Разыскания в области болгарской исторической диалектологии.
Т. I. Язык валашских грамот XIV—XV веков
С. Бернштейн
V. Именное склонение в славянских грамотах Валахии XIV—XV веков
Морфологическая структура современного болгарского языка представляет собой особенности, резко отличающие ее от других славянских языков. Известно, что среди других индоевропейских языков славянские языки хорошо сохранили старое синтетическое склонение. „Своеобразно архаический облик балтийских и славянских языков обусловлен, с одной стороны, тем, что фонетические изменения в них почти не нарушили общей структуры слов — в меньшей степени, чем, скажем, в древнегреческом, — а c другой стороны, тем, что в них сохранилось очень богатое именное склонение, и различение почти стольких же падежей, как в древнем индо-иранском, способствовало сохранению древнего типа предложевия”. [1] Только один б о л г а р с к и й язык не знает падежных флексий (находим лишь отдельные окаменелые формы) и выражает падежные отношения с помощью предлогов, т. е. представляет а н а л и т и ч е с к и й тип склонения,который как в общих чертах, так и в частностях представляет поразительные черты сходства со склонением в соседних неславянских языках Балканского полуострова.
Эта характерная особенность отображена последовательно лишь памятниками новоболгарского языка (дамаскинами). Сохранившиеся памятники старославянского языка представляют весьма сложную систему именного и местоименного
1. А. М е й е. Введение в сравнительное изучение индо-европейских языков, М. —Л., 1938, стр. 101.
225
склонения, сохранявшую, как известно, еще различая в склонении по звуковому виду основы. Лишь в памятниках среднеболгарского языка начинают проскальзывать отдельные особенности новоболгарского языка.
В связи с этим совершенно естественен интерес к языку среднеболгарских памятников, который проявили историки болгарского языка начиная от П. Билярского, Миклошич, Милетич, Цонев, Щепкин, Кульбакин, Ильинский, Экблом и многие другие немало сделали в этом отношении. Труды их лежат в основании всех построений, связанных со среднеболгарским периодом. Несмотря, однако, на все эти исследования, среднеболгарский период изучен недостаточно. Основная причина этого кроется в весьма скудной документированности этой эпохи. До нас дошло ничтожное число памятников, бóльшая часть которых в лингвистическом отношении мало выразительна. Мы уже имели случай выше указать, что сохранилось очень мало светских памятников, а среднеболгарская дипломатика, как известно, представлена всего лищь несколькими документами. [1] Церковные же памятники, текстуально и грамматически зависящие от церковных памятников старославянской эпохи, дают, естественно, мало для истории новоболгарского языка. Превосходное исследование В. Н. Щепкина „Болонская псалтырь” наглядно показало, что памятники подобного рода можно привлекать для характеристики живого языка после тщательного и всестороннего филологического изучения текста. Но даже и такой „очищенный” текст очень скупо характеризует черты живого языка.
Неблагоприятные последствия для изучения истории болгарского языка имела архаизирующая деятельность патриарха Евфимия Терновского и его последователей. Большинство тех завоеваний, которые сделал живой язык в письменности в течение ХII—XIV вв., было уничтожено. [2] Была проведена тщательная сверка всех текстов Священного писания со старыми списками, упразднены все языковые и орфографические новообра-
1. См. Г. А. И л ь и н с к и й, Грамоты болгарских царей, М., 1911.
2. „Несмотря на то, что Евфимий был авторитетен у нас и за границей, мы, оценивая его реформу, должны сказать, что она нанесла ущерб тогдашнему народному языку”. (Б. Цонев „История на българский език”, II, стр. 258)
226
зования. Различия между книжным и живым языком в Болгарии во второй половине XIV в. были чрезвычайно велики. Это заставило руководителей болгарской церкви активно выступить в защиту языковой книжной традиции, которой грозила серьезная опасность со стороны языка живого. Насколько она была реальной и значительной, мы можем судить на основании уже упомянутой нами Троянской притчи, язык которой представляет значительные отступления от принятых в XIV в. норм книжного языка.
