Болгария в XX веке. Очерки политической истории
Е.Л. Валева (отв. ред.)

3. ПОСЛЕВОЕННАЯ БОЛГАРИЯ: ОТ САЛОНИК ДО НЕЙИ

 

1. Салоникское перемирие - пролог мирного договора с Болгарией  (Г.Д. Шкундин)  87

2. Формирование нового облика власти: "широкая коалиция"  (Т.Ф. Маковецкая)  93

3. Полевение политического Олимпа  (Т.Ф. Маковецкая)  107

4. Горе побежденным!  (Г.Д. Шкундин)  115

5. Диктат в Нейи-сюр-Сен  (Г.Д. Шкундин)  121

 

 

1. Салоникское перемирие - пролог мирного договора с Болгарией

 

Мирный договор, подписанный 27 ноября 1919 г. в парижском пригороде Нейи-сюр-Сен, подвел итоги первой мировой войны для побежденной Болгарии. Он рассеял иллюзии болгарских политиков, до последней минуты рассчитывавших на снисходительность победившей Антанты и на решение балканских проблем в духе известных принципов американского президента Вильсона. На всем протяжении процесса мирного урегулирования логика руководителей большинства болгарских партий была следующей: раз главный виновник двух "национальных катастроф" царь Фердинанд уже устранен с политической авансцены, то из-за его "вероломства" нельзя вторично наказывать болгарский народ и без того расчлененный Бухарестским договором 1913 г. Окончательные условия мирного договора превзошли даже наиболее пессимистичные ожидания болгарских идеалистов [1].

 

В связи с этим интересен вопрос: в какой степени Салоникское перемирие предопределило дальнейшую судьбу Болгарии, став своеобразным прологом мирного договора с нею? В момент подписания перемирия и в первые недели мирной жизни мало кто в стране мог предполагать, какими будут масштабы второй "национальной катастрофы". Дело в том, что при отвлеченном взгляде условия перемирия не казались крайне неблагоприятными для Болгарии [2]. В нем нигде не упоминалось о капитуляции. В значительной мере поэтому болгарская историография в оценке перемирия избегает определения его как капитуляции. На наш взгляд, сущность соглашения заключалась именно в этом, хотя оккупация страны войсками Антанты и была осуществлена в благовидной форме. Как безоговорочную капитуляцию болгар трактовали перемирие многие современники событий [3]. Утвердилась такая точка зрения и в исторической науке за пределами Болгарии [4].

 

В соответствии с условиями перемирия Болгария выводила свои войска с занятых ею греческих и сербских территорий без права вывоза какого-либо имущества. Она должна была демобилизовать почти всю армию, а вооружение демобилизованных соединений передать под контроль Антанты. Секретное же приложение к соглашению о перемирии позволяло британским, французским и итальянским войскам оккупировать ряд стратегических объектов внутри

 

87

 

 

страны, ее порты открывались для судов государств антантовского блока и нейтралов. Предусматривалось заключение специальной конвенции относительно использования Антантой территории Болгарии и средств ее коммуникаций.

 

В то же время на территории, оккупированной союзниками, сохранялась болгарская гражданская администрация, а в Добрудже и на турецкой границе - болгарские войска. Конвенция урегулировала чисто военные вопросы, но ни слова и ней не говорилось о принадлежности Южной Добруджи, Западной Фракии, а тем более "западных окраин". Поэтому большинство политических деятелей страны втайне надеялись, что на предстоящей мирной конференции Болгария удержит за собой эти территории и даже, возможно, расширится в направлении Восточной Фракии. Как успех болгарской делегации на переговорах в Салониках расценил соглашение и Фердинанд, пребывавший на троне последние дни и более всего озабоченный собственной судьбой [5].

 

Поначалу, прибыв и Салоники, болгарские делегаты министр финансов А, Ляпчев и командующий 2-й армией генерал-майор И. Луков еще не осознании весь трагизм ситуации. Более того, они сделали французскому генералу Л. Франте д'Эспере, возглавлявшему войска Антанты на Салоникском фронте, предложение, весьма странное при данных обстоятельствах. В его дневнике читаем:

 

«Ляпчев сказал мне: "Завтра мы будем вместе с вами маршировать к Константинополю, а через три недели, так как нам еще необходимо будет хорошо обработать общественное мнение, и против Германии"».

 

Генералу ничего не оставалось, кроме как "заставить их ясно понимать положение", в котором они находятся [6].

 

Иногда в болгарской исторической литературе можно обнаружить упреки в адрес Ляпчева, что он якобы безоговорочно принял все условия, навязанные ему Франше д'Эспере. Политические противники Ляпчева впоследствии утверждали, что, согласившись разоружить и фактически оставить на положении военнопленных 90 тыс. болгарских солдат, находившихся в составе 11-й германской армии к западу от меридиана Скопье, он тем самым бросил их на произвол судьбы, а точнее - в распоряжение победителей. Последним же данный пункт соглашения о перемирии давал возможность вооружить сербское население и, главное, обеспечить столь необходимые рабочие руки для восстановления и поддержания сети шоссейных и железных дорог, а также транспортировки военных материалов и продовольствия для Восточной армии союзников. В то же время находившиеся в Болгарии военнопленные солдаты и офицеры Антанты освобождались немедленно.

 

В идеологизированной историографии даже утверждалось, что "болгарские уполномоченные и не собирались добиваться освобождения солдат отрезанной 11-й армии. Они предпочитали оставить в плену у противника революционно настроенных солдат 11-й армии,

 

88

 

 

боясь их влияния на болгарским народ. Это было предательством интересов болгарского народа" [7]. Писатель Паун Генов, известный автор романизированных биографий, утверждал, что Ляпчев был в панике, подвергнувшись массированной психологической "обработке" со стороны Франше д'Эспере. Последний якобы специально приурочил к ключевому моменту переговоров с болгарами получение сообщения из своего штаба о том, что город Ресен в Македонии, "малая родина" Ляпчева и эксперта делегации С. Радева, родственника министра и его протеже, занят индокитайскими отрядами французской армии и находится в их полной власти. Данное сообщение будто бы повергло Ляпчева в неописуемый ужас и полностью лишило его всякой способности вести какой-либо дипломатический торг с Франше д'Эспере [8].

 

Но даже если так было на самом деле, то все же следует признать, что добиться в Салониках большего болгарские делегаты не могли. В некоторых вопросах они проявили твердость и достоинство. Например, когда Франше д'Эспере недвусмысленно намекнул на желательность удаления с престола Фердинанда и воцарения его сына Бориса, Ляпчев категорически отказался даже обсуждать этот вопрос, заявив, что является министром болгарского царя и прибыл в Салоники не для разговоров о внутреннем положении в Болгарии [9].

 

Интересные, но сомнительные утверждения по поводу обстоятельств заключения перемирия выдвинул А. Малинов в мемуарах, написанных в 1922 г. Он утверждал, что руководители БЗНС, выпущенные из центральной тюрьмы по приказу царя лишь 25 сентября 1918 г., т.е. за считанные дни до заключения перемирия, занимались "предательской" деятельностью и способствовали тем самым прорыву Салоникского фронта. По утверждению Малинова, это в свою очередь стало причиной того, что "Салоникское перемирие от 29 сентября не было таким, каким оно могло быть ... Я думаю, что господин д'Эспере многое мог бы сказать по этому вопросу, если бы это было возможным сейчас. Но эти дни впереди". В качестве доказательства Малинов привел, со слов Ляпчева, заявление, которое последнему сделал Франше д'Эспере в Салониках: "Я имею своих людей в Софии, которые находятся в моем распоряжении, но я их презираю потому, что я солдат" [10].

 

Подобные обвинения в адрес Стамболийского бросал и царь Фердинанд, как во время своей знаменитой встречи с ним 25 сентября, так и позже, находясь в изгнании после отречения [11].

 

Однако мемуары Франше д'Эспере, опубликованные в 1938 г. в журнале "La Revue des deux Mondes ", не оправдали ожиданий эксцаря и умершего к тому времени Малинова. Французский маршал ничего не сообщал о "предательстве" Стамболийским болгарских национально-государственных интересов. Хотя уж у него-то не было никаких резонов обелять крестьянского лидера, мученически погибшего в 1923 г.

 

89

 

 

Исходя из презумпции невиновности, беспристрастный историк неизбежно должен будет снять со Стамболийского эти обвинения за неимением явных улик. Но мы не бросимся и в другую крайность, как это сделал в своей не слишком достоверной книге его апологет известный "балканский смутьян" и видный деятель земледельческого движения Коста Тодоров. Он утверждал, что якобы Стамболийский в ходе Владайского восстания стремился остановить солдат, двигавшихся к Софии, организовать оборону по всему фронту и обеспечить тем самым на переговорах с Антантой более благоприятные для болгар условия перемирия [12]. Никаких фактов или документов, подкрепляющих это утверждение, Тодоров не привел, поэтому мы отвергаем его как голословное.

 

Вопрос о роли Владайского восстания в определении окончательных условий перемирия сам по себе интересен. Восстание неожиданно стало здесь "смягчающим" фактором, обусловившим снисходительность победителей, которая впрочем объяснялась весьма прозаически. Как явствует из документации Форин оффис, державы Антанты стремились предотвратить дальнейшее развитие восстания и обострение революционной обстановки в регионе [13]. Поэтому, отодвинув на время свои противоречия, они в рекордно короткий срок достигли соглашения с Болгарией. Историк Л. Огнянов поставил важный вопрос: означало ли быстрое перемирие одновременно и перемирие выгодное? На наш взгляд, нельзя отрицать того, что заключенное перемирие стало стабилизирующим фактором, который помог правящим кругам страны деморализовать восставших солдат и тем самым в какой-то мере укрепить внутриполитическую ситуацию. Хаос и анархию, в которые, казалось, неминуемо должна была погрузиться побежденная Болгария в сентябрьские дни 1918 г., удалось предотвратить. В этом смысле перемирие было выгодным для страны.

 

Что же касается внешнеполитического аспекта, то не подлежит сомнению следующее: если бы не вспыхнуло восстание, царь в своем эгоистическом упрямстве, безусловно, продолжал бы войну. Ведь даже после прорыва фронта у Добро-Поле болгарское Главное командование еще не собиралось прекращать военные действия. Рассматривались планы наступления флангами 11-й германской и 1-й болгарской армий (1-я и 6-я дивизии пока сдерживали натиск противника), нанесения концентрических ударов по долине Вардара во фланг наступавшим к Скопье и Велесу антантовским войскам и от нижнего течения Струмы к Салоникам. Некоторые болгарские военные специалисты в те дни еще всерьез рассуждали о возможности разгрома основной коммуникационной базы противника и кардинальном изменении положения на Салоникском фронте [14]. Генерал Н. Недев, например, уже после войны писал, что болгарская делегация подписала продиктованные Франше д'Эспере условия перемирия, "не осознавая ясно того факта, что антантовские войска на

 

90

 

 

Салоникском фронте также находились в критическом положении вследствие надвигавшейся зимы, усталости и необеспеченного тыла" [15].

 

Эти планы были несостоятельны сами по себе, но их полная бесперспективность стала очевидной для всех с началом Владайского восстания. Остановить противника, двигавшегося к Софии ускоренным маршем, было уже невозможно. Возникают риторические вопросы: на какие условия перемирия могла бы рассчитывать Болгария, если бы к моменту его заключения часть ее собственной территории была занята войсками Антанты? Можно ли было бы надеяться на те пусть скромные, но все-таки уступки, которых добился Ляпчев 29 сентября (например, недопущение сербских и греческих войск в пределы Болгарии) в обстановке, когда противник стоял уже у порога страны, но еще не вступил в нее? В этом смысле можно говорить, что быстрое перемирие оказалось для болгар относительно выгодным. То, что его условия могли быть для Болгарии еще хуже, косвенно подтверждается тем фактом, что они вызвали сильное неудовольствие правящих кругов Сербии и Греции, особенно греческого премьер-министра Э. Венизелоса [16].

