І. (Словарь О.Н. Трубачева и другие реконструкции праславянского лексического фонда)
Что значит историческая лексикология языка? Ответ на этот вопрос может быть только один: надо показать, каковы были истоки словарного состава языка во всем его объеме еще в дописьменную эпоху, какими были инновации лексики этого языка после его обособления от других родственных языков, включая новообразования на унаследованной лексической базе и заимствования, чем отличался возникший язык от других, родственных соседей, каким было его диалектное членение, какие процессы происходили в лексике и лексической семантике после возникновения и развития письменности, непрерывные изменения (обогащение из разных источников и отмирание архаизмов), имевшие место в течение столетий вплоть до нашего времени во всех разновидностях языка, письменного и устного. Нам должны быть известны основные закономерности, пути развития всего словарного состава языка от его
15
начала до современного состояния. Более того, мы должны знать причины сложения каждого слова, время его возникновения (хотя бы приблизительно), изменение его значений и оттенков значений, их связей со значениями других слов. Ведь каждое слово представляет собою особый микромир, в котором отражается какой-то кусочек реальной действительности или отклонений от нее (нередко весьма значительных), средство коммуникации.
Возможно ли выполнение такой грандиозной задачи? На этот вопрос можно ответить пока отрицательно. Мы, вероятно, еще очень долго не сумеем исследовать историю колоссального количества слов и их значений во всей их совокупности. Не сумеем, но стремиться к этому должны. На первых порах надо попробовать наметить пути развития словарного состава языка хотя бы в общем, приблизительном виде. Этого пока еще никем не сделано, хотя работ по исторической лексикологии опубликовано огромное, практически необозримое количество.
В данном случае речь идет об исторической лексикологии русского языка. Попытки создать ее были, но они не могут быть признаны удовлетворительными. Первой такой попыткой является книга П.Я. Черных [1], задуманная как учебное пособие для филологических факультетов университетов. П.Я. Черных пишет: "Главная задача русской исторической лексикологии заключается в том, чтобы выяснить, как происходило развитие лексических средств русского языка в целом, во всех его разновидностях — литературного языка и говоров, включая и профессиональную терминологию; в том, чтобы установить, с чего это разбитие началось, как протекало, какие этапы прошло, установить хронологические
16
рамки появлений отдельных слов или целых групп и категорий слов; в том, чтобы объяснить, почему некоторые слова вовсе исчезли из живого языка, некоторые лишь выпали из ныне действующего словаря, почему одни слова сохранились без каких-либо заметных изменений их внешней формы или их обычного значения, другие изменились и в том и в другом отношении; в том, чтобы выяснить общие линии и тенденции, направления в движении словарного состава русского языка, т.е. другими словами, изучить внутренние законы развития этого словарного состава в связи с историей народа. Такова задача. И нужно прямо сказать, что в настоящее время мы еще очень далеки от ее осуществления" [1, с. 3].
Последние слова П.Я. Черных справедливы. На той же странице в примечании он определяет свой "Очерк" как "... всего лишь собрание некоторых материалов, наблюдений, этимологий, лексикологических эскизов (в определенных хронологических рамках, главным образом до начала XVIII века)" [1, с. 3, примеч.]. Этапы истории русской лексики чисто внешне намечены: общеславянский словарный фонд и его развитие в древнерусскую эпоху; диалектные явления общеславянской эпохи, общеславянская лексика; лексические явления древнерусского периода, эпоха Киевской Руси и, наконец, изменения в словарном составе русского языка XVI—XVII вв. Но в рамках указанных хронологических делений содержатся разрозненные очерки отдельных тематических и иных групп слов, без соблюдения хронологии, не более того. Так, в первой, самой большой главе "Общеславянский словарный фонд и его развитие в древнерусскую эпоху" примеры из праславянского языка чередуются с поздними образованиями, включая и современные слова, к
17
праславянскому лексическому фонду не имеющие никакого отношения. Очерки не зависят друг от друга, последовательно изложенной истории словарного состава с большим охватом материала и взаимосвязями лексических явлений нет, хотя отдельные наблюдения представляют интерес и сегодня. В 1975 г. вышел в свет третий том "Русской исторической грамматики" В. Р. Кипарского, посвященный истории словарного состава русского языка [2]. Автор сообщает, что в этой книге он подводит итоги своих многолетних исследований в области этимологии исконных русских слов, заимствований и суффиксально-префиксальных новообразований на русской почве. Русских слов исконного индоевропейского происхождения (берется условная дата возраста слов: не позже 3500 лет, когда хетты стали самостоятельной этноязыковой единицей и праиндоевропейская общность окончательно распалась) в современном русском языке обнаруживается 454. Следуя гипотезе балтославянского единства, В.Р. Кипарский выделяет русские слова балтославянского происхождения (их возраст не менее 2500 лет). Таких слов оказывается около 300. Далее сообщаются сведения о праславянском лексическом слое не менее полуторатысячелетней давности (распад праславянского языка, таким образом, приурочивается к V в. н.э.), состоящем из 420 слов. К указанным цифрам прибавляются древние заимствования: 55 германизмов, около 20 иранизмов и 23 тюркизма. А всего древнерусский язык унаследовал от своего предка — праславянского — около 1272 слов, образовавшихся или заимствованных в разные доисторические эпохи (все подсчеты произведены мною), причем имеются в виду только непроизводные слова. Эта цифра близка к подсчетам T.Лер-Сплавинского, который находил в
18
польском языке "немного более 1700 праславянских слов", причем свыше восьми десятых их "касается внешнего (физического) мира и внешней (материальной) жизни человека" [3].
Для удобства подачи материала В.Р. Кипарский, как и П.Я. Черных, располагает слова в виде отдельных тематических групп. Что касается дат, то автор указывал на их условность. Они скорее служат целям педагогическим, а нестрого научно-исследовательским.
