II. СЛАВЯНЕ И ВИЗАНТИЯ
О. В. Иванова, Г. Г. Литаврин
3. Судьбы славиний на землях Империи
К середине VII в. заселение славянами Балканского полуострова завершилось. Славяне стали основным демографическим элементом на полуострове. Немало районов они заселили на юге Балкан, включая Грецию и Пелопоннес, и на востоке, вплоть до прилежащей к Константинополю части Фракии. Ограниченные анклавы среди масс славянского населения образовывали здесь селения автохтонов, численность которых оставалась значительной в уцелевших приморских городах и в их округе.
Проблема симбиоза автохтонного (как романского и романизированного, так и греческого) населения и славян составляет одну из важнейших спорных проблем. Суть ее состоит в определении форм и последствий влияния, с одной стороны, местного населения на славянское общество, а с другой стороны, славян на развитие балканских провинций империи.
В славянской историографии нередко преувеличивается второй аспект проблемы, в греческой и западно-европейской обычно — ее первый аспект.
Сохранившийся фонд источников, отличающийся для этой эпохи (она обозначается как «темные века») крайней скудностью сведений, при тенденциозном отборе фактов способен «оправдать» и ту и другую позицию.
Судя по сообщениям Прокопия, Менандра и Феофилакта Симокатты о массовой гибели византийцев от оружия
68
«варваров», о массовом пленении оставшихся в живых, о повальном бегстве остальных в крупные города, следовало бы заключить, что местного населения на Балканах вообще не сохранилось. И по данным «Чудес», Фессалоника оказалась единственным убежищем, в которое сбежались жители из «Паннонии, Дакии, Дардании и других эпархий и городов», а остальные из «обеих Паннонии, обеих Дакий, из Дардании, Мисии, Превалитании, Родопы и всех других эпархий, как и из Фракии вплоть до Длинных стен», были уведены за Дунай (L., I, р. 227. 18-228, 6, § 284).
Действительно, жизнь балканских провинций в эпоху массовых вторжений гепидов, гуннов, протоболгар, и особенно славян и аваров была дезорганизована. Однако масштабы вторжений — по крайней мере до середины VI в. — преувеличены [70]. Прокопий противоречит себе, сообщая о грандиозном строительстве крепостей по Дунаю и во внутренних провинциях полуострова, предполагающем участие огромных масс местного населения. Говорит он и о конных императорских заводах во Фракии (Прок., с. 148), о крупных городах Редесто и Ираклия (с. 173, 174), о многолюдной деревне Веллур в Родопе (с. 175). Еваргий (с. 263) упоминает о наборе воинов в 70-х годах в Мисии и Иллирике. О крупных деревнях близ Анхиала говорит Симокатта (с. 293, 299, 309), как и о пострадавших от набега аваров местных жителях Мисии и Малой Скифии, и о том, что население округи Верои (Стара Загоры) в 80-х годах оказало упорное сопротивление аварам, а сам город откупился от хагана. Перечень такого рода фактов можно продолжить. Если в середине VI в. сельское население еще могло спасаться в городах или отходить в менее затронутые набегами провинции, то к концу столетия это стало невозможным: немногочисленные уцелевшие города не могли ни принять, ни снабдить всех беглецов, нашествию же подверглись буквально все провинции на Балканах. Бежать стало некуда. Только Монемвасийская хроника упоминает о бегстве от славян жителей города Патры в Италию (Калабрию) и на острова, лаконцев — в Сицилию, а части жителей Пелопоннеса — в неприступные горы [71]. Представляются маловероятными и массовая эмиграция, и уничтожение, и пленение большинства автохтонного населения, хотя оно, несомненно, значительно поредело. Осуществленное в начале IX в. Никифором I переселение ромеев в Македонию и на Пелопоннес не могло сказаться столь решительно на демографической картине юга полуострова, а именно — на превращении уже к началу X в. греческого элемента в преобладающий.
69
Местное население, конечно, сохранилось во всех провинциях, хотя и в разных пропорциях — его плотность возрастала с севера на юг и с северо-запада на юго-восток полуострова. Часть его, видимо, действительно ушла в горы; недаром именно в горах по преимуществу сохранилась фракийская топонимия [72]. Отразившие нападения города, признавая власть Константинополя, выплачивали, по всей вероятности, славянским вождям дань, как это делали еще в IX в. города Далмации (De adm. imp., I, р. 146. 124— 133) и как поступали во время набегов аваров и славян города Мисии и Фракии уже в VI—VII вв.
Но каковы были судьбы деревенского населения? Имеется на этот счет любопытное свидетельство Михаила Сирийца (автора XII в.), пользовавшегося трудами писателей VI—VII вв., в том числе сочинением Иоанна Эфесского. Он пишет, что в 584 г. авары и славяне говорили жителям городов империи: «Выходите, сейте и жните, мы возьмем в качестве дани только половину» [73]. Известно, что в Аварском хаганате платить дань было обязано славянское население [74]. Вполне возможно, что подобными повинностями было отягчено и автохтонное население на Балканах в контролируемых хаганом районах. «Чудеса св. Димитрия» свидетельствуют о значительном социальном прогрессе славянского общества, и было бы маловероятным, если бы попавшие под власть славянских вождей селяне — автохтоны ничего не вносили новым повелителям. Славяне и автохтоны (прежде всего греки) жили, несомненно, по соседству. Когда в 805 г. восстали славяне Пелопоннеса, они «сначала разграбили дома соседних греков» (De adm. imp., I, р. 228. 5—6). Если бы дело обстояло иначе, был бы совершенно не объясним факт ассимиляции большинства славян в X— XI вв. в Южной Фракии, Греции и на Пелопоннесе, и напротив — факт ассимиляции греков в Средней и Северной Македонии, в Северной Фракии и на черноморском побережье Мисии. О сокращении коренного населения свидетельствуют почти полная замена прежней топонимии на славянскую в Македонии [75] и археологические материалы, констатирующие насильственное прекращение жизни в ряде городов в конце VI — начале VII в. (следы пожаров и разрушений, отсутствие монет этого времени — в Димитриаде, Афинах, Коринфе и др.) [76].
Однако не все районы полуострова пострадали одинаково: компактные массы греческого населения сохранились во Фракии, в черноморских городах Томи, Одесс, Месемврия, Анхиал, Созополь, в прибрежных областях Македонии
70
(с Фессалоникой), Средней Греции (с Афинами), Эпира (с Диррахием), Пелопоннеса (с Коринфом), на островах Эгейского и Ионического морей (которые хотя и подверглись нападениям, но не были заняты славянами). Удалось империи удержать и часть городов Далматинского побережья [77].
