I раздел
МИРООЩУЩЕНИЕ И МЕНТАЛЬНОСТЬ БАЛКАНСКИХ НАРОДОВ. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИДЕАЛЫ, ЦЕННОСТИ И ГЕРОИ
О. И. Исаева
Саратовский государственный университет
ОБРАЗ ЦАРЯ ФЕРДИНАНДА В ДОНЕСЕНИЯХ РОССИЙСКИХ ДИПЛОМАТОВ
Личность Фердинанда Саксен-Кобург-Готского, более тридцати лет (1887-1918 гг.) находившегося на болгарском престоле, привлекала и привлекает внимание исследователей. При нем Болгария приобрела независимость и стала из княжества царством (1908 г.), добилась роли лидера в регионе и сумела одержать впечатляющие победы над своей вековой угнетательницей — Османской империей (1912 г.). Но уже очень скоро, летом 1913 г., Болгария потерпела сокрушительное поражение от своих соседей и недавних союзников, понесла большие потери. Первая национальная катастрофа 1913 г. проложила дорогу ко второй, постигшей страну на исходе мировой войны в 1918 г. Это новое поражение стоило Фердинанду Кобургскому трона.
О царе Фердинанде написано достаточно много, особенно при его жизни, и если судить только по отечественной литературе, то видно, как существенно менялись оценки первого «царя болгар» от крайне упрощенных и чисто негативных (агент австро-германского империализма, ограниченный и недальновидный авантюрист) до более взвешенных и положительных (интересная и сложная личность, наделенная разнообразными интеллектуальными качествами, склонная к политической игре и авантюризму) [1].
Авторы исторических исследований, вслед за современниками военных событий на Балканах начала XX в., неизменно пытались решить вопрос о степени ответственности Фердинанда Кобургского за национальные катастрофы 1913 г. и 1918 г., определить, кто был больше виноват в крушении национального дела — достижении границ Сан-Стефанской Болгарии — монарх или народ. Практически всегда основная часть вины возлагалась на царя, именно Кобург считался главным виновником национальной драмы Болгарии. В лучшем случае, упоминалось, что Фердинанд
1. См.: Жебокрицкий В. А. Болгария накануне Балканских войск 1912-1913 гг. Киев. 1961; Он же. Болгария в период Балканских войн 1912-1913 гг. Киев. 1961; Вознесенский В. Д. Кобурги в Болгарии // Новая и новейшая история. 1992. №3.
51
не был одинок и за его спиной стояли шовинистическая буржуазия и военщина. Расхожим стало мнение, что истинным несчастьем для Болгарии являлось то, что династия не была национальной, а царь не был болгарином, что Фердинанд — немецкий принц, австрийский поручик, собственник имения в Венгрии — в силу своего происхождения, воспитания, образования, культуры не мог способствовать достижению национального идеала [1].
Важным источником, способствующим прояснению позиции царя Фердинанда в решающие для судьбы Болгарии моменты, уяснению психологической мотивации его действий, являются донесения российских посланников, аккредитованных в разное время в Софии, Д. Сементовского-Курило, А. Неклюдова и А. Савинского. Часть этих донесений была опубликована, остальные продолжают храниться в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ). Эти материалы дают представление также о тактике и методах царской дипломатии, о ментальности ее представителей — людей, различающихся по своим способностям и уровню профессионализма, но объединенных дворянским происхождением, образованием, культурой и призванием отстаивать интересы Российской империи на внешнеполитической арене.