Далее в книге идет неопределенно суммарное изложение наблюдений над новообразованиями и заимствованиями в русском языке, начиная с древнерусского периода и кончая нашим временем ("спонтанными русизмами", церковнославянизмами, грецизмами, финноугризмами, балтизмами и т.п., а также заимствованиями петровской и послепетровской эпох). Добрая половина книги состоит из комментированного списка суффиксов, префиксов и сложносоставных слов (с примерами), представленных в алфавитном порядке. Автор широко использовал славистическую литературу и работы по истории русского языка и русской исторической лексикологии, в том числе и советских языковедов. Труд В.Р. Кипарского, безусловно, полезное справочное пособие, но это еще не история русской лексики, а только заготовки к ней. Развитие словарного состава, весьма сложное и противоречивое, в алфавитный порядок не укладывается и является предметом описания совсем другого жанра исследований.
Ставя перед собой задачу изучения проблем исторической лексикологии русского языка, мы должны исходить из наследия, которое осталось древнерусскому языку от языка праславянского, а для этого нужна реконструкция праславянского словарного состава. Главным методом такой реконструкции
19
является этимология в сочетании с лингвистической палеогеографией. Восстанавливать лексику дописьменного мертвого языка — дело чрезвычайно трудное и трудоемкое, но возможное. Отдельные фрагменты праславянской лексики мы находим в каждом этимологическом словаре любого славянского языка, поскольку в этих словарях даются этимологии древних слов. Однако отдельные этимологические словари общую задачу не решают.
Во-первых, установка таких словарей — описать происхождение не только древних, но и поздних слов (новообразований и заимствований), включая современные. В самом лучшем законченном "Этимологическом словаре русского языка" М. Фасмера, переведенном с немецкого языка на русский и существенно дополненном О.Н. Трубачевым [4], очень много статей отведено объяснению происхождения поздних и новейших слов, причем не обошлось дело без курьезов. Так, например, у Фасмера находим этимологии слов-однодневок, не вошедших в словарный состав современного русского литературного языка, созданных писателями для определенных целей художественного изображения или бытовавших в просторечии в определенный промежуток времени: гóрловщина "фразерство неспособных офицеров (по фамилии генерала Горлова из пьесы А. Корнейчука "Фронт", 1942 г.)", путеводиус "путеводная звезда" (шутливое образование С. Михалкова, см. "Новый мир", 1945), керенка "денежный знак достоинством 40 рублей и 20 рублей в 1917 г. (по фамилии Керенского)" и др. Знаменитому немецкому слависту трудно было из Западного Берлина оценивать значимость новообразований новейшего времени. Таких курьезов в крайне медленно печатающемся "Этимологическом словаре русского языка" под ред.
20
Н.М. Шанского (всего в свет вышло 7 выпусков) мы, естественно, не встречаем [5]. Слова праславянского языка в этимологических словарях отдельных славянских языков надо выискивать среди множества поздних новообразований и заимствований.
Во-вторых, в таких словарях представлены главным образом непроизводные слова (с точки зрения поздней праславянской словообразовательной системы), к тому же мы находим в них, как правило, скудные сведения об их географическом распространении в славянской языковой области.
Однако совершенно очевидно, что в любом языке на любой ступени его развития кроме исходных слов существовали и производные в формальном и семантическом отношениях. Разумеется, праславянский язык не представлял собою исключения. Для нас необходимо представить (конечно, в приближенном виде) словарный состав праславянского языка во всей его совокупности, что можно сделать только путем этимологизации древних слов всех славянских языков и диалектов и на широком фоне индоевропейского материала.
Опыты создания этимологических словарей славянских языков имеются. Еще в 1886 г. опубликован словарь Ф. Миклошича [6], а в 1908—1913 гг. незавершенный словарь Э. Бернекера [7]. Однако указанные словари в значительной своей части устарели и опирались на недостаточные сведения. Кроме того, ни Миклошич, ни Бернекер не ставили своей задачей реконструкцию праславянской лексики, включая в свои словари явно поздние новообразования и заимствования, имевшие место в разных славянских языках. В этом отношении они мало чем отличаются от этимологических словарей отдельных славянских языков,
21
появившихся или начатых во множестве в XX в., особенно в наше время.
В 50—60-х годах начинают подготавливаться новые обширные этимологические словари славянских языков, так или иначе учитывающие как старое этимологическое наследство, так и огромные вновь накопленные материалы, из которых по техническому оформлению и целям реконструкции имению праславянского лексического фонда на первое место нужно поставить московский "Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд" под ред. О.Н. Трубачева (ЭССЯ) [8] и краковский "Słownik prasłowiański" под ред. Фр. Славского (SP) [9]. Впервые в истории славистики была выдвинута столь грандиозная задача, выполнение которой может уже теперь коренным образом изменить наши представления о словарном составе праславянского языка, его сложном происхождении и развитии, его диалектном членении и наследии в отдельных славянских языках, в частности, что нас интересует прежде всего, о специфических особенностях лексики общевосточнославянского (дописьменного прарусского и древнерусского эпохи письменности). Сравнивая оба словаря, я бы сказал, что словарь О.Н. Трубачева гораздо четче решает проблему, чем словарь Фр. Славского, ставя перед собой задачу выявить реальные (насколько это возможно сделать) праславянские лексические единицы и располагая их в строгом алфавитном порядке, тогда как в словаре Фр. Славского используется наряду с алфавитным также частично гнездовой способ расположения материала, при котором возможность включения в словарные статьи поздних деривационных образований заметно возрастает. Да и сам выбор слов в некоторых случаях вызывает сомнение. Особенно это относится
22
к экспрессивно-эмоциональным словам и междометиям achь, achati, achьkati [1] cu!cu!cu! "подзывание собак" (у русских ц!ц!ц! с причмокиванием), cucati "произносить цу" сиськъ "собака, щенок" (русск. дрожит как цуцик — праславянское слово?); čača: саса (русск. цаца впервые засвидетельствовано в словаре 1847 г.) и т.п. Разумеется, мы не намерены снижать научную ценность словаря Фр. Славского, без которого не может обойтись ни один славист.
