Исследования по древнерусской литературе
Д. С. Лихачев
II. Изучения
12. Литературная судьба «Повести о разорении Рязани Батыем» в первой четверти XV в.
(Публикуется по кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961, с. 9—24.)
Истинно художественное произведение создает образы, надолго входящие в сознание народа, обладающие особой властностью, создающие прочные представления об эпохе, событиях или явлениях, которые они обобщают. К таким произведениям принадлежит и «Повесть о разорении Рязани Батыем».
Литературная судьба «Повести о разорении Рязани Батыем» весьма примечательна. Возникнув как произведение узкоместное, рязанское, в конце XIII или первой половине XIV в., оно включилось затем в общее развитие русской литературы, навсегда оставшись в ней одним из лучших художественных обобщений трагического для русского народа Батыева нашествия. Образы, символы, отдельные формулы этого произведения отразились в «Повести о нашествии Тохтамыша на Москву», «Слове о житии и преставлении царя русского Дмитрия Ивановича», «Сказании о Мамаевом побоище», «Степенной книге», «Русском временнике», «Повести об Азовском осадном сидении казаков» и др. Они остаются действенными и поныне. Поэтический перевод «Повести о разорении Рязани Батыем» на современный русский язык Ивана Новикова, повесть Д. Яна «Батый», повесть В. Ряховского «Евпатий Коловрат», «Повесть о приходе Батыя на Рязань, о Евпатий Коловрате и князе Игоре Игоревиче» В. Васильева свидетельствуют о художественной действенности этого произведения и для современной советской литературы.
В настоящей статье рассматривается только самый первый этап в литературной истории Повести и ее традиций. В дальнейшем я предполагаю продолжить это рассмотрение.
Как известно, древнейший список «Повести о разорении Рязани Батыем» относится к сравнительно позднему времени — к XVI в. (ГБЛ, Волоколамское собр., № 526). Это значительно затрудняет изучение текста повести и реконструкцию ее первоначального вида. Вот почему чрезвычайно существенно выявить отражение повести в древнейших памятниках.
До сих пор не обращало на себя внимания то обстоятельство, что одна из лучших летописных повестей конца XIV или начала XV в. — «Повесть о нашествии Тохтамыша на Москву», читающаяся в Новгородской IV летописи под 1382 г., содержит ряд реминисценций из «Повести о разорении Рязани Батыем». Приведу эти реминисценции параллельно с текстом «Повести о разорении Рязани».
264
ТАБЛИЦА СЛИЧЕНИЙ
|
Повесть о нашествии Тохтамыша на Москву (редакция Новгородской IV летописи) |
Повесть о разорении Рязани Батыем (редакция основная А) [1] |
| 1) ... и гнаша в след его неколико дний. . . и поидоша по дорозе его, с тщаниемь, и постигоша его близ придел Рязаньскиа земля (с. 327; в Софийской I летописи: близ предел рязанъских). [2] |
1) ... и сретоша его близ придел резанских (с. 290). И погнаша во след безбожного царя и едва угнаша его в земли Суздалстей (с. 293). |
| 2) ... нача сбирати воя и съвокупляти полки своа (с. 328). | 2) ... и начата совокупляги воинство свое и учредиша (с. 289; в редакции основной Б: начаша совокупляти войско свое и укрепляти, с. 310). |
| 3) ... беабожнии бо силою разбиша двери церковьныя и сих мечи иссекоша (с. 334). | 3) ... и приидоша в церковь собръную пресвятыа Богородици и великую княгиню Агрепену матерь великаго князя, с снохами и с прочими княгинеми мечи исекоша (с. 292). |
| 4) ... многи монастыри разориша, и многи церкви раздрушиша; в святых церквах убийство сдеяша, и в священных олтарех кровопролитие сътвориша (с. 334). | 4) А храмы бояша разориша, и во святых олтарех иного крови пролиаша (с. 229). |
|
5) И бяаше дотоле преже видети была Москва град велик, град чюден, град многочловечен, в нем же множество людьи, в нем же множество огосподьства, в нем же множество всякого узорочья; и паки в единомь часе изменися видение его, егда взят бысть и посечен и пожжен, и нечего его видети, развей токмо земля и персть, прах, попел, трупья мертвых многа лежаще, и святыя церкви стояще аки разорены, аки осиротевше, аки овдовевше (после изложения плача Церкви далее следует): Вси лежать, вси уснуша и почиша, вси посечени быта и изьбьени, усечениемь меча умроша; несть позвонение в колоколы ни в било, несть зовущего ни текущего, не слышати в церкви гласа поюща, пи глышати славословиа и хвалословления, не бысть в церквах стихословиа и благодарениа; въистинну |
5) Сии бо град Резань и земля Резанскам изменися доброта ея, и отиде слава ея, и не бе в ней ничто благо видети — токмо дым (и земля — редакция основная Б) и пепел, а церкви все погореша, а великая церковь внутрь погоре и почернеша. Не един бо сии град пленен бысть, но и инии мнози. Не бе бо во граде пениа, ни звона, в радости место всегда плач творяще. Князь Ингварь Ингоревич поиде и где побьени быша братья его от нечестиваго царя Батыа: великий князь Юрьи Ингорович Резанской, брат его князь Давид Ингоревич, брат его Всеволод Ингоревичь и многий князи месныа, и бояре и воеводы, и все воинство, и удалцы и резвецы, узорочие резанское. Лежаша на земли пусте, на траве ковыле, снегом и ледом померзоша, никим брегома. От зверей телеса их снедаема, и от множе- |
1. «Повесть о разорении Рязани Батыем» цит. по: Л и х а ч е в Д. С. Повести о Николе Заразском. — ТОДРЛ, Л., 1949, т. 7, с. 257—406. «Повесть о нашествии Тохтамыша на Москву» цит. по: Новгородская четвертая летопись, вып. 2. ПСРЛ, Л., 1925, т. 4, ч. 1.
2. В основном списке Новгородской IV летописи стоящих в скобках слов нет; они дополнены по другим спискам. Софийская I летопись цит. по: Софийские летописи. — ПСРЛ, СПб., 1855, т. 6.
