I раздел
МИРООЩУЩЕНИЕ И МЕНТАЛЬНОСТЬ БАЛКАНСКИХ НАРОДОВ. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИДЕАЛЫ, ЦЕННОСТИ И ГЕРОИ
А. С. Аникеев
Институт славяноведения РАН
И. БРОЗ ТИТО — НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГЕРОЙ? АБЕРРАЦИЯ ИДЕОЛОГИЗИРОВАННОГО СОЗНАНИЯ
В истории XX века имя югославского коммунистического лидера Иосипа Броз Тито, вероятно, будет стоять в одном ряду с крупнейшими мировыми политическими фигурами, даже несмотря на то, что дело его жизни — построение особой модели социализма в Югославии, завершилось, как и в Восточной Европе, в течение жизни двух поколений. Также в последние годы ушло на периферию и разработанное при его активном участии движение неприсоединения, объединявшее в неприятии блоковой политики Югославию и крупнейшие афро-азиатские страны. Спустя десять лет после смерти патриарха, отдавшего все силы для поддержания стабильности и сохранению «братства и единства» в раздираемой национальными проблемами стране, распалась и сама Югославия. Между тем новая Югославская федерация знала после войны лучшие времена, главным образом в 50-70-е годы. В чем же причина того, что период успешного развития «второго» («первым» называют межвоенную Югославию) югославского государства был столь краток, а его распад приобрел такой драматический характер? Отвечая на первую часть вопроса, следует сказать, что коммунистическое однопартийное государство, развиваясь в послевоенные годы от тоталитарной, советской модели к автократической форме правления, достигло определенного социального и экономического прогресса, в значительной степени благодаря весомой финансовой поддержке Запада, оказанной стране в 50-е и 60-е годы. Западная помощь помогла югославскому руководству начать и некоторые экономические реформы, давшие толчок развитию способного к конкуренции на мировых рынках производства. Подъем экономики позволил поставить, в рамках дальнейшего развития марксистской практики, эксперимент с самоуправлением. В то же время коммунисты в Югославии (как, впрочем, в СССР и в других восточноевропейских странах), отказавшись от эволюционного пути, нарушили традиционный уклад югославянской политической и экономической жизни, обеспечивавший относительную преемственность исторического развития и его плавный ход. Попытавшись воплотить на практике заимствованную идеологическую схему, к которой югославское руководство подходило как к научной истине, оно своей политикой
108
постепенно подрывало внутренние скрепы национального государства, что способствовало ускорению изначально существовавших в нем мощных центробежных тенденций. Известно, что коммунисты во главе с Тито получили тяжелое наследие от бывшего югославского монархического государства, в котором накануне войны получила автономию Хорватия, что должно было стать первым шагом к созданию федерации. Между тем попытка коммунистов решить после войны национальные проблемы, опираясь на заимствованную у СССР концепцию федеративного устройства, не обернулась их решением, поскольку созданное государство стало в сущности централизованным и процесс перешел в фазу вялотекущего кризиса, с постепенной кристаллизацией сепаратизма в каждой из республик.
ФНРЮ (позднее СФРЮ) ослабляли многие факторы: страшная ипотека военных лет с массовой резней сербов усташами на территории Хорватии и Боснии, сохранявшаяся с того же периода в определенных кругах общества оппозиция коммунистической власти, рост хорватского, албанского и мусульманского национализма. Уже с начала 70-х годов эти латентные противоречия в межнациональной сфере, особенно по линии сербо-хорватских отношений, стали проявляться все заметнее. Они с трудом удерживались и регулировались стареющим Тито, авторитет которого был все еще непререкаем. Республиканская партийно-бюрократическая элита (этнократия), набиравшая силу, в том числе и благодаря скороспелым партийным решениям и законодательным реформам, продолжала требовать для своих республик новых льгот и преференций, что подрывало общефедеральные политические и экономические связи, усиливая импульсы к отделению, и в итоге взорвало страну изнутри. Внешним же побудительным стимулом сепаратизма, как бы подстегнувшим процесс, стали революции конца 80-х годов в Восточной Европе, распад «социалистического лагеря», а затем и СССР.
