22. ФОРМЫ ЭКСПЛУАТАЦИИ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ МАЛОЙ АЗИИ
Е. С. Голубцова
Сельское население Малой Азии не было однородным. Различные политические, географические и экономические условия жизни сказались на социальных отношениях внутри сельской общины и на взаимоотношениях ее с центральной властью, городами, племенами. Полисы с их развитыми рабовладельческими отношениями оказывали существенное влияние на жизнь окружавших их сельских общин, на усиление социальной дифференциации и эксплуатации населения. Близость полиса обостряла социальные контрасты, товарно-денежные отношения проникали в экономику деревни. Несколько иначе, видимо, шло развитие общин, удаленных от крупных городских центров и расположенных в стороне от торговых путей. Они оставались более замкнутыми, социальные отношения носили там более устойчивый характер.
Взаимоотношения сельских общин с городами, на землях которых они находились, были различны. Это определялось, с одной стороны, характером того или иного полиса, системой управления им сельской территорией, организацией податного аппарата, а с другой стороны, уровнем развития самих общин, степенью их романизации и эллинизации. В ряде случаев город пытался осуществлять мелочный, повседневный контроль над всеми делами общины, вмешивался в ее самоуправление. Но иногда проводилась и более «терпимая» политика по отношению к общине, когда полис интересовали лишь фискальные вопросы, и чиновники, направляемые в деревни, выполняли в основном финансовые функции.
Обратимся к конкретным примерам. О взаимоотношениях города и комы, расположенной на принадлежавшей ему земле, свидетельствует одна из ликийских надписей [1]: город Требендов установил самый мелочный контроль за
157
жизнью деревни Теймиуссы. Община не могла даже передать по завещанию участок для погребения от одного жителя деревни к другому. Чтобы решить такой незначительный вопрос, требовалось постановление пританов Требенда, записанное грамматевсом буле.
Определенную роль в жизни деревень играл и эпоним того города, на землях которого эта община была расположена. Известна надпись одной сельской общины, находившейся неподалеку от Византия, поставившей почетный декрет, датируемый временем эпонима города Византия [2]. Вероятно, эта сельская община придерживалась той же датировки своих декретов, что и город. Интересно, что в декрете есть посвящение κωμάταις, т. е. жителям комы. Подобное сочетание сельских и полисных тенденций было характерно для общины, находившейся на городской земле.
Все виды сельскохозяйственных работ в общине, равно как и ремесла, государство и город облагали бесчисленным количеством налогов. Это были, помимо основного налога с урожая — фороса и декаты, установленной затем римлянами, обязательный постой для чужестранцев, налоги на освещение, на скот (если имелось больше одной упряжки быков), на торговлю лесом, ткачество, на постройку и ремонт дорог, на владение садами и ульями и т. д. Кроме того, существовали еще подати натурой и отработки, φόρος λητουργικός, о котором говорится в надписи Мпесимаха [3]. Взимался даже специальный налог на содержание врачей (ἰατρικόν). Как сформулировано в одной из надписей, найденной в окрестностях Сард [4], τοῦ φόρου τοῦ ᾿αργυρίκοῦ καὶ τοῦ λητουργικοῦ καί τῶν ἄλλων τῶν γενομένων ἐκ τῶν κωμῶν. Чрезвычайно выразительны последние слова: «и все другое, поступающее из деревень», — здесь видимо, подразумевались те многочисленные налоги, которые уплачивала община царю и полису. Взимание налогов с деревень казалось в повседневной жизни полиса уже привычным и регулярным делом. Поэтому не случайно, что совет и народ города Эзаны говорят о всегда поступающих с деревни Палока в казну налогах (τὸ ἀπὸ τῆς προσόδου αὐτῆς ἀεὶ γιγνόμενον) [5].
Особым налогом облагались и те излишки продуктов, которые община вывозила на рынок для продажи. Размеры их не ограничивались, но уплата фороса была обязательна. Вывозились главным образом продукты, полученные с сельскохозяйственной территории (ἀπὸ τῆς ἀγροικίας),
158
как сказано в одной из ранних надписей эпохи эллинизма (303 г. до н. э.), посвященной синойкисму Теоса и Лебедоса (RC, № 3—4). Надпись эта чрезвычайно интересна и раскрывает одну из сторон экономической жизни сельской общины. Это два письма Антигона, регулирующие условия синойкисма Теоса и Лебедоса. В них, в частности, речь идет о статусе сельских земель после синойкисма, причем специально оговаривается, что деревни (κῶμαι) и усадьбы (ἐπαύλια), находящиеся вне города, могут вывозить в город на продажу неограниченное количество плодов своего урожая (καρπούς).
