I раздел
МИРООЩУЩЕНИЕ И МЕНТАЛЬНОСТЬ БАЛКАНСКИХ НАРОДОВ. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИДЕАЛЫ, ЦЕННОСТИ И ГЕРОИ
И. В. Коровицына
Институт славяноведения РАН
БОЛГАРЫ В СИСТЕМЕ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ СДВИГОВ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
(особенности восприятия и адаптации)
Исторический смысл и значение радикальных перемен в Восточной Европе конца XX в., так же как и его середины, можно понять, рассматривая их в широком контексте, исходя из логики эволюции современного мира. Стержнем этой эволюции явились модернизационные волны 50-х и 90-х годов. Модерн, антимодерн, постмодерн и неомодерн — четыре основных этапа всемирно-исторического процесса второй половины XX в.
Послевоенная модернизация, получившая в Восточной Европе характер социалистической, продолжалась до середины 60-х годов. Затем последовал процесс отката, антимодернизации, завершившийся к середине 70-х годов. Всплеск постмодернизационных веяний конца 70-х-80-х годов перешел на рубеже 80-90-х в условиях краха соцсистемы в новую — либеральную — фазу модернизации. Своеобразно проявившиеся в различных регионах мира общественные процессы конца XX в. имели еще более универсальный и интернациональный характер, чем процессы послевоенной модернизации.
В восточноевропейском регионе эти общемировые тенденции нашли одно из наиболее ярких и мощных проявлений, предопределив судьбы и портрет трех поколений населения входящих в него стран. Социализация старшего поколения происходила в условиях форсированной индустриализации и политики выраженного мобилизационного типа. Совершался перевод стран региона в общее русло социально-экономического развития современного мира. Из преимущественно аграрного с большим перевесом сельского населения восточноевропейское общество превращается в индустриальное с преобладанием городского населения и развитой системой образования и освоения культурных ценностей.
На общерегиональном уровне соцмодернизация завершается «Пражской весной» 1968 г. Ею была заявлена необходимость гуманизации социализма, построения «социализма с человеческим лицом». 1968 год дает импульс появлению альтернативных официальным умонастроений, которые получают все более широкую поддержку в среде следующего за поколением соцмодернизации — среднего — поколения. На рубеже 60-70-х
148
годов в этой поколенческой среде формируется новая социальная категория — массовая интеллигенция. В следующие годы процессы массовизации восточноевропейской элиты достигают значений, угрожающих сохранению основ существующего режима. Второе поколение интеллигенции усваивает и продолжает идеи шестидесятников. Эти идеи получили наиболее полное проявление два десятилетия спустя в «бархатных» революциях — прелюдии шоковой терапии народов региона. В свою очередь, шоковая реформа служила начальной фазой неомодернизации 90-х годов, которая подчинила себе судьбы младшего поколения наших современников.
Первая волна модернизации, действительно, преобразила социально-экономический облик восточноевропейского общества. Но даже порвав со своими преимущественно сельскими и аграрными корнями, оно еще сохраняло многие базисные черты культуры традиционного типа, в том числе существующие в ее советизированной вариации. Оно имело отчетливую национальную специфику. Вторая волна системных сдвигов в регионе затронула наиболее глубинные пласты сознания восточноевропейца, переводя их в русло процессов теперь уже культурной глобализации. Этот процесс происходил на наших глазах в 90-е годы и сейчас — по мере консолидации новых форм жизни — переживает период своего ускорения.
У истоков обоих этапов модернизации восточноевропейского региона находятся две революции — послевоенная социалистическая и «бархатная» демократическая. Общественные изменения, которые они вызвали, несмотря на совершенно различную, даже противоположную направленность, имели фундаментальный характер. В обоих случаях формировались новая система производства — материального и духовного, — новая система ценностей и новая система власти.
Исторический процесс движим процессом смены господствующих в обществе ценностей. Что же и кто — какие социальные силы — предопределяли этот процесс во второй половине XX века? Для ответа на этот вопрос обратимся к теории межгенерационного культурного сдвига, или тихой революции, созданной современным американским социологом Рональдом Инглехартом.