Архаизирующая деятельность Евфимия охватйла не только язык канонических памятников. Апокрифы, многие из которых были обработаны самим патриархом (например, апокриф o Петке Терновской), исторические сочинения, частично грамоты — на всем этом отразилось веяние новой языковой политики терновской церкви и двора. Естественно, поэтому, что огромное большинство памятников XIV в. (а от этого столетия сохранилось сравнительно много памятников, относящихся к различным жанрам письменности), дает очень мало материала для истории живого языка населения Мизии, Балкан, Фракии и Македонии. Уже давно мы привыкли относиться с известной долей скептицизма к данным языка мертвых памятников, явно предпочитая им данные живых говоров. „Письменные памятники не всегда дают надежный материал для определения звукового состава минувших веков: действительно, преемственность письма, книжного языка, да и самой литературы неминуемо ведет за собою перенесение из одной литературной эпохи в другую звуков и форм, давно исчезнувших в языке, чуждых живому произношению”. [1] Эти слова академика Шахматова, сказанные им по поводу значения древнечешских памятников, с еще бóльшим правом могут быть адресованы среднеболгарским рукописям. В эпоху Второго Болгарского царства, особенно в период царствования Иоанна-Александра, различия между книжным языком и народным болгарским языком северо-восточной Болгарии были чрезвычайно велики. Свидетельств этому мы находим достаточно. „Писатели среднеболгарского периода больше
1. А. А. Ш а х м а т о в, Отчет o присуждении премий проф. Котляревского в 1898 г., СПб., 1900, стр. 36,
227
ориентируются на староболгарский язык и только изредка отражают народную речь. Таким образом, книжная речь XII—XV вв. ближе староболгарскому языку, нежели живой народной речи. Это мы замечаем особенно хорошо в тех среднеболгарских памятниках, в которых наряду со староболгарскими формами встречаются новые, или же старые употребляются неправильно”. [1] К сожалению, таких памятников мало. Болгарские книжники той поры были превосходно вышколены, они могли не только точно переписать старый текст, но и в случае необходимости самостоятельно создавали новый, удовлетворяющий всем нормам литературного языка. Это находит подтверждение в новых переводах византийских летописцев, которые были сделаны в среднеболгарский период. Единственное исключение — Троянская притча — текст загадочного происхождения.
Итак, сохранившиеся среднеболгарские памятники дают очень мало для истории болгарского языка. На основании их данных характеризовать состояние болгарских говоров в XII—XV вв. невозможно. В связи с этим перед исследователями стоит задача привлечения каких-то новых, дополнительных источников, которые бы могли пролить свет на состояние народных говоров до XVI в. Нельзя сказать, что эти поиски дали ощутимые результаты. Нового материала привлечено пока мало. Это следы болгарского языка в соседних языках (греческом, албанском, румынском, венгерском и др.), данные славянской письменности у соседних народов, данные языка так называемых семиградских болгар, славянская топонимия Балканского полуострова. Болгарские элементы в соседних языках, топонимия могут в какой-то степени характеризовать лишь ф о н е т и ч е с к и е особенности и словообразование живого болгарского языка определенной эпохи. Язык же этот претерпел особенно глубокие изменения в области морфологии и синтаксиса. Несомненно, что среди всех источников подобного рода первое место принадлежит памятникам влахо-болгарской письменности. Славянская письменность, вышедшая из канцелярий валашских господарей, дает ценный материал для харак-
1. Б. Ц o н е в, История на българский език, II, 1934, стр. 260.
228
теристики живого языка тех славян, которые заселяли древнюю Дакию.
Выше мы указывали, что славянская письменность в Валахии не имела таких старых и консервативных письменных традиций, какие тяжким бременем лежали на всей книжной культуре феодальной Болгарии. Первые литературные опыты и в области церковной письменности и в области светской начались до бегства кннжных людей в Валахию и Молдавию из южнославянских стран. Деловая канцелярская письменность возникла под влиянием не столько византийско-славянским, сколько венгеро-латинским, что нами показано во второй главе. Латинская дипломатика соседних европейских стран не могла оказать архаизирующего влияния в области языка. В а л а ш с к и е г р а м о т ы п и с а л и с ь н а с л а в я н с к о м я з ы к е, к о т о р ы й б ы л з н а ч и т е л ь н о б л и ж е ж и в о м у б о л г а р с к о м у я з ы к у, н е ж е л и о ф и ц и а л ь н ы й к а н о н и з и р о в а н н ы й я з ы к б о л г а р с к о й п и с ь м е н н о с т и.
В предшествующей главе, в связи с многочисленными сербскими элементами в грамотах, мы охарактеризовали фонетические особенности славянских говоров Валахии и глагольную флексию. Теперь обратимся к главной задаче нашего исследования — к изучению именного склонения в языке писцов валашских канцелярий. Это изучение дает нам возможность представить особенности именного склонения славянских говоров Валахии в XIV—XV вв.