Человек на Балканах в эпоху кризисов и этнополитических столкновений XX в. (2002)
Г. Литаврин, Р. Гришина (отв. редакторы)
II раздел
ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ И КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ КАРТИНА НА БАЛКАНАХ В XX ВЕКЕ
Р. П. Гришина
Институт славяноведения РАН
МУСУЛЬМАНСКОЕ МЕНЬШИНСТВО В БОЛГАРИИ: НОРМЫ ПРАВА И ИХ РЕАЛИЗАЦИЯ В ПЕРИОД МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ
Если главной, константной для Болгарии конца XIX и всего XX века была проблема национального объединения «болгарского племени», то своеобразным сопряжением с нею в плане строения государственно-политической и общественной жизни страны являлась по-своему сложная, мусульманская проблема, касавшаяся этнических турок, болгар-мусульман (болгар по происхождению и языку, принявших ислам), татар, цыган и некоторых других, их положения в обществе, их взаимодействия с основным коренным населением и характера этого общения.
Согласно переписи населения 1926 г., титульный этнос — болгары составляли 81,3% из 5479 тысяч человек — общей численности жителей страны. В специально при опросе выделенной графе «мусульмане» было показано 14,4% населения (790 тыс.); они и обозначили основную меньшинственную группу в стране. При этом 76,5% мусульман родным языком назвали турецкий; более 100 тысяч человек из 790 тысяч мусульман указали в качестве родного болгарский язык [1]. Кстати, перепись зафиксировала и другого рода своеобразие: 3788 человек, исповедовавших православие, родным языком назвали турецкий.
Исходной точкой формирования этой этнографической картины стало Освобождение Болгарии в результате Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда, словно в перевернутых песочных часах, подневольное до тех пор болгарское население получало возможность стать хозяином положения, а господствовавшие до тех пор турки, потеряв разом все льготы и привилегии, оказались в совершенно новой и неблагоприятной для себя ситуации.
Условия создания в последней четверти XIX в. нового славянского государства — Болгарского на освобожденной из-под власти турецкого султана территории имели ряд особенностей. Большое значение приобретал тот факт, что освобождение произошло в общем сверху — вмешательством
222
России извне, хотя и при активной поддержке снизу — со стороны болгарского народа и некоторых его организаций. Но болгарская проблема была только частью сложного международного Восточного вопроса, в разрешении которого стремились участвовать все крупные европейские государства, причем таким образом, чтобы одновременно не позволить России, вышедшей победительницей в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., «хотеть слишком многого» и диктовать свою волю. Отсюда, естественно, на определении принципов государственного устройства Княжества Болгария сказалось влияние как российских политических установлений, так и европейских общественных идей, порожденных революциями середины XIX в. В частности, это относится к вопросам гражданских прав разных категорий населения Княжества Болгария.
Так, уже в статутах Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора от 3 марта 1878 г., явившегося как бы заявкой России на ее видение решения восточного вопроса, от будущих болгарских властей требовалось «в местностях, где болгарское население перемешано с турецким, греческим, валашским и другими, [...] обратить должное внимание на права и потребности этих народностей» [1]. В последовавшем за ним Берлинском трактате от 1 июля 1878 г., который в целом существенно преобразил балканские начертания России, эти положения были не только подтверждены, но и развивались далее: «Различие в религиозных верованиях и исповеданиях, — говорилось в Трактате, — не может служить поводом к исключению кого-либо или непризнанию за кем-либо правоспособности во всем том, что относится до пользования правами гражданскими и политическими, доступа к публичным должностям, служебным занятиям и отличиям или до отправления различных свободнях занятий, ремесел в какой бы то местности ни было» [2].
Этот общий принцип формировавшаяся болгарская политическая элита продекларировала, в некоторой степени конкретизировав его, в Конституции Княжества Болгария 1879 г. В ней было заявлено, что господствующей верой в Княжестве Болгария является православие восточного исповедания, но что иноверцы обладают свободой отправления своих религиозных обрядов; что все болгарские подданные располагают равными правами перед законом; что каждый подданный обязан пройти военную службу, определенную специальным законом; что начальное образование является бесплатным и обязательным для всех подданных.
Но насколько этот общий принцип, каким бы демократическим он ни выглядел, был применим в то время к данной части Юго-Восточной Европы? Реально ли было благополучное сосуществование в рамках европейских цивилизационных подходов, к которым и западные-то европейцы тогда еще не привыкли, двух разных по ментальности народов, исповедовавших непримиримые в средневековом понимании религии и, главное,
1. Общи резултати от преброяване на населението в Царство България на 31 декември 1926 г. Кн. 1. София, 1931. С. 190-191.
2. Сборник договоров России с другими государствами. 1856-1917 гг. М., 1952. С. 164.
223
традиционно идентифицировавших себя именно по религиозному признаку? «Принадлежность к разным религиям, — пишет российский этнолог Л. В. Маркова, — проводила резкую грань между людьми одного происхождения» [1]; руководство восточно-православной церкви, продолжает она, считало грехом общение с иноверцами, чтение их книг; что же касается болгар, принявших ислам, то, по тогдашним представлениям, они уже и болгарами не считались [2].
Приведу также важное наблюдение российской исследовательницы И. Ф. Макаровой: еще в XV веке, отмечает она, в Турции была установлена конфессионально-юридическая автономия для иноверных подданных султана, так что вмешательство мусульманских властей в область семей-но-брачных и наследственных отношений иноверцев было практически исключено. Эти обстоятельства не могли не способствовать консервации этнокультурного облика болгар, сохранению ими своей самобытности; происходило, заключает И. Ф. Макарова, максимальное ограничение прямых соприкосновений преобладающей части болгарского населения с османскими властями [3].
Учитывая этот специфический историко-генетический фон, нетрудно понять, в сколь сложный казус превращалась проблема нормального гражданского сосуществования столь разных категорий населения в границах Княжества Болгария, насколько были предварительно запрограммированы непонимание и враждебность между ними.
Если определенная закрытость болгарской общности в Султанате тормозила процесс эрозии ее народной культуры, то подобная ситуация зеркально отразилась на стандарте поведения мусульманского населения в Княжестве Болгария, вернее, той его части, которая осталась жить в новом для себя государстве [4]. Стремлению мусульманской общности, включая болгар-магометан, к закрытости, к уходу в себя, к сохранению высокой разделительной стены между собой и православными, да и с болгарами вообще, способствовало отсутствие в течение полутора десятков лет после принятия Конституции, пока организовывались новые государственные структуры, юридических актов, которые более конкретно определили бы ее правовое положение.
Первый такой документ появился в самом конце XIX в., в сентябре 1895 г. Это были «Временные правила духовного управления
1. Маркова Л. В. Болгары-мусульмане (помаки) // Этнические меньшинства в современной Европе. М., 1997. С. 45.
2. Там же.
3. Макарова И. Ф. Вселенская церковь и проблема этнической консолидации болгар в XV-XVI вв. // Церковь в истории славянских народов. М., 1997. С. 19—20.
4. Значительная часть мусульманского населения покинула пределы Болгарии. В болгарской исторической литературе указывается, что после Освобождения из страны уехало около 150 тыс. человек, а до начала 1-й Балканской войны 1912-1913 гг. — еще примерно 250-300 тысяч.
