4. О ПЕРВОМ ОПЫТЕ КОДИФИКАЦИИ БОЛГАРСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ. КОНЦЕПЦИЯ Ю.И. ВЕНЕЛИНА
Е.И.Демина
Известное путешествие в задунайские земли, предпринятое в 1830-1831 гг. Ю. И. Венелиным по заданию Российской академии с целью, в частности, углубленного занятия болгарским языком и создания его грамматики, пришлось на время серьезных сдвигов в историко-культурной и литературно-языковой ситуации в Болгарии, связанных с поступательным развитием общественной мысли в ходе болгарского Возрождения. Это был момент, когда начавшийся еще в XVII столетии в письменности новоболгарских дамаскинов и продолженный в творчестве ранних возрожденцев — Паисия Хилендарского, Софрония Врачанского, Кирилла Пейчиновича, Йоакима Кырчевского — процесс демократизации литературного языка, его сближения с живой разговорной речью, вызвавший к жизни лавину все новых и новых опытов создания книжно-литературных идиомов на народной основе (различавшихся между собой выбором диалектной основы и отношением к традиции) и тем самым обусловивший дивергентное развитие болгарского литературного языка как историко-культурного феномена, как "целого", уже не отвечал настоятельному требованию времени — задаче сплочения нации на основе единого языка культурного общения [1].
Появление в 20-е годы XIX в. ряда печатных публикаций, в том числе знаменитого "Рыбного букваря" Петра Берона (1824) — "первого произведения, в котором болгарский литературный язык становится полностью и последовательно народным в своей основе" [2], сочинений Васила Н. Неновича (1825), Анастаса Стояновича Кипиловского (1825), Петра Сапунова (1828), явившись блестящим завершением этой линии литературно-языкового развития, вместе с тем позволило эксплицировать затруднения для книгоиздания и школьного обучения, связанные с отсутствием единых правописных и грамматических норм [3].
С середины 30-х годов XIX в. болгарским обществом овладевает идея создания единого для нации нормированного литературного языка [4], выработки "общей грамматики для всей Болгарии, "которой все должны следовать в своих писаниях" [5]. Эта идея впервые отчетливо была сформулирована Неофитом Рыльским в
84
"Филологическом предуведомлении" к его "Болгарской грамматике" (1835), содержащем теоретическое обоснование предлагавшихся автором практических решений по созданию норм литературного языка нового времени. Грамматика Неофита Рыльского — «первое системное сочинение, посвященное формирующемуся болгарскому национальному литературному языку. Это первая (замечу — в Болгарии — Е.Д.) грамматика, которая документирует и "материализует" наличие и реальное существование национального болгарского литературного языка, каким он был в начале своего истинного создания ("истинского си изграждане") каким его себе представлял Неофит Рыльский» [6].
Начинается этап конвергентного развития, соперничества нормализаторских установок различных школ устроения литературного языка — "церковнославянской", "славяноболгарской", "новоболгарской", в итоге сложного, непрямолинейного развития и, что особенно важно, обратной связи между письменным узусом и письменной нормой в третьей четверти XIX в. завершившийся созданием современного болгарского литературного языка.
Тенденция к формированию и усовершенствованию единого литературного языка нации в 30-е годы XIX в. имела место и у других славянских народов, в частности, русского. Однако решение Российской академии направить в Болгарию своего представителя для изучения болгарского языка и составления его грамматики не было вызвано знанием описанной выше ситуации и стремлением "помочь" болгарскому пароду в решении важнейшей для него задачи, одной из доминант Возрождения. Определяющую роль сыграл скорее усилившийся в русском обществе в 20-30-е годы XIX в. интерес к истории и языкам зарубежных славянских народов и, специально, — к болгарскому.
Как неоднократно отмечалось в литературе, "в начале XIX в. в России (и не только там) о современных болгарах было известно мало, а о живом болгарском языке ученые в сущности не имели никакого представления" [7]. Так, подготавливая в 1822 г. проспект "Сравнительного словаря всех славянских наречий", который он вместе с П. И. Соколовым должен был составить по заданию Российской академии, А. X. Востоков исключил в нем из списка славянских языков и диалектов болгарский язык, объясняя это тем, что по этому языку не изданы до сих пор ни грамматика, ни словарь [8]. Появившийся вскоре, в том же 1822 г., в Вене краткий обзор особенностей болгарской грамматики с приложением нескольких
85
текстов на болгарском языке, составленный Вуком Караджичем на основе юго-западного (разложского) говора [9], а также общие сведения о наличии наречии в болгарском языке, полученные П. И Кеппепом во время его путешествия в 1822 г. по Трансильвании [10], лишь усилили интерес к вопросам болгарской грамматики. Именно с этой целью Российская академия в 1830 г. и направляет в задунайские земли молодого болгариста Ю. И. Венелина, уже выступившего в печати с замеченной публикацией "Древние и нынешние болгаре в политическом, народописном, историческом и религиозном их отношении к россиянам" (М., 1829) [11].
Согласно первоначальному варианту программы ученого путешествия, составленному Венелиным, "путешественник должен исследовать болгарский язык в синтетическом и аналитическом отношении, то есть обозреть его грамматику, свойства, слог, связь и отношение его к малорусскому, карпаторусскому и великорусскому наречиям" [12]. В окончательный вариант ("Инструкцию") внесены существенные дополнения: "В проезде через области Задунайские путешественник, кроме исторических и филолого-археологических изысканий, займется преимущественно изучением болгарского языка, соберет все возможные сведения относительно наречий оного, обращая внимание и на коренные слова, коих нет в русском языке, а остались только производные и сложные. Составит грамматику и небольшой словарь болгарский с примерами повествовательной прозы" [13].
Знакомство с "Грамматикой нынешнего болгарского наречия" [14], в марте 1834 г. представленной Венелиным в Совет Московского университета [15], показывает, что в принципе Венелин стремился исполнить указания "Инструкции". Так, наряду с обзором болгарской грамматики по частям речи в труде Венелина находим лексикографический раздел, в котором некоторые слова болгарского языка (имена существительные) сопоставляются с русскими, а также дается список некоторых заимствовании из турецкого и греческого; высказывается мнение о соотношении болгарского и восточнославянских языков. В тексте Грамматики находим и некоторые отрывочные сведения об отдельных болгарских диалектах [16], хотя в силу обстоятельств Венелину, как известно, пришлось ограничить маршрут и срок своего путешествия, и диалектные данные были им получены главным образом из бесед с болгарами-выходцами из разных местностей. Приложена к Грамматике и "Хрестоматия" — "образец повествовательной прозы".
86
И вместе с тем необходимо признать, что первоначально поставленная Венелиным перед собой задача, отраженная в приведенных выше вариантах программы путешествия, была им существеннейшим образом изменена. Основной целью автора становится попытка упорядочить орфографические нормы болгарского языка, что должно было позволить избежать на письме диалектного многообразия и способствовать тем самым выработке единого болгарского литературного языка. Вместо описательной грамматики сопоставительного характера, ставящей своей целью выяснение отношения болгарского языка к "малорусскому, карпаторусскому и великорусскому наречиям", Венелин фактически пытаемся создать грамматику принципиально иного типа, а именно нормативную грамматику, преследующую цели нормализации и кодификации болгарского языка на уровне орфографии согласно представлениям об этом самого ее автора, т.е. грамматику предписывающего характера, основанную на выдвигаемой ее автором концепции принципов устройства болгарского литературного языка нового времени.
Каковы, как можно предположить, причины подобных изменений?
Прежде всего, резкое изменение представлении Венелина о стоящей перед ним задаче связано, по-видимому, с непосредственным знакомством с языковой и историко-культурной ситуацией в Болгарии. Венелин был захвачен общим духом болгарского Возрождения. Ему удалось попять и попытаться претворить в жизнь ведущую тенденцию болгарского литературно-языкового развития к единству норм национального литературного языка через создание общем для всей Болгарии грамматики. Именно это соображение легло в основу разработанной им концепции устроения болгарского литературного языка нового времени, попытки его нормализации и кодификации через грамматическое описание и создание "образца" обработанного по предлагаемым нормам текста.
Но, безусловно, для изменения планов Венелина были и другие причины, причины объективного характера, что обычно не учитывается при критической оценке его грамматики.
