2. Актуальность героического прошлого: история и политика в предвоенной Сербии
M.B. Белов
Бурное патриотическое воодушевление (с переходом в националистическую горячку), охватившее европейские страны в начале Первой мировой войны и вошедшее в историческую память как «дух 1914 года», стало следствием долговременных, планомерных педагогических и пропагандистских усилий интеллектуальных и политических элит, что прекрасно продемонстрировано в изучении Третьей республики во Франции и Второй Германской империи [1]. Националистический нарратив, созданный историками-позитивистами (ранкеанцами) в этих странах во второй половине XIX века, закреплялся в ряде ритуально-мемориальных практик, которые вовлекали в свою орбиту большую часть населения, в первую очередь молодежь. Одним из ярких примеров является практика государственных торжеств (национальных праздников), сложившаяся в последней трети столетия, в частности празднование Дня взятия Бастилии, введенное в обиход Третьей республикой [2].
Ситуация в предвоенной Сербии не может быть рассмотрена по полной аналогии со странами Западной Европы, учитывая сравнительно низкий уровень грамотности и специфику местной политической культуры [3]. Сказанное не исключает возможности обнаружения частичных аналогов названных феноменов в ритуальных практиках с общегосударственным и региональным статусом или в попытках создания национально-исторического нарратива, инициированных сербской элитой.
Базовая идеологическая модель мемориально-мобилизационных усилий, характерных для Сербии предвоенного времени, складывалась на протяжении XIX века и состояла из двух основных компонентов: Косовской легенды, сочетающей мотивы жертвы и воздаяния, гибели и воскрешения, и образа восстаний 1804-1815 гг. как сербского реванша - пролога к восстановлению средневекового Царства. Эта историко-идеологическая схема была намечена еще во время Первого восстания и обрела окончательную форму на торжествах по поводу 500-летия Косовской битвы в 1889 г. Именно тогда Косовская годовщина или Видовдан - 15 июня по старому стилю - приобретает окончательный вид дня поминовения
93
всех павших борцов за отечество («за крест честной и свободу золотую»), вид главного национального праздника [4].
Единство двух исторических комплексов - Средневековья и Нового времени - обрело зримое воплощение в Памятнике косовским героям, установленном в Крушевце в 1904 г., тем более, что его открытие было приурочено к столетней годовщине с начала Первого сербского восстания и на нем присутствовал король Петр I, внук верховного вождя повстанцев Карагеоргия. Задуман же монумент был еще в 1889 г. - к 500-летней дате легендарного сражения. При этом проект, выполненный сербским скульптором Д. Йовановичем в духе французского академизма, получил золотую медаль в Париже в 1900 г., так что влияние западноевропейских образцов монументальной скульптуры здесь очевидно. Стелу венчают фигуры одного из главных косовских героев Бошко Юговича и вилы - символа сербской судьбы. На барельефах, украшающих восточную и западную сторону постамента, - два ключевых эпизода эпической легенды: княжеская вечеря накануне сражения и убийство султана Мурата Милошем Обиличем. На северной стороне помещен герб царя Стефана Душана с датой открытия памятника, а на южной - герб Сербии (1888 г.) и дата провозглашения Королевства (1882 г.). У подножия памятника помещена фигура эпического певца, ассоциируемая с Филиппом Вишничем - «Гомером Первого восстания».
Дни поминовения павших героев относятся к разновидности гражданской литургии. Они получили особенно широкое распространение после Первой мировой войны [5]. Интегрирующий и мобилизационный заряд праздника, на котором встречаются живые и мертвые, очевиден: он мотивирует перед лицом «великой тайны» необходимость новых жертв на «алтарь отечества». Однако, сохраняя религиозную подоплеку, данный ритуал подменяет церковь сообществом граждан, а веру – историей [6].
В случае с Видовданом говорить о полной секуляризации невозможно. Церковный ритуал в виде торжественного богослужения, молебнов и проповедей священников сохранял значение сердцевины праздника, в основе которого лежал культ святого князя Лазаря, сделавшего выбор в пользу Царствия Небесного. Сам косовский миф был «чудесным сплавом» церковной легенды и полуязыческих народно-эпических мотивов, отсылающих к патриархально-родовым традициям, которые имели, быть может, еще большее значение для большинства сербского общества. Традиции села определялись иным ценностным содержанием, нежели идея гражданского долга и государственного служения. Поэтому современные,
94
светские мотивы, привнесенные в символику торжеств сербской элитой, прочитывались крестьянской массой, скорее всего, в традиционном ключе, их смысл улавливался не полностью. Впрочем, традиционализм сербского общества в данном случае не противоречил задачам мобилизации: необходимость жертв с началом полосы войн в 1912 г. мотивировалась снизу обязанностью постоять за сербский род, отмщением Косова, долгом перед предками [7].