224
мусульманами» [1] — своего рода кодекс внутреннего устройства мусульманского меньшинства в Болгарии и его взаимоотношений с органами официаль ной власти. Правила четко определяли духовную мусульманскую иерар хию, вершиной которой был Главный муфтий (что характерно, назначавшийся указом Князя). Среднее звено иерархии составляли окружные муфтии, низшее — муфтийские наместники. Число тех и других определялось Министерством иностранных дел и исповеданий (МИДиИ). Окружные муфтии избирались «мусульманами, имеющими избирательные права» (цыгане, например, были их лишены согласно шариату), причем результаты выборов подлежали утверждению тем же Министерством. Муфтийские наместники же просто назначались министерским приказом по представлению соответствующих муфтий и «под их ответственность».
Таким образом, при свободе отправления своих религиозных служб мусульманское население не только официально подвергалось организации, но и вплеталось в административно-государственную систему Болгарии. Это становилось тем очевиднее, что, согласно ст. 8 Временных правил, оплата труда всей муфтийской иерархии определялась МИДиИ православного государства, а сами муфтии после решения о их назначении должны были вносить 500 левов в качестве гарантии. В документе указывались, кроме того, правила сношений муфтий с МИДиИ, окружными и околийскими административными властями, а также между собой.
На местном уровне мусульманское население должно было быть организовано в общины, избиравшие свое руководство (настоятельства) для управления мечетями, медресе и другими богоугодными и благотворительными заведениями. Характерно, что в случае злоупотребления доходами от духовного имущества виновные подвергались судебному преследованию не по шариату, а «на общих основаниях». Не менее характерно, что полностью свободными в распоряжении духовным имуществом настоятельства не были: для таких действий, как купля-продажа, обмен и т. п., следовало иметь разрешение надзирающего МИДиИ.
За столь очевидным стремлением Болгарского государства контролировать деятельность муфтийской иерархии и даже назначать ее главу напряженно и с неудовольствием следили в Турции. В сложной балканской ситуации 1908-1909 гг. Турции удалось добиться немалых уступок в свою пользу: в апреле 1909 г. между Болгарией, объявившей себя к тому времени Царством, и Турцией, где происходила «младотурецкая революция», было заключено «Соглашение по муфтийскому вопросу» [2].
Уступки состояли в том, что Соглашением отменялось назначение Главного муфтия посредством царского указа: теперь он должен был выбираться муфтиями из их среды. Более того, о результатах выборов
1. Георгиев В., Трифонов Ст. История на българите 1878-1944 гг. в документи. Т. 1. Ч. 1. София, 1994. С. 216-219.
2. Там же. С. 223-224.
225
Шейх-Уль-Ислам — глава турецких мусульман — должен был уведомляться по официальной дипломатической линии между двумя государствами; он же затем направлял Главному муфтию Болгарии документы о признании его полномочий. Иными словами, Главный муфтий Болгарии из подчинения главе Болгарского государства переходил в подчинение главе турецкой церкви.
В Соглашении, кроме того, предусматривалось расширение функций как Главного, так и нижестоящих муфтий. Существенным добавлением в документе 1909 г. был пассаж о необходимости предусматривать в государственном бюджете Болгарии, «как это было до сих пор, достаточную сумму для поддержки и управления мусульманскими школами и мечетями в Болгарии».
Улучшению отношений между Болгарией и Турцией подобное соглашение вряд ли могло способствовать. Улучшению взаимоотношений между болгарской администрацией и мусульманской иерархией тоже. Не удивительно поэтому, что как только в результате разгрома Турции в 1-й Балканской войне 1912-1913 гг. международная обстановка в очередной раз изменилась, болгарские власти постарались отыграть ситуацию назад, причем с помощью поддержанного Синодом своеобразного и весьма рискованного с точки зрения законности шага, предприняв в отторгнутых у Турции «новых землях» в Пиринском крае и Родопах, где жили главным образом болгары-магометане, кампанию по насильственному обращению местного населения в христианство. Акция не была продолжительной, ее остановили события 2-й Балканской войны 1913 г. [1], принесшей Болгарии поражение, а Турции, успевшей присоединиться к победителям, успех. По мнению российской исследовательницы Л. И. Жилы, с осени 1912 г. по весну 1913 г. около 150 тысяч мусульман Родоп и Пиринского края вынуждены были отречься от своей веры [2].
Условия Цареградского (Константинопольского) мирного договора 1913 г. [3], который Болгарии пришлось заключить с Турцией, были тяжелыми. Турки мстили жестоко. Примечательна в этом отношении ст. 5 Договора, звучавшая в адрес болгарских властей весьма безапелляционно: «Хюджеты и решения, — говорилось в ней, — утвержденные Главным муфтием и санкционированные Шейх-Уль-Исламом, должны исполняться надлежащими болгарскими властями [курсив мой. — Р. Г.].
1. Манчев Кр. Националният въпрос на Балканите. София, 1995. С. 267.
2. Жила Л. И. Конфессии и формирование болгарской нации // Роль религии в формировании наций. М., 1999. С. 242.
3. Цариградски договор между България и Турция за полюбовното уреждане върху една трайна база редът на нещата, създаден след станалите събития подир сключването на Лондонския договор и установяването отношения на приятелство и добро съседство // Кесяков Б. Д. Принос към дипломатическата история на България. 1878-1925. София, 1925. С. 60-67.
226
В этом случае хюджеты и решения сопровождаются переводом на болгарский язык». Что означало, что в других случаях исходящие из мусульманской иерархии документы на язык титульной нации не должны были переводиться и, подразумевалось, должны были оставаться вне внимания болгарской администрации.
Согласно Договору, Болгария вынуждена была признать ряд новых положений относительно муфтийства, в том числе в сторону расширения самостоятельности муфтий при обязательстве Болгарского государства финансово содержать всю муфтийскую иерархию. Значительная часть последней должна была обладать всеми правами болгарского чиновничества.
Правительство Болгарии обязывалось также учредить за свой счет начальные и средние мусульманские школы в пропорции, установленной Законом о народном просвещении. Обучение в них должно было вестись на турецком языке, но в соответствии с официально утвержденной школьной программой и при обязательном преподавании болгарского языка. Содержание учителей мусульманских школ устанавливалось за счет болгарской казны, наравне с учителями болгарских учреждений. Договором определялись, кроме того, строгие меры в отношении вакуфного имущества, которое никоим образом не могло быть отчуждено; для исключительных случаев предусматривалась полная предварительная компенсация.
Эти унизительные для суверенного государства условия болгарские власти постарались элиминировать, когда в 1919 г. маятник болгаро-турецких отношений перестал делать резкие колебания то в одну, то в другую сторону и остановился на нулевой отметке. В ситуации, когда по завершении Первой мировой войны и Болгария, и Турция оказались в стане побежденных, т. е. в равном положении по отношению друг к другу, болгарские политики предприняли своего рода атаку, чтобы сбросить прежние дискриминационные обязательства и самостоятельно, без давления со стороны Турции, определить правовое положение мусульман в своей стране, закрепив его в специальном документе.
Действительно, в июне 1919 г. в официальном органе «Държавен вестник» (№ 65) поспешно — без какого-либо парламентского обсуждения и лишь как административный документ — был опубликован «Устав духовного устройства и управления мусульманами в Царстве Болгария». Устав вводился вместо «Временных правил 1895 г.», то есть минуя условия прежних двусторонних болгаро-турецких соглашений (хотя некоторые их нормы были учтены) и демонстрируя преемственность в первую очередь именно с внутриболгарскими «Временными правилами».