Поставим себя мысленно на его место. До отъезда в Болгарию Венелин, как известно, был знаком из новоболгарской письменности только с "Рыбным букварем" Берона и высоко оценивал его достоинства как учебника [17]. Однако, получив во время путешествии возможность ознакомиться с рядом печатных м рукописных книг,
87
он убедился не только и отсутствии в них хотя бы относительно единых норм, особенно орфографических, но и в гом, что, скажем, широко отраженная в Букваре Берона редукция безударных гласных, ассимиляция согласных по глухости-звонкости и другие характерные для его говора диалектные черты присущи далеко не всем письменным источникам, которые тем самым значительно ближе к традиционным письменно-литературным нормам и выглядят более "грамотно". Знакомство с простым народом во время путешествия убедило Венелина в наличии значительных диалектных различий в говорах различных местностей и тем самым в возможности и необходимости выбора между ними при формировании письменной нормы. В Добрудже, а затем у болгарских поселенцев в Одессе Венелину удалось записать около 50 народных песен, которые он намеревался впоследствии издать [18]. Собирание и изучение болгарского фольклора не могло не способствовать укреплению его знании о живом болгарском языке, его грамматическом строе и лексическом составе. Вместе с тем, это в свою очередь расширяло его представления о диалектном многообразии болгарского языка.
Иными словами, Венелин оказался в ситуации, когда прежде чем приступить к составлению грамматики он должен был выбрать сам объект описания и уточнить цели, которые мри этом преследуются. Действительно, попробуем реально себе представить: чтó именно он должен был описать? "Живой", "современный болгарский язык", как определяется предмет его грамматической штудии в одной из работ нашего времени [19]? Но, если не считать, что этими словами в задачу Венелина вменяется обзор, наиболее общих особенностей, присущих болгарскому языку как диасистеме во всем многообразии территориального варьирования ее структуры, т. е. "системе систем" (хотя ясно, что диасистема — это абстракция, а не "живой язык", и что эта задача для Венелина была очевидно невыполнима), он мог в качестве реальной коммуникативной единицы избрать и грамматически описать какой-то один из болгарских говоров, т. е. частную диалектную систему. Кстати, именно так поступил Вук Караджич, основав свой краткий обзор болгарской грамматики на материале говора двух болгар из Разлога. Но это, разумеется, не было бы описанием "современного болгарского языка", о чем говорится в приведенном в сноске 19 высказывании.
Не мог Венелин избрать предметом своей студии и грамматику
88
современного болгарского литературного языка, поскольку, как уже говорилось выше, последний в это время был представлен целым рядом книжно-литературных идиомов, различавшихся между собой выбором диалектной основы и отношением к древней болгарской и церковнославянской традиции, как и нормами на уровне системы письма.
Венелину удалось четко разобраться в этой ситуации, что явствует из его высказываний как в самой Грамматике, так и в более поздних работах и письмах. Это тем более удивительно, что к изучению болгарского языка Венелин подошел в сущности совершенно самостоятельно, без какой-либо опоры на опыт своих предшественников и современников в России, интересовавшихся болгарским языком" [20]. Грамматика Венелина была создана ранее "Болгарской грамматики" Неофита Рыльского, с которой российский болгарист смог ознакомиться только в 1837 г. [21]. Таким образом, концепция устроения болгарского литературного языка нового времени как и принципы грамматического его описания были разработаны Венелиным полностью самостоятельно, что, очевидно, нельзя упускать из виду, начиная знакомство с его трудом.
Размышляя над предметом грамматического описания языка болгарской литературы с учетом ситуации того времени, Венелин пишет в своей работе 1838 г.: "Если народу пришла пора приниматься за грамоту, если его язык распался на несколько наречий, если неизбежен выбор одного из них для литературы, то сочинители должны быть весьма осторожны и разборчивы в этом выборе. Никто из них не имеет права свой жаргон навязывать другому. Если все писатели безотчетно последуют одному из наречий, то это должно приписать счастливому случаю, который по крайней мере сохранил грамотное единство в народе. Но как только явилось несколько грамматик, несколько наречий и завелся спор, в таком случае сочинители грамматик не имеют права быть судьями: их тогда должен судить, как подсудимых, суд высшей филологии" [22]. Когда все издадут свои грамматики, "тогда суд может легко всех их сообразить, выбрать все хорошее, и составить хорошее и правильное целое, основанное на законах и достаточных причинах" [23]. Одним из таких опытов, по замыслу Венелина, и должна была стать его "Грамматика нынешнего болгарского наречия".
Как и многие болгарские книжники-возрожденцы, путь к постепенному
89
созданию единого болгарского литературного языка нового времени Венелин видит, прежде всего, в попытке упорядочения орфографии, выработке таких ее норм, которые по возможности снимали бы многообразие диалектных манифестаций тех или иных словоформ.
"Правописание вещь священная, — пишет он, — которую нельзя ворочать, как игрушку, кому как захочется. Прежде нежели приниматься за издание книги, должно критически установить правописание. Сербы начали издавать книги до появления грамматики. Следствием этой опрометчивости, есть орфографический раздор, который существует в сербской литературе. Этого должно было опасаться и относительно болгарской литературы" [24]. Заметив, что "к несчастью, между болгарами доселе ученых филологов не много", он высказывает мнение, что "по этой причине болгаре должны бы обратиться к совету ученых филологов прочих славянских стран. С моей стороны, — продолжает он, — я обратил особенное внимание на этот важный предмет и составил критическим опыт болгарского правописания для предложения его будущим болгарским литераторам" [25]. Развивая эту мысль, он констатирует: "Итак, мое намерение было составить для болгар образец этимологического правописания, чтобы предотвратить подобно-возможный раздор между ними. К несчастью, доселе я не был в состоянии издать этот опыт. Болгарскую хрестоматию, приложенную мною к Грамматике, я исправил по правилам этого опыта" [26].
Говоря о причинах, побудивших его к написанию своего труда, Венелин замечает: «Труд этот был тем важнее и необходимее, что из всех славянских наречий одно болгарское не имело своей грамматики, о необходимости которой уже Шлецер давным давно вопиял (см. Nordische Geschichte, стр.334), где утверждает, что "словарь и грамматика этого наречия должна заключать в себе много важного для решения исторических вопросов". Можно было, бы еще прибавить, для решения вопросов относительно нашего церковного языка, о котором доселе носятся разные мнения. Но еще необходимее этот труд был потому, что бедная нация именно крайне нуждалась в грамматике своего наречия» [27].
Уже из этих замечаний видна значительность целей, которые Венелин преследовал. Перед ним стоял комплекс орфографических проблем, с которыми сталкивались и с которыми еще предстояло столкнуться в своей деятельности "болгарским литераторам".
90
Венелин четко обозначает адресата, для которого он предпринял "критический опыт болгарского правописания", связав его с проблемой болгарского книгоиздательства, требующего единства языка и правописания, т. е. с проблемой единого литературного языка.
В то же время его Грамматика ставила перед собой и более широкие цели — цели академического исследования и описания языка, сыгравшего значительную роль в истории русской и мировой культуры. Венелин так определяет поставленные им в Грамматике задачи: "О Я старался передать в ней живое нынешнее болгарское наречие так, как оно есть, с показанием всех его отступлений ог старого болгарского (нашего церковного) и прочих славянских наречий. 2) Я ее писал для русских, следовательно и для всякого европейского филолога, следовательно. 3) Я в ней старался говорить не ребенку с указкою в руках, а ученому филологу (языковеду). По этим-то причинам Грамматика моя приняла вид не школьный, но академический" [28].
Какие же принципы легли в основу предпринятого Венелиным "критического опыта болгарского правописания"? И чем руководствовался он при их выборе?
Следует сразу же заметить, Что независимо от того, насколько научно верными с позиций наших дней являются те или иные представления Венелина (а мы знаем, что он во многом исходил из ложных посылок), производит впечатление, как серьезно и по-своему всесторонне он подошел к решению поставленной им задачи. И в самой Грамматике, и в других сочинениях к письмах, он прежде всего пытается разобраться в том, что мы бы сейчас назвали историко-культурной и социолингвистической ситуацией в современной ему Болгарии, в проблеме соотношения между "нынешним болгарским наречием" и "старым болгарским языком", в отношении между болгарским языком и другими славянскими языками, в первую очередь, русским языком.