* * *
Приход к власти внука вождя Первого восстания в 1903 г. совпал с подготовкой к празднованию столетнего юбилея с начала этого поворотного этапа в Новой сербской истории. Первые предложения на этот счет были высказаны министром народного хозяйства Д. Генчичем, который намеревался приурочить к юбилею Всесербскую выставку с демонстрацией экономических и культурных свершений нации. Очевидно, это предложение ориентировалось на аналогичные мероприятия (всемирные и национальные выставки), осуществленные ранее в европейских столицах. Помимо экспонатов, свидетельствующих об успехах фабричной и домашней промышленности, сельского хозяйства и культуры страны, на выставке предлагалось представить «жизнь сербских крестьян» в виде традиционной архитектуры, национального костюма, предметов быта; организовать отдельные павильоны для Черногории, Старой Сербии и Македонии, Боснии и Герцеговины, Воеводины и Далмации. Таким образом, выставка должна была стать компактной моделью сербского мира во всей его широте, воплощая экспансионистский максимум национальной идеи.
В плане народных гуляний значились конкурсы на лучшую драму, поэму, рассказ, соревнования гусляров, гимнастов, борцов, стрелков, пловцов и т. д. Обсуждались площадки в Белграде и пригородах, где бы могла разместиться выставка. Ее открытие планировалось приурочить ко дню коронации Петра I 11 июля 1904 г., а закрытие - ко дню Сабора сербских просветителей 30 августа. Сербская академия наук должна была подготовить историческую экспозицию, посвященную эпохе восстаний 1804—1815 гг. Сама Академия предложила создать коллективный труд о Сербии и сербском народе с привлечением к нему известных ученых, писателей, художников, т. е. и здесь угадывалась определенная этнополитическая и пропагандистская направленность. Общая смета планируемых
95
торжеств составила около 1 млн. динаров, что было явно неподъемной суммой для сербской казны [8].
Политическая сумятица, внутренние конфликты и негативный международный резонанс, вызванный жестокостью майского переворота 1903 г., также стали препятствием для реализации планов полномасштабных торжеств. В сентябре покинул правительство вдохновитель замысла Всесербской выставки Генчич, и до конца года вопрос о праздновании юбилея восстания вообще лежал без движения. Наконец, 24 декабря последовало решение короля, согласно которому обязанности по подготовке торжеств возлагались на правительство, при этом центром этой работы стало теперь Министерство просвещения и церковных дел. 12 января 1904 г. (за месяц до юбилейной даты начала восстания!) был учрежден новый Главный комитет по организации празднований во главе председателем Академии наук С. Лозаничем, который утвердил их программу. Она была более скромной по сравнению с планами Генчича. Между тем, комитет предложил провести конкурс на лучшую музыку и текст для сербского гимна, установив денежную премию в размере 1000 динаров, а также провести по округам перепись участников освободительной борьбы XIX века, с тем чтобы увековечить их имена в церквях по всей Сербии. Последняя инициатива укладывалась в парадигму поминовения павших борцов, воплощенную в Видовдане [9].
Торжества начались 14 февраля благодарением в Белградском кафедральном соборе в присутствии короля Петра I (аналогичное мероприятие состоялось в Орашце). Столичный Народный театр показал представление по мотивам восстания. Вероятно, подобные инсценировки организовывались и в других городах. Еще ранее министр просвещения Л. Стоянович отправил циркуляр школьным надзирателям о проведении соответствующих мероприятий в учебных заведениях страны. В год юбилея были открыты Военный и Этнографический музей, выросший из этнографического отделения Народного музея в результате приобретения около 8000 новых экспонатов, а также Музей сербской земли (ныне - естествознания). Музеефикация эпохи восстаний и в целом «славного прошлого сербского народа» сделала за этот год гигантский шаг вперед, а «живая» традиция и памятники природы, маркирующие широту и разнообразие географического либо культурного пространства родины, поселились в белградских паноптикумах. Кроме того, юбилей восстания был увековечен в ряде мемориально-символических практик (учреждение ордена Звезды Карагеоргия, эмиссия памятных монет). Спустя время, в
96
1911 г. первой сербской кинолентой стал фильм, посвященный эпохе восстания. Он назывался «Жизнь и дела бессмертного Карагеоргия».