* * *
О послевоенной истории Югославии написаны десятки научных и публицистических работ. И главным их героем всегда остается Тито. Без преувеличения можно сказать, что он в значительной степени персонифицировал новейшую югославскую историю. Его идеи, как и мысли его ближайших соратников, прошедшие через автохтонное, двоящееся сознание (и подсознание) «балканского человека», формировавшееся в условиях многовекового имперского гнета, конструировали, как им казалось, идеальную модель будущей Югославии, гармоничное, поступательное развитие которой направлялось бы мудрой партийной верхушкой, свободной от влияния внешнего фактора. Но ирония заключалась в том, что сложный исторический процесс взаимодействия причинно-следственных связей не всегда подвластен человеческим желаниям и намерениям, в том числе стремлениям и расчетам югославских коммунистов, видевших в марксизме универсальное средство для построения югославского общества. Возможно, последнее обстоятельство способствовало накоплению
109
ошибок на этапе разработки и принятия решений, что неизбежно должно было вызвать на определенном этапе сбой в работе партийно-государственного механизма, определявшего политику страны.
Жанр и объем данной статьи позволяет лишь эскизно осветить поставленный вопрос, обратить внимание на ключевые эпизоды, в которых проявились наиболее характерные черты нашего героя. При этом хронологически наиболее ярким и насыщенным событиями следует признать драматичный период первого послевоенного десятилетия, время создания основ новой Югославии. Тогда под его руководством были продолжены начатые в годы войны реформы в сфере политики и экономики. Большая их часть была не всегда адаптирована к местным реалиям и являлась калькой с советских образцов, как, к примеру, принятая в 1946 году югославская Конституция. Переломным для Югославии стал советско-югославский конфликт 1948 г., после которого Югославия оказалась за пределами лагеря «народных демократий», а затем вынуждена была пойти для решения внутренних и внешних проблем на сближение с Западом. Тогда же Белград приступил к некоторым, не менявшим сути власти, скорее декоративным реформам в рамках марксистской доктрины. Некоторые социопсихологические характеристики Тито также достаточно четко обозначились именно в эти годы противостояния с Кремлем и поиска нового политического курса.
Возглавив накануне Второй мировой войны югославскую компартию, Тито должен был проводить на Балканах линию Коминтерна, а значит, ВКП(б) и лично Сталина. Организаторские способности и поддержка партийных товарищей позволили консолидировать компартию, а начавшаяся война вывела ее на передний край борьбы за освобождение от оккупантов и социальную революцию. Благодаря верно избранной стратегии (несмотря на некоторую полемику на первом этапе с Коминтерном) сражаться одновременно с оккупантами и своими политическими противниками, КПЮ и ее вооруженные отряды уже к 1943 году становятся ведущей силой Сопротивления в Югославии, а через некоторое время и признанной частью антигитлеровской коалиции. К этому времени югославским коммунистам удалось создать на освобожденных территориях свои органы власти и выступить перед союзниками с требованием их признания. Тито, секретарь КПЮ и маршал, выходит на уровень мировой политики, и вопрос об отношении к нему и его движению обсуждается между СССР, США и Великобританией. В 1944 г. он встречается с Черчиллем, правительство которого перестает поддерживать четников и короля Петра II и вскоре, вместе с американцами, признает югославского лидера и его вооруженные силы единственным законным представителем движения Сопротивления в стране. На завершающем этапе войны югославскому руководству приходилось решать значительное число проблем, связанных с конституированием новой власти и формулированием новой внешнеполитической программы. Планы территориальных приобретений
110
у соседей , позиция в вопросе о балканской федерации показывали, что югославское руководство фактически выступало с претензиями на руководящую роль на Балканах. При этом становилось все заметнее стремление копировать советский опыт и поведение и в этой области, с чем Москва, связанная договорными обязательствами с западными союзниками, не могла согласиться. Амбициозная, не учитывающая интересы Кремля региональная политика Белграда осложняла советские отношения с США и Великобританией и все чаще становилась предметом обсуждения между Москвой и Белградом.
