкованіемъ неправильно прочитаннаго сказанія о ней. Это сказаніе дошло до насъ, въ наименѣе искаженномъ своемъ видѣ, отъ самого очевидца и основоположника первой русской лѣтописи, и наиболѣе сохранилось въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Цаpей. Но обратимся къ самому этому сказанію. Константинъ, бесѣдуя съ Ольгою, удивляясь ея величію и проницательному разуму и говоря ей словà къ любви, между прочимъ, высказываетъ ей:

Подобна еси цесарствовати с нами въ граде семъ.

Прежде чѣмъ говорить о настоящемъ значеніи въ нашей лѣтотописи этихъ словъ, мы должны сказать нѣсколько словъ о надлежащемъ ихъ чтеніи. Раскрывая титло въ словѣ: цр^с҇твовати, мы полагаемъ, что здѣсь должно читать: цесарствовати. Въ Полн. Собр. Р. Л., т. I, стр. 26, Я. И. Бередниковъ читаетъ цаствовати. Каждый, надѣемся, убѣдится изъ всего, представленнаго далѣе, что слово цесарствовати имѣемъ здѣсь особенно важное значеніе и вполнѣ сообразно съ той дѣйствительностью, которую занесла на свои листы первая наша лѣтопись. Послѣднее выраженіе: царствовать съ нами означало бы здѣсь—владѣть Византіею вмѣстѣ съ Константиномъ и Романомъ,—чтò, конечно, было немыслимо, между тѣмъ, какъ выраженіе: цесарствовати съ нами значитъ только пользоваться цесарскими почестями, одинаковыми съ Императорами греческими, и права на это Константинъ имѣлъ полную возможность даровать В. К. Ольгѣ, по ея крещеніи.

Здѣсь, очевидно, мы находимъ разсказъ, дословно сохранившійся въ исторической своей вѣрности. Константинъ прямо говорить здѣсь,

что Ольга достойна цесарствовати не съ нимъ, а съ нами въ Царѣградѣ. Извѣстно, что Константинъ царствовалъ не одинъ, а съ 948 по 959 годъ имѣлъ соправителемъ сына своего Романа II, на что, очевидно, и указываетъ это выраженіе лѣтописи: съ нами — [1]. Въ другихъ мѣстахъ тотъ же Константинъ, говоря не о царствованіи, а о себѣ лично, вездѣ говоритъ уже не во множественномъ, а въ единственномъ числѣ. Не смотря, однакожъ, на такое важное указаніе въ нашемъ Лѣтописцѣ,—по которому, при большемъ вниманіи къ самому тексту, сохранившемуся въ немъ отъ первоосновной древнѣйшей лѣтописи, никакъ не могло бы возникнуть здѣсь ни малѣйшаго повода къ предложенію о какомъ либо брачномъ союзѣ Ольги съ Константиномъ,—тѣмъ не менѣе, мы знаемъ, такое именно наивное предположеніе выведено здѣсь прямо изъ этихъ словъ: подобна еси цесарствовати с нами въ граде семъ — по связи ихъ съ другими, предыдущими, точно также наивно понятыми, выраженіями: слòва къ любви, обращенными отъ Императора къ правительницѣ Руси и протолкованными позднѣе въ смыслѣ объясненія будто бы въ любви, вырвавшагося изъ устъ Константина, пришедшаго въ восторгъ отъ красоты и ума Ольги. Объясненіе это, какъ и слѣдовало ожидать, поразивши прежде всего воображеніе передѣлывателя первоосновной лѣтописи мыслію о какомъ_то предваряющемъ бракъ, союзѣ любви, создавало для него далѣе, изъ послѣдующихъ словъ цѣлую картину брачнаго союза и предложенія отъ Императора руки и сердца Ольгѣ. Ловкій отказъ со стороны ея отъ такого неловкаго Императорскаго предложенія, очевидно, явился далѣе въ умѣ передѣлывателя, изъ того же, непонятаго имъ, отказа Ольги на дѣйствительно сдѣланное ей, но только совершенно другое, предложеніе, какъ это мы увидимъ ниже. Наивность и простодушность всѣхъ подобныхъ предположеній,

1. Что составителю первоосновной нашей лѣтописи обстоятельство это было совершенно извѣстно, объ этомъ мы знаемъ изъ другаго источника,—изъ собственнаго его перевода греческихъ хроникъ. Въ Изборникѣ Григорїа пресвитера мниха, на лист. 481, мы читаемъ:

толкованій и передѣлокъ едвали даже требуетъ какого_либо опроверженія. Не ясно ли до очевидности, какъ въ первыхъ словахъ къ любви древнѣйшій лѣтописатель кратко и вѣрно передаетъ только самую сущность начатыхъ Константиномъ переговоровъ о мирномъ союзѣ между Русью и Византіей, такъ же точно и въ послѣдующемъ, сдѣланномъ имъ намекѣ Ольгѣ—цесарствовать с нами въ Цареградѣ тотъ же Лѣтописатель ясно говоритъ о поданной ей Императоромъ надеждѣ относительно подобающихъ ей цесарскихъ почестей, какъ единовластной правительницѣ такого великаго и могущественнаго народа, какъ Русь.

Почести эти, какъ извѣстно, заключали въ себѣ тогда необыкновенно важное значеніе и составляли предметъ самыхъ усильныхъ исканій для всѣхъ тогдашнихъ народовъ, близко стоявшихъ къ Византіи. Ольга, по своему высокому положенію, какимъ, обыкновенно, пользовалась у Славянъ вдовствующая, единовластная правительница народа, не могла не искать для Руси въ Византіи тѣхъ же точно правъ, какими уже пользовалась, въ это время, (что не могло не быть извѣстно Ольгѣ) соплеменная ей Болгарія. Правà эти состояли въ томъ, что государь Болгаріи титуловался по отношенію къ Византіи также Царемъ, т. е., Императоромъ, но только какъ второй по отношенію къ первому, или, по тогдашнему этикету, какъ сынъ по отношенію къ отцу, чтò и выражалось въ разныхъ государственныхъ актахъ наименованіемъ Болгарскаго государя духовнымъ чадомъ Императора Византійскаго. Менѣе высокія степени государственнаго достоинства относились къ Византіи уже не какъ сыны духовные, а только какъ внуки.

В. К. Ольга, сама правительница могучей тогдашней Руси, не могла не требовать и для себя отъ Византіи такихъ же точно правъ, какими уже пользовались правители Болгаріи. Правà эти для В. К. Ольги должны были состоять въ томъ, чтобы Византійскій Императоръ, немедленно по крещеніи, нарекъ ее своею дщерію, и такимъ образомъ сравнялъ бы ее во всѣхъ правахъ съ сыномъ, какимъ уже былъ въ то время Царь Петръ въ Болгаріи. Сюда_то именно, къ достиженію этихъ правъ, какъ мы видимъ изъ древнѣйшаго нашего Лѣтописца, дѣйствительно и стремятся всѣ переговоры Ольги съ Константиномъ, и эти_то права имѣетъ она въ виду,

предлагая ему самому быть воспріемникомъ при крещеніи ея въ Царѣградѣ (иначе она давно могла бы уже принять крещеніе и на Руси). Здѣсь_то именно видна та далекая политика Ольги, которая если не de facto, какъ оказалось впослѣдствіи, то de jure торжествуетъ здѣсь надъ тонкою политикою Византіи. Константинъ, какъ великій защитникъ и цѣнитель всякихъ правъ Византійскаго престола, никакъ не соглашается признать Ольгу равною себѣ по правамъ всѣхъ почестей, воздаваемыхъ Императору. Ольга съ своей стороны не мирится съ нимъ ни на какихъ другихъ правахъ. Номинально она, наконецъ, даже противъ его воли, какъ бы вынуждаетъ у него признаніе за собою этихъ правъ. Но, въ дѣйствительности, вполнѣ права эти, какъ извѣстно, утверждаются за Русью уже много позднѣе, именно при Владимірѣ Святославичѣ, который получилъ отъ греческихъ императоровъ какъ корону, такъ и всю царскую утварь. Не можемъ не припомнить здѣсь пророчественныхъ словъ Патріарха Поліэвкта, знаменитаго своею ученостью и добродѣтелями, сказанныхъ имъ В. К. Ольгѣ, послѣ ея крещенія:

Дѣйствительно, при внукѣ и воспитанникѣ Ольги пророчество это исполнилось: вся Русь пріяла православіе, и Восточная Церковь причла В. К. Ольгу къ лику Святыхъ. Вначалѣ, при первыхъ переговорахъ, Константинъ, предлагая Ольгѣ чрезвычайно важный для Византіи, мирный союзъ съ Русью, очень хитро, въ видахъ склоненія ея къ этому союзу, подаетъ ей, въ самыхъ общихъ, нисколько неопредѣленныхъ выраженіяхъ, далекія надежды на то, что она, въ случаѣ заключенія такого союза, можетъ получить отъ Византіи подобающія ей цесарскія почести: подобна еси цесарствовати с нами въ градѣ семъ, говоритъ ей Константинъ. Тонкая политика Византіи, какъ мы видимъ здѣсь въ Лѣтописцѣ, смѣняетъ теперь другую, именно тотъ надменный пріемъ, какимъ встрѣтила она правительницу Руси при первомъ прибытіи ея къ Царюграду, когда, продержавши Ольгу долгое время въ Суду, Греки безуспѣшно старались смирить въ ней гордыя ея требованія тѣхъ правъ, какія подобали ей, какъ единовластной правительницѣ Русскаго народа. Теперь, отвѣчая на тѣ же запросы съ ея стороны объ этихъ правахъ, и стараясь вначалѣ отдѣлаться отъ нея одними общими

выраженіями, Константинъ, какъ видно, опять надѣялся уклониться отъ исполненія законныхъ ея требованій. Но Ольга, съ своей стороны, вполнѣ понимая всю Византійскую его хитрость, старается, напротивъ, принудить его объясниться объ этомъ предметѣ, сколько возможно, точнѣе и опредѣленнѣе. Съ этой цѣлью она предлагаетъ ему самому на разрѣшеніе, въ видѣ вопроса, быть можетъ, даже иронически,—вопросъ о томъ самомъ препятствіи къ пользованію предложенными ей отъ него цесарскими правами, на какое, вѣроятно, еще недавно указывали ей самой Греки, пока не допустили ее въ Цареградъ. Совершенно неустранимое препятствіе это къ признанію за ней цесарскаго достоинства состояло въ томъ именно, что Ольга была еще язычница. Лѣтописецъ говоритъ:

Изъ вышеприведенныхъ объясненій каждый пойметъ настоящій смыслъ приведеннаго мѣста, а потому мы и не вдаемся въ излишнее толкованіе, но не можемъ не замѣтить нѣкоторыхъ важныхъ особенностей въ написаніи здѣсь слова: цр^с҇ю. Держась строго нашего лѣтописнаго текста, мы, раскрывая титло, читаемъ: цесарю. Въ другихъ мѣстахъ у того же слова мы этого слова_титла не находимъ, а видимъ только одно титло, а потому и читаемъ царь. Такой различный способъ написанія этихъ словъ, конечно, употреблялся не безъ причины. Должно полагать, что у Славянъ, въ древности, придавалось этимъ словамъ каждому особое значеніе, котораго мы въ настоящее время объяснить въ точности не можемъ. Особенности такого написанія словъ: царь и цесарь мы удержали выше, при раскрытіи титла, также и въ производномъ словѣ: цесарствовати, и нашли, при этомъ, что это древнее написаніе вполнѣ соотвѣтствуетъ настоящему смыслу древняго сказанія.

Рече царь да аще въмѣнить тѧ Бога съ крещеными то и се полоучиши.

Въ словахъ этихъ мы видимъ новое завѣреніе, данное со стороны Императора В. К. Ольгѣ въ томъ, что она будетъ пользоваться желаемыми ею цесарскими почестями, если крестится.

Она же рече: да аще мѧ хощеши крестити, то крести мѧ самъ аще ли ни, то не крещюсѧ.

Здѣсь Ольга говоритъ, что она готова креститься, но съ непремѣннымъ условіемъ, чтобы воспріемникомъ ея отъ купели былъ самъ Императоръ. На слова эти до сихъ поръ не обращалось вовсе никакого вниманія, или же онѣ толковались никакъ не въ томъ смыслѣ, который въ нихъ здѣсь совершенно очевиденъ. Желанію Ольги креститься именно въ Царѣградѣ приписывалась цѣль исключительно только благочестивая. Думали, что изъ-за того только, чтобы въ центрѣ христіанскаго міра созерцать величіе и благолѣпіе христіанства, она предприняла эту трудную и небезопасную поѣздку въ Византію. Противъ такого предположенія сдѣланы были также и нѣкоторыя возраженія, но за тѣмъ, если и устраняли эту цѣль, то, взамѣнъ ея, не давали никакой другой, болѣе вѣроподобной. Между тѣмъ, не ясно ли здѣсь, при возстановленномъ чтеніи настоящаго разсказа, что цѣль крещенія Ольги именно въ Константинополѣ была не одна исключительно благочестивая, но вмѣстѣ и государственная, именно та цѣль, чтобы воспріемникомъ ея отъ купели былъ самъ Императоръ. Для чего же, однако, желала этого В. Княгиня? Очевидно, для того только, чтобы, какъ слѣдовало по Византійскому этикету, немедленно послѣ крещенія, принять нареченїе дщерью отъ самого Императора_отца и, значитъ, получить такимъ образомъ право на пользованіе цесарскими почестями. Ольга, какъ мы увидимъ далѣе, именно настаиваетъ и настояла на томъ, чтобы самъ Императоръ присутствовалъ въ церкви при ея крещеніи.

Здѣсь, ясно, рѣчь идетъ о воспріемничествѣ при оглашеніи: Императоръ даетъ поручительство Патріарху еще до крещенія Ольги, — и пороучисѧ царь патрїархоу, и, затѣмъ уже, посла къ патрїархоу, да ю креститъ. Какъ извѣстно, воспріемники долженствовали быть какъ при оглашеніи, такъ и при крещеніи свидѣтелями и поручителями вѣры и обѣтовъ крещаемыхъ, и такимъ образомъ

устранять въ крещеніи ихъ всякій обманъ, подлогъ, лицемѣріе и пр. (VI Всел. Соб. пр. 59; VII Всел. Соб. пр. 14). При этомъ, по Византійскому этикету, императоры, будучи воспріемниками, иногда назначали вмѣсто себя, какъ это дѣлается и нынѣ, присутствовать при священнодѣйствіи другихъ лицъ, замѣняющихъ воспріемника. Такъ, вѣроятно, и при оглашеніи В. К. Ольги, Императоромъ было назначено, вмѣсто себя, какое.либо другое знатное лицо, противъ чего Ольга и не возражала, такъ какъ здѣсь это отсутствіе Императора не имѣло никакого государственнаго значенія. Совсѣмъ не то мы видимъ при совершеніи таинства св. крещенія. Тамъ Ольга уже требуетъ неуклонно, чтобы Императоръ, какъ воспріемникъ, самъ присутствовалъ при совершеніи этого таинства,—почему? причины этому мы увидимъ яснѣе ниже.