О городах внутренних провинций от VII—VIII вв. почти нет известий. На VI Вселенский собор 680—681 гг. и на собор 691—692 гг. являлся лишь епископ г. Стоби — видимо, городу удалось установить мирные отношения с драгувитами [78]. В «Чудесах», в рассказе об обосновании на Керамисийском поле воинства Кувера сообщается, что пришедшие с ним потомки плененных некогда аварами ромеев стремились на родину предков: в Фессалонику, Константинополь и «другие сохранившиеся города Фракии» (L., I, р. 229. 1—3, § 288), которые оставались под властью империи.
Можно предполагать, что когда обстановка на полуострове стабилизировалась, коренное население, укрывавшееся в труднодоступных местах, возвращалось в родные места, если, конечно, они не были заняты славянами. X. Эверт-Каппесова предполагает, что одним из условий договора хагана с Фессалоникой после 4-й осады (L., I, р. 189. 12—16, § 213) было признание хаганом права беженцев, укрывавшихся в городе, беспрепятственно вернуться в свои земли [79]. В «Житии 15-ти Тивериупольских мучеников» при изложении событий этой эпохи упоминается о жителях-христианах в долине Струмы, пытавшихся обратить пришельцев-язычников в христианство [80].
Поселение в новом географическом и климатическом регионе, длительное проживание по соседству с коренным населением ускорило, несомненно, перемены в хозяйственной системе и в общественной- структуре славян. Оседая на землях империи, они занимали преимущественно области, удобные для земледелия в долинах Струмы, Вардара, Марицы, Моравы, на плодородных равнинах Фракии, Южной Македонии, Фессалии. Это были возделываемые поля со сложившейся агрикультурой, что, безусловно, благоприятно отразилось на общем уровне сельскохозяйственного производства. О появлении значительного прибавочного продукта говорит тот факт, что в 70-х годах VII в., во время 5-й осады Фессалоники, ее жители купили крупную партию продовольствия (зерна, бобовых) у велегезитов в Фессалии (L., I, р. 214. 9—13, § 254). Вскоре драгувиты обеспечили содержание многотысячного воинства Кувера (L., I, р. 229, 10-13, § 289),
71
Особенно значительные перемены в хозяйстве должны были произойти у тех славян, которые поселились в так называемой «оливковой зоне», захватывавшей южные районы Фракии, Македонии и Эпира. Здесь преобладали интенсивные формы земледелия (виноградарство, оливководство, возделывание цитрусовых, овощеводство и садоводство). Видимо, и эти формы земледелия были быстро освоены славянами: велегезиты продавали и сушеные фрукты (L., I, р. 218. 1-2, § 268).
Данные о распространении древнейших славянских топонимов свидетельствуют о поселении (видимо, в конце VI— VII в.) славян не только на равнинах, но и в горах Иллирика и Македонии, в Родопах, на Пинде и Тайгете. Здесь, возможно, земледелие сочеталось с пастушеством. К сожалению, археология дает для изучения хозяйственной деятельности славян на Балканах в VI—VIII вв. меньше, чем для любого другого региона славянского мира. Славянские находки на юге Югославии и в Греции единичны, а находки IX—X вв. трудно поддаются интерпретации. Согласно мнению одних, славяне длительное время сохраняли традиционные формы жизни и деятельности, судя по материалам раскопок в Румынии и Болгарии. В. Попович проводит мысль, что термины κάσα и σκηνή (хижина, шалаш), употребляемые в «Чудесах» применительно к славянским жилищам, означают хорошо известную полуземлянку [81]. Действительно, болгарские археологи показали, что славяне и на землях империи не сразу отказались от привычного типа жилища [82]. Но есть факты и об использовании славянами покинутых коренным населением жилищ, и о ремонте городских помещений под новые жилища [83]. Скорее всего, почти полное отсутствие славянского археологического материала VI—VIII вв. объясняется тем, что влияние более развитой, чем у славян, материальной культуры привело к быстрому сглаживанию специфики орудий труда, бытового материала у славян в южной и центральной части полуострова [84]. Раскопки в Болгарии также свидетельствуют, что основные сельскохозяйственные орудия VII—IX вв. местного и соседнего византийского населения практически неотличимы, что оправдывает вывод об их заимствовании славянами как более совершенных и соответствующих новым условиям [85].
Второе крупное изменение в хозяйственной жизни славян на Балканах было связано с отказом от использования в качестве тягловой силы лошади, которая в целом играла эту роль в крестьянском хозяйстве почти по всему славянскому
72
ареалу к северу от Дуная [86]. До переселения на Балканы у славян преобладало разведение крупного рогатого скота, что обычно свойственно земледельческим народам. Так было в первое время и после переселения согласно раскопкам с. Попино под Силистрой. Причем и на мясо использовался прежде всего крупный рогатый скот, а с VIII в. — овцы, козы, свиньи [87]. Ясно, что крупный рогатый скот стали держать ради молока, ибо среди костей крупных животных, найденных в этом славянском поселении, вообще нет костей молодняка. Мы считаем, что объяснение этому может быть связано с переходом славян к использованию в качестве тягловой силы главным образом быков, волов, как это издревле имело место на Балканах, где лошадь служила для войны, а также как верховое и вьючное животное.
Славяне испытывали благотворное воздействие более высокой производственной культуры и в сфере ремесла. Это проявилось в строительстве жилищ, в технике изготовления керамики. Наименее заметным это влияние было в Мисии, поскольку здесь сохранилось меньше коренных жителей [88]. Материалы славянских некрополей IX—X вв. на Струме, Вардаре, Брегалнице и в Родопах показывают, что славянское ювелирное искусство испытало воздействие византийского и в технике обработки металлов, и в системе декорирования изделий [89].