Превращение возглавляемого югославскими коммунистами Сопротивления в ведущую силу на Балканах, успехи в борьбе с оккупантами и внутренней оппозицией, вероятно, оказали влияние на югославское руководство и самого Тито, сделав их менее зависимыми (в интенции) от внешнего фактора, критичными по отношению к своим планам и предпринимаемым действиям, что не осталось незамеченным для окружающих. Г. Димитров, беседовавший с Тито во время его визита в Москву в апреле 1945 г. о положении в Югославии, о возможном заключении договора о союзе между Югославией и Болгарией, взаимоотношениях с США и Великобританией, после встречи записал в дневнике: «Общее впечатление: недооценка сложности положения и предстоящих трудностей, сильно самонадеян, большая степень высокомерия и несомненное "головокружение от успехов". На словах, конечно, все как будто в порядке». На следующий день Димитров, у которого югославский лидер, проведший за годы войны не одну успешную кампанию против оккупантов, вызывал, очевидно, смешанные чувства ревности и восхищения, но также и обиды, направил письмо Сталину, в котором содержалась также оценка позиции югославского руководства. Не называя имен, он писал, что у «ряда югославских товарищей имеются нездоровые настроения, определенное "головокружение от успехов" и неправильное, высокомерное отношение к Болгарии и даже к болгарской компартии» [1].
Обвинения югославов имели под собой основания. Во время югославо-болгарских переговоров в Москве в январе 1945 г. по вопросу о создании федерации двух стран они настойчиво стремились к такому варианту соглашения, по которому Болгария фактически лишалась бы своего государственного суверенитета и входила бы в объединение на тех же правах, что и сербы, хорваты, словенцы, македонцы и другие народности Югославии. В случае одобрения этих планов, как полагало югославское руководство, будущая федерация смогла бы «внутренними усилиями правильно воздействовать на Болгарию» [2]. Против подобной федеративной идеи, которая очевидно получила одобрение и самого Тито, выступали не только болгары, но и Сталин, много раз, осенью 1944 г. и зимой 1945 г., подчеркивавший необходимость создания равноправного союза двух балканских
1. Димитров Г. Дневник. 9 март 1933 - 6 февруари 1949. София. 1997. С. 474.
2. Восточная Европа в документах российских архивов. 1944-1953. Т. 1. 1944-1948. Москва; Новосибирск. 1997. С. 128-129.
111
государств, а не т. н. «семичленной» федерации (югославские республики плюс Болгария). «Левацкие перегибы» югославского руководства, обнаружившиеся в подходе к вопросу о федерации с Болгарией, проявились и в выдвижении территориальных требований к другим соседям, в том числе и к тем, кто не входил в число бывших германских сателлитов. Это относилось, в частности, к Греции, от которой югославы рассчитывали оторвать и присоединить к себе Эгейскую Македонию. Комментируя югославские планы, Сталин сказал: «Создается положение, в котором вы оказываетесь во враждебных отношениях с Румынией, Венгрией, Грецией, собираетесь воевать со всем миром; не имеет смысла создавать подобного положения» [1].
Весной 1945 г., во время кризиса вокруг Триеста, Тито, недовольный позицией Кремля, требовавшего отвода югославских войск из города, заявил, что югославы не хотят платить по чужим долгам, не хотят быть разменной монетой и не желают, чтобы их вмешивали в политику сфер интересов [2]. Последняя фраза заставляет предположить, что Тито был знаком (возможно от англичан) с советско-британским соглашением о разделе сфер влияния на Балканах, заключенным в октябре 1944 г. в Москве между Сталиным и Черчиллем. Если это так, то данное обстоятельство могло вызвать у него переоценку советской политики и способствовать формированию новых подходов к сотрудничеству с Кремлем. Знание о том, что Югославия была разделена поровну между СССР и Великобританией, могло дать ему в критической ситуации дополнительное ощущение независимости от Кремля и его хозяина и в то же время сформировать готовность к контактам с британцами, получившими свою «долю» в этой балканской стране. Известно, что глава британской военной миссии при штабе Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ) Ф. Маклин был другом Тито, который после событий 1948 г. даже приезжал в Белград уговаривать югославов отказаться от поддержки греческих партизан. Версия о том, что Тито каким-то образом рассчитывал использовать эту ситуацию, нуждается в специальной проверке. Несомненно, однако, что англичане стремились и после войны сохранить за собой право на 50% влияния в коммунистической Югославии. Договоренности о сферах влияния на Балканах сохраняли свое значение и для Сталина. Во время Берлинской (Потсдамской) конференции Черчилль напомнил кремлевскому хозяину о договоренности по Югославии, сказав, что сейчас там соотношение не 50:50, а 99:1 не в пользу Англии. Сталин, по словам британского лидера, утверждал, что соотношение там 90 процентов в пользу Англии, 10 процентов в пользу Югославии и 0 процентов в пользу России. «Советское правительство часто не знает, что собирается предпринять Тито», — добавил он. Несмотря на очевидную иронию сталинской реплики, в ней возможно была и известная доля истины, принимая во внимание недавний
1. Там же. С. 130.
