III раздел
БАЛКАНЫ — ЗОНА СТОЛКНОВЕНИЯ ГЕОСТРАТЕГИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ
Ар. А. Улунян
Институт всеобщей истории РАН
ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ РОССИЙСКОЙ ПРАВЯЩЕЙ ЭЛИТЫ НА БАЛКАНСКИЙ РЕГИОН С КОНЦА XIX ВЕКА ДО 90-Х ГГ. XX ВЕКА
(проблемы исторической политологии)
Одним из важных аспектов международных отношений, имеющих влияние на их развитие, являются пространственно-политические взгляды правящих элит государств. Несмотря на всю дискуссионность самого термина «правящая элита», его использование закономерно для характеристики тех социально-политических слоев, которые в силу своего институционального статуса занимаются определением и проведением как общего политического курса, так и принятием решений по конкретным политическим вопросам. Особенность имиджелогического иерархического расположения, или позиционирования, отдельных географических регионов, стран и континентов в представленческой модели мира как тех, кто принимает решения [1], так и референтных групп [2], выполняющих роль экспертно-аналитических сообществ, связующего звена между институтами власти, а также между самой властью и обществом, определяется прежде всего восприятием и интерпретациями национального интереса этими
1. Jervis R. Perception and Misperception in International politics. Princeton, 1976.
2. Подробнее см.: Улунян Ар. А. Русская геополитика: внутрь или вовне? (Российская научная элита между Западом и Востоком в начале XX века) // Общественные науки и современность. 2000. № 2.
261
субъектами. Закреплению соответствующих пространственно-политических представлений способствует комплекс исторических, общественно-политических, этно-культурных, естественно-географических и конкретных событийных факторов. При этом стереотип как целостный образ объекта «превращается в стереоструктуру объекта (она может экранироваться далее в разных проекциях и тем самым получить самостоятельное существование в новой функции)» [1].
Само определение внешнеполитического курса во многом представляет собой социальный процесс. Вполне справедливым можно считать утверждение, что «члены принимающей решения элиты получают ценности, восприятие и ожидания относительно мировой ситуации от широких слоев общества» [2]. Одновременно сам процесс принятия решений во многом «является как бы комбинацией новой информации и старых воспоминаний» [3]. Характерно, что образ Балкан как особой геополитической зоны в представлениях российской правящей элиты, эволюционируя на протяжении нескольких хронологических этапов, сохранял в течении ста последних лет отдельные статичные черты.
В так называемый имперский период (конец XIX в. — 1917 г.) Балканы рассматривались ею как зона жизненно важных российских интересов в контексте противоборства великих держав. Сам полуостров выступал в ее представлениях в роли составной части более общего региона, включающего в себя такие элементы, как Средиземноморье, Черноморско-Кавказский район, Ближний и Средний Восток, Переднюю Азию. Поэтому есть достаточно на то оснований, чтобы говорить о существовании в представлениях российской правящей элиты региона, который объединяет широкое геополитическое поле, напоминающее по форме дугу и простирающееся от крайних пределов восточного Средиземноморья на западе до Ирана и Афганистана на востоке.
Особенности развития геополитики как науки определились на протяжении первых 15 лет XX века и прежде всего в работах иностранных ученых — британца X. Макиндера, шведа Челлена и немцев Р. Ратцеля и К. Хаусхофера. В российской действительности кристаллизация геополитического метода проходила в рамках таких научных дисциплин, как география и прикладная статистика, которые в первую очередь были связаны с выработкой конкретных моделей государственного устройства самой Российской Империи, а не окружающего ее мира. Именно в этом контексте и развивалась так называемая отечественная антропогеография [4]. Стратегические оценки российских военных ученых также касались в той или иной степени места и роли России в системе международных координат,
1. Левашов В. И. Введение в психосемиотику. С.-Пб., 1994. С. 47.
2. Farrands Ch. State, Society, Culture and British Foreign Policy // British Foreign Policy. Tradition, Change and Transformation // Ed. by M. Smith, St. Smith, B. White. London, 1988. P. 51.
3. Deutsch K. The Analysis of International Relations. L., 1978. P. 85.
4. Синицкий Л. Очерк истории антропогеографических идей. М., 1909.
262
частью которых являлись так называемые конфликтные зоны, объявленные для России жизненно важными: Балканы, черноморские проливы, Передняя Азия и Дальний Восток. При этом первые из них соединяли в себе одновременно стратегическую и идейно-политическую заинтересованность, основанную на этно-конфессиональных принципах.