Здѣсь мы видимъ, вслѣдъ за обрядомъ оглашенія, совершающееся надъ В. К. Ольгой таинство св. крещенія. Императоръ точно также, какъ и при оглашеніи, былъ не намѣренъ присутствовать лично при крещеніи Ольги. Онъ послалъ сказать Патріарху, чтобы тотъ самъ крестилъ ее, разумѣя, конечно, при этомъ, такую же замѣну себя при крещеніи, какъ это уже и было при оглашеніи, другимъ лицомъ. Весьма вѣроятно, что Императоръ имѣлъ при этомъ свою особенную цѣль. Очень возможно, что не встрѣтивъ со стороны Ольги возраженія противъ отсутствія своего при ея оглашеніи, онъ возъимѣлъ надежду, что она не будетъ возражать противъ того же и при крещеніи; а это_то для него и было чрезвычайно важно. Онъ всячески съ своей стороны хотѣлъ затруднить нареченіе Ольги своей дщерью и такимъ образомъ отдалить дарованіе ей цесарскихъ правъ. Ольга, однакожъ, не поддалась обману, чтò и выражено далѣе въ нашемъ Лѣтописцѣ словами самого Императора: преклика мѧ Ольга. Ольга, пришедши къ церкви, не нашла Царя. Не видя его теперь въ Софійскомъ Соборномъ храмѣ, теперь она уже рѣшительно воспротивилась такому его отсутствію. Кому же менѧ кретить? сказала

она Патріарху,—и когда тотъ отвѣчалъ ей, что онъ самъ ее креститъ, то она послала сказать Императору, что если онъ не будетъ присутствовать при ея крещеніи, какъ воспріемникъ, то она не крестится. Понятно, какое тяжелое, неловкое положеніе ожидало Императора, какъ лицо, поручившееся при оглашеніи В. К. Ольги за твердое ея желаніе обратиться изъ язычества въ христіанскую вѣру, если бы вдругъ она, эта новооглашенная язычница, рѣшительно отказалась отъ св. купели, и отказалась именно потому, что Цесарь не исполнилъ своего обѣщанія, не захотѣлъ присутствовать лично при ея крещеніи. И Цесарь, безъ сомнѣнія, не могъ не придти въ церковь, не могъ не удовлетворить этого непреклоннаго желанія Великой Княгини. Желаніе это въ данномъ случаѣ для насъ совершенно понятно изъ ниже приводимыхъ словъ самой В. К. Ольги. До сихъ поръ, подъ вліяніемъ господствовавшихъ идей въ нашей исторической наукѣ, не обращалось никакого вниманія на эти многознаменательныя слова: аще мѧ хощеши крестити, то самъ мѧ крести, аще ли не крестиши мѧ самъ, то не крещоусѧ. Ясно до очевидности, что присутствіе Императора въ церкви, какъ воспріемника при крещеніи, — такъ настоятельно требуемое В. К. Ольгою, — было прямо необходимо для совершенія надъ ней еще обряда, который, по правиламъ Византійскаго этикета, обычно исполнялся надъ могущественными языческими государями, вслѣдъ за таинствомъ св. крещенія. Обрядъ этотъ былъ обрѧдъ нареченїѧ дщерью, по которому Ольга должна была вступить въ право пользованія цесарскими почестями, торжественно ей обѣщанными Императоромъ. Должно быть, В. К. Ольга знала, что обрѧдъ нареченїѧ дщерью, безъ присутствія при немъ самого Императора отца, совершиться никакъ не могъ.

Нѣкоторыя изысканія, сдѣланныя нами въ Византійской письменности, еще болѣе убѣждаютъ насъ въ подлинности того смысла, какой указали мы выше въ приведенныхъ нами мѣстахъ нашего Лѣтописца. Отмѣтимъ одно очень важное обстоятельство изъ древняго Византійскаго быта, на которое до сихъ поръ не было обращено надлежащаго вниманія нашими историками. Обстоятельство это слѣдующее: въ древней Императорской Византіи обряду вѣнчанія на цесарство (коронаціи), въ извѣстныхъ случаяхъ, предшествовалъ обрядъ нареченїѧ. Кромѣ того существовалъ еще обрядъ нареченїѧ

въ санъ патрицїѧ. Тѣ изъ иноземныхъ властителей (ἀρχόντων), которые искали отъ Императора, Цесаря отца, правъ на почести, бóльшія противъ тѣхъ правъ, коими пользовались они, какъ языческіе князья, возводились этимъ обрядомъ въ санъ Патриція, съ возложеніемъ на нихъ епитрахили.

Изъ различныхъ церковныхъ, патріаршихъ службъ, приводимыхъ у Гоара, [1] видно, что, кромѣ обрядовъ вѣнчанія, или коронованія Императора отца, существовали также особые обряды коронованія Императора сына и Императрицъ: дщери и авгȣсты (жены). Обряды эти, при коронаціи сына и дщери, были другіе, чѣмъ при коронаціи авгȣсты; при чемъ, естественно, различались и самые обряды нареченія сыномъ, дщерью и августою, которые предшествовали коронаціи, такъ какъ, сообразно съ тѣмъ или другимъ изъ этихъ достоинствъ, или государственныхъ званій, совершался и самый обрядъ цесарскаго вѣнчанія,—различный для августы отъ того же обряда для сына и дщери . Соотвѣтственно съ этимъ различіемъ и постепенностью обрѧдовъ коронованїѧ, которымъ долженствовалъ предшедствовать обрѧдъ нареченїѧ, мы видимъ и въ нашемъ Лѣтописцѣ,— написанномъ, какъ очевидно, лицомъ вполнѣ понимавшимъ дѣло и описавшимъ событіе, какъ близкій его очевидецъ,—что В. К. Ольга домогалась, чтобы, послѣ крещенія, немедленно быть нареченной дщерїю цесарѧ. В. К. Ольгѣ было извѣстно, что болгарскій царь Борисъ, вслѣдъ за своимъ крещеніемъ, былъ нареченъ отъ Императора Михаила Цесаремъ сыномъ. Въ поясненіе этого приводимъ здѣсь:

Греческій текстъ изъ хронографа Георгія Амартола и его продолжателей по изданію Э. Г. фонъ Муральта, лист. 732—733. / Славянскій текстъ по переводу Григорія мниха, пресвитера Болгарскаго:

Изъ приведеннаго у Э. Г. Фонъ Муральта греческаго текста и изъ славянскаго перевода усматривается, что переводъ Григорія, пресвитера болгарскаго, сходенъ съ изложеніемъ Ватиканскаго списка. Вотъ что говорится въ этомъ спискѣ о крещеніи болгарскаго князя Бориса: «Ἐκ τοῦ ἀγίου αὐτὸν ἀναδεξάμενος βαπτίσματος τὸ ἑαυτοῦ αὐτῷ ἐπιτέθεικε ὄνομα.» Въ буквальномъ переводѣ это значитъ: «Императоръ же, князя ихъ крестивъ и отъ святаго крещенія принявъ, возложилъ на него собственное свое названіе» (то есть собственный свой санъ Цесаря). Такъ понимаетъ это мѣсто и Григорій, пресвитеръ болгарскій, ближайшій по современности славянскій переводчикъ греческихъ хронографовъ,—переводя его такимъ образомъ: «Царь же кнѧзѧ ихъ крестивъ и отъ свѧтаго крещенїѧ приѧтъ и сыномъ и нарече». Не можемъ не замѣтить здѣсь, по поводу этого сличенія греческаго подлинника съ древнимъ славянскимъ его переводомъ, какъ важно было бы изданіе греческихъ хроникъ въ этихъ древнихъ переводахъ. Изъ показаннаго выше мѣста, какъ и изъ другихъ тому подобныхъ, о чемъ мы говорили еще въ 1847 году, [1] вполнѣ очевидно, что эти переводы возстановляютъ настоящій смыслъ Византійскихъ Лѣтописей, а вмѣстѣ съ тѣмъ и правильное

1. См. о Греческомъ кодексѣ хроники Георгія Амартола Московск. Синод. Библіотеки М. 1847 г.

ихъ чтеніе, и потому не могутъ не составлять драгоцѣнности для эллинистовъ. Для насъ собственно приведенное выше мѣсто особенно важно по отношенію его къ другому такому же въ нашей Лѣтописи. Выраженіе, употребляемое здѣсь, относительно послѣдствій крещенія для болгарскаго Царя Бориса, состоявшихъ въ томъ, что Императоръ Михаилъ возложилъ на него собственный свой санъ, т. е., санъ Цесаря, чтò, по древнему характеру рѣчи, выражалось словами: сыномъ и нарече,—выраженіе это буквально то же самое, какое употребляется, по такому же случаю крещенія и нареченія въ нашемъ Лѣтописцѣ: «И нарекъ (Константинъ) и дщерь собѣ», говорится въ немъ о В. К. Ольгѣ, послѣ того, какъ она приняла уже крещеніе. Выше мы объяснили, что наречь ее своею дщерью онъ не могъ иначе, какъ только въ томъ государственномъ значеніи, по которому ей, вмѣстѣ съ именемъ дочери, придавался также и цесарскїй санъ. Здѣсь по поводу настоящаго выраженія въ славянскомъ переводѣ относительно крестившагося Бориса—«сыномъ и нарече,» мы не можемъ не замѣтить слѣдующаго: буквальное значеніе греческаго подлинника здѣсь такое: «Императоръ князя ихъ крестивъ и отъ святаго крещенія принявъ, возложилъ на него собственное свое названіе,» т. е., названіе Цесаря. Нѣкоторыя позднѣйшія редакціи греческихъ хронографовъ, чѣмъ онѣ позднѣе, тѣмъ далѣе отступають отъ этого подлиннаго смысла хроники. Латинскіе переводчики только вторятъ подобнымъ отступленіямъ. Какъ тѣ, такъ и другіе, очевидно, не поняли настоящаго значенія этихъ выраженій, и вѣроятно, утративъ уже знаніе Византійскаго этикета, старались передать ихъ только въ томъ обыкновенномъ, обыденномъ смыслѣ, что болгарскій князь Борисъ получилъ имя Михаила въ честь греческаго Императора, своего воспріемника. Изъ такой невѣрной передачи подлинника, какъ у переводчиковъ на латинскій языкъ, такъ и въ позднѣйшихъ греческихъ хронографахъ, выходитъ почти безсмыслица. Ибо, если даже и допустить, что одно только это, безспорно, весьма неважное обстоятельство было занесено въ подлинникъ Византійской Лѣтописи, то, безъ сомнѣнія, въ такомъ случаѣ, хронистъ непремѣнно выразился бы объ этомъ иначе, а не такъ, какъ мы читаемъ это въ иныхъ редакціяхъ. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ, онъ никакъ бы уже не сказалъ, какъ мы это видѣли въ подлинникѣ, что Михаилъ, послѣ уже

крещенія, далъ свое названіе Борису; ибо ясно, что имя Михаила Борисъ имѣлъ уже отъ самаго крещенія, да притомъ же и дать крестному сыну своего имени самъ Михаилъ ни въ какомъ случаѣ не могъ, такъ какъ, при крещеніи, всякое христіанское имя дается, какъ извѣстно, крещаемому только самою церковію, а никакъ не воспріемникомъ; и хотя имя Михаила и было, чтò вѣроятно, дано Борису въ честь греческаго Цесаря Михаила, но, конечно, крещенъ онъ былъ уже никакъ не въ его имя, а во имя святаго, прославленнаго въ христіанской церкви. Вообще, вполнѣ очевидно, что Цесарь никакъ не могъ дать Борису, послѣ его крещенія, того, чтò могла дать ему при самомъ крещеніи только сама церковь, принявши его въ число вѣрующихъ чадъ своихъ, и даровавши ему при этомъ свое, новое, христіанское имя. За тѣмъ, послѣ крещенія, какъ уже христіанину, именно какъ уже христіанскому правителю болгарскаго народа, Цесарь могъ дать ему, и дѣйствительно далъ, только то, что могъ дать ему, какъ царственный воспріемникъ его отъ св. купели, какъ Императоръ Византіи. Онъ далъ ему чадство не по церкви, не по имени христіанскому, а по царственному своему сану, по новому отношенію своему къ Борису, какъ отца къ сынȣ, далъ именно то цесарское достоинство, которое, по силѣ дворскаго, Византійскаго обычая, онъ могъ и долженъ былъ дать ему, какъ своему духовному чаду, т. е. наречь его своимъ сыномъ, или, что то же, почтить его высшимъ достоинствомъ, каковаго, въ то время, кромѣ Цесаря, не было. По этимъ же самымъ основаніямъ, того же самаго, какъ мы видѣли уже, требовала и наша В. К. Ольга, послѣ своего крещенія, отъ воспріемника своего Константина.

Здѣсь мы не лишнимъ считаемъ, въ видахъ поясненія разсказа нашей Лѣтописи, припомнить тѣ обряды, которыми сопровождалось въ Византіи возведеніе въ цесарское достоинство. Какъ выше мы уже сказали, обрядъ нареченія предшедствовалъ при этомъ самому вѣнчанію, или коронаціи, которое было различно, смотря потому, короновался ли цесарь—отець (βασιλεύς, imperator pater), цесарь сынъ (σεβαστὸς imperator filins), или цесарица—дщерь, или цесарица—жена (ἄβγουστα, augusta). Памятники Византійской древности, сохранившіеся отчасти въ Евхологіонѣ, изданномъ Гоаромъ, показываютъ намъ, что обрядъ, предшедствовавшіи вѣнчанїю цесарѧ, именно обрядъ

усыновленїѧ, или нареченїѧ сыномъ, состоялъ въ слѣдующемъ: лицо, посвящаемое въ санъ Цесаря, т. е., нарицаемое сыномъ Императора отца, или же дщерію,—если то была женщина, получающая цесарское достоинство,—становилось, вмѣстѣ съ Патріархомъ и Императоромъ—отцомъ, въ Солеѣ собора, предъ столомъ, на который надѣвалась одежда и который покрывался особою пеленою. Столъ, такимъ образомъ устроенный, назывался антиминсомъ. На этотъ антиминсъ полагалась епитрахиль, долженствовавшая служить принадлежностью новонарекаемаго. За тѣмъ Патріархъ произносилъ соотвѣтственную этому торжеству, особенную молитву, и, потомъ, снявши епитрахиль съ антиминса и благословивъ ее, онъ подавалъ ее Императору, а Императоръ возлагалъ ее на нареченныхъ сына, или дщерь. Въ заключеніе всего, Патріархъ, пріобщивши святыми преждеосвящен. ными дарами новонареченнаго, преподавалъ ему благословеніе, и, отпуская его, говорилъ ему краткое поученіе. Тотъ же обрядъ, съ небольшею разницею, совершался и при нареченіи августы. [1]

Что касается до коронаціи, или собственно до цесарскаго вѣнчанія, которое слѣдовало, по прошествіи нѣкотораго времени, за такимъ усыновленіемъ, или нареченіемъ сыномъ, либо дщерію, то при немъ вѣнчаемый получалъ новые еще знаки своего достоинства кромѣ полученной уже эпитрахили. Знаки эти были для Цесаря, или сына и дщери: 1) цесарскаѧ корона. Короны, употребляемыя при цесарскомъ вѣнчаніи, имѣли большую́ разницу между собою. Корона, которою вѣнчался Цесарь отецъ (imperator pater), какъ говоритъ Анна Комнина, окружала голову въ видѣ полушарія; корона эта была украшена жемчугомъ и дорогими камнями, изъ которыхъ одни лежали на ней, а другіе были свѣшены, и, на вискахъ, спускались, справа и слѣва въ видѣ прядей, украшенныхъ жемчугомъ и каменьями; въ этомъ_то послѣднемъ украшеніи и состояло отличіе собственно этой короны; вѣнцы же цесаря сына или цесарицы дочери, по цѣнности своей, были далеко ниже короны

1. См. Гоара, стр. 924: Εὐχὴ ἐπὶ προχείρισει βασιλέως, а также стр. 951—Εὐχὴ ἐπὶ προσαγωγῆ ἀρχὸντων, ἤτοι πατρικίων.—Молитва на кнѧзи, хотѧщїе прїѧти власть великȣю отъ царѧ.

