Разыскания в области болгарской исторической диалектологии.
Т. I. Язык валашских грамот XIV—XV веков
С. Бернштейн

II. Источники славянской письменности в Валахии

В современной науке широко распространено мнение, согласно которому славянская письменность в Валахии появилась в самом конце XIV столетия. В сводных работах по истории южнославянской письменности, в специальных монографиях и статьях мы постоянно встречаемся с утверждением, что славянская письменность в Придунайских княжествах появилась в связи с тем, что деятели болгарского просвещения и культуры бежали в конце XIV в. в соседние свободные княжества и уже на чужой почве продолжали трудиться над списыванием старых книг, обучая в то же время местных людей всем премудростям славянской и греческой книжности. До этого переселения (т. е. до самого конца XIV в.) славянской письменности не было. Приведу одно из многочисленных подобных высказываний, принадлежащее проф. С. Романскому: „О книжной деятельности в самой Валахии и Молдавии до XV ст. едва ли можно говорить, потому что тогда еще не были созданы те условия для книжной деятельности которые в то время были необходимы и благодаря которым могла расцвести книжность в самой Болгарии. Валашские и молдавские господари еще не окрепли как самостоятельные правители, чтобы быть покровителями мирного культурного развития своих государств. Известно, что в конце XIV ст. валашское воеводство едва насчитывало одно столетие своего существования, а молдавское — лишь полстолетия. Относительно же монастырей — второго главного условия книжной

51

деятельности религиозного характера, какой имела вся тогдашняя литература, то они организованы были в Валахии и в Молдавии лишь во второй половине XIV ст. пришельцами монахами, в большинстве учениками о. Феодосия и патриарха Евфимия... Итак, o самостоятельной книжной деятельности за Дунаем может быть речь с самого конца XIV ст., именно со времени большой катастрофы, которая постигла Болгарию. В это время румынские земли приобрели очень много видных светских и духовных беженцев из Болгарии, которые несомненно и явились первыми пионерами книжной деятельности в Валахии и Молдавии”. [1] Аналогичных высказываний из работ славянских и румынских ученых можно привести много. Все они отличаются такой же категоричностью в выводах и крайней неопределенностью доводов. В самом деле, предположение строится на априорном заключении, что в Валахии и в Молдавии не было условий для возникновения письменности, а раз она возникла, то, несомненно, под влиянием бежавших из Болгарии книжников — этих „пионеров” славянской письменности в Придунайских княжествах. Для многих румынских исследователей взгляд этот был весьма приемлемым, так как он подчеркивал, что славянская культура в Румынию была занесена извне и не имела внутренних корней для своего развития. Охотно его поддерживали и болгарские ученые, так как, согласно этому взгляду, вся славянская письменность у румын является болгарской, первыми ее устроителями у них были болгары. В действительности взгляд этот, получивший широкое распространение и в трудах беспристрастных ученых, [2] очевидно несостоятелен и рушится при первом же знакомстве с славянской письменностью Валахии и Молдавии.

Константин Костенческий в своих „Сказаниях и письменах” пишет, что после разорения Терновской земли ее книгами просвещаются окрестные цари и земли (просвѣщают се окръстніи царіе и земліе). Это место в труде прославленного

1. „Българската книжнина в Ромъния и едно нейно произведение,” „Известия на семинара по славянска филология при университета в София,” 1906, стр. 25—26.

2. См., например, М. Мурко, Geschichte der älteren sudslavischen Literaturen, Leipzig 1908.

52

славянского книжника дало основание академику И. В. Ягичу, [1] а за ним А. И. Яцимирскому [2] сделать справедливый вывод, что под окрестными землями автор разумеет Придунайские княжества (Ягич видит в этом месте намек и на Россию). Действительно, Константин, перечисляя все страны, где славянская письменность „растленна”, не упоминает ни Валахию, ни Молдавию. Однако это же место дает основание Яцимирскому в его весьма спорной реконструкции биографии Григория Цамблака утверждать, что до разорения Тернова славянской письменности к северу от Дуная не было и что „историю этой письменности (в Молдавии. — С. Б.) можно начинать как раз с двадцатых годов XV века”. [3] Это толкование является совершенно произвольным. Константин говорит лишь, что после разорения его родной земли славянскими письменами пользуются в окрестных землях. Текст „Сказаний” можно скорее толковать в том смысле, что после падения Тернова лишь в Придунайских княжествах  п р о д о л ж а ю т  свободно пользоваться славянскими письменами. Но в таком случае данный текст свидетельствует против предположения А. И. Яцимирского. Думаем, однако, что ввиду крайней неопределенности данного высказывания К. Костенческого придавать ему значение в решении общей проблемы не следует. Желая во что бы то ни стало связать возникновение славявской письменности в Молдавии с деятельностью Григория Цамблака, Яцимирский всякий намек толкует в том смысле, что славянская письменность у румын возникла поздно. В полном согласии с проф. Романским Яцимирский пишет, что славяно-румынская письменность „начинается в первых годах XV века, т. е. сейчас же после падения Тернова и Видина”. [4] Эта мысль, нашедшая широкое распространение в трудах по истории южно-

1. „Исследования по русскому языку,” I, 1895, стр. 517.

2. „Григорий Цамблак.” Очерк его жизни, административной и книжной деятельности, СПб., 1904, стр. 307.

3. Там же. Правда, в дальнейшем автор вынужден указать, что в Валахии „должны будем признать большую древность за славянской культурой... относительно с Молдавией” (стр. 339).

4. „Из истории славянской письменности в Молдавии и Валахии”, 1906, стр. XIV.

53

славянской и румынской письменности, стоит в явном противоречии с фактами, которые в большом числе представляют история Валахии, история румынской церкви и история самой письменности. [1] Прежде чем перейти к систематическому изложению этих фактов, укажем на противоречивость высказываний цитированных авторов, которая нами объясняется тем, что свои гипотезы они строили произвольно. Желая доказать особое значение болгарской письменности в деле возникновения и организации славянской письменности в Валахии, проф. С. Романский утверждает, что до XV в. письменности в Валахии не было. Но в другом месте, решительно выступая против мысли o возможности существования в Валахии до православия христианства римского образца, автор пишет, что еще в XIV столетии в Валахии была распространена церковная письменность на славянском языке. Эти памятники не сохранились потому, что они были  з а м е н е н ы  новыми, привезенными беженцами из Болгарии. „Этим можно объяснить тот факт, что теперь не находим славянских книг, употреблявшихся в румынской церкви в течение XIV века и  р а н ь ш е” (подчеркнуто нами. — С. Б.) [2] Проф. Романский, ранее утверждавший, что болгарские беженцы в конце XIV в. „явились первыми пионерами книжной деятзльности в Валахии и Молдавии”, в полном противоречии не только с собственными словами, но и с фактами говорит уже o существованин у румын славянской письменности до XIV в. И в работах А. И. Яцимирского находим подобного рода противоречия. Наряду с многочисленными утверждениями, что в Молдавии и в Валахии письменность на славянском языке возникла в XV в. в связи с падением Тернова и Видина, мы можем найти

1. Большой знаток средневековой болгарской письменности К. Радченко справедливо писал: „Вообще нам кажется, что г. Романский преувеличивает несколько роль, какую играла Болгария в возникновении славяно-молдавской письменности” (Ж. М. Н. П., 1907, июнь, стр. 421).