265
| суета чловеческаа и бысть мятеж чловеческий; сице же бысть конець Московьскому пленению. Не токмо же едина Москва взята бысть тогда, но и прочий гради и страны пленени быша (с. 336—337). | ства птиц разъстерзаемо. Все бо лежаша, купно умроша, едину чашу пиша смертную (с. 296—297; далее следует плач Ингваря Ингоревича). |
| 6) Кто бо не въсплачется таковыа погибели градныа? Кто не жалуеть толика народа людеи? Кто не потужить о селице множестве крестьян? Кто не сетуетъ сицеваго пленениа и съкрушениа? (с. 338; далее — похороны мертвых). | 6) Кто бо не возплачетца толикиа погибели, или хто не возрыдает о селице народе людей православных, или хто не пожалит толико побито великих государей, или хто не постонет таковаго пленения? (с. 296; далее — похороны мертвых). |
Итак, связь «Повести о нашествии Тохтамыша» с «Повестью о разорении Рязани Батыем» несомненна. Какая же из этих повестей на какую повлияла?
Бесспорно, что «Повесть о разорении Рязани» древнее конца XIV в., иначе говоря, древнее и «Повести о нашествии Тохтамыша на Москву». Сходные места обеих повестей органически входят в состав «Повести о разорении Рязани», они не могут быть отнесены к элементам только внешнего оформления (в последнем случае можно было бы предполагать, что «Повесть о нашествии Тохтамыша» повлияла только на самое оформление «Повести о разорении Рязани» в конце XIV—начале XV в.).
Непосредственное наблюдение над текстом также с бесспорностью убеждает в том, что «Повесть о разорении Рязани» первична по отношению к «Повести о нашествии Тохтамыша». Текст «Повести о разорении Рязани», за исключением плача Ингваря Ингоревича, не повлиявшего на «Повесть о нашествии Тохтамыша» (о плаче Ингваря Ингоревича см. выше), лишен каких бы то ни было элементов стиля времени второго южнославянского влияния. «Повесть о нашествии Тохтамыша» это влияние испытала и, в частности, одно место из «Повести о разорении Рязани» переработала именно в этом роде.
Мы не случайно выбрали для сличений с «Повестью о разорении Рязани» редакцию «Повести о нашествии Тохтамыша», заключенную в Новгородской IV летописи. Вместе с Софийской I Новгородская IV летопись составляют особую группу летописей, от которой зависят многие другие русские летописи XV и XVI вв. Относительно более древний текст «Повести о нашествии Тохтамыша» читается в Симеоновской летописи и Рогожском летописце, отражающих несколько более ранний этап летописания. И вот зависимость «Повести о нашествии Тохтамыша» в редакции Новгородской IV летописи от «Повести о разорении Рязани» осложняется тем обстоятельством, что более древняя редакция «Повести о нашествии Тохтамыша», читающаяся в Симеоновской летописи и в Рогожском летописце, [3] также уже испытала некоторое (го-
3. «Повесть о нашествии Тохтамыша» в Симеоновской летописи (ПСРЛ, СПб., 1913, т. 18) почти полностью совпадает с Повестью в Рогожском летописце. Незначительные разночтения указаны в издании Рогожского летописца: ПСРЛ, Пг., 1922, т. 15, вып. 1, с. 142—146.
266
раздо меньшее) влияние «Повести о разорении Рязани». За исключением одного места, о котором будет сказано ниже, все реминисценции «Повести о разорении Рязани», имеющиеся в редакции «Повести о нашествии Тохтамыша» Симеоновской летописи и Рогожского летописца, читаются также и в редакции Новгородской IV летописи. Приведу эти реминисценции полностью по Симеоновской летописи:
. . .и гнаша в след его, и переехаша дорогу его на Серначе и поидоша в след его, и постигоша его на Рязани (с. 132; ср. № 1 в таблице сличений).
Людие христиане, сущий в граде затворишася в церквах зборных каменых. Татарове же силою разбиша двери церковные и сих мечи изсекоша, а другиа оружием до конца смерти предаша, церкви сборныя разграбиша. . . (с. 132, ср. № 3 в таблице сличений).
В церквах же и в олтарех убийство съдеаша и кровопролитья сътвориша окааннии, и святая места погании оскверниша (c. 132, ср. № 4 в таблице сличений).
Отшедшим же татаром и потом не по мнозех днех князь великий Дмитрий Ивановичь и брат его князь Володимер Андреевичь с своими бояры въехаша в свою очину в град Москву, и видеша град взят и огнем пожжен, и церкви разорены, а людей мертвых множество безчисленое лежащих, и о сем зело съжалишаси, яко расплакатися има (с. 133; далее следует рассказ о похоронах мертвых; ср. № 6 в таблице сличений).
В последнем примере сходство «Повести о нашествии Тохтамыша» с «Повестью о разорении Рязани» полнее, чем в более поздней редакции Новгородской IV летописи. В этой последней летописи заимствование из «Повести о разорении Рязани» продолжается несколько дальше, чем в Симеоновской и в Рогожской. Сокращение заимствования — дело вполне обычное, но дополнение заимствования в новой редакции по старому источнику очень редко и требует объяснений.
Для того чтобы разобраться во взаимоотношении «повести о нашествии Тохтамыша на Москву» в обеих ее основных редакциях с «Повестью о разорении Рязани Батыем», необходимо в первую очередь сличить тексты обеих редакций «Повести о нашествии Тохтамыша» и выяснить, как они относятся друг к другу. Данные этого сличения показывают, что перед нами отнюдь не две самостоятельные повести, как это считалось некоторыми исследователями, [4] а одна повесть, но в двух редакциях. Текст повести в Новгородской IV летописи в три раза превосходит размером текст повести в Симеоновской летописи (и, разумеется, в Рогожском летописце). Но при этом текст повести Новгородской
4. Т и х о м и р о в М. Н. Древняя Москва. М., 1947, с. 192, раздел «Повести о Тохтамышевом разорении» (впрочем, термин «повести» употребляется М. Н. Тихомировым условно; в дальнейшем они называются и повестями, и сказаниями).
267
IV летописи почти целиком сохраняет в своем составе текст повести Симеоновской летописи, которая составляет как бы сюжетный костяк повести в Новгородской IV летописи. При всех иных условиях мы могли бы предположить, что Новгородская IV летопись присоединила к первоначальному рассказу о нашествии Тохтамыша какой-то другой, существовавший отдельно. Однако редакция Новгородской IV летописи не знает дублировок, [5] не знает типичных для всякого рода соединений самостоятельных повествований явлений. Перед нами простое расширение предшествующего текста, выполненное при этом, по-видимому, самим летописцем, дополнившим и развившим от себя предшествующий летописный текст, а не соединившим его с каким-то другим самостоятельно существовавшим произведением о тех же событиях.