Исходным, определяющим последующие решения, в концепции Венелина является следующее положение: "Говоря о болгарском языке, надо заметить, что нынешний болгарский к старому болгарскому (т. е. нашему церковному) находится почти в таком же отношении, как ново греческий к старому же греческому. Следовательно, старо-болгарская литература есть то же самое, что церковно-славянская" [29]. Исходя из этого, он пытается проследить судьбу древней болгарской письменности в условиях османского ига
91
и охарактеризовать сложившуюся ко времени его занятии языковую ситуацию в Болгарии.
"Как болгаре, так и сербы, — отмечает он, — до последней половины прошедшего столетия не зависели от цариградских патриархов. Они имели своих собственных в Тернове, в Болгарии. Десять болгарских епархий по Болгарии, Фракии и Македонии, зависевших от славянских патриархов, представляли еще за Дунаем довольно обширное убежище и поприще для народной письменности между болгарами. Эту письменность могло поддерживать славянское богослужение и вообще воспитанники духовного звания. В этом периоде, т. е. в продолжение XVIII столетия стали появляться в Болгарии рукописные книги на лощеной бумаге и на ново-болгарском наречии; содержание их большею частню состоит из переводов поучительных слов Св. Отцов. В нескольких подобных книгах, которые я приобрел с великим трудом, я не нашел ничего постоянного в правописании" [30]. Анализируя последующую ситуацию, в письме к президенту Российской академии А. С. Шишкову он говорит: "Письменность же болгар пришла в совершенный упадок с тех пор, как султан Селим по ходатайству цареградского патриарха Самуила, в исходе прошедшего века, упразднил болгарское патриаршество, издревле существовавшее в Тернове, и подчинил болгарскую иерархию цареградскому патриарху. С тех пор везде богослужение отправляется на греческом языке, даже и священниками болгарского происхождения. Таким образом стало прекращаться и переписывание славянских богослужебных книг. По собранным мною известиям, богослужение отправляется на славянском болгарском языке в одном приделе в Татар Базаре, в Рыльском монастыре в Македонии, да в некоторых местах Балканских тор. Училищ не имеют никаких кроме нескольких приходских мест. По городам есть нередко учителя, которые нанимаются учить детей нескольких домов: такие даскалы бывают или из светских, или из кочующих духовных лиц. Более всего придерживаются письменности, какова она ни есть, в балканских городах, в которых общество содержит учителей. Такие училища находятся в Стивене, Котле (Казане), Филиппополе" [31]. Отсюда делается вывод: "Итак, не имея своих национальных семинаристов, болгарский народ лишился важнейшего сословия, а именно педагогического, которое поддерживало бы и распространяло народную грамотность" [32].
Описывая социальный состав населения, Венелин отмечает, что
92
вот уже 450 лет, как "болгарский народ лишился своего высшего сословия, своего правительства и своего дворянства, в продолжение четырех с половиной столетии болгаре составляют всплошь черный рабочий народ Европейской Турции: и тот самый язык, коего богатству в словах и формах, полноте, благозвучию, выразительности и высокой мыслительности удивляемся в тексте перевода Св. Писания и богослужебных книг, ныне ущерблен, унижен, лишен изящества, одет в рубище и сослан на хутора по Болгарии, Румелии и Македонии'' [33].
Отдав эту дань времени в своем понимании развития языка в диалектном многообразии ого структуры как своего рода его "порчи'', 'Венелин делает отсюда важный для понимания его концепции вывод: "Вот с какой точки зрения следует глядеть на нынешний болгарский язык, т. о. как на отживший свою первую эпоху, находящийся на степени уничижения и на том самом повороте, к новому может быть, если провидению угодно будет, возрождению, в котором язык может сделать значительное уклонение от самого себя первой эпохи, если сие вторичное образование его не будет происходить под влиянием письменных памятников, т. е. без изучения книг Св. Писания и богослужебных” [34].
Это — главный аргумент Венелина в пользу "этимологического правописания": с его точки зрения, лишь оно могло бы в какой-то мере удержать язык от "уклонения от самого себя первой эпохи" на поворотном этапе его развития. Уточняя свою позицию, Венелин пишет: "В изложении причин моего выбора, правописательных правил я руководствовался аксиомою, что правописание и произношение две вещи совершенно разные и совершенно противуборствующпе друг другу потому, что если писать по выговору черни в разных областях, то в одном и том же народе может произойти 77 разных правописаний. Тогда народ может истерзать источник своей образованности" [35]. Ссылаясь на пример немцев, французов, англичан, он напоминает, что они, в отличие от некоторых ученых разных славянских племен, "основали правописание на этимологии языка" [36].
Но у Венелина был и еще один аргумент, связанный с его известным мнением о том, что болгарский язык является только наречием "общего" русского языка” [37]. "Мы знаем, — пишет он, — что русский язык очень многим обязан богослужебному:, можно бы надеяться, что и болгаре по большей части, вместо новых
93
уклонений, воротились бы на прежние формы, и тем весьма много сблизились бы с русским языком, коего они собственно суть только наречие" [38]. И далее он пишет: "К несчастью, болгаре лишены этого влияния своего классического, богослужебного языка, ибо со времени подчинения, в царствование Екатерины II, болгарских церквей цареградскому патриарху, славянское богослужение во всех болгарских епархиях заменено греческим. Таким образом, — восклицает он, — греки послужат орудием разъединения между болгарами и россиянами, если против сего не будут приняты удобные меры" [39].
Таковы главные аргументы, которые лежат в основе опыта "этимологического правописания", составившего ядро "Грамматики нынешнего болгарского наречия", ибо, по словам Венелина, только полною грамматикою устанавливается правописание всех грамматических форм. Аргументация конкретных кодификаторских решений будет рассмотрена ниже при описании предлагаемой Венелиным реформы орфографии.
Прежде чем непосредственно перейти к этому, необходимо определить те письменные источники, которыми Венелин располагал в процессе своей работы над Грамматикой, на которые опирался, от которых отталкивался в своем "критическом опыте правописания" и которые в немалой их части молча принимал.
К счастью, мы можем со всей определенностью назвать эти источники, что помогает понять многие особенности орфографии Венелина. Он сам их перечисляет в одном из своих писем секретарю Российской академии П. И. Соколову в ответ на его неоднократные требования представить в академию приобретенные во время путешествия Венелина в Болгарию материалы [40]. В приведенный Венелиным список из 7 пунктов [41] входят 4 печатные книги: "Кириакодромион си рем Недельник" Софрония Врачанского (1806), "Новый завет сиреч четирите Евангелии на четиртях Евангелиста" Петра Сапунова (1828), "Священное цветобрание или сто и четире священны истории избрании из ветхнат и новиат Завет в полза на юношеството" Анастаса Стояновича Котлянина (Кипиловского) (1825), "Буквар с различни поучения" Петра Берона (1824) и 3 рукописных сборника. Об одном из них Венелин сообщает: "Разные поучения праздничные на македонском наречии", о другом — "Разные слова и поучения на варнейском или восточном наречии". Специальный лингво-текстологический анализ, на котором в данной статье нет возможности остановиться,
94
позволил доказать, что в первом случае речь идет о Тихонравовском дамаскине XVII в. [42], во втором — о так называемом Тихонравовском Б дамаскине XVIII в. [43]. Еще одни рукописный сборник — смешанного содержания. В него входят "Ирмологион Дако-славянский" XVII в., "Иноческий устав" XIV в., "Житие и жизнь св. Макария" XIV в. (хронологизация Венелина) и " Последование усопшим инокам". Таким образом, Венелин располагал важнейшими болгарскими изданиями начала XIX в. и двумя дамаскинами.
