НЕВОД
От озера Неро вятичей,
до озера Нево бодричей,
небо, лютичей,
небо. тиверцев,
Закину я невод тавров,
от озера Неро до север,
до Нерли, до сербов,
до Неи, до чехов,
до Нарвы, до ляхов,
до Нево... до скифов,
За реки, за горы до антов,
от мери, до арьев...
мещоры, Закину я невод,
до чуди, шелковые сети
корелы, до неба,
до жмуди, до недра,
дремелы, до дна и до выси,
дреговичей, до самой до сути -
веси, до Божией мысли.
до кривичей,
2000 г.
Стихи Юрия Лощица, самого славяноязычного, самого славянского, самого, может быть, целомудренного из наших современных поэтов, были посвящены 70-летию автора этой книги. Этим своим образом "невода-отсева", "невода-реконструкции" поэт отразил самую суть.
Вместо предисловия (проблемное авторезюме)
Интерес к этноисторическим судьбам славян отличал автора всегда. Это получило выражение в его работах по племенным названиям у славянских народов (ср. ст. "О племенном названии уличи". - Вопросы славянского языкознания 5. М., 1961; особенно - ст. "Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции славян". - Вопросы языкознания 1974, № 6).
Уже в этой последней статье (начало 70-х годов) признается: "Отголоски древнего пребывания славян на Дунае существуют и требуют изучения, а не одного лишь скептического отношения. Интерес к ним в науке будет, возможно, еще усиливаться, особенно в связи с современными поисками индоевропейской прародины где-то вблизи Дуная и Балкан"; там, далее, кстати, формулируется и типологическая универсалия сравнительной этнонимии и ономастики: обозначения стран и народов с компонентом Великий, Великая, напр. Великая Греция, Великобритания, Великороссия, всегда относятся к области вторичной колонизации, а не к метрополии и никакого оценочного величия не подразумевают; там же, наконец, обосновываются новые этимологии славянских племенных названий вроде дулебов и ставится, кажется, впервые проблема типа праславянского этнонима, в итоге чего автору представилось - еще до постановки им самим позднее вопроса о среднедунайской прародине славян, - что "несомненна древняя сопредельность или по крайней мере близость иллирийской, фракийской и славянской языковых территорий"; важен также нижеследующий тезис этой статьи 1974 г.: "Общеизвестный факт древнего наличия единого самоназвания *slovĕne говорит о древнем наличии адекватного единого этнического самосознания, сознания принадлежности к единому славянству, и представляется нам как замечательный исторический и культурный феномен".
Но по-настоящему новая постановка проблем и их, по сути, монографическая трактовка развернулась в серии журнальных публикаций
4
под общим названием "Языкознание и этногенез славян" (журнал "Вопросы языкознания"): [I] - 1982, № 4; [II] - 1982, № 5; [II] - 1984, № 2; [IV] - 1984, № 3; [V] - 1985, № 4; [VI] - 1985, № 5. Все они воспроизводятся - с необходимыми дополнениями в части I нынешней монографии (главы 1-6) [*]; сюда же, далее вошли в качестве 7-й и 8-й глав отдельно вышедшие работы, опубликованные прежде в "Zeitschrift für Slawistik" и в "Ethnologia Slavica" (Братислава), а также (в русском варианте) в томе "Этимология. 1988-1990".
Здесь впервые предпринимается попытка охарактеризовать дунайско-балканскую миграцию славян как некое подобие реконкисты, "обратного завоевания", побуждаемого памятью о реальном былом житье славян на (Среднем) Дунае, ср. фольклорную популярность Дуная даже у восточных славян, никогда за время письменной истории не живших на Среднем Дунае.
Удивителен - и по-своему ценен - факт отсутствия памяти о приходе славян издалека (сохранение воспоминаний об этнических миграциях даже при отсутствии письменности - вещь возможная на протяжении тысячелетий).