Процесс отделения ремесла от сельского хозяйства у славян ускорился. В «Чудесах» рассказывается об искусном мастере (τεχνίτης), который изобрел и соорудил по предварительно разработанной схеме особое осадное орудие; славянские плотники строили всевозможную осадную технику, ладьи и суда для рек и морского плавания, плоты для переправ, а также так называемые «связанные корабли», напоминающие, по-видимому, «двукормовые суда» византийцев для переправы конницы и для осады крепостей с моря (используя их устойчивость) (L., I, р. 211. 19, § 243; 216. 30, § 262). Упомянуты в «Чудесах» и изготовители стрел, т. е. ремесленники, занятые металлообработкой (L., I., р. 219. 10—14, § 273). Судя по видам вооружения славян (мечи, копья, щиты, шлемы, доспехи и т. д.), не уступавшего в это время византийскому, они имели опытных оружейников. Ремесло дифференцировалось. Наличие у славян коней (на Пелопоннесе славяне в IX—X вв. занимались коневодством. — De adm. imp., I, р. 256. 199—204) предполагает развитие седельного производства, а развитие мореплавания, в котором славяне были весьма искусны,— существование обслуживающих этот вид деятельности ремесел
73
(изготовление парусины, канатов, производства смолы) (L., I, р. 175. 4-10, § 179; р. 177. 15—18, § 186; р. 220. 5-12, § 277). О гончарном и металлургическом производстве позволяют судить и данные археологии.
Налицо несомненный хозяйственный прогресс, появление заметного излишка, который мог быть употреблен на цели обмена. Обмен стал, видимо, развиваться и внутри славянского общества (между ремесленниками и земледельцами, крестьянами и пастухами и т. п.), и между славянами и византийцами. Сохранившиеся города империи были стеснены в своей сельскохозяйственной деятельности. Жители и Сирмия, и Белграда, и Фессалоники в VI—VII вв. занимались земледелием и даже жили на полях и виноградниках во время сбора урожая (Мен., с. 293; L., I, р. 137. 11—14, § 127; р. 185, 31—36, § 199). Но их посевы нередко начисто уничтожались во время нашествий.
П. Лемерль отмечает, что «Чудеса» изображают Фессалонику как город, целиком зависящий от снабжения с моря (L., II, р. 79). А приморские города в основном и сохранились на Балканах в славянском окружении. Недостаток продовольствия в них был перманентным в эту эпоху, и в мирные периоды славяне и ромеи-горожане вступали в торговые связи.
В середине VII в. опыт общения между ромеями и славянами на землях империи уже насчитывал около столетия. Наиболее интенсивным оно было в округе Фессалоники. «Чудеса» сообщают многочисленные факты взаимных измен, т. е. переходов славян (особенно если ими предводительствовал хаган) на сторону фессалоникийцев и, напротив,— о бегстве горожан к славянам [90].
Изменения в хозяйственной структуре, а также тесный контакт с коренными жителями привели к переменам и в социальной жизни славян. Нет оснований, однако, предполагать, что формы землевладения и землепользования у славян коренным образом изменились под воздействием найденных ими на новом месте аграрных отношений. Рабовладельческие и колонатные отношения в балканских провинциях еще накануне массовых вторжений славян находились в глубоком упадке. Славяне лишь довершили дело: еще сохранявшиеся рабовладельческие виллы, имения, основанные на колонате, были сметены «варварским» нашествием [91]. Славяне принесли с собою свойственные их обществу аграрные порядки: вероятнее всего, это была земледельческая община, находящаяся в стадии перерастания в общину соседскую (марку) и характеризуемая сохранением верховной
74
собственности на пахотную землю (с возможными периодическими ее переделами), сильными пережитками кровнородственных отношений, закреплением приусадебных участков в индивидуальное постоянное пользование больших и малых семей [92]. Косвенное указание на ведение каждой семьей индивидуального хозяйства содержится в «Чудесах»: славяне доставляли с полей урожай в собственные дома. Е. Э. Липшиц дала конкретную картину быстрого перерастания в новых условиях земледельческой общины в соседскую, основываясь на данных Земледельческого закона [93]. Независимо от местонахождения византийской провинции [94], в которой был записан закон, он, по-видимому, отражал отношения, близкие к существовавшим на Балканах в VII—VIII вв., так как был создан в сходной ситуации (на землях империи, подвергшихся нашествию «варваров»). Отнюдь не случайной была большая популярность Земледельческого закона в славянских странах. Возникновение же соседской общины, в которой пахотный надел превращался в собственность каждого общинника с правом его отчуждения (в аллод), неминуемо вело к дальнейшему углублению имущественной дифференциации и социального неравенства.
Низшей социальной категорией в славянском обществе, как и ранее, оставались рабы. Чаще всего их, однако, предлагали византийцам (т. е. соотечественникам) выкупить или же продавали тем славянам, которые, давно не участвуя в набегах, имели на рабов спрос (L., I, р. 213, 8—13, § 249). Обладание рабами, становившимися челядинцами, оруженосцами, слугами, было, видимо, престижным. Но находили рабы применение и в производстве. В «Чудесах» сообщается, что захваченный на пути в Фессалонику, у берегов Эллады (или на море близ нее) следующий в Константинополь епископ Киприан был отведен славянами «в их землю» и стал рабом славянина, определившего его ухаживать за скотом (L., I, р. 237. 4-238. 7, § 307-308). Но рабство, изживавшееся и в империи, не получило у славян широкого развития — оно уже не соответствовало наметившейся линии развития. Обобщая большой материал о развитии догосударственных обществ, этнологи пришли к выводу, что при недостаточной глубине социальной дифференциации рабовладение становится фактором не прогресса, а стагнации в развитии общества [95].
Безусловно, большинство общества по-прежнему составляли свободные общинники. Намеки на их скудный быт имеются в «Чудесах», но конкретной картины их жизни мы
75
не знаем. Резкие социальные разлитая, как мы увидим, между рядовыми славянами и их высшим слоем, позволяют думать о начальных формах систематической эксплуатации общинников возвысившейся верхушкой.
Об имущественной и социальной дифференциации среди славян говорит уже свидетельство, что совершившее набег на Фессалонику в 584 г. славянское войско в 5 тыс. человек было хотя и не многочисленным, как подчеркнуто в источнике, по крепким и сильным, так как все состояло из отборных (ἐπιλέκτους) и опытных воинов, представляло собой «отборный цвет всего народа славян» (τὸ παντὸς τοῦ τῶν Σκλαβίνων ἔϑνους τὸ ἐπίλεκτον ἔνϑος) [96]. Это были уже не рядовые общинники-славяне, лишь эпизодически участвовавшие в походах, а постоянно находившиеся на службе воины, обладающие лучшим, не доступным для ополченцев вооружением. Мы вправе предполагать, что в данном случае перед Фессалоникой были объединенные дружины вождей нескольких славянских союзов. Члены этих дружин выделялись из массы своих соплеменников, они окружали вождя, частично или полностью состояли на его содержании и, может быть, уже не были заняты постоянным крестьянским трудом [97].