 

Рассматривая судьбоносные для Болгарии события осени 1918 г., английский историк Дж. Боучен высказал предположение, что установление тогда в стране республиканского строя могло бы впоследствии облегчить условия мира для нее [17]. На наш взгляд, тезис Боучена окажется сомнительным, если проанализировать позицию ведущих держав Антанты по данному вопросу. Отношение британских и французских правящих кругов к идее провозглашения республики и Болгарии было двойственным. Очевидно, они ничего не имели бы против свержения в сентябре 1918 г. столь досадившего им Фердинанда и его династии. Но при этом в Лондоне и Париже понимали, что провозглашение республики в тех условиях неизбежно произойдет революционным путем, что и пытались осуществить лидеры БЗНС Стамболийский и Даскалов в ходе Владайского восстания.

 

По представлениям англичан это восстание явилось прямым отголоском Октябрьской революции в России, как бы расширением ее за пределы страны, а значит ставило под угрозу интересы Великобритании на Балканах и в зоне Черноморских проливов. Вот почему, когда непосредственная опасность революционного провозглашения республики миновала, "совет четырех" - руководящий орган Парижской конференции - в мае 1919 г. по предложению британского премьера Д. Ллойд Джорджа выступил в поддержку болгарской монархии и лично царя Бориса III. В это время отношение к монархическому институту даже стало критерием благонадежности болгарских политических партия и их вождей в глазах лидеров Антанты. Сам же Борис всем своим поведением стремился уверить победителей в том, что будет неуклонно следовать "модели" английского королевского двора. Глава болгарского правительства Т. Теодоров

 

91

 

 

заверял французских дипломатов, что между Борисом и его отцом нет ничего общего, а молодой царь якобы чувствовал себя одновременно и болгарином, и французом [18].

 

Более того, в начале июня 1919 г., узнав о тяжелых для Болгарии условиях подготавливаемого в Версале мирного договора, Борис даже пытался угрожать миротворцам своим отречением, надеясь смягчить их позиции по вопросам о "западных окраинах" и о сохранении выхода к Эгейскому побережью. Командующий британскими оккупационными войсками в Болгарии генерал Бэйрд в докладе руководству Восточной армии союзников от 7 июня, сообщая об этом заявлении царя, характеризовал его как искреннего приверженца держав Антанты, намеревающегося в будущем проводить политику, благожелательную для интересов Великобритании. По мнению Бэйрда, если Болгария станет республикой, глупо надеяться, что она будет следовать такому курсу [19].

 

Говоря о том, как наличие монархического института повлияло на окончательные условия мира, необходимо учитывать следующее. В Болгарии больше, чем в любой другой из побежденных стран, наблюдалось стремление реабилитироваться перед победителями, сделав из бывшего монарха "козла отпущения". От Фердинанда, правившего более 30 лет, в болгарском политическом мире отреклись сразу же. Теперь на него сваливали вину за все "грехи" не только представители так называемых "антантофильских" партий, но даже члены либерального блока, до недавнего времени бывшие его почитателями и фактическими соучастниками реализации внешнеполитической программы.

 

Эксперт по международным вопросам потерпевшей фиаско радославистской партии Д. Кьорчев записал в дневнике на следующий день после отречения Фердинанда:

 

"Фердинанд оставил Болгарию униженной, побежденной, внутренне расстроенной, презираемой и глубоко несчастной... Все имеют право связывать несчастья Болгарии с правлением царя, который более был актером с сомнительными дарованиями, без соответствующего воспитания и с безграничным эгоизмом" [20].

 

А ведь, как уже говорилось, в вопросе о военно-политических целях Болгарии до ее вступления в мировой конфликт наблюдался почти полный консенсус монарха, военной верхушки и лидеров основных политических партий. Различались лишь позиции по вопросу о путях и способах достижения этих целей. Поэтому все попытки болгарских правительств в период от Салоник до Нейи "смягчить" окончательные условия "приговора", делая все для того, чтобы убедить победителей в "вероломстве" и "германофильстве" Кобурга, успеха не имели. Версальские прагматики полагали, что Фердинанд лишь воплощал в жизнь устремления "болгарского национального эгоизма" [21].

 

В Салониках же союзники еще опасались, что чрезмерно тяжелые условия перемирия могут "отпугнуть" Болгарию и заставят ее

 

92

 

 

продолжать войну. Это было бы весьма нежелательно, поскольку она оказалась первой страной, запросившей перемирия, и провал переговоров с нею мог негативно повлиять на поведение других членов Четверного союза. В целом неотработанность механизма подготовки и заключения перемирия и определенная неготовность Антанты, захваченной врасплох, к переговорам о прекращении военных действий оказались на руку Болгарии.

 

Еще одной важной причиной подписания относительно "мягких" условий перемирия была чрезвычайная заинтересованность Антанты в конце сентября (по стратегическим соображениям) в болгарской территории, которую победители намеревались использовать как в борьбе против Турции и Австро-Венгрии, так и для развертывания интервенции в России [22]. Поэтому, например, вопрос о Южной Добрудже в Салониках не обсуждался, и ее первоначально предполагалось оставить за Болгарией.

 

Однако дело не в том, как были решены в Салониках те или иные конкретные территориальные проблемы по сравнению с Версалем. Главный вопрос в другом: какое место это перемирие предназначало Болгарии в общей системе международных отношений на Балканах? А ответ на него звучал однозначно - ей отводилась роль страны с ограниченным суверенитетом [23]. Салоникское перемирие твердо закрепило за Болгарией статус не равной, договаривающейся, а побежденной страны. В Салониках ей был вынесен обвинительный вердикт, который неминуемо вел к суровому приговору. Перемирие стало не просто первым кирпичиком сооруженного в Версале европейского здания. Одновременно оно стало и несущей конструкцией в нем, на которой зиждился весь балканский этаж.

 

Салоникское перемирие пресекло претензии Болгарии на особую роль в регионе, развенчав целевые установки болгарских правителей, выдвигавшиеся ими на всем протяжении войны. Можно сказать, что в Салониках прозвучала увертюра к Нейиской опере, ставшей для болгар реквиемом по их военно-политическим целям. В последнее время такая точка зрения все более утверждается в болгарской исторической науке [24].

 

 

2. Формирование нового облика власти: "широкая коалиция"

 

3 октября 1918 г. под давлением верхушки правительства Малинова Фердинанд подписал манифест об отречении от престола, о чем страна узнала лишь на следующий день из официального сообщения. Вопрос же о судьбе династии даже не стоял.

 

Как уже говорилось, в подобном разрешении ситуации свое слово сказала Антанта, давая понять болгарской правящей элите, что Фердинанд Саксен-Кобург-Готский является нежелательной персоной

 

93

 

 

на престоле. Второе лицо в Либеральной партии и бессменный министр в правительстве Радославова в годы первой мировой войны П. Пешев впоследствии констатировал в мемуарах:

 

"...почти никто искренне не сожалел о том, что он (Фердинанд. - Авт.) освободил трон и покинул Болгарию. Даже наиболее преданные, верные, самые обласканные им люди если не злорадствовали и не злословили в его адрес, то с равнодушием отнеслись к свалившемуся на него несчастью..." [25]

 

В тот же день (3 октября) у Болгарии появился новый царь. Им был провозглашен старший сын Фердинанда Борис, князь Тырновский. По мнению одного из наиболее компетентных и обстоятельных его биографов С. Груева, управление государством переходило к человеку "чрезвычайно интеллигентному, но по характеру не особенно решительному", который не был до конца уверен в том, "что действительно хочет стать царем" [26].

 

Вместе с экс-монархом должен был уйти в историю и "режим личной власти". Таким образом, Борис ΙΙΙ лишь де-юре наследовал прерогативы, гарантировавшиеся монарху Тырновской конституцией. Однако, несмотря на недавние события, отношение в обществе к монархическому институту, утвердившееся в Болгарии в годы борьбы за обретение собственной государственности и независимости, было в общем со знаком плюс. Именно институт главы государства стал тем консолидирующим началом, вокруг которого формировался костяк национальной государственности. Идеи республиканизма изначально не получили широкого распространения в болгарской среде. И впоследствии у немногочисленных его носителей - политических партий левого толка (исключение составляли лишь "тесняки") эти идеи звучали весьма глухо, оставаясь где-то на периферии задач, требовавших реализации. Отсюда и стереотип поведения, сложившийся и кругу болгарской политической элиты, отмеченный выраженным (порой внешним) пиететом по отношению к монаршей персоне. К тому же в силу объективных причин для подавляющей части населения новый царь в большей степени, чем его отец, должен был стать "своим". Он родился в Болгарии, которую в полной мере воспринимал как родину, воспитывался как ее будущий правитель, в совершенстве владел болгарским языком, демонстрировал хорошее знание национального менталитета, был православного вероисповедания.

 

Однако Борис III начинал "с чистого листа" в весьма сложной ситуации. Круг же политиков и политических сил, на которые он мог опереться, оказался весьма суженным. Для Болгарии, ожидавшей предстоящего заключения мирного договора с победителями, сугубо негативное значение приобретало понятие германофильство. Оно распространялось на партии "либеральной концентрации", поскольку представители их руководства находились у государственного руля в годы первой мировой войны. Именно тогда эти партии

 

94

 

 

пережили апогей своего политического влияния. Теперь же, будучи признанными общественным мнением виновниками "национальной катастрофы", они навсегда утратили прежнюю значимость и весомость при решении проблем общенационального масштаба.

 

В условиях сохранявшейся внутренней нестабильности, а по сути затяжного политического кризиса, вызванного развалом экономики в годы войны [27], а также неопределенности и уязвимости внешнеполитического положения страны новый болгарский царь был обречен на решительные, но вместе с тем обдуманные действия. Его старт был весьма эффектным и получил резонанс во всех слоях населения страны: на следующий день после вступления на престол Борис III подписал свой первый указ, в котором объявлялось о всеобщей долгожданной демобилизации [28]. Правда, три недели спустя новым царским указом уточнялось, что демобилизация является все-таки частичной [29], но это уже существенно не влияло на положительную тональность восприятия в стране начинающего монарха. У Бориса III появилась объективная возможность сделать особый акцент на возглавляемой им исполнительной ветви власти. Законодательная власть в лице XVII Обыкновенного народного собрания в политическом плане представляла собой власть большинства ставших одиозными в глазах подавляющей части болгар либеральных партий, к тому же с истекшим сроком полномочий. Вполне естественно, что такой состав парламента воспринимался в обществе как политический анахронизм.

 

Царю был необходим опытный и авторитетный глава правительства, способный переломить кризисную ситуацию. Вполне логичным было назначение на эту должность прежнего премьера Малинова, находившегося в эпицентре событий последних месяцев. К тому же он принадлежал к достаточно узкому кругу образованных и респектабельных болгарских политиков и обладал большим опытом государственного деятеля. За Малиновым стояла наиболее стабильная и многочисленная до первой мировой войны Демократическая партия, восходившая своими корнями к Либеральной партии П. Каравелова и П. Славейкова, которые ассоциировались у болгар прежде всего с Тырновской конституцией, сохранившей свою особую значимость для большинства населения страны. В активе у ДП была оппозиционность в отношении "либеральной концентрации", а главное, практические шаги лидеров демократов по выведению страны из войны.

 

Новое правительство было сформировано через две недели после вступления Бориса на престол. Оно определило для себя достаточно общие, но в то же время весьма масштабные и адекватно отражавшие ситуацию в стране задачи - "успокоить возмущенную общественную совесть... стабилизировать государственно-конституционный режим" [30]. Вполне естественно, что почти на все ключевые

 

95

 

 

посты в правительстве Малинов поставил своих соратников по предыдущему кабинету - представителей руководства и цвет ДП.

 

Среди мобилизованных премьером политических "тяжеловесов" первой величиной, бесспорно, был европейски образованный и проявивший себя как незаурядный дипломат Ляпчев. На его счету значились недавнее участие в ранге первого болгарского делегата в заключении Салоникского перемирия, а также судьбоносные для страны переговоры по международному признанию ее независимости в 1908-1909 гг. Под стать Ляпчеву были и другие весомые фигуры в руководстве ДП - М. Такев и Н. Мушанов. Помимо премьерского поста, демократы сосредоточили в своих руках значительное число министерств — внутренних дел, финансов, юстиции, путей сообщения и связи; в их ведение временно переходило и министерство земледелия, которое впоследствии планировалось передать представителю БЗНС. К тому же во главе военного ведомства по-прежнему оставался близкий к демократам генерал С. Савов.