Автор рассматривает также целый ряд типологически важных аспектов проблемы, приходя к выводу, что (1) постулат территориально ограниченной прародины неудовлетворителен так же, как (2) унитаристский постулат якобы изначально бездиалектного праязыка, что (3) праславянский - живой язык со всеми атрибутами сложности живого языка, (4) чисто славянская гидро- и топонимическая область нереальна, наряду со славянскими всегда присутствовали и неславянские этнические элементы. Изначальность балто-славянской языковой близости подвергается сомнению, общим является название железа, но железо - самый поздний металл древности (балто-славянские контакты не древнее эпохи железа?). Особенно уязвима известная теория происхождения славянского из балтийского, наталкивающаяся на сопротивление языкового материала (нельзя, например, вывести весьма архаичные славянские ряды чередования гласных из инновационных балтийских рядов).
Балты - не извечные жители Верхнего Поднепровья, ср. их ономастические связи с дако-фракийским субстратом восточной части Балканского полуострова и Анатолии, отражающие контакты, по-видимому, III тысячелетия до н.э. Ранний ареал балтов был ближе к Балканам, видимо, их восточной части.
Ввиду углубления датировок и расширения перспектив поисков индоевропейских древностей в славянском вопрос о "датировке появления" праславянского языка теряет свою конкретность. Этимологические
*. При подготовке настоящей книги нумерация библиографических примечаний, объединяющая главы 1-2, 3-4, 5-6 попарно (как это было в журнальном варианте статей), оставлена без изменения - исключительно по практическим соображениям. Новые подстрочные примечания выделяются звездочкой.
5
разыскания выдвигают на первый план центральноевропейские связи славян (преимущественно с древними италийцами), причем балты оставались длительное время в стороне. Лишь после миграций балтов и славян намечается их сближение, приводящее к позднейшему соседству.
Уязвимы выдвинутые в последнее время теории балтоцентристской ориентации всего индоевропейского комплекса Европы; более вероятна относительная периферийность балтийского. Постепенно становится ясным, что славянская проблематика в гораздо большей степени является продолжением индоевропейской, чем принято было думать; для проблемы славянской прародины весьма существенны указания на связь древнеиндоевропейского ареала также с дунайским регионом.
Так созрела концепция возрождения старой (еще "донаучной") теории или традиции древнего обитания славян на Дунае. Среднеднепровский славянский ареал (откуда затем вышли все восточные славяне) рассматривается при этом как периферия, а не как центр всего славянского этноязыкового пространства. Вторично освоены были славянами и польские территории, по свидетельствам ономастики, вопреки польской автохтонистской теории висло-одерской прародины славян. И польские, и серболужицкие земли заселялись славянами с юга.
В жизни праславян существовал период, когда макроэтноним славяне еще не требовался (этнонимия вообще относительно молодая категория). Этот период отсутствия у славян на Дунае макроэтнонима ученые неправильно истолковывали как отсутствие славян на Дунае. О древнем наличии славян по Среднему Дунаю, то есть в Венгрии, говорит разнообразная древняя славянская топонимия страны и ряд других данных (ареал склавен по Иордану, VI век, распространение пражской керамики).
Предания о волохах и их нашествии на дунайских славян (NB!) "Повести временных лет" отдаленно отражают более древнюю кельтскую экспансию, а также (что не менее важно) частичный уход этих славян на север, на Вислу. Ясно, что волохи "Повести..." - это не "пастухи римлян" (pastores Romanorum) в более позднем понимании бродячего восточнороманского населения. Невры, известные Геродоту, были, видимо, кельтами, более того - тождественными волькам/волохам (= 'волкам'), о чем повествует и упомянутый Геродотом их ритуал годичного обращения в волков.
Далее, автор критически излагает и комментирует современный диалог между археологией и сравнительным языкознанием (хронология абсолютная и относительная, то есть типологическая, древняя "диалектология" культуры, постепенно все больше занимающая археологов - не без влияния со стороны языкознания). Попытки точно датировать "появление" праславянского языка теряют свою актуальность в языкознании. Правда, умами многих ученых еще владеет
6
традиция поздно датировать все славянское, считать славянский "молодым языком".
Однако можно думать, что, например, балто-славянские языковые отношения постэтногенетичны для праславянского как уже сложившегося языкового типа с процессами, отличными от балтийских (палатализация, эволюция долгих гласных, ассибиляция палатальных и в том, и в другом выглядят и протекают по-разному).