Все российские дипломаты сходились в том, что Фердинанд играет главную роль в жизни государства и последнее слово в решении всех важных вопросов остается за ним. Они отмечали его ум и хитрость, таланты прирожденного дипломата и изворотливого политика, особо подчеркивали его осторожность и благоразумие. Фердинанда Кобургского они считали эгоцентриком, озабоченным в первую очередь упрочением своей власти и династии. Оказавшийся волею случая на болгарском престоле Фердинанд все время чувствовал себя чужаком, постоянно испытывал боязнь конкуренции и потери статуса. Царские посланники отмечали атмосферу недоверия, сложившуюся вокруг Кобурга, «тот разлад, который всегда существовал между ним и управляемым им народом, в результате чего та власть, тот престиж, то тонкое умение владеть людьми, словом, тот личный режим, который он так долго и с таким упорством создавал, не дают ему уверенности ни в личной безопасности, ни в будущности своей династии». Это ощущение непрочности и заставляло немца и католика Фердинанда стараться быть большим болгарином, чем сами болгары, в решении самых главных для них вопросов — завершении национального объединения и превращении Болгарии в полноценное европейское государство [2].
Основное внимание в донесениях уделялось внешней политике царя Фердинанда, заключавшейся в ловком маневрировании между Веной и Петербургом, чье соперничество на Балкарах ожесточилось после известных событий 1908 г. Нарастание регионального кризиса, связанного с
1. Семов М. Великите сили и българската национална драма. София 1991. С. 172.
2. АВПРИ. Ф. Политархив. 1909-1911. Д. 2255. Л. 258.
52
усилением национально-освободительного движения в Албании и Македонии и начавшейся осенью 1911 года итало-турецкой войной, поставило Болгарию перед необходимостью сделать свой внешнеполитический выбор. Российские представители отмечали, что открыто войти в орбиту политического влияния Австро-Венгрии Кобургу мешала поддержка Веной в 1911 -1912 гг. проекта создания автономной Албании, включавшей в себя значительную часть Македонии. Отмечая большую тревогу Фердинанда, вызванную развитием албанского национального движения, они считали, что Фердинанд никогда не сможет отказаться от западной части Македонии и Солуни. Неклюдов в беседах с царем поддерживал его опасения относительно проекта «Великой Албании», полагая, что боязнь быть отрезанным от долины Вардара и Солуни, к «обладанию коими болгары столь неуклонно стремятся, заставит их усиленно дорожить нашей дружбой и следовать нашим благоразумным советам». В то же время Неклюдов считал, что не следует и чрезмерно запугивать болгар, успокаивая их тем, что «образ автономной Албании не так близко и с этой опасностью можно бороться мирным путем» [1].
Судя по донесениям, возможность обретения «расширенной» Албанией автономии превратилась в сильную психологическую угрозу для Болгарии и Сербии, опасавшихся за македонские и старосербские территории, и стала мощным стимулом их сближения, завершившегося в начале 1912 г. подписанием союзного договора. Правда, у ряда царских дипломатов его заключение не устранило застарелого недоверия к политике Кобурга. Посланник в Белграде Н. Гартвиг писал: «Камертоном для балканской политики царя Фердинанда служат австро-болгарские отношения. Малейшее недовольство Веной тотчас вызывало заигрывание Болгарии с соседними государствами в целях будто бы создания союза; и наоборот, как только Фердинанд заручался какими-либо серьезными обещаниями Австро-Венгрии, неожиданно наступало охлаждение в отношении Сербии» [2]. В дипломатических кругах было хорошо известно пренебрежительное и высокомерное отношение Фердинанда к Сербии и Греции и их правителям.
Сомнения русской дипломатии не разделяло, однако, тогдашнее болгарское правительство. На вопрос русского военного агента в Болгарии полковника Романовского — не является ли болгаро-сербское соглашение ловким политическим маневром царя и искренно ли он его желает, С. Данев, председатель Народного собрания, ответил, что, «конечно, царь прежде всего эгоист и ловкий политик, но в данном случае интересы его вполне совпадают с желаниями и вожделениями Болгарии и он вполне сознает, что от Австрии ему ожидать нечего» [3]. Следует подчеркнуть, что и ранее, осенью 1909 г., Сементовский-Курило, передавая мнение тогдашнего
1. МОЭИ. Серия И. Т. XVIII. Ч. I. М. 1938. С. 155.
2. АВПРИ. Ф. Политархив. 1911. Д. 526. ЛЛ. 118-119.