Как уже отмечалось, в своих письмах и в книге "О зародыше новой болгарской литературы" Венелин неоднократно упоминает предпринятый им "критический опыт болгарского правописания", который он доселе не был в состоянии издать, говорит о составленном им для болгар "образце этимологического правописания". Однако в его Грамматике (или в каком-либо другом сочинении) мы не находим раздела, главы, посвященной проблеме орфографии. Любопытно, что в одном из своих писем (от 25 декабря 1835 г.) он сообщает, что он "з а б ы л приложить к Грамматике статью о болгарском произношении и правописании" (разрядка моя — Е.Д.) [44]. Возможно, это его замечание является просто ироничным ответом на соответствующие упреки или связано со случайным замешательством. Дело в том, что согласно убеждению Венелина, само грамматическое описание, парадигмы склонения и спряжения являются формой упорядочения орфографических норм. Об этом он, в частности, пишет в 1838 г., оценивая "Болгарскую грамматику" Неофита Рыльского: "Впрочем, так как правописание всех грамматических форм установляется только полною грамматикою, то опыт неполной Грамматики Неофитовой не назначил всех законов орфографии. Несмотря на то, и этот труд болгаре должны принять с благодарностью'' [45].
В то же время Венелину еще отчасти не был чужд традиционный для славянского Средневековья способ решения проблем правописания путем создания определенного "образца" орфографического оформления текста, которому затем могли бы подражать другие [46], вне специальной теоретической разработки встающих при этом вопросов и эксплицитного описания принимаемых решений. Кстати, так поступали и известные ему устроители болгарской орфографии — Берон, Кипиловский, Сапунов.
В качестве исходного материала для создания "образца" правописания
95
Венелин использовал рукописный текст Жития Петки Тырновской — сочинение болгарского патриарха Евфимия Тырновского в его новоболгарской версии по Тихонравовскому дамаскину XVII в. Этот текст приведен в Грамматике "в виде Хрестоматии болгарской". Он переписан Венелиным в три столбца: 1) в орфографии подлинника с сохранением сокращенного написания слов и надстрочных знаков (переданных, впрочем, не всегда точно), но с разделением фонетических единств на слова; 2) в соответствии с нормами предлагаемой Венелиным орфографии и 3) в переводе (весьма вольном) на русский язык. Видимо, именно второй столбец Венелин и называет "образцом этимологического правописания". Он должен показать читателю (и "будущим болгарским литераторам") как решает автор те или иные орфографические вопросы, предоставляя при этом возможность сравнения с исходным текстом с целью понять характер внесенных в него "исправлений" [47]. Такого рода сравнение, а также анализ написаний тех или иных грамматических форм, отраженных в самой Грамматике, и явится материалом для наблюдений автора данной статьи.
Заслуживает внимания вопрос, почему из находящихся в его распоряжении печатных и рукописных источников как "образец стиля и правописания", приложенный к грамматике в качестве хрестоматии, а также отчасти пспользованпый для примеров в самой Грамматике, Венелин избрал именно текст из Тихонравовского дамаскина XVII в.?
По-видимому, у него было Несколько аргументов в пользу такого выбора. Прежде всего следует назвать тот, который приводит сам Венелин в своем письме президенту Российской академии А. С. Шишкову от февраля 1834 г. Сообщая о содержании Грамматики, Венелин пишет: "К концу приложил я четь о Святой Пятнице или Параскевии Терновской, сочинение Евфимия Патриарха Терновского и всея Болгарии (стр. 335). Четь сию извлек из рукописного собрания разных поучительных слов на праздничные дни, писанных на простом наречии. Это я прилагаю в виде Хрестоматии болгарской не от того, чтобы четь сия отличалась хорошим отработанным слотом (который еще остается обработать самим болгарам), по от того, чтобы заставить говорить самого какого-либо болгарина" (Курсив мой — Е.Д.) [48]. Очевидно, главным для Венелина было избрать оригинальное болгарское произведение ("заставить говорить самого какого-либо болгарина"), причем
96
произведение, написанное "на простом наречии". Последнее замечание очень важно. Оно свидетельствует о том, что за основу литературно-языковой нормализации путем применения особых, ориентированных на традицию орфографических правил (о чем см. ниже) Венелин избирал народный язык, "простое наречие".
"Житие Петки Тырновской" вполне удовлетворяло этим требованиям. Написанное примерно в 1376-1382 гг. прославленным патриархом Евфимием Тырновским, о чем в новоболгарском тексте прямо говорится в дополнительно включенном в него по сравнению с оригиналом Евфимия пассаже:
(Тихонравовский дамаскин, л. 55), это произведение благодаря упомянутому пассажу, задающему тон всему повествованию, выступает как своего рода прямая речь автора. Новоболгарский текст Жития, восходящий к оригиналу Евфимия, написанному на традиционном болгарском языке синтетического грамматического строя в стиле "плетения словес” [49], отличает живой сказовый способ повествования, ведущегося на "простом наречии", аналитическом по своему грамматическому строю. Создавший этот текст "болгарский книжник XVII в. достигает нового, по-своему выдающегося в стилистическом отношении эффекта. В его устах торжественный рассказ о жизни и религиозном подвижничестве святой зазвучал как безыскусная народная сказка, которую долгими вечерами сказывают у семенного очага, наполнился благоуханием простодушной живой народной речи" [50]. Это хорошо почувствовал Венелин, предпочтя этот текст рассказам из "Рыбного букваря" Верона и других источников, которыми он располагал.
Но не только это, видимо, послужило основанием для выбора именно этого текста. В приведенном выше списке взятых за основу Грамматики печатных и рукописных книг, некоторым из них Венелин дал оценку с точки зрения их ценности для Грамматики. "Священное цветобрание" Д. Кипиловского, "Букварь" Берона, Тихонравовский Б дамаскин он оценивает как "образец слога", три других текста он не определяет с этой точки зрения вообще и только по отношению к Тихонравовскому дамаскину XVII в. пишет "образец слога и правописания" [51]. Очевидно, принятые создателями книжного болгарского языка XVII в. на народной основе нормы правописания, сохранявшие определенную связь с традицией, чем-то привлекали Венелина (ср., например, в них отсутствие редукции
97
безударных гласных, ассимиляции по глухости-звонкости, последовательное сохранение согласного [х], употребление букв ѣ, ы и др. [52]. Возможно, именно поэтому текст из Тихонравовского дамаскина XVII в., наиболее адекватно передающий особенности принятых книжниками XVII в. орфографических норм, он и "исправил" по правилам "этимологического правописания", оставив в неприкосновенности немалую часть отраженных в нем написании. Определенную роль при этом, видимо, сыграли и собственно этические соображения, не позволявшие Венелину "исправлять" текст своих живых современников, которые сами по-своему решали задачу создания графико-орфографических норм.
Венелин ясно осознавал важность выбора диалектной основы формирующегося литературного языка болгарского народа. "Если народу пришла пора приниматься за грамоту, — отмечает он в своей книге "О зародыше новой болгарской литературы", — если его язык распался на несколько наречий, если неизбежен выбор одного из них для литературы, то сочинители должны быть весьма осторожны и разборчивы в этом выборе" (с. 47). Новоболгарский текст, отражающий особенности народно-разговорного койне района Средней Старой Планины и Средней Горы и сочетающий в себе, как это характерно для говоров центрального типа, и восточноболгарские, и западноболгарские по отношению к изоглоссе по ѣ диалектные черты [53], возможно, благодаря этому привлек к себе внимание Венелина. В таком случае, ему прозорливо удалось угадать, какой в конечном счете будет диалектная основа формирующегося литературного языка болгар.
Выбор Венелина мог отчасти подкрепляться и тем обстоятельством, что в рукописи Тихонравовского дамаскина есть заметка о том, что его собирались напечатать:
[54]. Эта почти одновременная с началом работы над Грамматикой запись как бы невольно делала в глазах Венелина актуальной задачу "исправления" правописания, отраженного в дамаскине.
Напомним высказанное им убеждение, что "прежде нежели приниматься за издание книги, должно установить правописание" [55].
Наконец, Венелина как историка, ставящего своей целью напомнить миру о забытом славянском племени, очевидно, не могли не
98
привлечь содержащиеся в "Житии Петки" данные о героическом временн тырновского царя Иоанна Асена, сына старого болгарского царя Асена, который "крѣ́пко дрьжáше тогáзи цáрство" (Тихонр., л. 58 об.), о его походах и завоеваниях, как и сама возможность напомнить русскому и европейскому читателю, которому предназначалась Грамматика, имя славного патриарха "Терновского и всея Болгарии" Евфимия.