Именно славяно-кельтские контакты, разработка их следов и их локализация, кажется, могли бы помочь выработать компромиссный вариант между такими принципиально разными концепциями, как польская автохтонистская теория славянской прародины на Висле и Одере [*] и новый, современный вариант дунайской прародины славян, выдвигаемый автором настоящей книги.
По-прежнему много внимания уделяется критике постулатов, с которыми работают ученые, говоря откровеннее - с мифами сравнительного языкознания и истории культуры, начиная с урока негативного влияния прямолинейной идеи изоморфизма разных уровней языка. Это следующие постулаты или "мифы", нуждающиеся в демифологизации: 1) уже упоминавшееся "додиалектное" единство каждого
*. В настоящее время совершенно очевиден кризис автохтонистской школы в польской науке. Наиболее полным выражением этого кризиса следует считать исследования археолога К. Годловского (см.: Godłowski К. Przemiany kulturowe i osadnicze w południowej i środkowej Polsce w młodszym okresie przedrzymskim i w okresie rzymskim. Wrocław etc., 1985). Сокращение числа стоянок на польских землях римского периода, вплоть до обезлюдения этих земель, Годловский увязывает с появлением на границах Римской империи с III в. н.э. ряда племен, в том числе германских, возможно, вышедших из висло-одерских земель. Автор изучает прекращение поселений III-V вв. н.э. на этих польских территориях, принадлежащих, по его мнению, пшеворской археологической культуре Центральной и Южной Польши, носителями которой были германцы (вандалы), мигрировавшие в указанное время на Запад и на Юг. Даже реликтовое население начала VI в. в Центральной Польше не имеет, по убеждению Годловского (Op. cit. S. 125), никакой связи с появляющейся здесь позднее раннесредневековой славянской культурой. Эту славянскую культуру автор выводит из позднезарубинецкого и послезарубинецкого археологического ареала юга Белоруссии и севера Украины, то есть с Востока. Появление славян в бассейне Вислы он датирует - самое раннее - V в. н.э., одновременно признавая, что там нет раннеславянских стоянок, которые можно бы было датировать этим временем (Op. cit. S. 155). Остается заключить, что сам момент постулируемого, таким образом, прихода славянского населения на Вислу и Одер с Востока выглядит у Годловского крайне неубедительно и декларативно (обращает на себя внимание, что Годловский и не пытается, например, выявить элементы зарубинецкой культуры на Висле и Одере, которые там ожидались бы, по логике автора) и само изложение этого коренного вопроса разительно отличается от проведенного им тщательного раскрытия динамики и миграции пшеворского (германского, дославянского, по Годловскому) населения висло-одерского региона первых пяти веков нашей эры.
Мы констатируем, что концепция Годловского полностью игнорирует очевидные древние индоевропейско-славянские (причем, не одни только германско-славянские, но и прямые венетско-славянские) языковые контакты на висло-одерских территориях, рассматриваемые нами далее, (ср.: Licicaviki, Śrem, Śląsk. Mlądz) и другие примеры польской традиции, предполагающие более раннее появление здесь славян.
7
праязыка, 2) "небольшая прародина", 3) одновременность появления этноса и этнонима. Надо сказать, что сейчас как никогда ощущается необходимость проверки и преодоления прямолинейных заключений по всему циклу наук о человеке. Экспансия этноса, как оказывается, отнюдь не синонимична ускоренному развитию в языковом плане, а малая подвижность этноса вовсе не означает архаичности его языка, а ведь на отождествлении первого и второго было построено множество концепций. Точно так же в археологии распространение изделий еще не есть распространение, миграция самих людей, как это нередко до сих пор упрощенно понимают, преуменьшая меновую торговлю, культурное влияние, моду в давние времена. Накопился большой критический материал против статичности социальной и этнической истории индоевропейцев, в их числе славян, в трудах Дюмезиля и его школы (тезис мнимо изначальной трехчастности древнего общества, его трехклассовости - жрецы, воины, скотоводы-земледельцы; этому статизму должна быть противопоставлена неравномерность развития разных индоевропейских ветвей и то, что в этом смысле автор настоящей книги называет "диалектологией" культуры, прибегая к лингвистическому понятию). Странное впечатление производит и концепция американского археолога М. Гимбутас, по которой в "Древнюю Европу" V тысячелетия до н.э. с культурно развитым, но социально нерасчлененным (?) населением будто бы пришли извне более примитивные культурно, но почему-то социально дифференцированные скотоводы-индоевропейцы. Все это уже априори крайне маловероятно, поэтому не так уж важно, далее, откуда в таком случае теоретики ведут индоевропейцев - из Восточной Евразии или из Малой Азии. Не без формального влияния дюмезилевской школы наметилась тенденция фетишизировать число три, будь то три класса, три племени, три части этноса. Мы видим, что в концепции Гимбутас сказывается крайняя недооценка собственных (внутренних) стадиальных возможностей и в целом - непрерывности эволюции индоевропейской Европы.