Согласно другому известию «Чудес», во время двухлетней осады Фессалоники в 676—678 гг. в штурме участвовали разделенные на специальные отряды лучники, щитоносцы, легкие части, копьеносцы, пращники и воины, обслуживающие осадные машины (L., I, р. 216. 30, 217. 1, § 262). Маврикий (с. 283, 289) подчеркивал ранее, что славяне представляют собою легковооруженную пехоту. Теперь же в их войске выделяются «гоплиты» — тяжело вооруженные воины (L., I, р. 220. 24, § 279). Все это предполагает разные виды оружия и, разумеется, его различную стоимость — даже в Византии в IX—XI вв. воины комплектовались по родам войск (легкая и тяжеловооруженная пехота, легкая кавалерия, всадники-катафракты и моряки) в прямой зависимости от имущественного состояния. Каждый из упоминаемых в «Чудесах» отрядов по родам войска был скорее всего укомплектован в целях более планомерной и тактически эффективной осады на месте, под стенами города, из представителей различных славянских объединений.
Весьма важно сообщение того же памятника, что во время осады 676—678 гг. славянские воины создавали невиданные ранее осадные орудия, делали особые мечи и стрелы и вообще, «один перед другим стараясь проявить себя
76
более благомысленными и усердными, чем остальные, стремились помочь предводителям (ἡγουμένων) племен» (L., Т, р. 218. 22—27, § 271). Указано не только на авторитет вождей, который признавали рядовые воины, по и на опасение этих воинов вызвать неудовольствие предводителей. Отдельные вожди имели в личном подчинении воинов и обслуживающих войско людей, выделяя в случае необходимости дровосеков, опытных плотников, кузнецов, мастеров по изготовлению стрел (L., I, р. 219. 10—14, § 273).
Все это дает основание думать, что вожди уже имели право использовать не только ратный, но и мирный труд подвластных людей на месте постоянного расселения. К 70-м годам VII в. славяне уже жили в основном мирной жизнью; часть их признала, хотя бы формально, сюзеренитет империи. Их частые ранее военные экспедиции с целью захвата добычи уходили в прошлое. Занимавшиеся мирным трудом славяне, получившие на новом месте возможность достигнуть более высокого уровня благосостояния, утрачивали интерес к военным предприятиям. Должны были в их среде усилиться и опасения за безопасность их семей: поражение в новых условиях грозило теперь непосредственно их очагам. Выгоды от войны отступали на второй план перед преимуществами мирного труда.
Традиции строя военной демократии давали себя знать все реже. До 70-х годов VII в. славяне еще отправлялись в военные походы. Однако теперь это были в основном морские экспедиции на острова Эгейского и Ионического (и даже Мраморного морей), на побережья отдаленных районов: именно там они еще находили добычу и именно оттуда не опасались ответных ударов. Организаторами экспедиций были, несомненно, вожди племен и окружавшая их знать. В морских набегах славяне, особенно жившие по Струме, и ринхины достигали побережий Азии. Особый интерес они проявили, по-видимому, к морским портам со складами и торговыми судами и к таможенным пунктам империи с их кассами коммеркиариев, в частности — к Авидосу и его округе (L., I, р. 220. 5—11, § 277), как это было свойственно аварам и другим «варварам». Согласно трактовке событий в «Чудесах», именно после набега славянского флота на побережье Дарданелльского пролива и Мраморного моря, когда они осмелились противостоять самим «правящим» (т. е., надо думать, самим императорам), против них был организован поход Константина IV, направленный прежде всего против славян в долине Струмы (L., I, р. 220. 12—221. 2, § 279, 280). Термин τοὺς κρατοῦντας (множественное
77
число) предполагает, что поход состоялся до 681 г., когда Константин IV отстранил от власти братьев-соправителей (Ираклия и Тиверия). Во время набега славяне столкнулись, видимо, уже с царскими судами или ограбили императорских чиновников (коммеркиариев?), чем и вызвано замечание, что славяне подняли руку на «правящих».
Помимо естественно совершавшегося процесса социального расслоении, к усилению эксплуатации рядовых общинников славянскую аристократию должно было побуждать свертывание военных предприятий: на смену экстенсивным формам обогащения и упрочения своего социального господства должны были приходить интенсивные формы. Первуд, вождь ринхинов, казненный из-за подозрений в заговоре с целью захвата Фессалоники, владел греческим языком, часто бывал в городе (он и был арестован во время пребывания в нем), имел среди знати города приятелей (L., I, р. 209. 7-18, § 231, 232; р. 209. 29-31, § 235). Конечно, он был не только военным предводителем союза славянских племен (или племени), но и главой племенной аристократии, обладал богатствами, сделавшими его своим среди городской знати. Возможно, он как сын вождя еще ребенком воспитывался в Фессалонике. Положение славянской аристократии определялось, по-видимому, принадлежностью к знатным родам, военными заслугами и богатствами [98].
Было бы, разумеется, весьма важно определить конкретное содержание тех понятий, которыми византийские авторы VII в. обозначали вождей и племенную знать славянских объединений (архонты, склавархонты, экзархонты, филархи, этнархи, таксиархи, игемоны, игумены, рексы) [99]. К сожалению, эти термины, оставшиеся почти неизменными сравнительно с рубежом VI—VII вв., как и с VIII—IX вв., были традиционными для византийской историографии; различия между этими понятиями практически непостижимы. Полагают, однако, что именно рексы обладали сравнительно большей властью и могуществом и были, видимо, в отличие от других, самостоятельными, никому не подвластными, стоящими во главе отдельных племен или племенных соединений.
В отношении славянских вождей в центральной части Балкан для VII—VIII вв. в «Чудесах», у Феофана и Никифора употребляются обычно понятия «архонт», «реке», «экзархонт», «игемон». Учитывая достоверность сведений «Чудес», было бы очень важно разобраться в особенностях терминологии этого памятника. Существенно, что в нем понятия «игемоны» и «архонты» используются преимуще-
78
ственно во множественном числе. Это, видимо, люди из высшего слоя. Они сами участвовали в сражениях, руководили подготовкой к осаде, наблюдали за строительством осадных сооружений (L., I, р. 218. 26-27, § 271). Рекс же поставлен над архонтами и игемонами. Рексом в «Чудесах» последовательно обозначается наиболее видный из вождей Первуд. То, что рексу принадлежала высшая власть во время военных операций над всеми их участниками (или только над одним из объединений племен), видно из эпизода с мастером-строителем осадного сооружения. Разрешение на его строительство мастер испрашивал у «самого рекса» (τὸν ῥῆγα αὐτόν), а затем уже работами руководили «архонты» (L., I, р. 218. 29, § 271). Рексы решали вопросы войны и мира: славяне со Струмы, узнав о выступлении императора, обратились за помощью к «разным рексам» (ἐκ διαϕὀρωυ ῥηγῶν) (L., I, р. 220. 19, § 278); «рексы драгувитов» единодушно решили начать войну против города (L., I, р. 214. 19—20, § 255). Рекс, следовательно, был «первым из архонтов», как это сказано о Кувере, у которого Мавр был «одним из выдающихся его архонтов» (L., I, р. 229. 18-21, §291).