 

Но это была лишь часть правительства, составлявшегося с явной претензией на то, чтобы объединить в себе представителей широкого спектра политических сил, которые смогли бы отмежеваться от прежней внешнеполитической ориентации страны. В одной команде с демократами впервые оказался Теодоров - один из лидеров второй по значимости среди "правых" партий - Народной, в прошлом председатель Народного собрания, министр. Он возглавил внешнеполитическое ведомство.

 

Однако более знаковым для страны в облике новой исполнительной власти было другое: в нее пришли так называемые "левые" партии - БЗНС, "широкие" социалисты, Радикально-демократическая партия. Их представителям предназначались четыре министерских портфеля. "Левые", за исключением радикалов, впервые взошли на болгарский политический Олимп. Не будучи ранее ни многочисленными, ни особенно влиятельными, эти партии в накаленной ситуации, складывавшейся в конце войны, приобретали весомость и значимость. Еще в июне 1918 г. Малинов пытался расширить опору предыдущего кабинета, придать ему характер широкой коалиции. Однако тогда, в обстановке неопределенности (Болгария все еще оставалась в составе Четверного союза), "левые", исключая радикалов, испугались ответственности. Теперь же ситуация в большей степени располагала к эксперименту. И, несмотря на внешнюю второстепенность оставлявшихся за ними министерств (народного просвещения; торговли, промышленности и труда; земледелия; общественных сооружений, дорог и благоустройства), эти партии (и это главное) в экстремальных обстоятельствах оказались востребованным политическим компонентом власти.

 

Вполне естественно, что программа правительства "широкой коалиции" была подчеркнуто ориентирована на все слои населения страны, которой пришлось пережить лишения военного времени —

 

96

 

 

сверхмобилизацию людских и материальных ресурсов. Этот документ был в целом положительно принят в обществе, а его обсуждение в Народном собрании прошло преимущественно в той же тональности.

 

Выражая весьма распространенное среди "правых" в НС, да и за его пределами мнение относительно облика и сущности новой исполнительной власти, лидер не участвовавшей в ней Прогрессивно-либеральной партии Данев назвал ее феноменом, предложив ввести практику формирования кабинетов "широкой коалиции" [31]. Он предрекал этому правительству стабильность. Данев, как и многие другие представители болгарской политической элиты, полагал, что оно просуществует по крайней мере до заключения мирного договора с победителями [32].

 

Вполне естественно, что правительство в таком новом варианте поддержали и "слева", за исключением поставивших себя вне каких бы то ни было коалиций и компромиссов "тесняков".

 

Однако оптимизм относительно перспектив нового правительства "широкой коалиции" оказался необоснованным и исчез весьма скоро. Определяющую роль здесь сыграл внешний фактор. Не в состоянии была переломить ситуацию и демонстрация лояльности в отношении победителей со стороны болгарских властей, которые уже в начале октября 1918 г. отменили ограничения военного времени — запрет предпринимательской деятельности британских и французских подданных на территории страны [33]. Из-за внешнеполитических осложнений, связанных с вопросом о Южной Добрудже, кабинет Малинова ушел в отставку [34].

 

Такой демарш стал серьезным ударом по позициям ДП. Для демократов постепенно начинало приобретать негативное значение пребывание их лидера на посту главы предшествующего кабинета (с июня 1918 г.), когда страна еще оставалась в составе Четверного союза. Теперь в болгарском политическом мире всячески игнорировалось, что в тех обстоятельствах кабинет Малинова отчаянно пытался найти путь выхода из войны.

 

Тем не менее в новом правительстве "широкой коалиции", с 28 ноября возглавленным уже Теодоровым, за представителями руководства ДП оставались два политически очень весомых министерства - внутренних дел и военное. В квоту "правых" попал в качестве министра финансов прогрессист Данев.

 

Ослабление позиций демократов в исполнительной власти открывало возможности для расширения представительства в ней "левых". Уже шесть министров от этих партий должны были войти в новый кабинет; три "земледельца", два социал-демократа, один радикал. Однако они в целом явно уступили лидирующей в нем четверке "правых" по политическому опыту и образовательному уровню.

 

Представляя в НС программу своего кабинета. Теодоров сразу же заявил о преемственности - намерении продолжать начатое

 

97

 

 

предшественником. В качестве первоочередной задачи в этом документе значилось "сохранение порядка и спокойствия", чтобы "успешно пройти от перемирия к миру". Намеченный к исполнению набор мер общегражданской и социальной направленности ориентировал на "скорейшее излечивание нанесенных войной ран", на успокоение "возмущенной общественной совести". Во главу угла ставился вопрос о широкой амнистии за преступления военного и политического характера, в то же время акцент делался на необходимости наказания за совершенные преступления, связанные со злоупотреблениями властью со стороны государственных, окружных и общинных служащих. Конкретно формулировались положения о необходимости налогообложения в пользу государства сверхприбылей, полученных в годы войны, и изъятии всех богатств, нажитых незаконным путем. Здесь же значился очень трудный для исполнения пункт об улучшении снабжения населения продуктами питания и предметами первой необходимости. Кроме того, предлагалось осуществить чистку и омоложение состава армии. И, наконец, в весьма расплывчатой форме намечалась ликвидация цензуры ("при первой возможности, в зависимости от международного положения") [35].

 

В заключение премьер напрямую апеллировал к "патриотическим чувствам" болгар, призывая их к единству, с тем чтобы "выйти из затруднительного положения" [36]. По сути, он озвучил на государственном уровне идею общественной солидарности, на которую пыталась объявить монополию реформистская часть "левых" в болгарском политическом спектре, в первую очередь "широкие" социалисты.

 

В целях усиления собственной значимости в исполнительной власти, создания возможностей влиять на ее деятельность "левые" попытались координировать свои действия еще в период премьерства Малинова. В середине ноября 1918 г. на совещании представителей трех партий, созванном по инициативе БРСДП(о), было принято решение о создании комитета Левого блока. Однако такая задача оказалась весьма сложной для исполнения. Социал-демократы и радикалы традиционно конкурировали между собой за право представлять преимущественно одну и ту же часть населения - экономически наименее защищенные его категории среди крестьянства, мелких ремесленников, рабочих, интеллигенции (в основном, учителей). "Земледельцы" же свое внимание направляли исключительно на село, на его среднеобеспеченные и малоимущие прослойки. И потому спустя несколько месяцев проблема создания координирующего центра оставалась все еще актуальной. Комитет Левого блока, как впрочем и сам блок, так и не пройдя стадию окончательного организационного оформления, присутствовал скорее в сознании и риторике лидеров "левых" партий.

 

Правительство активно приступило к реализации своей подчеркнуто социально ориентированной, а потому трудно реализуемой

 

98

 

 

программы по ликвидации последствий войны. Уже в середине декабря 1918 г. у него на вооружении был закон о материальной поддержке лиц, занятых в сфере государственной службы. Этот закон распространялся на многочисленные категории населения, включая даже пенсионеров, экономическое положение которых было катастрофическим [37]. А в последний день уходящего 1918 г. НС в окончательном чтении приняло обещанный правительством законопроект об амнистии за преступления, совершенные в период с 1 августа 1914 г. (объявление страны на военном положении) по 1 декабря 1918 г. [38]

 

Узаконение широкой амнистии позволяло восстановить тысячи людей в гражданских и политических правах, что давало серьезный импульс для активизации деятельности в первую очередь правящих партий, руководство которых уже вскоре после заключения Салоникского перемирия озадачилось проблемой реставрации их довоенной организационной структуры. Тон в этом процессе, естественно, задавала ДП. Уход Малинова с премьерского поста позволил ему сосредоточиться на делах собственной партии и ускорить ход восстановления местных организаций демократов [39]. Однако сам по себе процесс объединения прежних единомышленников оказался достаточно длительным и в каждой из партий протекал по-своему. Для "правых" - ДП, НП, ПЛП - он характеризовался тем, что не сопровождался обновлением их идейного арсенала [40].

 

В наиболее сложном положении среди правящих партий находился БЗНС, в руководстве которого в годы войны обозначился раскол. Попав под амнистию, в январе 1919 г. к активной политической деятельности вернулся лидер радикального течения в Союзе Стамболийский. Он занял зарезервированный за ним министерский пост. После заполнения вакансий в правительстве "земледельческие" лидеры-министры выступили с совместным заявлением, что "ввиду чрезвычайной важности задач, которые возложены на них в связи с участием во власти, разногласия в самом Союзе недопустимы" [41].

 

Такой документ был равносилен "Протоколу о намерениях", поскольку накопившиеся противоречия невозможно было устранить с помощью декларирования одного, пусть и столь радикального шага. Очевидным в данном случае являлся явный акцент руководства Союза на активное участие в исполнительной власти с претензией на определяющую роль в коррекции ее деятельности. Даже недавний "революционер" Даскалов в середине января 1919 г. на страницах центрального органа БЗНС "Земеделско знаме" утверждал, что правительство, подталкиваемое Союзом, "подает надежду на то, что, хотя и медленно, оно будет продвигаться в направлении ... истинной демократии" [42].

 

Лояльность руководства БЗНС в отношении правительства демонстрировалась на фоне резкого неприятия радикальной частью

 

99

 

 

"земледельческой" элиты XVII ОНС как препятствия "на пути новых идей и реформаторского духа болгарского народа" [43]. В январе 1919 г. "земледельцы", по сути, открыли фронт борьбы за безотлагательный роспуск XVII ОНС. Представленные в правительстве "правые", за исключением ПЛП, воспротивились такой постановке вопроса. Их аргументация сводилась к тому, что парламентские выборы целесообразно проводить лишь после заключения мирного договора с победителями, когда будут уточнены государственные границы, вернутся домой военнопленные (около 100 тыс. человек) - солидная часть граждански активного населения, а также будут отменены все ограничения военного времени. В поддержку такой позиции приводился тот факт, что через действовавшее XVII ОНС прошли важнейшие инициированные правительством законы, которые обеспечивают выполнение его программных обязательств. Помимо закона об амнистии, в конце февраля 1919 г. депутаты проголосовали за закон о налоге на прибыль, полученную во время войны, а ближе к середине апреля - за закон об изъятии в пользу государства незаконно приобретенной собственности" [44].

 

Таким образом, правительственная программа постепенно реализовывалась. И это стало веским основанием для того, чтобы один из создателей БЗНС, лидер умеренного течения в нем Д. Драгиев в вопросе о судьбе XVII ОНС встал на позицию "правых" [45].

 

Стамболийского и его сторонников, наиболее последовательно отстаивавших идею обновления представительной власти, по сути, поддержали социал-демократы и радикалы. Правда, они интерпретировали свое участие в кампании за выборы в новое - XVIII - ОНС как проведение собственной политической линии.

 

Постепенно наряду с этим противостоянием в высшем эшелоне власти обозначилось и другое. Недовольство "левых" своими "правыми" партнерами в правительстве трансформировалось в признание необходимости изменения партийного представительства в нем. И это при том, что в прессе как тех, так и других с завидным постоянством эксплуатировалась идея необходимости координации их усилий через повсеместное создание комитетов правящих партий блока с Центральным комитетом во главе. Объектом особой неприязни, в первую очередь опять-таки со стороны Стамболийского и его сторонников, стала ДП, а в качестве основной мишени был избран ее лидер Малинов. На него радикальные "земледельцы" настойчиво пытались переложить всю ответственность за сохранение Болгарией верности Четверному союзу на заключительном этапе войны, Фердинанд в данном случае был уже не столь интересен. Целью массированной атаки стало ведомство министра внутренних дел демократа Мушанова, которому инкриминировали насаждение своих политических единомышленников в органах исполнительной власти (заметим, что в Болгарии это практически стало нормой). Весной 1919 г. противостояние между "левыми" и демократами приобретало

 

100

 

 

такую острую форму, что вопрос о реорганизации правительства все больше становился задачей дня.

 

"Эластичные" тактические установки "широких" социалистов позволяли им включиться в эту борьбу за власть. Правительство из шести партий еще в январе 1919 г. оценивалось социал-демократами как выражение идеи "общественной солидарности" и демонстрация того, что "усилия всего народа необходимы для спасения страны" [46]. Однако за этим следовало уточнение: участие в блоках не есть цель БРСДП, которая никогда не отрицала самостоятельную классовую борьбу и не чувствовала себя связанной с блоком разнородных партий [47].