О налогах, уплачиваемых сельскими общинами, говорится и во многих других надписях Малой Азии эпохи эллинизма. Например, в надписи Антиоха I, адресованной жителям Коммагены, упоминаются προσόδους τε λαμβάνων ἀπὸ κωμῶν. Таким образом, как правило, все сельские общины платили налоги. Нужны были какие-то чрезвычайные события, чтобы царь их освободил от этих обязанностей. Случаев таких известно немного. Так царь Селевк II Каллиник дал освобождение от налогов хоре Смирны [6], хотя мы не знаем, что послужило поводом для издания этого декрета.
На экономической жизни общины тяжело отражалось то обстоятельство, что размеры регулярного налога, установленного как Селевкидами, так и Атталидами, оставались постоянными. Как отмечает Е. Бикерман, «они не зависели ни от урожая, ни от неурожая» [7].
Лишь впоследствии, с приходом римлян, неизменный форос был заменен декатой, которая определялась в зависимости от урожая. Этот portorium, как отмечает Вавржинек [8], «не мог соперничать с усложненной и многоступенчатой налоговой системой царей Пергама. Portorium был значительно меньше и не приносил столько, сколько налоги Атталидов».
Влияние города и его товарно-денежных отношений сильно сказывалось на социальных отношениях в деревне. Об этом свидетельствуют эпиграфические памятники из многих местностей Малой Азии.
Во Фракиокоме, например, находившейся в окрестностях Кизика, население делилось на две большие группы — полноправных кометов и некометов [9]. Обе в свою очередь также подразделялись на более мелкие подгруппы. Определенную часть населения составляли рабы. В надписи катойкии Кардаков из общего числа общинников выделяются
159
«маломощные», обремененные своим хозяйством (᾿ασθενοῦντες δὲ τοῖς ἰδίοις βαρύνονται). Эти люди имели долги и не могли в срок уплачивать подати [10]. Наличие подобных ἀσθενοῦντες указывает на социальное расслоение в общине, что служило питательной средой для возникновения долгового рабства. На дифференциацию в деревне указывает также интересная надпись катойкии Тадзенов в Лидии [11]. Там говорится о лицах, которые уничтожили хранившиеся у деревенского старосты «списки пахарей» (ἀρόντων ἔνγραφα), где были записаны недоимки беднейших членов общины; деревенский сход сурово преступников наказал: они были убиты за самоуправство. Это свидетельство также позволяет сделать вывод о наличии малоимущих общинников, имевших долги, о долговой кабале в деревне.
Некоторые сведения о социальном устройстве общины дает и надпись с острова Теоса конца IV в. до н. э. [12] Основной состав этой общины — свободные крестьяне, которые в надписи называются ἀρούντων. Кроме этих крестьян, имеются еще работающие за плату работники — μισθαρνεόντων и рабы — ἀνδράποδα. Социальное положение первой из этих категорий неясно: в надписи не говорится входят ли они в число общинников. Возможно, что это свободные обнищавшие крестьяне, не имевшие возможности платить подати, подобные тем ἀσθενοῦντες, о которых говорит надпись из деревни Кардаков.
Положение сельских рабов в теосской общине (ἀνδράποδα) отличается от того, что мы привыкли видеть в других сельских местностях. Здесь рабы самостоятельно занимаются торговлей лесом, изготовлением одежды, ткачеством и даже имеют право торговать. Однако андроподы Теоса четко отграничиваются в надписи от свободных, даже занимавшихся самыми «низкими», как считалось, профессиями, такими, например, как уход за скотом и разведение свиней.
Эпиграфический материал позволяет говорить о верхушке местной знати, выделявшейся в процессе социального разложения деревни. Разбогатевшие должностные Лица, номархи и жрецы, а также местные вольноотпущенники начинали в этих общинах играть все бо́льшую роль. В деревни, расположенные на городских землях, беспрепятственно проникают и представители городской знати, стремившиеся сделаться эвергетами, «благодетелями» тех или иных окрестных деревень. Источники свидетельствуют,
160
что подобных «чужаков» в сельских общинах, находящихся на городской земле, было значительно больше, чем в общинах на государственных землях. Видимо, в последних процесс разложения шел медленнее, имелись силы, которые боролись за целостность общинного устройства и противодействовали проникновению богатых чужеземцев.
Одним из наиболее активных элементов, старавшихся проникнуть в жизнь общины, находившейся на городской земле, были несомненно вольноотпущенники. Как правило, они получали свободу в городе, будучи рабами богатых горожан, и, накопив определенные средства, пытались обрести самостоятельность, открыв собственное «дело» — или ремесленную мастерскую, или торговое предприятие, либо даже скупив у общины какую-то часть земель и занявшись земледелием. Эти приезжавшие в деревню лица являлись одной из причин расслоения и даже распада общинного коллектива в деревнях, расположенных на городских землях.