В одном случае вставка текста сделана при помощи соединительной фразы («Сим же тако бывающим. . .», с. 332). Иногда вставки искусственно разрывают связный текст. При переделке повести появились и некоторые неполадки. Так, например, в Симеоновской летописи сказано, что Остея убили «пред спы града» (т. е. перед его валами, с. 132), в Новгородской IV малопонятное «спы» заменено на «враты»: Остея убивают «пред враты града» (с. 332). Искажен в Новгородской IV и счет денег, выплаченных князем Дмитрием Ивановичем за уборку трупов. В Симеоновской летописи сказано: «и даваста от 40 мертвець по полтине, а от 80 по рублю» (с. 133), а в Новгородской IV счет иной и неверный: «и даяста от 40 по полтыне, а от 50 по рублю» (с. 338).
Вторичность текста Новгородской IV летописи не подлежит, следовательно, сомнению.
В основном вставки в текст предшествующей редакции (читающейся в Симеоновской летописи) касаются в новой редакции внутренних событий, разразившихся в городе. Любопытно, что описание городских волнений в Москве сделано не без влияния новгородских летописей, где эти описания достигают значительного мастерства и некоторой устойчивости в формулировках.
Идейная сторона переделки «Повести о нашествии Тохтамыша» также не противоречит тому положению, что перед нами
5. В основном списке Новгородской IV летописи князя Остея убивают дважды: один раз — перед городскими воротами, вторично — во время крестного хода, вышедшего навстречу татарам: «прежде всех убьен бысть князь их Остей пред градом» (с. 332). Однако дублировки текста другим рассказом в данном случае определить нельзя; в некоторых других списках слова «всех» нет, и текст следует понять так, что Остей был убит раньше («прежде»). Именно это последнее чтение и следует принять за древнейшее. Такое понимание подтверждается и текстом Софийской I летописи, где, как мы уже сказали, «Повесть о нашествия Тохтамыша» читается в той же редакции, что и в Новгородской IV: «князь Остей преже того убиен бысть пред градом» (Софийские летописи, с. 101). Следовательно, вторичная смерть Остея в некоторых списках Новгородской IV (а от нее и в других поздних летописях, в том числе, например, и в Ермолинской) является результатом простой небрежности переписчиков, а не соединением двух произведений, дающих две разные версии одного и того же события.
268
не отдельно составленные повести, а обычное летописное повествование, текст самой летописи.
Для идейной стороны переделки «Повести о нашествии Тохтамыша» в Новгородской IV летописи отметим похвалы московским купцам, находившимся во время начала военных действий Тохтамыша в Болгарах. Они названы «доброхотами», «поборниками» земли Русской (с. 328). Именно они предупреждают великого князя о движении татар на Москву (с. 327). В числе лиц, находившихся в Москве во время осады, опять упоминаются они же: «сурожане, суконники и прочьи купци» (с. 329), «добрии люди» (с. 330). Суконник Адам (очевидно, купец, а не ремесленник, поскольку перед этим говорилось о суконниках-купцах) совершает подвиг, пронзив стрелою сердце некоего «нарочитого» и «славного» татарина (с. 332). В числе ограбленных опять-таки упоминаются «купци, яже суть богатии людье» (с. 334; в Софийской I дается разъяснение к этому месту: «сурожани, суконници», с. 102). Сетуя и ужасаясь, как завзятый купец, подсчитывает автор второй редакции «убытки и напасти и проторы» (с. 338).
Это отношение к московским купцам составляет оригинальную особенность второй редакции повести. [6]
Кроме того, следует отметить, что в дополнениях к повести в Новгородской IV летописи заключаются те же идеи, что и в других местах московского летописания начала XV в.: «не хотяще Тахтамышь, дабы кто принеся весть на Русь о его приходе, того бо ради вси гости рускиа поимани быша и пограблении и удрьжани, дабы не было вести Руси» (с. 327—328); «ведя́ше же рать внезапу, из невести, умением тацемь же злохитриемь, не дающе вести преди себе, да не услышано будеть на Руси устремление его» (с. 327). Ср. в Симеоновской летописи под 1368 г. характеристику Ольгерда: «И ведяше я (рать. — Д. Л.) втаю. Обычай бо бе Олгерду: егда куде придяше на войну, тогда убо никому же не ведущу, но ни воином его, еже камо хощеть ити ратью, ни иже иным опришным или внешним или иноземцем или гостем, яко не дасть уведати на кого идеть, да не услышана будеть дума
6. Речь может идти именно о сочувствии купцам, но отнюдь не восставшему простому народу, как, однако, думает М. Н. Тихомиров. Последний пишет: «Бросается в глаза и явное сочувствие автора к восставшему народу» в отсюда делает вывод, что автор «возможно, даже сам был горожанином» (Т и х о м и р о в М. Н. Древняя Москва, с. 194). Между тем вот что пишет автор второй редакции об этих восставших горожанах: «гражаньстии людие възмятошася и въсколебашася, яко пьяни» (Новгородская IV летопись, с. 328); «и бывши промежи ими распре велице» (там же); «и въсташа вечем народи мятежници, недобрии чловеци, людие крамолници; хотящих изыти изь града не токмо не пущааху вон изь града, но и грабьляаху; ни самого митрофолита постыдешася, ни боляр нарочитых не устрашишася, ни устрашишася седины старецъ многолетных. . .» и т. д. (там же, с. 329). Даже самые защитные действия простых людей описываются в этой повести с крайним несочувствием: «И паки възлазяше на град, пьяни суще, шатахуся, ругающеся тотаром образом бестудным, досажающе и некаа словеса износяще, исполнь укоризны и хулы» (там же, с. 330). Сходный текст и в Ермолинской летописи.
269
его в ушью иноземцем, да не изыдеть весть си в ту землю, в нюже рать ведяше. И тако воюя, хитростью искрадываше Олгердг мнози земли поймал и многа места, и грады, и страны попленил; не толма силою, елико умением воеваша» (с. 108). Под 1377 г. летописец отмечает, что мордовские князья тайно подвели на русскую рать царевича Арапшу: «и внезапу из невести удариша на нашу рать в тыл, бьюще и колюще, и секуще без вести» (там же, с. 119). Подобные же рассуждения о тайной рати встречаются и в «Повести об Едигее» 1409 г.: татары «в тайне покрадають нас» (там же, с. 155), «злохитрено мирують с нами» (с. 156) и т. д.