Этой концепции противопоставляются теории раннего индоевропейского племенного образования в центральноевропейских, придунайских районах. Кстати, именно здесь наблюдается концентричность культурных и лингвистических ареалов разных эпох. Здесь наличествуют и выявляются все атрибуты и механизм развития ареала с его центром и перифериями. Естественно, что концепция непрерывного развития в Европе предполагает самобытное происхождение многих языковых процессов, например, развития индоевропейского вокализма, без влияний со стороны переднеазиатского семитского. Циклическая эволюция и.-е. е → а в части диалектов с последующей возвратной заменой a → е в другой части делают возможным внутреннее (без внешних импульсов и влияний) осмысление причин русского аканья, которое не следует вырывать из общего
8
контекста. Есть вероятия в пользу предположения, что сатэмная группа языков, то есть языков, проведших инновацию, занимала относительно срединное положение среди прочих индоевропейских, и это немаловажно в вопросе о локализации праславянского как языка-сатэм. Сам характер рефлексации индоевропейского палатального k̑, отдаляя славянский от балтийского, среди других языков-сатэм сближает его с балканско-индоевропейским и иранским.
Из среднедунайских районов интерес представляют - на предмет локализации древнейшего славянского языкового ареала - как Паннония к западу от течения Дуная, так и Потисье - на восток от Дуная. Знаменательно, что и раньше взоры ученых обращались на Паннонию как на центр ряда славянских фонетических инноваций. Весьма показательно, что в число периферий при этом попадают не только восточнославянские; но и собственно польские земли. Следует иметь в виду, что центр лингвистического ареала - величина весьма стабильная, поэтому трудно допускать, чтобы центр инноваций, да, к тому же, фундаментальных а многочисленных, сам как бы плавал и неустойчиво перемещался (скажем, в Паннонию - с севера, из-за Карпат). Это также служит, пусть косвенно, идее поиска славянской прародины южнее Карпат.
Центр древнего индоевропейского этноса в Среднем Подунавье определяется также как бы векторным способом - примерно посередине между тремя крупными скоплениями (видимо, миграционными) индоевропейских гидронимов в низовьях Рейна, в Италии и Прибалтике, выступающих здесь как периферии ареала. Это наблюдение также небезразлично для локализации праславянского ареала. Концентричность обоих ареалов представляется весьма правдоподобной. Кроме того, здесь используются этимологические изоглоссы, позволившие автору еще в исследовании о славянской ремесленной терминологии выдвинуть положение о центральноевропейском культурном районе с участием в нем древних славян, древних италийцев и германцев.
В опровержение упомянутого выше этнографического положения о том, что этнос будто бы начинается с самоназвания, автор приводит ряд методологических и типологических соображений, наоборот, в пользу того, что самоназвание отражает уже развитое этническое самосознание, которому, разумеется, предшествует длительный период существования этноса в условиях более древних форм самосознания и простейших самоидентификаций типа 'мы', 'люди'. Возобладавшая в последнее время (хотя на самом деле очень старая) этимология этнонима славяне как 'ясно говорящие' (то есть 'свои', 'наши', в конечном счете) очень правдоподобно характеризует этот этноним в духе развиваемых здесь идей - и как относительно новый, и как выросший на базе доэтнонимической психологии ('свои, наши люди', 'говорящие на ясном языке'). Нельзя признать удачной мысль, что до того, как называться славянами, славяне звались венедами;
9
этот последний - иноязычный - этноним всегда оставался локальным, периферийным (западным).