2. Ђилас М. Пад нове класе: повеет о саморазању комунизма. Београд. 1994. С. 69.
112
кризис вокруг Триеста. Между тем Сталин обратил внимание своего собеседника на то, что он был уязвлен американскими требованиями сменить правительство в Румынии и Болгарии, в то время как он не вмешивается в греческие дела (там соотношение было 90 : 10 в пользу англичан). По его мнению, американцы поступали несправедливо [1]. Нельзя исключить того, что в Лондоне, зная об известной самостоятельности Тито и его определенной непредсказуемости, могли строить в отношении него какие-то планы, в расчете на сохранение своего влияния в Югославии. Еще летом 1944 г. в британских дипломатических документах, в которых анализировалась ситуация на Балканах с точки зрения восприятия там грядущей советской оккупации, отмечалось растущее беспокойство среди политических сил такой перспективой и готовность к сотрудничеству с Великобританией. Одним из относящихся к этой категории был назван «генерал Тито» [2]. Вероятно, англичанам стало известно (возможно, через офицеров британской миссии) о каких-то высказываниях югославского лидера или его окружения, позволивших сделать эти выводы. Если учесть, что практически все документы британского внешнеполитического ведомства того периода, относящиеся к СССР, просматривались работавшим на Москву Д. Маклином, то не исключено попадание такого рода «компромата» на кремлевский стол Сталина, который мог хранить его, по своей привычке, до лучших времен. В этой связи интересны также материалы, содержащиеся в мемуарах сербского политика С. Иовановича. Согласно его воспоминаниям, в феврале 1945 г. британский дипломат Ранделл сообщил ему, что Тито скоро сойдет с политической сцены в Югославии, а в ответ на удивленный вопрос, каким образом это может произойти, он услышал, что это сделают сами русские [3].
Тито в те годы невозможно представить во всей полноте без его сопоставления со Сталиным, без выяснения того, что объединяло эти две фигуры и что их разнило. Вождь советской России представал тогда для югославских коммунистов в ореоле славы и божественной харизмы. Литературно одаренный коммунист-идеалист М. Джилас так описывал свои ощущения накануне встречи со Сталиным в апреле 1944 г. «Быть принятым у Сталина — это было наивысшим признанием героизма и страданий партизанских бойцов и нашего народа. Сталин был чем-то большим, чем вождь в борьбе. Он был воплощением идеи, был претворен в коммунистических головах в чистую идею, а тем самым в нечто непогрешимое. Сталин был нынешней победной борьбой и грядущим братством человечества. Вмиг исчезло все отрицательное в СССР, а все недоразумения между нами и советскими руководителями потеряли значение и вес, как будто их не бывало. Все отталкивающее исчезало перед потрясающими размерами
1. Черчилль У. Вторая мировая война. М. 1991. Книга третья. С. 662.
2. Barker Е. British Policy in South — East Europe in the Second World War. London. 1976, p. 141.
3. Јовановић С., Павловић К. Слободан Јовановић у емиграцији. Разговори и записи. Београд. 1993. С. 84.