Его теория утверждает наличие существенных различий между довоенным и послевоенным поколениями. Действительно, образованная восточноевропейская молодежь, рожденная в послевоенные годы, в противовес преимущественно материалистически ориентированным «отцам», но аналогично западноевропейским сверстникам, отдавала приоритет постматериалистическим ценностям, в которых прошла ее социализация. Это группа ценностей, «акцентируемых после того, как люди достигли материальной безопасности, и потому, что они ее достигли», — пишет Р. Инглехарт [1]. Если «материалисты» думают прежде всего об экономическом
1. Инглехарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности в изменяющемся обществе // Полис. 1997. N 4. С. 16.
149
процветании своего государства и собственном благополучии, об обеспечении закона и порядка, то «постматериалисты» особенно высоко ценят возможность самовыражения и самоопределения человеческой личности, выступают за сохранение свободы слова и охрану окружающей среды. Материалисты стремятся к росту уровня жизни, а постматериалисты — ее качества.
Ценности, усвоенные личностью в период ее формирования в возрасте от 10 до 25 лет, влияют на весь последующий жизненный путь индивида. Поэтому поколение, рожденное на рубеже 40-50-х годов, — период социализации его совпал с послевоенным периодом экономического роста и благополучия — с большей вероятностью выражает постматериалистические ценности, по сравнению с предшествующим поколением, которое сформировалось в период относительного экономического дефицита.
Теория тихой революции была разработана Рональдом Инглехартом в 70-е годы, после выступлений западноевропейского «поколения бунтарей». Эта теория выражает положения известного нам по периоду «реального социализма» так называемого закона возвышения потребностей. Тогда же появляется сам термин «постмодерн», его стилевое течение «New age» как новое поколение или новое время.
Для Восточной Европы перестройка мироотношения, обозначаемая как постмодернизация, была так же реальна, как и для Западной Европы. Общественная система социализма в 50-80-е годы решила задачу повышения уровня экономической и физической безопасности, сформировав одновременно большой контингент постматериалистов, воспринимающих эту безопасность как должное. Последствия тихой революции для Восточной Европы были даже еще более значительными, чем для Западной. Этому способствовала традиционная для восточноевропейцев склонность отдавать приоритет идеальному перед материальным. Она сохранилась и развилась в советский период с его социально ориентированной политикой и гарантированной занятостью. В Восточной Европе гораздо более высокий статус имели семейные ценности, что находило выражение в поддержке родителями даже взрослых детей. Именно в восточноевропейском регионе, где с молодым поколением ассоциировались далеко идущие перспективы «социалистического строительства», появилась ювентология как теоретическая основа молодежной политики.
В среде массовой интеллигенции, которая появляется в 70-е годы, сформировалась центральная фигура постмодерна — массовая личность. Новое время рассматривало ее как преимущественно духовную, а уже не природную и социальную субстанцию. Восточноевропейский интеллигент стал ярким свидетельством завершения эпохи «экономического человека».
Сами восточноевропейские элиты видели главный путь преодоления отсталости своих стран в стратегиях образовательного развития, достигнув на этом пути немалых успехов. Экспансия образовательных возможностей особенно ощутимо проявилась в вузовской среде. Путь туда
150
открыл переход стран региона на рубеже 60-70-х годов ко всеобщему среднему образованию, который сразу же вызвал резкий рост конкурса в вузы. Отмеченный тогда бум высшего образования стал важнейшей детерминантой смены системы ценностей восточноевропейцев, резко ускорив их переход к новому времени. С этого момента можно с уверенностью констатировать начало тихой революции в Восточной Европе.
Согласно Р. Инглехарту, существует «изрядный временной лаг между экономическими переменами и их политическими последствиями. Через 10-15 лет после начала эры процветания возрастные когорты, чьи годы личностного становления пришлись на этот период, станут пополнять электорат. Может пройти еще десятилетие или около того, прежде чем эти группы начнут занимать в своем обществе позиции власти и влияния; еще одно десятилетие, или около того, — прежде чем они достигнут высших уровней принятия решений. Правда, их влияние станет значительным задолго до этой финальной стадии. Постматериалистам свойственна более высокая развитость, они лучше артикулируют свои позиции, политически более активны — в сравнении с "материалистами". Следовательно, политическое влияние первых, в тенденции, способно быть значительнее, чем вторых» [1].
У ориентированных на общественные изменения постматериалистов уровень благосостояния и образования был выше, чем у остального населения; особенно много их пришло из слоев населения, улучшивших свое материальное положение в период социализма.