Судя по тому, что Венелин переписывал текст "Жития Петки" обычной для его времени гражданской скорописью (для которой характерно безотрывное написание соседних букв [56]), он предполагал, что при публикации Грамматики этот текст будет набран гражданской азбукой. Известные ему болгарские книги — "Недельник", "Рыбный букварь", "Новый завет", "Священное цветобрание" (Будни, 1825) — были напечатаны церковной кириллицей. Только краткое посвящение, предпосланное Кипиловским книге "Священное цветобрание", которой располагал Венелин, набрано "гражданкой" [57]. Это, конечно, могло повлиять на выбор Венелина. Тем не менее, его обращение к гражданской азбуке представляет (вернее — представляло бы, если бы Грамматика была опубликована) определенный шаг вперед в решении назревшего вопроса устроения болгарской графики.
О том, что Венелин ориентировался именно на гражданскую
азбуку, говорит и состав букв в обработанном им тексте Жития Петки,
значительно сокращенный по сравнению с составом букв взятого за основу
"исправления" новоболгарского Жития по Тихонравовскому дамаскину. Подобное
решение отвечало общей тенденции к демократизации, характерной для
возрожденческого периода истории болгарского литературного языка. Венелин
решительно отбрасывает все надстрочные знаки (кроме знаков ударения, которые
он, впрочем, использует весьма непоследовательно). В частности, он снимает
паерчик, употребляемый как дань традиции в середине слов между согласными, а
также вместо ъ (ь); в подавляющем большинстве случаев
раскрывает сокращенное написание слов. Он полностью отказывается от
употребления букв
Впрочем, омега употреблена им одни раз в слове Іωáннъ,
возможно, под влиянием оригинала. Вместо ĩ он употребляет букву i.
В то же время, стремясь сочетать "этимологический принцип правописания" так,
как он его понимал, с отражением на письме живого народного произношения
характерного болгарского звука [ъ] (о чем подробно
99
см. ниже), он вводит дополнительно ряд модифицированных букв, сопроводив с этой целью восемь букв гласных диакритическим значком ^. В выборе способа данной модификации (с помощью надстрочного значка), безусловно, чувствуется влияние Верона, Кипиловского и Сапунова.
Таким образом, его алфавит состоит из следующих 34 букв:
к которым добавлени еще 8 модифицированных букв:
Все они соответствуют звуку [ъ] живого произношения.
Буквы ѣ и ь Венелин использует только как знаки конца слова на согласный, употребляя по нормам русской орфографии после конечного твердого согласного — ъ, после (русского и этимологического) конечного мягкого согласного — ь. Ср., например: свѣтъ, постъ, Тêрновъ, умъ, отецъ, паметь, крêститель, свѣщь, господь, царь. Напомним, что по правилам книжного болгарского языка XVII в. на народной основе, отраженным в Тихонравовском дамаскине, после любого конечного согласного последовательно ставилась буква ь как знак конца слова, которая так же последовательно опускалась при надстрочном написании конечного согласного, а если слово входило в состав фонетического единства — заменялась паерчиком:
Буквы ъ и ь, употреблявшиеся в новоболгарском тексте в ряде случаев без звукового наполнения, Венелин снимает. Ср., например: скрыена вм. съкры̂ена.
Широко, в соответствии с церковнославянскими нормами, употребляется буква ы, характерная отчасти и для новоболгарского оригинала. Ср., например:
Употребление буквы ѣ у Венелина и в новоболгарском тексте в большинстве случаев совпадает. Ср., например: свѣтъ, мѣсто, бдѣніе, трѣву̂, дѣвѝцы, пѣсни, звѣрь, голѣ́мъ, бѣ́ше, ходѣху̂, чи́нѣше, срѣ́щне, бѣ́гаше, добрѣ̀, тѣхъ и др. Впрочем, иногда он даже ошибочно "исправляет" новоболгарский оригинал: ср. у него: отрѣди вм. ѿреди́, где е < ѧ. В то же время Венелин последовательно употребляет членную форму мн. числа, -тѣ вм. -те в новоболгарском тексте:
В этом он, видимо, следует
100
Берону и Кипиловскому. Букву ѣ Венелин использует
также в принятой им в Грамматике парадигме склонения существительных
женского рода на -а, -я как окончание искусственно созданных
им форм двойственного числа: дупцѣ, землѣ, в формах дат. мн.:
землѣмъ. В дат. ед. он принимает окончания типа
кравѣ̂,
душѣ̂,
дупкѣ̂,
землѣ̂.
В тексте "Чети" он заменяет общую форму с предлогом типа
формами с
ѣ и
ѣ̂ в окончании:
на землѣ, безъ постéлѣ, въ
пýстынѣ и под., которых нет в парадигме ед. числа соответствующих
существительных, приведенной в Грамматике.
Наиболее характерной чертой предлагаемой Венелиным нормализации болгарской графики и орфографии является обозначение гласного [ъ], которое он называет в числе "первых затруднений в определении правил правописания'' [58]. Именно в разработке этого вопроса наиболее ярко проявляется существо отстаиваемом им концепции "этимологического правописания''.
Как известно, вопрос о том, как обозначать этот характерный
для системы болгарского вокализма звук, был одним из наиболее спорных и
неоднозначно решаемых болгарскими книжниками периода Предвозрождения и
раннего Возрождения. Преобладали: 1) идущая от ранних новоболгарских
дамаскинов XVII в. практика обозначения этого звука через ъ (или ь):
къ́ща,
пъ́тъ,
мóмъкь, какь́вь,
лъжà
— наряду с сохранением в качестве варианта замены бывшего ѫ на
под
влиянием норм ресавской орфографии [59] (здесь мы не касаемся возможности
отклонения от этих норм в единичных случаях,, например, в Копривштенском
дамаскине, где находим написания типа: кáща, пáть, пáприще,
,
лажà [60], поскольку буква а в этом случае отражала реальное
произношение создателя данного списка) и 2) следование церковнославянской
традиции (ѫ >
, ъ > о).
В двадцатые годы XIX в. с предложением обозначать звук [ъ] особой графемой выступили один за другим в своих книгах Берон, Кипиловский и Ненович — члены первого болгарского "Филологического общества" в Брашове [61]. Как известно, Берон в своем "Рыбном букваре” использует с этой целью букву ă (а с дужкой, открытой кверху) в позиции после твердого согласного и ѧ̆ (юс малый с такой же дужкой) в позиции после мягкого согласного. Аналогичным является : решение Кнпнловского в его книге "Священное цветобрание", только вместо дужки в качестве диакритического знака он использует прямую черточку над ā и ѧ̄.
101
Так же, как у Кипиловского, обозначается звук [ъ] в "Новом завете" П. Сапунова [62]. Наконец, В. Ненович, вначале склонявшийся к решению Берона, после известных колебаний останавливается на буквах ѫ и ѭ, которые при наборе его книг "Священная история церковна от ветхиет и новиет завет" (1825 г.) и "Буквар за децата на славено-болгарскйет народ" (1826 г.) вопреки его желанию были даны согласно его первоначальному замыслу как ѫ̲ и ѭ̲ (юс большом и юс большой йотированный с горизонтальной соединительной черточкой внизу) [63].
Из названных здесь пяти книг Венелин располагал гремя: в его список, как мы уже отмечали выше, входили "Букварь" Берона, "Священное цветобрание" Кипиловского и "Новый завет" Сапунова. Следовательно, он был знаком с предлагавшимися в этих изданиях решениями вопроса об обозначении звука [ъ]. Не было у него только книг Неновича, с которым он, впрочем, был лично знаком и о своих критических беседах с которым в Бухаресте во время поездки в Болгарию относительно подготовляемых Неновичем к изданию книг "Лексиконъ Малкій на 4 языци: болгарски, гречески, влашки и российски" и "Грамматика болгарская" он упоминает в своей книге "О зародыше болгарской литературы" (с. 16-22).