Одновременно «Устав духовного устройства и управления мусульманами в Царстве Болгария» уже одним своим названием должен был вызывать ассоциации с принципом защиты меньшинств по языку, расе и религии, который наряду с другими принципами демократического устройства будущего мира активно популяризировался в то время западноевропейскими политиками, занятыми подготовкой Парижской мирной конференции
227
и выработкой параграфов будущих мирных договоров. Как известно, разделы о защите меньшинств представители западноевропейских держав, по-своему перекраивавшие карту Восточной и Юго-Восточной Европы, потребовали внести в обязательном порядке в мирные договора всех «новых» государств этого региона. При этом речь не шла о какой-либо автономии в пользу того или иного меньшинства, а тем более о создании условий для провоцирования сепаратистских настроений. Ж. Клемансо, например, согласно замечанию болгарского историка Кр. Манчева, вообще полагал, что в перспективе меньшинства подлежат исчезновению и постепенному смыканию с большинством [1], хотя, разумеется, в текстах мирных договоров об этом не говорилось.
Следует отметить, что фактически принудительное включение в мирные договора «новых государств» разделов о защите меньшинств вызвало негодование со стороны польских, чешских, югославянских политических деятелей, считавших это вмешательством во внутренние дела своих стран. Болгарские же политики, учитывая, с одной стороны, доминировавшую в подготовительных комитетах Парижской мирной конференции атмосферу демократических лозунгов и жестов, при нескрываемой жесткости, с другой стороны, отношения победителей к Болгарии, возможно, для смягчения позиции западных держав к своей стране рассчитывали использовать «Устав» как документальное свидетельство согласия Болгарии с принципом защиты меньшинств. С той же целью в состав болгарской делегации, направлявшейся в Париж, были включены, как вспоминал К. Муравиев, два представителя этнических, а точнее — иноверских, меньшинств — турецкого и еврейского. «Их приглашение, — писал К. Муравиев, — было хорошей идеей, так как сейчас, когда нас обвиняют в бесчеловечном отношении к иностранцам, свидетельство этих людей будет полезно» [2].
Как бы то ни было, в июне 1919 г. «Устав духовного устройства и управления мусульманами в Царстве Болгария» появился на свет. Что же было характерными особенностями этого обширного документа, состоявшего из 9 разделов и почти 200 параграфов?
Во-первых, само официальное признание наличия в Болгарии мусульманского меньшинства. При этом какое-либо разграничение на болгар-магометан и турок отсутствовало.
Во-вторых, признание юридическим лицом низовой мусульманской общины (условия ее образования специально оговаривались в «Уставе») и всех следующих по вертикали структур мусульманской иерархии, благодаря чему производилась, при учете мусульманских традиций и установлений шариата, горизонтальная и вертикальная организация всего мусульманского населения и включение его как такового в государственную и общественную систему Болгарии. «Ни один мусульманин, — гласила
1. Манчев Кр. Указ. соч. С. 226-227.
2. Муравиев К. Договорът за мир в Ньой. София, 1992. С. 143.
228
ст. 2 Устава, — по религиозным убеждениям не может отказаться от исполнения действующих и обязательных для всех законов, равно как и от предписаний настоящего Устава».
Во избежание кривотолков Устав четко определял положение мусульманского населения, которое в религиозно-административном и судебном отношениях объявлялось находящимся под управлением Главного муфтийства, всей муфтийской иерархии и духовных судов, а параллельно — и под верховным надзором Министерства иностранных дел и исповеданий; в финансовом же отношении — еще и под контролем Министерства финансов и Верховной счетной палаты (ст. 3 и 4).
Таким образом, болгарская администрация связывала деятельность самого института муфтийства с ответственностью перед Болгарским государством. Рядом мер духовные руководители мусульман достаточно жестко включались в систему болгарского государственного аппарата, неся ответственность в качестве государственных чиновников перед МИДиИ и перед Министерством финансов, а также перед Верховной счетной палатой, на службе которых они фактически находились и откуда получали жалованье (ст. 3, 5, 96, 102, 104).
Муфтии выступали, таким образом, в двух ипостасях: как духовные руководители мусульман в своих районах и как представители административно-судебных органов системы МИДиИ, а также Главного муфтийства. Соответственно их ответственность устанавливалась как многосторонняя: во-первых, перед дисциплинарным судом Министерства (следует подчеркнуть, что делопроизводство муфтии должны были вести на болгарском языке), во-вторых, перед духовным мусульманским судом и, в-третьих, перед гражданским судом на общих основаниях.
Право назначения муфтиев и муфтийских наместников (по представлению Главного муфтия) и увольнения их как государственных чиновников, принадлежало МИДиИ, причем назначение окружных муфтий оформлялось Царским указом (ст. 96).
Муфтийская иерархия в известной степени была ограничена в правах. Так, без предварительного разрешения МИДиИ эти духовные мусульманские руководители не могли выезжать за пределы Болгарии и даже предпринимать объезда своего района; осуществлять в какой бы то ни было форме сношения с иностранными публичными учреждениями и официальными лицами за пределами Болгарии им разрешалось только через посредство МИДиИ, а внутри страны — через окружные административные органы власти (ст. 101, 103). «Муфтии, — говорилось в ст. 104, — связаны непосредственно с МИДиИ и с Главным муфтийством; связи с другими административными окружными и околийскими властями осуществляются через их руководство; муфтийские наместники связаны с соответствующим муфтием, окружным управителем и околийским начальником». К тому же издавать какие-либо документы эти мусульманские чиновники могли только по шариатским делам (ст. 106).
229
Не слишком свободен в своих действиях был и Главный муфтий. Его местоположение закреплялось в Софии, а сам он был подчинен непосредственно МИДиИ, через которое осуществлялись его сношения «со всеми властями и ведомствами» (ст. 113) и которое могло уволить Главного муфтия «в случае недобросовестного выполнения им своих обязанностей», Устав определял также, что главный духовный руководитель мусульман «не может отсутствовать на своем посту и выезжать за пределы страны без разрешения» (ст. 123). То есть все связи муфтийской иерархии, особенно внешние, определялись Уставом как строго регламентированные и в максимальной степени контролируемые.
Правда, в отличие от «Временных правил» 1895 г., Главный муфтий, согласно Уставу, должен был не назначаться Царским указом, а избираться сроком на 5 лет муфтиями и муфтийскими наместниками из их же среды. Выборы должны были происходить в присутствии начальника вероисповедного отдела МИДиИ и одного из министерских инспекторов, а затем утверждаться Царским указом, после чего МИДиИ предстояло сообщить Шейх-Уль-Исламу о результатах выборов с тем, чтобы Главный муфтий мог получить от последнего законное по мусульманским канонам признание.
Как видим, кардинального разрыва пуповины, соединявшей мусульманское население Болгарии с главой исламской церкви в Турции, не произошло.