Таким образом, идеи московского летописания, типичные для свода Киприана 1409 г., [7] отразились главным образом во второй редакции повести, заключенной в Новгородской IV летописи, представляющей последующий этап летописания — свод Фотия 1418 г. Отсюда ясно, что летописец, переделывавший «Повесть о нашествии Тохтамыша», одним из образцов для себя имел предшествующую московскую летопись.
Из других идейных отличий первой редакции «Повести о нашествии Тохтамыша» от второй отметим критическое отношение к великому князю Дмитрию Донскому, осторожно выраженное в первой и несколько смягченное во второй. Это критическое отношение к Дмитрию Донскому в первой редакции «Повести о нашествии Тохтамыша» опять-таки связывается с «Повестью о разорении Рязани».
В самом деле. Последовательность литературных реминисценций из «Повести о разорении Рязани» в «Повести о нашествии Тохтамыша» в основном совпадает с ходом развития «Повести о разорении Рязани». Это объясняется отчасти тем, что сюжет обеих повестей и лежащие в их основе события до некоторой степени сходны. В этой связи важно отметить, что роль Дмитрия Донского в «Повести о нашествии Тохтамыша» по своему положению в ходе событий близка роли Георгия Всеволодовича Владимирского: первый отказывается оборонять Москву при вести о нашествии Тохтамыша, второй — Рязань при вести о нашествии Батыя.
Приведем оба текста, касающиеся этих отказов, параллельно.
|
Повесть о нашествии Тохтамыша на Москву (в редакции Симеоновской летописи) |
Повесть о разорении Рязани Батыем (в редакции основной А) |
|
И прииде въскоре весть на Москву. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, то слышав, что сам царь идеть на него с всею силою своею, не стана бой, ни противу его поднял рукы, противу царя Тахтамышя, но поеха в свой град на Кострому (с. 132). |
И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский приход безбожнаго царя Батыа, и воскоре посла в град Владимер к благоверному к великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому, прося помощи у него на безбожнаго царя Батыа, или бы сам пошел. Князь великий Георгий Всеволодович Владимръской сам не пошел и на помощь не послал, хотя о себе сам сотворити брань з Батыем (с. 287). |
7. См. о рассуждениях подобного рода в кн.: Л и х а ч е в Д. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947, с. 301—303.
270
Непосредственных, словесных совпадений между обоими текстами нет, однако общее положение обоих эпизодов в ходе событий сходно, и это говорит о том, что летописец, имевший перед глазами в качестве литературного образца «Повесть о разорении Рязани Батыем», не мог не осознавать получающегося при такого рода общем положении обоих отказов скрытого упрека Дмитрию Донскому. Во второй редакции «Повести о нашествии Тохтамыша» общее отношение к Дмитрию Донскому отнюдь не враждебное, хотя одним из героев, разбившим татар у Коломны, выступает все же не Дмитрий Донской, а Владимир Андреевич Серпуховской, находившийся к концу княжения Дмитрия Донского в размолвке с последним [8].
Решительно изменено отношение к Дмитрию Донскому в Софийской I летописи. Здесь редакция «Повести о нашествии Тохтамыша на Москву» та же, что и в Новгородской IV летописи, но некоторые изменения существенны в идейном отношении.
В Новгородской IV летописи Дмитрий Донской думает думу с князьями «и с воеводами и з думцами и велможами и с боляри старейшими» (с. 328), а в Софийской I только с князьями (с. 99). Опущен в Софийской I упрек русским князьям в том, что они не хотели «пособляти друг другу, и не извóлиша помагати брат брату» (с. 328). Опущен упрек Дмитрию в трусости, имевшийся в Новгородской IV (а также, как мы видели, в Симеоновской): «и убояся стати в лице самого царя и не ста на бой противу его, и не подня руки на царя» (с. 328). В отдельных случаях прибавляется титулование Дмитрия Донского: «великий князь» (с. 103). Дважды опущено упоминание о мятеже в городе, хотя описание самого мятежа сохранено. Вместо упоминания в числе убитых «черных людей» (с. 333) в Софийской I сказано, что татары убили «бояр и честных людей» (с. 101). Вместо «сотвориша вече» (с. 329) говорится «и сташа суймом» (с. 99). Все это — явные идеологические подновления текста. Однако в ряде случаев текст Софийской I сохраняет отдельные более древние чтения. Так, например, плач церкви, неловко разрывающий заимствования из «Повести о разорении Рязани Батыем», в Софийской I отсутствует, и заимствование из «Повести о разорении Рязани» сохраняет свою первоначальную цельность.
Из приведенных материалов Новгородской IV летописи и Софийской I видно, что оба текста «Повести о нашествии Тохтамыша» не зависят друг от друга, а восходят к третьему, сохраняя каждый по-своему этот первоначальный («третий») текст. Этим третьим текстом, учитывая общую генеалогию летописания XIV—
8. Т и х о м и р о в М. Н. Древняя Москва, с. 194.
271
XV вв., мог быть только свод Фотия 1418 г. (по М. Д. Приселкову; по А. А. Шахматову — уже 1423 г.), так как предполагаемый промежуточный свод 1448 г. был новгородским и московские материалы мог почерпнуть только из свода Фотия 1418 г. Что же касается текста повести, читающегося в Симеоновской летописи и Рогожском летописце и, очевидно, бывшего в сгоревшей Троицкой летописи, [9] то в основе его несомненно лежит свод Киприана 1408 г.
Все остальные виды «Повести о нашествии Тохтамыша», читающиеся в других летописях, являются переработками или комбинациями двух первых редакций: основной в своде Киприана 1408 г. и ее распространения в своде Фотия 1418 г.; причем не исключена возможность, что некоторые детали этих архетипных сводов могли сохраниться лучше в других летописях, чем в Симеоновской и Рогожской летописях, с одной стороны, и Новгородской IV и Софийской I — с другой. Полное текстологическое исследование «Повести о нашествии Тохтамыша» — дело будущего. Для цели настоящей статьи достаточно было ограничиться общими данными истории летописания, поскольку мы выяснили, что отдельной «Повести о нашествии Тохтамыша» не существовало и летописцы, описывавшие события 1382 г., не выходили за пределы обычных приемов своей работы, а отчасти и общей направленности изложения.
Итак, «Повесть о разорении Рязани Батыем» была дважды использована в московском летописании первой четверти XV в.