Однако, в отлнчпе от упомянутых авторов, как и от создателей книжного болгарского языка XVII в. на народной основе, которые стремились найти тот или мной графический эквивалент для характерного болгарского звука, обозначаемого в современном литературном языке буквой ъ, Венелин принципиально отказывается от такой постановки вопроса. Это связано с тем, как он оценивал сам звук [ъ]. По его мнению, этот гласный н е в х о д и т в с и с т е м у б о л г а р с к о г о в о к а л и з м а, а является лишь результатом "недослышки", "понижения гласных", того, что они "спали с голоса" [64]. "Семь простых гласных (а, е, и, о, у и еи и и франц. и турецк.), — пишет он, — могут слиться в одни общий звук, грубый и открытый ы, точно так же, как и семь простых цветов сливаются в одни белый. Одно только ы из всех гласных произносится отверстым ртом так, что все органы слова находятся в естественном положении покоя, между тем как все прочие гласные требуют особенного приспособления или притяжения оных. Таким образом, если все эти приспособления и натяжения постепенно послаблять, т. е. натянутые органы спускать в естественное их положение, то этим самым и все упомянутые гласные сойдут на
102
один и тот же звук ы... Эту черту мы называем упадком или понижением гласных, разумеется в ы" [65]. Так, понижением гласных Венелин объясняет "некоторое созвучие" падежных форм "в устах черни", то, что "во всех падежах прислышивается одно и то же окончание, а именно в именах, оканчивающихся в именительном на гласную" [66]. "Таким точно образом, — замечает он, — и у нас школьники, не зная твердо урока из склонения, проглатывая окончания гласных, довольно хитро спускают оные с голоса на ы, стараясь обмануть внимание учителя" [67].
Неверно, однако, было бы думать, что говоря о понижении гласных, Венелин имел в виду только их редукцию, произношение в безударной позиции. Так, он недвусмысленно заявляет, что "у болгар спали с голоса многие славянские слова… не только в средине (как рука на рыка, скупъ на скыпъ, волкъ — вылкъ, свершенъ — свыршенъ), но и в окончаниях, т. е. формах склонения, преимущественно имен женского роду на а и я, так что во всех падежах, кроме именительного, слышен почти одни и тот же звук ы, напр. крава, кравы и т.д., так что можно воображать себе любой падеж в сем звуке ы” [68]. Иными словами, "спадение гласных с голосу" он равным образом допускает в корневых морфемах и в окончаниях как в ударной, так и в безударной позиции, не проводя между этими неодинаковыми для произношения [ъ] условиями употребления необходимого разграничения. В то же время он оговаривает, что в разных падежных формах "слышен почти один и том же звук ы", что "в устах черни" отмечается "некоторое созвучие оных" (курсив мой — Е.Д.) [69]. В подобном утверждении он, видимо, ищет поддержку предлагаемому им решению вопроса о написании "грубого и открытого ы". А именно, согласно его предложению, сформулированному в Грамматике, "в склонениях имен женского роду на а и я формы падежей должны быть оживлены правописанием" [70].
Исходя из этого, Венелин категорически выступает против попыток найти единое графическое выражение звука "ы". Он критически оценивает известные ему решения этого вопроса: "Пишущие или, лучше сказать, маракающие болгаре, по невежеству своему, доселе вовсе не отличали форм падежных, и по поводу некоторого созвучия о пых в устах черни все оные писали однообразно, с тем, однако, различием одни от другого, что одни глухой звук ы выражал во всех падежах через ъ, другой через ь, третий через ь̑, четвертый писал как в именительном, пятый ставил
103
е, шестой для отличения от именительного ā, седьмой ă и т.д." [71].
Интересно, что сам Венелин предлагает фактически компромиссное решение вопроса. С одной стороны, он настаивает на "этимологическом правописании", а именно на восстановлении старых падежных форм болгарского языка "так, как они находятся в Св. Писании". С другом стороны, он не хочет "упустить спавшие с голоса окончания", т е. тот факт, что в живом языке эти флексии утрачены и не произносятся. Он следующим образом формулирует в Грамматике свое решение вопроса: "Итак, если необходимо грамматику постановить формы для отличения одного падежа от другого, — а это, видимо, не вызывает у Венелина сомнений, — то само собой следует, что для сего приличнее всех старые формы сего языка, так как они находятся в Св. Писании, и которые вместе исправили бы, хотя бы отчасти, голос наречия, а чтобы не упустить из виду спавшие с голоса окончания, то отмечать оныя особенным знаком ударения, напр. над â. Таким образом удовлетворено будет и формам языка, и произношению простолюдина, и наконец произойдет постепенное исправление наречия, и напоследок язык болгар сблизится с древним, с русским и отчасти с другими славянскими наречиями" [72].
На основании этого и предлагается написание "спавших с голоса" падежных окончаний типа крава, кравы̂, кравѣ̂, кравŷ, сôсъ кравôй, сôсъ человѣкô, сôсъ селô, которое лишь весьма условно может быть названо "этимологическим". Вместе с тем, как "спавшие с голоса" под знаком ^ восстанавливаются в соответствии с нормами церковнославянской орфографии и гласные в корневых морфемах. Ср., например, написания: тôкмо, много пŷти, рŷцѣ-тѣ, щê бŷде, тŷгуваше, сâмъ, сŷ, откŷдѣ, зôлъ, глŷбокъ, сôмнуваніе, пристŷпи, сôсýды, зарâчали, сôсъ, грêческо, сôборъ, вôздôхну, тŷгŷ, пôприща. В сочетаниях с плавными между согласными, которые в новоболгарском оригинале последовательно передаются как trъt, tlъt, Венелин принимает написания типа: Тêрновъ, сêлзы, сêрдце-то, испôлни, тêрпѣше, напôлненны, испôлни, твêрдѣ, пêрвень, цêркви, вêрнâхъ, трôгна, стôлпъ, стôлпникъ, тêрпи, смêрдѣше, мêршу, фêрка, удêржáхŷ, Бôлгарскому, дêржава (но слôнце под влиянием новоболгарского оригинала). Значок ^ употребляется также для модификации гласного в окончании 1 лица ед. числа настоящего времени глаголов I и II спряжений: падŷ, четŷ, гинŷ, минŷ, бію̂, лію̂, пію̂, крыю̂, мыю̂, рыю̂, шію̂, вію̂, стою̂, скудѣю̂, разумѣю̂, гладнѣю̂, пѣю̂, смѣю̂, сѣю̂, водю̂, ходю̂, гудю̂, бŷдю̂, родю̂
104
и под.; в 3 лице мн. числа настоящего времени: ведŷтъ, поведŷтъ, копаю̂тъ, ископаю̂тъ; в формах ед. и мн. числа аориста глаголов с суффиксом -на: постигнŷ, вêрнâхъ, прибѣгнâхъ, зари́нŷха, станâ, ослáбнâ, станâха, премѝнŷ (при этом дрб. ѫ в морфеме -нѫ передается непоследовательно через ŷ и через â, возможно под влиянием новоболгарского текста, где находим формы типа стана, прѣмина). Указанный диакритический значок ставится также над гласным в окончании 3 лица мн. числа форм имперфекта: чинѣхŷ, дохóждахŷ, проваждахŷ, цѣловàхŷ, думахŷ, моляхŷ, излѣзувахŷ (но и ходѣха), которые заменяют формы с окончаниями -ха новоболгарского оригинала. Формы 3 лица мн. числа аориста даются с окончаниями -ха (чаще), -хâ и -хŷ: фêрлиха, чюди́ха, разыдóха, излѣ́зоха, извадиха, послýшахâ, обрахâ, видѣ̀хâ, казàхŷ, удêржàхŷ, дочàкахŷ, послýшахŷ (в новоболгарском тексте — окончание -ха).
Вводя диакритический значок ^ над буквами реконструируемых церковнославянских гласных, Венелин, как видно из сказанного выше, имел в виду и возможность обратной операции при чтении, т. е. "понижение" восстановленных на письме гласных до "ы" согласно "произношению простолюдина". В этом проявился определенный демократизм предлагаемой им реформы правописания, ее ориентированность и на церковнославянскую и на народную основу одновременно.
Остановимся на этом подробнее в связи с вопросом о восстановленни Венелиным утраченных в болгарском языке (и отсутствующих в новоболгарском тексте, взятом им за основу) падежных окончаний. Именно вводя эти формы со знаком, маркирующим их реконструируемый характер, он выражает надежду, что предлагаемые им нормы, с одной стороны, удовлетворяют живому произношению, а с другой — будут способствовать постепенному "исправлению" болгарского "наречия" и его сближению с русским ("общим") языком и с другими славянскими наречиями.