Конец XIX — начало XX вв. были отмечены рядом крупных военно-политических конфликтов как регионального, так и более широкого, глобального масштаба. Большая часть их была связана в той или иной степени с европейским континентом, так как или географически, или политически в них были задействованы европейские государства. Все эти события лишь усилили поиск концептуальной системной основы возможного алгоритма развития пространственно-политической картины мира, прежде всего в европейском регионе. В то же время немаловажное значение для европейских государств имели также их колониальные («заморские») владения. Борьба за колонии, влияние на континенте, стремление к территориальному переделу или, наоборот, к сохранению своих владений, т. е. все то, что связано с функционированием сложившихся государственных образований в Европе, начало приобретать новые, непохожие на существовавшие ранее при развитии мировых конфликтов черты. В этой связи вполне естественным становился процесс поиска «смыслового ключа» происходящих изменений, способного объяснить с позиций системного подхода механизм мировой политики.
«Россоцентризм» разработок российских референтных групп отвечал общей тенденции эволюции геополитических взглядов правящей элиты страны. Примечательна и сама аргументация мотивов внешнеполитической деятельности России, излагавшаяся представителями правящей элиты в начале XX в. и сочетавшая традиционализм с новым пониманием национального интереса. В записке «Задачи военной политики России на Востоке» министр иностранных дел М. Н. Муравьев писал: «Россия, не раз поднимая меч в защиту угнетенных единоверных народов, никогда не руководствовалась теориями "оппортунизма" и не прибегала к оружию с целью достигнуть невызываемой насущною потребностью материальной выгоды, пользуясь лишь невзгодами своего соседа. Россия всегда и повсюду смело становилась лицом к лицу с своим врагом или соперником в ту именно минуту (так в документе. — Ар. У.), когда того требовали ее государственные интересы либо когда приходилось победоносно отражать воздвигаемые против нее козни» [1].
В этом контексте Балканы рассматривались как нестабильная зона потенциальных этно-конфессиональных и этно-территориальных конфликтов, требующая сохранения, а точнее, консервации существующего
1. АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 191/187. Задачи военной политики России на Востоке. Автор — Министр иностранных дел М. Н. Муравьев. Записка была «высочайше одобрена» 25 января 1900 г.
263
положения в ней в целях недопущения серьезного открытого европейского военно-политического противостояния. В этих условиях геополитика как метод и наука, занимающаяся определением зависимости общественно-политических институтов, социально-политического и экономического развития государств от их географического расположения, использовалась весьма активно. Уже априори в геополитических взглядах российской правящей элиты конца XIX в. и вплоть до 1917 г. существовало устойчивое восприятие конкретных стран региона. Основными элементами их образа (а от этого зависела и соответствующая оценка) были этническая и конфессиональная близость к России или удаленность от нее; династические связи с Россией; историческая роль в ее судьбах; значение конкретной страны для взаимоотношений России как с государствами полуострова, так и с Европой; возможность обеспечения российских территориальных интересов в регионе. Именно в это время в геополитических воззрениях российских правящих кругов усиливается борьба между двумя подходами в восприятии Балкан: между традиционализмом прежних этноконфессиональных исторических оценок и новациями при формулировании национальных интересов России. Первое из них было наиболее отчетливо выражено «Группой прогрессивных общественных деятелей» в период Балканских войн в контексте общей темы «Россия между Западом и Востоком»: «У всех русских людей, сочувствующих славянам и алчущих достойных проявлений великодержавности России, накопились за эти месяцы и горечь, и досада, и озлобление от действий непонятных, от упорного молчания по адресу русского общества и необыкновенной, скажу легкомысленной, откровенности по отношению не только иностранных, а иногда и заведомо враждебных дипломатов, и даже представителей иностранной печати. Ясно стало, что европейской Турции наступил конец. Ясно стало, что у Тройственного согласия вырос новый грандиозный союзник, на место вероятного противника. Двойной выигрыш, следовательно, для нас. Надлежало только, немедленно, протянуть руку помощи, включить Балканский союз целиком в нашу систему, этим достигнуть безусловного военного преобладания в Европе и, следовательно, сделаться хозяевами мира и войны. А так как мы, по существу, миролюбивы, то это означало торжество мира над германским милитаризмом» [1]. Однако восприятие самой России со стороны представителей высших слоев общества стран региона было отнюдь не однозначным. Практически все те из них, кто наблюдал за ситуацией «изнутри», отмечали или то, что «до тех пор, пока эта необъятная страна не станет управляться по-людски, ей нельзя верить» [2], или что российские «руководящие сферы» больше всего
1. Группа прогрессивных общественных деятелей. Интересы на Балканах и правительственное сообщение. Статьи А. Н. Брянчанинова, В. Д. Плетенева, Д. И. Семиза и проф. М. П. Чубинского. СПб., 1913. С. 3, 8, 10.
2. АВПРИ. Ф. 133. Оп. 470. Д. 69. Л. 125. Донесение болгарского военного агента в Санкт-Петербурге майора Сирманова генералу Налымову. 25 января 1909 г.
264
боятся не военных событий вне страны, а внутренней революции, которая «вспыхнет» и «сметет Россию» [1].