цесаря отца; они только по мѣстамъ украшались жемчугомъ и камнями и сверху не имѣли полушарія; 2) бармы; 3) порфира; 4) унизанная золотомъ и жемчугомъ одежда; 5) красныя сандаліи и проч. [1] Цесари получали также право провозглашаться, подобно Императору, Царемъ, какъ лица, пользующіяся цесарскими почестями. Въ числѣ примѣровъ подобнаго усыновленія, или нареченія сыномъ, и, за тѣмъ, возведенія въ санъ Цесаря и царскаго вѣнчанія, мы укажемъ на тотъ примѣръ усыновленія, и, потомъ, возведенія въ Цесари, съ обычнымъ возложеніемъ вѣнца, о которомъ упоминается въ запискахъ Никифора Вріеннія Цесаря, сановника при дворѣ Алексѣя Комнина, [2] гдѣ Царь Вотаніатъ, какъ Императоръ отецъ, предлагаетъ Вріеннію, какъ сыну, вторую честь послѣ себя, честь Цесаря, убѣждая его принять усыновленіе, а затѣмъ и цесарскій вѣнецъ. Участь этого предложенія цесарства Вріеннію, чѣмъ самымъ Вотаніатъ хотѣлъ только расположить Вріеннія въ свою полъзу, отчасти сходна съ судьбами нареченія дщерью Византійскаго Императора нашей В. К. Ольги, которую Императоръ Константинъ также желалъ, какъ мы узнаемъ изъ нашего Лѣтописца, подвигнуть къ мирному союзу съ Византіей, чрезъ предложеніе наречь ее дщерью послѣ крещенія, и чрезъ вѣнчаніе ея, затѣмъ, августой. Противъ этого послѣдняго предложенія, Ольга, какъ извѣстно изъ нашего Лѣтописца, возстала, на основаніи самыхъ Византійскихъ законовъ. «Како хощеши мѧ ровнѧти женѣ, а крестивъ мѧ самъ. и нарекъ мѧ дщерь,—а въ христїанѣхъ того нѣсть закона, ты и самъ веси,» говоритъ Константину Ольга. Обладая подробнымъ знаніемъ, чрезъ сопутника своего Григорїѧ, Византійскихъ обычаевъ, она прямо обличала Константина въ томъ нарушеніи этихъ именно обрядовъ, противъ которыхъ погрѣшалъ самъ Константинъ, предлагая ей цесарское венчанїе, какъ авгȣсты, послѣ того, какъ она получила уже, вслѣдъ за крещеніемъ, нареченїе дщерїю и, слѣдовательно, должна была короноваться уже не какъ авгȣста, а именно

1. См. Визант. Историки въ перев. Проф. Карпова: сказаніе о дѣлахъ Царя Алексѣя Комнина ч. 1, стр. 142—145.

2. См. тоже изданіе Карпова: Историческія записки Вріеннія стр. 132—126.

какъ дщерь Императора, равная по этимъ правамъ сынȣ, превышавшимъ права авгȣсты. Относительно этихъ правъ, т. е., правъ Цесаря, мы считаемъ не лишнимъ замѣтить, что права эти, съ теченіемъ времени, какъ свидѣтельствуетъ Анна Комнина, [1] отчасти измѣнились. Она говоритъ, что Никифору Мелиссинскому, по обѣщанію, слѣдовало получить санъ Кесаря; но и Исаака, какъ перваго изъ братьевъ по возрасту, надлежало также почтить высшимъ достоинствомъ (каковаго, кромѣ Кесаря, не было); по этому, царь Алексѣй придумалъ и усвоилъ брату новое названіе Севастократора, составилъ его изъ Севаста и А̑втократора, какъ бы, то есть, представлялъ его вторымъ Цесаремъ, и возвышалъ надъ Царемъ, которому въ торжественныхъ привѣтствіяхъ назначалось уже третье мѣсто послѣ Самодержца.

Чтобы объяснить себѣ, сколько возможно, нагляднѣе, самыми событіями временъ, ближайшихъ къ В. К. Ольгѣ, обряды цесарскаго нареченія, печатаемъ здѣсь греческій текстъ Георгія Монаха (ΓΕΩΡΓΙΟΥ ΜΟΝΑΧΟΥ ΒΙΟΙ ΤΩΝ ΝΕΩΝ ΒΑΣΙΛΕΩΝ) съ латинскимъ переводомъ изъ Corpus Scriptorum Historiae Bysantinae: Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monach us. Bonnae 1838. pag. 877—878.

1. См. сокращ. Сказаніе о дѣлахъ царя Алексѣя Комнина, трудъ Анны Комниной СПБ. 1859 г. въ 8 ч. I. стр. 142.

Славянскій текстъ по переводу Григорія мниха Пресвитера Болгарскаго.

Для большей ясности передаемъ этотъ разсказъ современнымъ русскимъ языкомъ.

Въ Августѣ мѣсяцѣ Симеонъ князь Болгарскій, выступивъ войною противъ Грековъ, съ многочисленнымъ войскомъ, подошелъ къ Константинополю и осадилъ его отъ Влахернскихъ до такъ называемыхъ Золотыхъ воротъ; онъ былъ убѣжденъ, что безъ труда покоритъ его совершенно. Но когда убѣдился въ твердости городскихъ стѣнъ, вооруженныхъ множествомъ людей, и машинами для метанія камней, онъ поколебался въ своихъ намѣреніяхъ и обратился съ мирными предложеніями къ Правительственному Совѣту. Когда же правители охотно согласились на заключеніе мира, то Симеонъ назначилъ для веденія переговоровъ магистра Ѳеодора. Правители же: Патріархъ Николай и воспитатели Императора Стефанъ и Іоаннъ пришли во Влахернскій храмъ; откуда взяли двухъ сыновей Симеона, которыхъ увели во дворецъ, гдѣ они и обѣдали съ Императоромъ. Николай же Патріархъ вышелъ къ Симеону, который преклонилъ свою голову. Патріархъ прочиталъ надъ нимъ молитву и вмѣсто части царской утвари снялъ съ себя накладную одежду (омофоръ), и накинулъ оную, какъ говорятъ, на Симеона. Послѣ сего, надѣленный многочисленными дарами, Симеонъ съ сыновьями возвратился въ свою страну, не заключивши договорныхъ грамотъ, по случаю возникшихъ разногласій при переговорахъ о мирѣ.

Изъ приведеннаго мѣста видно, что надъ Симеономъ совершается какой—то обрядъ. Какой же это обрядъ? Очевидно, это обрядъ цесарского оусыновленїѧ. Въ немъ Патріархъ, въ замѣнъ установленной епитрахили, снимаетъ съ себя омофоръ и возлагаетъ его на Симеона. Тутъ, кажется, вполнѣ ясно, что Симеонъ желалъ и домогался получить отъ православной Византійской имперіи цесарскій санъ; что нареченїе въ этотъ санъ онъ уже и получилъ, и если онъ не достигъ цесарскаго вѣнчанїѧ въ Византіи, то этому воспрепятствовали только непредвидимыя обстоятельства.

Къ сожаленію, до сихъ поръ, обрядъ цесарского оусыновленїѧ, совершившійся надъ Симеономъ въ Царѣградѣ, прошелъ незамѣченнымъ даже и предъ такимъ прозорливымъ нашимъ историкомъ, какъ А. Ѳ. Гильфердингъ. Событіе это не обратило на себя того вниманія, какого оно вполнѣ заслуживаетъ. Въ сочиненіи своемъ, воскрешающемъ предъ нами древнюю историческую жизнь Сербовъ и Болгаръ, знаменитый нашъ Славянистъ говорить:

«чтобы узаконить и освятить императорскій титулъ, нужно было архипастырское благословеніе и вѣнчаніе, а какъ въ то время императорское достоинство сопряжено было съ двумя столицами Римскаго міра, Римомъ и Константинополемъ, то совершать этотъ обрядъ могли Папа и Патріархъ Константинопольскій. И вотъ Симеонъ возобновляетъ давно прерванныя сношенія съ Папою; было, конечно, странно и неправильно, что онъ, домогаясь престола Константинопольскаго, искалъ духовнаго утвержденія своему царскому достоинству не отъ Константинопольскаго Патріарха, а отъ Римскаго первосвященника.» [1]

Еще удивительнѣе, что такой многоученный знатокъ древностей Византійскихъ, какъ Гоаръ, хотя и замѣтилъ обрядъ, совершенный въ Византіи Патріархомъ Николаемъ надъ Симеономъ, но не понялъ настоящаго значенія этаго обряда, и истолковалъ его въ смыслѣ цесарскаго вѣнчанїѧ. Вотъ что говоритъ Гоаръ въ изданномъ имъ Евхологіонѣ, въ примѣчаніяхъ на обрядъ коронованія на стр. 329: «Στέφει αὐτὸν. Κεφαλοκλισίας oratione perlecta Coronatur Imperator Symeon. ταινιοῦται τὴν κεφαλὴν ὁ ἄρχων γεγονῶς πάντων, καὶ ταινιωθτεὶς ὑποκλίνει τὴν κεφαλὴν διὰ τὴν διυλείαν τῷ τῶν ὄλων δεσπότῃ. Redimitar c&put, princeps omnium factus et coronatus omnium Domino, ш obeequium, caput suam inclinât.»

Чтобы понять всю историческую важность этого событія, совершившагося, какъ говорили,—ѧкоже глаголахȣ,—въ это время, мы должны взглянуть на него въ связи, какъ съ предшедствовавшими ему, такъ и съ послѣдовавшими за нимъ обстоятельствами. Въ Византіи, какъ въ это время, такъ и нѣсколько ранѣе, происходила, по случаю малолѣтства Константина, борьба двухъ, враждебныхъ между собою, придворныхъ партій. Одна изъ этихъ

партій была благопріятна для Симеона, и, вѣроятно, съ помощію ея, Симеонъ надѣялся осуществить давнишнія, завѣтныя свои мечты, о достиженіи Цесарскаго сана, чрезъ оусыновленїе. Въ то время, къ которому относится приводимое нами сказаніе, именно, къ 913 году, Симеонъ, какъ мы видимъ, подступилъ съ свойми войсками къ Византіи, и обложилъ ее. Правительственная власть въ Царѣградѣ сосредоточивалась въ это время въ лицѣ Патріарха и первыхъ сановниковъ, желавшихъ мира съ Болгаріей. Симеонъ, съ своей стороны, недостаточно готовый къ осадѣ города, былъ также не прочь войти въ мирные переговоры съ Греками. Воспользовавшись этимъ расположеніемъ Симеона, Византія вступила съ нимъ въ перемиріе. При начавшихся переговорахъ, Симеонъ, всего вѣроятнѣе, первымъ условіемъ мирныхъ отношеній предъявилъ Византійскому Правительству давно желанное имъ признаніе его сыномъ цесарѧ, и утвержденіе за нимъ цесарскихъ правъ. Стоявшая тогда во главѣ правительственная партія, естественно, поспѣшила удовлетворитъ такому требованію Симеона. По крайней мѣрѣ, прямое свидѣтельство объ этомъ сохранилось вполнѣ въ приводимомъ нами мѣстѣ изъ Византійской хроники:

Здѣсь предъ нами, ясно происходить тотъ обрядъ нареченїѧ Симеона отъ Патріарха цесаремъ, который обыкновенно предварялъ цесарское вѣнчанїе. И какъ нареченїе это должно было, естественно, совершиться, по тогдашнимъ обстоятельствамъ, въ наивозможно скорѣйшемъ времени, безъ всякаго надлежащаго приготовленія къ нему, какъ то—безъ предварительнаго освященія одной изъ царскихъ утварей, именно, епитрахили; и даже безъ присутствія при этомъ самого Императора, по случаю его малолѣтства,—то, въ сообразность со всѣми этими обстоятельствами, мы и видимъ у Греческаго хрониста, что Патріархъ взамѣнъ царственной утвари (ἀντὶ στέμματος) возложилъ на Симеона свой собственный омофоръ, — оушьвець.

Что касается до словъ: ἀντὶ στέμματος, стоящихъ здѣсь въ греческомъ текстѣ и переведенныхъ въ древнеславянскомъ переводѣ словами: въ вѣнца бо мѣсто, мы замѣтимъ здѣсь одно, что на

языкѣ подлинника слово—στέμμα не значитъ только вѣнецъ, но значитъ также и то, что принадлежитъ къ вѣнчанїи, и, слѣдственно вообще всю царственную утварь; собственно же вѣнецъ корона, это στεφάνη. Что же касается до слова оушьвець въ приводимомъ нами переводѣ (въ подлинникѣ ἐπιρριπτάριον), то мы не можемъ разумѣть здѣсь подъ нимъ ничего другаго, кромѣ омоѳора, по слѣдующимъ соображеніямъ. Слово оушьвець есть уменьшительное отъ слова оушьвь, которое значитъ собственно дїадему, въ какомъ именно смыслѣ и употребляется это слово въ древнеславянскомъ переводѣ кн. Эсѳири, гл. 8, ст. 15: «Вѣньць златъ великъ на главѣ ѥго и оушьвь шелковъ лептоужьнъ.» Въ Греческомъ текстѣ LXX толковниковъ этому слову оушьвь соотвѣтствуетъ здѣсь слово διἄδημα, а слово дїадема (διάδημα) равнозначуще слову бармы. Какъ бармы составляютъ въ одеждѣ царской утварь снимаемую и налагаемую на рамена; такъ и въ патріаршемъ облаченіи омоѳоръ возлагается на плечи, на рамена Патріарху, сверхъ другихъ одеждъ, и, по причинѣ особеннаго значенія, какое дано омоѳорȣ, онъ, во время служенія литургіи Патріархомъ, бываетъ нѣсколько разъ снимаемъ и надѣваемъ; почему, въ патріаршемъ облаченіи у Николая ἐπιρριπτάριον—накладная одежда—оушьвьць,—и не могло означать ничего другаго, кромѣ омоѳора. Во всякомъ случаѣ, какъ бы, впрочемъ, ни толковалось это слово,—самый смыслъ событія, описаннаго выше въ древней хроникѣ, нисколько отъ этого не измѣняется. Объясненіе слова оушьвьць мы считаемъ не излишнимъ здѣсь собственно лишь въ филологическомъ отношеніи; и въ этомъ только смыслѣ мы сочли не неумѣстнымъ высказать здѣсь наше замѣчаніе объ этомъ словѣ. Не можемъ, по этому случаю, не замѣтить также кстати, что слово оушьвь, употребленное въ указанномъ мѣстѣ, въ переводѣ кн. Эсѳирь, и служащее первоначаломъ слову оушьвьць, приводимому въ древне_славянскомъ переводѣ хроники Амартола, никакъ не слѣдуетъ смѣшивать съ другимъ подобнымъ же словомъ оушевъ, хотя и весьма сходнымъ въ написаніи съ первымъ словомъ, но совершенно различнымъ отъ него по своему значенію. Слово оушевъзначитъ здѣсь уже не діадему, не омофоръ, какъ первое, а собственно шапку, pileus, какъ это ясно изъ слѣдующаго выраженія, приводимаго Миклошичемъ: «съемъ оушевъ свой съ главы.»