В словаре Фр. Славского прежде всего богато представлены данные польского языка (с них и начинаются словарные статьи), в брненском словаре — чешско-словацкие материалы, а в словаре О.Н. Трубачева шире представлены сведения из восточнославянских языков и диалектов (хотя в словарных статьях они помещаются в конце вслед за южнославянскими и западнославянскими), что вполне естественно. Специалисты по истории восточнославянской лексики прежде всего должны ориентироваться на словарь О.Н. Трубачева, дополняя его содержание всеми другими источниками. Когда я попытался установить по словарю О.Н. Трубачева праславянские слова, зафиксированные только на восточнославянской территории, то в словаре Фр. Славского к моим выпискам нашлось очень мало дополнений, причем эти
1. Фр. Копечный о такого рода словах пишет: "Разумеется, праславяне, как и большинство других людей, каким-то образом и ахали и ахкали, но вопрос в том, произносилось ли это ах с редуцированным. По нашему мнению, статей этого типа (или be- как основа для bekati/bečati) надо в праславянском словаре избегать или давать петитом" [10, с. 11]. К замечанию Фр. Копечного следует отнестись со вниманием. Не все слова, распространенные (с их вариантами) во всей славянской языковой области, обязательно были праславянскими.
23
дополнения в ряде случаев вызывают сомнения. Можно ли, например, реконструировать cělovъ только на основании помещенного в словаре Даля целовóй (стоит рядом с цéлостный) "целый, цельный"? Вряд ли оправдывают это образование взятые из польского языка старопольск. całowity (XVI в.), кашубск. calowni и пр. явно поздние слова с продуктивными сложными суффиксами -ovit-, -ovьn-. Нужно с большой осторожностью относиться к примерам, имеющимся только у Даля без географических помет, поскольку известно, что Даль охотно сочинял слова по продуктивным словообразовательным моделям, которые могли бы существовать в русском языке, но на самом деле их не было, о чем он открыто писал сам.
Чем замечателен фундаментальный труд О.Н. Трубачева и его сотрудников? Этот труд как бы подводит итоги славянской лексикологии и лексикографии в ее исходной праславянской части. В нем учтены огромная литература предмета, все важнейшие славянские словари литературной и диалектной речи, данные славянской письменности, многие картотеки словарей, опубликованных только частично, некоторые словарные архивы. Конечно, пропуски источников неизбежны, но это самое лучшее и полное собрание всего, что сделано в данной области. Статьи словаря написаны высококвалифицированным компаративистом, причем многие из них представляют собой небольшие сжатые монографии с указанием важнейшей литературы предмета и изложением разных, часто противоречивых точек зрения. На мой взгляд, главное в отборе словника — непротиворечивость реконструированных слов фонетическим, морфологическим и словообразовательным закономерностям праславянского языка, известным современной науке, соответствие значений
24
слов уровню культуры того времени и географическое распространение лексических единиц. Все заведомо поздние новообразования и заимствования исключаются (а они-то и составляют подавляющее большинство словарного состава письменно засвидетельствованных и современных языков).
В семи выпусках словаря О.Н. Трубачева содержится 3771 словарная статья на буквы А—G (фактически слов в этих статьях несколько больше, так как в некоторых случаях приводятся слова с иными формантами, не указанные в заглавных словах). А сколько всего будет выявлено праславянских лексем в этом словаре? Точно на этот вопрос пока ответить невозможно. Все же я попытался произвести сугубо предварительные подсчеты. Отыскивая в словаре М. Фасмера слова, засвидетельствованные только в восточнославянских языках и диалектах (включая древние письменные источники), я обнаружил их около 150, а в статьях на буквы, соответствующие буквам напечатанных выпусков словаря О.Н. Трубачева, их оказалось около 25, причем распределение восточнославянизмов по сравниваемым статьям обоих словарей более или менее равномерно. Если указанная пропорция будет сохраняться и дальше, то в словаре О.Н. Трубачева, вероятно, должно быть около 22 626 словарных статей, соответственно и лексических праславянизмов. Значит, в праславянском языке, по современным данным, было что-то около 22 000 слов. Когда словарь будет закончен, вероятно, цифра окажется иной, но то, что представлено в первых семи выпусках, может служить прочной опорой для определения лексических ареалов позднего праславянского периода и удельного веса разных типов изоглосс, о которых будет сказано ниже.
25
Правда, О.Н. Трубачев не так уж редко высказывает сомнения в древности ряда слов, т.е. в их принадлежности к праславянскому языку, ставя знаки вопроса (например, *adera?: русск. диал. я́дера "сварливый, неуживчивый человек") или делая примечания: "возраст проблематичен", "в древности слова нет уверенности" и т.п. (ср. *avorišče: сербохорв. javorîšte "место, где растут яворы". "Ввиду популярности данного суфф., в частности, в сербохорв., древность образования скорее проблематична" и т.д.). Вообще мы далеко не всегда можем быть уверены в принадлежности к праславянской эпохе слов, образованных посредством словообразовательных формантов, которые были активными ("популярными") после распада праславянского языка в отдельных славянских языках, особенно, если эти слова не засвидетельствованы в ранних памятниках письменности. Ср., например,
*bukadlo: сербохорв. бýкало "ревун, крикун",
диал. 