Третья характерная особенность «Устава» состояла во вторжении болгарской администрации в закрытую для нее до тех пор, но очень важную зону — имущественную. Традиционно вакуфы, то есть движимое и недвижимое имущество, переданное или подаренное государством или отдельными лицами мусульманской общине, считалось изъятым из гражданского оборота. Именно эта собственность составляла экономическую основу влияния мусульманского духовенства (недаром на недопущении ее секуляризации, то есть обращения конфессиональной собственности в светскую, настаивала в свое время Турция). На местах вакуфами на основе их учредительных актов управляли за определенное вознаграждение специальные лица — мютевелии. «Устав» нарушал эту традицию, хотя и не разрушал ее совсем: согласно соответствующим статьям, право управления вакуфной недвижимостью отбиралось у мютевелии и передавалось настоятельствам мусульманских общин (ст. 168), которые, однако, не могли ничего предпринять без разрешения МИДиИ и Главного муфтий-ства, если речь шла о покупко-продаже вакуфа, его закладе, обмене и даже просто ремонте (ст. 171, 172). Контроль устанавливался также за всем продвижением документации и переписки, связанных с тем или иным способом использования вакуфа.
Очевидно, целью подобных установлений была смена традиционного распорядителя вакуфным богатством новым распорядителем — настоятельством мусульманской общины, то есть институтом, учреждавшимся «Уставом», как подотчетным в определенной степени болгарским властям.
230
При этом государство заявляло, что накапливающиеся от использования вакуфов финансовые излишки должны вноситься в Болгарский на родный банк на счет общего мусульманского фонда, «возросший капитал» которого в перспективе должен был направляться на содержание мусульманских духовников и учителей, а также на поддержку «известного количества» бедных мусульманских семей и сирот школьного возраста (ст. 179).
Судить, как практически осуществлялось это посягательство государства на права собственника, как известно, всегда чреватое последствиями, на основе имеющихся в нашем распоряжении данных не представляется возможным. Следует отметить, что болгарские исследователи, довольно подробно анализировавшие условия первого послевоенного Договора между Болгарией и Турцией, подписанного 18 октября 1925 г. [1], ни словом не упомянули о проблеме вакуфов, поднимавшейся в ходе болгаро-турецких переговоров. Последнее следует, в частности, из доклада в Москву полпреда СССР в Турции Я. 3. Сурица от 23 января 1925 г., в котором он сообщал об обсуждении между представителями Болгарии и Турции вопроса «о вакуфных землях в Болгарии», добавляя при этом, что они занимают «приблизительно половину территории болгарских городов» [2].
Наконец, четвертая, весьма характерная особенность «Устава». Она заключалась в том внимании, которое в документе было уделено повышению общеобразовательного и культурного уровня всего руководства мусульманской иерархии и требовательности к нему. Так, для кандидатов в члены настоятельства мусульманской общины низшей ступени вводились возрастной (не моложе 30 лет), образовательный (не ниже среднего образования плюс грамотность и в турецком и в болгарском языках) и имущественный цензы. Специальные условия предъявлялись кандидатам на должность священнослужителей, в частности, они должны были обладать образованием на уровне медресе или сдать экзамены из области религиозной юриспруденции и ислама, а также из области болгарского административно-государственного права.
Судя по контексту «Устава», процедуры, которые должны были пройти будущие имамы, хатибы и другие священнослужители, являлись нововведением, направленным на повышение общекультурных требований к ним и на частичное разрушение закрытости их отношений со своими духовными чадами. Однако достаточных кадров для этого в Болгарии, как явствует из документа, не существовало, и в «Уставе» специально оговаривалось, что священнослужители, не отвечающие указанным требованиям, «остаются на своих местах, пока не будут замещены лицами, имеющими определенный ценз» (ст. 69).
1. См.: Куманов М. Възстановяване на дипломатическите отношения между България и Турция. 1923-1926 гг. // Исторически преглед. 1971. № 2. С. 75-81; Манчев Кр. Указ. соч. С. 273-281.
2. АВП РФ. Ф. 04. Оп. 23. П. 239. Д. 53197. Л. 77.
231
Еще более высокие требования предъявлялись к муфтиям и муфтийским наместникам, составлявшим среднее звено мусульманской управленческой структуры.
Как видим, «Устав» представлял собой сложный многоплановый юридический документ, двумя главными составляющими которого можно считать, во-первых, официальное признание за исламом статуса уважаемого в Болгарии религиозного института, и, во-вторых, установление строгого государственного контроля за всей жизнедеятельностью болгарского мусульманства (включая распоряжение его духовным имуществом) путем соответствующей конфессионально-административной организации этой части населения страны и всей его руководящей духовной иерархии [1].
Отдельно нужно сказать о внимании законодателя к повышению общеобразовательного уровня мусульманского духовенства при одновременном стремлении до некоторой степени ослабить значение шариатского делопроизводства. Так, спорящим сторонам разрешалось вместо шариатского суда обратиться в соответствующий окружной суд или к мировому судье или даже взять уже начатое рассмотрением дело (но только до момента вынесения решения) из шариатского суда и искать счастья в гражданском (ст. 133). Кроме того, в «Уставе» предписывалось приспосабливать некоторые законы гражданского судопроизводства к использованию их в мусульманских духовных судах.
Если к этому прибавить, что болгарское государство брало на себя обязанность финансово поддерживать частные школы, организуемые мусульманскими общинами (о чем ниже), то, полагаю, можно говорить о том, что вся система предлагаемых мер в области просвещения была направлена, по крайней мере теоретически, на повышение культурного и образовательного уровня мусульманского населения, что уже само по себе способствовало бы созданию одного из важнейших условий для постепенного выведения мусульманского меньшинства из маргинального положения, а следовательно, и определенной консолидации болгарского общества.
В 1920-е гг. кое-что в этом отношении было сделано и практически. Но прежде — несколько слов об особенностях болгарской образовательной системы. Четырехлетнее начальное образование было провозглашено бесплатным и обязательным для всех болгарских подданных еще Тырновской конституцией 1879 г. В 1909 г. бесплатным становилось и прогимназическое образование, то есть следующие три года обучения. В 1921 г. и это прогимназическое образование стало обязательным. Сдав экзамены и
1. Любопытно, что на международной конференции, организованной в 1995 г. Болгарским Хельсинкским комитетом, один из болгарских участников этого форума высказался о Законе о вероисповеданиях 1949 г., имевшем якобы функции государственного надзора и контроля за религиозной деятельностью, как о «знаковом для тоталитарного общества». (Религиозната толерантност в светлината на правата на човека. Международна конференция. София, 14-15 януари 1995 г. София, 1995).
232
завершив таким образом обязательную семилетку (так называемое «основное образование»), можно было поступить в гимназию, где обучение длилось еще пять лет. А оттуда уже открывался путь в высшую школу. В Болгарии, таким образом, сложилась интересная и прогрессивная образовательная система со своими отличительными чертами [1].
Благами этой системы могли пользоваться и меньшинственные группы населения, отправляя своих детей на обучение в государственные школы, причем прогимназические классы имелись не только во многих городах, но частично и в селах.
Помимо государственных школ существовали и частные. Во-первых, элитные — французские, американские и тому подобные, а во-вторых, для детей из меньшинственных групп населения — армян, евреев, мусульман. Обучение в последних велось на родном языке учащихся, но с обязательным изучением истории, географии и болгарского языка и, что очень важно, — по программам, официально утвержденным Министерством народного просвещения.