Понимание фрагментарности балканского геополитического пространства, каждый из этногосударственных элементов которого имеет разновекторную направленность, находило достаточно своеобразное выражение в восприятии конкретных стран региона правящей российской элитой. Так, для характеристики политического вектора развития соответствующей страны региона задействовался старый понятийный аппарат. Конкретные общественно-политические силы балканских стран продолжали рассматриваться с использованием «терминологической дихотомии» как русофильские и русофобские. При этом первая из характеристик появилась в российском внешнеполитическом «словаре» в годы греческого восстания 1821 г., а вторая — после русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и применялась сначала исключительно для обозначения конкретного направления общественно-политической жизни Болгарии. Процесс становления национальных интересов стран региона оказался фактически незамеченным российской правящей элитой; любые попытки определения самостоятельного внешнеполитического курса рассматривались Санкт-Петербургом не иначе как либо враждебные происки иностранных держав, либо как «политическое русофобство» внутренних сил. Единственной страной, которая имела право серьезно влиять на внутриполитическое положение в государствах региона, считалась в этой связи Россия, имевшая этно-конфессиональные связи с большинством населявших полуостров народов. Однако этот во многом пропагандистский аргумент постепенно переставал рассматриваться как единственный. Дискуссионность вопроса о месте и роли России на континенте в культурном и геостратегическом отношении усилилась в конце XIX — начале XX вв. в связи с рядом международных конфликтов, в числе которых были ближневосточный кризис 1894-1897 гг., русско-японская война 1904-1905 гг., боснийский кризис 1908-1909 гг., Балканские 1912-1913 гг. и Первая мировая войны. В этой связи вполне естественной стала повторная публикация в 1916 г. работы российского славяноведа В. И. Ламанского «Три мира Азиатско-Европейского материка», впервые увидевшей свет в начале 90-х гг. XIX в. и нашедшей широкую интерпретацию среди представителей научной элиты на протяжении первого десятилетия XX в. Уже в самом названии книги выявилась нехарактерная для того времени хорологическая (пространственная) система координат, когда за начало отсчета бралась Азия, движение от которой шло на Запад, а не наоборот, от Запада к Азии, как это делалось обычно исследователями и в России и за рубежом.
Систематика и логика концепции Ламанского продолжала оставаться актуальной для представленческих геополитических архетипов отечественной научной элиты и в первые предреволюционные годы XX в.
1. Там же. Л. 118. Письмо Р. Кошутича из Санкт-Петербурга сербскому министру Н. Пашичу. 8 марта 1909 г.
265
Построения Ламанского включали «двухблоковую» конструкцию, базирующуюся на историко-культурных характеристиках: «1) собственной, или так называемой западной, т. е. романо-германской или католическо-протестантской Европы и 2) собственной Азии, с древними и средневековыми цивилизациями ее исторических племен и народов, и с варварством и полудикостью ее разнообразных племен и народов исторических или полуисторических» [1]. Эта простая на первый взгляд схема традиционалистского вида, тем не менее, была намного сложней, чем казалась. Система координат в ней включала трехчленную конструкцию, каждый из элементов которой назывался миром: «1) собственно Европа; 2) собственно Азия и 3) средний мир, т. е. ненастоящая Европа и ненастоящая Азия» [2]. Последний из них представляет особый интерес для понимания места России в отношении Запада и Востока. Средний мир Ламанского «обнимал всю русскую империю и в так называемой Азии совершенно почти совпадает с ее политическими границами» [3], а также «часть прежних польско-литовских земель Пруссии», часть Силезии, Чехию, Моравию, южную Истрию, часть Каринтии, Крайну, Венгрию, Румынию, Сербию, Черногорию, Герцеговину, Боснию, Болгарию, европейскую Турцию с Константинополем, с приморьем Сирии и Малой Азии с Азиатской Турцией, Кавказ.
В основу решения вопроса о месте России, по мысли большинства представителей отечественной научной элиты, вошли экономическая целесообразность и «государственные возможности страны», под которыми понимался широкий спектр исторических, культурологических и социальных факторов. При этом ориентирование в системе координат «Запад — Восток» проводилось ими по-разному. Экономические основы, людские ресурсы в сочетании с историко-культурной составляющей определяли позицию российских общественных деятелей по данному вопросу: «В перенесении центра тяжести нашей политики в область, недоступную реальному влиянию русской культуры, заключалась первая ложь, πεώτου ψεύδου [*] нашей внешней политики, приведшей к Цусиме и Портсмуту... Теперь пора признать, что для создания Великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область — весь бассейн Черного моря, т. е. все европейские и азиатские страны, "выходящие" к Черному морю... Основой русской внешней политики должно быть, таким образом, экономическое господство в бассейне Черного моря. Из такого господства само собой вытекает политическое и культурное преобладание России на всем так называемом Ближнем Востоке» [4]. В российской
1. Ламанский В. И. Три мира Азиатско-Европейского материка. Пг., 1916. С. 3.
2. Там же.
3. Там же. С. 9.
*. πεώτου ψεύδου — первая ложь (греч.)