3. МОЭИ. Т. XIX. Ч. 2. М. 1938. С. 417.
53
главы кабинета Малинова, писал, что «Фердинанд в деле обеспечения будущего болгар может стоять только на почве славянских национальных помыслов» [1].
Отмечая принципиальное совпадение национальных стремлений болгар с целями царя Фердинанда, российские дипломаты указывали и различие в способах их достижения. «Болгары, — писал Неклюдов, — желают достичь всего и не согласны ни на какие уступки; Фердинанд склонен по самому характеру своему к более осторожному поступлению и согласен был бы на исполнение половины программы с тем, чтобы со временем осуществить и другую. Болгары готовы пойти на больший риск в уверенности, что и при полной неудаче им не дадут пропасть как народу и государству; Фердинанд, не будучи вовсе уверен в подобной "стихийной" устойчивости своего трона, гораздо менее склонен к риску и бесповоротным решениям» [2].
Относительная умеренность и осторожность царя Фердинанда были поколеблены взрывом национальных чувств, сотрясшим болгарское общество в канун и период Балканских войн 1912-1913 гг. Начиная с осени 1911 г., русская дипломатия стала сообщать о растущем давлении на царя и правительство со стороны общественных и военных кругов, пораженных «преувеличенным национализмом» и «самообольщением». Донесения российских дипломатов позволяют сделать важный вывод о том, что общественное мнение в Болгарии стало мощным фактором, влиявшим на правящие круги, и что имела место зависимость монарха от настроений в обществе и армии. Прогноз Неклюдова, сделанный им летом 1912 г., что «болгары пойдут напролом, увлекая за собой короля», оказался точным.
Неклюдов писал, что Фердинанд опасался войны, что ему « более по сердцу перенесение вопросов на почву дипломатических переговоров, к которым он чувствует себя гораздо более способным и призванным, нежели к рассечению Гордиева узла мечом». Но открытые обвинения царя в трусости перед турками и измене национальному делу, шедшие со стороны почти всех слоев общества, заставляли его идти навстречу «вкоренившимся народным пониманиям» и воевать из-за Македонии Сан-Стефанских границ. «Для Фердинанда, — писал Неклюдов, — противиться войне значило бы отказаться от власти. Фердинанд боится пуще всего восстановить против себя болгарское офицерство, т. е. единственную силу, на которую он в сущности в течение 25 лет опирался». Офицеры же, по словам Неклюдова, превращенные фаворитизмом и соглядатайством в «янычар» Фердинанда, не питали к своему повелителю ни уважения, ни истинной преданности [3].
Следует отметить, что в тот период офицерство во всех балканских странах стало активно вмешиваться в политику, везде полным ходом шли
1. АВПРИ. Ф. Политархив. 1908. Д. 2251. Л. 123.
2. МОЭИ. Т. XVIII. Ч. 1. М. 1938. С. 303.
3. Там же. Т. XX. Ч. 2. М. 1940. С. 77. АВПРИ. Ф. Политархив. 1915. Д. 5358. Лл. 67-68.
54
военные реформы, увеличивались и перевооружались армии, росло желание ускорить крушение Османской империи. Российские представители на Балканах отмечали, что самовластная насильственная отмена некоторых постановлений Берлинского трактата в 1908 г., в том числе и провозглашение Болгарией себя независимым царством, породило в умах балканских политиков представление о том, что любое нарушение международных актов может пройти безнаказанно, раз оно совершено в удачно выбранный момент и гарантировано желанием Европы во что бы то ни стало сохранить мир. Убежденные в неизбежной поддержке и помощи России славянские страны решили не упускать благоприятного случая, чтобы, как писал один русский дипломат, «заварить с крупной надеждой на успех балканскую кашу». Болгария, как свидетельствовали сообщения, делала все возможное для разрыва с Турцией и вовлечения России «на буксире» в военные действия на Балканах.