Исходя из предложенного им принципа "постановления форм для отличения одного падежа от другого", описываемые в Грамматике окончания существительных всех трех родов Венелин (не оговаривая, впрочем, этого специально) делит на такие, которые "спали с голоса" (это, как уже говорилось, отмечается знаком ^ над гласной реконструируемого окончания), и такие, которые, по его мнению, еще сохранены в живом языке (в этих случаях знак понижения гласного не ставится). О последних он
105
замечает: "не все еще падежные формы истребились, ибо имена мужеского роду и имена среднего на е и о вполне отличают некоторые падежи" [73].
Следует сразу же заметить, что среди "неспавших с голоса" падежных окончаний, отраженных в представленных в Грамматике парадигмах склонения, немало таких, которые, в действительности, не были присущи "нынешнему болгарскому наречию". Достаточно сказать, что Венелин приводит для существительных всех трех родов падежные парадигмы двойственного числа (причем без знака который маркировал бы их реконструируемый характер). Если у существительных мужского рода под формой двойственного числа Венелин фактически описывает реально существующие формы счетного множественного: человѣка, Бога и Богове, родителя, обычая, то для существительных женского и среднего рода им даются несуществующие в живом языке, искусственно созданные формы типа: краве, душе, дупцѣ, хитросте (во всех падежах); села, пладнуваніа, врабчета, небеса, рамена, врѣмена (им. и вин ), селаа, пладнуваніаа, врабчетаа, небесаа, временаа (род.), селамъ, пладнуваніямъ, врабчетамъ (дат); формы двойств, числа ср. рода совпадают в парадигмах Грамматики с формами мн. числа.
Как "спавшие с голоса" знаком ^ он маркирует окончания род., дат., вин., тв. падежей ед. числа существительных ж. рода на -а, -я (ср. соответственно: кравы̂, кравѣ̂, кравŷ, сôсъ кравôй; души̂, душѣ̂, душŷ, сôсъ душêй; дупки̂, дупкѣ̂, дупкŷ, сôсъ дупкôй, земли̂, землѣ̂, землю̂, сôсъ землêй).
Если учесть, что за отмеченными знаком ^ окончаниями согласно Венелину скрывается произношение [ъ], из этой парадигмы следует, что он ориентировался в своем правописании на тот диалектный тип, отраженный отчасти в использованном им в качестве исходного материала новоболгарском тексте [74], в котором имело место противопоставление в ед. числе именительной формы на [а], [’а] и аггломератнвной формы на [ъ], [’ъ], используемой в несубъектной позиции, в частности, с предлогом в качестве общего падежа.
Сопоставим с этой точки зрения все предложенные Венелиным в "Чети" о святой Пятнице (Параскевии) Терновской написания словоформ существительных ж. рода на -а, -я с их написанием в подлиннике — Тихонравовском дамаскине XVII в. (лл. 55-60): мерными далее приводятся примеры из новоболгарского текста:
106
107
Нетрудно убедиться в последовательности проводимого "исправления". Лишь в некоторых случаях Венелину изменяет внимание — он пропускает знак ^ (ср., например, выше: остáви пустыню), ставит его не на месте (провáждаху с҃тŷ Пêтку), а в одном случае придает винительное падежное окончание существительному в позиции подлежащего (навиваше тŷ-си мѝризмŷ на онъ-си смрадъ). При выборе той или иной падежной формы Венелин, по всей вероятности, руководствуется русской моделью управления глаголов.
Из приведенных примеров видно также, что со знаком ^ восстанавливаются (хотя и не всегда последовательно) окончания имен прилагательных ж. рода:
, местоимений: нѣинŷ, си́чкŷ,
вашêй, нáшŷ
(вопроса об указательных местоимениях мы коснемся ниже), числительного:
еднŷ, членной формы: душŷ-тŷ. Это позволяет нам в ограниченной по
объему статье не останавливаться специально на этом вопросе.
Окончания творительного падежа всех трех родов Венелин устанавливает только для ед. числа. Вот что пишет он в Грамматике на этот счет: "Творительный означается не окончанием, а предлогом съ или сôсъ: например, сôсъ перô, сôсъ книгô и проч.; мъ и ю окончания творительного поглощаются так, что едва заметны в выговоре, и посему стоящая перед ними гласная выдает звук ы глухого. Болгарский грамматик или правописец мог бы сохранить полное окончание творительного, не мешая чем выговору, я же, не мешаясь в желания будущих болгарских литераторов, обозначил усечение окончания знаком ^” [75]. Исходя из этого в парадигмах приведены формы:
Интересно, что окончание имен ж. рода на -а, -я при этом дается полностью: -ôй и -êй, хотя знак ^ указывает на их усечение при чтении, а окончание имен м. и ср. рода — без конечного -мъ. Отсюда как бы следует, что данный знак не может "снять" произношение согласного [м], но может "снять" согласный [й]. Впрочем, на практике это разграничение не всегда соблюдается. Ср., например, в тексте
108
"исправленной" Венелиным "Чети" словоформы
Из этих примеров видно, что в решении вопроса о
восстановлении форм тв. падежа автор весьма непоследователен, у
прилагательного реконструировано окончание (причем неодинаково: ô, ôи,
ôю, ôй), а у существительного, с которым оно согласуется, нет (сôсъ
голѣмô почéсть, сôсъ многôю пóчесть); окончание тв. падежа то дается, то
нет (сôсъ брáтô но сôсъ голѣ́мъ
постъ),
приводятся окончания тв. падежа, которых нет в парадигмах Грамматики (сôсъ
Бóжіемъ повелѣніемъ); в членных формах м. рода окончание тв. падежа не
восстанавливается (сôсъ ковчегâ си вм.
).
Интересно в приведенной выше цитате из Грамматики то, как Венелин определяет позицию грамматиста-неболгарина. Он не должен вмешиваться "в желание будущих болгарских литераторов", которые одни могли бы предложить кажущееся самому Венелину более приемлемым решение ("сохранить полное окончание творительного"). И в другом месте Грамматики, упомянув, что "хотя чистый род<ительный> и мало употребителен, то сохранение его формы и правописания делается необходимым по крайней мере предлога ради", Венелин замечает: «Есть которые говорят: "та дадè му едѝнъ дѣль царство-то си". Но предохранить язык от подобной порчи д о л ж н ы б у д у т б у д у щ и е б о л г а р с к и е л и т е р а т о р ы» (разрядка моя — Е.Д.) [76]. Но, как и многие другие, эта постановка вопроса не проведена в Грамматике последовательно. Более того, гораздо чаще автор в весьма категорической форме излагает свои предложения. Ср., например, решение им вопроса о написании указательных местоимений и наречий на -зи (тази, онази, този, онози, тогази и под.), которое он рассматривает как ошибочное и всюду заменяет частицу -зи на си (последняя пишется то отдельно, то через дефис): "Если болгарин желает приблизить показываемую вещь, то к указательному местоимению для большей определенности прибавляет частицу или дательный третьего лица си; например: Той-си человѣкъ, та си жена, то си врабче, тѣ си войницы, азъ дойдохъ на тŷ си странŷ и проч. Сию частицу, по неумению, или из
109
небрежности часто пишут иные зи, а иные съ, напр. той-зи, тойзи, тосъ, иногда в мужеском роде този и тозъ, как это бывает даже и в печатных, болгарских книгах, а преимущественно в Евангелии перевода Петра Сапунова травнянина. Какой славянин, после такого правописания, узнает, угадает или поймет, что такое този, тосъ. Так. . . уродливое правописание придает и языку вид уродливый" [77]. Сам Венелин вместо местоимений и наречий на -зи предлагает написания типа:
.