4. Струве П. Patriotica. С. 77-79. «Великая Россия. Из размышлений о проблеме русского могущества» (январь 1908 г.).
266
правящей элите подобный культурологическо-геостратегический подход имел вполне практическое содержание и выражался в тезисе: «Ныне турецкие проливы Босфор и Дарданеллы с неизбежностью станут рано или поздно русским достоянием, ибо здесь проходит главный торговый путь России, нахождение которого в руках иностранной Державы может грозить Отечеству неисчислимыми бедствиями» [1].
Геополитическая картина Балкан как региона, сопряженного в геостратегическом отношении с Азией, представлялась правящей российской элитой одновременно и как буфер Российской империи на юго-востоке, и как объект ее внешнеполитических интересов. Фактически уже на этом этапе можно говорить, что Балканы — это зона нестабильности, чреватая для Империи серьезными последствиями и требующая в силу этой особенности физического присутствия в той или иной форме. Именно в этом контексте рассматривается на протяжении первых 17 лет XX в. так называемая «историческая проблема» Проливов. Первая Балканская война внесла коррективы в подобные представления, усилив в них восприятие в глазах правящих российских кругов элемент самостоятельности балканских государств и исходящей уже, в связи с этим, угрозы национальным интересам России от растущей активности этих стран, преследующих на международной арене свои национальные интересы в форме этнотерриториальной ревизии.
* * *
Общественно-политические трансформации российской действительности, проходившие на фоне мирового военного конфликта, в конечном счете привели к установлению большевистской диктатуры. Определяющим фактором для процесса формирования геополитических взглядов новых правящих кругов России являлся революционный императив. В идейно-теоретических построениях, основывавшихся на пространственно-политическом подходе к социальным и экономическим процессам, Балканы рассматривались как элемент широкого европейского поля, являясь одновременно мостом между революционным островом — Россией (определение, использовавшееся в геополитических схемах большевизма) и Европой, а также частью центрально-европейского региона (куда входили Германия, Венгрия, Польша) — детонатора революционного процесса на западе от российских границ.
Идейно-теоретические и практические основы революционной геополитики закладывались российскими большевиками, но их адаптация к национальным условиям конкретной страны доверялась именно структурировавшимся и проходившим процесс организационного формирования местным коммунистическим партиям. Особое значение в период 1917-1923 гг. большевиками придавалось условиям подготовки и проведения коммунистических переворотов, которые в силу объективных причин
1. АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 4127. Л. 13 (об). Копия секретного письма Морского министра Министру иностранных дел. С.-Петербург, 8 мая 1913 г.
267
сопровождались бы гражданскими войнами. Это должно было стать главным направлением деятельности новосозданной организации — Коминтерна. Анализ ситуации в балканском секторе давался в официальной коминтерновской интерпретации однозначно: «На Балканском полуострове клокочет классовая борьба, которая переходит в гражданскую войну. Не сегодня-завтра коммунизм одержит полную победу на всем Балканском полуострове» [1].
Концептуальные основы революционных замыслов были раскрыты одним из военных деятелей большевизма М. Тухачевским в лекции в Генеральном штабе, прочитанной 24 декабря 1919 г. Суть его теоретических рассуждений сводилась к выдвижению ряда взаимосвязанных тезисов: «гражданская война разрывает государство на два, а иногда и на несколько островов классовой диктатуры» [2]; особое значение для проведения широкомасштабного восстания имеют так называемые жизненные и мертвящие центры. Их характеристика была следующей: «Жизненные центры. Восстание обычно имеет место в каком-либо крупном центре производства или политической власти. Этот центр быстро становится душой общего восстания. На него начинают (так в тексте. — Ар. У.) восстания соседних центров и таким путем восстание охватывает целую область... Мертвящие центры. Кроме "жизненных центров" в гражданской войне имеют место еще и "мертвящие центры". Таковыми будут, например, для пролетариата области, населенные богатыми, мелкобуржуазными элементами...» [3]. В этой связи большое значение играло направление «революционного удара».
Пространственная категория обретала политическое содержание, выделяя территориальную базу революции — Восток и район ее последующего распространения — Запад [4]. Место России «географически» и «политически» определялось между сильным Западом и пробуждающимся Востоком [5].
Революционные события в Германии и Венгрии (где на непродолжительное время была установлена коммунистическая диктатура) порождали у большевиков, а также радикальной интернационалистской части европейской социал-демократии, перешедшей на позиции большевизма, иллюзии скорой победы мирового коммунистического восстания. В случае удачи революции в Венгрии победоносное шествие коммунизма было бы
1. Да здравствует Первое мая! Да здравствует коммунизм! // Коммунистический Интернационал (далее КИ), 1919. N 1. С. 25.
2. Тухачевский М. Н. Стратегия национальная и классовая // Тухачевский М.-Н. Война классов. Статьи 1919-1920. М., 1921. С. 7.
3. Там же. С. 12, 13.