Война за освобождение европейских владений Турции, начатая балканскими государствами осенью 1912 г., к лету 1913 г. стала перерастать в войну за их завоевание. Отсутствие точно зафиксированных обязательств по территориальным вопросам в договорах, заключенных между членами Балканского союза, не было случайным: монархи не хотели связывать себе руки. Болгарские правящие круги стали требовать, чтобы сербские и греческие войска были выведены с тех македонских территорий, на которые распространялись их претензии. Сербия и Греция между тем заключили соглашение о совместной защите занятых территорий и их разделе между собой. Фердинанд отправил 11 июня 1913 г. телеграмму Николаю II, в которой возлагал ответственность за назревавшее между союзниками столкновение на Сербию, указывая, что как он, так и болгарское правительство стремятся избежать братоубийственной войны, но не могут идти против «единодушного возмущения народа» Сербией, пытающейся отнять у Болгарии плоды ее побед.
Анализируя причины, толкнувшие Фердинанда на выступление против союзников в конце июня 1913 г., Савинский считал, что этот «безумный шаг Болгарии можно объяснить тем опьянением, которое охватило страну и ее правителей после всех предыдущих побед». Помимо этого, по мнению Савинского, свою роль сыграло и давление либералов на Фердинанда, пригрозивших ему участью Стамболова в случае отказа отдать приказ об атаке против союзников. Отмечались и угрозы со стороны македонских комитетов [1]. Того же мнения был и Неклюдов. Он считал Фердинанда неврастеником и слабовольным человеком, который принимал окончательные решения исключительно под давлением чьей-либо сильной посторонней воли. «Дважды за последние годы, — писал Неклюдов, — именно в 1908 г. при провозглашении независимости и царства и в 1913 г., когда решено было изменническое нападение на сербские войска, Фердинанда должны были принудить к принятию этих решений окружающие. В первом
1. МОЭИ. Серия III. Т. II. М. 1933. С. 433-436.
55
случае путешествующие с ним члены кабинета Малинова; во втором — явившиеся к нему с угрозами македонцы: Геннадиев, Ризов и полковник Нерезов» [1]. В момент военных неудач Болгарии лидеры либералов Радославов, Геннадиев, Тончев потребовали от Фердинанда открытого сближения с Австро-Венгрией и были призваны царем к власти.
Тема страха Фердинанда за престол постоянно присутствует в сообщениях дипломатов. Неуверенность в своем положении особенно усилилась у царя после Межсоюзнической войны, когда Австро-Венгрия не могла еще простить ему союз с Сербией, а Россия — ослушание летом 1913 г. В это время Кобург по-прежнему продолжал свою «двойную игру», или политику «сидения на 2-х стульях», искусно демонстрируя перед русскими представителями свое показное смирение. «За нами есть грехи, мы сделали массу ошибок, — говорил Фердинанд новому посланнику в Софии Савинскому, — но из милостивых слов государя я вижу с благодарностью, что Россия все-таки смотрит на нас как на свое детище и готова нам простить наши заблуждения». Резюмируя донесения из Софии, министр иностранных дел С. Сазонов заключил в начале 1914 г.: «Изворотливый ум Фердинанда побуждает его лавировать между многочисленными затруднениями запутанного внутреннего положения и желанием заручиться, по возможности, благожелательным отношением России, не компрометируя отношений с Австрией, симпатиями с коей связано нынешнее его правительство» [2].
Своей главной задачей Савинский, назначенный в Софию в конце 1913 г., считал отстранение австрофильского кабинета и передачу власти людям, вызывавшим доверие России. Для этого он пытался сыграть и на «необъяснимом и чисто болезненном страхе» Фердинанда за престол. Он убеждал царя в том, что угроза исходит не из Петербурга, что государь император не может желать антидинастического переворота хотя бы во имя самого монархического принципа, а опасность для династии идет от возмущения болгарского народа, которому навязывают «противную его сознанию немецкую политику» [3].