Первый раз она была использована в своде Киприана 1408 г. Это использование сводом Кидриана «Повести о разорении Рязани» должно быть сопоставлено с тем обстоятельством, что в том же своде была использована и рязанская княжеская летопись, доходившая в основном до 1402 г. [10] Не исключена возможность, что «Повесть о разорении Рязани» в составе всего цикла о Николе Заразском читалась именно в этой летописи, чем, может быть, объясняются имеющиеся в ней летописные приемы изложения [11] и использование в ней княжеского помянника. [12]
9. В реконструкции текста Троицкой летописи «Повесть о нашествии Тохтамыша» восстановлена по Симеоновской летописи (П р и с е л к о в М. Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.; Л., 1950, с. 422—423).
10. П р и с е л к о в М. Д. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940, с. 131—132.
11. «В лето 6730. . .»; «В лето 6732»; «В лето 6733. . .»; «В лего 6745. Убиен бысть. . .»; «В лето 6745. . .»; «Благоверный во святом крещении Козма сяде на столе отца своего великаго князя Игоря Святославича. И обнови землю Резаньскую, и церкви постави, и манастыри согради, и прв-шелцы утеши, и люди собра. И бысть радость християном, их же избави бог рукою своею крепкою от безбожнаго зловернаго царя Батыя. А Кир Михайло Всеволодовича Пронского посади на отца его отчине» (Л и х а ч е в Д. С. Повести о Николе Заразском, с. 282, 283, 287 и 301).
12. Л и х а ч е в Д. С. Повесть о разорении Рязани Батыем. — В кн.: Воинские повести древней Руси / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1949, с. 141. В этой же статье см. о связи цикла повестей о Николе с летописанием — новгородским и рязанским.
272
Вторично «Повесть о разорении Рязани» была привлечена, как мы видели, в своде Фотия 1418 г. Как известно, свод Фотия в значительной мере использовал вторично и с большей полнотой те же источники, которые использовал и свод Киприана. [13] Следовательно, к числу источников (вернее, в данном случае к числу литературных образцов), дважды использованных в московском летописании начала XV в., следует причислить и «Повесть о разорении Рязани Батыем».
Только этим путем и могло создаться такое редкое в истории текстов древнерусских литературных произведений положение, когда произведение на двух ступенях своего развития дважды подверглось влиянию одного и того же произведения, причем так, что имевшееся в первой редакции заимствование было дополнено (как бы наращено) во второй редакции его продолжением по оригиналу, послужившему источником заимствования и для первой редакции.
В событиях Тохтамышева нашествия, как известно, предательскую роль сыграл Олег Рязанский. И этой предательской роли Олега «Повесть о нашествии Тохтамыша» уделяет серьезное внимание, причем во второй редакции большее, чем в первой. Олег показал путь Тохтамышевой рати, указал татарам броды на Оке, и, изгнав Тохтамыша, Дмитрий Донской послал свою рать на Олега, захватил его землю и «сотворил ее пусту». «Пущши ему бысть и тотарьскиа рати» (Новгородская IV, с. 339), — наставительно замечает летописец. Именно на этих словах заканчивается повествование о нашествии Тохтамыша на Москву. Не следует ли литературные реминисценции автора «Повести о нашествии Тохтамыша» в каком-то отношении сопоставить с этим напоминанием Олегу Рязанскому о татарской рати?
Отметим, что среди использованных в «Повести о нашествии Тохтамыша» текстов «Повести о разорении Рязани Батыем» отсутствуют две части последней: похвала роду рязанских князей и плач Ингваря Ингоревича, наличествующие в обеих дошедших до нас древнейших редакциях «Повести о разорении Рязани» (в редакции основной А и в редакции основной Б обоих видов).
Именно эти части «Повести о разорении Рязани Батыем» имеют точки соприкосновения со «Словом о житии и о преставлении
13. В согласии с выводами А. А. Шахматова М. Д. Приселков пишет: «Иных летописных материалов у сводчика 1418 г., против свода 1408 г., мы не видим. Особенно это ясно при изложении событий XIV в. Здесь налицо все те же летописцы, с которыми имел дело и сводчик 1408 г. Правда, материал этих летописцев в новом своде значительно увеличен рядом новых извлечений из них» (П р и с е л к о в М. Д. История русского летописания XI—XV вв., с. 145).
273
великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго», помещенным в той же Новгородской IV летописи и в ряде других.
Как уже было отмечено А. И. Соболевским [14] и В. П. Адриановой-Перетц, [15] общие места имеют плач Ингваря Ингоревича и плач вдовы Дмитрия Донского Евдокии. Приведем оба плача параллельно.
|
Плач Евдокии (по Новгородской IV летописи) |
Плач Ингваря Ингоревича в «Повести о разорении Рязани» (редакция основная А) |
| Ведев же его княгини мертва, на постели лежаща, въсплакася горкым гласом, огненна слезы от очию испущающе, утробою распалающе, в перси слоя руками бьюще, яко труба рать поведающи, яко ластовица рано шепчющи, и арганы сладковещающи и глаголющи: Како умре живот мой драгий, мене едину въд[о]вою оставив? Почто аз преже тебе не умрох? Како заиде свет от очию моею? Где отходиши, скровище живота моего? Почто не промолвиши ко мне, утроба моя, к жене своей? Цвете прекрасный, что рано увядавши? Виноград многоплодный уже не подает плода сердцу моему и сладости души моей. Чему, господине мой милый, не вьзозриши на мя? Чему не промолвиши ко мне? Чему не обратишися па постели своей? Ужели мя еси забыл? Что ради не взиравши на мене и на дети мои? Чему им ответа не даси? Кому ли мене приказывавши? Солнце мое, рано заходиши; месяць мой красный, скоро погибаеши; звездо восточная, почто к западу грядеши? Царю мой милый, како прииму тя, како тя обоиму, или како ти послужю? Где, господине, честь и слава твоя, господьство твое? Господин всей земли Руской был еси, ныне мертв лежащи, никим же владевши; многы страны примирил еси, ныне же смертию побежен еси, изменися слава твоя, и зрак лица твоего превратися в нетление. Животе мой, |
Видя князь Ингварь Ингоревич великую конечную погибель грех ради наших, и жалостно возкричаша, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи (с. 295—296).