Но то же самое о понятии реке мы сказали выше и для VI в.; то же самое, видимо, следует сказать и о термине «экзарх». В «Чудесах» им обозначен единожды Хацон, возглавлявший славянские племена во время осады Фессалоники в 615 (?) г., т. е. это понятие имеет значение «предводитель войска». Это подтверждается другим местом памятника: во время совместной осады аваров и славян Фессалоники их «экзархом... был хаган» (L., I, р. 189. 7, § 212), т. е. он являлся высшим военачальником. Точные славянские эквиваленты названных выше византийских терминов трудно определимы. Предлагались такие понятия, как «жупан», «старейшина», «князь», «король». В славянском средневековом переводе эпизода «Чудес» Первуд поименован «князем», архонты — «старейшинами», но это попытка позднего осмысления [100].
Нерешенным остается вопрос о резиденциях славянских вождей. Что касается округи крупных городов, то резиденцией могло быть приведенное в порядок поместье близ города, проастий или вилла; вождь мог иметь свой дом непосредственно и в самом городе. Археологи заключают, что, несмотря на следы частичного приспособления под жилье городских строений, в целом старые города (Доростол, Ниш, Охрид, Сердика, Скопье и др.), оказавшиеся в руках славян, переставали функционировать в качестве городских
79
центров в подлинном смысле слова [101]. Особенно ясно это видно там, где не было временного отвоевания городов империей, как, например, в Нижней Мисии. Отнюдь не случайно, что ни одна из первых столиц Болгарии не была основана на месте старого имперского города. В VII— VIII вв. уровень экономического и социального развития славянского общества, по-видимому, еще не достиг той зрелости, когда город возникает и функционирует как необходимый элемент системы, ее хозяйственный, социальный и общественно-культурный институт. Не использовались, вероятно, эти старые (кстати говоря, разрушенные или полуразрушенные) города на территории славянских объединений и в качестве крепостей: оборонять крепости славяне еще не умели, не говоря уже о том, что их предварительно нужно было восстановить, что также предполагало навыки в строительстве, а главное — достаточно высокий уровень эксплуатации, наличие больших средств, развитую систему организации власти. Всего этого у славян той эпохи еще не было.
Об особенностях связей между союзами племен и их отношениях с византийцами позволяет судить описание 5-й (последней) осады Фессалоники в 676—678 гг. Осаде предшествовали мирные отношения окружающих город славян с его жителями. Вождь ринхинов Первуд бывал частым гостем в городе. Но вот управитель города донес императору, что Первуд злоумышляет против Фессалоники. Было велено доставить его в Константинополь. Первуд был схвачен в городе. Тогда «весь народ славян (а именно — обе его части, т. е., что с Ринхина, а также со Стримона) решил вместе с городом просить вышеназванного повелителя, чтобы были прощены его прегрешения и он был отправлен к ним...» (L., I, р. 209. 12—13, § 232). Опытные граждане с посланцами из выдающихся (ἐκλεκτῶν) славян прибыли к царю. Он готовился в поход против арабов и обещал отпустить Первуда после войны. Вождь был освобожден от оков, ему дали все необходимое для жизни. Узнав об этом, славяне «поуспокоились в их ярости». Однако один из переводчиков царя, пользующийся доверием его и византийских архонтов, уговорил Первуда бежать из столицы в имение переводчика во Фракии под Визой. Узнав о его исчезновении, император повелел выслать отряды конницы и корабли на поиски беглеца. Был послан быстроходный корабль в Фессалонику с вестью о бегстве и приказом позаботиться о безопасности и запасах продовольствия ввиду ожидаемого нападения славян. Но Первуда обнаружили, и автор
80
«Чудес» считает чудом, что Первуд, находясь так близко от «других славянских племен» (во Фракии), не бежал к ним из имения. Первуд был снова взят под стражу — сохранилась договоренность, что «при определенных обязательствах он будет отпущен». Но Первуд снова пытался бежать. На допросе он заявил, что если бы ушел «в свое место», то более не помышлял бы о мире, а «собрал бы близлежащие к нему племена» и не оставил бы не затронутого войной района на суше и на море, пока сохранялся в живых хотя бы один христианин. Первуд был казнен. Славяне со Струмы и с Ринхина, а также сагудаты в ответ на это осадили Фессалонику.
Началась двухлетняя осада. Поля остались незасеянными, скот вне стен был захвачен врагами. Правители города, обуреваемые жаждой наживы, распродали государственные запасы хлеба перед самой осадой иногородним, успевшим вывезти его на судах. Начался голод. Жители стали искать спасения в бегстве к славянам. Но те, видя множество беглецов и опасаясь, что они станут опасными в случае неудачи, стали их продавать «народу славян более северных районов». Поэтому бегство к славянам прекратилось. Пытавшихся покинуть город и по суше и по морю славяне пленяли или убивали. На совете управителей города и горожан было решено отправить в области Фив и Димитриады, к велегезитам, имеющиеся в городе суда и моноксилы для закупки сухих фруктов, так как велегезиты «тогда, как кажется, имели мир с жителями города». В городе остались в основном неспособные к военному делу люди.
Совет рейсов драгувитов решил штурмовать стены, надеясь, что город теперь может быть взят без труда. 25 июля состоялся штурм, в котором принимали участие драгувиты, ринхины, сагудаты и др. Нападение было одновременным и с суши и с моря. Но в штурме не участвовали славяне со Струмы: «согласно случившемуся у них решению», они повернули от города. Осажденные опасались, что в случае их пленения велегезиты, узнав об этом, перебьют фессалоникийцев, отплывших за продовольствием. А это действительно замышляли велегезиты.