"омут", русск. диал. бýкало "колокольчик, подвязываемый
скоту на шею";
*čeliti: словен. *čéliti "стесывать (напр., ствол дерева)", "гладко обрезать (нижний конец снопа)", русск. чели́ть, челить ворох "разделывать (делить) на чело и озадок или охвостье" (кстати, зафиксировано пока что только у Даля и без географической пометы вместе с другими двадцатью пятью производными от слова чело);
*čelьnikъ: болг. чéлник "главарь, вожак", русск. диал. чельни́к, "головной наряд" (опять только у Даля и без географической пометы, следовательно, не диалектное);
*grebadlo/*grěbadlo: болг. гребáло "то, чем загребают", русск. диал. гребáлка "лопата с широкими, загнутыми, как у совка, краями"; "деревянная гребенка с длинными зубьями и ручкой посредине для вычесывавания пуха" и т.д. и т.п.
Распространенность этих производных образований в разных славянских языках
26
сама по себе еще не гарантирует их праславянскую древность, так как они могли возникнуть, имея одну и ту же исходную основу и одинаковые словообразовательные форманты, в разных языках и диалектах независимо друг от друга. Мы были бы более уверенными в древности этих слов, если бы они были зафиксированы в самых ранних памятниках славянской письменности. Но чего нет, того нет.
Из сказанного следует, что какое-то число слов, помещенных в словаре, вероятно, следует вычесть из 22 626 предполагаемых праславянизмов. Однако следует иметь в виду, что не все материалы еще собраны. Ежегодно в разных изданиях выдвигается множество новых славянских этимологий, в том числе и слов, которые раньше не подвергались этимологизации, особенно в диалектных записях, обнаруживаются неизвестные ранее праславянские слова [2]. В самом словаре О.Н. Трубачева можно найти немало таких примеров. Любопытно, что когда О.Н. Трубачев привлекает данные "Словаря русских народных говоров", количество ссылок на него значительно, а когда используется только картотека СРНГ (на неопубликованные еще материалы букв Ц, Ч, Я, т.е. латинские с, č, ȩ), ссылки на него резко падают. Одним словом, возможности обнаружения не известных еще праславянских лексем далеко не исчерпаны. После завершения работы над нашим московским словарем, безусловно, потребуются дополнительные выпуски к нему. Надо также иметь в виду, что какое-то число праславянизмов в длительной истории славянского этноса утрачено безвозвратно. Кроме того, всем лексикографам хорошо известно, что из-за технических
2. См., например, [11].
27
причин не всегда бывает возможно находить приставочные образования на буквы, словарные статьи на которые еще не составлялись или уже были составлены, но пропущены. Ср. отсутствие в словаре О. Н. Трубачева статей на возможные праславянизмы *dobiti (русск. добить, польск. dobić, чешск. dobíti и прочие соответствия в других славянских языках), *doliti (к *liti), *dovoditi и др. аналогичные. Когда такого рода префиксальные производные распространены в славянских языках, шансов у них быть зачисленными в штат праславянизмов не меньше, чем у производных с активными суффиксами. Кстати, не очень понятно, почему не выделен в самостоятельную статью глагол *dožinati, хотя есть *dožinъ, *dozinъky, при которых стоит указание: "Отглаг. производное от итер. *dožinati. См. *do, *žȩti". Правда, О.Н. Трубачев разъясняет, что слова типа *dožinati не должны входить в состав словаря, поскольку в них преобладает грамматическое, а не лексическое значение, тогда как производные от него *dožinъ, *dožinъky лексикализировались. В связи с этим встает вопрос о том, что нужно понимать под лексемой (словом). Может быть, действительно, *dožinati следовало бы привести в статье *dožȩti как итеративную форму, но в словаре нет и статьи *dožȩti. Должны ли мы рассматривать *dožȩti только как грамматическую форму слова žȩti с обозначением окончательности действия? Это очень сомнительно. Все приставки, как и другие аффиксы, являются средством словообразования, а не словоизменения, что не вызывает сомнения у всех лексикографов. Выражая разные оттенки грамматической семантики, они сохраняют и лексический смысл, о чем свидетельствует хотя бы то, что в этимологическом словаре О.Н. Трубачева приставки сами по себе этимологизируются, т.е.
28
рассматриваются как лексемы (в отличие от флексий и иных средств словоизменения, которые не этимологизируются). В словаре приставочные глагольные образования помещаются только в том случае, если они выражают пространственные отношения (ср. *doběgati/*doběgti, *doběžati). Однако остается неясным, почему мы должны считать приставочные глаголы со значением движения лексикализированными, а глаголы с той же приставкой иных значений только грамматическими. Различие между ними усмотреть трудно: приставка *do- во всех случаях выражает конец действия. По-видимому, автор пытается найти средство экономной подачи материала в словаре, на наш взгляд, весьма спорное. Но мы оставляем эти споры для будущего, а сейчас вернемся к главному.
В отличие от известного антиисторического высказывания А. Мейе, согласно которому реконструируемые праформы всего лишь удобный способ устанавливать соответствия между родственными словами, а сами праформы только условные знаки, не более того, О.Н. Трубачев твердо стоит на исторической почве и видит в своих реконструкциях не пустышки, а реальные факты, которые существовали или могли существовать. Если бы это было не так, то сравнительно-историческое языкознание во многом (если не во всем) теряло бы свой смысл. Тем более в данном случае речь идет о близкородственных языках, когда возможности реконструкции резко увеличиваются. Справедливости ради следует сказать, что А. Мейе, высказав свою скептическую мысль, в исследовательской практике не придерживался ее и очень многое сделал в области сравнительно-исторического индоевропейского языкознания, в частности и в исследовании славянских языков.
29
Одним словом, если из указанных выше 22 626 праславянизмов нужно что-то вычесть, к ним надо и кое-что прибавить, так что в дальнейшем мы будем исходить из названной цифры.