 

В политической терминологии лидеров РДП также активно присутствовала идея общественной солидарности. Однако радикалы фактически поддержали наступление "земледельцев" на демократов, которым они предъявляли счет за их, как утверждалось, фактическую узурпацию власти на местах [48]. Руководство РДП отдавало себе отчет, в каком направлении идет процесс разграничения в болгарском политическом мире. В условиях побежденной и голодной страны "левые" ощущали все более твердую почву под ногами, они хорошо различали постепенно вырисовывавшуюся перспективу их реального влияния на государственную политику. РДП явно демонстрировала эволюцию восприятия ситуации представленными во власти "левыми". В начале 1919 г. газета "Радикал" утверждала, что в стране налицо моральная и материальная катастрофа, значительное повышение гражданского самосознания масс, понявших, что нужно окончательно выйти из состояния пассивности, в котором они находились. И следовал вывод: "Мы живем в такое время, когда ничто не мешает нам двинуться по пути общественного обновления" [49].

 

В очерчивавшемся раскладе сил наиболее серьезным соперником для "левых", бесспорно, была ДП. Лидеры демократов убеждались в том, что премьерство Малинова на заключительном этапе войны в политическом плане становилось "ахиллесовой пятой" их партии. И уже на первом послевоенном заседании Высшего партийного совета ДП в конце декабря 1918 г. эта тема среди других стала предметом серьезного обсуждения. А спустя месяц при Центральном бюро ДП был учрежден специальный Секретариат, в чьи задачи входило восстановление и расширение рядов ДП. Для этой цели был основан особый фонд [50]. Уже на следующий день Секретариат обратился ко всем единомышленникам - демократам на местах с призывом действовать в этом направлении, а также вести активную агитацию среди населения в пользу собственной партии и одновременно держать в поле зрения все проявления общественных и политических движений, в том числе и политических оппонентов (курсив мой. - Авт.) [51].

 

При явно обозначившемся противостоянии двух лагерей в пранительстве, а точнее весьма специфически (условно) объединенных

 

101

 

 

"левых", с одной стороны, и "отражавшей удар" ДП - с другой, существовало нечто общее, объединявшее всех, в том числе и более пассивных участников разраставшегося конфликта - НП и ПЛП. Такой точкой соприкосновения стало активное неприятие ими "тесняков" с их приверженностью классовой борьбе, популяризацией примера Советской России и большевизма. По-видимому, не только в силу отрицания идеологии "теснячества", но и по более прозаической причине: министерству внутренних дел (руководимому демократом) постоянно приводилось сталкиваться с разного рода организовывавшимися ими акциями протеста - ДП уделяла этому отнюдь не абстрактному противнику не меньше внимания, чем своим экспансивным "левым" критикам в правительстве. Она была категоричной и последовательной (хотя и не оригинальной) в отторжении крайней "левизны". Акцент делался на то, что БРСДП (т.с.) была весьма активна в распространении собственных идей: «"Работнически вестник" [52] превратился в трибуну для ежедневной пропаганды насилия», - утверждал печатный орган ДП "Пряпорец" [53]. Здесь же регулярно появлялись материалы, смысл которых сводился к тому, что "тесняки" готовят почву для осуществления большевистского эксперимента в Болгарии [54].

 

Но не менее принципиальной была констатация демократами факта, серьезно беспокоившего едва ли не всех представителей болгарского политического мира, "В настоящее время, - подчеркивал "Пряпорец" в начале марта 1919 г., -они (тесняки. - Авт.) бросают алчный взгляд на село (курсив мой. - Авт.) откуда ждут легионы Красной армии, чего рабочий класс не может им обеспечить..." [55]

 

Село в этот период, как никогда ранее, приобретало необычайную, постоянно, вольно или невольно, подчеркивавшуюся политиками социальную значимость. Еще в самом начале 1919 г. было обнародовано "Обращение к болгарскому народу", подписанное видными представителями всех шести вошедших в правительств партии. В нем среди актуальнейших задач исполнительной власти указывались наипервейшая - обеспечить население продуктами питания, а крестьян же просили поделиться излишками [56].

 

При всем многообразии зачастую невыполнимых в условиях послевоенной экономической разрухи требований осуществления реформ и преобразований, которые в нарастающем темпе начали предъявлять "левые" своим партнерам по правительству, неотложность задачи накормить страну неизменно признавалась всеми участниками коалиции.

 

Социал-демократы и радикалы в такой ситуации прибегали к усиленному использованию идеи общественной солидарности в утилитарном и жестком в отношении села ключе. Постоянно подчеркивая катастрофическое положение с обеспечением подавляющей массы городского населения продовольствием, обе партии в значительной мере инициировали придание этой проблеме не только социальной,

 

102

 

 

но и политической остроты.

 

"Население умирает с голоду, - утверждалось в газете "Радикал" в конце января 1919 г., - а изъять продукты питания трудно, так как чувство общественной солидарности, взаимопомощи вытеснено мелочными эгоистичными расчетами" [57].

 

В развитие темы в том же издании ставился риторический вопрос: "Может ли земледельческое население (читай: крестьянство. - Авт.), вместе со всеми переживавшее невзгоды, оставаться равнодушным к страждущим соотечественникам?" [58] Подобная тональность выдерживалась и в социал-демократических изданиях. В газете "Народ" атака была не менее лобовой:

 

"Перед лицом опасности ... угрожающей всей нации, уместно было бы говорить о чувстве солидарности и можно было бы заглушить классовый эгоизм ... Даст ли непреклонный крестьянин продукты?.. Социал-демократы взывают к чувству справедливости и братства между людьми. Нация не может быть обречена на вымирание" [59].

 

Избрав такую тактику, обе эти партии явно перегибали палку и, как следствие, проигрывали на селе в начавшейся политической борьбе за укрепление социальной базы.

 

БЗНС с его идейными установками, нацеленными на защиту мелких и средних товаропроизводителей, принимал вызов со стороны "левых" партнеров. Он подходил к проблеме, делая упор на исключительно потребительское отношение власти и политиков к селу, которое вынесло на себе основные тяготы войны и оказалось в плачевном экономическом положении. В "Земеделско знаме" помещались материалы о произволе со стороны реквизиционных комиссий при сборе и распределении продуктов, а Дирекция по снабжению и регулированию экономики превратилась, по определению этого издания, в "некую машину по выработке всевозможных распоряжений, которые более всего, к несчастью, задевают ... земледельца" [60].

 

Категорически отвергая усиленно культивировавшееся в обществе мнение, что крестьянин получает слишком высокую плату за зерно, что "делает жизнь (остальных. - Авт.) невыносимой", лидеры БЗНС в противовес выдвигали вопрос о чрезвычайно высоких ценах на промышленные товары (предметы первой необходимости), становившиеся недоступными для сельского товаропроизводителя. Под обрисованную ситуацию подводилась политическая база: объединенные "земледельцы" должны встать на защиту "собственных попранных интересов" [61].

 

Уже с начала 1919 г. руководство БЗНС, внешне как бы не замечая накопившихся в нем разногласий, вплотную занималось проблемой организационного возрождения и укрепления рядов партии. Первым серьезным шагом в таком направлении стала популяризация только что вышедшего в свет проекта Устава Союза [62]. А вскоре его лидеры обозначили перед своими сторонниками общую проблему весьма жестко и конкретно: "Земледельческая Болгария должна сомкнуть свои ряды. Ей необходимо хорошо организоваться

 

103

 

 

и настроиться на настоящую политическую жизнь... глубоко осознать свою роль и свою ответственность за будущее страны" [63]. В этом процессе особая роль отводилась низовым ячейкам - "дружбам", которые должны были стать "организованной политической силой Земледельческого союза" и подняться до уровня "неусыпных стражей, контролеров и реформаторов" [64].

 

И ДП не снимала с повестки дня задачу восстановления влияния в селе, В конце марта, когда накал противостояния между лидерами этой партии, с одной стороны, и Стамболийским и его окружением - с другой, приближался к точке кипения, руководство демократов, проанализировав ситуацию, пришло к тревожному заключению о неудовлетворительных темпах воссоздания своих местных подразделений, Секретариат ДП разослал своим бюро в околиях установку: "Ни одно село, даже самое маленькое, не должно остаться без организации Демократической партии", сопроводив это требованием составления точных списков рядовых членов местных организаций и представления их в центр. Работу требовалось завершить к 1 мая 1919 г., поскольку "наступающий момент настолько важен для будущего страны, что медлить нельзя. Каждый упущенный день - это потеря для дела партии, совпадающего с делом нашего народа" [65].

 

Реакция ДП была адекватной складывавшейся для нее ситуации. Наступление на демократов со стороны Стамболийского и его сторонников приобретало все более агрессивный характер. Пожалуй, даже либеральным партиям с их грузом ответственности за последствия войны радикально настроенные "земледельцы" из окружения Стамболийского уделяли меньше внимания, нежели такому сильному и остававшемуся на плаву противнику, как ДП. В ее руководстве констатировали: необъективность "земледельцев" не имеет границ. "Пряпорец", имея в виду представителей своей партии, утверждал, что в каждом номере "Земеделско знаме" обрушивается на тех, "кто менее всего виноват в чем-либо" [66]. Причину такой неприязни демократы пытались объяснить тем, что правительство Малинова в свое время подавило "бунт горстки безумцев" (имеется в виду Владайское восстание), помешав таким образом Стамболийскому стать премьером [67]. Вряд ли можно категорически отвергать такой аргумент.

 

Однако корни конфликта были значительно глубже. Исходя из предшествующего периода политической истории страны, есть основания полагать, что обе партии при обозначавшейся перспективе серьезного обновления власти неизбежно должны были столкнуться в борьбе за массовую базу - крестьянство. И у ДП, вполне обоснованно обладавшей имиджем "исторической" партии, потенциал в этом плане был достаточно высок.

 

Демократы склонялись к окончательному выводу, что "группа Стамболийского" преследует уже более общую цель - свалить правительство [68]. При этом в ДП не идентифицировали своего весьма

 

104

 

 

экспансивного политического оппонента со всем БЗНС, подчеркнуто демонстрируя доброжелательность в отношении крыла, шедшего за Драгиевым [69].

 

Однако, судя по поступкам Стамболийского, момент для решительного рывка к власти еще не наступил. И он был вынужден отвергать столь серьезные обвинения в свой адрес, назвав их "глупым и необоснованным подозрением", поскольку "поставленное перед мировым судом отечество нуждается в ... сотрудничестве всех политических групп, всего народа". Шесть партий, составивших опору правительства, Стамболийский характеризовал как "политическую комбинацию, наиболее соответствующую моменту" [70].

 

Правда, при этом "земледельческий" лидер не скрывал, что у его окружения да и, вероятно, у всей "левицы" [71] крепнет уверенность в том, что они будут управлять лучше, чем потерпевшие фиаско "государственники старой школы" [72]. Более того, Стамболийский заявлял, что не боится власти, которую вместе со своими сподвижниками надеется использовать для воплощения в жизнь идей БЗНС, но для этого еще должны созреть условия [73]. Спустя месяц он завершил одну из основных своих работ "Принципы Болгарского земледельческого народного союза", как бы освежая в памяти общества социально-политическую доктрину БЗНС. Союз (как и с момента его основания) вообще противопоставлялся каким бы то ни было партиям и претендовал на роль выразителя интересов большинства болгарского народа - "земледельческого сословия" - оплота всей государственной жизни Болгарии [74]. Но это была лишь обозначенная перспектива.

 

Пока же "Земеделско знаме", подливая масла в огонь и продолжая излюбленную тему, не могло удержаться от уничижительных обвинений в адрес основного политического конкурента, звучавших примерно в такой тональности: "Из-за безумия, бесчестия и трусости демократов Болгария сегодня распята на кресте" [75].

 

В течение всего апреля 1919 г. политическая атмосфера продолжала накаляться, и скорая развязка была неизбежной. "Левые" в предвкушении реальной власти уже приступили к обстоятельной подготовке решительного рывка в борьбе за нее. Первой ласточкой стали социал-демократы. В начале апреля 1919 г. они провели свой XXII съезд, где констатировалось небывалое увеличение роста численности партии, на тот момент составившей более 14 тыс. членов, в то время как в начале войны в ней состояло немногим более 5 тыс. человек [76].