* * *
В 1906 г. впервые увидела свет внешнеполитическая доктрина уставобранителей, знаменитое «Начертание» (1844), финальной целью которого являлось воссоздание царства Стефана Душана. Его опубликовал близкий к правящим верхам М. Вукичевич. В предисловии к тексту он не скрывал политико-пропагандистский смысл публикации, появившейся в канун формирования правительства Н. Пашича: «Нам, потомкам тех людей, ... не будет лишним увидеть, как этот редкий сербский государственный деятель и политик (И. Гарашанин. - М.Б.) понимал тогда внешнюю политику сербского государства и интересы сербского народа» [10]. Иными словами, «Начертание» должно было стать «историческим фундаментом» для внешней политики радикалов, поставивших задачу расширения границ государства и объединения сербских земель. Назначение публикации, готовившейся в спешке, повлияло на ее научную корректность [11]. Существует версия, что Вукичевич мог получить оригинал документа из архива династии Карагеоргиевичей, однако все последующие попытки проникнуть в этот архив не увенчались успехом. Так что подтвердить существование оригинала «Начертания», равно как и изложенную выше версию первой публикации пока не представляется возможным [12].
Стоит заметить, содержание пропагандистской деятельности определялось в «Начертании» лишь в самых общих чертах. Консерватизм этого бюрократического проекта заключается в том, что очаги пропаганды намеренно выносились вовне. Внутри Сербии не предусматривалось создание массовой базы национального движения. Гарашинин исключил из текста «Начертания» предусмотренный «Планом» Ф. Заха раздел «О внутренней политике Сербии, которая бы назначенной внешней отвечала», где, среди прочего, шла речь о воспитании сербских патриотов [13]. Любопытно и то, что в довоенной Сербии «Начертание» не стало предметом пристального научного изучения. Первые исследования о нем были написаны уже в 1930-е гг. Д. Страняковичем.
Однако не будет преувеличением сказать, что в это самое время центральное место в работе историков заняла тема национально-освободительной борьбы, прежде всего - эпоха восстаний, облик которых подвергся существенной трансформации. В своих вершинных достижениях
97
(С. Новакович, М. Вукичевич и, особенно, М. Гаврилович) сербская историческая наука начала XX века приблизилась к стандартам европейского позитивизма. Как справедливо указывал Р. Самарджич, новый этап в изучении восстаний было бы неправильно связывать лишь с приходом к власти в Сербии внука Карагеоргия или юбилейной актуальностью, одна из причин этого «быстрого взлета» кроется во «внутреннем развитии научного метода», а именно: в возникновении «критического» направления в сербской исторической науке эпохой ранее [14]. Впрочем, квазипозитивистская тенденция начала XX века сохранила и в ряде случаев усилила государственный фетишизм в толковании эпохи «национального возрождения», предвкушая предначертанное территориальное расширение во имя объединения сербского рода. Как указывалось выше, эта тенденция в целом не противоречила общеевропейскому тренду.
Видный историк и государственный деятель Сербии Стоян Новакович (1842-1915) за короткий период между 1903 и 1907 гг. опубликовал пять монографий, посвященных повстанческой эпохе. Ранее Новакович был известен в науке как специалист по средневековой Сербии, публикатор источников и знаток древней книжности. Правда, еще будучи студентом, в 1864 г. он опубликовал перевод первой половины книги Л. фон Ранке «Сербская революция», а позднее под его редакцией выходили мемуарные свидетельства о восстании. Плотный интерес 60-летнего Новаковича к этой теме был для многих неожиданностью еще и потому, что он слыл консерватором и работал в правительствах Обреновичей. Повидимому, политик и историк в одном лице, он хорошо осознавал значимость интерпретации повстанческой эпохи для сербской национальногосударственной идеологии в новых условиях.
Несмотря на единство замысла, созданная им позитивистская концепция внутренне противоречива и фрагментарна: наряду с воззрениями О. Конта и влиянием ранкеанства в его сочинениях можно обнаружить явные рудименты просветительских подходов [15]. Так же часто использовались формально-правовые шаблоны, характерные для всей европейской историографии того времени. В результате, в трудах Новаковича содержатся диаметрально противоположные оценки таких важных документов и вопросов истории восстания как Ичков мир, «конвенция Карагеоргий-Паулуччи», «Основание правительства сербского», конституционный акт 1808 г., деятельность К.К. Родофиникина и т. д. [16]. Конечно, как исследователь-аналитик Новакович нередко выступал в роли первопроходца. Знакомство с новыми архивными материалами заставляло
98
его корректировать прежние выводы. Но они также менялись либо заострялись по мере укрепления у власти династии Карагеоргиевичей и милитаризации общественного климата в стране. Апологетическую (в отношении верховного вождя восстания) версию прежних времен Новакович перелицевал в объективную историческую концепцию с обоснованием монархической власти в Сербии как водительницы борьбы за освобождение всех сербских земель.