Но прежде нам надо уточнить, что мы понимаем под термином "праславянский язык". Этот термин удобен, но условен. Как нация (соответственно национальный язык) является категорией, возникающей во время становления капиталистических отношений в обществе, так и народность и язык народности появляются в процессе разложения родоплеменного строя и перехода его к классовому. Не было праславянского народа или народности, а было этническое сообщество праславянских племен, объединенное общностью происхождения и близостью племенных диалектов. Поскольку язык или диалект не только структурно-системная, но и коммуникативная единица, праславяне говорили на близкородственных диалектах, каждый из которых и был реальней коммуникативной единицей, а праславянского языка (в современном понимании термина "язык") не существовало: на нем никто не говорил, а говорили на диалектах. Распад праславянского этноязыкового единства совпал с разрушением родового строя, зарождением классовых различий, возникновением первичных государственных образований. Племенные объединения перерастали в древние славянские народности с их особыми языками. Когда это было? О.Н. Трубачев воздерживается от определения хронологических границ своего словаря. Однако если ориентироваться на формы реконструируемых им слов, то верхняя временная граница словаря приходится на позднее праславянское состояние и начало его распада: сохранение носовых гласных, сочетаний типа *tort, начальных a без
30
протетического j (типа *avorъ > др.-русск. яворъ "кладь сена") и т.п., но уже наличие первого и второго (также — третьего) смягчения заднеязычных согласных, монофтонгизации дифтонгов, переразложения древнейших основ склонения и других фонетических и морфологических явлений позволяет приурочивать верхнюю границу словаря примерно к VI—VII вв. н.э. Праформы такого типа обычно выставляются и в других этимологических словарях славянских языков. Иное дело — отбор слов с лексикологической точки зрения. В словаре имеются и слова более поздние (помимо тех, о которых говорилось выше). Например, *cьrky получило широкое распространение, несомненно, только с принятием христианства. Это заимствование из герм. *kirkō или *kirikō истолковывают как пример второго смягчения заднеязычных согласных (а это время до VI—VII вв. н.э.). Но, как правильно отмечает О.Н. Трубачев, k перед гласным ь должно было измениться в č, поэтому c можно объяснить только особенностью произношения иноязычного слова-источника (ср. палатализацию k перед і в c в поздней латыни, k > z (ts) в немецких диалектах, антропоним в некоторых германских странах Zilliacus < лат. *cyriacus < греч. κυριακός).
Можно сказать, что в словник включены реконструированные слова праславянской эпохи, начиная с раннего периода истории праславянского языка и кончая его распадом, плюс некоторое количество слов, относящихся ко времени непосредственно перед распространением славянской письменности и, может быть, даже самого ее начала. Словарь открывает огромные и заманчивые возможности освещения жизни праславян, материальной и духовной, решения сложных проблем славянского этно- и глоттогенеза, но
31
это не входит в компетенцию русской (восточнославянской) лексикологии. Для нас в данном случае важно другое. Что дает словарь для анализа истоков древнего восточнославянского словарного состава, чем отличался язык прарусской и древнерусской народности от своих родственных инославянских соседей в лексическом отношении, какими были его диалектные зоны?
Важно подчеркнуть, что история праславянских диалектов и возникновения современных славянских языковых групп не укладывается в примитивную, но до сих пор широко распространенную схему "родословного древа", согласно которой языковое развитие представляет собой прямолинейное членение исходного праязыка на отдельные праязыки, которые в свою очередь тоже делились на отдельные языки и диалекты, состоящие всегда из поздних новообразований. Мысль о наличии в любом языке диалектных особенностей, которые древнее самого этого языка и отражают сложные членения более ранних исторических эпох, считалась (да, пожалуй, считается многими и в наше время) крамольной. Однако посмотрим на факты, которые в таком изобилии содержатся в словаре О.Н. Трубачева.
Лингвогеографические сведения, имеющиеся в словаре, указывают на чрезвычайное разнообразие изоглосс праславянских слов в славянской языковой области. Сам О.Н. Трубачев иногда помещает карты распространения древних слов (см. карту *bl’udo/*bl’udъ во 2-м вып. и карту *devȩtь na desȩte, *devȩ(t)nosъto в 4-м вып.). Остается только пожелать, чтобы в следующих выпусках словаря такие карты помещались почаще. Автор настоящих строк попробовал посмотреть все словарные статьи семи выпусков с точки
32
зрения лингвогеографической. И вот что получилось в огрубленном виде:
1) слова, распространенные во всех славянских языках (включая и диалектные в некоторых языках), насчитываются в количестве 804, что составляет около 21% всего словника;
2) слов, имеющихся в южных, западных и восточнославянских языках, но не во всех из них — 964, или около 28%;
3) слов, зафиксированных только в южнославянских языках или их диалектах (нередко узколокальных) — 423, или 11,2%;
4) слов, отмеченных только в западнославянских языках или их диалектах (вместе с узколокальными) — 204, или 5,4%;
5) слов, найденных только в восточнославянских языках или их диалектах (включая также узколокальные) — 270, или 6,8%;
6) слов южнославянских и восточнославянских (отмеченных преимущественно в отдельных языках или их диалектах, т.е. не покрывающих всю юго-восточную область) — 468, или 12,4%;
7) слов западнославянских и восточнославянских (с тем же примечанием, что и в предыдущем пункте) — 314, или 8,3%;
8) наконец, слов только южнославянских и западнославянских (с тем же примечанием) — 260, или 6,9%.