 

Итоговые документы съезда БРСДП(о) привносили сильный реформаторский заряд в политическую жизнь общества. В резолюции прямо признавалось, что "буржуазные партии не пригодны для управления", что власть перейдет в руки рабочих и экономически слано защищенных представителей города и села; республиканская же форма государственного устройства "облегчит путь к демократии и

 

105

 

 

социализму", при этом особо подчеркивалось, что такое обновление будет осуществляться с помощью "мирных средств" [77]. В решениях съезда вновь повторялся тезис о республиканском государственном устройстве, а также шла речь о необходимости социализации всех разработок полезных ископаемых, изъятии имущества монастырей и Дворца в пользу общества, национализации крупной земельной собственности (чифтликов) в целях удовлетворения нужд неимущих крестьян, о введении прогрессивного обложения собственности капиталистов и постепенной ликвидации косвенных налогов, обеспечении защиты трудящихся, занятых во всех сферах производства, улучшении положения учителей, чиновников, рабочих и т.д. Завершался этот перечень весьма конкретным требованием скорейшего избрания нового состава НС [78].

 

Такой широкий охват сфер жизнедеятельности общества и в первую очередь терминологическое сходство ряда принципиальных установок социал-демократа и (республиканизм, социализация, национализация, радикальные преобразования исключительно через эволюционный путь и т.д.). а также акцент на нужды псе тех же наименее защищенных категорий городского и сельского населения весьма усложняли радикалам проблему популяризации собственной социально-политической доктрины. РДП, как и БРСДП(о), численно увеличилась в несколько раз и к середине 1919 г. насчитывала более 16 тыс. членов; к этому времени она восстановила и частично создала новые организации по всех городах и более чем в половине сел страны [79].

 

Точки над "i" были расставлены в конце мая 1919 г. при открытии VIII съезда РДП в выступлении одного из ее основателей и авторитетнейшего руководители Г. Влайкова:

 

"Мы не обрисовали для себя некий определенный строй - идеал, к которому нужно было бы стремиться, как это сделали социалисты... - подчеркивал он. - Но мы... Всегда готовы наряду с ними (социалистами. - Авт.) поддержать все то, что в данный момент является самым лучшим, самым разумным ... для защиты экономически слабых ... для достижения социальной справедливости" [80].

 

БЗНС также готовился к своему первому послевоенному съезду, намеченному на конец апреля 1919 г. Для Союза в условиях углублявшихся серьезных разногласий в его руководстве по принципиальным вопросам идейно-политического и тактического плана, конкретных действий в связи с участием во власти, раскола в "земледельческой" парламентской группе в XVII ОНС предстоящий съезд имел важное значение. Стамболийский и его окружение, по сути взявшие в свои руки всю подготовку, планировали придать ему характер весьма масштабного по числу участников мероприятия.

 

По сведениям, которыми располагал министр внутренних дел Мушанов, число делегатов и гостей съезда должно было составить несколько десятков тысяч человек, а сам он стать своего рода демонстрацией

 

106

 

 

с целью заставить царя утвердить чисто "левый" кабинет [81]. Последнее обстоятельство представляется весьма сомнительным. Премьер-министру предстояло возглавить болгарскую делегацию на Парижской мирной конференции, где должны были вырабатываться условия мирного договора с победителями. А такая перспектива вряд ли могла серьезно увлечь лидеров "левых", совсем недавно начавших осваивать болгарский политический Олимп. Да и Борис, хорошо знавший болгарскую политическую элиту, в этой ситуации едва ли мог позволить подобный эксперимент. Не добившись согласия организаторов на значительное сокращение числа участников планировавшегося съезда, Мушанов заручился письменным распоряжением премьер-министра о его запрещении. Последовавшие конкретные шаги министра-демократа в этом направлении вызвали протест со стороны двух "земледельческих" министров (Драгиева среди них не было), а также министров, представлявших БРСДП(о) и РДП. 25 апреля все пятеро заявили о сложении с себя полномочий [82].

 

Накал политических страстей был настолько силен, что на него отреагировал даже Главнокомандующий войск Антанты в Болгарии генерал В. Кретьен. Он направил Теодорову письмо, в котором подчеркивал, что победители, "не вмешиваясь в борьбу партий в Болгарии, не могут допустить беспорядков в стране при нынешних обстоятельствах, т.е. пока не подписан и не утвержден (иначе говоря, не ратифицирован. - Авт.) мирный договор". Кретьен просил премьер-министра довести это до сведения "всех политических факторов, независимо от их партийной принадлежности" [83].

 

 

3. Полевение политического Олимпа

 

2 мая 1919 г. Теодоров подал царю прошение об отставке [84]. Борис III сделал выбор быстро и по-прежнему в пользу "широкой коалиции". 7 мая он поручил формирование нового кабинета прежнему премьеру, имевшему репутацию наиболее последовательного антантофила. Теодоров остался и во главе министерства иностранных дел. К народнякам отошло также и военное министерство, а министерство финансов сохраняла за собой ПЛП. Таким образом, заполнялась теперь уже более скромная квота "правых" в правительстве, где не нашлось места для демократов. "Левые" же, соответственно, увеличили свое представительство в нем. Радикалы получили теперь два министерства - юстиции и просвещения. Явного успеха добились социал-демократы: представитель руководства их партии К. Пастухов возглавил весьма важное, особенно в сложившейся ситуации, министерство внутренних дел, хотя в целом у "широких" социалистов осталось прежнее численное присутствие в исполнительной власти. Последнее относилось и к "земледельцам". Руководство

 

107

 

 

радикального крыла в Союзе расплачивалось с поддержавшими их "соавторами" правительственного кризиса согласием на весьма скромные по значимости три остальных министерства, во главе которых остались их прежние руководители [85].

 

Успех "левых" выразился не только и не столько в изменении партийного представительства в правительстве, увеличении их численного перевеса в нем, сколько в решении вопроса о безотлагательном роспуске XVII ОНС и новых парламентских выборах. Эти позиции стали первым пунктом правительственной программы, куда включались еще и требования об отмене цензуры и обеспечении свободы собраний - необходимых условиях для свободного волеизъявления электората.

 

Однако победители в этой схватке за власть явно не доверяли друг другу. Потому в программе присутствовал пункт об учреждении специального Комитета из представителей блока партий, составивших правительство. Наипервейшей задачей такого органа должен был стать контроль за кадровой политикой министерства внутренних дел, а также, по необходимости, в других сферах, где этого потребуют обстоятельства. Более того, планировалось учредить подобные контролирующие органы на местном (околийском) уровне [86].

 

Деятельность этих комитетов была настолько "успешной", что к моменту парламентских выборов в августе 1919 г. 2/3 глав околийских администраций являлись представителями БРСДП [87].

 

Первой реакцией руководства ДП на новый кабинет было недоумение по поводу того, что на посту премьера вновь оказался Теодоров, чьи распоряжения стали поводом для отставки правительства и который выступал против смены состава последнего [88].

 

Две недели спустя, проанализировав ситуацию, Высший партийный совет ДП обнародовал декларацию, где утверждалось, что партии, оставшиеся у власти, полны желания использовать стоящие перед государством трудности "в своих ... узкопартийных целях", чтобы добиться победы на несвоевременных парламентских выборах [89]. Но это уже не производило особого впечатления на политических оппонентов.

 

Теперь радикальному течению в руководстве БЗНС предстояло наверстать упущенное - провести съезд своей партии, назначенный на начало июня 1919 г. В его преддверии "Земеделско знаме" занялось популяризацией идей, в том числе изложенных в последней работе Стамболийского "Принципы Болгарского земледельческого народного союза". В этих идеях акцент делался на исключительную роль крестьянства в производстве материальных благ и вытекающее из этого его право стать ведущей политической силой в общенациональном масштабе [90].

 

Усилия руководящих органов Союза по восстановлению его рядов, а также чрезвычайная активность "земледельческих" лидеров

 

108

 

 

в высшем эшелоне власти принесли свои плоды. К открытию съезда БЗНС насчитывал более 77 тыс. членов [91]. В центре внимания съезда оказалась борьба умеренного течения в Союзе во главе с Драгиевым и радикального - во главе со Стамболийским. Драгиев отвергал "революционные" методы политической борьбы Стамболийского и осуждал участие представителей руководства "земледельцев" во Владайском восстании. Решения съезда свидетельствовали о победе радикалов, фактически настраивавших своих сторонников на борьбу за власть на предстоящих парламентских выборах. Однако напрямую такая цель в итоговых документах не формулировалась [92].

 

По-видимому, момент для развала пусть и достаточно эфемерной коалиции правительственных партий еще не наступил.

 

В конце мая 1919 г. провели свой съезд и "тесняки". На нем было принято решение о переименовании партии в Болгарскую коммунистическую партию (тесных социалистов). В ее Программную декларацию впервые включалось положение о диктатуре пролетариата. Здесь же шла речь о социалистической революции, о целях борьбы партии - Советская социалистическая республика, Балканская социалистическая федеративная советская республика, экспроприация и социализация средств производства и обмена, защита интересов рабочих, крестьян, малоимущих слоев населения. К решению проблем, стоявших перед болгарским селом, коммунисты подходили через призму своей программы-максимум, где значились ликвидация частной собственности на землю, коллективное землевладение и землепользование, чуждые большинству болгарских крестьян [93]. К этому времени в БКП насчитывалось свыше 25 тыс. членов [94].

 

Подготовка к выборам, назначенным на 17 августа 1919 г., разводила недавних союзников в борьбе за их проведение из числа "левых" партий по разные стороны баррикад. Правда, радикалы, очень много сил затратившие на "демонтаж" предыдущего кабинета, в отличие от БЗНС и БРСДП(о), самостоятельно включившихся в избирательную кампанию, предлагали им объединить усилия в составе коалиции трех партий [95].

 

Накал политических страстей постепенно становился таковым, что закономерно подводил к вопросу: как этим партиям на протяжении месяцев удавалось не только причислять себя пусть и к эфемерному "Левому блоку", но даже сосуществовать в рамках общей правительственной команды?

 

Ход всей избирательной кампании свидетельствовал о явной инициативе в ней "левых". Даже наиболее организованные и сильные "правые" партии - ДП и НП - вряд ли могли составить им конкуренцию уже в силу того, что изначально выступали за отсрочку парламентских выборов до урегулирования всех проблем, связанных с заключением мирного договора с победителями (определение государственных границ, возвращение военнопленных, отмена военного

 

109

 

 

положения, цензуры). Периодические издания теперь уже оппозиционной ДП наполнились материалами, где ставилась под сомнение нравственная сторона деятельности "левых'" с их идеей скорейшего выяснения политических предпочтений болгарского избирателя. Высший партийный совет ДП еще в конце мая 1919 г. окончательно расставил все акценты: "левые" расстались с мыслью захватить власть снизу; они вовлекают народ в "еще одно несчастье - изменение общественного строя и это происходит в то время, когда Болгария не является полноправным хозяином своей судьбы, когда враги хотят стереть болгарское племя с политической карты..." [96] Положение же НП в данном случае было достаточно щекотливым. Согласившись участвовать в действовавшем правительстве, она приняла его программу, где вопрос о парламентских выборах решался однозначно положительно.

 

Однако постепенно демократы и народняки стали по отдельности подключаться к предвыборной агитации, но в отличие от "левых" с весьма ограниченным набором лозунгов и требований. Среди них по-прежнему присутствовали все та же идея общественной солидарности, а также отрицание правомерности деления общества на сословия и классы, защита института частной собственности и т.д. ПЛП же, неизменно солидаризировавшаяся с "левыми" в вопросе о роспуске XVII ОНС, шла на выборы с весьма скромной платформой. Она призывала избирателен (по сути все категории населения, бедных в первую очередь) самим сделать свой выбор, исходя "из собственного жизненного опыта" [97]. Борьба за электорат остальных трех либеральных партий носила более чем сдержанный характер.

 

БЗНС и БРСДП(о) начинали действовать все более жестко, навязав, по сути, свои правила игры радикалам. БКП(т.с.) приняла вызов со стороны всех правящих "левых". Адресаты (экономически наиболее ущемленные социальные категории потенциальных избирателей) уже давно были обозначены всеми этими партиями, которые теперь в очередной раз и в подчеркнутой форме подтверждали, что их политические интересы неоднократно пересекаются.