113
и красотой того, что во мне происходило. Что значила моя личная судьба в сравнении с масштабами борьбы и наши недоразумения в сравнении с грядущим осуществлением идеи?» [1] Возможно, что и отношение самого Тито к Сталину было, с небольшими вариациями, таким же. Персонификация актуальной марксистской идеи в образе Сталина являлась в тот период обычной для большинства зарубежных коммунистов. Между тем у югославского руководства, людей «балканских», это восхищение и обоготворение вождя не приняло клинической формы, не выключило их рефлексию, как это видно из размышлений Джиласа. Наблюдателей удивлял независимый стиль общения Тито со Сталиным, его способность, на фоне советского партийно-бюрократического раболепия перед вождем (обусловленного в первую очередь страхом), возражать оппоненту в ходе дискуссии. Джилас отмечал, что во взаимоотношениях Сталина и Тито можно было заметить что-то особое, невысказанное — как будто бы они испытывали недовольство друг другом, но каждый из них сдерживался, исходя из своих соображений. Сталин старался ни в коем случае не обидеть Тито лично, но в то же время он не упускал случая как бы невзначай «поддеть» его в связи с положением в Югославии. Со своей стороны, Тито относился к Сталину с уважением, как и положено к старшему, но чувство обиды, особенно когда Сталин делал замечания по поводу положения дел в Югославии, давало о себе знать [2].
Сталин, как опытный византийский политик, использовал для контроля над коминтерновскими деятелями, разъехавшимися в конце войны из Москвы по «национальным квартирам», разные методы и приемы — от вполне невинных до кровавых. Тито и его соратники, поднявшие восстание в Югославии и взявшие власть с оружием в руках, были не из их числа, что, вероятно, ставило перед Сталиным определенные проблемы. Во время визита югославской делегации во главе с Тито в СССР в мае 1946 года его отношение к югославам, если верить Джиласу, приобрело оттенок какой-то нарочитой лести и даже подобострастия. Во время одного из застолий в Кунцево он три раза повторил, что Тито нужно беречь, что он нужен Европе. На одной из последующих встреч, где присутствовали Г. Димитров, В. Коларов и Т. Костов (последний через три года по сталинскому приказу, как «титоист», был отправлен на виселицу), Сталин совершенно беспардонно унижал болгар, ставил Тито как политического деятеля выше Димитрова. Во время церемонии похорон М. Калинина, скончавшегося в те дни, Сталин пригласил Тито занять место между членами советского политбюро. Джилас видел в таком поведении Сталина определенное коварство — рисуя перед Тито некую радужную перспективу, он в действительности думал о другом [3].
1. Джилас М. Лицо тоталитаризма. М. 1992. С. 47.
2. Гиренко Ю. С. Сталин—Тито. М. 1991. С. 268.
3. Ђилас М. Пад нове класе... С. 71.
114
Визит 1946 г. был последним для Тито, больше он со Сталиным не встречался: в Москву приезжали только люди из его ближайшего окружения. Между тем список советских, а точнее сталинских, претензий к Тито постепенно становился все длиннее, и к концу 1947 г. на первое место вышла албанская проблема, которую в Кремле рассматривали как тест на верность Белграда интернациональному долгу, а может быть, если принять версию Джиласа, как своего рода ловушку, в которую Сталин собирался поймать «независимого» Тито. Еще в начале войны Коминтерн дал поручение югославскому руководству оказать помощь в создании албанской компартии, что было реализовано в ноябре 1941 г. [1]. В годы войны югославо-албанские межпартийные связи, основанные на совместной борьбе с оккупантами, стали приобретать строго иерархический характер с доминацией КПЮ, а после 1945 г. Белград уже рассматривал Албанию фактически как одну из республик федеративной Югославии, оказывая ей политическую поддержку и предоставляя значительную экономическую помощь. Сталин, однако, видел Восточную Европу, и Балканы в частности, как зону совместного управления центра (Москва) и местного вассала (Белград) и не собирался отдавать свои права Тито. В июне 1946 г. советский посол в Югославии А. Лаврентьев во время встречи с албанским партийным лидером Э. Ходжей «указал» на необходимость укрепления отношений между Албанией и Югославией. «Ориентация Албании на близость с Югославией будет вместе с тем означать ориентацию Албании на близость с Советским Союзом», — разъяснял своему собеседнику позицию Москвы советский посол. Он также сказал, что СССР будет оказывать Албании, как братской республике, всяческую поддержку, но «эту поддержку не нужно афишировать и подчеркивать, чтобы не повредить Албании». Лаврентьев дал албанцу совет подписать договор о взаимной помощи между Югославией и Албанией, чтобы, как он отметил, «укрепить позицию Албании в отношении Греции и Италии» [2]. Югославское руководство, которое получило указание из Москвы развивать сотрудничество с Албанией, продолжило начатую раньше политику с удвоенной силой, но, как показали дальнейшие события, переусердствовало. В августе 1947 г. Тито в беседе с Лаврентьевым выражал недовольство позицией Нако Спиру (член политбюро КПА), который, по его мнению, проводит политику отрыва Албании от Югославии. Он «считал целесообразным» пригласить в Белград Э. Ходжу и К. Дзодзе и предложить албанцам во время встречи отстранить Спиру от работы [3]. Осенью конфликт в албанском руководстве между сторонником ориентации на Москву Н. Спиру и на Югославию К. Дзодзе и Э. Ходжа, подогреваемый Белградом через
1. Смирнова Н. Д. Сталин и Балканы в 1948 г. Проблемы национальной безопасности СССР // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М. 1999. С. 37.