4. Зиновьев Г. Перспективы пролетарской революции // КИ, 1919. N 1. С. 42.
5. Эта мысль, как свидетельствовал Н. Бухарин, была высказана В. Лениным в частном разговоре с ним. Вольфсон М. Б. Союз Советских Социалистических Республик (СССР) и капиталистический мир (Опыт политграмоты). Ленинград, 1925. С. 290; Бухарин Н. Кризис капитализма и коммунистическое движение. М., 1923. С. 23, 24.
268
обеспечено фактически во всем восточноевропейском секторе и юго-западном направлении [1].
Сама идея «прихода» социалистической революции на Запад с Востока поднимала роль «срединного пространства» — той части Европы, где располагались новообразованные государства: Чехословакия, Венгрия, Польша, Балтийские страны, а также страны Балканского полуострова.
В коминтерновском подходе к положению на юго-востоке Европы превалировали в 1919—1920 гг. два аспекта, выделение которых из массы других было обязано доминировавшим в Коммунистическом Интернационале российским функционерам, — это, во-первых, использование исторических аналогий и, во-вторых, существование представлений о балканском регионе как о части Восточной или даже Средней Европы. В воззвании Председателя ИККИ Г. Зиновьева к пролетариату балканско-дунайских (выделено мной. — Ар. У.) стран это нашло свое полное отражение: «По своему географическому и экономическому положению балканско-дунайские страны давно уже были втянуты в сферу интересов империалистических государств. Стремление царско-капиталистической России к Средиземному морю, империалистической Австрии и Германии к берегам Эгейского моря, к Малой Азии и Месопотамии, борьба Англии, Франции и Италии за преобладание на Средиземном море, в Египте, на Месопотамии, — все это встречалось и переплеталось на Балканском полуострове, являвшемся центральным узлом дорог к югу и к Ближнему и к Дальнему Востоку...» [2]. Призыв к созданию Балканской или Балканско-Дунайской социалистической советской республики [3], таким образом, расширял балканскую географическую перспективу до степени более широкой, включающей и «дунайскую» составляющую (что, правда, не конкретизировалось): Австрию, Чехословакию и Венгрию.
В то же время именно в 1920 г. в Коминтерне начинают появляться и первые, пока не совсем четко артикулированные, пространственно-политические подходы к «классификации» глобальных проблем по географическому принципу, отличавшиеся от российского видения этих вопросов. Во многом это объяснялось вовлечением в информационно-аналитическую работу ИККИ выходцев из различных регионов Европы, включая государства Балканского полуострова и центральную часть континента. Здесь сказалось несколько факторов, среди которых главными были национально-культурные традиции; образование, полученное в этих странах и наложившее свой отпечаток на представленческие подходы к географическим реалиями, и т. д. Так, в частности, бывший министр революционного
1. Троцкий Л. Меморандум о «восточной ориентации» в ЦК РКП от 5 августа 1919 г. // The Trotsky papers. 1917-1922. Ed. and annotated by J. M. Meijer. L., 1964. V. 1. 1917-1919. P. 626.
2. Зиновьев Г. К пролетариату балкано-дунайских стран... // КИ, 1920. № 9. С. 1405-1406.
3. Там же.
269
Венгерского правительства 1919 г. Е. Варга, занявшийся экономическим и социально-политическим прогнозированием для нужд «мировой революции» и возглавлявший так называемый Статистико-информационный институт ИККИ, отмечал: «Капиталистический мир в его настоящем положении... распадается на пять больших областей или хозяйственных групп: 1) Англия с ее мировой колониальной империей; 2) Америка и южно-американские штаты... 3) Средняя Европа; 4) Россия; 5) Японо-китайская группа мировых держав» [1]. При этом Средняя Европа, как отмечал автор, «была поделена раньше между несколькими великими державами: Францией, Германией, Италией, Австро-Венгрией и Россией, которая, владея Польшей, далеко вдавалась в пределы Средней Европы...» [2]. Последнее уточнение особенно важно для понимания места революционной большевистской России в Европе, как его видели в коминтерновских кругах. Потеря Польши в данном контексте лишала Россию возможности выступать в роли среднеевропейского государства, удаляла ее (если вообще не отделяла) от этого важного в стратегическом и экономическом отношении региона.
Так называемый спад революционной волны, признанный и самими большевиками, а также постепенное изменение состава правящей большевистской элиты повлияли и на трансформацию ее внешнеполитических взглядов. В достаточно жесткой форме это было сформулировано в следующем виде: «Нам, может быть, придется перейти к традиционной политике старого царского времени, когда Россия вела более активную политику на Балканах. Если у нас будет перспектива революции на Балканах, то мы должны со своей стороны занять в балканском вопросе позицию более активной политики» [3]. К весне 1925 г. советское военное ведомство, определив «главнейших противников», разработало военно-оперативные планы на случай боевых действий с ними. В число этих государств вошли Польша, Япония, а также балканские страны — Румыния и Турция. Делались и определенные наметки «плана войны на Среднем Востоке» [4]. Таким образом, вероятность балканского направления угрозы для Советского Союза побуждала коминтерновских аналитиков серьезно рассматривать социально-политический потенциал региона. В свою очередь, советское партийно-государственное руководство постепенно переходило на позиции прагматизма и отказа от революционного романтизма, что, разумеется, не исключало использование им революционной терминологии
1. Варга Е. Хозяйственное положение капиталистической Европы // КИ, 1920. N 14. С. 2723.