 

В необычайно наступательной манере развернули агитацию в свою пользу социал-демократы, которые в отличие от остальных участников предвыборной гонки располагали мощным административным ресурсом - МВД с сетью его подразделений в стране. Как бы подытоживая все предшествующие усилия, ЦК БРСДП(о) 22 июля 1919 г. обратился с Манифестом к гражданам Болгарии, призывая голосовать за эту партию. Обрушиваясь на всех без исключения конкурентов как слева, так и справа, руководство социал-демократов в очередной раз декларировало собственные вовсе не оригинальные идейные и политические приоритеты. Среди них значились: установление полного народовластия, превращение государства в покровителя наемного труда, обеспечение государством нормальных условий жизни чиновникам и служащим и т.д. Но особое

 

110

 

 

место в манифесте отводилось "теснякам", которым обоснованно инкриминировалось "наличие революции на повестке дня", а также "насаждение анархии в стране" [98].

 

При наличии многолетних негативных наслоений в отношениях между этими двумя выросшими на социал-демократической основе партиями существовала и вполне конкретная причина для особой обеспокоенности в первую очередь со стороны БРСДП(о). БКП, шедшая на выборы с позициями недавно принятой программы, выдвигала и общий лозунг "Класс против класса!" В русле развернувшейся предвыборной борьбы "тесняки" готовились дать решительный бой своим политическим противникам - провести по всей стране массовую акцию протеста против дороговизны, спекуляции, голода и т.д. [99]

 

Опасаясь, что столь масштабное мероприятие может вызвать серьезные беспорядки или даже спровоцировать социальный взрыв, министр внутренних дел, член руководства БРСДП(о) Пастухов объявил о введении чрезвычайного положения. Состоявшаяся акция действительно сопровождалась многочисленными столкновениями ее участников с армией и полицией. Она была частью разработанного предвыборного сценария БКП.

 

В течение июля-августа 1919 г. вся пресса, как "левая", так и "правая", изобиловала фактами агрессивного поведения и даже рукоприкладства со стороны "тесняков" в отношении своих политических соперников, а также взаимными упреками в связи с некорректными методами ведения борьбы. Однако в это время глава болгарской делегации на мирной конференции в Париже Теодоров получал успокоительные известия из Софии. Временно замещавший его на посту премьер-министра министр иностранных дел и коллега по руководству НП М. Маджаров телеграфировал: "Предвыборная борьба проходит тихо и мирно. Делаем все возможное ... чтобы положительно настроить к нам государства Антанты" [100].

 

Казалось, в условиях, когда БЗНС лучше других решал для себя стратегическую задачу - сосредоточился на сельском избирателе, в то время как внимание остальных "левых" партий распылялось на несколько категорий населения, а "правые" партии не проявляли явной активности, - его мог ожидать оглушительный успех. Однако в июле 1919 г. Драгиев заявил, что его сторонники пойдут на выборы с самостоятельным списком. Это, бесспорно, стало серьезным ударом по планам большинства в руководстве БЗНС во главе со Стамболийским, которое вышло к своему избирателю уже с конкретным лозунгом установления крестьянской власти, а также осуществления радикальной аграрной реформы и коренных социально-экономических преобразований с учетом интересов, в первую очередь, болгарского села [101].

 

Результаты выборов подтверждали сильный всплеск симпатий в обществе к "левым", уже проявившийся в невиданном росте рядов

 

111

 

 

этих партий. Разумеется, в данном случае речь может идти лишь о мужской части населения страны. Болгарские женщины избирательным правом не обладали. На протяжении десятилетий политический мир страны имел исключительно мужской облик. Руководство партий (исключая социал-демократические, где этому вопросу стали уделять внимание значительно раньше) только начинало разворачиваться в направлении организации женского движения в своих рядах.

 

Однако абсолютного победителя выборы не выявили. Впереди были сторонники Стамболийского, они набрали почти 28% голосов избирателей, что давало им право на 83 депутатских мандата, но не обеспечивало необходимого парламентского большинства. Стамболийский оценил это совсем в духе сословной теории как перевес "городских партий" [102].

 

И уже совсем неожиданным было то, что с более чем 18% голосов и 47 депутатскими мандатами за ними следовали коммунисты. Замыкали эту тройку с почти 13% голосов и 38 депутатскими мандатами социал-демократы. Всего же "левые", с учетом весьма скромного успеха радикалов, которым оказалось явно не под силу тягаться с остальными лидерами избирательного марафона (8 депутатских мандатов), получили 63% голосов избирателей.

 

Многие "левые" не без основания сетовали на то, что результаты выборов были таковыми, поскольку те пришлись на страдную пору - уборку урожая, отвлекавшую многих селян - потенциальных избирателей. Но именно "левые" форсировали проведение этой кампании в ближайшее время любой ценой. Представляется, что в основе их действий в этом направлении крылась причина не менее серьезная, чем открывавшаяся возможность удовлетворить властные амбиции. В Париже летом 1919 г. шла активная работа по выработке условий мирного договора между странами Антанты и Болгарией. И инициаторы срочного изменения состава парламента торопились продемонстрировать победителям, что новое руководство страны не связано с ее военным прошлым.

 

Первыми среди "правых", несмотря на неблагоприятное для них стечение обстоятельств последних месяцев, оказались демократы с 28 депутатскими мандатами. За ними следовали народняки и прогрессисты, соответственно, с 19 и 8 мандатами. С 3 депутатскими мандатами замыкала список Народно-либеральная партия [103].

 

В ситуации, сложившейся в Болгарии в 1919 г., стало невозможным следование многолетней практике, когда утверждавшееся монархом Правительство (как правило, из представителей одной-двух партий) проводило выборы в нужном для себя ключе. Пожалуй, впервые за последние десятилетия волеизъявление электората, при всех явных издержках ведения избирательной кампании, наиболее адекватно выражало политические предпочтения в обществе.

 

112

 

 

Борис III предоставил Стамболийскому как лидеру партии, завоевавшей наибольшее число мест в парламенте, премьерские полномочия с правом на формирование кабинета. Однако очевидная, как могло показаться, перспектива его создания в чисто "левом" варианте была не более чем иллюзией.

 

Вполне логичным стал отказ войти в правительство со стороны руководства БКП(т.с.), по своим идейным установкам абсолютно не вписывавшейся в какую бы то ни было коалицию. В свою очередь, сломленные неуспехом на выборах радикалы, с которыми также велись переговоры, не видели для себя политических перспектив от сотрудничества в правительстве со столь сильными партнерами. А вот социал-демократы проявили большой интерес к открывавшейся перед ними возможности. В начале сентября 1919 г. руководство БРСДП(о) приняло "категоричное решение": партия будет участвовать в управлении страной [104]. Однако, не удовлетворив свои претензии на ключевые министерства, в том числе и на ранее находившееся в их ведении министерство внутренних дел или, на худой конец, военное, финансов, железных дорог, труда, социал-демократы от участия в правительстве отказались.

 

Тогда Стамболийский, демонстративно проигнорировав демократов, обратился к представителям руководства НП и ПЛП, отнюдь не лидировавших на выборах. Включение в состав правительства народников М. Маджарова в прежнем качестве - министра иностранных дел и вероисповеданий, а также А. Бурова - министра торговли, промышленности и труда, прогрессиста С. Данева, сохранившего пост министра финансов, которые вместе со сподвижниками Стамболийского составили явно вынужденную и неравноправную коалицию, не сулило последней перспектив на длительное существование. Во-первых, представленные в исполнительной власти партии не обеспечивали этой коалиции необходимой опоры в возглавленном "земледельцем" Н. Атанасовым XVIII ОНС. Во-вторых, исходя из потенциальных возможностей команды в целом, в которой лидировали имевшие весьма скромный опыт пребывания у власти представители радикального большинства крестьянской партии, уступившие ряд важных министерств своим партнерам, ей вряд ли под силу была реализация принципиальной позиции правительственной программы "создать ... твердую власть во всех областях управления", равно как и "усилить все сферы национального производства" [105]. Более того, этот весьма насыщенный по набору намечавшихся для исполнения пунктов документ составлялся после выборов Стамболийским вместе с представителями руководства БРСДП(о). В нем отразились главным образом обнародованные в ходе избирательной кампании требования "левых", а также нереализованная часть программ прежних кабинетов "широкой коалиции" и, более того, содержались положения, нацеленные на коррекцию частной собственности и даже ее передел [106].

 

113

 

 

Воспользовавшись своим перевесом в исполнительной власти, "земледельцы" сделали все возможное, чтобы заставить работать в первую очередь ту часть программы, которая обслуживала интересы основной части их электората, Они инициировали принятие XVIII ОНС ряда законов в пользу болгарского села. Однако на повестке дня правительства были обозначены и меры по улучшению положения городских категорий населения. В частности, разрабатывался законопроект по ослаблению жилищного кризиса, а в бюджет на 1919/20 г. закладывались средства на увеличение заработной платы чиновникам и государственным служащим и т.д. Тем не менее само завершение формирования кабинета оставшиеся вне исполнительной власти БКП и БРСДП(о) восприняли как сигнал к последующему тотальному отрицанию наиболее принципиальных ее проявлений, означавшему по сути, "сжигание мостов". В конце октября 1919 г. социал-демократы уже совсем в духе коммунистов оценивали своего несостоявшегося партнера: "БЗНС впрягся в колесницу буржуазии", - констатировал ЦК БРСДП(о) [107].

 

В условиях острой внутренней нестабильности, выражавшейся в течение 1919 г. прежде всего в массовых акциях протеста со стороны экономически наиболее уязвимых категорий населения [108], БКП и БРСДП(о) стали инициаторами невиданной по масштабам страны стачки железнодорожников и почтово-телеграфных служащих, продолжавшейся с конца декабря 1919 г. до середины февраля 1920 г.

 

Это из ряда вон выходящее для Болгарии событие сделало фактическими (временными) союзниками представителей тех сил, которые еще совсем недавно значились как непримиримые противники или нежелательные конкуренты. К поддержавшим правительство Стамболийского политическим партиям присоединились и разные по численности и степени влияния в обществе политические и общегражданские объединения и группы, в том числе и только что оформившиеся для противодействия опасности возможных радикальных социальных перемен по инициативе "земледельцев" [109].

 

Подавление стачки было расценено Стамболийским и его сподвижниками как благоприятный старт в борьбе за установление собственной однопартийной власти, поскольку основные политические конкуренты представлялись им поверженными, а потенциал остальных бывших серьезных соперников расценивался как незначительный.

 

Таким образом, к моменту подписания мирного договора между странами-победительницами и Болгарией последняя имела новую для нее власть, значительный удельный вес в которой приходился на силы, впервые оказавшиеся на политическом Олимпе. Их лидеры не были причастны к вовлечению страны в первую мировую войну и настраивались на попытку осуществить серьезную коррекцию социальных устоев.

 

114

 

 

 

4. Горе побежденным!

 

В первые недели после заключения Салоникского перемирия софийская пресса самообманывалась. По словам Косты Тодорова, она

 

«благожелательно акцентировала внимание на "14 пунктах" Вильсона как на основе для справедливого мира, который определит границы на Балканах по этническому принципу. Таким образом, Болгария не только сохранила бы свою территорию, но могла бы даже удержать территории с преобладанием болгарского населения в Македонии, Фракии и Добрудже».

 

Именно поэтому, рассуждали софийские газеты, "союзники-победители должны убедиться в том, что Болгария решительно порвала с прошлым и искренне желает сотрудничать в установлении нового порядка на Балканах" [110]. Димо Кьорчев записал в дневнике 18 октября 1918 г.: "Многие примиряются с положением Болгарии, веря, что она выйдет из трудностей с приобретениями" [111].

 

Но уже в ноябре 1918 г., после поспешной капитуляции Турции и Австро-Венгрии ситуация изменилась. Надобность в Болгарии как в плацдарме вооруженной борьбы для Антанты отпала. Революционный кризис в стране чрезвычайно затруднял ее использование в антисоветских целях. Изменился и статус Болгарии. В отличие от последних сентябрьских дней теперь Антанта рассматривала ее не только как страну, заключившую сепаратное перемирие, но и как часть враждебной военно-политической коалиции, проигравшей войну. Вот почему с этого времени появились первые признаки того, что условия будущего мирного договора для Болгарии будут намного тяжелее, чем статьи Салоникского перемирия. Требование Антанты очистить Южную Добруджу, предъявленное 19 ноября правительству Малинова, недвусмысленно свидетельствовало об этом.