2. АВП РФ. Ф. 067. Оп. 14. Д. 9. П. 104. Л. 1.
3. Восточная Европа... Т. 1. С. 687-688.
115
своего представителя при ЦК КПА С. Златича, достиг кульминации и его результатом стало самоубийство Н. Спиру 21 ноября [1].
В феврале 1948 г., когда югославы были вызваны в Москву для обсуждения среди прочего и албанского вопроса, эти трагические события в ходе встреч не были упомянуты, но, оставшись за кадром (правда, с сарказмом Сталин и Молотов сообщили, что советскому руководству известно о намерении Югославии «проглотить» Албанию), они не могли не оказать влияния на общую тональность переговоров. Югославам было поставлено в вину другое. Сталин, знавший от разведки о готовности американцев ввести свои войска в Грецию в случае продолжения помощи греческим партизанам со стороны Югославии, Болгарии и Албании, резко выступил против решения югославского руководства отправить в Албанию, в район албано-греческой границы, две дивизии. Он полагал, что такое решение Белграда может спровоцировать американцев на интервенцию против Югославии, под предлогом защиты Албании от оккупации, в отношении которой в годы войны между СССР, США и Великобританией была достигнута договоренность о защите ее независимости [2]. Этими же соображениями диктовалось и его требование к югославам и болгарам, также участвовавшим в этих переговорах, прекратить помощь греческим партизанам.
Накануне визита югославов в Москву Тито вынужден был объяснять свое, принятое им, как отмечает Джилас, практически единолично решение советскому послу Лаврентьеву, которому Сталин через Молотова поручил выяснить все подробности. Обвинительный тон советских телеграмм нарастал, и после передачи Тито последней, от 1 февраля 1948 г., Лаврентьев сообщал в Москву: «Тито, прочитав телеграмму два раза, крайне взволнованный, сказал, что не ожидал, что Советское правительство придает этому делу такое значение. Он признает, что им была допущена ошибка, нужно было предварительно проконсультироваться с Сов-пра, и такая консультация по внешнеполитическим вопросам впредь проводиться будет. Он понимает, что за такие неправильные внешнеполитические шаги реакция возложит ответственность на Советский Союз. Югославская дивизия не будет введена в Албанию». Далее Тито попытался снять вину с югославского правительства и перевести ее на себя как главнокомандующего, подчеркнув, что это мероприятие, основанное на согласии с албанским правительством, по его мнению, не являлось таким шагом, который требовал бы консультации с Москвой, тем более что прошлым летом в Албании был временно дислоцирован югославский авиационный полк, что не вызвало никаких возражений [3].
1. Там же. С. 735-737.
2. Димитров Г. Указ. соч. С. 598-599.
3. Гиренко Ю. С. Указ. соч. С. 336-338.
116
Грубое давление Сталина на Тито, «разнос», данный югославам и болгарам во время встречи в Кремле, объяснялись желанием защитить интересы СССР и его сателлитов на Балканах, которым грозило вмешательство со стороны Запада, а форма, в которой он сообщал зарубежным коммунистам о советских мотивах, лишь соответствовала стандартам привычного сталинского общения со своими подчиненными. Кроме того, важно отметить, что категоричный тон и резкость Сталина были вызваны также и тем, что от разведки он знал об истинных планах и намерениях западных держав гораздо больше, чем балканские коммунисты, которые поэтому воспринимали его аргументацию как противоречивую и недостаточно убедительную.