Но штурм был отбит. Враждуя друг с другом, славяне «ушли в свои места». Через несколько дней вернулись и уплывавшие к велегезитам с хлебом и бобами: узнав о неудаче штурма, те продали продовольствие. Но славяне снова готовились к штурму, опытный славянский мастер изобрел особую осадную башню. Но башня не была достроена — мастер «сошел с ума» и ушел к фессалоникийцам. Славяне
81
отказались от штурма и держались спокойно, кроме ринхинов и славян со Струмы, которые занялись морским разбоем, достигая берегов Мраморного моря. Возмущенный император двинул войско против славян на Струме, которые заняли теснины и попросили помощи у «различных рексов». Струмяне были разбиты. Фессалоника была снабжена продовольствием, и славяне предложили мир (L., I, р. 209, 14-221. 11, § 232-281).
В этом рассказе особенно интересны следующие детали. Ясно, что до осады между славянами и властями Фессалоники длительное время сохранялся мир; славяне еще оставались в большинстве язычниками, что не мешало их тесному общению с византийцами, торговле с ними и пребыванию в городах. В Фессалонике уже имелись славянские поселенцы. Создается впечатление, что представители власти пытались уже рассматривать славян как подвластных империи находящихся на особом статусе, тогда как славянская аристократия еще надеялась на захват города и установление своего господства на полуострове. Эта общая цель, как полустолетие раньше, объединяла славянских вождей, и при известии о смерти Первуда, игравшего роль лидера среди знати племен, живущих близ Фессалоники, они, объединившись, осадили город. Ясно также, что в Константинополе знали об этих настроениях славянских вождей: показательна та тревога, которая возникла в столице после бегства Первуда, — было введено в сущности осадное положение, а Фессалонику немедленно предупредили о скорой ее осаде.
Самого серьезного внимания заслуживают также данные о том, что в Фессалонике среди ее высшего социального слоя имелась влиятельная группировка, находившаяся в тесном контакте со славянскими вождями и, более того, готовая к сотрудничеству с ними для достижения собственных целей, не совпадающих с интересами правящей в Константинополе знати.
Еще недавно (в первой половине царствования Юстиниана I) экономически господствовавшая в империи знать утратила свое благосостояние (кроме той ее части на Балканах, которая входила в высший слой чиновной и военной аристократии). Имения этой знати на Балканском полуострове были потеряны, пригородные проастии разорены, служба в провинциальных органах управления, вероятно, не компенсировала (в виде жалованья) понесенных потерь. Как видно из приводившихся свидетельств, городская верхушка стремилась сама обеспечить свою безопасность, не
82
веря в помощь из центра. Все это порождало оппозиционные настроения и побуждало к поискам выхода.
Именно этим обстоятельством объясняются сообщаемые в «Чудесах» факты о произволе местных правителей, спекулировавших хлебом государственных зернохранилищ и притеснявших горожан. Эти круги, видимо, и проявляли склонность к сотрудничеству со славянской аристократией, надеясь найти для себя выгодное место в рядах правящей элиты в случае победы славянских вождей. Еще во время осады города Хацоном, когда этот вождь был захвачен в плен, «некоторые из занимающих первенствующее положение в нашем городе» пытались укрыть его «ради каких-то неблаговидных целей»; только при вмешательстве горожанок он был обнаружен, (L., I, р. 179. 4—16, § 193). Весьма показательно, что сам автор рассказа о Первуде, явно принадлежавший к высшему клиру города, с нотой осуждения говорит об эпархе Фессалоники, который неизвестно «каким образом и ради чего» донес императору на вождя славян (L., I, р. 208. 9-209. 4, § 231). Примечательно и то, что об освобождении Первуда и о готовности взять его «на поруки» ходатайствовали вместе славянская знать и сами горожане. Совместное посольство отправилось и на встречу с императором в столицу (L., I, р. 209. 13, § 232). Намекает автор и на некие «решения», которые хранили втайне архонты Фессалоники и других мест, оказавшиеся тогда в городе, в отношении этого крупного центра в момент его осады (L., I, р. 221. 17—22, § 282). Рассказывая о «полу-варварах», приведенных Кувером, автор с удовлетворением констатирует, что среди них было много христиан. Так, говорит писатель, увеличивалось «благодаря православной вере и святому животворному крещению племя (ϕύλον) христиан» (L., I, р. 228. 6—13, § 285). Отметим, что в этой же части «Чудес» сообщается и о принятии христианства отдельными славянами (L., I, р. 219. 31—220. 4, § 276). Мы полагаем, что современники-византийцы уже питали надежду на крещение славян и на увеличение благодаря этому христианских подданных империи. В том же эпизоде о Кувере, повествуя о плане его приближенного Мавра захватить город изнутри, автор называет этот замысел достижением цели «посредством междоусобной войны» (δἰ ἐμϕυλίου πολέμου) (L., I, р. 229. 27, § 291; р. 230. 26, § 294), т. е. намекает на сторонников Мавра и среди жителей города [102].
Мы вправе, видимо, сделать вывод, что в рядах византийской знати не было единства в отношении к славянам: часть ее была готова на. заключение с ними союза против
83
Константинополя. Но единства не было и среди славянской аристократии. Еще во время осады Фессалоники в 586 г. аварами совместно со славянами горожане убедили многих славян перейти на их сторону, так что общественные бани города были переполнены размещенными здесь беглецами (L., I, р. 150. 31—32, § 143). После неудачных штурмов, при отступлении от города, среди «варваров» вспыхнули раздоры: они грабили друг друга, вступали в схватки (L., I, р. 156. 24-27, § 158).
Однако в данном случае можно думать о противоречиях между аваро-протоболгарскими и славянскими контингентами войск хагана. Но сходные сообщения имеются и от времени осады Фессалоники одними славянами в 676—678 гг. Велегезиты предпочли выждать, не приняв участия в осаде и сохранив мирные отношения с городом: сразу же после неудачи они продали ему продовольствие. Славяне со Струмы ушли в свои места в разгар боев (L., I, р. 215. 12—16, § 257). Расходившиеся после провала осады славяне враждовали друг с другом (L., I, р. 217. 28—31, § 267). Совсем не упомянуты среди осаждавших берзиты, которые участвовали в 3-й и 4-й осадах. Инициатива штурмов исходила на разных этапах осады, видимо, от разных объединений. Так, штурм 25 июля был предпринят по решению «рексов драгувитов» (показательно, что у них был не один, а несколько военачальников) (L., I, р. 214. 19, § 256). Упорно осаждали город, по всей вероятности, лишь ринхины и сагудаты.