2. Там же.
3. РГАСПИ. Ф. 509. Оп. 1. Д. 39. Л. 98. Протокол № 2. Второе заседание VII конференции Балканской Коммунистической Федерации. 9 июля 1924 г.
4. Там же. Ф. 76. Оп. 3. Д. 377. Л. 32. Справка по подготовке войны и комплектованию.
270
или отказ от идеи «коммунизации» геополитического пространства. Так, в частности, в специальной записке И. Сталина одному из секретарей Исполкома Коминтерна Д. Мануильскому, посвященной геоидеологическому вопросу, каковым становился для Москвы сплав национальных и социальных проблем за пределами СССР, четко ставилась задача использования этих проблем именно в контексте региональных реалий: «резолюция (имелась в виду резолюция V Конгресса Коминтерна, проходившего 17 июня — 8 июля 1924 г. — Ар. У.) по национальным вопросам Средней Европы и Балкан в общем хороша. Ее можно было бы пустить в печать немедля же от имени Конгресса. Я бы советовал только сделать некоторые изменения в тех пунктах, где говорится о присоединении украинских и белорусских территорий к СССР. Лучше было бы исправить это в том смысле, что речь идет о воссоединении разорванных империалистическими державами на части Украины и Белоруссии. Так будет скромнее и осторожнее. Иначе могут обвинить Конгресс, что он заботится не об освобождении национальностей, а о приращении территории России. На деле мы от такого исправления ничего не проиграем, ибо все равно все эти разорванные части сомкнутся в свое время в СССР (больше им некуда ткнуться)» [1].
Фактически с середины 20-х гг. и до начала Второй мировой войны геополитический образ Балкан для советской правящей элиты определялся рядом черт. Во-первых, это восприятие региона как части более широкой полосы, протянувшейся по западной границе СССР и носящей название «санитарный кордон». Во-вторых, отношение к Балканам как к несамостоятельному геополитическому элементу более широкого европейского поля в силу общественно-политического устройства государств региона. В-третьих, Балканский полуостров в геополитических взглядах советской правящей элиты представал однозначно алармистски-конфронтационным в силу восприятия этого региона как одного из очагов возможного мирового конфликта. В то же время проявилась определенная диверсификация в характеристике балканских стран. Так, в частности, Румыния рассматривалась как «плацдарм потенциальной агрессии против СССР» (в силу известных территориальных проблем), Югославия — как «база концентрации антисоветских сил» (из-за политики югославских властей в отношении русских эмигрантов), Болгария — как государство, «стремящееся к ревизии Версальской системы и способное на авантюры», Греция — как «средиземноморский форпост британского империализма». Создание военно-политических объединений на востоке и юго-востоке Европы — Малой, Балканской и Балтийской Антант способствовало доминированию в геополитических взглядах советской правящей элиты крайне алармистской конфронтационной схемы: Балканы как геополитический регион
1. Там же. Ф. 495. Оп. 10-а. Д. 357. Л. 2. Письмо И. Сталина Д. Мануильскому. 31 июля 1924 г.
271
представляются одним из потенциальных очагов новой мировой войны в силу «внутренних» и внешних условий [1].
Формально сама геополитика подвергалась в марксистской и большевистской пропаганде серьезной критике как лженаука, являющаяся якобы плодом империалистической политики. В то же время в официальных изданиях, таких, например, как Малая Советская Энциклопедия, наряду с инвективами в адрес геополитики признавалась необходимость «учитывать» со стороны советской внешней политики ее основные положения на «Востоке и в колониальном вопросе» [2]. Военные также призывали брать в расчет теорию X. Маккиндера «о сердцевине» [3].