Первым последователем Новаковича в сербской историографии восстания стал упоминавшийся в связи с публикацией «Начертания» Миленко Вукичевич (1867-1930), автор более 400 работ, в том числе монументального «Карагеоргия» (т. 1-2, 1907-1912). Здесь уместно вспомнить, что Вукичевич, помимо прочего, являлся личным другом и биографом короля Петра Карагеоргиевича [17].
Еще до отъезда в Петербург в качестве сербского посланника осенью 1900 г. С. Новакович встречался с Вукичевичем, обещая содействие его поездке в Россию для работы в архивах. В северной столице Новакович в 1903-1905 гг. содействовал младшему коллеге и использовал материалы, собранные им в архивах МИД и Главного штаба [18]. Центральные выводы Вукичевича близки, а порой и дословно повторяют суждения Новаковича, и, может быть, следует говорить об их двойном авторстве. При этом Вукичевич обладал меньшей профессиональной подготовкой и был скорее историком-любителем. В его книге приведено большое количество новых документов, но их анализ хромает. В концептуальном плане позиция Вукичевича компромиссна по отношению к донаучной историографии XIX века. Если, по Новаковичу, Карагеоргий своей борьбой с оппозицией лишь объективно способствовал укреплению сербского государства, то, по Вукичевичу, и во внутренней, и во внешней политике он это делал совершенно сознательно. Право вождя выражать сербские национальные интересы зиждется не на абстрактной политической функции, а на достоинствах его личности [19]. Само название книги Вукичевича анахронично персонифицировало процесс. Отдавая отчет в этом, историк дал второму тому подзаголовок: «История восстания 1804—1807 гг.». Публикация книги была прервана на середине изложения. Предполагается, что рукопись третьего тома «Карагеоргия» погибла во время оккупации Белграда в 1915 г. или в конце 1917 г. в России. Так или иначе, история восстания в изложении Вукичевича осталась незаконченной.
99
Среди названных трех столпов сербской историографии начала XX века Михаило Гаврилович (1866-1924) единственный, кого можно было бы отнести к образцовым европейским позитивистам. Он изучал Средние века и вспомогательные исторические дисциплине в одном из главных центров тогдашней науки - в Париже, защитил докторскую диссертацию по франко-английским отношениям в XIII веке и, возвратившись в Белград, занял пост управляющего Государственным архивом (ныне - Архив Сербии). Гаврилович - автор фундаментального трехтомного труда о правлении Милоша Обреновича (1908-1912). Кроме того, он опубликовал извлечения из французских архивов о Первом сербском восстании и ряд статей о нем. Далекий от националистической экзальтации, Гаврилович дистанцировался в своих работах от откровенных политических оценок, и уж тем более от морализаторства, иногда допуская лишь легкую иронию в отношении героев документального повествования. Неслучайно он вступил в полемику с С. Новаковичем, исповедовавшим гораздо более «идеологичный» подход [20]. Но именно академизм и фундированность Гавриловича делали его недосягаемым для широкой публики: его «идеальным читателем» являлись, скорее, европейские интеллектуалы-позитивисты. Образованные сербы удовлетворяли исторический интерес в компактном изложении Новаковича (книга «Возрождение сербского государства» 1904 г. была написана за несколько месяцев по заказу Матицы сербской). А для необразованного и полуграмотного большинства существовали балаганные представления и синематограф.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Франсуа Э. «Места памяти» по-немецки: как писать историю? // Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сб. статей. М., 2011. С. 44. Прим. 12; Джадт Т. «Места памяти» Пьера Нора. Чьи места? Чья память? // Там же. С. 63-64. Хуже изучены факторы, обусловившие патриотическую волну в России, что отчасти обусловлено маргинальностью Первой мировой войны, оттесненной Революцией 1917 г., в советской историографии.
2. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб, 1998. Гл. III; Hobsbaum E.J. Mass-producing traditions: Europe 1870-1914 // The Invention of Tradition / Eds. by E.J. Hobsbaum, T. Ranger. Cambridge, 1983. Ch. 7.