Рассказ о Первуде дает основание предполагать, что длительные контакты славянской знати с византийской, знакомство с неведомыми ранее удобствами, осознание возможностей обретения высокого положения в рядах византийской военной элиты вносили в ряды славянской аристократии раскол, утрату единства цели [103]. Тем более, что к 70-м годам уже какая-то часть славян на Балканах заключила с Константинополем договоры, определившие их юридический статус на землях империи, их права и обязанности по отношению к императору.
Как известно, первое крупное военное мероприятие против славян на полуострове (после 602 г.) связывают с походом Константа II в 657/8 г. «против Славинии». Но еще до этого, при Ираклии (610—641), хорваты, пришедшие на земли империи, занятые аварами и подвластными им славянами, искали союза с императором (De adm. imp., I, р. 146. 8—148. 25). Сходной была ситуация и при расселении сербов в 30-х годах VII в. (De adm. imp., I, р. 152. 2—154. 29). Видимо, лишь в 70-х годах и хорваты
84
и сербы временно признали сюзеренитет аварского хаганата. Возможно, уже ко времени Ираклия следует относить и какие-то формы договорных отношений империи со славянами Мисии и Малой Скифии (см. гл. IV).
Сколь ни кратко известие Феофана о том, что Константу удалось во время похода против Славинии «захватить и покорить много народов» (Феоф., с. 260), его нельзя недооценивать. Об этом походе знают и восточные авторы (ВИИНJ, I, с. 221, бел. 8). В 665 г. из состава войск империи перешло на сторону арабов 5 тыс. славян, которые были поселены в Сирии (Феоф., с. 260). Впоследствии и Юстиниан II зачислял славян в войско и переселял в Малую Азию. В 678 г. в Константинополь прибыло посольство от аварского хагана, а также от рексов, экзархов и гастальдов «западных краев» с предложением мира (ВНИИJ,, I, с. 224-225, см. гл. IV и V).
Констант II ходил «против Славинии». В единственном числе термин «Славиния» употреблен впервые Феофилактом Симокаттой как обозначение территории, заселенной сплавинами на левом берегу Дуная. Остальные случаи использования этого термина характерны для источников IX—X вв. при рассказе о событиях VII—X вв.; причем всюду этот термин употребляется уже только во множественном числе как указание и на место расселения каждого славянского племенного объединения, и на особую форму их социально-политической организации [104]. Каждая такая Славиния имела свои пределы, отличалась от другой, имела своего вождя. Характерны отличия в политической активности Славиний разных регионов Балкан. В VII—VIII вв. наметились четыре таких зоны: 1) крайний северо-запад, охватывавший сербские и хорватские земли; 2) территория между Дунаем и Балканским хребтом; 3) область Средней и Южной Македонии, Южного Эпира и Северной Греции и, наконец, 4) Пелопоннес. Первыми проявили политическую тенденцию к объединению Славинии третьей из названных зон: в ходе столетия они совместно пять раз пытались овладеть Фессалоникой. П. Лемерль подчеркивает, что эти попытки были проявлением тенденции к созданию самостоятельного славянского государства (L., II, р. 93).
В «Чудесах св. Димитрия» говорится, что во время 3-й осады во главе с Хацоном славяне имели с собою «роды вместе с их имуществом, намереваясь разместить их в городе после овладения им» (L., I, р. 175. 7, § 179). Это свидетельство толковали, как доказательство того, что славяне к моменту 3-й осады еще не обрели постоянного места
85
поселения, а потому в походах участвовали вместе с их семьями и скарбом и что в данном случае они намеревались поселиться в Фессалонике (L., II, р. 93). Мы считаем такую трактовку неверной. Речь, конечно, не шла о том, что славяне всех союзных объединений стремились поселиться в городе, как нет сведений о том, что славяне заселяли взятые ими другие крупные города (Доростол, Ниш, Охрид, Скопье, Афины и др.). Напротив, славяне избегали селиться в городах. В данном же случае обосноваться в Фессалонике в качестве своей резиденции намеревались вожди славянских союзов вместе с их родами. Это понимание подтверждается рассказом о планах Кувера относительно Фессалоники (сказано при этом яснее и в очень близких выражениях): Кувер намеревался, конечно, после взятия города «разместиться здесь со своими пожитками и вместе с другими архонтами» (L., I, р. 229. 28—29, § 291). Кувер хотел затем, опираясь на Фессалонику, развернуть военные действия с целью овладения самим Константинополем (L., I, р. 229. 29-31, § 291).
Принципиальное сходство с поведением славян под Фессалоникой имели их действия на Пелопоннесе, когда в начале IX в. они предприняли осаду крупного порта Патры (De adm. imp., I, р. 228, 230) [105]. Действительно, в тех районах империи, где имелись крупные городские центры, для славянской аристократии представлялось более целесообразным овладеть ими для их превращения в свои резиденции и административные пункты, чем возводить собственные укреплепные центры.
Употребляя в качестве родового понятия для славянских территориальных союзов искусственный термин «Славянин», византийские авторы знали, что каждая Славянин отличалась от другой своим именем, восходящим к названию господствующего в объединении племени. Соответственно с этими названиями некоторым Славиниям византийцы дали и собственные наименования. Феофан (с. 274, 278) упоминает Берзитию и Велзитию, которую связывают с велогезитами Фессалии [106]. «Субделитию» Константина Багрянородного (De cerim., I, р. 634. 11—12) П. И. Шафарик предложил трактовать как искаженное название Славинии сагудатов, т. е. как «Сагудатию» [107]. Анна Комнина упоминает Вагенитию, под которой (принимая во внимание звучание «г» перед мягкими гласными в среднегреческом как «й») следует понимать, конечно, страну вайюнитов [108]. После ликвидации независимости Славиний они образовывали административные единицы в империи и даже сохраняли
86
свои наименования: известны архонтия и церковный округ Драгувития [109], фема «Смоленов» [110]. Согласно печатям VIII—IX вв., существовали архонтия «вихитов» (или вихитов Эллады) и архонтия «эвидитов» (эвилитов), которые связывают (пока предположительно) со славянами Греции [111]. В лексиконе Иоанна Зонары Болгарское государство фигурирует как «Славиния Болгария» [112].
Примечательно, что в «Чудесах» (исключая одно спорное место о «славянах» или «Славиниях» в Аварском хаганате — L., I, р. 134.14) термин «Славиния» не встречается, хотя именно их автор обнаруживает наиболее точные знания о славянах. Видимо, территории разных славянских союзов были осмыслены как социально-политические организации и получили официальное наименование («Славинии») лишь при дворе, среди чиновников империи. Этот термин употребил в письме к Людовику Благочестивому сам император Михаил II (ЛИБИ, II, с. 26).