2. Цит. соч., стр. 25. Ср. еще: „Из всего того, что было сказано о государственной и церковной дружбе румынских земель с болгарскими с учетом болгарской культуры и литературы в Румынии после падения Болгарии, можем наверно заключить, что еще до XV в. там употреблялись болгарские книги и болгарский литературный язык” (стр. 24).

54

у него мысли и иного характера: „Он (Цамблак. — С. Б.) работал в Молдавии, в стране, где до начала XV века славянская письменность была во всяком случае мало развита”. [1]

O времени появления в Валахии церковной письменности на славянском языке можно судить на основании некоторых фактов из истории православной валашской церкви. Краткая справка из истории церковной организации и богослужения дает неопровержимые доказательства того, что уже в середине XIV в. на всей территории Валахии существовало славянское богослужение, т. е. православное богослужение на славянском языке. Организация такого богослужения требовала большого количества славянских канонических книг.

Историки румынской церкви не располагают точными данными o времени появления христианства у румын. „Самое обращение их (румын. — С. Б.) в христианство и процесс этого обращения, — писал С. Н. Палаузов в 1859 г., — покрыты еще непроницаемой тайной”. [2] Почти то же писал заслуженный историк церкви проф. Е. Голубинский: „О принятии румынским народом христианской веры нет никаких, ни нарочных, ни случайных известий и записей, так что касательно подробностей их обращения совершенно ничего не может быть сказано”. [3] Аналогичные высказывания мы найдем в трудах всех  о б ъ е к т и в н ы х  историков. „Трудно установить, — писал Н. Бларамберг, — когда эта нация (валахи. — С. Б.) приняла христианство”. [4] Большой знаток канонической истории румын проф. А. И. Яцимирский писал: „О более раннем периоде церковной жизни у румын, приблизительно до XIV века, мы ничего определенного не знаем”. [5] Отсутствие надежных данных не удерживает, однако, многих румынских историков от смелых гипотез, относящих появление христианства в Дакии

1. „Григорий Цамблак”, 408—409.

2. „Румынские господарства Валахия и Моддавия в историко-политическом отношении”, СПб., 1859, стр. 2.

3. „Краткий очерк истории православных церквей болгарской, сербской и румынской или молдо-валашской”, М., стр. 346.

4. „Essai comparé sur Ies institutions et les lois de la Roumanie”, 1383, p. 402.

5. „Григорий Цамблак”, стр. 60.

55

к первым векам нашей эры. Такими гипотезами полны не только старые работы по истории румынской церкви, [1] но и новейшие, принадлежащие перу известных историков. [2]

В настоящее время o реальной истории румынской церкви можно говорить лишь от середины XIV в. и лишь o истории  п р а в о с л а в н о й  церкви. Сообщения Д. Кантемира и Паисия Хиландарского o существовании у румын в древности латинского богослужения, сообщения, которым многие румынские ученые придают первостепенное значение, не могут быть приняты без специальных разысканий. Может быть, в дальнейшем историкам удастся доказать справедливость этих старых преданий, возрожденных в период возникновения латиномании, увлечения, которое и по сей день руководит пером многих румынских националистов. Может быть, в связи с этим будет разгадан генезис  м н o г и х  румынских церковных терминов латинского происхождения. [3]

С середины XIV в. идут первые сведения o существовании в Валахии своей так называемой угро-влахийской митрополии. Из актов Констактинопольской патриархии мы узнаем, что воевода валашский Александр в 1359 г. просил назначить архиерея, который должен был бы руководить на месте валашской церковью. [4]

Непосредственная зависимость валашской церкви от Константинопольской патриархии, установленная воеводой Александром в 1359 г., существовала недолго. Уже в последней четверти XIV в. Валахия в церковном отношении вновь подчиняется славянам. Так, обе валашские митрополии (в 1370 г. была организована в Валахии вторая митрополия) находились

1. S c r i b a n, Istoria bisericesca a românilir, p. 4;  X e n o p o l, Istoria românilor, voi. II, p. 80—105;  P r e d e a n u, Existenţu şi organisaţionea ierarcbiei bisericeşti и др.

2. См. исторический очерк Н. И o p г и, Istoria Bisericii Româneşti, 1928.

3. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, если вспомним, что и в культовом языке православных славян немало слов латино-германского происхождения, что в свое время совершенно неосновательно давало повод ученым отрицать болгаро-македонское происхождение старославянского языка.

4. M i k l o s i c h  et  M ü l l e r, Acta Patriarchatus Constantinopolitani, 1860, I, p. 383.

56

в зависимости от Охриды. Патриарх Антоний писал Мирче I: „и архиепископ ваш  о х р и д с к и й  согласился на это и дал свое благословение”. [1] По мнению большинства румынских историков, зависимость валашской церкви от Охриды идет от последней четверти XIV столетия. [2] Охридские патриархи в течение XV в. титуловались „блаженными архиепископами первой Юстинианы и всем болгарам и сербам и  д а к и й с к и х  земель обладателями”. [3] Правда, нередко Охридская архиепископия не могла реально пользоваться своей властью по причине смут, раздиравших в это время Сербию. [4]

Теснейшая связь между валашской церковью и терновской в последней четверти XIV в. подтверждается многочисленными примерами. O большой популярности патриарха терновского Евфимия среди валашского духовенства сохранилось много свидетельств. [5] Евфимий находился в переписке с верховными руководителями валашской церкви Никодимом и Антимом, которым давал разъяснения по многим вопросам православной канонической юрисдикции. [6] Еще во времена Феодосия Терновского в Болгарию приходили в большом числе валашские монахи. Много их находим в Парории среди учеников Григория Синаита.

В настоящее время общепринятым является мнение, что православие в Валахию было перенесено из Болгарии, оттуда же были получены важнейшие канонические книги так как богослужение происходило на  с л а в я н с к о м  языке. „Румыны, — писал проф. И. Богдан, — которые во время существования Византии приняли восточный обряд христианской церкви  ч е р е з  б о л г а р, остались верны ему досих пор”.

1. „Acta Patriarchatus Constantinopolitani”, t. II, p. 230;  Я ц и м и р с к и й, Григорий Цамблак, стр. 61.

2. X e n o p o l, Istoria Românilor, v. III, p. 106.

3. „Григорий Цамблак”, стр. 292.

4. И. С.  П а л ь м о в, Новые данные к истории охридской архиепископии, XVI, XVII и XVIII вв., „Славянское обозрение”, год II, СПб., 1894, стр.195—236.

5. Р о м а н с к и й, цит. соч., стр. 14—15.

6. См. об этом у Калужняцкого — Werke des Euthymius, Wien, 1901, и П. Сырку, Время и жизнь патриарха Евфимия Терновского, СПб., 1898, стр. 574.