По закону частные школы содержались за счет единородных и единоверских общин. Но в 1920-е гг. частично их стало поддерживать и государство [2], предоставляя им «в вечное пользование, без права собственности и владения» отрезки земель местных общин. В это время на страницах официального издания «Държавен вестник» нередко публиковались царские указы о выделении отрезков земли с целью образования школьных фондов. Например, указ о выделении в селе Памукчи Шуменской околии для содержания болгарской основной школы 300 декаров и для частной турецкой — 240 декаров земли [3]. Характерно, что болгарская и турецкая школы указывались в одном контексте как равные. В некоторых указах речь шла об одних только сельских турецких школах, для поддержания которых в зависимости от обстоятельств выделялось от 25 до 100 декаров земли [4]. Такие указы — далеко не единичный пример. Всего в бюджете Министерства народного просвещения на 1922/23 учебный год предусматривались ассигнования в 3,2 миллиона левов для частных инородных (не только мусульманских) школ [5]. А в бюджете МИДиИ на тот же год — свыше 1,5 миллиона левов «для поддержания иноверского и ино-славного духовенства».
Эта система действовала более или менее бесперебойно на протяжении 1920-х гг. и некоторое время спустя. Согласно отчету о работе турецких
1. Подробнее см.: Чичовска В. Политиката срещу просветната традиция. София, 1995.
2. Судя по мотивировке к законопроекту об инородных школах, с которой 19 февраля 1920 г. выступили в Народном собрании депутаты от БРСДП (широких социалистов), до тех пор, несмотря на известную статью Конституции, содержание инородных школ государством не осуществлялось (ЦДА. Ф. 173. Оп. 3. А. е. 1870. Л. 1-1 об.)
3. Държавен вестник. София, 1922. № 2. 3 април.
4. Държавен вестник. София, 1922. № 1. 22 март.
5. ЦДА. Ф. 176. Оп. 4. А. е. 2370. Л. 23.
233
школ, составленному Учебным комитетом Министерства народного просвещения, в 1929/30 учебном году в Болгарии имелось 783 первоначальных турецких школы с более чем 45 тыс. учащихся и 25 прогимназий с 1400 учащихся; в 1930/31 учебном году эти цифры составили соответственно 693 первоначальных школы с более чем 51 тыс. учащихся и 23 прогимназии с 1260 учащимися. В том же отчете указывалось, что 100 учителей болгарского языка в турецких школах оплачивались государством, как и 97 учителей корана в школах для болгар-магометан [1].
В архивном фонде «Главного муфтийства» сохранились такие любопытные документы, как диктанты для письменного экзамена по болгарскому языку для учащихся Разградского педагогического училища, готовившего учителей для мусульманских школ (1927 г.) [2]; переписка по поводу открытия курсов по подготовке учителей для турецких школ в Мастанлийском округе (1928 г.) [3]; список мусульманских школьных настоятельств, нуждающихся в финансовой помощи со стороны Министерства народного просвещения [4]; письма начальству жандармских отрядов, полицейских комендатур, службам трудовой повинности о предоставлении мусульманам отпуска в связи с мусульманскими праздниками (1933 г.) [5] и другие.
Значительным достижением считалось открытие в Шумене в конце 1920-х гг. мусульманского духовного училища «Нювваб», где стало обучаться 145 человек. Срок обучения в этом медресе составлял пять лет, а условием поступления в него являлось окончание турецкой прогимназии. В 1930 г. в «Нювваб» была введена еще одна ступень образования, рассчитанная на три года.
Об объеме работы «по мусульманской линии» свидетельствует само указание в различных документах из фонда «Главное муфтийство» «мусульманских центров», имевшихся в Карлово, Софии, Старой и Новой Загоре, Кубрате, Кеманларе (Исперихе), Сливене, Враце, Пештере, Разграде, Шумене, Ардино, Видине, Хасково, Пловдиве, Осман Пазаре (Омуртаге), Пашмакли (Смоляне), Свиштове, Русе.
Принимались и специальные меры, которые могли способствовать адаптации населения разных вероисповеданий друг к другу. Например, разрешение не проводить занятий в турецких школах по пятницам, сокращение для учителей этих школ длительности христианских рождественских и пасхальных каникул, а по воскресеньям — не работать учителям болгарского языка, истории и географии [6].
1. Там же. Ф. 177. Оп. 2. А. е. 388. Л. 72-72 об.
2. Там же. Ф. 471. Оп. 1. А. е. 14.
3. Там же. А. е. 18.
4. Там же. А. е. 78.
5. Там же. А. е. 58, 71-72.
6. Частни мюсюлмански училища и мюсюлмански вероизповедни общини. Сборник от законите, правилниците, наредбите и друго за частните мюсюлмански училища и мюсюлманските вероизповедни общини. Русе, 1931. С. 30.
234
Постановления «Устава» и перечисленные меры имели, на мой взгляд, одной из целей помочь обособленному и в известной степени маргинальному мусульманскому населению, с одной стороны, включиться в болгарскую государственно-административную систему, а с другой стороны, создать определенные условия для повышения его образовательного уровня, особенно не ущемляя при этом его прав и традиционную ментальность, ментальность, как пишет Л. В. Маркова, людей феодального общества [1].
Конечно, для успеха дела подобная практика могла быть только долгосрочной, рассчитанной на десятилетия. Она требовала больших и длительных финансовых вложений, а этого в обессиленной войнами и поражениями Болгарии было крайне недостаточно. С учетом этого можно предположить, что среди причин отмеченного нами посягательства государства на пользование мусульманскими вакуфными богатствами была действительная необходимость отпускать на содержание «инородных» школ государственные средства, что на деле, очевидно, становилось лишь послевоенным нововведением.
Хотя дискриминации меньшинственных групп в области образования в 1920-е годы официально не проводилось, использовать имевшиеся возможности могли, главным образом, те из меньшинств, кто исторически умел лучше приспособиться к обстановке, — в первую очередь евреи, армяне. Их дети, посещая государственные школы (свои национальные школы еврейские и армянские общины поддерживали преимущественно как своего рода символы), часто оказывались среди наиболее усердных учеников и лучших по успеваемости.
Мусульманское же меньшинство, как правило, таким усердием не отличалось. Следует учитывать, что ежегодно оно теряло значительную часть своего наиболее активного и производительного населения из-за отъезда его в Турцию. Остававшиеся же в Болгарии не очень беспокоились о повышении уровня образования, свидетельством чего может служить, например, тот факт, что они добились разрешения для девочек-мусульманок не посещать школьных занятий. Обучение большинства ограничивалось 1-2 классами, и лишь единицам удавалось закончить прогимназию. Не происходило и обновления школьного образования по тому типу, как это делалось в быстро обновлявшейся Турции К. Ататюрка: неизменными в Болгарии оставались учебники и программы, по-прежнему использовалась арабица вместо латиницы, учителей не хватало. В итоге не удивительно, что неграмотность болгар-магометан в Родопах и накануне Второй мировой войны оставалась массовой.
Помимо нехватки государственных средств, очевидно, недостаточно было и воли болгарских правительств для реализации принятых законов и нововведений «Устава». Как и поддержки со стороны болгарской общественности. А для мусульманского населения памятной оставалась открытая дискуссия в софийской прессе 1919-1920 гг., предметом которой
1. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 150.
235
была «задумка» о разрушении в столице джамии «как памятника варварства» [1], не исчезал и ужас ожидания нового возможного насильственного крещения [2]. В 1927, 1933, 1935 гг., пишет Л. В. Маркова, произошли новые массовые переселения помаков в Турцию [3].