Неудовлетворенных всем своим — не только материальным — существованием в польском обществе, по данным 1980 г., менее, чем за полгода до появления движения Солидарность, было втрое больше, чем в 8 ведущих западных странах по состоянию на середину 70-х годов [2]. Протестная активность молодых западноевропейских постматериалистов проявилась на более ранних этапах их биографии, еще в конце 60-х. После этого западноевропейское общество в сильной мере охладело к постматериалистическим идеям, чего нельзя было сказать о восточноевропейском обществе. Там процесс такого роста настроений еще полтора десятилетия набирал силу, реализовавшись в 80-е годы. Протестная активность народов региона периода перестройки и «бархатной» революции была сугубо «постматериалистическим» феноменом.
Итак, двигателем экономических и социальных устремлений восточноевропейцев в рассматриваемый период служило высшее образование. Характерно, что в странах, принадлежавших к числу менее экономически развитых на старте социалистической модернизации, — СССР и Болгарии,
1. Inglehart R. The silent revolution in Europe: intergenerational change in post-industrial society // American political science review. 1971. N 4. P. 1000.
2. Inglehart R., Siemienska R. Changing values and political dissatisfaction in Poland and the West: a comparative analysis // Goverment and opposition. 1988. N4. P. 451.
151
как и Польше и словацкой части ЧССР, рост высокообразованных контингентов населения и соответственно процессы «массовизации элит» шли опережающими, по сравнению, например, с Венгрией и особенно Чешскими землями, темпами.
В своей ориентации на ценность высшего образования как чрезвычайно высокую и в символическом, и в материальном выражении болгарское и советское общества 60-70-х годов были максимально близки на общерегиональном фоне. В условиях неразвитости системы профессионального образования здесь формировалась полярная структура образовательного потенциала с большой долей его низших и высших звеньев при слаборазвитом среднепрофессиональном звене. Специальности физического труда и особенно сферы обслуживания считались в Болгарии и СССР наименее престижными. Между рангами оценок профессий здесь существовала высокая корреляция, если не практически полное совпадение.
Даже среди рабочей молодежи — людей с жизненным и профессиональным опытом — в Болгарии стремление к получению высшего образования было выражено значительно сильней, чем в остальных странах. Об этом говорила треть молодых рабочих (в СССР — каждый четвертый, в других странах около 10%, а в Чехословакии — менее 3%) [1]. Что же касается студенчества, то треть его в Болгарии и еще больше в СССР в 70-е годы считало открываемую образованием возможность добиться лучшей материальной обеспеченности «совсем неважной». Будущие высокообразованные специалисты в этих двух странах оценивали различные виды труда, исходя прежде всего из их общественной пользы [2]. Так формировались носители постматериалистических воззрений в их восточноевропейском варианте. Для них приоритетными были цели, не имеющие непосредственного материального выражения, а на первый план выходила проблема не уровня, а качества жизни.
Всего среди обладателей среднего образования в Болгарии высшее хотело получить наибольшее количество молодежи — 93%. Другой полюс составляла в регионе Чехословакия с ее 65% [3]. Но зато в конце 70-х годов лишь около 40% болгарских и советских молодых специалистов повторили бы, по их мнению, свой профессиональный выбор: в Чехословакии же доля удовлетворенных этим выбором была вдвое выше. Степень нереализованности профессиональных планов зависела от уровня запросов к труду. Завышенные карьерные и потребительские ориентации второго поколения интеллигенции пришли в противоречие с объективными возможностями существующей системы. Это противоречие, постоянно порождавшее чувство собственной недовостребованности и недооценки, особенно сильно
1. Чередниченко Г. А., Шубкин В. Н. Молодежь вступает в жизнь. 1985. С. 197.
2. Молодежь и высшее образование в социалистических странах. М., 1984. С. 96, 109.
3. Трудящаяся молодежь: ориентации и жизненные пути. Будапешт. 1980. С. 207.
152
проявилось в странах с наиболее форсированным характером послевоенного развития. К их числу, безусловно, принадлежала Болгария.
1981-1984 годами западные социологи датируют рост постматериализма [1]. Существовавшая и в западном, и в социалистическом мире политика максимизации экономического роста как кратчайшего пути к получению массовой поддержки правящих элит дала сбой уже в середине 60-х годов. Тогда в результате появления постматериалистически ориентированной группы людей (в социалистическом мире ее представляло первое поколение интеллигенции) произошел сдвиг от преимущественно экономической к неэкономической основе общественного недовольства. Во втором послевоенном поколении постматериалисты, по наблюдениям западных социологов, наиболее склонные к поддержке социальных изменений, становятся доминирующей общественной группой [2]. Непропорционально активным политическим участием в Восточной Европе, как было установлено, отличались люди с высоким социально-экономическим статусом и обладавшие прошлым личным опытом политической несправедливости в большей степени, чем испытавшие экономические затруднения [3].