 

Здесь необходима краткая предыстория. Дело в том, что румыны еще с начала октября стремились вернуться в Добруджу. После заключения Салоникского перемирия Германия считала себя свободной от обязательств перед болгарами в отношении Добруджи и прямо предлагала ее румынам в обмен на скорейшую ратификацию Бухарестского договора [112]. Но чего стоил этот "подарок", если Германия сама уже находилась на пороге военного поражения? Тем не менее, по некоторым данным, в Румынии имелись такие политические деятели (например, бывший премьер генерал А. Авереску), которые готовы были в тех условиях из-за Добруджи вмешаться в войну на болгарской территории на стороне Центральных держав [113]. София же, обеспокоенная военными приготовлениями румын, всеми силами стремилась уверить Антанту, что военное присутствие болгар в Добрудже воспрепятствует транспортировке германских войск из Стамбула и с Украины в Румынию. В те дни французы всерьез рассчитывали с помощью болгарских войск перерезать пути

 

115

 

 

отступления немцев. Фактически с середины октября до начала ноября 1918 г. отход каждого германского соединения из Добруджи сопровождался продвижением болгар вплоть до того, что 9 ноября они заняли порт Констанца [114].

 

С заключением 11 ноября Компьенского перемирия между Германией и ее противниками вопрос о получении Добруджи из немецких рук для румын отпал сам собой. Но зато появилась возможность получить ее от Антанты. Во-первых, Компьенское перемирие зафиксировало отказ Германии от Бухарестского мирного договора и значит де-юре снова сделало всю Добруджу румынской [115]. А во-вторых, начиная с последней декады октября, еще оставаясь вне войны, румынские представители настойчиво "обрабатывали" Франше д'Эспере и антантовских дипломатов, стремясь добиться вывода болгарских воинских соединений из Добруджи и ее оккупации союзниками. При этом они заявляли, что ни в коей мере не собираются предопределять решения будущей мирной конференции по данному вопросу [116].

 

За день до окончания мировой войны румыны успели вторично вступить в нее на стороне Антанты. Теперь для них немедленное решение добруджанского вопроса в благоприятном смысле было вдвойне важно, ибо оно подтвердило бы накануне предстоящей мирной конференции, что Румыния имеет статус союзного государства со всеми вытекающими последствиями [117]. Одно из них заключалось в том, что территории, входившие в состав Румынии до ее первого вступления в войну в 1916 г., не могут быть предметом территориального торга.

 

Бухарест приобрел напористого адвоката своих претензий в лице французского генерала А. Бертело, командующего Дунайской армией союзников, который сам себя называл "не командующим оккупационной армией, а румынским гражданином Бертело" [118]. Хотя формально генерал подчинялся Франте д'Эспере, но в обход своего непосредственного начальства сносился с "отцом победы", главой французского кабинета Ж. Клемансо. 17 ноября 1918 г. Бертело отправил в Париж телеграмму, в которой настаивал на незамедлительном выводе болгарских войск из Добруджи. По приказанию Клемансо Франше д'Эспере через Кретьена 19 ноября потребовал от болгар в пятидневный срок покинуть Добруджу до линии Силистра - Мангалия [119]. При этом Антанта ссылалась на текст Компьенского перемирия, что было явным нарушением международного права, ибо Болгария его не подписывала и формально могла не считать себя связанной его условиями.

 

В Софии такое требование произвело эффект разорвавшейся бомбы. Резкий по тону протест Малинова, высказанные с плохо скрытым возмущением его ссылки на то, что данное требование противоречит тексту Салоникского перемирия, а также заявление об отставке своего кабинета победителей уже не интересовали [120].

 

116

 

 

Для того чтобы "подсластить пилюлю", Франше д'Эспере сообщил, что оккупация Добруджи будет доверена британским (но не румынским!) войскам и будущие решения мирной конференции по добруджанскому вопросу ни в коей мере не будут предопределяться этой оккупацией. Поэтому вплоть до окончательного решения вопроса болгарская гражданская администрация временно останется в области [121].

 

Но тут вновь вмешался Бертело. Такое решение своего начальника он назвал "очередной глупостью" и опять оспорил его перед Клемансо на том основании, что оно "смертельно компрометирует наше (французское. - Авт.) влияние в Румынии". Париж согласился с такой постановкой вопроса. В течение нескольких недель болгарскую администрацию в области сменили румынские гражданские органы и жандармерия. Это, впрочем, не мешало румынам и позднее обвинять Болгарию в нарушении условий перемирия [122].

 

Малинов был вынужден покинуть не только Южную Добруджу, но и премьерское кресло, оставив своему преемнику Теодорову груз нерешенных проблем и сомнительную честь быть главой делегации побежденной Болгарии в процессе мирного урегулирования с победившей Антантой. Новый же глава кабинета, явно желая понравиться державам-победительницам, в день своего вступления в должность направил генералу Кретьену письмо, в котором заявлял, что новое болгарское правительство не признает условия Бухарестского договора 1918 г. Отвергая его решения, а вместе с ними и "полученные для Болгарии приобретения", Теодоров подчеркивал, что "единственно авторитетным для него, относительно судьбы Добруджи, остается Салоникское перемирие" вплоть до окончательного решения вопроса на мирной конференции [123].

 

И хотя до такого решения было еще далеко, но даже если оставить в стороне субъективный фактор - внешнеполитическую концепцию Теодорова, - то и объективное развитие событий в Европе в 1919 г. не предвещало Болгарии ничего хорошего. Как уже отмечалось, "фильства" и "фобии" были характерными чертами внешнеполитических программ болгарских партий с момента их зарождения. Но после окончания первой мировой войны все "фильства" болгарской внешней политики потеряли перспективу. Одни кумиры (Австро-Венгрия) вообще исчезли с карты Европы; другие (Германия, Россия) находились в состоянии внутренних потрясений; для третьих (Великобритания, Франция) побежденная Болгария утратила стратегическую ценность. Над кабинетом Теодорова довлела внешнеполитическая безысходность, которую, однако, он осознал не сразу.

 

Основную надежду новый глава правительства связывал с "14 пунктами" Вильсона и с заступничеством США. Для его обеспечения Теодоров рассчитывал опереться на американских протестантских миссионеров, безоговорочно разделявших позицию официальной

 

117

 

 

Софии по македонскому вопросу [124]. Примерно за неделю до открытия Парижской мирной конференции госсекретарю США Р. Лансингу был вручен болгарский меморандум. Из него видно, что, ссылаясь на принцип национальной принадлежности, кабинет Теодорова еще не мог отказаться от внешнеполитического максимализма, причинившего стране столько вреда. Документ содержал претензии на долину Моравы в Нишской области, Северную Добруджу и Восточную Фракию до линии Мидье-Родосто, что намного превосходило рубежи сан-стефанской Болгарии и границы, обусловленные Лондонским договором 1913 г. В отношении Македонии в меморандуме говорилось:

 

"Самым правильным решением македонского вопроса на основе провозглашенных президентом Вильсоном принципов было бы присоединение этой страны к Болгарии. Если присоединение к Болгарии невозможно, то лучше всего предоставить ей автономию под гарантией Лиги наций и под контролем какой-нибудь незаинтересованной державы, предпочтительно США. Спустя некоторое время можно провести плебисцит, чтобы узнать волю населения" [125].

 

Одновременно Теодоров попытался в обход великих держав достичь договоренности по македонскому вопросу с наиболее непримиримым противником - сербами. Уже в конце ноября 1918 г., только встав во главе кабинета, он предложил сербским представителям с военной миссии Антанты в Софии заключить двусторонний договор, который еще до начала мирной конференции мог бы способствовать согласованию позиций обеих стран по вопросу об общей границе. Эта попытка оказалась безрезультатной [126].

 

В Сербии и в "выросшем" из нее 1 декабря Королевстве сербов, хорватов и словенцев применительно к Болгарии в те дни господствовала "концепция вечного врага". В первый же день существования нового государства была создана так называемая Международная комиссия по расследованию болгарских зверств в Сербии. В одном из частных писем Н. Пашич, многолетний глава сербского правительства, а затем руководитель делегации КСХС в Версале, писал, что интересы Сербии требуют не только осудить Болгарию, но и убедить весь цивилизованный мир в том, что она заслужила вынесенный ей приговор [127].

 

Что же касается Вардарской Македонии, то еще 21 октября сербский министр внутренних дел Л. Йованович в циркуляре начальникам округов сообщал:

 

"Из многих мест я получаю известия о слухах в наших южных районах, будто они в соответствии с принципами президента Вильсона и по его настоянию будут переданы Болгарии и что последняя только потому капитулировала так скоро, что ее правители имели уверения, будто эти земли опять достанутся ей..."

 

"Ясно, что более ни по какому поводу не может подниматься вопрос о Македонии",

 

- категорично заявлял министр и продолжал:

 

"У Сербии нет причин тревожиться за конечный результат возможного голосования македонского населения; однако вопрос не в этом,

 

118

 

 

а в государственном праве Сербии ... Сами принципы национального самоопределения, провозглашенные президентом Вильсоном, не могут применяться к населению территорий государств Антанты, а также и там, где существуют отдельные народности, желающие отделиться от государства, в котором находятся. Применение принципов Вильсона относится только к народам и землям, которые подвластны неприятелю" [128].

 

В Болгарии известие об образовании единого югославянского государства было встречено неоднозначно. Газеты либеральных партий и Кьорчев в своей брошюре о Югославии проповедовали ненависть к ней [129], но прогрессисты и народняки во главе с Теодоровым поначалу были дружески настроены к КСХС, поскольку намеревались через добрососедские отношения с ним разрешить македонский вопрос [130].

 

В Софии оживились славянофильские настроения. Ее правящие круги рассчитывали на заступничество другого только что созданного государства - чехословацкого. Добиваясь его помощи, они часто ссылались на славянское происхождение болгар, идею славянской взаимности и общие интересы славянства. 30 ноября 1918 г. Теодоров в разговоре с чехословацким журналистом Вл. Сысом, близким к тогдашнему премьеру Чехословакии К. Крамаржу, заявил, что

 

"обратится напрямую к чешскому народу с просьбой взять на себя роль судьи в сербско-болгарском споре, сблизить два народа и сделать возможным вхождение Болгарии в общую славянскую федерацию" [131].

 

Теодоров не ограничился общими фразами о взаимодействии с Чехословакией, а предпринял ряд конкретных шагов для того, чтобы обеспечить содействие чехословацкого президента Т. Масарика, благосклонного к болгарам и весьма популярного в руководстве антантовской коалиции. Но в Софии сильно переоценивали возможности Масарика повлиять на решения парижских миротворцев. В то же время такие действия болгарской дипломатии вызвали недовольство в Риме, куда просочились слухи о том, будто при посредничестве Праги решится вопрос о "присоединении" Болгарии к КСХС. Это был неблагоприятный сигнал, поскольку по своим мотивам (главным образом, из-за обостренных отношений с Грецией и КСХС) итальянцы могли бы способствовать смягчению условий мирного договора с Болгарией [132].

 

В целом в отношении балканских союзников Антанты все болгарские партии в этот период следовали линии на улучшение отношений с ними. Различия существовали лишь и предлагаемых путях решения национального вопроса. Если буржуазные партии рассчитывали на правоту болгарского дела, на благоволение Антанты и главным образом США, то радикалы, "широкие" социалисты и БЗНС продолжали рассматривать федеративный путь как средство справедливого решения национального вопроса на Балканах. В основу

 

119

 

 

возможного создания Балканской федерации (конфедерации) они ставили принцип самоопределения народностей [133].

 

Тем временем 18 января 1919 г. в Париже открылась мирная конференция, которой предстояло стать дипломатическим и политическим эпилогом первой мировой войны. Среди присутствовавших делегаций 27 государств представителей побежденных стран, в том числе и Болгарии, не было. Как писал официальный биограф Вильсона С. Бейкер,

 

"такое решение было результатом безграничной победы союзников над врагом и ненависти, взращенной в них небывало жестокой войной. Мир, по их мнению, следовало продиктовать врагу, а не договариваться с ним" [134].

 

Отсутствие переговоров с побежденными странами после первой мировой войны было нарушением международных традиций. Поэтому совершенно обоснованно Нейиский договор расценивается в болгарской историографии как мир-диктат.