Для болгарского мусульманства Турция вообще обладала большой притягательностью. Между тем в 1920-е гг. в этой стране произошел глубокий социально-экономический переворот, реформы развивались в темпе крещендо. Благодаря им Турция отбросила феодальные путы и стала превращаться в быстро прогрессирующее светское государство, манящее своим благоустройством. Болгария не поспевала за историческим рывком соседа.
В таких условиях уже через десяток лет после принятия «Устава», основанного в общем на религиозных принципах организации жизни мусульманского населения Болгарии и на известной консервации этого принципа, ориентация на «Устав» стала исторически бесперспективной. Заряд, в него вложенный, не произведя большого действия, раньше времени исчерпал себя.
Остается констатировать парадокс: то, что могла позволить себе сильная власть Ататюрка в отношении большинства населения Турции, а именно — произвести отделение религиозных организаций от государства, секуляризацию вакуфного имущества, закрытие медресе, ликвидацию министерства по делам шариата и т. п., не могли позволить себе болгарские власти в отношении своего мусульманского меньшинства; обязанные по условиям мирного договора защищать его, правительства Болгарии системой принятых мер фактически способствовали культивированию старых форм и сохранению обособленности мусульманского населения, превращению мусульманской проблемы в «висящую», с годами практически не рассасывавшуюся.
* * *
Официальная болгарская статистика не дает полного представления об изменениях в составе мусульманского населения, в том числе о количестве людей, эмигрировавших в 20-40-е годы в Турцию. Тем не менее неплохо в целом поставленная в Болгарии статистическая служба, более или менее регулярно проводившиеся общие переписи населения и отдельные тематические опросы дают столь обширные сведения, что данные о некоторых важных явлениях извлечь из официальных сборников можно.
К особенностям болгарской статистики в интересующей нас плоскости следует отнести методику регистрации населения не по этническому, а по религиозному признаку (основные группы — православные, мусульмане,
1. Народни права. София. 1919. 11 януари.
2. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 153.
3. Там же.
236
иудеи), а также невыделение болгар-магометан из общей графы «мусульмане»; вместе с тем статистические обследования по признаку «родной язык» (в 1926 г.) или «разговорный язык» (в 1934 г.) позволяют, на наш взгляд, путем собственных подсчетов проследить за общей тенден цией соотношения групп турок и болгар-магометан между собой и в составе всего населения Болгарии. Подсчеты, производившиеся автором с округлением официальных данных до десятков единиц в абсолютных цифрах и до 0,1 % в относительных, привели его к следующим наблюдениям:
1. Если за 1926-1934 гг. общая численность населения Болгарии выросла примерно на 520 тысяч человек (6078 тысяч в 1934 г.), т. е. на 11 %, то на долю мусульман в этом приросте пришлось всего около 4%.
При этом число мусульман, говорящих на турецком языке (т. е. в основном турок), сократилось на 8 тысяч, в то время как число болгар-магометан, наоборот, возросло на 21,2 тысячи (т. е. соответственно -1,35% и + 18,7% от уровня 1926 г.)
2. Основными областями концентрации мусульман, говорящих по- турецки, в 1934 г. были Шуменская область (310 тыс.), Старо-Загорская (166 тыс.), Бургасская (47,45 тыс.), Плевенская (45,8 тыс.) и Пловдивская (40 тыс.).
Болгары-магометане в наибольшей степени были сосредоточены в Пловдивской области (85,2 тыс.), в которую по административной реформе 1934 г. вошел прежний Татар-Пазарджикский округ, в Старо-Загорской (21,8 тыс.), Плевенской (11,8 тыс.) и Врачанской (10,5 тыс.).
В качестве характерной особенности следует отметить, что официальная статистика не обнаруживает в Болгарии ни одного района-околии (в каждой области их было от 13 до 15), где бы не проживали мусульмане (единственным исключением можно считать Трынскую околию Софийской области, хотя и она все же дала в соответствующую графу цифру «1»). Наличие православного населения зафиксировано статистикой также во всех районах страны, включая местности высокой концентрации мусульман. Оба этих фактора позволяют, по нашему мнению, говорить о сравнительно спокойном сожительстве-сосуществовании на бытовом уровне этих групп населения, причем в отдельных местах количественное преобладание одной общности над другой достигало соотношения 1:4, 1:7 и даже 1:10 [1].
3. Одним из наиболее важных показателей, определяющих динамику демографических изменений, является индекс естественного прироста населения, рассчитанный из числа рождений и смертей на 1000 жителей соответствующей группы. Данные официальной статистики по этому по- казателю можно расположить в следующей таблице:
1. Все расчеты произведены на основании данных из изданий: «Общи резултати от преброяване на населението в Царство България на 31 декемврий 1926 г.». Кн. 1. София, 1931; «Преброяване на населението на 31 декемврий 1934 г. Общи резултати». Кн. 1. София. 1938, Кн. 2. София. 1937; «Движение на населението в Царство България през 1924 г.». Ч. 2. София, 1928.
237
Естественный прирост населения Болгарии в промилле [1]
Из таблицы следует, что после 1926 г., когда естественный прирост мусульманской общности на 4‰ превысил соответствующие данные у православных, в последующие учтенные статистикой годы эти показатели почти выровнялись, а в 1929 г. даже изменились в пользу православных с превышением в 1,4‰.
Колебание значений приведенных цифр и сам характер этих колебаний не позволяют, на мой взгляд, говорить об устойчивой тенденции значительного превышения естественного прироста мусульманского населения по сравнению с православным.
Столь колеблющиеся данные очевидно не могли дать болгарским властям надежной опоры для выработки четкой и определенной политики в мусульманском вопросе, особенно когда в конце 1920-х — начале 1930-х гг. они оказались на своего рода перепутье. В самом деле, если из-под прежних представлений о решении мусульманской проблемы у болгарских политиков постепенно исчезала почва, то на формирование других представлений нужны были время и новые импульсы. Между тем с конца 1920-х гг. в связи с изменениями, наступавшими в международной обстановке — ослаблением позиций Лиги Наций, усилением роли германского фактора, — для Болгарии некоторые черты реальности, как казалось ее политикам, стал приобретать вопрос о возможности ревизии мирного договора, причем в увязке с воинственными планами Германии. В новой обстановке болгарские власти вскоре ощутили потребность навести «порядок в стране», следствием чего явилось усиление элементов авторитаризма в управлении.
Для мусульманского населения это стало означать потерю шаг за шагом прежде всего возможности содержать частные школы. Еще в октябре 1928 г. были приняты Правила распределения и сбора сумм с иноверского и инородного населения на содержание частных школ, согласно которым в случае, если доходов соответствующей общины от духовного и школьного имущества оказывалось недостаточно для содержания своей частной школы (даже при учете помощи со стороны местного муниципалитета,
1. См.: Движение на населението в Царство България през 1930 г. София, 1932. С. 2-3.
238
округа или государства), образовавшийся дефицит должен был покрываться за счет членов данной общины пропорционально уплачиваемому каждым из них прямому налогу [1]. Как и последний, школьный взнос становился обязательным, вплоть до принудительного взыскания. Таким образом, для частных школ меньшинственных групп даже начальное образование в ряде случаев теряло бесплатный характер, что больнее всего сказывалось именно на мусульманском населении.