Действия Савинского привели лишь к тому, что Фердинанд обвинил посланника не только в посягательстве на суверенитет Болгарии, но и на свою жизнь. Летом 1914 г. в послании болгарскому представителю в России Фердинанд сообщал: «Русский посланник здесь продолжает свои подлые операции против моей личности, использует разных болгарских и сербских анархистов с явной целью создать в скором времени повторение сараевского дела. Россия жестоко ошибается, так как с моей смертью она потеряет последнюю надежду на всякое влияние в Болгарии» [4]. Активность Савинского не нашла поддержки в Петербурге. Не было поддержано
1. АВПРИ. Ф. Политархив. 1915. Д. 5358. Л. 68.
2. МОЭИ. Т. I. С. 468, 472.
3. Там же. С. 438.
4. Там же. Т. IV. М., 1931. С. 261.
56
и его предложение «затратить средства на приобретение расположения болгарской печати». Руководство Министерства иностранных дел предложило посланнику относиться ко всему происходившему в Болгарии вполне спокойно, исходя из того, что «в конце концов мы гораздо более нужны Болгарии, чем она нам. Рано или поздно она это поймет, и тогда обращение ее к нам будет более искренно и плодотворно» [1]. Как известно, надежды на включение Болгарии в сферу влияния России, приобщение ее к лагерю Антанты не оправдались. Очевидно, что помимо прочих причин в этом свою роль сыграл эмоциональный компонент политики болгарского монарха.
Учитывая настроения Кобурга, пережившего крушение своих честолюбивых замыслов, Савинский в феврале 1914 г. просил Сазонова для «нравственного удовлетворения» Фердинанда оказать ему моральную поддержку и высказать в той или иной форме сожаление о том, что «справедливое пожелание царя получить остров Самофракию осталось безрезультатным». Савинский считал полезным поддержку этой просьбы царя, и с этим был согласен император Николай II, оставивший свою пометку «Верно» на телеграмме посланника, но Сазонов ответил отказом. Министр иностранных дел считал неудобным выступление, заранее обреченное на провал, и подозревал Фердинанда в том, что тот хочет сделать «лишнюю неприятность Греции за наш счет» [2]. Ранее российский МИД отверг настояния Фердинанда о передаче Болгарии Родосто — города на побережье Мраморного моря. Требования Самофракии и Родосто показывали масштабы личных амбиций честолюбивого Фердинанда, которые не были идентичны национально-государственным интересам болгарского народа.
В разгар Первой мировой войны, когда Болгария уже воевала в составе австро-германского блока, в российском МИД стала обсуждаться возможность перехода Болгарии на сторону Антанты. По этому поводу свои соображения, изложенные в специальных записках, высказали Неклюдов, бывший в то время царским посланником в Стокгольме, и Савинский, служивший в аппарате министерства. Первый считал, что для полной перемены фронта Болгарии необходимо взаимодействие армии, народа и царя. Касаясь последнего, Неклюдов отметил, что совершенно немыслимо ожидать желаемого поворота от личной решимости и от личного режима Фердинанда, и поэтому следует обдумать «изгнание или иной способ его устранения» [3].
Савинский также считал, что переговоры с болгарами были бы возможны и целесообразны после изгнания Фердинанда «путем внутренней революции». Он полагал, что России как монархической державе не следует принимать активного и явного участия в династическом перевороте.
1. МОЭИ. Т. III. С. 187.
2. Там же. Т. I. С. 364-367.
3. АВПРИ. Ф. Политархив. 1915. Д. 5358. Л. 68.
57
Нужно только, — писал он, — осторожно вселить в умы болгар, что не олько лично король, но и вся его династия не внушают нам доверие». Кандидатура наследника Бориса отвергалась Савинским по причине его открытой симпатии к немцам и австрийцам и германофильской политике его отца. В случае обращения Фердинанда с манифестом к болгарскому народу, в котором он бы признавался, что вел политику с целью возвеличивания Болгарии, но ошибся в расчетах и посему удаляется в свои венгерские поместья, оставляя престол сыну (о наличии такого плана сообщали итальянские источники), по мнению Савинского, «неизбежно повторится история Милана и Александра, и Фердинанд явится опять, но в новой роли, злым гением Болгарии, а безвольный молодой король — его послушным орудием» [1].