Новый этап эволюции геополитических взглядов советской правящей элиты в отношении Балкан пришелся на время Второй мировой войны и последующий период. Именно в это время начинается возвращение, если так можно сказать, к представлениям о регионе как особой части европейского геополитического пространства. Фактически произошло его выделение в геостратегическом отношении и возобновление традиционализма начала XX в. в восприятии полуострова советскими правящими кругами. Формирование так называемого Рах Sovietica определило характер воззрений на Балканы со стороны кремлевского руководства. Во-первых, этот регион рассматривался с позиций исторически обусловленного присутствия в нем России (теперь СССР) — сначала в форме физического (т. е. военного), а затем как тесно связанного с СССР и зависимого от него. Во-вторых, историко-политическая составляющая объединялась уже в середине-конце 40-х с геостратегической, а именно: Балканы рассматривались как часть не только европейского геополитического поля, но и как естественный элемент балкано-средиземноморско-черноморско-кавказско-переднеазиатской дуги (в американской геостратегической концепции она получила название «Северного пояса»). Парадоксально, но факт: стремление заполучить Проливы в 1945-1946 гг., югославско-советский конфликт, албано-советский конфликт и особая позиция Румынии, присутствие Греции и Турции в противостоящем Советскому Союзу блоке — НАТО, — все это вписывалось в геополитические взгляды советской правящей элиты в виде вполне определенной модели деления стран на «наши» и не «наши». Достаточно симптоматичными в этом контексте стали идейно-политические взгляды, выраженные И. Сталиным применительно к ситуации в глобальном масштабе, но имевшие и «конкретное измерение»: «Возможно, что при известном стечении обстоятельств борьба за мир разовьется кое-где в борьбу за социализм, но это будет уже не современное движение за мир, а движение за свержение
1. Подробнее: Улунян Ар. А. Коминтерн и геополитика: Балканский рубеж. 1919-1938. М., 1997.
2. Малая советская энциклопедия. М., 1929. Т. 2. С. 441.
3. Parker W. H. Mackinder. Geography as an Aid to Statecraft. Oxford, 1982. P. 184.
272
капитализма. Вероятнее всего, что современное движение за мир, как движение за сохранение мира, в случае успеха приведет к предотвращению данной войны, к временной ее отсрочке, к временному сохранению данного мира, к отставке воинствующего правительства и замене его другим правительством, готовым временно сохранить мир» [1].
Идеологическая составляющая восточноевропейской политики Кремля самым тесным образом переплеталась с геостратегическими целевыми установками, что отчетливо выявилось в секретном письме ЦК КПСС в ЦК Союза Коммунистов Югославии 10 января 1957 г., когда отношения между двумя странами вновь перешли в плоскость конфронтации. В нем, в частности, говорилось: «Вы (югославы) постоянно выступаете против военных блоков, в том числе против Варшавского договора, и заявляете, что Югославия не входит ни в какие блоки и пакты. Однако нельзя не считаться с тем, что Югославия участвует в Балканском пакте, а югославские военные органы сотрудничают с военными кругами Греции и Турции. Тем самым через партнеров по Балканскому союзу, являющихся одновременно членами НАТО, Югославия, по сути дела, хотите вы или нет, оказывается связанной с агрессивным Северо-Атлантическим блоком, а через Турцию и с Багдадским пактом...» [2].
На протяжении последующих лет Балканы превращаются в один из важных элементов геостратегического окружения и, одновременно, «внутренней системы» Рах Sovietica. Общее представление о них формируется в советском руководстве с использованием такого параметра, как удаленность или приближенность к позициям Кремля на международной арене. В этом контексте геополитическая система полуострова рассматривалась как сочетающая элементы потенциальной угрозы (Греция, Турция), враждебности (Албания), нестабильного союзничества (Румыния, Югославия) и близости (Болгария) [3]. Диверсификация геополитического пространства во многом повторила представленческую матрицу начала века, основным содержанием которой была непредсказуемость и способность каждого из государств изменить конфигурацию пространства.
Разнонаправленность внешнеполитических векторов балканских государств повторяла картину начала века. 2 января 1990 г. политбюро ЦК КПСС в секретном протоколе своего заседания, одним из пунктов которого был вопрос «О событиях в Восточной Европе и позиции СССР», уже делало запрос в МИД, КГБ, Министерство обороны и, конечно, Международный отдел ЦК. «Процесс» пошел. 20 марта 1990 г. на свет появился документ, который затем был принят на очередном заседании политбюро 5 апреля того же года как «руководство к действию». Что же усматривали его авторы и на что надеялись? В этом сверхсекретном материале делался прогноз: «В обозримом будущем бывшие компартии восточноевропейских
1. Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1953. С. 36.
2. ЦХСД. Ф. 89. П. 45. Д. 83. Л. 11.
3. Улунян Ар. А. Греция и Турция: Взгляд из аппарата ЦК КПСС, 1946-1958 // Сталин и холодная война. М., 1998.