События зимних месяцев 1948 года стали переломными в отношениях Югославии и Советского Союза. Тито, который на Балканах постепенно входил в роль Сталина, в виде его уменьшенной и гораздо менее зловещей копии, объективно, учитывая все заслуги и достижения, не готов был подчиняться жесткому внешнему давлению, хотя обязан был, согласно иерархической дисциплине, выполнять все партийные приказы Кремля. Позже он сам признавал, что принять решение в связи с позицией Сталина было даже тяжелее, чем начать борьбу против Гитлера в 1941 г., «поскольку мне, как дисциплинированному коммунисту-интернационалисту», подчеркивал он, «было страшно трудно пойти на такой шаг». Дальнейшие объяснения своей позиции, которые он представил в интервью «Борбе» в мае 1974 г., были уже адаптированы к реалиям того периода и были явно шире тех мотивов, которыми он руководствовался в марте 1948 года, когда на заседании политбюро ЦК КПЮ шла речь о сопротивлении сталинскому диктату. Согласно его словам, принять бесповоротное решение заставило понимание того, что случай с Югославией был для Сталина только пробным шаром, а в действительности «речь шла о вопросе дальнейшего развития социализма в мире и социалистических отношений, о вопросе, какими должны быть отношения между социалистическими странами» [1]. Постоянные попытки Сталина поставить Тито в один ряд с другими зарубежными коммунистическими лидерами вызывали сопротивление. При этом, как у всех диктаторов, собственные интересы в сознании Тито отождествлялись с интересами руководимого им государства. В ходе исторического по своим последствиям мартовского заседания политбюро югославской компартии политика СССР по отношению к Югославии подверглась резкой критике. Тито говорил о несправедливости советских обвинений в связи с Албанией, которую Югославия «взяла на себя в качестве бремени в 2 миллиарда», подчеркнув при этом, что «нефть Советы забрали». «Мы обратили на это внимание албанцев», — отметил он. Смешанные советско-югославские экономические общества были названы им позорными и неравноправными. Сообщил он участникам заседания также об ограничении поставок вооружений для югославской армии и о переносе советской стороной сроков заключения торгового соглашения на 1948 г. с мая на декабрь. Констатировав, что «русские оказывают экономическое давление на нас», Тито призвал «выдержать это давление», пояснив, что «здесь речь идет о независимости нашей страны». Э. Кардель, один из участников февральской встречи в Москве, отметил в дискуссии,
1. Гиренко Ю. С. Указ. соч. С. 342-343.
117
что «русские не хотят, чтобы в этих странах («народных демократий») создавалась определенная формация, позволявшая им развиваться в направлении социализма, что существуют идеологические разногласия по проблеме развития социализма». М. Джилас подчеркнул, что весь вопрос заключается в том, «будет ли социализм развиваться свободно или посредством расширения СССР», а С. Вукманович-Темпо сказал, что «русские проводят курс, направленный на то, чтобы поставить нас в зависимость от них». Завершая обмен мнениями, Тито затронул вопрос о болгаро-югославской федерации, о которой шла речь на московских переговорах, причем Сталин требовал, чтобы София и Белград договорились о подписании соглашения в самое ближайшее время — «завтра, если можно». В качестве одной из основных причин, не позволявших пойти на объединение, югославский лидер указал на существующие между двумя партиями идеологические разногласия («это был бы «троянский конь» в нашей партии»), а также различия в подходе к национальному вопросу. По его мнению, было бы ошибкой соблюдать в этой недостаточно ясной ситуации коммунистическую дисциплину, если это в ущерб какой-либо новой концепции... «Мы не пешки на шахматной доске. Мы должны ориентироваться только на собственные силы», — добавил он. Политбюро одобрило итоги визита югославской делегации в Москву и идею Тито об опоре на собственные силы [1]. Таким образом, Тито получил почти единодушную поддержку своих партийных товарищей, что, вероятно, оказало решающее влияние на его дальнейшую судьбу и определило новые горизонты в развитии Югославии. Единственным, кто оказался не согласен с мнением высшего партийного органа, был С. Жуйович, сообщивший о заседании советскому послу, который передал информацию в Москву. Сталин высоко оценил полученный материал, а Молотов поручил Лаврентьеву передать югославскому товарищу благодарность ЦК ВКП(б), считая, «что он делает хорошее дело как для Советского Союза, так и для народа Югославии, разоблачая мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК» [2].