57

Яцимирский указывает, что все формы церковной иерархии румыны заимствовали у болгар. [1]

Все эти факты, хорошо известные историкам православной церкви, дают нам возможность утверждать, что церковная письменность (Апракос, Четвероевангелие, Апостол, Псалтырь, Триодь, Паремейник и другие церковные книги) была  ш и р о к о  распространена в Валахии в XIV в. Она находилась в тесной зависимости от официальной болгарской письменности, и это выразилось между прочим в том, что в Валахии не переводили церковные книги с греческого, а переписывали лишь болгарские переводы. [2] Но переписывались эти переводы интенсивно в различных областях Валахии, главным образом по монастырям, которые в большом числе начали возникать на территории Валахии с середины XIV в. Впоследствии число монастырей возросло чрезмерно. „Ни одна страна не располагала таким большим числом монастырей, скитов и церквей, как Румыния”, — писал Д. Фрунзеску. [3] Итак, ко времени падения Болгарии в Валахии уже несколько десятков лет существовала славянская церковная письменность. Будучи первоначально заимствованной из Болгарии, она здесь, в Валахии, получила дальнейшее развитие, приобрела много особенностей, которых современная ей болгарская церковная письменность не знала. Укажем на некоторые из них.

При решении вопроса o возникновении славянской письменности в Валахии исследователь должен обратить особое внимание на орнамент, технику переплета и окладов, на почерки. Хорошо известно, как много дает анализ орнаментальной техники для датировки рукописи, для истории культурных и этнических взаимовлияний. Анализ орнамента церковных памятников Валахии неопровержимо свидетельствует, что славянская письменность в областях к северу от Дуная к концу XIV—началу XV в. прошла долгий путь развития, во многих

1. „Григорий Цамблак,” стр. 58.

2. П. С ы р к у, Византийская повесть об убиении императора Никифора Фоки в старинном болгарском пересказе, СПб, 1884, стр. VI—VII.

3. Dicţionaru topograficu şi statisticii, B. 1872, p. XVII. Цит. по книге проф. Яцимирского „Григорий Цамблак”, стр. 323.

58

отношениях совершенно самостоятельный. Если бы беженцы из порабощенной Болгарии явились пионерами славянской письменности здесь, как думают многие исследователи до сих пор, то вся орнаментальная техника ранних валашских рукописей, начиная от заставок и кончая переплетом, должна была бы быть простым повторением того, что в этом отношении характеризует болгарские рукописи эпохи Иоанна-Александра и его преемников. Но это не так! Орнамент валашских (а равно и молдавских) рукописей XV в.  р е з к o  отличается от болгарского. Сильно отличается он и от сербского орнамента, который даже во времена деспота Стефана Лазаревича значительно уступал в художественном отношении валашскому. Если отрицать все предшествующее самостоятельное развитие славянской письмгнности в Валахии, то мы не сможем никогда объяснить это различие и вынуждены будем вслед за Буслаевым повторять, что валашский и молдавский орнамент „не восходя ранее XV века,  в д р у г  (разрядка наша. — С. Б.) проявляется в своем высшем развитии изящного стиля”. [1]

В отличие от болгарского тератологического стиля, восходящего своими корнями к классическому византийскому орнаменту, валашский и молдавский орнамент связан в значительной своей части не с византийской, а c западной (латинской) техникой. Исследователи уже давно обратили внимание на высокую и богатую технику валашского и молдавского орнамента, на его обособленность от орнамента южнославянского. Правда, встречаются рукописи валашского происхождения, орнамент которых находится под сильным влиянием болгарского. В этом нет ничего удивительного. В Валахии существовали различные орнаментальные школы, болгарский орнамент там был хорошо известен. Однако важно указать, что таких рукописей было мало и, что самое главное, они создавались в небольших, отдаленных монастырях. Господствующая орнаментальная техника Валахии и Молдавии резко отличается от болгарской и стоит много выше последней. Исследования орнамента древнейших валашских церковных памятников начала XV в. (памятники XIV в. до нас не дошли) свидетельствуют,

1. Известия на семинара по славянска филология, I, стр. 29.

59

что в начале XV в. в Валахии был уже  с в o й  установившийся стиль со  с т а р ы м и  и  к р е п к и м и  традициями, связанными в значительной степени с орнаментальными традициями Венгрии и Польши. Этот художественный синкретизм Валахии и Молдавии, соединивший в себе влияние Запада и Востока, объясняется географическим положением этих государств. „Положение Балканского полуострова на путях между Азией и Европой определяет отношение населявших его в средние века народов к двум культурным мирам — восточному и западному. Тесное соприкосновение с Востоком, входившим в изменчивые пределы Византийской империи, и оживленные сношения с Западом через Далмацию и открытые северные границы имели следствием проникновения в искусство этих народов и слияние в нем художественных форм, очень далеких друг от друга по своему происхождению”. [1] В северных Придунайских областях более сильным оказалось западное влияние. Здесь это сказалось во всех видах искусства. Сильное влияние готического стиля находим в средневековой румынской архитектуре. „Кроме того, оригинальность румынского стилия (в постройке церквей. — С. Б.) заключается в смешении стилей византийского и готического, который занесен был сюда из-за Карпатских гор, из Трансильвании и Венгрии мастерами-каменотесами саксонцами. Готические формы, которые так великолепно гармонируют с румыно-византийскими, мы находим главным образом в устройстве дверей и окон”. [2] Мы знаем, что в Придунайские княжества присылали зодчих и живописцев из Италии. Так, в Венецианском архиве хранится документ 1560 г., из которого мы узнаем, что венецианский дож посылал молдавскому господарю Александру Лапушняну для постройки храма живописцев и архитекторов. [3] Влияние Запада во всех областях искусства Валахии и Молдавии свободно могло идти через Венгрию и Польшу.

1. Н. Л.  О к у н е в, Некоторые черты восточных влияний в средневековом искусстве южныі славян, „Сборник в чест на Златарски,” София, 1925, стр. 229.

2. См. цитату из Богдана („Cultura vechi lomâna”) в книге „Григорий Цамблак”, стр. 327—328.

3. „Revista pentru archeologie”,II, p. 141.

60

Поэтому высокое развитие валашского и молдавского орнамента вовсе не нужно объяснять „природным вкусом румын” или „потребностью этой нации к изящному”. [1] Это объяснение тем более неуместно, что с падением  с л а в я н с к о й  письменности и развитием письменности на румынском языке наблюдается падение орнаментальной техники. Богатый валашско-молдавский орнамент славянских рукописей XV—XVII вв. сменяется совершенно неоригинальным и технически посредственным цветочным орнаментом стиля Возрождения, который можно встретить даже в печатных румынских книгах. С падением славянской культуры наблюдается падение и других видов искусства, главным образом архитектуры.

Этот художественный синкретизм можно наблюдать и в искусстве сербов, хорватов и даже болгар (правда, у последних при господствующей византийской традиции западное влияние представлено слабо). В последнее время историки искусства обратили внимание на то, что западные влияния в области орнамента встречаются у народов к югу от Дуная, в частности у болгар. Исследователи средневековой болгарской живописи не раз отмечали, что она мало оригинальна, восходя во всех своих  о с н о в н ы х  чертах к византийской. Это ясно обнаруживается даже при самом поверхностном сравнении болгарских и византийских фресок и миниатюр. „Эта мода на цареградские утонченности, — справедливо писал А. Грабар, — не требует особого объяснения для придворной живописи Тернова и провинциальных замков”. [2] Однако тот же исследователь обратил внимание на то, что среди болгарских миниатюр второго болгарского царства встречаются влияния иной (западной) традиции: „Есть миниатюры и есть стенописи той же эпохи „Второго царства”, которые стоят совершенно особняком и не находятся ни в какой зависимости ни от византийских оригиналов, ни от их болгаоских воспроизведений. Как объяснить себе этот диссонанс? И откуда могла явиться в Болгарии XIII и XIV веков эта „особая”

1. „Григорий Цамблак”, 382—383.