К началу 80-х годов восточноевропейское общество приобретает социокультурный облик, совершенно измененный по сравнению с периодом не только сорока-, но и двадцатилетней давности. Одновременно с очередной сменой поколений в это время разрушается сложившаяся в социалистическом мире в 50-е годы и сохранявшая относительную стабильность и гомогенность все следующие десятилетия система ценностей. Исследования рубежа-70-80-х годов показывали, что восточноевропейцы, особенно молодежь, нематериалистичны по своему складу. Они ценят счастливую семейную жизнь, которая возглавила иерархию ценностей, выше, чем материальный или профессиональный успех. Особенно это касалось Польши, Болгарии и Советского Союза [4]. Но спустя еще десятилетие в результате усиливающегося отчуждения людей от государственных структур в ходе перестроечных процессов, политики гласности и «революции растущих ожиданий» этот нематериалистический настрой приобрел новую — политическую — форму проявления.
Вместе с тем девальвировались ценности труда и образования. Последнее теряло свою функцию стержня процессов социального структурирования общества. Усилия компартий по созданию технократического потребительского социализма, в конечном счете, привели к ослаблению
1. Abramson Р. R., Inglehart R. Generational replacement and value change in six West European societies // American journal of political science. 1086. N 1.
2. Inglehart R. Political dissatisfaction and mass support for social change in advanced industrial society // Comparative political studies. 1977. N 3. P. 469.
3. Mason D. Attitudes towards the market and political participation in the postcommunist states // Slavic review. 1995. N 2. P. 399.
4. Survey research and public attitudes in Eastern Europe and the Soviet Union. 1981. P. 495.
153
авторитарных политических режимов при росте значимости позиций образованного класса — специалистов средней и высшей квалификации. Попытка этого класса окончательно освободиться от административных пут и жесткой регламентации в повседневной жизни постепенно сформировала у большинства его представителей отторжение общественной системы в целом. Характерно, что в странах, где рост массовой интеллигенции в 70-е годы был наибольшим, по прошествии времени соответственно сильней проявился и ее революционный пафос.
Преобразовательный настрой образованного класса отражал идею отказа восточноевропейского общества от социалистического проекта модернизации и утверждение ориентации противоположного этому толка, связанных с досугом, друзьями, потребительством, самореализацией. Воцарившаяся атмосфера «безыдейности» и «нигилизма» стала реакцией на предшествующие жесткость и рационализм.
По данным всемирного опроса по ценностям 1990 г., население СССР и Болгарии сравнительно менее материалистически ориентировано, чем жители большинства других бывших соцстран. Эта ориентация, как оказалось, не коррелирует ни с уровнем жизни, ни со степенью успешности процессов посткоммунистического реформирования. Так, чехи и венгры с их относительно более высокими показателями благосостояния материалистичней болгар. А среди наших соотечественников доля материалистов в 1990 г. была ниже, чем среди поляков [1].
Болгарская исследовательница С. Стаменова установила, что в культурном облике нынешнего среднего поколения различий между, например, Болгарией и Польшей сейчас больше, чем в старшем поколении. У старшего в обеих странах еще преобладает традиционный — трудоцентричный и коллективистский — тип культуры. В среднем же поколении поляков в 1991 г. господствовали частично традиционный, частично современный, характеризующийся тоже трудоцентризмом, но при этом высоким уровнем индивидуализма, тип. В обоих этих типах приоритетны ценности труда над ценностями досуга, забота о материальной стороне жизни. Что же касается Болгарии, то здесь в той же средней генерации, социализированной в период развитого социализма, по-прежнему преобладало постсовременное отношение к труду. Это означает приоритет потребностей более высокого порядка, чем простое выживание или удовлетворение основных экономических нужд [2]. Досуг здесь важней труда. Такой тип личности сформировал период «реального социализма» с его законом «возвышения потребностей» и господством уравнительного принципа.
1. Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. Международные сравнения. М., 1998. С. 241-242.