В Петрограде полагали совершенно необходимым устранение Кобур-га с болгарской политической арены, так как именно царь считался бесспорным и единственным виновником участия Болгарии в войне на стороне Центральных держав. Разница в мере вины царя и народа ясно подчеркивалась и в министерских инструкциях, получаемых в начале войны российским посланником в Софии, и в официальных обращениях императорского правительства в тот период.
Интересно, однако, отметить и определенное расхождение во взглядах царских дипломатов относительно степени ответственности самого болгарского народа и болгарских политических деятелей за все случившееся. По мнению Савинского, афоризм, что каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает, трудно применить в полной мере к «некультурному, забитому болгарскому народу, бывшему веками в рабстве. 35 лет не могли сделать из него политически зрелого организма, тем более, что ему была дана самая либеральная из всех европейских конституций — бельгийская, с которой болгарские политические деятели обращались, как дети с огнем. Винить народ за случившееся нельзя; даже строго осуждать короля трудно, так как он остается тем, чем родился, — немцем; винить нужно тех, кто с бесконечностью садил на болгарский престол немцев» [2].
Неклюдов же считал, что ничего не может быть ошибочнее, чем утверждение, что болгары, приученные 500-летним рабством к слепому повиновению, находятся всецело в руках своего владыки, который и направляет этих «природных рабов» куда захочет. Он считал, что болгарские политические деятели — без различия партий — являлись «верным отзвуком народных черт и народных вожделений», что степень их влияния на принятие решений монархом достигала большой силы, и поэтому нельзя говорить о том, что вся болгарская политика зависела и зависит исключительно от Фердинанда [3].
1. Там же. Л. 15.
2. Там же. Л. 13-14.
3. Там же. Л. 67.
58
Весьма показателен еще один пассаж из «Записки по болгарскому вопросу» авторитетного в дипломатических кругах Савинского, в котором он высказал свою точку зрения на дальнейшее государственное устройство Болгарии. По его глубокому убеждению, восстановление монархии в Болгарии после изгнания Фердинанда было бы для России крайне невыгодно. «Всякий иностранный принц не только из ныне дружественных нам Домов, но даже из нашего Царствующего Дома, а тем более основатель национальной династии, сделавшись болгарским королем, будет неизбежно, силою вещей, стараться увеличить территорию и мощь своей новой страны, и чем ближе он будет к нам, тем нам будет труднее противиться его планам. Поэтому было бы практичнее всего способствовать будущему временному правительству превратиться в республиканское или федеральное. При страшной склонности болгар к политиканству такое правительство на многие годы занялось бы своими внутренними делами, и таким образом одна из наших задач на Балканах воспрепятствовать созданию слишком сильных государств была бы достигнута» [1].
Донесения российских дипломатов позволяют проследить сложный и длительный процесс формирования политической судьбы Фердинанда Кобургского, оказавшейся тесно связанной с решением национально-государственных задач, поставить вопрос о соотношении личности первого «царя болгар» и интересов болгарской нации. Привлеченные материалы позволяют признать, что сильный личностный момент, вносимый монархом в осуществление задач внешней политики Болгарии, не мог быть решающей причиной тяжелых неудач, постигших страну в 1913 г. и 1918 г. Конечно, личные свойства Кобурга, моменты эмоционально-психологического характера влияли на руководство им страной, но задачи этого руководства определялись не царем самим по себе, а сложившейся ситуацией, реалиями того времени. Фердинанду Кобургскому выпало править в кризисную эпоху, насыщенную политическими событиями и военными конфликтами, ему пришлось столкнуться с невиданной ранее активностью масс, резким усилением военной элиты и небывалым взрывом национальных чувств. В погоне за призраком «Великой Болгарии» он превратился из носителя «национальной идеи» в ее заложника и поплатился за это короной.
1. АВПРИ. Ф. Политархив. Д. 5358. Л. 16.