И видя князь Ингварь Ингоревич велия трупиа мертвых лежаша, и воскрича горько велием гласом, яко труба распалаяся, и в перьси свои руками биюще, и ударяшеся о земля. Слезы же его от очию, яко поток, течаше и жалосно вещающи: [16] О милая моа братья и господие! Како успе животе мои драгии! Мене единаго оставиша в толице погибели. Про что аз преже вас не умрох? И камо заидесте очию моею, и где отошли есте сокровища живота моего! Про что не промолвите ко мне — брату вашему, цветы прекрасный, винограде мои несозрелыи? [17] Уже не подасте сладости души моей! Чему, господине, не зрите ко мне — брату вашему, не промолвите со мною? Уже ли забыли есте мене, брата своего, от единаго отца роженаго, и единые утробы честнаго плода матери нашей — великие княгини Агрепены Ростиславне, и единым сосцом воздоеных многоплоднаго винограда? кому приказали есте меня — брата своего? Солнце мое драгое, рано |
14. С о б о л е в с к и й А. И. К «Слову о полку Игореве». — ИпоРЯС, Л., 1929, т. 2, кн. 1, с. 177–182.
15. А д р и а н о в а – П е р е т ц В. П. Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго. — ТОДРЛ, М.; Л., 1947, т. 5, с. 78—81.
16. Ср. в редакции основной Б: «Видя же то князь Ингварь Ингоревич, и возопи горним гласом, велми ревый, слезы от очию изпущающи, яко струю силну, утробою разпалающи, в перси руками бьющи и гласом же, яко труба рати повещающим, яко арган слатко вещающе» (с. 317).
17. В редакции основной Б: «многоплоднии» (с. 317).
274
| како намилуюся тебе, како повеселуюся с тобою? За многоценные багряница худыа сиа и бедные ризы приемлиши: не моего наряда одеяние на себе въздеваеши и за царскый венець худым сим платом главу покрываеши, за полату красную гроб сии приимаеши. Свете мой светлый, чему помрачился еси? Гора великая, како погыбаеши? Аще бог услышить молитву твою, помолися о мне, княгини твоей; вкупе жих с тобою, вкупе ныне и умру с тобою; уность не отъиде от нас, а старость не постиже нас; кому приказываеши мене и дети свои? Не много, господине, радовахся с тобою; за веселие печаль и слезы приидоша ми, за утеху и радость сетование и скорбь яви ми ся. Почто родихся и, родився, преже тебе како не умрох, да бых не ведала смерти тво[е]я, а своея погибели? Не слышиши ли, князь, бедных моих словес? Не смилят ли ся моя горькая слезы? Крепко еси, господине мой драгий, уснул: не могу разбудити тебе; с которыя воины еси пришел? Истомилъся еси велми; звери земнии на ложи свои идуть, а птица небесныя ко гнездом своим летять, ты же, господине, от своего дому не красно отходиши. Кому уподоблюся, како ся нареку? Вдова ли ся нареку? Не знаю аз сего; жена ли ся нареку? остала есмь царя. Старыя вдовы, потешайте мене, а младыа вдовы, поплачите со мною: вдовыя бо беда горчае всех людей. Како ся въсплачю или како възглаголю? Великий мой боже, царь царем, заступник ми буди; пречистая госпоже богородице, не остави мене, в время печали моея не забуди мене. . . Слыши, небо, внуши земли! Како въспевшу ти и како възглаголю о преставлении твоем? От горести душа язык связается, уста заграждаются, гортань премолкает, смысл изменяется, зрак опустевает, крепость изне[мо]гается; аще ли промолчю, нудить мя язык яснее рещи (с. 358—360). | заходящее, месяци красный, скоро изгибли есте; [18] звезды восточные, почто рано зашли есте? [19] Лежите на земли пусте, ни ким брегома, чести-славы ни от кого приемлемо! Изменися бо слава ваша. Где господство ваше? Многим землям государи были есте, а ныне лежите на земли пусте, зрак лица вашего изменися во истлении. О милая моя братия и дружина ласкова, уже не повеселюся с вами! Свете мои драгии, [20] чему помрачилися есте? Не много нарадовахся с вами! [21] Аще услышит бог молитву вашу, то помолитеся о мне, о брате вашем, да вкупе умру с вами. Уже бо за веселием плач в слезы придоша ми, а за утеху и радость сетование и скръбь яви ми ся! Почто аз не преже вас умрох, да бых не видел смерти вашея, а своея погибели. Не слышите ли [22] бедных моих словес жалостно вещающа? О земля, о земля, о дубравы, поплачите со мною! Како нареку день той или како возпишу его — в он же погибе толико господарей и многие узорочье резанское храбрых удальцев. Ни един от них возвратися вспять, но вси равно умроша, едину чашу смертную пиша. Се бо в горести души моея язык мой связается, уста загражаются, [23] зрак опустевает, крепость изнемогает (с. 297— 298). |
18. В редакции основной Б: «месяц мой красный, скоропогибший».
19. В редакции основной Б, дополнительно: «Где, господине, честь и слава ваша?»
20. В редакции основной Б: «Свете мой светлый».
21. В редакции основной Б, дополнительно: «уность бо не отиде от нас, а старость не постиже нас».
22. В редакции основной Б, дополнительно: «господине».
23. В редакции основной Б, дополнительно: «гортань премолкает, смысл изменяетца».
275
А. И. Соболевский, впервые отметивший сходство плача Евдокии и плача Ингваря Ингоревича, счел плач Евдокии переделкой плача Ингваря, не приведя никакой аргументации. Он писал: «С „плачем” рязанского князя представляет очень много общего „плач” вдовы Димитрия Донского по умершему муже. Текст „Слова о Димитрии Донском” приспособлен к московской обстановке; тем не менее одни и те же выражения, фразы в обоих плачах бросаются в глаза. Можно сказать: московский „плач” — переделка рязанского». [24]
Против этой точки зрения высказалась В. П. Адрианова-Перетц, приведшая и доказательства обратной зависимости, именно: плача Ингваря Ингоревича от плача Евдокии. В. П. Адрианова-Перетц справедливо отмечает, что гиперболическое описание горя [25] отвечает стилистической манере XV в., но маловероятно в памятнике XIII в. Заимствование из плача Евдокии выдают в плаче Ингваря и отдельные неприспособленные к требуемому смыслом двойственному числу выражения — более уместные в плаче Евдокии, чем в плаче Ингваря. [26]
Отметим попутно, что этих несоответствий в числе гораздо больше в редакции основной Б «Повести о разорении Рязани», чем в редакции основной А. Редакция основная Б ближе плачу Евдокии, чем редакция основная А, и в ней поэтому больше несообразных со смыслом плача Ингваря отдельных мест: в частности, употребление по отношению ко многим убитым звательного единственного числа «господине» (трижды), единственного числа «месяц мой красный, скоропогибший» (в редакции основной А единственное число заменено на множественное: «месяци красный, скоро изгибли есте»).