2. Stamenova S. Changing work values patterns during the post-communist transformation period // Bulgarian transition: challenges and cognition. Sofia. 1998. P. 149-150.
154
Социалистический постмодерн пустил более глубокие корни в болгарском обществе, которое отличается от польского еще и поздним началом процессов либерального реформирования. Мелкое и среднее предпринимательство, вторичная занятость в Польше постепенно завоевывали свои позиции уже с начала 80-х годов. У населения Болгарии возможности получения дополнительных доходов до 1989 г. официально отсутствовали.
С. Стаменова высказывает предположение о перспективах распространения преимущественно современных ценностей среди молодежи и среднего поколения болгарского общества по мере развития процесса посткоммунистической трансформации, или неомодернизации. Это предположение, действительно, подтверждают не только упоминавшиеся выше польские данные, но и данные отечественного социолога В. Г. Андреенкова. Он проанализировал изменения в ценностных ориентациях наших соотечественников в 1991-1999 гг. На протяжении всего этого периода значимость работы постоянно повышалась, а для молодежи — повышалась, как он квалифицирует, «чрезвычайно» [1]. Специфика новой волны модернизации заключается в том, что в отличие от периода социалистической модернизации с ее апофеозом коллективного труда для общества в трудовой этике современного человека стали преобладать индивидуалистические цели. Экономический мотив труда теперь господствующий. Молодежь 1996-1999 гг. ценит работу почти вдвое выше, чем молодежь 1991-1993 гг. Одновременно у всех поколений, в том числе и молодого, упала ценность свободного времени. Можно говорить о возвращении «человека экономического» и отступлении Восточной Европы от постмодерна — в его социалистическом варианте — назад к модерну.
Совершенно иной была ситуация, предшествующая началу нового витка модернизации, характерная для периода «бархатных» революций. Тем более это касалось Болгарии, где в то время господствовали постматериалистические ориентации, акцентирующие требование свободы слова. Здесь, как и в других странах с преобладанием авторитарных форм правления — Румынии, Албании, Чехословакии, — регистрировался явный перевес в количестве «демократов» по сравнению с «рыночниками». В Болгарии разрыв в численности первых по сравнению со вторыми был наибольшим, нежели в других странах. Идея частной собственности для «демократов» менее значима по сравнению с идеей политического плюрализма и ликвидации монополии компартии. Они стремились к смене прежде всего политико-идеологического, а не экономического фундамента общества.
Собственно говоря, желание политических свобод, а не свободного рынка, и стало главным импульсом революций 1989 г. в Восточной Европе. И «демократов» больше всего было в странах с наиболее слабыми в регионе традициями демократии, прежде всего в Румынии и Болгарии.
1. Андреенков В. Г. Изменение ценностных ориентации // Россия в поисках стратегии: общество и власть. М., 2000. С. 180.
155
Причем практически только в Болгарии социологами обнаруживалась статистически значимая зависимость частоты демократических воззрений от возраста и уровня образования, а воззрений реакционных — от сельского места жительства и особенно пола. В остальных странах женщины не были столь «реакционны». Концентрация массовой основы «бархатной» революции в Восточной Европе в среде образованных горожан-мужчин особенно характерна именно для Болгарии, которая в предшествующий период продемонстрировала наиболее последовательную приверженность основным тенденциям социалистической модернизации.
Позитивная оценка нового режима, по данным 1991 г., была наивысшей в Румынии и самой низкой в уже значительно продвинувшейся к этому времени по пути либеральной модернизации Польше. Выше средней эта оценка была также в только что вступивших на путь демократизации Болгарии и Чехословакии, а ниже — в Венгрии, где рыночные реформы начались уже около двух десятилетий назад [1]. Отличительной чертой болгар на фоне других наций было наименьшее количество представителей категории скептиков и колеблющихся в вопросе оценки первых результатов изменения режима. В сумме их насчитывалось вдвое меньше, чем в Польше и Венгрии — популяциях гораздо более осторожных и малодоверчивых по сравнению с болгарской, в которой они составляли до четверти всех опрошенных. Вместе с тем на крайние политические категории — так называемых демократов и реакционеров — в Болгарии приходилось больше всего — 88% опрошенных в 1991 г. Политическое сознание болгар в то время характеризовалось наивысшей степенью поляризации. Надо заметить, что склонность болгар к категоричным оценкам и крайностям проявлялась и при прежнем режиме [2].