К сожалению, внутренняя социальная и политическая структура Славинии неизвестна. Мы можем лишь предполагать, что во главе каждой из них стоял вождь-князь (с наследственно передаваемой в его роду высшей властью) и подчиненные ему старейшины (архонты), часть которых составляла непосредственное окружение вождя, а часть находилась под его сюзеренитетом, сохраняя под своей властью племена, входившие в данное объединение. Константин Багрянородный уверяет, что «архонтов», помимо «жупанов старейшин» (ζουπάνους γέροντας), у славян нет (De adm. imp., I, р. 124. 66—68). Но уже в следующей главе он пишет об «архонтиях» этих же славянских народов, причем архонтии делятся на жупании (De adm. imp., I, р. 144. 90—108, подробнее см. гл. V) [113].
О характере Славинии спорили немало: представляли ли они тип государственного объединения или только «догосударственный военно-политический союз», подобный Аварскому хаганату или Болгарии VII в. [114] Видимо, более правомерно сопоставление славиний с такими ранними государствами, как Сербия, Хорватия, Русь, но не с Аварским хаганатом и Болгарией, которые представляют особые политические организации.
Попытаемся сопоставить Славинию «Семь родов» в Мисии и Малой Скифии последней четверти VII в. с Велзитией конца VIII в. «Семь родов» играли главную роль среди Славиний за Балканами еще до прихода протоболгар Аспаруха [115]. Однако в этой Славиний в эпоху ее самостоятельного развития племенные перегородки еще не были преодолены;
87
знать отдельных племен внутри союза еще сохраняла значительную самостоятельность; главный центр союза Плиска еще не стала укрепленной административной и военной столицей.
Процесс формирования государственной системы знаменовался ожесточенной борьбой, отношениями насилия внутри союза племен; часть племен подвергалась тяжелой эксплуатации; внутри военно-территориальных союзов в отношениях между племенами имела место иерархия сложных социальных и политических связей. На основе имеющихся данных мы можем предполагать, что объединение «Семь родов» представляло зародышевую форму феодальной государственности, об этом свидетельствует дальнейшая эволюция Славиний. В 799 г. архонт славян Велзитии (в Фессалии) Акамир принял предложение жителей Эллады («элладиков». — Феоф., с. 278), т. е., несомненно, местной знати, участвовать в заговоре против императрицы Ирины с целью возведения на трон сыновей Константина V. Заговор был, однако, раскрыт (Феоф., с. 278).
Важно отметить, что местные знатные лица считали Акамира столь могущественным, что надеялись с его помощью (скорее всего — и военной) совершить государственный переворот. Акамир, без сомнения, был полновластным повелителем своей Славинии, хотя номинально и признавал сюзеренитет империи. Велзития в это время представляла собой подлинно протогосударство, находилась на пороге превращения в государственное объединение. Сходным, по-видимому, было развитие и других Славиний, пользовавшихся еще в IX — начале X в. существенной автономией в пределах империи, особенно когда они занимали пограничное положение, были «окольными» (αί πέριξ Σκλαβινίαι). Правители Славинии тимочан в 818—819 гг. пытались отделиться от Болгарии. Именно после этого хан Омуртаг приступил к ликвидации автономии Славиний в Болгарии [116]. Почти одновременно, в 821—823 гг., и Михаил II подавлял движение «окольных Славиний» (circumiacentibns Sclaviniis), оказавших помощь поднявшему восстание и осадившему Константинополь Фоме Славянину (ЛИБИ, II, с. 26).
Естественный процесс эволюции Славиний по пути их превращения в государственные организмы пришел к логическому завершению лишь в районах, наиболее отдаленных от крупнейших военно-политических центров империи (за Балканами и на северо-западе полуострова), хотя возможности социально-экономического развития были, несомненно, более благоприятными во Фракии, Македонии, Греции.
88
Причины этого несоответствия заключались во внешнеполитической обстановке — в усиливавшемся давлении со стороны империи на близко расположенные к Константинополю, Фессалонике, Коринфу Славинии. Не случайно наименьшей активностью отличались Славинии Фракии, на которые в любой момент могли обрушиться войска империи. Не случайно и то, что мы не знаем названия ни одного из славянских племен, расселившихся во Фракии.
С конца VII в. позиция империи по отношению к славиниям резко изменилась [117]. Характерно, что с 657—658 гг. до осады 676—678 гг. и рейдов славян в Мраморное море византийские власти, казалось, забыли о славяно-аварской опасности. Все внимание императоров было сосредоточено на войне с персами, а затем с арабами. Было бы упрощением усматривать в таком ходе дел результат ошибок или недальновидности византийских политиков. Напротив, скорее всего они тщательно взвешивали степень опасности с востока и с запада и пришли к выводу, что, хотя славяне и заняли большую часть балканских владений империи, степень их политической организации после разгрома аваров в 626 г. еще не представляла непреодолимой для основных военных сил империи угрозы. С 678 г. империя повернулась, наконец, лицом к славянской опасности. Началось систематическое наступление на славян с целью их подчинения и превращения в своих христианских подданных. В этом году византийская армия разгромила славян на Струме, открыв себе путь в Македонию и к Фессалонике. В 80-х годах драгувиты, видимо, (возможно, и другие славинии), уже стали данниками империи (L., I, р. 229. 10—12, § 289; II, р. 186—187) [118]. Императорский двор приступил к организации военно-административных провинций фем и на Балканском полуострове, о чем особо будет сказано в главе 3-й. Вскоре последовало подлинно крупное военное мероприятие против славян — поход 688 г. (Феоф., с. 265). Византийские войска победоносно дошли до Фессалоники, множество славян подверглось переселению в Малую Азию (L., II, с. 190) [119].
Однако процесс интеграции славянских земель в состав империи растянулся более чем на полтора столетия. Военные походы Византия сочетала с политикой заселения территорий Славиний христианами из других провинций империи, с одновременным переселением славян в Малую Азию. Усилила империя и миссионерскую деятельность; распространение христианства в условиях отсутствия прочной государственной организации у славян служило орудием их подчинения
89
и ассимиляции. В своем наступлении на славян византийцы встретили противодействие Болгарии, выступившей с IX в. в качестве соперника империи в борьбе за Славинии Македонии. Однако эта проблема будет рассмотрена в главе о Болгарском государстве.