2. „До-история” болгарской живописи”, „Сборник в чест на Златарски”, София, 1925, стр. 556.

61

категория живописи?” [1] А. Грабар находит подобного рода миниатюры в Добрейшовом четвероевангелии XIII в. Автор замечает, что в современном этим миниатюрам греческом искусстве можно указать только две серии изображений евангелистов, причем обе эти серии происходят из южной Италии. Напротив, среди ранних латинских памятников той же эпохи встречаем целую серию аналогий. Так, в евангелии находим портрет попа Добрейшо, который изображен без усов и бороды, с короткими волосами, в темной длинной одежде и с полотенцем в руках. „Как мог в самом деле болгарский священник XIII века быть без бороды и без длинных волос? Почему он без фелони и эпитрахили? Что значит это „полотенце”, неизвестное в практике православной церкви?” [2] Все это легко объясняется, если выйти из круга византийских (православных) схем и расширить круг сравнения привлечением западных (католических) образцов. Так, „полотенце” в руках, отсутствующее в миниатюрах греческих и славянских, часто находим в латинских портретах клириков. Наблюдение А. Грабара свидетельствует, что не только на территории старой Дакии, но и к югу от Дуная нужно считаться с фактами влияния латино-романской культуры в средние века.

Исключительно  г л у б о к и м  и  в с е с т о р о н н и м  влияние это было в Трансильвании, Валахии и Молдавии, и его результатом между прочим явилось возникновение отличного от болгарского орнамента старых румынских рукописей славянского происхождения. [3]

Это показывает, что церковная славянская письменность Валахии уже к XV в. отличалась значительной самостоятельностью и оформилась раньше, нежели началось бегство книжных людей из Болгарии после злополучного 1393 г.

В цитированной выше работе проф. С. Романского читаем: „Bот почему, мне кажется, можно предполагать, что и эта характерная черта влахо-молдавских рукописей (великолепный орнамент, отличный от болгарского. — С. Б.) является дальнейшим

1. Там же, стр. 558.

2. Там же, стр. 562.

3. Вопросу происхождения валашского орнамента будет посвящена специальная работа.

62

развитием не успевшего еще развиться изящного изготовления рукописей в самой Болгарии. Здесь, в Румынии, орнамент успел достигнуть вершины в своем развития благодаря тем богатствам, которыми располагали здешние монастыри и которые благодаря этому могли предоставить благоприятные условия для процветания письменности и искусства”. [1] Это высказывание свидетельствует, что автор не сравнивал валашский и болгарский орнаменты, иначе он сразу бы обнаружил их  к о р е н н o е  различие. Но оно же находится в противоречии с тем, что писал сам Романский в той же работе o возникновении славянской письменности в Румынии. В цитате, которую мы выше уже приводили, проф. Романский писал, что до начала XV в. письменность в Валахии не могла появиться, так как государство было молодое, господари занимались больше войнами, на развитие культуры в стране обращали мало внимания, а монастыри только что появились и еще не стали самостоятельными центрами культуры и просвещения. Лишь после падения Болгарии болгарские беженцы положили начало славянской письменности в Придунайских княжествах. Теперь же оказывается, что здешние монастыри создали настолько благоприятные условия для процветания письменности, что за несколько лет валашские мастера смогли выработать вполне оригинальный и высокохудожественный орнамент, какого Болгария не знала на протяжении 500 лет.

Всестороннее изучение церковной славянской письменности Валахии свидетельствует, что она имела глубокие корни в стране. Будучи заимствованной у болгар, она в течение XIV в. получила значительное развитие. Заняла господствующее положение та орфографическая школа, которая в самой Болгарии в XIV в. не имела широкого распространения, были созданы свои традиции орнамента, которые, вероятно, к концу XIV в. уже оформились в самостоятельный орнаментальный стиль. До нас, правда, не дошла ни одна рукопись XIV в., но церковные памятники начала XV в. настолько  з а к о н ч е н ы  в выражении особого, нового стиля славянской канонической письменности, что в их существовании не может быть

1. Цит. соч., стр. 28—29.

63

никакого сомнения. Это же подтверждается и историей православной церкви в Валахии. Почему не сохранились церковные памятники XIV в.? Причин могло быть много. После падения Болгарии в Валахию нахлынуло много авторитетных церковных и книжных людей, которые развили здесь активную деятельность. Новые рукописи, вышедшие из-под пера многочисленных учеников патриарха Евфимия, подавили своим авторитетом старые. Последние были заброшены, их не охраняли. Кроме того, нужно иметь в виду, что впоследствии, особенно при господстве фанаристов, славянские рукописи в Придунайских княжествах нещадно истреблялись. Много подобных фактов приводит проф. Яцимирский. [1]

От церковных памятников обратимся теперь к памятникам делового, канцелярского стиля — к грамотам. Всестороннее изучение этих памятников в еще большей степени подтверждает, что славянская письменность Валахии значительно старше конца XIV — начала XV в. и что она самостоятельнее, нежели обычно принято думать. Грамоты, в отличие от церковных памятников, сохранились от XIV столетия.

Древнейшая дошедшая до нас валашская грамота относится ко времени господаря Владислава (1364—1372). Она известна в издании Ю. Венелина, который, как мы уже указали, ошибочно отнес ее к 1342 г. Сохранилось несколько грамот от Раду I (1373—1384). От Мирчи Великого сохранилось свыше десяти грамот, часть которых, вероятно, падает еще на XIV в. Древнейшая датированная валашская грамота идет от 1379 г. Уже эти грамоты характеризуются многими стилистическими штампами. Они — не первый опыт валашской канцелярии. Можно утверждать, что грамоты на славянском языке писались в более раннюю пору, во всяком случае с середины XIV столетия.

Дошли до нас от XIV в. и молдавские грамоты. Старшая из них от 3 июня 1374 г. (принадлежит Югу Кориатовичу). От воеводы Романа сохранились грамоты от 30 марта 1392 г. и от 18 ноября (вероятно, того же года). Известны молдав-

1. „Славянские и русские рукописи румынских библиотек”, СПб., 1905, стр. 223—225.

64

ские грамоты от 1388, 1395, 1400, 1402, 1403, 1404, 1407 гг. и др. Сохранились от этого времени латинские грамоты.