Новый политический режим сразу после его установления одобряло 64% болгар, тогда как новую экономическую систему — всего 23%. И это учитывая, что болгары, не имевшие опыта жизни в условиях рыночной экономики, тогда еще меньше других опасались потерять работу. Среди скептиков по поводу свободного рынка в Болгарии было особенно много энтузиастов либеральной демократии. Что же касается энтузиастов свободного рынка, то они, как правило, были и приверженцами демократии [3]. Причем характерно, что если, например, в Польше принципы демократии больше поддерживали люди, довольные своими текущими доходами, в Болгарии ситуация была противоположной. Здесь стремились к реализации этих принципов люди, негативно оценивающие свое экономическое положение. Речь шла главным образом о сверхоптимистических надеждах
1. Rose R., Mishler W. Mass reaction to regime change in Eastern Europe: polarization of leaders and laggards? // British journal of political science. 1994. N 2. P. 169.
2. Преходът в България през погледа на социалните науки. София, 1997. С. 87.
3. McIntosh M. E., MacIver М. A., Abele D. G., Smelz D. Public meet market demoсгасу in Central and East Europe, 1991-1993 // Slavic review. 1994. N 2. P. 505.
156
на будущий рост собственного благосостояния в условиях демократии.
Новая экономическая система изначально оценивалась болгарами ниже, чем другими восточноевропейцами: к числу ее сторонников в начале 90-х годов в Болгарии относился лишь каждый четвертый. Максимальным был здесь и разрыв в рейтингах этой системы по сравнению с прошлой экономической системой в пользу последней [1]. Вместе с тем только в Болгарии большинство населения в то время идентифицировало себя с какими-либо политическими структурами. В минимальной степени это тогда проявлялось в среде деполитизированных поляков и венгров [2]. Слабые гражданские общества, вышедшие из жестко-централизованной политической системы с приоритетом коллективистских принципов общественной жизни, порождали высокие уровни лояльности населения правящим партиям. Если в Болгарии в 1990-1991 гг. лишь 39% населения не связывало себя ни с одной партией, то в Венгрии и Польше таких людей было 80% [3].
Однако уже по данным конца 1993 г. политика стремительно теряла свое значение в жизни болгар: 23% их не верили уже ни во что, чуть меньше — в Бога, еще 20% — только в себя и в ближайших родственников [4]. Около 70% опрошенных декларировали полное свое неучастие в 1990-е годы в каких бы то ни было протестных акциях и уверенность в невозможности оказывать влияние на политическую ситуацию [5]. Политическая апатия и недоверие стали одним из следствий полной смены социокультурной ситуации в стране.
Среди болгар уже в начале 1990-х годов было значительно больше, чем в соседних странах региона, неудовлетворенных не только уровнем жизни, но и самой жизнью (почти каждый десятый в отличие от, например, поляков, чехов, словаков, среди которых их было не более 2,5%) [6]. Негативные аспекты оценки ситуации в стране постоянно наращивали свой «вес», а позитивные, напротив, его теряли. Положение в стране воспринималось как «нестабильное», «неясное», «тревожное». Психологический дискомфорт и напряжение стали отличительной чертой болгарского массового сознания 1990-х годов.
1. Роуз Р., Харпфер Кр. Сравнительный анализ массового восприятия процессов перехода стран Восточной Европы и бывшего СССР к демократическому обществу // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1996. N 4.
2. Rose R., Haerpfer Ch. Mass response to transformation in post-communist societies // Europe-Asia studies. 1994. N 1. P. 17.
3. Political culture in East Central Europe. Aldershot, Brookfield. 1997. P. 75.
4. Yordanova L. Youth beliefs and values in Bulgaria // Young people in post-communist Russia and Eastern Europe. 1995. P. 153.
5. Владимиров Ж. Културното наследство срещу демокрацията и пазара (България 1989-1998). София, 1999. С. 189, 190.
6. Преходът в България... С. 84.
157
Экономический «шок», произведенный рыночными реформами, привел болгарское общество в состояние культурного «шока» [1]. Столкновение с реалиями периода неомодернизации было особенно болезненным для восточноевропейских наций, переживших в послевоенный период форсированный тип развития. Социалистическая модернизация сформировала у них уникальный синтез традиционных и постматериалистических ценностей. Феномен этого синтеза был особенно характерен для болгарской культуры, которая в наименьшей степени соответствовала социально-экономическим процессам 1990-х годов.