273
стран — возможно, за исключением Болгарии, — скорее всего, будут в оппозиции... курс на развернутый переход к рыночной экономике, которым пойдут страны этого региона, неизбежно вызовет потребность создания блока левых сил как политического противовеса, способного защищать социальные интересы трудящихся». В ЦК остались верны себе: так или иначе, но протест оппозиции должен был привести к усилению левых, которые исторически были связаны с СССР. Ставка на «левый марш» в условиях полного провала социализма представлялась спасительной соломинкой. Единственное, чего не могли точно определить в Кремле, так это какими именно будут левые в 90-х. Это считалось не столь существенным, так как история как будто бы, по мнению советского руководства, подтверждала тезис: независимо от того, как определяют себя левые, они имманентно тяготеют к Москве. Но именно здесь СССР подстерегали очередные трудности: с идеологическим наследием коммунизма в самом Советском Союзе дела обстояли неважно. Пропагандистские заявления о том, что КПСС является якобы авангардной партией советского рабочего класса, к весне 1990 г. исчерпали себя со всей очевидностью даже для партийной номенклатуры, не шедшей, однако, дальше констатации фактов. В секретной аналитической записке партийной Академии общественных наук, направленной в Политбюро, ее авторы, увидев этот факт, все продолжали его объяснять по-прежнему: «Наряду с обоснованным отказом от иллюзий, устаревших идеологических догм, имеет место некоторый сдвиг массового сознания в другую крайность — к неприятию социалистического выбора, огульному отрицанию пройденного исторического пути... Особую озабоченность вызывает позиция значительной части рабочего класса. Его вера в успех перестройки, отношение к В. И. Ленину не является сегодня авангардной. Это относится не только к рабочей молодежи, но и к зрелому поколению» [1].
Шли месяцы, и Восточная Европа все больше превращалась в «головную боль» Кремля. Распались Варшавский пакт и СЭВ. Дрейф большинства государств региона в сторону Запада становился все более очевидным. Коммунистические диктатуры в отдельных странах Восточной Европы, какими бы они «мягкими» и «умеренными» не были, рухнули.
22 января 1991 г. в секретном постановлении Секретариата ЦК КПСС был указан, как казалось его составителям из аппарата, «верный путь». Директивный стиль партдокумента едва ли мог подействовать на реалии. Жизнь шла не по законам партии. Но тем не менее авторы «постановляли», чтобы восточноевропейские «государства проводили по отношению к нам дружественную политику, не были бы источниками антисоветизма, не играли роль внешнего катализатора национального сепаратизма и центробежных тенденций в Советском Союзе, не выступали проводниками политики сил, не оставивших планы перекройки политической карты Европы; из восточноевропейского региона ни при каких обстоятельствах не должна исходить реальная или потенциальная угроза военной безопасности
1. РГАСПИ. Ф. 606. Оп. 2. Д. 543. Л. 28.
274
Советского Союза. При любом развитии событий страны региона должны оставаться свободными от иностранных баз и вооруженных сил» [1].
Процесс создания новых государств, продолжавшийся в регионе на протяжении XX в. и вылившийся в его конце в радикальные этно-территориальные изменения, «заторможенные» в начале века, возобновил традиционализм восприятия российской правящей элитой балканского геополитического пространства. Последовавшие в 80-90-е гг. XX в. изменения породили в ней ощущение «потери» Балкан [2]: вновь, как и в начале века, категориально-оценочный представленческий аппарат стал, несмотря на явную его неприменимость в прежних формах, включать схемы катастрофическо-конфликтного содержания: «потеря» Россией Балкан; «уход» России с Балкан; «русофобство» и «русофильство» политических сил и внешнеполитических ориентиров как критерии, определяющие отношения между Россией и соответствующими странами полуострова. Балканы как геополитический регион рассматривался российскими правящими кругами в виде законного домена России, которая стремится сохранить на них статус-кво, невзирая на стремление государств полуострова определить свои национальные приоритеты и выступать с разнонаправленными внешнеполитическими программами. Оценка отношения этих государств к России делалась через призму традиционалистских историко-политических и этно-конфессиональных подходов к государствам региона, чему в немалой степени способствовало общественное мнение внутри самой России. Сами Балканы виделись как источник потенциальных конфликтов на европейском континенте, способных перерасти в конфликт между Россией и Западом. Алармизм публичных оценок одновременно скрывал еще один немаловажный аспект, а именно: стремление российских правящих кругов не допустить территориальных изменений на полуострове не только с тем, чтобы избежать цепной реакции в регионе, но и чтобы помешать возникновению прецедента, способного повлиять на ситуацию в самой России. Объективно, геополитические взгляды российской правящей элиты в отношении Балкан предполагали на протяжении XX в. установление в государствах региона родственных российскому политических режимов, что являлось проявлением классического геополитического принципа «расширения одномерного пространства».
Реперными точками Балканского геополитического пространства выступили «сербский вопрос», проблема черноморских проливов и в целом средиземноморско-черноморско-кавказская «дуга». В этой связи можно утверждать, что упоминавшиеся ранее «исторические черты» образа региона в геополитических взглядах российской правящей элиты, несмотря на весь их эволюционный путь, сохранялись в той или иной степени вплоть до конца XX в.
1. ЦХСД. Ф. 89. П. 20. Л. 8. Подробнее: Улунян Ар. Старая площадь и «единая Восточная Европа» в 50-е — 90-е годы. Советская коммунистическая доктрина и геополитика // История европейской интеграции. 1945-1994. М., 1995.
2. Подробнее см.: Романенко С. А. Югославия: кризис, распад, война. Образование независимых государств. М. 2000. С. 457-461.