Вскоре в Москве пришла в движение хорошо отлаженная партийная машина, задачей-максимум которой было добиться отстранения и наказания югославского руководства. Сталин, глубоко уязвленный «предательством» Тито, лично направлял действия всех звеньев тоталитарного механизма, будучи уверен в скорой победе над еретиком. Известна его знаменитая фраза того периода, переданная Хрущевым: «вот шевельну мизинцем — и не будет Тито. Он слетит...». Однако Тито удалось удержаться, несмотря на все старания Кремля, включая и террор, его убрать. Одним из самых тяжелых был для него 1949 год: процессы над «титоистами» в странах «народной демократии», вторая резолюция Информбюро, после которой Тито ожидал нападения на Югославию со стороны Румынии, Болгарии и Венгрии. Между тем он, уверенный в правоте избранного курса, ощущая поддержку партии (оппозиция была не очень многочисленной),
1. Там же. С. 343-346.
2. Там же. С. 353.
118
не думал о сдаче позиций. В один из дней этой полной неизвестности поры, прогуливаясь с Джиласом по парку бывшего дворца принца Павла, он воскликнул: «Погибнуть на своей земле! По крайней мере, память останется» [1]. Как отмечал Джилас, у Тито опасения за судьбу страны, за революцию сплетались с опасениями по поводу личной власти и судьбы. Он постоянно заботился о своем «месте в истории». Особой сферой был его престиж, где он был, как ребенок, мелочен и педантичен. Его пристрастие к роскоши во всем было прямо с этим связано, поскольку он рассматривал обладание дорогими дворцами, машинами, яхтами, охотничьими угодьями как форму выражения власти. Даже мощная критика со стороны партийных интеллектуалов и идеалистов, достаточно многочисленных среди его окружения в первые послевоенные годы, не могла изменить его представлений и образа жизни. Вместе с тем, по мнению Джиласа, он не был интриганом, был сдержан и внимателен к своим товарищам [2]. Следует, правда, уточнить, что он не прощал отступничества в своем окружении, и в 50-е годы и 60-е годы перевоспитывал в тюрьме Джиласа, одного из своих ближайших товарищей, за критику новой партноменклатуры.
Основные этапы советско-югославского конфликта уже подробно восстановлены документально и получили оценку историков, вполне справедливо возложивших всю вину за его возникновение на Сталина. Стоит лишь отметить, что данные югославами на заседании 1 марта 1948 г. оценки советской политики, как и высказанные мысли о необходимости изменения характера отношений между социалистическими странами, стали ядром будущей югославской концепции плюралистического социализма, подорвавшей сталинскую монополию на безраздельную власть в «социалистическом лагере». Тито спустя некоторое время приобрел дополнительную славу борца со сталинизмом не только на Западе, но и внутри страны. Осанна национальному герою, в которой сливались события партизанской войны и сопротивления Коминформу, становилась всеобщей. Партийная пропаганда, согласно логике собственного функционирования, многократно усиливала звучание хора и оркестра. Как было видно, югославского вождя это не смущало, ему нравилась народная любовь, он считал ее заслуженной. Была ли эта, переходившая в культ любовь отражением искаженного идеологией сознания, трудно сказать. Возможно, и так. Скорее, однако, это были реалии авторитарного, однопартийного, но с некоторыми либеральными элементами общества, где не были сформированы гражданские структуры и господствовал «массовый человек», с его специфическими страстями и интересами. Таких обществ во всем мире было не так мало. Югославия была и остается тем пространством на земле, жители которого продолжают находить себе политиков-героев, не перестающих удивлять других обитателей планеты.
1. Ђилас М. Пад нове класе... С. 264.
2. Там же. С. 262.