Конечно, новые подсчеты такого рода могут уточнить приведенные цифры (в чем-то я мог ошибиться — работа эта весьма трудоемкая), но не думаю, что общая картина от этого существенно изменится. Разумеется, мы полностью отдаем себе отчет в том, что изоглоссы всех праславянских слов за тысячу с лишним лет могли неоднократно изменяться. Чтобы быть совершенно уверенным в своих выводах, надо тщательно изучить историю и распространение каждого из предлагаемых 22 626 слов, что практически невыполнимо ни теперь, ни в будущем. Могут быть только отдельные исправления и дополнения. Чем
33
отдаленнее от нас время и соответственно беднее фактические материалы, тем гипотетичнее наши палеолингвогеографические реконструкции. В то же время чем обширнее ареал обследования и чем больше на нем размещается языковых и диалектных единиц, тем больше повышается правдоподобность реконструируемых изоглосс. К тому же праславянизмы в словаре О.Н. Трубачева рассматриваются на широком индоевропейском фоне, в нем привлекаются данные не только современных славянских языков, но и старой славянской письменности, в том числе и наиболее ранние ее памятники. Если, например, локализм *dorbъ, представленный в белорусск. дóроб "короб", русск. диал. и белорусе к. производное доробóк "коробок", русск. диал. дóробья "лукошко с выбитым дном" и др., имеет праиндоевропейскую этимологию и восходит к праиндоевроп. *dorbho- мы вправе считать такой локализм древним осколком праиндоевропейской эпохи. Хотя нам неизвестна точная его изоглосса в праславянском, дружные отрицательные показания всех других славянских языков и диалектов позволяют утверждать, что и в праславянскую эпоху (по крайней мере до VI—VII вв. н.э.) это слово было локализмом (пусть даже с иными границами его распространения). И уж во всяком случае общеславянские данные гораздо надежнее с исторической точки зрения, чем, скажем, сведения диалектологического атласа современных северновеликорусских говоров, на основании которых некоторые диалектологи пытаются решить проблему происхождения и развития северновеликорусского наречия, не привлекая общеславянских (даже общевосточнославянских) фактов и показаний древней письменности. Попытка освещения основных исторических изменений в языке
34
какого-либо региона на основании только современного лингвистического атласа этого региона похожа на гадание на кофейной гуще. Узкодиалектологический подход позволяет узнать кое-что об изменениях заведомо поздних, не более того.
Охват фактов на большой лингвогеографической территории похож на наблюдения поверхности Земли с космических спутников и станций, которые выявляют древние разломы, трещины и иные особенности земной коры, совершенно незаметные, когда они наблюдаются с самой поверхности.
Из сказанного выше мы можем заключить, что словарь О.Н. Трубачева и другие реконструкции праславянского лексического фонда (теперешние и будущие) представляют собой сводные словари лексики различных праславянских коммуникативных единиц — диалектов и групп диалектов. 22 000 слов могли характеризовать богато развитые языки (вспомним, что в произведениях Пушкина оказалось около 21 000 слов) с высоким уровнем цивилизации. На самом же деле ни одно праславянское племя не владело всем запасом праславянского словаря. Собственно общеславянских слов праславянской эпохи оказывается что-то около 21% (среди этих слов наиболее высок удельный вес лексем, обозначающих жизненно важные явления типа *bělъ(jь), *běda, *běžati, *biti и т.п. и имевших многие производные). К ним нужно прибавить какое-то число слов 2-й группы (см. выше) с наиболее высоким удельным весом лексем, образованных посредством продуктивных аффиксов, какая-то часть которых, возможно, возникла в отдельных славянских языках независимо друг от друга, т.е. не относящихся к праславянской эпохе, а также какое-то число слов других групп. Это число нам
35
неизвестно и вряд ли оно когда-нибудь будет установлено. Во всяком случае, общеславянских слов было не более половины всего выявленного словарного состава диалектов праславянской эпохи, а скорее всего менее половины. Большая часть слов представляла собой локализмы.
Что же унаследовал язык древней восточнославянской (прарусской и ранней древнерусской) народности из праславянской лексики? В него, несомненно, вошли все общеславянские слова, надежно засвидетельствованные в древнерусском и современных восточнославянских языках. К ним нужно прибавить слова 2-й группы (часть их могла быть образована после распада праславянского единства), слова только восточнославянские и слова, общие с южнославянскими и западнославянскими языками (6-й и 7-й групп). По нашим подсчетам, получается что-то около 17 000 слов, в число которых входит большое количество праславянских локализмов, сохранившихся только в отдельных диалектных областях. К этому запасу нужно прибавить несомненные поздние восточнославянские новообразования и заимствования (общие для всех восточных славян и частные диалектные). Примерно таков был объем лексики исконно народной восточнославянской речи до появления на Руси письменности и раннего этапа ее истории. Эта исходная для русского (как и для украинского и белорусского языков) лексика нуждается во всестороннем ее изучении, что является одной из важнейших задач исторической лексикологии русского языка (аспекты ее исследования еще следует наметить).
Один из принципиальных вопросов — чем отличались восточные славяне от своих южных и западных родственников в словарном отношении. Если особенности
36
восточнославянской речи в фонетическом и морфологическом строе более или менее выявлены, то в синтаксисе и лексике они до сих пор оставались неизвестными даже в общих чертах. Исследователи исторического синтаксиса (в том числе и авторы академического синтаксиса русского языка), изучая типы простого и сложного предложений, всерьез и не ставили перед собой такой задачи, подчеркивая только генетическую общность синтаксического строя славянских языков. Вероятно, трудно найти различия между славянскими (в том числе и восточнославянскими) языками на уровне предложения — везде имеются разные типы простых и сложных предложений, а внутри предложений подлежащие, сказуемые и другие структурные элементы предложения. Однако если бы был создан сравнительно-исторический синтаксис на уровне словосочетаний (некоторые опыты в этой области имеются), лексического разнообразия союзов, синтаксической валентности слов, то картина, безусловно, стала бы иной.