Процессы стремительного уменьшения реальных доходов населения и возрастания доли людей, живущих в бедности и даже нищете, получили в начале 90-х годов наибольшее проявление в России. Но следующую за ней позицию среди стран посткоммунистического региона по этим показателям занимала Болгария. Здесь примерно такая же, как в России, доля населения принадлежала к числу живущих на грани нищеты [2]. Болгары чаще других отмечали ухудшение своего материального положения в период после 1988 г. Соотношение доходов 20% наиболее богатых и наиболее бедных слоев населения, составлявшее в 1990 г. 2,7:1, уже к концу 1995 г. достигло 6,5:1 и продолжало возрастать до 11-13:1 в 1998 г. [3] Около 80% болгарского населения приблизились в это десятилетие к черте бедности и фактически могут быть отнесены к числу «проигравших» от произведенных реформ [4].
В результате деструктивных процессов первой половины 90-х годов индивидуальные жизненные устремления болгар были минимизированы, и возобладала ориентация на стратегию выживания. Стремление к достижению жизненного успеха застыло на низкой отметке, а боязнь потерять работу стала характерной для большинства занятого населения. К концу десятилетия все меньше болгар стремились к развертыванию экономической инициативы. Всего около 15% их испытали свои возможности в сфере частного предпринимательства [5]. Стратегия жизни болгарина приобрела преимущественно пассивно-оборонительный характер, связанный с обращением к сельскохозяйственной деятельности и натурализацией потребления. Наиболее распространенным (для более чем трети опрошенных) типом экономического поведения в «крайней ситуации» стало возделывание имеющихся в распоряжении людей участков земли. Ни много ни мало 85% всего занятого населения Болгарии в конце 90-х годов производили сельскохозяйственные продукты для собственного потребления и еще почти 10% — на продажу. То есть практически все экономически
1. Владимиров Ж. Указ. соч. С. 180.
2. Хахулина Л. А., Тучек М. Распределение доходов: бедные и богатые в постсоциалистических обществах // Куда идет Россия?... М., 1995. С. 170.
3. Mirchev М. Dynamics of the social structure in the 1990-s in the light of impoverishment and poverty in Bulgaria // Bulgarian transition... P. 202.
4. Jeliazkova M. Poverty and integration. The diverging roads of a society in transition. The case of Bulgaria // Ibid. P. 221.
5. Владимиров Ж. Указ. соч. С. 191.
158
активные граждане страны связывали возможности своего существования именно с землей. Следующий, по оценке болгар, «ресурс выживания» — ожидание помощи от государства. А надо заметить, что все социологические исследования прошедшего десятилетия свидетельствовали о массовом желании социального порядка, законности и сильной власти. И лишь третьим по степени распространенности видом выхода из положения был для болгар поиск другой работы [1].
Для нации, совершившей в недавнем прошлом форсированный переход от аграрного общества к индустриальному, в которой преобладают горожане в первом поколении, сельскохозяйственная деятельность считается делом малопрестижным. Поэтому в Болгарии, как и в других странах региона, большинство опрошенных, по данным лета 1997 г., в трудный период своей жизни искало поддержки в кругу семьи, у ближайших друзей и коллег. В иерархии жизненных ценностей семья занимала первое место, дети — второе, дружба — третье. Демократия была важна для вдвое меньшей, чем семья, доли людей [2].
Обращение большинства населения Болгарии в кризисный период к традиционным ценностям и примитивным, досовременным формам экономической активности и образа жизни, как и в других странах региона, контрастирует с модернизированным обликом столицы и нескольких крупнейших городов. Там концентрируется новая в сильной мере вестер-низированная элита болгарского общества, которая составляет всего 5—8% всего населения. Возможности свободного предпринимательства и получения прибыли сейчас наиболее значимы для молодых болгарских рабочих. Сознание более образованной части молодежи в меньшей степени ориентировано на новые ценности. Взгляды учащихся средних и высших учебных заведений менее материалистичны. Они предпочитают свободу выбора, тогда как молодые рабочие — свободу действий [3].
Процесс проникновения в сознание болгар ценностей неомодернизации сопровождался вытеснением из него сверхприоритетных при прошлом режиме образовательных ценностей. В конце 90-х годов почти половина болгарской молодежи уже не верила, что высшее образование спасет ее от безработицы или малоквалифицированного труда.