Работа строится на убеждении, что экскурсы в глубокую - не только свою, но и чужую - древность, эволюцию языка и вскрываемых способов обозначения, а также самообозначения, при всей специальности проводимых для этого исследований и их аппарата, служат углублению нынешнего национального самосознания. Сложность и тонкость задач требует тонкой методики, хорошего владения реконструкцией, которая, к сожалению, нередко подменяется транспозицией, то есть исторической тавтологией. Историзм выражается в правильном понимании неизначальности нынешних явлений - даже таких самоочевидных, как, например, привычное деление славян на восточных, западных и южных. Ясно, что последнее - продукт длительной и непрямолинейной эволюции. Нет оснований отождествлять эти три позднейших группы славян с тремя именами славян у Иордана - венеды, склавены, анты. Ни венеды, ни анты не были самоназваниями славян, эту функцию могло выполнять (да и то не извечно, как мы это теперь понимаем) название славяне (склавены, склавины в византийско-римской литературе). Все это говорит о необходимости дальнейшей теоретической работы в плане совершенствования этнолингвистических и социолингвистических критериев праязыковой и праэтнической проблематики. Только на этом пути можно осознать, наконец, искусственность имеющих до сих пор хождение этимологий вроде славяне = 'жители влажных долин' (?!).
Теория этногенеза настоятельно требует обращения к типологическому аспекту, причем более показательны отношения менее соседские, то есть более "чистые" и не затемненные "помехами" длительного общения. Смысл типологии этногенеза - выявить неуникальность славянской эволюции, поскольку всякая уникальность вправе вызывать сомнения. Типологически наиболее эффективны германо-славянские аналогии. Так, поучителен отказ археологов датировать появление германского этноса, ср. аналогичное вероятие и для славянского: непрерывность эволюции; замечательно, далее, что ни германские языки, ни славянские не хранят никаких следов индоевропейско-доиндоевропейского билингвизма, что помогает отрицательно оценить теорию М. Гимбутас об индоевропеизации неиндоевропейской "Древней Европы". Динамику славянского ареала, его подвижку Юг ↔ Север также помогают понять германские аналогии, ср. миграции германцев с Юга современной Западной Германии на Север, после чего, как известно, последовали возвратные миграции (память о древних местах обитания). Культурно-лингвистические аналогии распространяются и на эпизод называния железа, а также добывания самого металла из болотной руды у германцев и славян, что впервые детально раскрывается в авторской этимологии и истории значений слов руда, железо.
10
Дунайская, иначе - центральноевропейская теория локализации древнего ареала славян оснащается в книге новыми аргументами и соображениями. Расширяется и прямой диспут с критикой, уже ознакомившейся с вышедшими ранее работами автора. Особым и равным по важности оказывается аспект реконструкции праславянской культуры, представляемый во второй и третьей частях книги. Работа автора под названием "Славянская этимология и праславянская культура", публиковавшаяся в составе докладов советской делегации по славянскому языкознанию к X Международному съезду славистов (София, 1988) [*], дается здесь в существенно дополненном виде - как вторая часть книги. Центральноевропейская, среднедунайская позиция древних славян углубленно рассматривается также здесь; более того, предпринимается попытка показать, что она важна для понимания их культурной эволюции. Часть третья публикуется впервые.
В заключение позволим себе привести мнение американского слависта проф. X. Бирнбаума, который оценивает упоминавшуюся выше журнальную серию о славянском этногенезе: "Важная работа Трубачева по доистории славян основана на сжатом, но впечатляющем пересмотре существующих лингвистических данных и известных гипотез. Предыдущее несколько сокращенное изложение новой работы советского лингвиста было дано здесь как красноречивый пример многих увлекательных возможностей, открывающихся для будущих исследований даже на современной стадии наших знаний и методологической изощренности".
Книга дополнена Приложением, где собраны последние публикации автора по данной теме.
*. Малотиражное заказное издание, не предназначенное для открытой продажи.