Исстари в славистике установилось мнение, что даже непосредственно после распада праславянского языка лексические различия между ранними славянскими языками были ничтожными. Славяне свободно понимали друг друга, как современные архангелогородцы курян. Соответственно лексических диалектизмов в древнерусском языке было очень мало. Моя попытка наметить круг словарных диалектизмов [12, 13] в 50-е годы получила резко отрицательную оценку, хотя после этих работ появилось немало исследований, существенно дополняющих мои наблюдения. Эти исследования нуждаются в критическом обобщении. Между тем уже в старых этимологических словарях славянских языков были накоплены
37
сведения, которые должны были бы привести к пересмотру традиционной точки зрения. По-видимому, свою роль здесь сыграло распространенное мнение, что словарный состав очень неустойчив, быстро изменяется, поэтому историко-генетические вопросы могут решаться только на основании фонетико-морфологических данных, в которых прослеживаются устойчивые исторические закономерности. Верно, конечно, что словарный состав более изменчив, чем фонетический и морфологический строй, поскольку в нем непосредственно отражаются перемены в жизни общества. Однако верно также и то, что в лексике тоже сохраняются древнейшие элементы, в течение тысячелетий передающиеся от одного поколения к другому. Это и понятно, если не забывать, что именно в словах, стоящих в соответствующих контекстах, содержатся лексические значения, без чего язык перестал бы быть средством общения. В современных языках сохраняются слова, более древние, чем египетские пирамиды, которые древнее всех современных фонетических и морфологических закономерностей. Именно лексика наиболее перспективна для решения важнейших этногенетических проблем. Кстати говоря, если бы в лексике не сохранялось устойчивых пластов, то было бы невозможно составление этимологических словарей.
В связи со сказанным становится понятным, почему характеристика словарных особенностей древнерусского (прарусского) языка давала более чем скромные результаты даже в специальных историко-лексикологических исследованиях. П.Я. Черных упоминает как бы между прочим о словах, свойственных только восточным славянам, и приводит всего 10 примеров: семья (в современном значении), собака,
38
бѣлъка, селезень, ковшь, дешевый, хороший, смуглый, смага, сизый. Что касается словарных диалектизмов древнерусского языка, то тоже приводится только несколько примеров, а попытка Ф.П. Филина расширить состав этих диалектизмов определяется как "неудачная", навеянная "новым учением о языке" Н.Я. Марра [1, с. 15, 102—107] (хотя почти все примеры, одобренные П.Я. Черных, взяты из моих работ, и разумеется, без ссылок на них). В.Р. Кипарский восточнославянизмами считает слова бабочка, балагур, врач, дешевый, жесткий, жестокий, зеремя, зеремено "жилище бобров" (со ссылкой на О.Н. Трубачева), подражать, сорок, хороший [2, с. 173—174], а о древнерусских диалектизмах вообще ничего не упоминает. В общих пособиях по древнерусскому языку лексика, как правило, не представлена вовсе.
Анализу особой восточнославянской лексики и восточнославянских словарных диалектизмов мною была посвящена специальная глава в книге [14] и раздел "Диалектные явления в лексике" (древнерусского языка) в книге [15], в которых приводятся сотни примеров, разумеется, нуждающихся в проверке. Программную статью в 1963 г. опубликовал О.Н. Трубачев. Он писал: "Триумфом исследования состава праславянского словаря следует считать выявление в словаре следов группировок и связей, предшествующих последующей конвергенции и консолидации в существующие славянские языки". И далее: "Внутриславянские изоглоссы носят весьма сложный характер и представляют для нас не меньшую ценность, чем славянско-неславянские. Основное положение, из которого важно исходить, изучая проблему состава праславянского словаря, — это автономность
39
праславянских состояний лексики славянских диалектов (языков)... " [16, с. 168]. Те же положения повторяются в статье "От редактора", помещенной в 1-м выпуске ЭССЯ [8, с. 3-9].
С этими положениями нельзя не согласиться: в праславянскую эпоху в течение весьма длительного времени племенные диалекты претерпевали многочисленные перегруппировки, входили в контакт с самыми различными этноязыковыми объединениями (родственными и неродственными), пока с разрушением родоплеменного строя не возникли языки славянских народностей. Далее О.Н. Трубачев считал, что в каждом славянском языке сохранилось в среднем 5000 праславянских слов и можно рассчитывать, что в современных восточнославянских языках и диалектах найдется 200—300 праславянских лексических диалектизмов (приводятся списки таких диалектизмов: в русском языке 70, а в белорусском их 67). Но это писалось в 1963 г., когда только излагались принципы задуманного словаря. В то время О.Н. Трубачев полагал, что весь праславянский лексический фонд составит 6000 слов, из них диалектизмов будет 1000—1500, или около 20—25% указанного фонда [16, с. 170—186]. Действительность намного превзошла эти предположения. Приведем здесь только некоторые восточнославянизмы из первых семи выпусков ЭССЯ:
*baba ȩga "баба-яга" (древнее дохристианское образование);
*balaguriti "балагурить" ("исключительно вост.-слав. и вместе с тем, видимо, старый праслав. лексический диалектизм");
*ba(d)ly (русск. диал. бáлы "россказни", балы́ "болтовня", укр. бáли "разговоры, россказни" — "Plurale tantum от незасвид. имени *ba(d)la ж.р., тождественного лат. fābula ж.р. "речь,
40
рассказ; басня" < и.-е. *bhā-dhl-ā");
*bebrěnъ (др.-русск.