Столь же категорично решается вопрос о членных формах (рŷка-та, сêрдце-то, ножать, царять, людіе-тѣ, сêрдца-та, два человѣка-та), которые в Грамматике Венелин отождествляет с указательными местоимениями, приложенными к существительному для усиления указания, а в более поздних работах называет "мнимыми членами" [78]. Хотя в "исправленном" Венелиным тексте "Чети" употребленные в новоболгарском тексте по Тихонравовскому дамаскину членные формы в ряде случаев сохраняются (при этом ошибочно пишутся через дефис) —
— в целом он выступает за то, чтобы они употреблялись как можно реже. В связи с этим он пишет в Грамматике: "Хотя часто (или почти всегда) сам инстинкт, так сказать, или языковедная ощупь научает ударять реченне, однако... определение или ударение смысла в письме требует знания языка и риторики, а преимущественно писать правильно, т. е. сообразно со свойствами языка. Итак, — заключает он, — к числу всех неправильностей и погрешек пишущих болгар против их языка (погрешек, обыкновенно происходящих от филологической необразованности) принадлежит неправильное употребление сего указательного местоимения, ибо между тем как простой болгарин по одному инстинкту употребляет указание там только, где оно нужно, пишущий, не зная грамматики своего языка, весьма часто ставит оное без нужды, там, где оно не годится” [79]. Сам он в ряде случаев снимает членную морфему, употребленную в новоболгарском источнике. Ср., например:
110
По этому поводу он категорически заявляет в Грамматике: "Кто-то видя в болгарской книжке частое, хотя нелепое, повторение сего указательного местоимения, принял оное за член заднесловный; но несправедливо. Само собою явствует, что ударение речения или указание необходимо только в особенных случаях, и что посему чем реже оно употребляется, тем естественнее, тем оно правильнее. Замечание весьма важное и нужное болгарским писателям и переводчикам” [80]. Позднее он выступает против мнимых членов еще категоричнее, называя их употребление "несчастной привычкой простого народа” [81]. Впрочем, такая категоричность снимается следующими словами Венелина: "Я взялся за перо не с намерением критиковать новорождающуюся болгарскую литературу, но с намерением подать ей руку, как ребенку, который только пытается встать на ноги, но еще колеблется в неизвестности грамматической и орфографической" [82].
Итак, основные черты реконструируемой нами на основании анализа работ, писем, других архивных данных концепции Ю. И. Венелина по устроению болгарского литературного языка нового времени могут быть в общих чертах сведены к следующим пунктам:
1. Болгарский язык, занимающий свое самостоятельное место в кругу других славянских языков, в настоящее время в своем современном виде не имеет единой формы своей письменной фиксации. При этом нынешний болгарский к древнему болгарскому находится почти в таком же отношении, как новогреческий к древнегреческому. Древнеболгарская литература есть то же самое, что церковнославянская.
2. Развитие учебного дела и книгопечатания, столь важные для возрождения к новому состоянию, которое переживает в данный момент литературный язык болгарского народа, настоятельно требуют создания единых норм правописания, что может быть достигнуто прежде всего путем создания единой для всех грамматики, описания ее парадигм, как и выработки образцов нормированных текстов.
3. Решение этой задачи крайне осложняется значительным диалектным членением болгарского языкового континуума, что находит
111
свое отражение в многообразии форм письменной речи, в разнобое орфографии.
4. Перед создателем предписывающей нормативной грамматики неизбежно стоит необходимость выбора исходного наречия и единых правил его фиксации на письме. Предпочтительнее наречие, которое по ряду своих характеристик, главным образом, фонетических, ближе к языку Св. Писания и богослужебных книг, т. е. к церковнославянскому (древнеболгарскому по своему происхождению) языку.
5. Нынешний болгарский язык "отжил'' свою первую эпоху и находится на повороте к новому возрождению. Поэтому за основу языка письменности должен быть взят живой народный язык, "простое наречие", которое необходимо соответствующим образом "обработать".
6. В качестве образца "простого наречия" целесообразно избрать новоболгарский текст, который, с одной стороны, отражает живую современную народную речь, а с другой, не порывает полностью с болгарской письменной традицией. Это позволит при "литературной обработке" опереться на уже существующие образцы новоболгарской повествовательной прозы, т. е. сохранить связь со складывающейся новоболгарской традицией и вместе с тем наглядно показать, какие изменения предлагается в них внести.
7. При решении конкретных вопросов, связанных с "обработкой" текста, в частности вопросов устроения парадигм склонения и спряжения, некоторых фонетических особенностей, следует ориентироваться на нормы богослужебных (церковнославянских) книг. Это позволит сблизить новоболгарский литературный язык с русским и другими славянскими языками.
8. "Обработке" в первую очередь подлежит уровень орфографии. Чисто технически эта задача должна решаться таким образом, чтобы при обратном переходе на уровень живой речи можно было восстановить реальное произношение того или иного "простолюдина". Вместе с тем, это дает надежду, что принятые на уровне орфографии решения постепенно повлияют и на произносительные нормы. Это, в свою очередь, позволит предохранить нынешний болгарский язык от значительного уклонения от самого себя первой эпохи.
9. В основе реформы правописания, исходя из сформулированных задач, должно лежать четкое представление о том, что правописание и произношение — вещи совершенно разные
112
и противоборствующие одна с другой, как это имеет место в ряде европейских языков. Иными словами, нужно различать письменную и устную формы литературного языка.
10. Концепция основывается на анализе современной языковой ситуации в Болгарии, учете историко-культурных и социолингвистических данных, а также на самостоятельном изучении болгарского языка, памятников его письменности, народных болгарских песен и валахо-болгарских грамот, собранных самим автором во время его ученого путешествия в Болгарию.
Нетрудно убедиться в том, что перед нами по-своему достаточно целостная и глубоко продуманная ее создателем концепция устроения болгарского литературного языка нового времени. Нет, по-видимому, смысла сосредоточивать внимание на ряде спорных и просто ошибочных положений как самой концепции, так и предлагаемых в Грамматике тех или иных конкретных решений — ведь речь идет о первом в славяноведении (причем не только российском) научном опыте создания кодифицированной нормы болгарского литературного языка нового времени, пережившего глубокие изменения своего грамматического строя и словаря. И проводился он человеком, действительно не получившим специального филологического образования (как известно, Венелин был медиком), что некоторые современные авторы находят возможным поставить Венелину в упрек [83]. Все это так. И в то же время внимательное ознакомление с работами Венелина, непредубежденное желание проникнуть в его творческую лабораторию, сочувственно отнестись к его опыту первопроходческого решения огромной и сложнейшей задачи, вспомнить, в каких тяжелых условиях и какое краткое время работал молодой начинающий болгарист, один из первых в России, не может не воссоздать в воображении яркую личность, талантливого и пытливого исследователя с достаточно широким для своего времени кругозором. И простить ему его не всегда точное знание языка, который ему удалось изучить за столь краткое время, его (кстати, иначе выглядевшие в контексте состояния славяноведения в то время) заблуждения. И поклониться его памяти.
В свое время N. А. Лавров, отмечая самостоятельность Венелина в области изучения болгарского языка, отметил: "Каковы бы ни были недостатки Грамматического опыта Венелина, в истории изучения болгарского языка он будет иметь свое место” [84]. Эти справедливые слова, пожалуй, в большей мере могли бы быть
113
отнесены к определению того места, которое Ю. И. Венелин по праву должен занять в истории болгарского литературного языка нового времени, изучении первых опытов кодификации его норм в эпоху болгарского Возрождения.
Оценивая "Грамматику нынешнего болгарского наречия" Ю. И. Венелина, его "критический опыт болгарского правописания", нельзя забывать, что речь идет о первом в России опыте решения сложнейших проблем описания славянского языка аналитического грамматического строя и выработки его орфографии. При всех своих ошибках, известной непоследовательности, некоторых неверных исходных посылках, этот опыт содержал оригинальное решение актуальных для 30-х годов XIX в. проблем болгарского правописания. На основании большого исследовательского труда, изучения материала собранных им самим рукописных и печатных лингвистических источников, анализа историко-культурной и языковой ситуации в Болгарии периода османского ига Венелин попытался дать свой ответ на многие важнейшие вопросы формирования единого болгарского литературного языка, волновавшие деятелей болгарского Возрождения, в частности, на вопрос о соотношении в нем традиции и народной основы. Этот вопрос Венелин решает в пользу народной основы, считая в то же время необходимым сохранение связи с предшествующим состоянием литературного языка, которую, на его взгляд, и должно было осуществить предлагаемое им "этимологическое правописание". И хотя "критический опыт болгарского правописания", осуществленный в Грамматике Венелина, не был опубликован, он по праву должен запять свое, пусть скромное, место в будущей полной истории литературного языка в Болгарии.