Неполноправное население сельских общин, находившееся на противоположном полюсе жизни деревни, было многочисленно и многообразно по своему социальному и имущественному положению. Сюда надо отнести некоторое число рабов, называвшихся в надписях δοῦλοι. В сельских местностях имелось большое количество θρεπτοί, домашних рабов, которые играли важную роль в экономике сельской общины, вольноотпущенников, мистотов — наемных работников. Существовала также значительная категория лиц, упоминавшихся в надписях без патронимикона и являвшихся неполноправными жителями общины. Следует оговорить, что соотношение этих категорий внутри зависимого неполноправного населения, с одной стороны, и соотношение неполноправного и полноправного населения в рамках сельской общины — с другой, не было постоянным и изменялось в зависимости от конкретных условий жизни каждой деревни.
Согласно эпиграфическим источникам, некоторые из θρεπτοί (особенно женщины) безусловно выполняли различные домашние работы. Другие были, очевидно, заняты в сельском хозяйстве: обрабатывали участок своего владельца, трудились на пашне и виноградниках. Может быть, даже как-то разграничивались функции домашних рабов, хотя раб, занятый в доме, мог использоваться и на полевых работах. Вероятно, рабами, выполнявшими
161
домашнюю работу, распоряжалась жена хозяина-общинника, а он сам — рабами, помогавшими ему в сельском хозяйстве. Однако из этого не следует, что в одной и той же семье было раздельное владение домашними рабами.
Отношения господина со своим домашним рабом на первый взгляд выглядели весьма патриархально. Когда умирал кто-либо из членов семьи, θρεπτοί вместе с родственниками покойного принимали участие в постановке надгробных надписей, где они перечисляются наряду с членами семьи.
Бывали случаи, когда домашние рабы вместе с хозяевами почитали другого умершего раба, своего товарища. Можно к тому же добавить, что умерших рабов наряду с родственниками, хозяевами и домашними рабами часто почитали их ближайшие друзья.
Приведенные факты свидетельствуют о будто бы вполне идиллических и патриархальных отношениях рабов со своими хозяевами в независимых деревнях. Однако следует учитывать односторонность наших источников. Естественно, что в надгробных и почетных надписях предстает лишь «лицевая» сторона взаимоотношений господина и раба, те же конфликты, наказания и побои, которые имели место, как правило, не находили отражения в дошедших до нас эпиграфических памятниках.
Формы эксплуатации сельского населения, отмеченные для эпохи эллинизма, устойчиво сохраняются и в последующие века. Мы располагаем несколькими интересными эпиграфическими памятниками III в. н. э.
Один из них [13] относится ко времени М. Юлия Филиппа и поставлен в императорском имении во Фригии. Жители «Объединения двух деревень, тоттеанов и соенцев», страдают от поборов со стороны воинов (στρατιῶται), власть имущих из живущих в городе (προυκόντων κατὰ τὴν πόλιν) и «цезарианцев» (χαισαριανοί). Они отбирают волов, на которых эти жители пашут (ἀροτῆρας βόας), и все другое, что им принадлежит.
Жители дважды обращались к императору с жалобой на несправедливые поборы. В первый раз наместнику провинции было предписано расследовать это дело и принять соответствующие меры. Однако, как говорится во вторичном обращении к императору, от этого распоряжения общинникам не было никакой пользы. В результате создалось такое впечатление, что «деревне приходится
162
платить то, что с нее не причитается. . . урожай погибает и земля пустует (καὶ τοὺς καρποὺς ἀναλίσκεσθαι καὶ τὰ χωρία ἐρημοῦσθαι).
Не менее выразительна надпись, в которой описывается положение сельских жителей в императорском имении в Лидии (около Филадельфии). Там говорится: «Мы просим тебя, о божественный из всех императоров, обратить внимание на страдания крестьянства из-за тех трудностей, которые нам чинят сборщики налогов. . . Из-за них мы не можем обрабатывать свои участки земли, выплачивать налоги, отрабатывать повинности».
Доведенные до отчаяния общинники, живущие в этом имении, угрожают крайней, с их точки зрения, мерой: они собираются покинуть очаги и могилы предков и переселиться на земли частных владельцев, которых сборщики налогов больше щадят, чем жителей императорских поместий.
М. И. Ростовцев считает, что положение жителей императорских имений было лучше, чем общинников на городской земле, поскольку они имели право непосредственного обращения к императору [14], однако для подобного утверждения, как кажется, оснований нет, поскольку эпиграфические памятники рисуют картину безрадостной жизни общинников на императорских землях. Их грабят все кому не лень, помимо регулярных налогов и литургий с них собирают неограниченное количество денег без всяких узаконенных правил.