С распространением неоматериалистических ценностей согласуется получившее хождение представление о болгарской нации в ее нынешнем виде как о «нации мелких лавочников», работающих в сфере обслуживания, сельского хозяйства, легкой промышленности, информации. Возвышенные идеи уже якобы не могут увлечь такую нацию [4]. Проявлением этого считается отказ от процветавших в конце 80-х годов амбициозных намерений догнать Западную Европу по уровню благосостояния населения
1. Владимиров Ж. С. 199, 236.
2. Dainov Е. A nation of shopkeepers. What polls tells us about the future shape of Bulgarian society // Преходът в България... С. 99, 113.
3. Mitev Р.-Е. European attitudes of Bulgarian youth // Bulgarian transition... P. 258.
4. Ibid. P. 57.
159
и демократизации общества. Насаждавшийся же впоследствии комплекс неполноценности по отношению к западным соседям формировал у болгарина сознание третьеразрядности своего статуса на европейском континенте.
Еще в 1996 г. болгары вместе с белорусами отличались от остальных наций региона тем, что в целом не выражали заинтересованности во вступлении в НАТО. Однако к 1998 г. они резко изменили свое отношение к этой организации. Доля сторонников присоединения к ней возросла в течение этих двух лет с 34 до 54 % [1]. Западные социологи объясняют позитивную установку населения посткоммунистического региона в отношении новых союзных систем усилением характерной для восточноевро-пейцев ориентации на патерналистские ценности — привычной потребности в защищенности и поиске гарантий [2].
Неомодерн, акцентирующий идею культурной глобализации, явился серьезным испытанием для всех наций региона. К концу 1990-х годов стало очевидным, что расставание в условиях очередной волны модернизации с жизненно важными элементами традиционного общества может оказать разрушительное воздействие на своеобразный облик восточноевропейского общества, представляющие его национальные культуры. Наиболее консервативные из них — болгарская и чешская — продемонстрировали в 90-е годы, пожалуй, самую высокую устойчивость своих важнейших черт. Вместе с тем эти две нации можно было бы рассматривать в качестве «цивилизационных полюсов» региона.
Как показывает практика, именно болгарская и чешская нации смогли наиболее успешно противостоять ситуации, когда материальное потребление вновь превращалось в доминанту стиля жизни. В Болгарии и Чехии, как и других странах региона, уже значительно продвинувшихся по пути постмодернизации, в этот период сохранялся относительно высокий уровень стабильности иерархии потребностей человека. В мотивации труда здесь дольше, чем в других странах, сохранялся приоритет высших — социально-достижительских — стимулов. Потребность в социальном росте и самореализации, несмотря ни на что, оставалась доминирующей. Усиление впоследствии стимулов жизни, связанных с простым физическим выживанием, объясняется скорее неизбежностью адаптации обеих наций к новой социально-экономической ситуации, чем сменой их достаточно жестких культурных парадигм. В основе их по-прежнему находятся ценности, которые относятся к числу традиционных.
Сравнительное российско-болгарское социологическое исследование 1995-1996 годов продемонстрировало очевидное различие в отношении обоих народов к радикальным переменам в их жизни в результате рыноч-
1. Haerpfer С, Milosinski С., Wallace С. Old and new security issues // Europe-Asia studies. 1999. N 6. P. 1007-1008.
2. Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1999. N 6. С. 18.
160
ных реформ. Оказалось, в частности, что болгары больше, чем наши соотечественники, боятся утерять черты духовности своего народа. Нашествие индивидуализма и материализма представляется им более серьезной опасностью, чем россиянам, хотя уровень катастрофичности сознания последних по большинству других позиций оказался выше. Потенциальный уровень социальной активности болгар, в частности их готовность осваивать новые профессии и в случае безработицы искать работу по специальности, тоже были выше по сравнению с россиянами. Что же касается разного рода широко распространенных у нас приработков, то в болгарской среде они, действительно, были распространены в гораздо меньшей степени [1]. 82% опрошенных в Болгарии декларировало высокую значимость для себя свободного и самостоятельного труда, дающего сознание личностного роста [2].
1. Митев П.-Э., Иванова В. А., Шубкин В. Н. Катастрофическое сознание в Болгарии и России // Социс. 1998. N 10. С. 113, 116.
2. Коларова Д. Ценностните аспекти на българските организации // Икономика. 1996. N 1. С. 38.