Плач Евдокии имеет много параллелей в литературных памятниках XV—XVII вв. [27] Можно было бы предположить, что плач Ингваря Ингоревича восходит не к плачу Евдокии «Слова о житии и о преставлении», а к какому-то другому, неизвестному нам плачу, вероятнее всего, вдовьему, из которого явился и плач Евдокии. Это предположение тем более правдоподобно, что плач Евдокии своими народными элементами резко выделяется в «Слове о житии и о преставлении» и некоторые списки этого «Слова»
24. С о б о л е в с к и й А. И. К «Слову о полку Игореве», с. 181.
25. В. П. Адрианова-Перетц делает ссылку на следующее место плача Ингваря: «Видя же то князь Ингварь Ингоревич и возопи горьким гласом, велми ревый, слезы от очию испущающи, яко струю сильную, утробою распалающися, в перси руками бьющи и гласом же яко труба рати поведающи, яко орган сладко вещающи» (А д р и а н о в а – П е р е т ц В. П. Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго, с. 94).
26. «Како успе, животе мой драгий. . . Како заиде, свете очию моею. . . кому приказывавши мя, солнце мое драгое, рано заходящее, месяц мой красный, скоропогибший (в плаче Евдокии «солнце» и «месяц» — два эпитета, с которыми вдова обращается к умершему мужу; здесь они неудачно разделены). . . свете мой светлый, чему помрачилися есте».
27. Эти соответствия указаны в работе В. П. Адриановой-Перетц (Слово о житии и о преставлении. . .).
276
(в частности, тот, что находится в составе Никоновской летописи) не имеют плача Евдокии, что как будто бы позволяет предполагать его вставное происхождение.
Тем не менее есть один признак, по которому мы можем безошибочно определить зависимость плача Ингваря именно от плача Евдокии в составе «Слова о житии и о преставлении». В плаче Ингваря имеется одно очень странное место, до сих пор не обращавшее на себя внимания исследователей: Ингварь говорит: «Како нареку день той или како возпишу его» (с. 298). Непонятно, каким образом любители легких атрибуций не приписали авторство всей «Повести о разорении Рязани» князю Ингварю Ингоревичу: он единственный из князей рязанских остался в живых, он от своего лица описывает как очевидец поле, усеянное трупами, он оплакивает рязанских князей, и он же пишет о себе в первом лице «како воспишу», т. е. прямо указывает на себя как на лицо, собирающееся описать события. Дело, однако, объясняется проще: автор плача Ингваря Ингоревича, переделывая плач Евдокии, не знал, где ему остановиться, и, перешагнув через плач, заимствовал часть материала из самого «Слова о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича»: «Слыши, небо, внуши земли! Како въспевшу (в Софийской I: «како въспишу») ти како възглаголю о преставлении твоем? От горести душа язык связается, уста заграждаются, гортань премолкает, смысл изменяется, зрак опустевает, крепость изнемогает; аще ли промолчю, нудить мя язык яснее рещи» (с. 360); весь этот текст в «Слове о житии и о преставлении» дается автором от своего собственного лица, а не от лица Евдокии, но автор переделки «Повести о разорении Рязани» этого не заметил и перенес его в плач Ингваря.
Заимствование выдает и особое место, занимаемое плачем Ингваря в «Повести о разорении Рязани Батыем». В редакции основной Б, дающей наиболее близкий к плачу Евдокии вариант плача Ингваря, последний выделен даже особым заголовком: «Плачь князя Ингваря Ингоревича о брати побиенных от нечестиваго царя Батыа» (с. 317). Плач разрывает текст повести, имеющей без него более цельное строение. Неловкость вставки видна и потому, что плач Ингваря Ингоревича повторяется дважды (один раз при въезде в Рязань, другой раз — на поле битвы) и каждый раз вводится сходными выражениями, заимствованными из «Слова о житии и о преставлении».
Редакция основная А
| Видя князь Ингваръ Ингоревич великую конечную погибель грех ради наших, и жалостно возкричаша, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи. И от великаго кричаниа, и вопля страшнаго ложаща на земли, яко мертв (с. 295—296). | И видя князь Ингварь Ингоревич велия трупиа мертвых лежаша, и воскрича горько велием гласом, яко труба распалаяся, и в перьси свои руками биюще, и ударяшеся о земли (с. 297). |
277
* * *
Весьма сложен вопрос взаимоотношений «Слова о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» с «Похвалой роду рязанских князей», читающейся в «Повести о разорении Рязани Батыем». Близость «Слова» и «Похвалы» также несомненна.
|
Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича (в редакции Новгородской IV летописи) |
Похвала роду рязанских князей (редакция основная А). |
|
Сии убо князь Дмитрий родися от благоверну родителю и пречестну, сын князя Ивана Ивановича и матери его великой княгини Александры, внук же бысть православнаго князя Ивана Даниловича, събрателя Руской земли, корени святаго и богом насаженаго [саду], отрасль благоплодъна и цвет прекрасный, и царя Володимера, новаго Костянтина, крестившаго Рускую землю, сродник же бысть новому чюдотворцю Бориса и Глеба; въспитан же бысть в благочестии и в славе, с всяцем наказанием духовным, и от самех пелен бога възлюби. Отцю же его великому князю Ивану оставльшу житие света сего и примъшю небесное селение, сии же оставль млад сый, яко лет 9. . . И приимшу ему скипетр дръжавный земля Рускыя, настолование земнаго царства, отчину свою великое княжение, по даней ему благодати от бога, чти же и славы, еще млад сы възрастом, но духовных прилежаше делесех, пустотных бесед не творяше, и срамных глагол не любляше, а злонравных человек отвращашеся, а с благыми всегда беседоваше, а божественых писаний всегда с умилением послушааше, а о церквах божиих вельми печашеся, а стражьбу земли Руской мужеством держаше, злобою младенець обретаются, а умом всегда съвершен бываше, ратным же всегда в бранех страшен бываше, и многи врагы, въстающа на нь, победи, и славный град Москву стенами чюдно огради, и в всем мире славен бысть, яко и кедр в Ливане умножившеся и аки финике в древесе процвете. . .