После государственного переворота 19 мая 1934 г. в Болгарии и прихода к власти правительства К. Георгиева последовал новый удар. Царским указом традиционные выборы школьных настоятельств были заменены назначением их членов по определенному регламенту [2]. В ходе административно-территориальной реформы, проводившейся с целью усиления централизации государства, ряду населенных пунктов в районах концентрации мусульманского населения были присвоены новые названия: «Балбунар» стал «Кубратом», «Кеманлар» — «Исперихом», «Егридере» — «Ардино», «Мъстанли» — «Момчилградом» и т. п.
В июле 1940 г. последовал закон о конфискации школьных земель частных учебных заведений [3], что ставило турецкие школы в тяжелейшее материальное положение. В 1942 г. введением закона об изменении и дополнении закона о лицах [4] началась новая кампания по принудительной смене мусульманских имен на православные.
Поворот в политике болгарского государства по отношению ко всем меньшинственным группам населения страны (не только к мусульманам) лишний раз свидетельствует о том, что эта сторона внутренней жизни Болгарии изначально находилась в зависимости прежде всего от внешнеполитических обстоятельств. Касательно мусульман, она зависела вначале от рекомендаций великих держав, по-своему решавших «Восточный вопрос», затем в большой степени от политики Турции, позже еще и от Лиги Наций, потом — от Германии.
Двойственность болгарской официальной линии в отношении мусульман отмечена в исследованиях болгарских историков последнего десятилетия (в прежние годы «мусульманской тематики» болгарская историография как бы не замечала). Кр. Манчев, например, выделяет такие ее стороны, как, во-первых, стремление болгарских властей выполнять предписания мирных договоров (хотя и без особого старания) и, главным образом для того, чтобы добиться благорасположения великих держав к Болгарии в споре балканских государств о македонских землях, а во-вторых, — отсутствие какой-либо государственной программы экономического и культурного развития болгарских мусульман [5].
1. «Държавен вестник». София. 1929. № 146. 29 януари.
2. Там же. 1934. № 146. 27 септември.
3. Там же. 1940. № 168. 30 юли.
4. Там же. 1942. № 148. 9 юли.
5. Манчев Кр. Указ. соч. С. 266-267.
239
Говоря о направлениях болгарской политики в отношении мусульман, Кр. Манчев пишет о «нечетко выраженном желании» властей ограничить численность мусульман путем переселения их в Турцию. Из анализа Болгаро-турецкого договора 1925 г. он заключает, что болгарское правительство вообще не думало о приобщении мусульманского населения к болгарскому народу, а скорее надеялось «оторваться» от мусульман по линии их переселения [1]. Однако оторваться таким образом от трудной проблемы, даже будь подобная линия четко сформулирована болгарскими политиками, вряд ли было возможно без выраженной к тому воли Турецкого государства.
Для суждения о том, как обстояло дело на практике, в нашем распоряжении нет достаточного количества данных. Уровень разработки этого аспекта темы в литературе не позволяет, в частности, достоверно оценить высказанное некоторыми авторами предположение о том, что в 1930-е гг. политика Турции в отношении Болгарии специально предусматривала сохранение в последней значительной части турецкого населения [2]. Манчев отмечает также, что установленная Турцией в середине 1930-х гг. годичная квота приема переселенцев из Болгарии составляла 10000 человек, что, по мнению автора, было меньше годового прироста этой группы населения в Царстве. К сожалению, последний тезис он не подтверждает конкретными выкладками. Но считает нужным указать, что болгарские власти проявляли готовность увеличивать численность людей, выезжающих из страны, и не возражали против того, чтобы отпускать их без оформления документов, хотя Турция не хотела принимать всех подряд [3].
Занимающиеся исследованием этого вопроса авторы подчеркивают, что уезжала из Болгарии в Турцию наиболее активная и образованная часть мусульман. Стремилась уехать и часть помаков, но им труднее было прижиться на новом месте и многие из них возвращались обратно [4].
Проблема имела еще один важный аспект: с середины 1920-х гг. в Болгарии начала пропагандироваться турецкая национальная идея, провозглашенная кемалистами, — «Турция для турок». Основным проводником ее стал основанный в Софии в 1926 г. Союз турецких культурно-просветительных, гимнастических и спортивных обществ под названием «Туран», имевший несколько филиалов в провинции. Через эти общества, существовавшие легально, внутри Болгарии формировался организационный и кадровый потенциал турецкого влияния на местное мусульманское население [5]. Адрианопольский, например, филиал «Турана»,
1. Там же. С. 275.
2. См.: Манчев Кр., Дойчинова Е. Мюсюлманското население от Североизточна България в българската и турската политика. 1919-1939 гг. // Исторически преглед. 1991. № 5. С. 62.
3. Манчев Кр. Указ. соч. С. 278.
4. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 153.
5. Манчев Кр. Указ. соч. С. 276.
240
возникший в 1929 г., ставил своей целью «присоединение к Турции мусульманского населения Родоп» [1].
Лишь после государственного переворота в Болгарии 19 мая 1934 г. деятельность «Турана», как и всех других партий и общественных организаций, была запрещена. И тогда выяснилось, пишет Манчев, что в Болгарии «едва ли уже не существует кемалистская политическая партия, действующая нелегально в пользу Турции» [2]. Открытое преследование кемалистской пропаганды не давало больших результатов из-за закрытости турецких общин. Организуя отпор, в 1935-1936 гг. Министерство народного просвещения произвело массовую замену учителей болгарского языка в мусульманских школах за счет молодых мужчин, связанных с полицией; они должны были следить за учителями-турками и за всем происходящим в турецких селах, а в классах — не слишком стараться в обучении турчат, следуя постулату: чем более просвещен турок, тем более он связан с Турцией и кемализмом, и наоборот.
Вместе с тем обнаружилось, что у части мусульман, и в не последнюю очередь у высшего духовенства, не желавшего терять своих позиций, кемалистская пропаганда вызывала неприятие и даже сопротивление: очевидно, десятилетиями проводившаяся прежде в Болгарском Княжестве и Царстве линия на сохранение и консервацию мусульманских религиозных традиций давала свои плоды. В 1934 г. в Софии, правда, не без помощи болгарской администрации, возникло Общество защитников мусульманской религии в Болгарии. Его целью было отстаивание мусульманской религиозной морали в противовес кемалистской светскости и «Турану».
Отдельно следует сказать о проблеме болгар-магометан. Время, когда в болгарском обществе созрела идея особого отношения к болгарам-магометанам, выделения их из общей мусульманской организации, определить трудно. Однако, пожалуй, именно в связи с активизацией кемалистской пропаганды проблема помаков все более начала привлекать к себе внимание болгарской общественности.
Отдельные представители интеллигенции и раньше выступали перед властями с пожеланиями проведения эффективной государственной политики для преодоления или хотя бы смягчения общественного водораздела между болгарами-христианами и болгарами-магометанами. Так, члены Управительного совета окружного читалищного союза г. Пашмакли в жалобе от 16 января 1927 г. министру народного просвещения на общий недостаток средств для деятельности школ и читалищ округа отмечали, что «интеллигенция Центральных Родоп» считает необходимым «сделать что-то и для читалищ в помакских селах, [...] чтобы семена, которые сеют сегодня болгарские учителя среди помакских детей, родным языком которых является болгарский, не упали на камень» [3].
1. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 154.
2. Манчев Кр. Указ. соч. С. 277.
3. ЦДА. Ф. 173. Оп. 4. А. е. 401. Л. 13.
241
В 1935 г. со специально подготовленной брошюрой выступил в печати Г. Чичовски (дядя упомянутой В. Чичовской), которого особенно занимала судьба болгар-магометан. В своей работе он писал об ошибочности насильственного крещения в 1912-1913 гг. помаков, что содействовало их отчуждению. Ошибочным он считал и разрешенное одним из министров просвещения освобождение женщин-помачек от обязательного образования. И одновременно Чичовски отмечал как положительную черту то, что болгарское государство оплачивает из своего бюджета труд учителей, обучающих Корану детей болгар-магометан, помогает имамам и муфтиям, ремонтирует и строит мечети. Чичовски призывал открывать школы повсеместно, в самых маленьких населенных пунктах, применять закон об обязательном образовании во всей полноте, приобщать болгар-магометан «к нашей культурной жизни», чему, по его мнению, содействовало бы и привлечение способных среди них к службе в гражданском или военном ведомстве [1].
Приводимые в исторической литературе конкретные сведения о положении болгар-магометан в болгарском обществе отрывочны и разбросаны, их трудно систематизировать. Тем не менее интересно отметить, что, по мнению Л. В. Марковой, в Средних Родопах издавна (курсив мой. — Р. Г.) усилиями болгар-христиан и родопских просветителей создавались совместные школы и культивировались тесные контакты между двумя конфессиональными группами на бытовом уровне; в Западных Родопах дело шло медленнее [2]. В свою очередь, В. Чичовска указывает, что уже с начала века в Южной Болгарии у помаков были отдельные школы, содержавшиеся, как и болгарские, государством [3]. Опираясь на данные Министерства внутренних дел, она пишет, что в 1945 г. в Южной Болгарии насчитывалось около 150 тысяч помаков [4].
Но очевидно, что применительно ко второй половине 1930-х гг. уже более или менее определенно можно говорить об известных сдвигах в отношении общества и государства к помакам: деятельность болгарских ученых, общественных деятелей, журналистов, приносила свои плоды, способствуя осознанию болгарского происхождения помаков и самими помаками, и властями [5]. Так или иначе, в мае 1937 г. в Смоляне и других селениях Родоп возникло общество «Родина» — светская организация, провозгласившая своей целью интеграцию болгар-магометан в болгарскую общность [6]. В уставе цель общества формулировалась так: взаимное узнавание друг друга, сближение и взаимопомощь между болгарами-магометанами и болгарами-христианами в Родопской области; кроме того,
1. Чичовски Г. Българо-мохамеданският проблем. София, 1935. С. 24-28.
2. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 155.
3. Чичовска В. Указ. соч. С. 313.
4. Там же.
5. Манчев Кр. Указ. соч. С. 280.
6. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 154.
242
имелись в виду пробуждение и развитие народного чувства у помаков, культурно-просветительская деятельность, культивирование у помаков любви к государству, предохранение народа от всякой иностранной пропаганды и инородных внушений и воздействия, содействие экономическому возвышению Родопского края [1]. В целом, считает Маркова, светская, просветительская деятельность общества «Родина» при уважении к религии, исповедуемой помаками, была положительным явлением, равно как и методы его деликатной разъяснительной работы, рассчитанной на длительное время [2].
Но в 1940-е гг. в связи с новым изменением международной ситуации и установлением все более тесной зависимости Болгарии от Германии с ее тоталитарной расистской идеологией неторопливая просветительская деятельность в Царстве сменилась очередным приливом давления на мусульман. Началась новая кампания по христианизации болгар-мусульман: стала вестись пропаганда за чтение молитв в помакских мечетях на болгарском языке; болгаро-мусульманская община была выведена из состава общины турок, были уволены турки-муфтии, а помакские муфтии сменили имена на христианские. Сменили имена и несколько десятков тысяч жителей Родоп и Пирина, причем для проведения акции был составлен специальный болгарский именник. Власти стали добиваться даже отказа от ношения частей одежды, связанных с мусульманской традицией [3]. Ограничительные меры начала 1940-х гг. вызвали новую волну переселения мусульман из Болгарии в Турцию.
В целом можно сказать, что сложность мусульманской проблемы в межвоенной Болгарии как проблемы общественно-политической интеграции всех ее граждан проистекала из самого уклада болгарского народа, ментальности и психологического состояния населения, только что начавшего вовлекаться в процесс общественной модернизации. Все это в большой мере относится и к представителям правящих кругов Болгарии, которые и сами находились под влиянием вековечных народных традиций и поведенческих стереотипов, унаследованных от времени до Освобождения, и потому оказывались не в состоянии предпринять больших и целенаправленных государственных усилий для решения мусульманской проблемы, будучи к тому же ограниченными в своих действиях разнообразными внешнеполитическими обязательствами.
Вероятно, прав член-корреспондент БАН проф. С. Димитров, ставя вопрос о необходимости в определенной степени разделять турок и болгар-магометан с точки зрения возможности включения «в болгарскую национальную жизнь» каждой из этих групп [4]. Действительно, такой подход.
1. Манчев Кр. Указ. соч. С. 281.
2. Маркова Л. В. Указ. соч. С. 156.
3. Там же. С. 155.
4. Димитров С. Ще имаме ли научни позиции по проблемите на ислямизацията и съдбините на българите-мохамедани? // Rhodopica. Год. П. 1999. Кн. 1. Смолян. С. 131.
243
во всяком случае в отношении помаков, как будто начал реализовываться в Болгарии в последние годы межвоенного периода не без помощи рационального импульса сверху, со стороны государства, но исторического времени для этого было отпущено слишком мало: можно предположить, что существенное изменение и преодоление устойчивого негативизма среди разнородных по каким-либо основаниям групп населения возможно лишь в постепенном и длительном общественном, в известной степени регулируемом процессе, в условиях обновленной социально-политической и экономической реальности — реальности демократически развивающегося и твердо стоящего на ногах в хозяйственном отношении государства. Всего этого в действительности в межвоенной Болгарии не существовало.
С вступлением Болгарии после государственного переворота 9 сентября 1944 г. в новую — «социалистическую» эпоху в попытках коммунистических правительств разрешить «мусульманскую проблему» проявились свои особенности. Были некоторые успехи, но были и огромные просчеты, вроде «возрожденческого процесса» 1980-х гг. Как отмечал спустя более ста лет после Освобождения Болгарии из-под власти османов П. Младенов — один из бывших коммунистических руководителей страны, историческая память болгарского народа сохранила «черные облака османского рабства, с другой стороны, значительное число турецких националистов подвержено ностальгии, не воспринимает того факта, что Болгария уже давно не является частью турецкой империи. К сожалению, после 1878 г. многие турецкие и болгарские правители не смогли возвыситься над злобой, завистью и ненавистью» [1].
Следует признать, что современная Болгария на переломе ХХ-ХXI вв., на новом витке общественно-политической ломки, оказалась с грузом наследственной, до конца не решенной проблемы, хотя, вероятно, и с большим пониманием ее гуманитарно-правового характера.
1. Младенов П. Животът. Плюсове и минуси. Русе, 1992. С. 105.