Выше говорилось об эксплуатации как отдельных деревень, находившихся на землях городов и государства, которые собирали с них налоги и различные поборы, так и о формах эксплуатации внутри деревни.
Но этому региону свойственна была еще одна форма эксплуатации сельского населения. Ей подвергались местные племена, которые работали на своих завоевателей — греков. Примеры тому многочисленны — это мариандины в Гераклее Понтийской, педиеи в Приене, фригийцы в Зелее и многие другие. Аналогии этому можно найти в Спарте (илоты) и на Крите (войкеи). Согласно Страбону (XII, 3, 4) «первые основатели Гераклеи — милетяне — заставили мариандинов, прежних властителей страны, служить себе в качестве илотов, так что последних они даже продавали, однако не за пределы страны».
Источники свидетельствуют, что мариандины были некогда процветающим народом, занимали обширные
163
земли и даже совершали набеги на владения Гераилеи. Однако затем они были подчинены и превращены в рабов по образцу спартанских илотов и фессалийских пенестов. Большинство античных авторов (например, Гесихий, Посидоний) считает, что мариандины обрабатывали земли Гераклеи и платили ей форос. Однако из сообщения Страбона ясно, что этим дело не ограничивалось, поскольку их могли продавать. Имели место, следовательно, формы личной зависимости мариандинов от Гераклеи.
Интересна специфика форм эксплуатации сельского населения на Крите. Там, согласно свидетельству Афинея, жило порабощенное греками племя афамиотов, которое обрабатывало принадлежавшие им земли. Согласно Гортинским законам, эта же группа жителей называлась войкеями, что соответствовало греческому термину οἰκεύς — «патриархальный раб», который употреблялся аналогично термину «илот». Аристотель, говоря о зависимых жителях Крита, называет их периойками. Он проводит параллель со спартанскими илотами, но отмечает, что периойки остаются всегда верны критянам, илоты же часто отпадают от спартанцев [15]. Рабы на Крите не обладали средствами производства и пользовались скотом и орудиями труда своего господина. Земля являлась собственностью хозяина, так же как и рабы, которые ее обрабатывали. Эксплуатация их носила самые жестокие формы; господин, согласно Гортинским законам, имел широкие права на жизнь своего раба. Большое распространение имело там долговое рабство.
Аналогичные социальные отношения можно отметить в Фессалии, где греки эксплуатировали местное сельское население — пенестов. Там рабство имело форму илотии — в широком смысле этого слова.
Таким образом, формы эксплуатации сельского населения Малой Азии на протяжении ряда столетий, начиная с эпохи эллинизма и вплоть до III в. н. э., сохраняют свою стабильность. Во-первых, это эксплуатация сельского населения, которое облагало различными налогами государство; во-вторых, это такие специфические формы эксплуатации, Как коллективное рабство деревень и племен: педиеи в Приене, фригийцы в Зелее и т. д. Социальное расслоение в общинах также способствовало усилению эксплуатации, появлению долгового рабства, различных форм отработок, домашнего рабства, наемных
164
неполноправных работников и др. Конечно, в зависимости от конкретных условий имели место различные модификации, однако формы эксплуатации отличались в целом большой стабильностью, как стабильна была на протяжении многих веков сама социальная организация сельского населения Малой Азии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Syll.3, 234.
2. Hellenica. Recueil d’épigraphie, de numismatique et d’antiquités grecques. P., 1955, t. X, p. 17.
3. American Journal of Archeology, 1912, t. XVI, p. 11 sq.
4. Inscriptiones Sardis, I, N 12—13.
5. Inscriptiones Greacae ad res Romanas pertinentes, t. IV, N 582.
6. Orientis Graeci Inscriptiones Selectae, 228
7. Bikerman E. Institutions des Seleucides, P., 1938, p. 107.
8. Vavřinek V. Povstani Aristonikovo — Rozpravy Československe Akademie věd, 1957, Roč. 67, Seš. 2, p. 62.
9. Hasluck F. Inscription from Cizycus neighbourhood. — JHS, 1904, XXIV, p. 21—23, № 4.
10. Clara Rhodos, 1938, IX, S. 190. Robert L. Etudes Anatoliennes. P., 1937, p. 375, N 1.
11. Buresch K. Aus Lydien. Leipzig, 1898, S. 113.
12. Supplementum Epigraphicum Graecum, II, 2, 579.
13. Orientis Graeci Inscriptiones Selectae, 519.
14. Rostowzew M. Studien zur Geschichte des Römischen Kolonates. Rerlin; Leipzig, 1910, S. 308.
15. Aristot. Politica, II, 7, 3, 8.