100
3. Шемякин A.Л. Политическая культура в независимой Сербии // Человек на Балканах. Власть и общество: опыт взаимодействия (конец XIX - начало XX в.): Сб. статей. СПб., 2009. С. 64-85.
4. Тимотијевић M. О произвођењу једног националног празника: спомен дан палим у борбама за отаџбину // Годишњак за друштвену историју. Год. IX. Св. 1-3. 2002. Београд, 2004. С. 69-76; Белов М.В. У истоков сербской национальной идеологии: специфика формирования и механизмы развития (конец XVIII - середина 30-х гг. XIX века). СПб., 2007. С. 493-503.
5. Джадт Т. Указ. соч. С. 64-65; Манојловић-Пинтар О. «Благо и њима јер су славно пали за отацбину, краља и слободу»: култ палих војника у Италии и Југославији у годинама изеђу два светских рата // Годишњак за друштвену историју. Год. IX. Св. 1-3. 2002. Београд, 2004. С. 79-98.
6. Уорнер У. Живые и мертвые. М.-СПб., 2000. С. 278-311; Митерауэр М. Миленијуми и друге јубиларне године: Зашто прослављамо историју? Београд, 2003.
7. Югославия в XX веке. Очерки политической истории / Отв. ред. К.В. Никифоров. М., 2011. С. 41—46 (текст А.Л. Шемякина). Вместе с тем, следует иметь в виду амбивалентность традиционного сознания. Архетип Homo Militans (человека войны) оказался слабо востребован в эпоху Великого восточного кризиса 1875-1878 гг., когда русские добровольцы, прибывшие в Сербию, были шокированы малой популярностью войны, привязанностью местных крестьян к дому, земле. Включение тех или иных моделей традиционного поведения, очевидно, обусловлено сочетанием ряда факторов, еще нуждающихся в прояснении.
8. Поповић Љ., Јовановић M. Стогодишњица Првог српског устанка 1904. године - документа Владе, Министарства народне привреде и просвете Краљевине Србије // Мешовита грађа. Miscellanea. Нова серија. Књ. XXIII (2004). Београд, 2004. С. 137-179.
9. Там же.
10. Вукичевић М. Програм спољне политике Илије Гарашанина на концу 1844. године // Дело. Београд, 1906. Књ. 38. Св. 3. С. 321-336; Дурковић-Јакшић Љ. О настанку «Начертанија» 1844. године // Илија Гарашанин (1812-1874): Зборник радова са међународног научног скупа одржаног 9. и 10. децембара 1987. поводом 175. годишњице рођња / Уредник академик В. Стојанчевић. Београд, 1991. С. 42—43.
11. Младеновић А. Нека текстолошка питаньа «Начертанија» Илије Гарашанина // Там же. С. 65-69.
101
12. Љушић Р. Книга о Начертанију. Национални и државни програм Кнежевине Србије (1844). Београд, 1993. С. 5-7, 11-17.
13. Там же. С. 149-150. См. подробнее: Белов М.В. Манифест сербской национальной бюрократии (историографические заметки о «Начертании» И. Гарашанина 1844 г.) // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. 2007. № 1. С. 205-211.
14. Самарџић Р. Историчари српске револуције и културни преображај почетком XX века// Он же. Писци српске историје. Књ. 3. Београд, 1986. С. 222.
15. Ср.: Грачев В.П. Кризис в балканских владениях Османской империи на рубеже XVIII-XIX вв. и его взаимосвязь с предпосылками и начальным этапом сербского восстания 1804-1813 гг. (1792-1805 гг.). Авто-реф. дис. ... д.и.н. М., 1990. С. 9.
16. См. подробнее: Белов М.В. Первое сербское восстание 1804-1813 гг. и Россия: события, документы, историография. Н. Новгород, 1999. С. 114-117.
17. Самарџић Р. Миленко Вукићевић. Карађорђе // Указ. соч. С. 157-168.
18. Недељковић Б.М. Преписка Стојана Новаковића и Валтазара Богишића // Зборник за историју, језик и књижевност српског народа. I одељење. Књ. XXVIII. Београд, 1968. № 164. С. 186. № 167. С. 192-193. № 169. С. 198.
19. См. подробнее: Белов М.В. Первое сербское восстание... С. 117-118.
20. Ср.: Самарџић Р. Предговор // Новаковић С. Из српске историје. Нови Сад, 1972. С. 41-42.