Таким образом, еще до падения Болгарии в канцеляраях валашских господарей писали грамоты на славянском языке. Славянский язык, стало быть, во второй половине XIV в. в Валахии был не только языком культа, но и литературным языком в широком смысле слова. Писались на нем дарственные грамоты, жалобы, фиксировались точные границы земельных угодий, подтверждались новыми документами старые имущественные и сословные права, выдавались охранные грамоты купцам, охотно посещавшим богатые Придунайские княжества, составлялисъ завещания. К этому же языку прибегали, когда нужно было увековечить памяъ какого-либо важного лица на могильной плите. Так, древнейшая намогильная валашская надпись идет от 1364 г. (надпись на могиле Николая Басараба). Намогильная плита с надписью первоначально находилась в Кымпулулге (Долгополье), позже была перенесена в монастырь Вьерош. Сохранились славянские надписи на церковных предметах от XIV в. (надпись на плащанице монастыря Козии от 1396 г., надпись на колоколе Нямца от 1393 г.), подписи на печатях и монетах валашских и молдавских господарей от конца XIV в. [1] И все это имело место уже в XIV в., т. е. в  н а ч а л ь н у ю  п о р у  государственной жизни Валахии.

Итак, если o существовании валашских церковных памятников XIV в. можно лишь предполагать на основании имеющихся в нашем распоряжении фактов, то памятники деловые, а также надписи на различных предметах от XIV в. сохранились до наших дней. Еще задолго до бегства книжных людей из Болгарии в Валахию в канцеляриях валашских господарей писали грамоты на славянском языке.

Выше мы уже отмечали, что славянская письменность Валахии  р е л и г и о з н о г о  содержания заимствована была вместе с православным культом от болгар. Зависимость этой письменности от болгарской очевидна, хотя здесь, в Валахии, она

1. См.  Я ц и м и р с к и й, Из лингвистических и палеографических наблюдений над славянскими надписями румынского происхогкдения, ИОРЯС, X, 3, стр. 44., 51.

65

и приобрела некоторые свои специфические особенности. Можно ли то же самое сказать o валашской дипломатике? Учились ли валашские писцы приемам канцелярского письма по грамотам болгарских царей? Положительно на этот вопрос отвечают С. Бобчев и Г. А. Ильинский. Проф. С. Бобчев в своей заметке, посвященной анализу крестьянских повинностей и податей в средневековой Болгарии, писал: „Если наши хрисовулы, очень немногочисленные (их только семь), по своей форме и составу имели образцом византийские хрисовулы, то они сами послужили образцами для влахо-болгарских и дако-румынских, как их назвал Венелин”. [1] В своем исследовании болгарских грамот проф. Г. А. Ильинский указал, что „по языку, стилю и даже технике валашские грамоты, как и вообще валашская письменность того же времени,, представляет точный  с л е п o к  (разрядка наша. — С. Б.) с подобных произведений болгарской письменности”. [2]

Эти категорические утверждения авторитетных ученых не подкреплены, однако, доказательствами. Отметим, что ни Бобчев, ни Ильинский не изучали славянской письменности Валахии и Молдавии. К такому выводу они могли прийти в результате лишь первого впечатления от чтения грамот в издании Венелина или Милетича. Только  п е р в ы м  впечатлением можна объяснить то, что все грамоты Венелина Г. А. Ильинский назвал  в а л а ш с к и м и, тогда как издание Венелина включает, кроме валашских, грамоты молдавские и грамоты Сигизменда, между которыми наблюдаются глубокие стилистические и языковые отличия.

Болгарских грамот до нас дошло только семь. Между ними обнаруживаются значительные различия (ср., например, грамоту Асеня II Дубровницкой общине с грамотой Константина Асеня Вирпинскому монастырю). Существенные различия между грамотами замечены в технике письма, в употреблении надстрочных знаков (из семи грамот две их не употребляют), в формулах и даже в языке. Резко отличаются от остальных

1. „За някои тегоби и данъци според влахобългарските хрисовули”, „Сборник в чест на Златарски”, София 1925, стр. 25.

2. „Грамоты болгарских царей”, М., 1911, стр. 3.

66

пяти грамот грамоты Дубровницкая и Брашовская. На основании этих скудных данных никакого общего представления o болгарской дипломатике получить невозможно. Сам Ильинский справедливо указал, что „мы не имеем никаких данных” [1] для представления o стилистических школах в болгарской дипломатике.

В ином положении находится исследователь дипломатики Придунайских княжеств. До нас дошло огромное количеств валашских и особенно молдавских грамот. „Число сохранившихся до нашего времени грамот трудно определить даже приблизительно за отсутствием описей и более или менее полных изданий; во всяком случае, оно доходит до нескольких тысяч, причем валашских почти вдвое меньше, чем молдавских”. [2] Грамоты эти идут из различных мест, богато представляют все жанры делового языка (дарственные, подтвердительные, судные, купчие и пр.). Уже это не дает надежных оснований для сравнения болгарской и валашской дипломатики, а тем более для утверждения, что валашская дипломатика является „точным слепком” с болгарской. В данном случае Г. А. Ильинский лишь отдал дань традиции.

Из истории Валахии хорошо известно, что в течение значительной части XIV в. молодое государство находилось в тесной зависимости от Венгрии как в политическом отношении, так и в экономической и даже культурной области. Валашские воеводы и их бояре вели оживленную торговлю с Трансильванией и Венгрией, с которыми Валахия была связана целой системой сложных пошлин и торговых узаконений. Эти отношения не только не ослабели в XV столетии. Наоборот, с падением Болгарии торговые связи Валахии с соседними северными странами усиливаются. Через Венгрию устанавливаются торговые отношения со странами Западной Европы, промышленные изделия которых появляются на рынках Валахии. Из грамот мы узнаем, что в Валахию ввозилась материя из г. Ипра (Иперна) из Бельгии: в иларь от Иприа (в латинских грамотах — pannus yppriensis vel galliculis), из г. Лувена

1. Там же, стр. 89.

2. Р. Ф. В., 1905, № 3, стр. 49.

67

(Louvain), из Кельна (от Колуни), из Чехии (от Чех) (в латинских грамотах — pannus bohemicalis) и других мест.

Тесные экономические связи Валахии с северными странами не могли не сказаться на общем культурном облике страны. Развитие торговых отношений требовало создания  д е л о в о г о  канцелярского языка, на котором можно было бы вести деловую переписку.

По мере усиления связей с Европой в Валахии все больше ощущается потребность в использовании  л а т и н с к о г о  языка. Именно этот язык становится с ХIѴ в. тем деловым языком, которым валашские господари пользуются главным образом для международной переписки. Растет нужда в писцах, хорошо знающих латинский язык, создаются соответствующие школы. В соседней Молдавии латинский язык распространяется значительно меньше. Здесь и для целей международной переписки используется славянский язык. Может быть, поэтому до нас дошло значительно больше молдавских славянских грамот, нежели валашских. Но и здесь, в Молдавии, знали латинский язык и нередко писали на нем грамоты польским королям.

Распространениа  л а т и н с к о г о  языка в Валахии накладывало некоторый специфический облик на культуру этой  п р а в о с л а в н о й  страны. Вероятно, уже в начальный период распространения латинского языка в Валахии отмечалась некоторая близость его с живым языком валашского населения. До нас дошло свидетельство венгерского историка Бонфиния (XVI в.) o том, что валахи „до сих пор разговаривают на латинском языке”. [1]

Валашские латинские грамоты представляют собой прямое подражание средневековым  в е н г е р с к и м  грамотам. В этом нет ничего удивительного, так как несомненно, что валашские господари организовали свою латинскую дипломатику с помощью Венгрии. Болгария в этом деле оказать помощи не могла.