Но спѣшимъ возвратиться отъ этихъ филологическихъ соображеній къ самымъ событіямъ древне_болгарской государственной жизни. Симеонъ, получивши, какъ мы видѣли, цесарское нареченїе отъ Патріарха, за тѣмъ, естественно, въ своихъ переговорахъ о мирѣ, имѣлъ полное право, по Византійскимъ обычаямъ, требовать и, безъ сомнѣнія, требовалъ для себя и соотвѣтственнаго цесарскаго вѣнчанїѧ. Вѣнчаніе это должно было служить окончательнымъ утвержденіемъ за нимъ давно искомыхъ имъ цесарскихъ правъ. Въ этомъ, вполнѣ законномъ, требованіи его, вѣроятно, было ему, однакожъ, отказано со стороны Византіи, и, вотъ, мы видимъ новый разрывъ его съ нею, новыя битвы и новыя побѣды, вѣнчающія оружіе Симеона. Вѣнчаніе же его, собственно цесаремъ, долженствовавшее послѣдовать за совершившимся уже надъ нимъ, обрѧдомъ нареченїѧ, въ этотъ разъ не могло состояться; по крайней мѣрѣ никакихъ грамотъ отъ Византіи, провозглашавшихъ Симеона Царемъ, какъ мы видѣли уже у греческаго хрониста, не было дано правителю Болгаріи. Безъ глашеныхъ грамотъ о мирѣ разидошасѧ. Въ словахъ этихъ ясно выражается то обстоятельство, что эти глашеныѧ грамоты, какъ договоры о мирѣ, не были даны, и не могли быть даны потому именно, что Симеонъ, какъ получившій уже цесарское нареченїе, отъ Патріарха Николая, долженъ былъ и въ мирныхъ договорахъ именоваться цесаремъ, между тѣмъ какъ этого нисколько не хотѣла тогдашняя новая правительственная власть у Грековъ. Причина тутъ была совершенно та же, по какой были отмѣнены и всѣ другія рѣшенія и распоряженія, современныя нареченїю Симеона, и исходившія отъ одной и той же тогдашней временной правительственной власти въ Византіи, благопріятной для Болгаръ. Вслѣдъ за тѣмъ, Императрица—мать и правительница Зоя, овладѣвши государственнымъ управленіемъ, отнеслась враждебно къ Симеону. Рѣшено было противупоставить ему всѣ силы имперіи. Понятно, что, при такомъ оборотѣ дѣла, о цесарскомъ вѣнчанїи его не могло уже быть и рѣчи. Всѣ эти враждебныя отношенія, возникшія вновь у Симеона къ Византіи, естественно побудили его возобновить прерванныя сношенія съ Папой. Теперь Симеону необходимо было только уже цесарское нареченїе. Самое нареченїе сыномъ цесарѧ онъ имѣлъ уже отъ Византіи. По этимъ обстоятельствамъ

онъ и поспѣшилъ обратиться къ Риму съ переговорами объ своемъ вѣнчанїи. Папа, съ своей стороны, безъ сомнѣнія, соревнуя Византіи, также не замедлилъ отвѣтить вполнѣ благопріятно ожиданіямъ Симеона. Онъ прислалъ ему не только цесарскую, но даже императорскую корону, и свое патріаршее благословеніе (coronam imperii et patriarchalem benedictionem). Въ посланіяхъ Патріарха Николая Мистика къ Симеону, сохранились отчасти слѣды тѣхъ переговоровъ, какіе велись у Византіи съ правителемъ Болгаріи относительно признанія за нимъ Византіей правъ сына Византійскаго Императора, т. е., правъ цесарѧ, и даже высшихъ императорскихъ правъ брата. Такъ, мы читаемъ въ нихъ: «И нынѣ еще, христолюбивый Цесарь готовъ союзомъ мира сдружиться съ тобою какъ съ сыномъ и братомъ, и благодарно исполнить то, чѣмъ съумѣлъ бы удовлетворить вашей власти, не нарушая приличіѧ, [1] т. е., не нарушая, конечно, тѣхъ Византійскихъ традицій по этому случаю, которыя такъ высоко цѣнились Константиномъ. Очевидно, посланіе это было писано тогда, когда Симеонъ получилъ уже отъ Папы императорскій вѣнецъ.

Печатаемъ здѣсь еще два мѣста изъ Ѳеофанова Продолжателя (Theophanis Continuai) вмѣстѣ съ древнимъ переводомъ Григорія мниха, Пресвитера Болгарскаго, гдѣ видно, что обрядъ цесарскаго нареченїѧ, предшествуя цесарскому вѣнчанїю, обыкновенно отдѣлялся отъ него большимъ или меньшимъ промежуткомъ времени. Вотъ эти мѣста:

Греческій текстъ изъ Продолжателя Ѳеофана (Theophanis Continuati). Ed. Niebuhrii, Bonnae 1838. pag. 397—398. / По переводу Григорія мниха, Пресвитера Болгарскаго.

1. См. Посланія Патріарха Николая Мистика къ Симеону князю Болгарскому, въ приложеніи къ рѣчи профессора Григоровича: «Какъ выражались отношенія Константинопольской Церкви къ окрестнымъ сѣвернымъ народамъ и преимущественно къ Болгарамъ въ началѣ X столѣтія?» Одесса 1866.

Замѣчательно, что благочестивый инокъ, вносившій въ Никоновскій Лѣтописный Сборникъ извѣстіе о коронаціи Романа Лакапина, тщательно избѣгаетъ выраженія: вѣнчаетсѧ вѣнцемъ царскимъ, и говоритъ вмѣсто того: «Увезается вѣнцемъ царскимъ Романъ Лакапинъ отъ зятя своего, царя Константина Багрянороднаго, сына Льва премудраго, внука Василія Македонова.» [1]

Но возвратимся къ разсказу нашей лѣтописи. Говоря о крещеніи Ольги, она повѣствуетъ:

Такъ, мы видимъ, Ольгѣ, наконецъ, удалось уничтожить уклончивое, хитрое намѣреніе властителя Византіи, и своею настойчивостію заставить Императора присутствовать при своемъ крещеніи и наречь ее дщерью.

1. Смотри П. С. Р. Л. т. IX, Лѣтописный Сборникъ, именуемый Патріаршею или Никоновскою Лѣтописью стр. 2-7.

Здѣсь, въ самомъ нареченіи Ольги при крещеніи Еленой, по имени первой царицы, мы видимъ прямое указаніе на тѣ именно царственныя стремленія, какія были главнѣйшей причиной поѣздки Ольги въ Царьградъ. Мысль о томъ же государственномъ значеніи Руси, при тогдашнемъ ея единовластіи, проникаетъ и всю первую, Основную нашу Лѣтопись, изъ которой удержалось за нашимъ Лѣтописцемъ и самое его названіе Лѣтописца Рȣсскихъ Царей. Не можемъ, при этомъ, не замѣтить, что весь, приведенный выше разсказъ о бесѣдахъ Ольги, послѣ крещенія, съ Патріархомъ, такъ естественно и такъ очевидно списанъ съ дѣйствительности, что представляетъ собою вполнѣ примѣръ той краткости и простоты, которая, какъ говоритъ Шафарикъ, служитъ вѣрнѣйшею примѣтою глубокой древности Лѣтописей.

Здѣсь, въ этомъ сказаніи, очевидно, урѣзанномъ и передѣланномъ позднѣйшими редакціями, Лѣтопись наша, первоначально, заключала въ себѣ, по всему вѣроятію, записанный современникомъ, спутникомъ В. К. Ольги, обстоятельный и правдивый разсказъ о переговорахъ ея съ Константиномъ, едва дошедшихъ до насъ только въ самыхъ небольшихъ отрывкахъ. Во всѣхъ этихъ переговорахъ сохранилось, по нашему Лѣтописцу, та самая постепенность, какая необходимо долженствовала быть и въ самомъ ходѣ событій, на которыя указываютъ эти переговоры. Очевидно, какъ изъ этого,

такъ и по многимъ другимъ, указаннымъ нами ниже, несомнѣннымъ свидѣтельствамъ, все это сказаніе записано было первоначально съ самой дѣйствительности лицомъ близкимъ къ ней, о чемъ мы уже здѣсь говорили. Въ этой дѣйствительности тотъ порядокъ, какому слѣдовали обряды до крещенія и по крещеніи Ольги, не могъ не быть тѣмъ самымъ, какимъ онъ описанъ въ Лѣтописцѣ Рȣсскихъ Царей. Такъ, мы видимъ въ немъ, вначалѣ, обрядъ оглашенія, обыкновенно предварявшій крещеніе, гдѣ сказано, что Императоръ поручается по Ольгѣ, и что, за тѣмъ, срокъ крещенія ея уже пришелъ. Далѣе, описывается и самое крещеніе, а потомъ, немедленно за нимъ, совершается обрядъ нареченїѧ дщерью, и, напослѣдокъ, какъ ясно видно изъ дошедшихъ до насъ, хотя и самыхъ краткихъ, отрывковъ изъ переговоровъ Ольги съ Константиномъ, необходимо долженствовалъ совершиться и обрядъ цесарскаго вѣнчанїѧ Ольги, какъ дщери, который, по неизвѣстнымъ для насъ причинамъ, былъ отложенъ на неопредѣленное время,—но который именно быль предметомъ переговоровъ Ольги съ Византійскимъ Императоромъ, какъ мы это уже видѣли выше.

По остаткамъ нашего древняго лѣтописнаго сказанія, въ связи ихъ съ остатками Византійскихъ древностей, при надлежащемъ вниманіи къ нимъ, намъ представляется возможнымъ возстановить основный смыслъ и главное содержаніе помянутыхъ переговоровъ. Переговоры эти, какъ это ясно, при правильномъ чтеніи приведеннаго выше лѣтописнаго текста, велись между Византійскимъ цесаремъ и Русской Великой Княгинею относительно того вѣнчанія ея цесарскимъ саномъ, которое должно было совершиться, по Византійскимъ обычаямъ, какъ необходимое послѣдствіе совершившагося уже надъ нею, по крещеніи, обряда нареченїѧ еѧ дщерью Императора, т. е., цесарицею, о чемъ мы узнаемъ изъ другаго отрывка тойже нашей Лѣтописи. Это именно формальное, обрядовое признаніе и утвержденіе за собою достоинства дщери Византійскаго Императора, Ольга, какъ мы также видѣли уже выше, въ томъ же Лѣтописцѣ, вынудила у Императора, помимо его желанія. Онъ самъ даже уклонялся было присутствовать въ Софійскомъ соборѣ при ея крещеніи, что, по тогдашнему церковному Византійскому уставу было совершенно необходимо не столько для воспринятія ея отъ

св. купели, такъ какъ воспріемникомъ онъ могъ быть и заочно,— сколько именно для обряда нареченїѧ еѧ дщерью, при чемъ непремѣнно онъ самъ долженствовалъ принять отъ Патріарха и возложить на нареченную дщерь освященную епитрахиль. И только, уже по настоятельному призыву Ольги, вѣроятно, въ силу даннаго обѣщанія, Императоръ, какъ мы видимъ въ нашей Лѣтописи, приходитъ и присутствуетъ въ Соборѣ,—и крестиша ю патрїархъ и царь. Смыслъ этого сказанія, очевидно, тотъ, что по крещеніи Ольги Патріархомъ, Цесарь, съ своей стороны, даруетъ ей свое цесарское названіе, или, что тоже, цесарской титулъ, нарекаетъ ее своею дщерью, совершая для этого надъ нею, вмѣстѣ съ Патріархомъ, особый, установленный на подобные случаи, обрядъ, описаніе котораго дошла до нашего времени въ Византійскомъ Евхологіонѣ, изданномъ Гоаромъ. При этомь, и самое имя, дарованное Ольгѣ отъ святой купели, было именемъ Елены, супруги Царя Константина, въ память первой христіанской царицы. Дальнѣйшее, окончательное утвержденіе себя въ этомъ именно цесарскомъ санѣ, чрезъ соотвѣтственное ему, подобающее вѣнчаніе, или коронованіе, какъ уже дщери Императора, какъ цесариссы, а не какъ авгȣсты, Ольга и ставитъ главнымъ предметомъ вторичныхъ, послѣ крещенія, переговоровъ своихъ съ Константиномъ. Но потому_ли, что тѣ дары, какими, вѣроятно, Ольга пріобрѣла себѣ свое нареченіе дщерью Императора, были недостаточно удовлетворительны для Византійцевъ, или же, напротивъ, были такъ цѣнны, что подавали имъ еще большія надежды на другія, еще обильнѣйшія приношенія со стороны Ольги, или же, наконецъ потому, что тѣ немало, важныя издержки, какія соединялись для Императора съ вѣнчаніемъ Ольги, какъ цесариссы,—при чемъ требовались для нея и золотая съ дорогими каменьями и жемчугомъ корона и все остальное, весьма цѣнное, цесарское облаченіе, не говоря уже о высокости даруемаго при этомъ цесарскаго сана, особенно высоко цѣнимаго именно Константиномъ Багрянороднымъ, какъ мы это знаемъ изъ его записокъ: какъ бы то ни было, по этимъ_ли, или, по другимъ причинамъ, Цесарь, какъ это ясно въ нашей Лѣтописи, старался всячески затруднить и отдалить окончательное утвержденіе Ольги въ качествѣ дщери, т. е. вѣнчаніе ея, какъ цесариссы. Съ этой, конечно, цѣлью, онъ и предлагаетъ ей вѣнчаніе, только какъ

авгȣсты (жены , а не какъ Императора, избѣгая этого послѣдняго вѣнчанія, какъ болѣе высшаго, чѣмъ первое. Другими словами, онъ просто договаривается съ ней, стараясь при этомъ выговорить, сколько можно болѣе, выгодъ для себя, для Византіи. При этомъ, вѣроятно, онъ отклонялъ вѣнчаніе нареченной своей дщери, какъ цесариссы, подъ разными предлогами, какъ напр., подъ тѣмъ, что цесарское облаченіе для нея еще неготово; что для изготовленія его потребуется не мало времени, и т. п. Ольга, съ своей стороны, также, вѣроятно, старалась, сколько возможно болѣе, выговорить выгодъ отъ Византіи для Руси, съ наименьшими пожертвованіями съ своей стороны. Всего же вѣроятнѣе, Константинъ желалъ, заручившись чрезъ Ольгу мирнымъ договоромъ съ Русью, — словомъ к любви,—и нарекши ее за то своей дщерью, т. е. цесариссой, тогда только вѣнчать ее этимъ саномъ и прислать ей для этого цесарскую корону и все прочее облаченіе, когда она, по возвращеніи своемъ въ Кіевъ, пришлетъ ему, съ своей стороны, то вспомогательное войско, о которомъ позднѣе, какъ мы видимъ въ нашей Лѣтописи, напоминаетъ Ольгѣ цесарскій посолъ, и въ которомъ Византія имѣла, въ это время, вѣроятно, особенную надобность. Въ этомъ случаѣ вѣнчаніе Ольги могло бы совершиться уже не въ Византіи, а прямо въ Кіевѣ, и, затѣмъ, всѣ издержки по царскому облаченію для такого вѣнчанія отлагались уже до болѣе благопріятнаго времени, а пока Византія, съ своей стороны, могла дать Ольгѣ для этого только своего Пресвитера, который и могъ вѣнчать ее въ Кіевѣ отъ имени Патріарха. Пресвитеръ грекъ дѣйствительно и данъ былъ Ольгѣ, не смотря на то, что при ней уже находилось другое духовное лицо, спутникъ ея παπᾶς Григорій. По этому случаю, Константинъ, вѣроятно, представлялъ Ольгѣ, что такое торжественное событіе, какъ вѣнчаніе ея цесариссой, нигдѣ, какъ въ Кіевѣ, не возвеличитъ такъ высоко царскій санъ, какъ и самое христіанство, въ глазахъ грубой, языческой толпы, и даже въ глазахъ самого Святослава, и что, во всякомъ случаѣ, оно будетъ несравненно знаменательнѣе для нея на ея родинѣ, чѣмъ здѣсь, въ Византіи, вдали отъ всѣхъ ея подданныхъ. На сколько Ольга соглашалась съ такими убѣжденіями Цесаря, объ этомъ можно судить только потому, что она дѣйствительно не была вѣнчана въ Византіи.