"бобровый,
fibrinus");
*bergyni (др.-русск. берегыни "русалка" — из языческой древности);
*bersto (др-русск. бересто "березовая кора" сохранилось в современных говорах — "Словообразовательно-морфологический вариант ср. р. к форме ж.р. *bersta");
*bezmьzdьnъjь (др.-русск. безмьздьныи "безвозмездный");
*bezpalъjь "без пальца, пальцев" ("несомненный архаизм" от основы *palъ , тогда как польск. bezpalcy — инновация от *palьcь);
*blizozorkъ(jь) "близорукий" ("здесь праслав. реликт");
*bugъrъ/*bugorъ "бугор" (имеет индоевропейскую этимологию, тюркское заимствование "менее вероятно");
*bur’elomъ/*burolomъ "бурелом";
*ci (др.-русск. ци, цы "разве", "или" и другие значения);
*čara (др.-русск. и соврем, вост.-слав. чара "чара", польск. *czara только с XVII в и скорее всего заимствовано у восточных славян; имеет индоевропейскую этимологию);
*četverikъ "четверик", *četvьrgъ "четверг" («знач. "четвертый день недели по христианскому календарю" сменило, надо полагать, какое-то более древнее знач.»; во всяком случае, это слово засвидетельствовано только в древнерусском и современных восточнославянских языках);
čȩšča "чаща" (в древнерусском засвидетельствовано с XI в.);
*deševъ(jь) "дешев(ый)" ("слово неясной структуры, для которого допускается древнее происхождение", но оно известно только в древнерусском и современных восточнославянских языках);
*devȩ(t)nosъto "девяносто" [кроме древнерусского и современных восточнославянских языков засвидетельствовано в ст.-польском (XV в.) dziewiȩnosto];
*dičina "дичина" (с XII в.) и *dičь (в разных значениях в восточнославянских языках и их диалектах);
*doso̧gъ "досуг** (с его производными;
41
вокализм -о- к *dosȩg(a)ti);
*drьgъva (в русск., укр. и белорусск. говорах дрегвá, дрогвá, дря́гва, драгвá "трясина; топь, болото" и другие сходные значения: производным от этого слова является племенное название дреговичи, связанное с другувитами в северной Греции);
*е̧ča, *е̧čaja "ячея" (в др.-русск. и вост.-слав, диалектах в этом и связанных с ним других значениях);
*galъ (русск. диал. гал "голый, безлесный", укр. и белорусск. диал. гал "поляна в лесу"; от *galъ произведено прогалина);
*gasati (др.-русск. гасати "угасать", сюда же, конечно, угасять и производные) и т.д.
Примеров древних лексических восточнославянизмов, обособляющих древнерусский (прарусский) язык от словарного состава других славянских языков, в ЭССЯ очень много. Еще больше праславянских слов, которые с древнерусской эпохи были диалектизмами внутри самой восточнославянской территории. Многие восточнославянские диалектизмы выходили за пределы этой территории и имели причудливые изоглоссы в южных и западных славянских областях. Все это нуждается в подробном исследовании. Но уже и теперь можно сказать, что большинство лексических диалектизмов, имеющих надежную праславянскую (а тем более индоевропейскую) этимологию, восходит ко времени, когда язык восточнославянской (древнерусской) народности еще не сформировался.
Как уже говорилось, слов, свойственных только языку древних восточных славян, в первых семи выпусках ЭССЯ, по моим подсчетам, нашлось 270, или 6,8% словника. Можно полагать, что во всем словаре их будет что-то около 1220. Нужно также учитывать слова, вовсе не засвидетельствованные на восточнославянской
42
территории, так как отсутствие слова тоже является характерным признаком языка, когда этот язык сопоставляется с родственными языками. Таких слов оказалось 887, или 23,5%. Вероятно, во всем словаре их будет около 5322. Следовательно, полных расхождений в лексике древних восточных славян и их южно- и западнославянских родственников было 30% всего реконструируемого праславянского словарного фонда. Не нужно также забывать и о частных диалектных схождениях (следовательно, и расхождениях), которых тоже было свыше 20% указанного фонда. И, наконец, очень многие слова в разных славянских языках и диалектах имели неодинаковые значения, что не могло не затруднять общения между ранними славянскими народностями. Ср., например, *bělo̧ga/*bělo̧gъ — в южнославянских языках "белая свинья; названия разных животных белой масти; вид сорной травы", в западнославянских языках "названия животных и растений белого цвета", а у восточных славян "белуга", в их диалектах также "чайка; подзолистая почва" и другие значения, *bělъka — общеславянское слово с разными значениями и только у древних русских бѣлька "белка", а также "меновая и позже денежная единица" и т.д. Конечно, не все значения одних и тех же славянских слов восходят к праславянскому времени, древность многих из них вообще трудно установить (реконструкция значений еще очень далека от надежности [17]), но несомненно, что какая-то часть лексико-семантических расхождений восходит к праславянской и раннеславянской эпохе.
Из всего сказанного следует, что раннеславянские народности имели уже серьезные расхождения между своими языками в лексике и лексической
43
семантике. Отчетливо осознавая общность своего происхождения, они понимали и не понимали друг друга. Их языки по степени расхождения похожи были на современные русский, украинский и белорусский языки (русский, не изучавший украинский и белорусский языки, плохо понимает беглую украинскую или белорусскую речь), а не на современные русские говоры. Одним словом, после распада праславянской общности образовались родственные, но самостоятельные и неповторимые языки, а не диалекты одного языка, вроде современных. Это положение совершенно разрушает традиционные представления о языковой ситуации в славянском этносе после VI—VII вв. н.э. Чтобы с ним не согласиться, надо опровергнуть данные современных этимологических словарей славянских языков. Разумеется, такое опровержение, как говорится, никому не заказано, но оно должно строиться не на голословном отрицании, а на исследовании огромного количества фактов. Что ж, пусть кто-нибудь попробует это сделать.
Лексика и лексическая семантика языка древних восточных славян показывают его оригинальность и самобытность, значительное его отличие от южных и западных славянских языков, причем в гораздо большей степени, чем фонетика и морфология. И тут напрашивается вопрос, как понимало древнерусское население перенесенный из древней Болгарии на Русь старославянский язык, было ли с X в. на Руси двуязычие или старославянский язык был всего лишь своим культурным диалектом, доступным для каждого. Данные ЭССЯ О.Н. Трубачева весьма усиливают доказательность моего ответа на этот вопрос в недавно опубликованной книге [18].