Для внутренних сношений используется язык  с л а в я н с к и й. На нем же ведется оживленная переписка с трансильванскими городами Брашовым и Сибином (брашовских латин-

1. Все подобные высказывания собраны проф. Урекием в исследовании „L’idée latine chez les Romains” („Mémoires de la société scientifique et littéraire d’Alais”, 1899).

68

ских грамот значительно меньше, нежели славянских), иногда пишут на нем грамоты для Венгрии и Польши (см., например, славянскую грамоту Мирчи для львовских купцов в издании Е. Калужняцкого).

С самого начала латинская и славянская дипломатика Валахии находилась в тесной зависимости. На латинском и славянском языках приходилось писать об одном и том же, пользоваться общими формулами, одинаково титуловать господарей, сообщать об одних и тех же пошлинах, o запрещении ввозить определенные предметы и пр. Эта тесная связь иллюстрируется многочисленными примерами. Так, обе грамоты Мирчи, изданные Калужняцким (одна славянская, другая латинская), отличаются друг от друга только языком. Во всем остальном они представляют полное тождество. Их мог написать один и тот же дьяк, знающий славянский и латинский языки.

Сравним славянскую грамоту Дана II от 23 октября 1422 г. с латинской грамотой 1431 г. (см. СбНУ, XVI—ХѴII, стр. 503 и в издании Богдана, стр, 35—36). В некоторых своих чертах обе грамоты совпадают почти дословно.

Славянский текст	Латинский текст
Тѫкмо прѣходще брашевци съ купи в земл господства ми, да дадт на рукели от виларѣ Иприа  д  дук.; от рутища фршка такождере; и от хусулуви дук.; от Кулуни дук. Чех. дук.; от рутища рѣзана нищо...	Primo ut omnes cives hospites et incolae civitatis Brascoviensis et totius districtus Barezensis Walachiam cum rebus seu mercimoniis suis intrantes in tributo ad Ruffam arborem persolvant: de panno Yppriensi vel Gallicali 24 ducatos, de Lobiensi 18, de Coloniensi 12, de Polonicali 6, de panno scisso de caligisque et mitris nihil.

69

Зависимость славянской дипломатики Валахии от венгерской выражается в многочисленных заимствованиях из  в е н г е р с к о г о  языка. В венгерских латинских грамотах встречаются венгерские слова, представляющиа собой  т е р м и н ы  местного значения. Многие социальные и торговые венгерские термины получают широкое распространение в Трансильвании, а оттуда переходят в Валахию, отражаясь в языке славянских грамот. Эта черта валашской дилломатики резко отличает ее от южнославянской дипломатики.

В грамотах часто находим наименования должностей венгерского происхождения:

ядварбировъ — из грамоты Баса-

70

раба III — ядварбиров кралев — В, СХѴІІІ, 145 (венг. udvar-biro — придворный судья, в рум. — jude de curte);

c этим словом связано бирѫу — из грамоты Басараба III — и пан бирѫу от Брашоу — В, CVI, 133 (венг. biró — судья, birni —мочь, в рум.— birau);

шпанъ (венг. ispan — управитель, в свою очередь из славянского — župan);

с ним связано — надръшпанъ (comes palatinus, венг. nádorispán);

херцег (венг. herceg);

пръгаръ (рум. parger, венг. polgar, нем. Bürger);

c ним связана должность пръгармещеръ (венг. polgarmester — maxister civium);

паркалабъ (венг. popkolab, castellanus, Burggraf).

Встречаются в грамотах венгерские наименования различных социальных групп, профессий:

обади — из грамоты Дана Предентента — ме пустил кралъ и сви обади — В, LXXX, 102 (венг. jobbágy — крепостной крестьянин);

порь — из грамоты Басараба III — и порем и сиромахом от земле Бръсе — В, СХХIII, 152 (венг. pór из нем. Bauer; так называли крестьян-саксов);

секерѣшъ — из грамоты Басараба III — а къ мне посласте некоех секерѣшех — В, ХС, 117 (венг. szekeres — извозчик).

В грамотах находим многочисленные торговые термины венгерского происхождения:

марха (венг. marha — скот);

таръ (от таръ бани) (венг. tár — склад; сбор; груз);

мажа (венг. màzsa — мера веса, Zentner),

урвомъ (венг. ur—en gros);

вама (венг. vám, рум. vamă — пошлина);

шкрълат (чокрлатъ) и пол лакти чоколатъ (чокрлатъ?, В.К.) — В, CCXLII, 298 (венг. skarlat — материя красного цвета).

Укажем венгерские слова для обозначения территории, места, города:

варошъ-орашъ (венг. varos — город, слово проникло во многие балканские языки),

лакашъ — из грамоты бояр Раду IV — а ми да имамо место и лакаш у господства ви — В, CCL, 305 (венг. lakás — помещение),

салашъ — из грамоты Нега — им дати салашъ — В, ССХХІУ, 274 (венг. szállás — приют),

орсагь (венг. orszag — страна, государство),

для обозначения вооружения — корда — из грамоты Дана II — от корды — В, IX, 18 (венг. kard — шпага, сабля).

Отметим венгерские глаголы:

бантовати — трогать, обижать (венг. bántani),

сокотити — считать, полагать (венг. szokatalni);

келтовати — расходовать — да си келтовати дукати (венг. költeni);

лакевати — жить (венг. lakni).

71

Зависимость славянской валашской дипломатики от средневековой латинской дипломатики Юго-Восточной Европы выражается в некоторых особенностях стиля.

Проф. Г. А. Ильинский обратил внимание на то, что Дубровницкая и Брашовская грамоты резко отличаются от остальных пяти грамот болгарских царей своей лаконичностью: „Первые кратки и лаконичны, вторые многословны и фразисты; первые прямо вводят читателя in medias res, вторые только после более или менее торжественного вступления; вообще в первых преобладает строго деловой тон, исключающий нагромождение лишних и ненужных фраз, во вторых деловое содержание грамот облекается в долгополую реторическую одежду, сообразно с этим и язык в первых более народный чем во вторых, где он пестрит книжными церковно-славянизмами и грецизмами”. [1]

На почве болгарской дипломатики делать общие выводы пользуясь наблюдениями Ильинского, невозможно. Для этой цели необходимо привлечь данные богатой сербской дипломатики, которая вместе с болгарской восходит к византийской. „Но это сходство и тождество произошло не оттого, что сербы подражали болгарам или наоборот, а оттого, что те и другие научились искусству составлять грамоты у общих учителей — византийцев”. [2]

Восточносербские грамоты, начиная с грамот Стефани Немани, в стилистическом отношении представляют полную аналогию тем пяти болгарским грамотам, которые отличаются многословностью; они богато насыщены цитатами из произведений религиозного содержания. Это характерно главным образом для вступительной части грамот.