Изъ всего того, чтò сейчасъ мы видѣли въ немногихъ уцѣлѣвшихъ отрывкахъ нашей Первоосновной Лѣтописи, о переговорахъ В. К. Ольги съ Константиномъ, относительно цесарскаго ея вѣнчанія, мы можемъ заключить о необыкновенной важности этого сказанія. Въ немъ раскрывается вполнѣ та великая цѣль, которую въ видахъ государственнаго возвеличенія своей родины, Ольга старалась соединить съ другою, чисто благочестивою цѣлью. Вполнѣ вѣроятныя причины того, почему это сказаніе дошло до насъ только въ очень краткихъ, замѣтно урѣзанныхъ и искаженныхъ чертахъ, достаточно говорятъ сами за себя. Упомянемъ о нихъ ниже, и при этомъ замѣтимъ также и то, что вообще вся вѣроятность представленнаго выше подлиннаго смысла этого разсказа не можетъ, для безпристрастнаго изслѣдователя, не обратиться въ полнѣйшую достовѣрность, когда она встрѣчается съ подтвержденіями о томъ же въ другихъ, не менѣе достовѣрныхъ, современныхъ свидѣтельствахъ. Такое подтвержденіе представляетъ самъ Константинъ Порфиродный. Такъ именно, совершенно согласно съ нашей Лѣтописью, гдѣ мы видимъ, что Ольга два раза видѣлась съ нимъ въ Византіи, два раза лично вела переговоры, о своемъ вѣнчанїи, въ первый разъ до крещенія и въ другой по крещеніи,—тоже самое находимъ мы и въ запискахъ Константина. Въ нихъ также Ольга два раза бесѣдуетъ съ нимъ, одинъ разъ до крещенія, гдѣ, въ качествѣ только архонтиссы, она сидитъ за столомъ съ почетными женами, Зостами, и другой разъ, когда уже въ качествѣ дщери Императора мы видимъ ее за трапезою съ императорской семьею. Изъ этого точнаго совпаденія двухъ современныхъ, совершенно тожественныхъ свидѣтельствъ объ одномъ и томъ же событіи, самое событіе получаетъ, безспорно, самую строгую достовѣрность.

Что касается до причинъ, почему это важное сказаніе дошло до насъ такъ жестоко изуродованнымъ, причины эти будутъ для насъ достаточно понятны, если мы припомнимъ, что благочестивый монахъ, сводя лѣтописныя сказанія въ одно цѣлое, и читая въ Первоосновной Лѣтописи разсказъ очевидца о переговорахъ Ольги съ Константиномъ о цесарскомъ вѣнчанїи, естественно былъ не въ состояніи выразумѣть настоящій смыслъ этихъ переговоровъ. Монастырская замкнутость его понятій, не выходившихъ изъ круга

обыкновенной отшельнической жизни, не могла перенести его въ тайны древняго Византійскаго этикета. Два цѣлыхъ столѣтія отдѣляли его отъ времени этихъ переговоровъ. Тогдашняя Русь давно уже утратила всякую мысль о какомъ либо другомъ вѣнчаніи, кромѣ обыкновеннаго брачнаго вѣнчанїѧ. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ долженъ былъ понять и нашъ составитель Свода всѣ переговоры о вѣнчанїи Ольги, разсказанные древнимъ ихъ современникомъ. - Въ этихъ разсказахъ видя, что Ольга переговаривалась съ Константиномъ о какомъ_то непостижимомъ для него цесарскомъ вѣнчанїи, гдѣ и сама Ольга соглашалась вѣнчаться, но только какъ дщерь, а не какъ авгȣста и даже требовала такого вѣнчанїѧ, онъ пришелъ въ недоумѣніе и былъ не въ силахъ понять все это вѣнчанїе въ какомъ—либо иномъ, неизвѣстномъ для тогдашней Руси смыслѣ, кромѣ общеизвѣстнаго вѣнчанїѧ брачнаго. Обращеніе Императора къ Ольгѣ, хотя уже и не юной, хотя и тотчасъ же, послѣ ея крещенія, не могло, конечно, не смутить благочестиваго инока, встрѣтившаго тутъ слово: ровнѧти женѣ. Это выраженіе, естественно, должно было только утвердить его въ тѣхъ мысляхъ, о брачномъ предложеніи, будтобы сдѣланномъ Ольгѣ отъ Константина, которыя уже были возбуждены въ немъ предыдущими, непонятыми имъ словами къ любви и приглашеніемъ, обращеннымъ къ Ольгѣ цесарствовать вмѣстѣ съ императорами, въ Византіи. По этому_то самому не могши понять въ надлежащемъ смыслѣ выраженія: ровнѧть женѣ, онъ замѣнилъ его выраженіемъ: понѧть женѣ. Несогласіе, затѣмъ, Ольги (также непонятое въ надлежащемъ значеніи) на предложеніе Константина быть будто бы его женою, выраженное ею, на основаніи того закона, у христіанъ, но которому она была уже духовною дщерью Императора и не могла, поэтому, стать его супругою, окончательно убѣдило составителя Лѣтописнаго нашего Свода въ томъ мнѣніи, будто Константинъ дѣйствительно предлагалъ Ольгѣ брачный союзъ съ собою. Онъ счелъ этотъ разсказъ унизительнымъ для Ольги, а потому и рѣшился исключить по всѣмъ этимъ причинамъ, въ видахъ охраны ея чести отъ нареканія, все, что говорила сама Ольга объ этомъ предметѣ въ своихъ переговорахъ съ Цесаремъ, все, кромѣ отказа ея вѣнчатьсѧ, какъ женѣ, и оставилъ въ нихъ одно только то, что говорилъ самъ Константинъ, да и то, въ такомъ сокращеніи и

переиначеніи всего разсказа, какое вполнѣ отвѣчало какъ не дальнимъ понятіямъ его объ этомъ событіи, такъ, быть можетъ, и самому желанію осмѣять, какъ думаютъ нѣкоторые, Византійскаго Императора, получившаго будтобы постыдный отказъ и укоръ за беззаконное свое предложеніе отъ В. К. Ольги. Въ тоже время такой отказъ возвеличивалъ въ глазахъ благочестиваго отшельника мудрое поведеніе Великой Княгини, надменно отвергшей будто бы незаконное цесарское предложеніе брачнаго союза. Въ замѣнъ Константина, не справляясь съ временемъ, иные позднѣйшіе списки ставятъ для этого даже другое имя, болѣе ненавистное для сторонниковъ Святослава, именно—Цимисхія. И чѣмъ позднѣе редакціи нашей Лѣтописи, тѣмъ вообще, виднѣе въ нихъ этотъ произволъ въ передѣлкѣ древняго разсказа по этой позднѣйшей идеѣ составителей Лѣтописнаго Свода. Вообще, отъ этой передѣлки историческая наша наука лишилась самаго любопытнаго и самаго важнаго разсказа изъ первоначальной Русской Лѣтописи. Разсказъ этотъ перешелъ, какъ извѣстно, въ самую нелѣпую басню у позднѣйшихъ какъ передѣлывателей, такъ и толкователей остатковъ этой Лѣтописи. И до сихъ поръ еще, къ великому сожалѣнію, эти остатки составляютъ только обильный источникъ для страннаго, наивнаго глумленія надъ мнимымъ простодушіемъ перваго нашего Лѣтописца. Вѣка даже освятили такое глумленіе и дали ему защитниковъ въ средѣ немаловажныхъ авторитетовъ исторической нашей науки. Но все это, конечно, только до времени. Наука идетъ все впередъ, и впередъ, отъ тьмы къ свѣту.

Ольга дѣйствительно прекликала, перехитрила Константина, при веденіи вышеописанныхъ переговоровъ, своимъ тонкимъ зна. ніемъ Византійскихъ обычаевъ, которыми, какъ извѣстно, такъ тщеславился Константинъ. Знаніе это она имѣла, конечно, не сама собою, но легко могла получить его, какъ несомнѣнно, отъ Григорія, Пресвитера Болгарскаго, который, въ лицѣ извѣстнаго Константину Багрянородному, παπᾶς'_а Григорія, былъ ближайшимъ ея руководителемъ.

Лѣтописецъ нашъ говоритъ, что отпуская Ольгу изъ Византіи, Императоръ нарекъ ю дщерю собе. Естественно и очевидно слова эти выражаютъ, что въ силу происшедшаго отъ того для Ольги дȣховнаго чадства, какъ дщери Императорской, неизбѣжна утверждалось за нею, по тогдашнему государственному Византійскому порядку, право въ договорахъ на титулъ: «возлюбленной дȣховной дщери Е̑ленѣ, царицѣ Рȣси.» При размѣнѣ договорныхъ грамотъ вручены были Ольгѣ дары. Съ своей стороны, Великая Княгиня Русская обѣщалась отдарить Императора, по возвращеніи на Русь, и тогда уже оказать Византіи вооруженную помощь. Договорныя грамоты Ольги съ Константиномъ Багрянороднымъ до насъ не дошли, но нѣкоторое подтвержденіе о дарованныхъ Ольгѣ правахъ, въ согласіи съ Лѣтописцемъ Рȣсскихъ Царей, мы находимъ у Византійскихъ лѣтописцевъ, которые прямо говорятъ, что Ольга получила отъ Императора подобающія ей почести, при возвращеніи ея на Русь.

· У Кедрина: Elga Russorum principis uxor, qui classem in Romanos duxerat, marito defuncto, Constantinopolin venit: et baptizata, cum magnum verae pietatis studium demonstrasset, dignis suo instituto honoribus effecta domum rediit (Corpus Hist. Byz. ѴШ pag. 499. Venet);

· y Скилиты: et ea, quæ fuerat uxor ducis Rhos, qui contra Romanos classem adduxerat, Olga nomine, mortuo ipsius viro, ad Gonstantinopolin se contulit, et babtizata, cum sinceræ fidei cultum se suscipire instituisse ostendisset, pro sui propositi dignitate ornata domum rediit (Шлецер. Нестор. ІII, стр. 464);

· у Зонара: Elga, uxor ducis Russorum, qui Romanos classe infestarat, defuncto marito, se ad Imperatorem contulit, ac baptizata, et pro dignitate tractata domum rediit (Corpus Byz. XI, pag. 152 Venet.).

Здѣсь опять мы встрѣчаемся съ такимъ же, какъ и выше, простымъ, вѣрнымъ словомъ древнѣйшаго лѣтописателя, очевидно, нисколько неискаженнымъ переписчиками. Читая его, точно мы сами присутствуемъ при этомъ прощаніи В. К. Ольги съ Патріархомъ: такъ живо и наглядно передается дѣйствительность. Какой искусной, тонкой кистью опытнаго писателя нашъ первый Лѣтописатель дѣлаетъ намеки, въ этомъ сравненіи В. К. Ольги съ Оужьскою царицей, какъ и выше съ первой царицею Еленой, на новополученный ею, вмѣстѣ съ пріятіемъ св. крещенія, царскїй санъ. Безъ этого новаго царскаго достоинства ея, конечно, и подобныя сравненія не имѣли бы тутъ мѣста. При этомъ мы не можемъ не замѣтить одного выраженія, доказывающаго древность редакціи приводимаго нами разсказа. Выраженіе это: сеже бысть больши Оужьскїе царици. Слово Оужьскїе , очевидно, указываетъ въ нашемъ спискѣ на современность его съ древнѣйшими списками св. Евангелія и совершенную тождественность языка его съ первоначальнымъ переводомъ слова Божія. Въ св. Евангеліи отъ Матѳея гл. XII ст. по рукописи Болгарскаго извода, писаннаго въ XIV в. издан. въ 1856 г. Миклошичемъ) мы читаемъ:

И въ св. Евангеліи отъ Луки гл. XI ст. 31 (по пергаментной рукописи XIII в. Болгарскаго извода, принадлежащей мнѣ):

Въ новѣйшихъ спискахъ Русскаго Временника вмѣсто Южскїѧ царицы поставлено царица Еѳїопьскаѧ. Въ несомнѣнно древнѣйшемъ памятникѣ нашей письменности, сохранившемся безъ всякихъ перемѣнъ до нашего времени, въ переводахъ Св. Писанія, мы находимъ, также какъ и въ нашемъ Лѣтописцѣ, слово Оужьскїѧ. Слово это, очевидно, принадлежитъ къ древнѣйшей Болгарской эпохѣ нашей письменности. Позднѣе, какъ это видно по другимъ новѣйшимъ ея произведеніямъ, оно уже замѣнилось, гдѣ могло замѣниться, другимъ словомъ, именно: Еѳїопскїѧ. Замѣна эта не посмѣла коснуться только текста священнаго Евангелія, прошедшаго вѣка неповрежденнымъ. Въ другихъ же, собственно свѣтскихъ произведеніяхъ, она явилась, какъ обличеніе позднѣйшаго ихъ

происхожденія. Такъ въ Лаврентьевской Лѣтописи мы читаемъ: «се же бысть, якоже при Соломанѣ приде царица Еѳїопьскаѧ къ Соломану, слышати хотящи премудрости Соломани, и многу мудростъ видѣ и знаменья: такоже и си блаженая Ольга искаше доброѣ мудрости Божьи, но она человѣчьски, а си Божья.» Укажемъ и самый источникъ такой позднѣйшей замѣны. Это именно Іосифъ Флавій. Разсказывая тоже событіе, о которомъ говорится въ Евангеліи, онъ называетъ царицу Оужскую царицею Еѳїопскою.

Греческій текстъ по изд. 1544 г. ч. II кн. 8 гл. стр. 241. / Русскій текстъ перевода Священника Самуилова, по изданію 1795 г. ч. II, кн. 8, гл. VI, стр. 29 и 50

Вѣроятно, какой—либо изъ позднѣйшихъ начетчиковъ внесъ и въ позднѣйшія Лѣтописныя наши редакціи эту же самую замѣну словъ, которой нѣтъ нигдъ въ древнѣйшихъ памятникахъ нашей письменности, въ переводѣ книгъ Св. Писанія.