И по браце целомудрено живяста, яко златопрьсистый голубь и сладкоглаго- |
Сии бо государи рода Владимера Святославича — сродника Борису и Глебу, внучата великаго князя Святослава Олговича Черниговьского. Бяше родом христолюбивый, братолюбивый, лицем красны, очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легкы, к бояром ласковы, к приеждим приветливы, к церквам прилежны, на пированье тщывы, до осподаръских потех охочи, ратному делу велми искусны [на недруги вельми храбры, половцам грозны [28]], к братье своей и ко их посолником величавы. Мужествен ум имеяше, в правде-истине пребываста, чистоту душевную и телесную без порока соблюдаста. Святого корени отрасли, и богом насажденаго сада цветы прекрасныи. Воспитани быша в благочестии [милостивы [29]], со всяцем наказании духовнем. От самых пелен бога возлюбили. О церквах божиих велмы печашеся, пустотных бесед не творяще, срамных [глагол не любяща, злонравных [30]] человек отвращашеся, а со благыми всегда беседоваша, божественых писаниих всегода во умилении послушаше. Ратным во бранех страшенна являшеся, многия враги, востающи на них, побежаша, и во всех странах славна имя имяща. Ко греческим царем велику любовь имуща, и дары у них многи взимаша. А по браце целомудрено живяста, смотряющи своего спасениа. В чистой совести, и крепости, и разума предержа земное царство и к небесному |
28. Добавлено из редакции основной Б.
29. Добавлено из редакции основной Б.
30. Добавлено из редакции основной Б.
278
| ливая ластовица, с умилением смотряху своего спасениа, в чистей съвести, крепостию разума предръжа земное царьство и к небесному присягая, и плоти угодна не творяху, аки кормьчи крепок противу ветром волны минуя, направляем вышняго промышлением, и яко пророк на стража божиа смотрениа, тако смотряше своего царствиа. . . И се едино повем от житиа его: тело свое чисто съхрани до женитвы, церковь себе съблюде святому духу нескверну, очима зряще чясто к земли, от нея же взят бысть, душю же и ум простираше к небесе, идеже есть лепо ему пребывати; и по браце съвокуплениа тожде тело чисто съблюде, греху же непричастно. . . Царский убо сан дръжаша, а аггельскы живяше: постом и молитвою по вся нощи стояше. . . а во чернечьскыа ризы по вся дни желаше облещися; по вся часы честь и славу от всего мира приимаше, а крест Христов на раму ношаше; божественыя дни поста в чистоте храняшеся, а по вся педиля от святых тайн приимаше. . . а княжение великое дръжаше отчину свою лет 29 и 6 месяць, и многы труды показа и победы по правоверной вере, яко ни кто же ин. . . бояре своя любите, честь им достойную въздавающи противу служениа их, без воля их ни что же творите; приветливи будите к всем. . . и мужествовах с вами на многы страны, и противным страшен бых н бранех. . . (с. 351—357). | приближаяся. Плоти угодие не творяще, соблюдающи тело свое по браце [чисто и [31] ] греху непричасна. Государьский сан держа, а посту и молитве прилежаста; и кресты на раме своем носища. И честь и славу от всего мира приимаста, а святыа дни святого поста честно храняста, а по вся святыа посты причащастася святых пречистых бесмертных тайн. И многи труды и победы по правой вере показаста. А с погаными половцы часто бьяшася за святыа церкви, и православную веру. А отчину свою от супостат велми без лености храняща. А милостину неоскудно даяше, и ласкою своею многих от неверных царей, детей их и братью к себе приимаста, и на веру истиную обращаете (с. 300—301). |
Сравнивая «Похвалу» и «Слово», видим, что «Похвала» отличается цельностью изложения, объединена общим ритмом, не содержит элементов «плетения словес», которые временами широко вторгаются в «Слово», логична от начала и до конца. В «Слове» же, в тех его частях, которые сходны с «Похвалой», можно заметить ряд несообразностей. Слова «и царя Володимера, новаго Костянтина, крестившаго Рускую землю» не связаны со сказуемым. Не связаны со сказуемым слова «чти же и славы, еще млад сы възрастом». Неловкость эта произошла, очевидно, от приспособления текста, заимствованного из «Похвалы», к новому содержанию. К несообразностям привело в «Слове» и соединение текста «Похвалы» с витийственными распространениями из «Слова похвального Сергию Радонежскому»: «И по браце целомудрено живяста, яко златопрьсистый голубь и сладкоглаголивая ластовица». [32]
31. Добавлено из редакции основной Б.
32. В «Слове похвальном Сергию»: «злат персидьскый голубь и пречюдная ластовица». Указание это см.: А д р и а н о в а – П е р е т ц В. П. Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго, с. 83.
279
Связность текста «Похвалы» явно нарушена в «Слове» введением многочисленных биографических материалов (в таблице сличений они опущены), внесением повторных реминисценций из нее в обращение Дмитрия к боярам, витийственными распространениями и т. д. Трижды, и не совсем логично, говорится в «Слове» в выражениях «Похвалы» о целомудренной жизни Дмитрия в браке. Цельность «Похвалы» нарушается и в других отношениях. Судя по всему, «Похвалу роду рязанских князей» следует признать первичной, а «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» вторичным. При этом «Похвала» была использована в «Слове» наряду с другими сравнительно поздними многочисленными источниками. [33]
Итак, «Повесть о разорении Рязани Батыем» в части, посвященной похвале роду рязанских князей, повлияла на «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича». Оформившись, «Слово», в свою очередь, оказало воздействие на «Повесть о разорении Рязани», дав начало плачу Ингваря Ингоревича.
К сожалению, недостаточная текстологическая изученность «Слова о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» мешает сделать более точные выводы, связать их с конкретными этапами в жизни «Слова».
* * *
Я не рассматриваю в данной статье влияние «Повести о разорении Рязани» на «Сказание о Мамаевом побоище». Это тема особого, будущего исследования.
Приведенные материалы свидетельствуют о той значительной роли, которую играла «Повесть о разорении Рязани Батыем» в литературной деятельности московских книжников и летописцев первой четверти XV в.
Перед нами один из фактов того оживления интереса к родной старине и национальным традициям, которыми в высокой степени характеризуется конец XIV—начало XV в.
Установленные взаимозависимости позволят в будущем при реконструкции текста «Повести о разорении Рязани Батыем» уточнить взаимоотношение редакции основной А и редакции основной Б этой повести, выбрать более точно варианты и с большим основанием, чем это можно было сделать раньше, исключить из текста повести плач Ингваря Ингоревича.
1961
33. Литературные источники «Слова» указаны в исследовании В. П. Адриановой-Перетц «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго» (с. 73—96). Несомненно, что если бы имела мвсто обратная зависимость «Похвалы» от «Слова», то в «Похвалу» проникли бы некоторые элементы позднего происхождения.