Приведу несколько примеров из грамот Стефана Душана. Bот начало грамоты 1348 г., данной в Призрене:

„Боже отьче вседрьжителю, иже словомь и духомь усть своихь вса устроивии, видима же и невидима, одушевленна же и безьдушна, иже прьвѣ  агелски  чини сьстави, бесьпльтьни  сили, прѣспѣвающе всакого умь нась и разумнаго

1. „Грамоты болгарских царей”, стр. 89.

2. Там же, стр. 88.

72

 

ства, одь самого божаства зарею свьтеще се, прѣстола трепетно прѣдьстояще, и сь страхомь лица своя огненними крили закривающе, и кождо ихь, неизреченнаго свѣта и красоти божаствен  наслаждающе” и т. д. [1]

Начало грамоты 13 49 г., данной в Скопье:

„Господи боже мои, великое и неисповѣдимое твое милосрьдие, ижи еси подаль явьствно намь, твоимь рабомь, иже от испрьва начьныщіи прѣдѣда нашего, господина прьвааго пастыра и наставника стадоу своемоу великааго Неманю” И т. д. [2]

Bот начало грамоты Стефана Уроша 1357 г., данной в Призрене:

„Понеже изволи благы и чловѣколюбивии царь славѣ господь наш Іисоус Христос, сын божіи, непостижими, неисповѣдими, неизглаголанный, неизьчтѣнный, неизреченный, неизслѣдими владыка и творць и сьздатель вьсея твари, и оумысли оумышленіемь своимь, якоже самь вѣсть”. [3]

Находим эту особенность и в грамотах Лазаря, героя Косовской бктвы. Bот начало грамоты 1331 г.:

„Иже оть не соущіихь вьса вь бытыіе пріивѣдыи, видимаа же и невидимаа, прѣбезьначелнаа троице, въ единствѣ покланямаа, и вь отьци и сынѣ и светѣмь доусѣ славимаа соущьство безчисльно, свѣть непостижьнь, сила неодрьжимаа пучина благости, иже законь полагаеи моуеу повелѣ сьтворити скунію...” [4].

Эта особенность характерна для сербских грамот как древнее ХIѴ в., так и более поздних.

Грамоты валашские XIV в. и первой половины XV в. эту особенность южнославянских грамот не представляют. В них мы не находим вступления, заимствованного из религиозной литературы. Таковы, например, все грамоты Мирчи Великого. Все они начинаются:

„Азь иже въ Христа бога благовѣрныии и христолюбивыи и самодръжавныи іо Мирча Великыи

1. „Monumenta serbica”, 1853, р. 133.

2. Там же, р. 142.

3. Там же, р. 165—166.

4. Там же, р. 196.

73

воевода...,” или же совсем просто: „Азъ іо Мирча Великыи воевода”, и т. д.

Таково начало всех грамот Валахии до второй половины XV в. Еще проще начало молдавских грамот. Часто в соответствии латинскому in nomine Domini amen (обычно в латинских грамотах пишется в сокращений) в молдавских встречаем — во имя Божье амень.

Co времени Александра и Влада I начинается интенсивное влияние сербской книжности и языка на валашскую письменность и ее славянский язык (см. об этом влиянии четвертую главу). Это влияние сказалось, между прочим, в том, что в валашских грамотах второй половины XV в. встречается, правда, редко, вступление чисто отвлеченного религиозного характера. Таково вступление грамоты воеводы Влада III, данной им в Бухаресте 11 сентября 1490 г.:

„Въ законѣ повелѣ господъ богъ сином израилевом да на въсѣко лѣто десетковати елика аще стежет и съвѣдеше богоносни оци и апостоли  сы  съвѣщаше на помощ и на благодѣтелство душам нашим и прѣдаше нам послѣдним чедом их, ови молтвоѫ и бдением и постом, ови милостінеѫ и покаанием огрѣвати се от въсѣких злъ...” [1]

Но тот же Влад большинство своих грамот начинает: „Милостіом божіом іо Влад воивода...”, или „Въ Христа бога благовѣрни и благочестиви и христолюбиви и самодръжавнии іо Влад воевода и господинъ...” [2] Следует, однако, указать, что в отличие от сербских грамот, в которых вводная религиозно-назидательная часть исключительно разнообразна, не штампована, в валашских грамотах она является мертвым штампом. Так, то же самое вступление, что и в грамоте Влада III, находим в грамоте Раду IV Великого, которую он дал в Тырговиште в 1501 г. [3] Его же находим в грамоте Влада III, данной в Тырговиште 1 июня 1483 г. [4]

Сами сербские грамоты не представляют единства в отношении исследуемой сталистической особенности. Чем дальше

1. „Сборник за народни умотворения”, т. IX, стр. 341.

2. Там же, стр. 340-341, 343—344.

3. Там же, стр. 350.

4. В е н е л и н, цит. соч., стр. 124—126.

74

на запад, тем слабее она представлена. В боснийских грамотах вводная часть иногда отсутствует. В грамотах боснийского бана Радослава Павловича (первая половина XV в.) находим обычно незначительное вступление, после которого быстрый переход к основному содержанию грамоты. Вот пример из грамоты 22 апреля 1421 г.:

„Славни Боже, цару небесни, кои окрьмлюшь и правишь свомь божаствомь всу васеленую, аазь смирени приедь божьствомь ти рабь Радославь ...” [1]

То же вступление находим в грамоте Радослава Павловича от 24 апреля 1420 г. [2] Дубровницкие грамоты, создавшиеся уже под сильным влиянием западной (латино-романской) традиции, в этом отношении сильно отличаются от восточно-сербских и сходны с валашскими. Среди изданных Миклошичем самым обычным вступлением является: „Вь име отьца и сина и светога духа аминь”, какое часто мы находим в средневековых латинских грамотах.

Из болгарских грамот только Дубровницкая и Брашовская в вступительной части лаконичны и напоминают валашские или западносербские грамоты: „Дава рми: отризмо си (Дубр), от на црѣ Срацимира” (Браш.). Сравнительно коротка вступительная часть в грамоте Иоанна Шишмана Витошскому монастырю. Думаем, что в Брашовской грамоте черта эта связана с воздействием на болгарскую дипломатику валашской дипломатики. Северо-западная Болгария Срацимира была тесно связана с Валахией. Были тесные торговые связи и с Брашовым. Дьяки Срацимира, конечно, хорошо знали все приемы валашского канцелярского стиля и подражали им. Больше самостоятельности они проявляли в языке. В этом отношении между грамотой Срацимира и валашскими грамотами XIV в. большие различия. Так, в болгарской грамоте встречаемся с особенностями  с е р б с к о г о  языка, который в это время оказывал сильное влияние на книжный язык западной Болгарии. В валашских грамотах следы сербского воздействия отражаются значительно позже (см. четвертую главу).

1. „Mon. serbica”, p. 311.

2. Там же, р. 313.

75

Латинская дипломатика Западной Европы оказала через Италию сильное влияние на западносербскую дипломатику, в частности на дипломатику Дубровника. В какой-то зависимости от последней оказалась грамота Асеня ІІ, данная дубровницким купцам.