Этотъ замѣчательный отвѣтъ Ольги посламъ Константина, вполнѣ достойный ея величія, говоритъ самъ за себя. Вѣроятно, послы Цесаря не привезли съ собою обѣщанныхъ Императоромъ короны и другихъ цесарскихъ утварей. Ожиданія Ольги не сбылись,

и это не могло не отразиться на пріемѣ ею Византійскихъ пословъ. Но и здѣсь, вѣрная своему характеру, всегдашней своей политикѣ, Ольга даетъ всему этому дѣлу самый соотвѣтственный оборотъ. Она утаиваетъ свое недовольство о томъ, что переговоры ея о цесарскомъ вѣнчаніи остались безъ послѣдствій и, прикрывая безуспѣшность своего вліянія на дикую, языческую Русь и на Святослава, относительно обѣщаннаго вспомогательнаго войска для Византіи, она представляетъ самый благовидный для себя предлогъ такому отказу. Въ отвѣтѣ своемъ посламъ она даетъ понять Императору, что все это произошло единственно отъ недостаточно почтительнаго пріема ея въ Царѣградѣ. Она какъ бы намекаетъ на то, что отказъ въ подобающемъ ей вѣнчаніи и пріемѣ при Византійскомъ дворѣ, какъ цесарицы, а также промедленіе въ признаніи за нею этого именно сана, составляютъ всю ту причину, почему, она теперь не можетъ исполнить своего обѣщанія, относительно взаимнаго, мирнаго, оборонительнаго и наступательнаго союза съ Византіей.

«Πусть теперь самъ Цесарь пріѣдетъ въ Кіевъ и столько же подождетъ пріема его на Руси, какъ Цесаря, какъ я ждала подобающаго мнѣ цесарскаго пріема въ Византіи, и тогда только я исполню свое обѣщаніе.»

Такъ говоритъ Ольга посламъ его, по возвращеніи своемъ въ Кіевъ. Въ это время, она, по примѣру Болгарскаго царя Симеона, вѣроятно, уже имѣла надежды получить цесарское вѣнчанїе помимо Византіи, отъ Римско_Императорской власти. Соперничеству я съ Греціей, Римское духовенство охотно могло согласиться помочь Императору Оттону въ исполненіи такого желанія мудрой правительницы могучей Руси. Оно могло, при этомъ, питать надежду подѣйствовать, чрезъ Великую Княгиню, и на сына ея Святослава и на весь народъ Русскій, въ пользу возсоединенія ихъ съ церковію Римскою. Дѣйствительно, вскорѣ, по возвращеніи Ольги изъ Царяграда, отъ котораго она не получила желаемаго цесарскаго вѣнчанїѧ, она отправила пословъ къ Римскому Императору. Ясно, что цѣль этого посольства не могла быть никакая другая, кромѣ той, которую она имѣла при своей недавней поѣздкѣ въ Византію, и которая не осуществилась въ столицѣ Восточной Римской имперіи. Западъ, какъ ей близко было извѣстно отъ ближайшаго ея совѣтника παπᾶς_a Григорія, былъ благопріятнѣе въ томъ же отношеніи къ Великому Симеону. Почему бы и теперь

онъ могъ оказаться не такимъ для Руси, какимъ былъ для Болгаріи? Во всякомъ случаѣ, какъ уже доказано извѣстными нашими изслѣдователями, цѣль посольства Ольги къ Римскому Императору никакъ не могла быть цѣлью религіозною, т. е., отпаденіемъ Ольги отъ Восточнаго Православія, да и причинъ къ этому никакихъ не существовало. А между тѣмъ, какъ это нынѣ уже доказано превосходнымъ, ученымъ изслѣдованіемъ Высокопреосвященнѣйшаго Макарія, послы отъ Ольги дѣйствительно отправлялись къ Оттону, и отправлялись именно вскорѣ, по возвращеніи ея изъ Царяграда. Въ то же самое время мы видимъ Ольгу въ нашемъ Лѣтописцѣ необыкновенно гордо относящуюся къ посольству отъ Византіи, чего никакъ, конечно, не могло бы быть, если бы Ольга не питала уже въ это время, какихъ, либо надеждъ на Римскаго Императора. У Нестора совершенно пропущено сказаніе объ этомъ событіи [1]. Онъ, по всей вѣроятности, не въ силахъ былъ понять всей глубины тогдашнихъ политическихъ соображеній, внушенныхъ Великой Княгинѣ Пресвитеромъ Болгарскимъ Григоріемъ, ближайшимъ сотрудникомъ просвѣтительной ея дѣятельности, который высоко превосходилъ умственнымъ своимъ развитіемъ всю окружающую Русскую среду. Поэтому_то разсказъ объ этомъ важнѣйшемъ явленіи современной жизни и не занесенъ Несторомъ на страницы его Лѣтописнаго Свода. Естественно, онъ счелъ за дѣло недостойное Великой Княгини какое бы то ни было обращеніе къ Западу, вражда котораго къ Востоку въ эпоху Нестора развилась уже гораздо сильнѣе, чѣмъ во времена самой Ольги. Притомъ же, здѣсь опять шла рѣчь, въ сохранившихся преданіяхъ объ этомъ событіи, о непонятномъ для нашего отшельника какомъ_то цесарскомъ вѣнчанїи, о томъ вѣнчанїи, разсказъ о которомъ, въ другомъ мѣстѣ, выше, онъ такъ тщательно постарался передѣлать на свой обиходный строй понятій, какъ мы уже имѣли случай это замѣтить.

Отсюда именно тотъ необъяснимый и до сихъ поръ пробѣлъ въ нашихъ лѣтописяхъ, относительно посольства Ольги къ Оттону, того посольства, которое, по другимъ, западнымъ свидѣтельствамъ, составляетъ одинъ изъ несомнѣнныхъ историческихъ фактовъ. Отсюда также и то непонятое значеніе этого факта, какимъ оно оставалось до настоящаго времени.

Посмотримъ на самыя обстоятельства этого событія. Въ 959 г., по возвращеніи Ольги изъ Царяграда, послы отъ нея отправляются къ Римскому Императору Оттону, съ требованіемъ присылки Епископа. Для чего, съ какой цѣлью, нуженъ ей былъ этотъ Епископъ, когда она всегда могла имѣть епископовъ отъ единовѣрныхъ ей Византіи и Болгаріи? Вопросы эти окончательно не разрѣшимы, если историческая наука наша станетъ искать собственно религіозныхъ, а не однихъ чисто государственныхъ цѣлей въ этомъ посольствѣ. Никакая религіозная цѣль, естественно, не могла быть предметомъ исканій въ Римской имперіи для Ольги, только что пришедшей отъ св. купели изъ Царяграда. Никто изъ изслѣдователей вопроса объ этомъ предметѣ не обратилъ и до сихъ поръ никакого вниманія на то обстоятельство, почему Великая Княгиня, имѣя надобность въ присылкѣ къ ней Епископа, обратилась за этимъ не прямо къ Папѣ, а къ Императору. Причина этому теперь вполнѣ очевидна. Великая Княгиня Ольга имѣла, въ данномъ случаѣ, совершенно не церковную, а чисто государственную цѣль. Другой цѣли, какъ мы уже видѣли, и еще увидимъ, она и не могла имѣть. Ей нужно было не церковное возсоединеніе съ Западомъ, а довершеніе надъ собою того, что должно было слѣдовать за нареченіемъ ея дщерью, т. е., цесарское вѣнчанїе, которое всячески старался замедлить и отдалить Византійскій Императоръ; почему она, оскорбившись его неправильными и притязательными дѣйствіями, вынуждена была обратиться къ Императору Оттону. Если бы она имѣла не эту именно государственную, а религіозную цѣль, то она, конечно, обратилась бы не къ Римскому Императору, но въ Римъ къ Папѣ. Императоръ Оттонъ, будучи, какъ извѣстно, ревнителемь и распространителемъ Латинства, безъ сомнѣнія, вполнѣ сочувственно отнесся къ подобному желанію Ольги. Онъ могъ при этомъ питать свои особенныя цѣли, цѣли чисто религіозной пропаганды. Онъ могъ надѣяться, чрезъ цесарское вѣнчанїе Ольги, на возсоединеніе съ Римомъ не только ея, но и сына ея Святослава и всей Руси. Въ этихъ надеждахъ онъ былъ поддержанъ особенно побочнымъ своимъ сыномъ, Майнцскимъ Епископомъ Вильгельмомъ. Этотъ послѣдній, въ ревностной заботь своей объ этомъ дѣлѣ, самъ указалъ Императору и Епископа для Руси, Трирскаго монаха Адальберта. Императоръ, съ своей стороны, щедро снабдилъ Адальберта

всѣмъ нȣжнѣмъ для этого посольства, гдѣ именно требовалось немало драгоцѣнной цесарской утвари. Ясное подтвержденіе тому, что Ольга приглашала къ себѣ Латинскихъ Епископа и Пресвитеровъ нисколько не съ религіозною цѣлію, представляетъ также и слѣдующее обстоятельство. Духовныя лица Запада никакъ не могли быть годными для Великой Княгини Ольги, ни для Руси, въ отношеніи собственно духовнаго служенія ихъ, даже ужъ потому, что языкъ ея родины не могъ быть достаточно знакомъ имъ. Не доставало имъ также и того знакомства съ Русью, съ ея нравами, съ ея общественнымъ строемъ жизни, какого напротивъ, не могли не имѣть духовные Греческіе по своимъ близкимъ, давнимъ сношеніямъ съ Русью. По всему этому желаніе Великой Княгини Ольги относительно того, чтобы Латинскій Епископъ прибылъ на нѣкоторое время въ Русь, не могло быть никакое иное, какъ исключительно съ политическою цѣлію. Съ этимъ согласны и послѣднія изслѣдованія извѣстныхъ нашихъ ученыхъ. Вопросъ лишь въ томъ, какая же именно цѣль имѣлась въ виду при посольствѣ Ольги къ Римскому Императору. Никакихъ особенныхъ политическихъ отношеній, во времена Ольги и Святослава Оттонъ І_й не имѣлъ съ нашимъ отечествомъ. Для чего же отправлялись къ Императору послы отъ Ольги, для чего явились отъ него на Русь епископы? Думать, вмѣстѣ съ нѣкоторыми, что Русскіе послы были самозванцы, а Римскіе епископы были такъ простодушны, что вдались въ подобный обманъ, мы не имѣемъ никакого историческаго повода. Предполагать, безъ всякой побудительной причины, отступничество отъ Православія, со стороны Великой Княгини, было бы нелѣпостью. Самыя положительныя историческія свидѣтельства удостовѣряютъ, что Епископъ Римскій былъ на Руси никакъ не изъ религіозныхъ цѣлей, иначе онъ не могъ бы не основать у насъ какого либо своего епископства, а между тѣмъ, по свидѣтельству Адама Бременскаго, лѣтописца Саксонскаго, Епископъ Ругійскій Адальбертъ, бывшій на Руси вслѣдствіе посольства отъ Ольги, не основалъ ни Кіевскаго, ни Новгородскаго епископства. Вообще, внѣ всякихъ догадокъ, не имѣющихъ за себя никакихъ оправданій въ самыхъ фактахъ, мы находимъ въ нашемъ Первоосновномъ Лѣтописцѣ, принадлежащемъ вниманіи къ нему, прямое разрѣшеніе вопроса о посольствѣ Ольги къ Оттону. Посольство это, весьма естественно,

отправлялось для того только, чтобы по примѣру Болгарскаго Царя Симеона, Ольга могла получить отъ Римскаго Императора то, чего не получила она отъ Византіи, и о чемъ ясно говоритъ нашъ Лѣтописецъ, описывая переговоры ея съ Константиномъ,—именно цесарское вѣнчанїе. Епископъ Латинскій былъ необходимъ Ольгѣ только для вѣнчанїѧ ея, по повелѣнію Императора, съ подобающею торжественностію, въ стольномъ градѣ Кіевѣ. Въ этихъ, конечно, только видахъ онъ и готовился такъ долго къ поѣздкѣ на Русь. Для этого вѣнчанїѧ необходимо было, безъ сомнѣнія, заготовить многія цѣнныя вѣщи, какъ то: цесарскую корону, многоцѣнную цесарскую одежду и всю прочую утварь. Одинъ изъ предназначавшихся въ посольство духовныхъ лицъ, именно монахъ Либурціусъ, такъ и не дождался отъѣзда. Онъ скончался въ 961 году, спустя два года послѣ начала этого дѣла. На мѣсто его, какъ повѣствуютъ западныя лѣтописи, избранъ былъ новый Епископъ, Трирскій монахъ Адальбертъ, который наконецъ и отправился въ 962 году. Не успѣвая однакоже ни въ чемъ, за чѣмъ былъ посланъ, продолжаютъ лѣтописи, онъ въ томъ же году возратился обратно, будучи изгнанъ язычниками,—при чемъ едва спасся отъ рукъ ихъ, а нѣкоторые изъ спутниковъ его были даже убиты. Все это, какъ нельзя болѣе, естественно и согласно съ ходомъ событій. Весьма вѣроятно, что Адальберту внушено было ревнителемъ вѣры, Императоромъ Оттономъ, тогда только вѣнчать Ольгу цесарскимъ вѣнчанїемъ, если она будетъ склонна на присоединеніе къ Римской церкви. На это указываютъ и слова западныхъ лѣтописей, говоря, что посланные не успѣли ни въ чемъ, за чѣмъ были посланы. Естественно, равноапостольная Ольга не могла уступить ни за какую земную цѣну своего неземнаго званія православной христіанки. Она рѣшительно отвергла подобное предложеніе, и даже могла заподозрить пословъ въ ихъ самовольномъ несогласіи на ея вѣнчанїе. На такомъ основаніи она могла счесть себя достаточно въ правѣ даже потребовать отъ нихъ силою присланныхъ ей отъ Императора цесарской короны и утвари. Ужъ конечно не въ средѣ православныхъ восточныхъ христіанъ могли они найти себѣ поддержку противъ такого требованія Ольги, желавшей, чтобы они исполнили то, за чѣмъ были присланы, по ея просьбѣ. Язычество на Руси еще менѣе было расположено въ ихъ пользу. При подобномъ положеніи дѣла

легко могло случиться, что всѣ драгоцѣнныя вещи, присланныя съ ними, остались на Руси, сами же они, какъ ослушники Императорской власти, были изгнаны и на возвратномъ пути могли быть ограблены и нѣкоторые изъ нихъ убиты, какъ это и случилось.

За тѣмъ намъ остается отмѣтить только тѣ причины, по которымъ мы исключили одно слово изъ текста нашего Лѣтописца.