Итак, лаконичность валашских (и молдавских) грамот, отсутствие вступления, не имеющего непосредственного отношения к предмету грамоты, отсутствие заимствований из назидательных сочинений религиозного характера — все это резко обособляет в стилистическом отношении дипломатику Придунайских княжеств от дипломатики южнославянской, но связывает ее с дипломатикой Венгрии (главным образом Валахию) и Польши (главным образом Молдавию). Это в конце концов определяется резким различием византийской и средневековой латинской дипломатики.

Было бы, однако, ошибочно думать, что валашская дипломатика в стилистическом отношении представляла собой нечто единое. Яцимирский уже давно указал, что брашовские грамоты среди других валашских грамот представляют особую группу в дипломатическом и отчасти языковом отношениях. Анализу этих особенностей он посвятил превосходный очерк, к которому отсылаем читателя. [1] Некоторые грамоты (главным образом древнейшие) имеют некоторые особенности болгарских грамот, отдельные грамоты второй половины XV в. несут на себе влияние стилистических приемов сербских канцелярий. В этом нет ничего удивительного. Валахия, Молдавия, Трансильвания, Болгария, Сербия, Босния и другие балканские страны находились в отдельные периоды своей истории в тесной политической, экономической и культурной взаимозависимости. Дьяки канцелярий всех этих стран хорошо были знакомы с практикой друг друга, испытывали взаимное влияние, подлаживались под чужой стиль, когда имели дело с спределенной страной. Несомненно, что дьяк канцелярии Срацимира пользовался различными приемами составления грамот для Брашова и для Тернова.

Еще в большей степени на обособленность валашских грамот от болгарских указывает язык. Язык славянских доку-

1. „Славянские грамоты Брашовсхого архива в палеографическом и дипломатическом отношениях”, Р. Ф. В., 1907, № 1, стр. 131.

76

ментов Валахии и Молдавии представляет собой явление очень сложное и противоречивое. Здесь отражены славянские народные говоры различных по происхождению славянских племен, книжные болгарский и сербский языки, языки неславянские.

На основании исследования языка валашских грамот мы пришли к выводу, что в нем прежде всего отражаются  м е с т н ы е  славянские говоры, генетически ближайшим образом родственные  б о л г а р с к и м  говорам. Валашские дьяки плохо знали  д е л o в o й  книжный славянский язык. Поэтому валашские грамоты являются драгоценным источником для изучения славянских народных говоров и для изучения истории  б о л г а р с к о г о  языка. Это подтверждается анализом фонетики и морфологического строя языка грамот, которому посвящены три последние главы нашего исследования. Об этом наглядно говорит и лексика грамот, которая указывает на тесную связъ валашского канцелярского языка с новоболгарским языком.

В грамотах мы встречаем слова, известные лишь в новоболгарском языке, часть слов употребляется старых, но в специфическом для новоболгарского языка значении. Часто находям „новоболгарские” идиоматические выражения, которые писцы могли взять только из славянских народных говоров Валахии. В среднеболгарском книжном языке их не было. Обратим внимание на некоторые из них.

В валашских грамотах находим часто слово колá — повозка, восходящее к старославянскому коло: [1] из грамоты Дана II — когы натоварит кола с рибѫ (В, XVII, 32). Не только само слово кола, но всё предложение хорошо отражает  н а р о д н ы й  язык (кога натовари кола с риба). Часто встречаем в грамотах союз макар, хорошо известный в современных балканских языках (болг. макар — хотя, н.-греч. makári, рум. măkar): из грамоты Влада I — макаръ с кола (В, LII, 76). В живых балканских языках книга употребляется также в значении письмо. [2] В этом же значении слово книга известно в валашских

1. См. Младенов, Етимологически и правописен речник на българския книжовен език, София, 1941, стр. 245.

2. Селищев, Езикът като социално явление, София, 1928, стр. 89.

77

грамотах: из грамоты Раду III — и давам ви овуи книгу под мою печат (В. LXXXIII, 108); из грамоты Баоараба ІI — и послали ми сте книга кралева (В, С, 125). В этом случае в одинаковой степени могло сказаться как воздействие славянских говоров, так и собственно валашских.

В новоболгарском языке хорошо известно прилагательное хубав — хороший, красивый, этимология которого до сих пор не установлена. Младенов считает, что это слово  п е р с и д с к о г о  происхождения, которое проникло в болгарский через посредство турецкого („Етим. сл.”, стр. 673). Эта же этимология указана Бернекером („Etym. Wörterbuch”, S. 40.3). Против этой этимологии свидетельствуют данные турецкой диалектологии. Но как бы то ни было, слово это представлено лишь в новоболгарском языке. В связи с этим очень важным свидетельством народного характера языка грамот является то, что это прилагательное в нем употребляется: из грамоты Басараба III — да ми купите две люлке, али да су голѣми и хубаве (В, СХХХѴІІ, 170). Об этом же свидетельствуют слова воденица (мельница), прозорец (окно), возилница (большая бочка), губер (ковер), сирене (сыр), тъкмеж (договор, условие) и мн. др.

Находим в валашских грамотах те новогреческие заимствования, которые характерны для новоболгарского языка. Сюда относятся

ефтин: из грамоты Басараба II — поефтино — В, ХСIХ, 125 (н.-гр. efthinos),

ела, елате: из грамоты Александра — елате поскоро — В, XXI, 42 (н.-гр. еlа);

керамида: из грамоты Басараба III — монастир от керамиду — В, CXLVI, 177 (н.-гр. keramidi);

калугеръ: из грамоты Марчи — калугере да сѫ волни ловити — Вен., 22, (н.-гр. kalós gérōn);

липсам: из грамоты Казанада — му га не липсат ни един влас — B, ССХХХІ, 286 — (н.-гр. lеіро).

Часто встречаем в грамотах обороты и выражения, взятые не из литературных источников, а из народного языка. В собственно болгарских памятниках они появляются значительно позже. Ср. — купил тия овни летоска; а вие да га оставете да отиде дома си; наидете един кон велик и хубав;

78

да се исправи работа; зараді нос Лаиотов и мн. др. Источником всех подобных выражений могла быть только живая народная речь. Ни в церковных памятниках, ни в южнославянских документах делового языка валашские писцы не могли встретить этих слов и выражений.

Было бы, конечно, ошибочно думать, что ориентация на живые народные говоры у дьяков была сознательной. У нас нет оснований утверждать, что организаторы первых славянских канцелярий в Валахии решили создать свой собственный славянский деловой язык на основе родных говоров. Стремление писать по-болгарски в древнейших памятниках Валахии отражено повсеместно. Это выражается в использовании болгарской графики, в стремлении использовать различные падежные формы и пр. На многих примерах можно показать стремление дьяков писать так, как писались церковные книги. В редких случаях они успевали в этом, чаще делали ошибки, дающие возможность изучить их родной славянский язык. Под влиянием этих отступлений от книжного языка постепенно вырабатывался особый канцелярский язык, в котором многие черты живого языка стали нормами. Таковы уже древнейшие валашские грамоты. Это дает нам право думать, что дошедшие до нас древнейшие грамоты являются не первыми опытами валашских канцелярий.

Позже начались сербские увлечения. Но и здесь было не лучше. Дьяки механически смешивали свое родное, книжное болгарское с книжным сербским.

[Previous] [Next]
[Back to Index]