Въ подлинникѣ сказано: «аще ты такоже постоиши въ Почан̑не ѧко же азъ в Сȣдѣ рѣцѣ» Слово рѣцѣ мы исключили здѣсь по слѣдующимъ основаніямъ. Во многихъ спискахъ слова этого вовсе не находится; да и находиться въ Первоосновной Лѣтописи оно никакъ не могло и составляетъ только уже позднѣйшую, совершенно неправильную приписку на полѣ, впослѣдствіи вошедшую въ самый текстъ. Здѣсь мы считаемъ не лишнимъ указать самую причину такой ошибочной вставки въ Лѣтопись, введшую въ большое заблужденіе на счетъ самого значенія слова: Сȣдъ, какъ позднѣйшихъ лѣтописателей, такъ и новѣйшихъ толкователей ихѣ, какъ напр., Преосвященнаго Филарета Архіепископа Черниговскаго, понимающаго подъ словомъ Судъ совершенно ошибочно: гаванъ. Дѣло объясняется, по нашему мнѣнію, просто. Въ Первоосновной Лѣтописи слово Сȣдъ поясняется сравненіемъ его съ Почаи̑ной. Ни при первомъ, ни при послѣднемъ словѣ, въ древнѣйшихъ редакціяхъ Лѣтописца, не находимъ никакого поясненія для этихъ словъ. Очевидно, для современниковъ, онѣ были совершенно понятны, и всякія поясненія тутъ были для нихъ излишни. Они знали, что какъ Сȣдъ, такъ и Почаи̑на, были предмѣстій, укрѣпленныя валомъ, съ тыномъ, и обнесенныя рвомъ, одно при заливѣ въ Византіи, а другое Кіевское, при рѣчкѣ Почайнѣ. Но позднѣйшіе читатели нашихъ Временниковъ, какъ и составители Лѣтописныхъ Сводовъ, утратившіе уже близкое знакомство какъ съ Византійской, такъ и съ отечественной Русско. Кіевской древностію, стараются, какъ мы видимъ, уже объяснить себѣ эти слова, и отсюда, на поляхъ Лѣтописцевъ, являются, въ нѣкоторыхъ редакціяхъ, приписки: рѣцѣ, а въ другихъ, еще болѣе позднихъ, слименъ. И тѣ, и другія приписки, сдѣланныя вовсе невпопадъ, произошли отъ того, что не знали хорошо ни мѣстности древней Византіи, ни положенія древняго Кіева, ни пути, которымъ ходили обыкновенно Руссы въ Византію, а зная только одно, что въ Кіевѣ есть Почаи̑на рѣка, и думая, что если съ нею сравнивается у древняго

Лѣтописца Сȣдъ, то, значитъ, и есть рѣка, или, какъ поправляетъ Архангелогородскій списатель Временника, устье рѣки—сȣдъ еже слименъ. Все это обстоятельство поновленія нашей древнѣйшей Лѣтописи невольно напоминаетъ подобное же поновленіе, сдѣлавшее изъ слова прѣ слово парȣсъ, о чемъ мы говорили уже выше.

Этимъ въ высшей степени драгоцѣннымъ свѣдѣніемъ о Святославѣ оканчивается повѣствованіе современника о поѣздкѣ Великой Княгини Ольги въ Константинополь.

Таковъ этотъ разсказъ, въ которомъ, при правильномъ его чтеніи, по наиболѣе древнимъ редакціямъ не открывается ничего нелѣпаго, никакой басни. Въ немъ мы видимъ только, что позднѣйшіе передѣлыватели первоначальнаго текста повѣствованія объ этомъ событіи, составленнаго, какъ это ясно по болѣе уцѣлѣвшимъ и менѣе искаженнымъ обрывкамъ, высоко_просвѣщеннымъ очевидцемъ событія,—никакъ не могли понять тѣхъ государственныхъ отношеній и разныхъ тонкостей придворнаго Византійскаго этикета, какія были вполнѣ понятны только этому первому нашему Лѣтописателю.

Здѣсь невольно мы встрѣчаемся съ однимъ немалозначительнымъ вопросомъ: кто же могъ, однако, такъ сходно съ дѣйствительностію описать и оставить потомству въ первой нашей Лѣтописи важнѣйшія черты пребыванія Ольги въ Царѣградѣ, далеко выходящія изъ ряда обыкновенныхъ событій тогдашней, повседневной жизни Руси? Остатки отъ этой_то Первоначальной Лѣтописи, наиболѣе уцѣлѣвшіе подъ рукою перваго числополагателя нашего Лѣтописнаго Свода, преподобнаго Нестора втораго, внесшаго въ сокращеніи эту Лѣтопись, равно какъ и Лѣтопись преподобнаго Нестора перваго въ свой Лѣтописный Сводъ, и дошли до насъ, въ наименѣе искаженномъ видѣ, въ Лѣтописцѣ Pȣсскихъ Царѣй по списку Переяславля Суздальскаго. Эти остатки ясно указываютъ на древнѣйшую ихъ редакцію, а вмѣстѣ и на перваго нашего Лѣтописателя. Кто же былъ, однако, этотъ первый нашъ Лѣтописатель? Для обыкновеннаго духовнаго лица тогдашней нашей Руси, мало знакомаго съ законами Византійскаго придворнаго этикета, это дѣло было

совершенно непосильное: для такого описанія необходимъ былъ не только очевидецъ событія, не только христіанинъ, не только человѣкъ ученый, но и человѣкъ вполнѣ просвѣщенный и близкій ко Двору, и, притомъ, никакъ не Грекъ, какъ это видно изъ остатковъ первой нашей Лѣтописи. Просвѣщенные Славяне тогдашняго времени всѣ были на перечетъ, и состояли только изъ прямыхъ преемниковъ Св. Кирилла и Меѳодія, которые всѣ тогда были извѣстны. Быть Грекомъ, описатель сказаннаго событія, не могъ уже потому, что всѣ тогдашніе Греческіе писатели умышленно и неумышленно едва только упомянули, по примѣру самого Константина Багряно, роднаго, о причинѣ прибытія Ольги и о пребываніи ея въ Царѣ, градѣ. Притомъ же, въ этомъ разсказѣ, Ольга выставляется въ самомъ благопріятномъ для нея свѣтѣ, не смотря на послѣдовавшую затѣмъ вскорѣ размолвку ея съ Цареградомъ.

И такъ, кто же былъ этотъ первый нашъ Лѣтописатель? Лѣтописатель этотъ былъ Григорій, какъ свидѣтельствуетъ объ этомъ Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй. Григорій этотъ, какъ ясно по нѣкоторымъ выраженіямъ Лѣтописи, былъ современникомъ описываемыхъ событій и, притомъ, Болгариномъ. Григорій этотъ, какъ видно изъ той рукописи, въ которой сохранился Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, былъ именно мнихъ Пресвитеръ всѣхъ церковникъ Болгарскихъ церквей при Великомъ Болгарскомъ Царѣ Симеонѣ, и одинъ изъ знаменитыхъ сотрудниковъ просвѣтительной дѣятельности этого Государя. Онъ былъ переводчикъ, какъ увидимъ ниже, одного знаменитаго Греческаго хронографа Іоанна Антіохійскаго, и, какъ извѣстно, изчезъ изъ Болгаріи, по кончинѣ Симеона. Παπᾶς Григорій, ближайшій совѣтникъ Ольги, судя по всѣмъ ея дѣйствіямъ, напоминающимъ собою образъ дѣйствій Царя Симеона, не могъ быть также никто другой, кромѣ этого Григорія, потому онъ и былъ такъ необходимъ для Ольги, при поѣздкѣ ея въ Царьградъ и такъ нелюбъ былъ Грекамъ, какъ это видно по пріему, оказанному при Византійскомъ дворѣ Григорію. Итакъ вотъ кто, какъ по всему ясно изъ сохранившагося у насъ, по счастію, одного изъ древнѣйшихъ нашихъ памятниковъ, былъ первымъ, заложившимъ на Руси основы всей исторической нашей письменности, первымъ написавшимъ для насъ нашу Русскую Лѣтопись; кто былъ, притомъ, и духовнымъ

совѣтникомъ Великой, Равноапостольной Княгини Ольги. Это—Григорїй, Пресвитеръ Болгарскій, одинъ изъ числа преемниковъ первыхъ великихъ Славянскихъ седмичисленниковъ.

Но если дѣйствительно, какъ убѣждаютъ насъ въ этомъ, всѣ приведенныя нами обстоятельства, противъ чего мы не находимъ нигдѣ никакого документальнаго возраженія, этотъ первый Лѣтописатель нашъ былъ именно этотъ знаменитый Григорій Болгарскій, сотрудникъ по просвѣщенію Великаго Болгарскаго Царя Симеона, то ясно, какъ важно становится для насъ все записанное имъ самимъ, какъ современнымъ, просвѣщеннѣйшимъ очевидцемъ событій, о первыхъ основахъ нашей государственной и духовной жизни. По этому_то мы и считаемъ необыкновенно важною древнѣйшую рукопись: Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, гдѣ наиболѣе уцѣлѣла Лѣтопись Григорія.

Еще въ 1836 году, вмѣстѣ съ изданной мною Сȣпрасльской рȣкописью, содержащей въ себѣ сокращенныя лѣтописи: Кїевскȣю и Новгородскȣю, я обращалъ вниманіе ученаго нашего міра на этотъ, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ памятниковъ нашей древности. Съ этой цѣлью, въ томъ же изданіи, я и напечаталъ первые листы этой Лѣтописи. Въ 1851 году я издалъ всю эту Лѣтопись и ожидалъ, что громадное значеніе ея въ области древнѣйшихъ нашихъ памятниковъ произведетъ соотвѣтственное впечатлѣніе въ мірѣ исторической нашей науки. Съ своей стороны, указавши отчасти это значеніе «Лѣтописца,» я указывалъ, между прочимъ, особенно на то, что именно въ изданной мною рукописи открывается для насъ въ древнемъ Славянскомъ мірѣ новая высокая личность, новая просвѣтительная сила, стоявшая и дѣйствовавшая близко по духу съ великими первоучителями Славянъ, Кирилломъ и Меѳодіемъ. Труды этого древняго, великаго дѣятеля ясно сказываются въ этомъ изданіи. Сомнѣваться въ существованіи этой самой личности, какъ и чрезвычайно важныхъ трудовъ его въ нашей рукописи, при надлежащемъ вниманіи къ ней, для меня собственно кажется совершенно невозможнымъ. Я говорю о Григорїѣ пресвитерѣ мнихѣ и о его до сихъ поръ никѣмъ не замѣченной великой просвѣтительной дѣятельности и трудахъ у насъ на благо и пользу Русскаго народа, хотя онъ уже и извѣстенъ, какъ одинъ изъ ближайшихъ продолжателей святаго дѣла Кирилла и

Меѳодія, въ золотой вѣкъ Болгаріи, какъ близкій сотрудникъ Великаго Болгарскаго Царя Симеона. На это имя, не менѣе дорогое для Славянъ, какъ и всѣ другія имена первыхъ Апостоловъ просвѣщенія въ Славянствѣ, я старался, сколько могъ, обратить подобающее вниманіе ученыхъ моихъ соотечественниковъ, равно какъ и на Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, гдѣ упоминается это дорогое для насъ имя. Недоумѣваю какъ, и до сихъ поръ еще, обнародованіе этого Лѣтописца не произвело вообще того впечатлѣнія на своихъ читалелей, какого, по всему праву, оно могло бы ожидать отъ каждаго любителя исторической истины и нашего Славянскаго просвѣщенія.

Не могу однако же не выразить здѣсь душевной моей благодарности Д. В. Полѣнову за его превосходное обозрѣніе этого поистинѣ драгоцѣннаго памятника и за сличеніе его съ Лаврентьевскимъ спискомъ. Но при этомъ мнѣ не можно пройти молчаніемъ одного не вполнѣ точнаго замѣчанія Д. В. Полѣнова. На стр. 74 онъ пишетъ:

«Говоря о женолюбіи Владимира, Переяславскій Лѣтописецъ упоминаетъ о Григорїѣ мнихѣ:

«Бѣ бо женолюбецъ, яко и Соломанъ. Рече бо книга Царская Григорїемъ мнихомъ о Соломанѣ, яко имѣ женъ семь сотъ».... (Лавр. стр. 34: «Бѣ бо женолюбецъ яко же и Соломанъ, бѣ бо, рече, у Соломана, женъ 700»).

Объ этомъ Григорїѣ мнихѣ, который здѣсь вторично встрѣчается, (въ первый разъ при переводѣ Амартола) Князь Оболенскій (предисл. ѴI) пишетъ:

Кромѣ того (т. е. что имя Григорїѧ упоминается въ этой Лѣтописи два раза), въ одномъ изъ киноварныхъ заглавій недавно открытаго мною древле_Славянскаго перевода хроники Іоанна Maлалы обозначено, что переводъ этотъ былъ сдѣланъ Григорїемъ пресвитеромъ мнихомъ, при Болгарскомъ князѣ Симеонѣ, т. е., въ X вѣкѣ. Изъ сличенія этихъ мѣстъ, съ большимъ вѣроятіемъ можно предполагать, что всѣ эти одноименные переводчики: и Григорїй, переложившій Амартола, и Григорїй мнихъ, переложившій книгу Царствъ, и Григорій пресвитеръ мнихъ, переложившій хронику Іоанна Малалы, должны быть признаны за одно лице.

Съ своей стороны прибавимъ: если только Григорїй перелагатель Амартола, не поставленъ въ Переяславскомъ Лѣтописцѣ ошибкою вмѣсто Георгїѧ, т. е., самого Амартола. Во всѣхъ извѣстныхъ Лѣтописяхъ читаемъ: «Глаголетъ бо Георгїй въ лѣтописанїи»; и только въ одномъ Переяславскомъ: «Григорїй рече въ лѣтописанїи.»

Да проститъ намъ достопочтенный ученый, написавшій превосходное библіографическое обозрѣніе Русскихъ Лѣтописей, одно скромное наше напоминовеніе ему, по поводу настоящей его замѣтки. Въ 1795 г., при Императорской Академіи Наукъ, напечатана: «Россійская Лѣтопись по списку Софейскому Великаго Новограда.» Въ этой Лѣтописи помѣщенный Русскій Временникъ имѣетъ заглавіе: «Лѣтописецъ Рȣсскій и Кїевскїй.» Начинается онъ точно также, какъ и нашъ Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, не космографіею, а съ Афетова колѣна, и въ немъ также, на стр. 7, явственно напечатано:

Кромѣ того, по этому же случаю, мы не можемъ не указать еще на слѣдующее: исторіографъ нашъ Василій Никитичъ Татищевъ, который имѣлъ въ рукахъ раскольничій списокъ, доставленный къ нему въ 1721 г., писанный на пергаментѣ, и въ которомъ Лѣтописный Сводъ кончался 1197 годомъ, говоритъ, что «вѣ этомъ спискѣ многихъ обстоятельствъ не находилось, которыя въ другихъ спискахъ написаны, и про.иву тому онъ содержалъ обстоятельства такія, которыя въ прочихъ ни въ одномъ не написаны». [1] Съ этимъ древнимъ спискомъ Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй представляетъ самое близкое сходство. Онъ заканчивается лишь 20 годами позднѣе того списка. Въ немъ также, какъ и въ томъ спискѣ, мы встрѣчаемъ описаніе многаго такого, чего вовсе нѣтъ въ другихъ спискахъ, и, напротивъ, очень во многомъ онъ кратко и просто передаетъ то, что въ другихъ спискахъ распространено, переиначено, и дополнено позднѣйшими прибавками. Въ этомъ_то драгоцѣнномъ по древности, пергаментномъ, такъ называемомъ, раскольничьемъ спискѣ, какъ свидѣтельствуетъ Татищевъ, также упоминается не Георгїй историкъ, а именно Григорїй. [2] Сверхъ того, объ этомъ также имени, а не объ имени Георгія, дѣлаеть разныя предположенія Стрыковскій, который имѣлъ подъ руками изъ Русскихъ рукописей до 15 разныхъ Лѣтописцевъ. Изъ всего этого мы, безъ сомнѣнія, вправѣ заключить, что во всѣхъ древнѣйшихъ редакціяхъ Русскаго Временника стояло имя Григорїѧ, замѣненное въ нѣкоторыхъ спискахъ, уже позднѣе, именемъ Георгїѧ. Въ новомъ изданіи

Лѣтописи, по списку монаха Лаврентія, только_что начатомъ печатаніемъ, ученый редактора при словахъ: «Глаголетъ Георгїй в лѣтописаньи», указалъ на варіантъ: геогрїй, находящійся въ Радзивиловскомъ спискѣ; этотъ варіантъ, который не иначе можетъ быть прочтенъ, какъ Грегорїй, былъ утаенъ прежнимъ редакторомъ Я. И. Бередниковымъ.

При совершенномъ безпристрастіи къ дѣлу, при строго_научномъ, не рутинномъ отношеніи къ историческимъ памятникамъ, какое отличаетъ у насъ многихъ людей науки, при современномъ состояніи ея, чуждомъ древняго духа партій, для насъ рѣшительно необъяснимо стараніе нѣкоторыхъ изъ нашихъ ученыхъ какъ бы изгладить, по крайней возможности, изъ древнихъ нашихъ рукописей это дорогое для всѣхъ Славянъ имя, и тѣмъ умалить и даже вовсе уничтожить въ исторіи нашего просвѣщенія великое значеніе Григорїѧ, пресвитера Болгарскаго. Мы собственно никакъ не можемъ понять, для какой именно причины, и по какимъ научнымъ и разумнымъ основаніямъ, дозволительно скрывать это имя, не приводя его даже въ варіантахъ на своемъ мѣстѣ. Но такъ именно отнеслись къ этому дѣлу, при изданіи Софійскаго Временника П. М. Строевъ и, при изданіи Софійской первой Лѣтописи, Я. И. Бередниковъ. Что же такое выигриваетъ отъ подобной утайки дорогая истина отечественной нашей исторіи?

Хотя трудно вполнѣ разгадать и положительно опредѣлить, когда и по какимъ именно причинамъ имя Григорїѧ, уцѣлѣвшее въ древнѣйшихъ Лѣтописныхъ спискахъ, замѣнено именемъ Георгїѧ въ Ипатьевскомъ и сходныхъ съ нимъ спискахъ, въ Лаврентьевскомъ и сходныхъ съ нимъ спискахъ, но, очевидно, это произошло никакъ не отъ описки, не отъ дурнаго чтенія, а скрываетъ въ себѣ прямо какую_нибудь ученую продѣлку старинныхъ начетчиковъ и передѣлывателей древнихъ Временниковъ, не безпристрастныхъ къ какой_либо тогдашней партіи.

Вообще удивительная судьба въ области изслѣдованія нашихъ древностей этого имени Григорїѧ, имени столь многознаменательнаго для всѣхъ видовъ нашей письменности! Кто знаетъ, можетъ быть, этому имени какъ бы суждено долговременнымъ забвеніемъ о немъ въ древніе дни отъ умышленнаго его затемненія,—а въ новѣйшіе отъ неумышленной, быть можетъ, утайки его въ варіантахъ при изданіяхъ Лѣтописей, выстрадать въ будущемъ то громадное значеніе, какое по всему

праву, принадлежитъ ему въ исторіи нашего развитія, при строго научномъ отношеніи ея къ своимъ Лѣтописнымъ памятникамъ, при живомъ участіи къ ходу отечественнаго просвѣщенія. Такая же судьба постигла между нашими учеными и тотъ Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, въ которомъ ясно открывается это дорогое для Славянъ имя.

На Лѣтописецъ этотъ совершенно бездоказательно брошенъ какой-то сомнительный, неблагопріятный для него свѣтъ. Древность его заподозрѣна. То обстоятельство, что Печенѣги и Половцы названы въ немъ Татарами, обстоятельство, которымъ свидѣтельствуется, что онъ переписанъ именно между 1216 и 1219 годами, это обстоятельство поставлено противъ его древности, безъ всякаго вниманія къ дѣлу. Хотя, дѣйствительно, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Лѣтописца Pȣсскихъ Царѣй, по списку Переяславля Суздальскаго, вмѣсто Печенѣговъ и Половцевъ поставлено Татары, такъ что въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ говорится о Печенѣгахъ и Половцахъ, переписчикъ безразлично пишетъ ихъ Печенѣгами и Татарами, Половцами и Татарами. Это показываетъ, что еще ранѣе общаго нашествія Татаръ на Россію т. е. до 1224 г. переписчику Лѣтописца Pȣсскихъ Царѣй было извѣстно не только названіе Татаръ, но и то, что Печенѣги, Половцы и Татары принадлежали къ общему Тюрскому племени. Но спрашивается, могъ ли переписчикъ Лѣтописецъ имѣть такія свѣденія въ 1219 г.? Могъ ли знать о племенномъ единствѣ этихъ азіатскихъ выходцевъ? Современникъ, переписчика Лѣтописца Pȣсскихъ Царѣй, Петръ Епископъ Галичскій, изгнанный Татарами изъ своей страны, послѣ погрома 1224 г. и прибывшій на Западъ искать помощи и утѣшенія, передалъ важныя и обстоятельныя свѣдѣнія о Татарахъ, записанныя Матвѣемъ Парижскимъ. Матвѣй въ своей Grande Chronique (t. VI, Paris 1840), сообщая эти свѣдѣнія подъ 1244 годомъ, приводитъ, между прочимъ, сказаніе Петра, что въ числѣ другихъ мѣстъ, подвергавшихся нападенію Татаръ, была опустошена и Россія, назадъ тому около 26 лѣтъ. По этому поводу Преосвященный Архіепископъ Филаретъ замѣчаетъ, что если Матѳій слушалъ разсказъ Петра, въ 1244 г., подъ которымъ записалъ его, то первое нападеніе Татаръ на Россію, по свидѣтельству Петра, было около 1218 г., и это показаніе не многимъ разнится отъ другихъ извѣстій. (П. С. Р. Л. т. I, с. 163, на полѣ Ер. сп. 1218.) И такъ, полагая за достовѣрное, что Татары въ первый разъ сдѣлали

свое опустошительное нашествіе на Россію между 1216—1218 годами, мы должны признать, что въ эту пору Татары стали уже довольно извѣстны Русскому народу, и если Петръ Епископъ имѣлъ о нихъ такія свѣдѣнія, то могъ имѣть ихъ и переписчикъ Лѣтописца Pȣсскихъ Царѣй. Къ этому времени относится краткій словарь Половецкаго языка, находящійся въ Макарьевскихъ Великихъ Четьихъ Минеяхъ, въ Августѣ мѣсяцѣ. [1] Переписчикъ Лѣтописнаго Сборника, по списку Переяславля Суздальскаго, принимая съ одной стороны во вниманіе свѣдѣніе, записанное Несторомъ вторымъ подъ 1096 годомъ, что Торкмены, Печенѣги, Половцы, они же и Кумани одного и того же Тюрскаго поколѣнія,—съ другой показаніе Половецкаго словаря, что ГІоловчане одно и тоже, что Татары,—имѣлъ достаточное основаніе вмѣсто Печенѣговъ и Половцевъ ставить Татары. Имъ руководило, можетъ быть, желаніе показать свою начитанность и ученость. Анна Комнина свидѣтельствуетъ, что Печенѣги говорили однимъ языкомъ съ Половцами или Команами. [2]

Непонятно, какъ до сихъ поръ наши ученые не обратили должнаго вниманія на заглавіе, данное Григоріемъ своему Лѣтописцу, тогда какъ самое заглавіе; Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй составляетъ обоюду важное историческое доказательство: съ одной стороны оно указываетъ на Лѣтописателя X вѣка, современника Игоря и Ольги,— съ другой, что этотъ Лѣтописатель X вѣка имѣлъ современное историческое основаніе озаглавить свое повѣствованіе: Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй; онъ зналъ положительно, что прибывшіе къ намъ Руссы: Рюрикъ, Синеусъ и Труворъ были Коноунги, а слово Konung въ X вѣкѣ, на Славянскомъ языкѣ не иначе было возможно выразить съ точностію, какъ чрезъ слово Царь (rex).

Кремонскій Епископъ Ліутпрандъ, бывшій два раза посланникомъ въ Константинополѣ отъ Марграфа Беренгара въ 946 и Императора Оттона въ 968 году, говоритъ, повѣствуя объ Игоревомъ походѣ: Hijus denique gentis rex Inger vocabulo erat, qui collectis mille et eo amplius navibus Constantmopolim venit etc. [3]

3. См. Historia et legatio ad Nicephorum Phocam Imp. lib. V, cap. 6, въ Муратор. rerum Italic. script. tom II., p. 1. (Миланъ 1723) fol. pag. 463.

Г. Капфигъ свидѣтельствуетъ, что сѣверные народы обыкновенно придавали своимъ военнымъ предводителямъ эпитетъ, который можетъ быть переведенъ на Латинскій языкъ съ точностію только словомъ rex. [1] Мы видѣли выше, что современникъ В. К. Ольги Епископъ Ліутпрандъ называетъ супруга ея царемъ Игоремъ; естественно, что другой современникъ В. К. Ольги, Григорій, Пресвитеръ Болгарскій имѣлъ полное право, да даже и не могъ иначе озаглавить свой лѣтописный трудъ, какъ Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй.

Учеными не замѣчено также, что съ первыхъ словъ Лѣтописи Григорій ставитъ Русь и событія Русской исторіи въ параллель съ Греческой исторіей и Болгаріей и съ событіями обѣихъ этихъ державъ.

О началѣ Руси онъ говоритъ: Нача Михаилъ црствовати въ Цариградѣ, нача царствовати Рȣсскаѧ землѧ;

объ Олегѣ выражается, что онъ царствовалъ въ Кїевѣ.

Объ Игорѣ, мы убѣждены, что въ подлинномъ Григоріевомъ Лѣтописцѣ подъ 913 годомъ было написано: Нача царствовати Игорь по Ѡлзѣ, а в Цариградѣ Констѧнтинъ сынъ Леѡновъ. Здѣсь слово царствовати въ его Лѣтописцѣ относилось какъ къ Игорю, такъ и къ Константину. Поставленное же преподобнымъ Несторомъ первымъ вмѣсто царствовати слово кнѧжити можетъ относиться только къ Игорю.

Одно это мѣсто, прямо указывающее на современника В. К. Ольги, составляетъ неоцѣненную драгоцѣнность, оно характеризуетъ какъ Ольгу, гакъ и Григорія. Можно вообразить себѣ, что происходило въ душѣ Григорія при начертаніи имени города Плескова; ему припоминалась и далекая родина его Болгарія и Великій Царь, благодѣтель его, Симеонъ. Григорій не могъ не волноваться, вспоминая, что на

1. См. Изслѣдованія, Замѣчанія и Лекціи М. П. Погодина, т. III, стр. 31, гдѣ приведено замѣчаніе Г. Капфига изъ книги его: Essai sur les invasions maritimes des Normande dons les Gaules. Paris, p. 366—367.

сѣверъ отъ Преславы лежитъ въ Болгаріи также городъ Плисковъ, [1] что близь этого города находится такъ называемый Симеоновъ холмъ, называвшійся также, единоземцами его, Скиѳскою Дȣмою.

Не удостоено также вниманія даже и то, что Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй даетъ намъ формы древняго языка изъ первоначальной Лѣтописи, большею частію въ полнѣйшемъ, первообразномъ, неискаженномъ видѣ, и что въ этомъ памятникѣ сохранилось множество такихъ чтеній и такихъ вообще данныхъ, посредствомъ которыхъ и можно, и должно возстановить основный текстъ древняго Свода нашихъ лѣтописныхъ сказаній, очистивъ его отъ всякихъ позднѣйшихъ прибавокъ и искаженій, какъ это мьг указали и укажемъ въ послѣдствіи.

И все это невниманіе къ этой Лѣтописи продолжается даже еще и теперь, даже еще и въ то самое время, когда особенно сильно стала уже сказываться у насъ необходимая потребность въ отысканіи и твердомъ установленіи этого основнаго текста нашихъ Лѣтописей, безъ котораго не представляется никакой возможности ни дойти до правильнаго чтенія нашихъ рукописей, ни проникнуть въ настоящій историческій смыслъ изображаемыхъ ими событій.

Прошло уже 35 лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ явился первоначально въ печати Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй, съ этимъ подлиннымъ, дѣйствительно древнимъ своимъ названіемъ, и никто не обратилъ прямаго, безпристрастнаго вниманія даже на самое эго, совершенно необычное по времени, заглавїе этой Лѣтописи. Вмѣсто всякаго строгаго разбора дѣла, на это заглавїе просто брошена была только тѣнь сомнѣнія, а отсюда оставлена въ подозрѣніи, чрезвычайно легко, и самая Лѣтопись, какъ будто дѣло шло по рутинѣ привычнаго стараго нашего судопроизводства, гдѣ часто находили не совсѣмъ выгоднымъ доискиваться съ трудомъ до истины, а считали гораздо удобнѣе для себя легкое и обычное тогда рѣшеніе: оставить въ подозрѣнїи. Конечно, все это уже никакъ не мыслимо въ области современной нашей науки. Но не то было бы совершенно, а именно

1. Городъ Плесковъ, построенный, по свидѣтельству Кодина (in Orig. С. Р.), Константиномъ великимъ въ Болгаріи, лежалъ на сѣверъ отъ Преславы, нынѣ Ески—Стамбулъ. (ІІІафар. т. II, кн. 1, стр. 360).

совершенно обратное рѣшеніе неизбѣжно послѣдовало бы при болѣе внимательномъ и строго законномъ обращеніи съ этимъ важнымъ историческимъ вопросомъ. Доказательства существуютъ на лицо.

Такое равнодушное, чисто съ предвзятыми понятіями, отношеніе къ дѣлу, въ гѣ былыя времена, возбудило во мнѣ желаніе издать уже всю, въ полномъ составѣ, до сихъ поръ мало извѣстную рукопись, въ которой заключается этотъ «Лѣтописецъ Pȣсскихъ Царѣй». Къ изданію этому, я надѣюсь, приступить въ непродолжительномъ времени, если не встрѣчу къ тому препятствій,— въ рукописи много апокрифическихъ статей. Между тѣмъ, среди приготовительныхъ работъ, по поводу этого предположеннаго мною изданія, я приходилъ постепенно ко многимъ совершенно новымъ, неожиданнымъ для меня самого, выводамъ, которые я и намѣренъ предложить, въ полномъ ихъ объемѣ и связи въ моемъ введеніи къ этому изданію. Но какъ и Археографическая Коммисія готовитъ также новое изданіе первыхъ томовъ Рускихъ Лѣтописей, то не откладывая обнародываніе тѣхъ результатовъ, къ какимъ прямо привели меня мои историческія соображенія по пути новыхъ, представившихся мнѣ, лѣтописныхъ данныхъ, и желая подѣлиться ими съ тѣми моими соотечественниками, для которыхъ особенно дорога родная древность, я рѣшаюсь здѣсь представить теперь же краткій обзоръ нѣкорыхъ изъ нихъ въ этомъ, по возможности, сжатомъ очеркѣ.

Но быть можетъ, всѣ эти выводы, или хотя нѣкоторые изъ нихъ, для всѣхъ, еще мало знакомыхъ съ рукописью, приготовляемою нами къ изданію, покажутся, по новости своей, и отъ непривычки къ нимъ, не вполнѣ удовлетворительными, быть можетъ, даже они встрѣтятъ такое поголовное возстаніе противъ себя, гдѣ устремятся всѣ на нихъ, отъ мала до велика. Все это очень возможно и даже вполнѣ вѣроятно... Но при полномъ убѣжденіи въ совершенной вѣрности фактамъ и всѣмъ законамъ прямой дѣйствительности всѣхъ этихъ выводовъ,—я убѣжденъ также, что истина ихъ, какъ зерно, брошенное на добрую почву неустаннаго, научнаго, развитія историческихъ изслѣдованій въ нашемъ отечествѣ, дастъ наконецъ свой плодъ. Но крайней мѣрѣ, я не смѣю, по совѣсти, не высказать смѣло и прямо задушевнаго моего убѣжденія.