 

Суровость его условий творцы договора, в частности Ллойд Джордж, их подручные, например члены британской делегации в Версале А. Бальфур и Г. Никольсон, а также общественные деятели, в том числе лидер лейбористов Дж. Макдональд, объясняли тем, что якобы своим участием в войне на стороне Германии болгары затянули ее на два года и тем самым вызвали дополнительные жертвы со стороны победителей [135]. Эмоциональный фактор со стороны победителей - жажда мщения, стремление "вывернуть карманы" у побежденных, ожесточенность общественного мнения и зависимость от него большой тройки (Ллойд Джордж, Клемансо и Вильсон) - был искусно использован дипломатией и пропагандой соседей Болгарии [136]. Все это наложило свой отпечаток на ход и исход процесса мирного урегулирования с ней.

 

Возникает еще один вопрос: как на него повлиял российский фактор (падение царизма, Октябрьская революция, Брестский мир и т.д.)? Могли ли болгары надеяться на менее тяжкие условия мирного договора, если бы за них хотя бы в малой степени заступилась традиционная покровительница - Россия? Некоторые политики-русофилы, например Данев, выражали искреннее сожаление по поводу ее неучастия в работе Парижской мирной конференции и временного выпадения из системы международных отношений и концерта великих держав [137]. Правда, в Версале присутствовали некоторые дипломаты дооктябрьской России, но они представляли только самих себя, и с ними "большая тройка" мало считалась даже при рассмотрении так называемого "русского вопроса", а уж тем более балканских дел, к которым Россия всегда была особенно чувствительна. Хотя болгарская делегация и пыталась в ходе конференции вступить в контакт с ними, но конкретных результатов это не принесло и не могло принести [138].

 

По вызову победителей эта делегация во главе с Теодоровым прибыла в Париж лишь 26 июля 1919 г. и сразу по приезде была размещена

 

120

 

 

в отеле "Мадридский замок" в предместье Нейи на окраине Булонского леса. Здесь болгарские делегаты провели несколько месяцев в условиях строгой изоляции. Один из них, Стамболийский, писал 4 августа своему соратнику Даскалову:

 

"Я снова в тюрьме. Здесь наша делегация находится... под стражей. Никто не смеет выходить и входить. Вывозят нас на автомобиле и под стражей ... По всему видно, что нас жестоко окромсают" [139].

 

Болгарские делегаты были полностью лишены возможности встречаться с делегатами других государств, с иностранными политиками и с журналистами, которых тоже не допускали в "Мадридский замок". Такая жесткая мера была принята по настоянию соседних с Болгарией стран. Причем, как только в парижской прессе "проскальзывала" какая-то статья в защиту Болгарии или на самой конференции обострялись дебаты вокруг договора с ней, охрана становилась сильнее и бдительнее [140]. Болгарские уполномоченные не присутствовали ни на одном заседании конференции, узнавая о содержании будущего мирного договора из газет и от своих охранников. Через них же они сносились с председателем конференции Клемансо.

 

Наконец 19 сентября болгарской делегации был вручен проект подготовленного победителями договора и отводился срок в 25 дней для ответа. Начался последний акт версальской драмы...

 

 

5. Диктат в Нейи-сюр-Сен

 

Выработанный проект стал результатом острейшей дипломатической борьбы, проходившей на заседаниях конференции и в ее закулисье. Он отражал притязания соседей Болгарии (КСХС, Греции и Румынии), которые те пытались обосновать историческими, стратегическими, этническими, экономическими и другими аргументами.

 

В советской историографии господствовал тезис о подчиненном положении малых союзников Антанты в Версале — "они самостоятельной роли не играли, а если и выступали, то в роли свиты или клиентов великих держав" [141]. Перипетии подготовки договора с Болгарией свидетельствуют об обратном. Очень часто инициатива в решении того или иного вопроса исходила от "малых", а "великие" прагматики вынуждены были потакать их экспансионистским программам (Клемансо - сербской и румынской, Ллойд Джордж - греческой), опасаясь утраты влияния на них и заботясь об укреплении собственных геополитических позиций на Балканах и в Восточном Средиземноморье. В то же время американский "идеалист" Вильсон оказался явно не в состоянии отстоять свои "14 пунктов".

 

Вопрос о будущих границах Болгарии оказался рассредоточенным между несколькими комитетами, которые работали независимо

 

121

 

 

друг от друга и не были обязаны увязывать свои рекомендации с проблемами общего мирного урегулирования. Работа комитетов была организована так, что они должны были давать заключения по частным претензиям определенных государств, причем, как впоследствии оказалось, такие заключения фактически становились решающими и окончательными. По признанию Никольсона, "этот эмпирический и совершенно случайный метод назначения комитетов повлек за собой печальные результаты" [142].

 

Так, 18 февраля 1919 г. делегация КСХС в своем меморандуме потребовала "исправления" границы с Болгарией на всем ее 320-километровом протяжении. Предлагалось границу "ректифицировать" так, чтобы города Видин, Кула, Трын, Белоградчик, Цариброд, Брезник, Перник, Босилеград, Радомир, Кюстендил, Горна-Джумая и Струмица оказались в пределах КСХС. Эти притязания аргументировались доводами стратегического характера (стремлением обезопасить от нового болгарского нападения свои коммуникации с Грецией и Румынией, проходящие по долинам рек Вардар и Тимок), а также утверждением, что население, проживающее на данной территории (шопы), якобы является сербским по языку, обычаям и антропологическому типу [143].

 

Вопрос рассматривал Комитет по румынским и югославским делам. Благодаря заступничеству делегатов от США и Италии претензии Белграда были существенно урезаны [144], хотя все время, пока проблема обсуждалась, делегация КСХС "бомбардировала" Комитет новыми меморандумами и протестами. Рекомендации Комитета, переданные 6 апреля в Верховный совет конференции, были приняты им почти без изменений и легли в основу ст. 27 мирного договора. По ней несколько сел в Кульской околии, Цариброд и Босилеград с окрестностями, а также Струмица в Македонии переходили к КСХС [145].

 

Таким образом, Белград добился своей главной цели - пограничная линия с Болгарией была спущена с водораздельных горных хребтов на равнины таким образом, что все стратегические пункты остались в пределах КСХС. Так на политической карте Балкан появилось новое понятие - западные болгарские окраины.

 

Еще до официального получения проекта мирного договора, узнав из газет содержание меморандума КСХС, заточенная в "Мадридском замке" болгарская делегация направила 23 августа мирной конференции ноту, в которой оспаривала аргументы своего восточного западного соседа [146]. Когда же проект договора был вручен и его содержание стало известно населению отторгаемых территорий, там все пришло в движение. 23 сентября в Цариброде и Босилеграде спонтанно произошли душераздирающие траурные демонстрации, подписывались письма в адрес председателя мирной конференции Клемансо. В последующие дни организовывались многотысячные митинги, начавшаяся паника вызвала поток беженцев в глубь болгарской

 

122

 

 

территории. Особые надежды возлагались лично на Теодорова, который был депутатом Народного собрания от Цариброда (а народняки пользовались здесь наибольшим влиянием), заявившего, что "правительство сделает все возможное, чтобы сохранить этот болгарский край для Болгарии" [147].

 

Однако данным надеждам не суждено было сбыться. Официальный ответ болгарской делегации от 24 октября с возражениями по поводу проекта договора просил конференцию положить в основу разграничения не произвольно толкуемые стратегические мотивы, а только этнические, поскольку сами победители делали акцент на них при получении территорий. Но для миротворцев вопрос о договоре с Болгарией был решен еще 19 сентября при вручении проекта, и теперь им надо было лишь исполнить неприятную обязанность соблюдения процедуры. Конференция в лице Клемансо осталась непреклонной [148].

 

Французский премьер в своем миротворчестве исходил из других соображений, что нагляднее всего проявилось в его отношении к добруджанскому вопросу. Захват власти в России большевиками с их доктриной "мировой революции", установление советской власти в Венгрии и "заслуги" румын в борьбе с нею повлияли на отношение Клемансо к румынским притязаниям на Южную Добруджу - их волей-неволей надо было удовлетворять.

 

Через парижскую прессу румыны запугивали "большую тройку" возможным перемещением большевистской опасности из Будапешта в Софию. Так, 28 июля 1919 г. влиятельная газета "Фигаро" сообщала об усилении антиантантовской агитации в Болгарии. По ее словам, "большевистские агенты, направленные венгерским большевистским правительством Белы Куна, объезжают Болгарию вдоль и поперек и призывают политические организации, особенно социалистические группы, выступить совместно с венгерскими большевиками против держав Антанты. Нет сомнения, что эти движения тайно подстрекаются софийским правительством" [149]. Как бы ни были несерьезны сообщения такого рода, они срабатывали. Под влиянием венгерских событий Франше д'Эспере еще 22 мая 1919 г. высказался за разоружение Болгарии. Успех болгарских коммунистов на парламентских выборах в августе дал румынам дополнительный аргумент [150].

 

Из всей "большой тройки" Клемансо был настроен наиболее антисоветски. Он видел в Румынии ключевое звено "санитарного кордона" против большевиков [151]. Еще перед самым началом мирной конференции под давлением прорумынского лобби, состоящего из университетских профессоров и военных, французский премьер твердо усвоил и неоднократно в ходе конференции озвучивал тезис: поверженный враг не может претендовать даже на клочок территории, которая до войны принадлежала стране-союзнику, какими бы убедительными ни были основания для подобных притязаний [152]. Никакие

 

123

 

 

доводы исторического, этнического и экономического характера, изложенные болгарской делегацией в оправдание прав Болгарии на Южную Добруджу, не были услышаны победителями. Клемансо безапелляционно утверждал, что добруджанский вопрос уже решен Бухарестским договором 1913 г. Несмотря на сложные личные отношения с румынским премьер-министром И. Брэтиану, он чрезвычайно решительно поддерживал на конференции румынскую позицию.

 

Ллойд Джордж сравнивал своего румынского коллегу с "разбойником, выжидающим удобного случая, чтобы стащить территорию". Тем не менее, по словам Никольсона, «почти всеобщая антипатия, которую он (т.е. Брэтиану. - Авт.) вызывал, не помешала конференции посчитаться с претензиями страны, которую представлял Брэтиану. Румыния получила "все и даже больше, чем все". Она добилась этого отнюдь не из-за персональных симпатий» [153].

 

Такому исходу не помешала даже позиция, занятая делегациями США и Италии. План Вильсона предусматривал передачу Южной Добруджи Болгарии. Американские делегаты неоднократно заявляли, что оставление Южной Добруджи в границах Румынии создаст новую проблему, аналогичную франко-германскому спору из-за Эльзаса и Лотарингии [154]. Но под натиском французов, которые максимально оттягивали обсуждение этнических аспектов этого вопроса, американская дипломатия, более всего делавшая упор на определение границ по этническому принципу, постепенно сдавала свои позиции.

 

Что же касается Италии, то она стремилась в противостоянии с КСХС иметь на своей стороне как Болгарию, так и Румынию. Поэтому итальянская дипломатия была склонна поддержать Софию в вопросах, спорных между нею и Белградом, но не по другим проблемам. И хотя в ходе дебатов по добруджанскому вопросу позиция Италии иногда приближалась к американской точке зрения, она все же никогда не заходила так далеко, чтобы настроить против себя "латинскую сестру" - Румынию, союзоспособность которой была для Рима довольно высока. На практике такая позиция итальянцев стала дополнительным фактором, который позволил Клемансо сыграть определяющую роль в окончательном решении добруджанского вопроса [155]. Не случайно сын Брэтиану, известный историк Г. Брэтиану, позже написал, что скорее всего Румыния обязана Клемансо удержанием Южной Добруджи [156]. В результате мирный договор оставил болгаро-румынскую границу без изменений.

 

Вопреки сомнительному тезису, будто Болгария могла бы легче защитить свои предвоенные границы, чем Южную Добруджу, отнятую у нее еще в 1913 г., болгарская дипломатия отстаивала территории во Фракии и в Добрудже с одинаковым упорством. Решение спора с Грецией за Западную Фракию шло более ступенчато, но в том

 

124

 

 

же неблагоприятном для болгар направлении. О притязаниях на нее глава греческого правительства Венизелос заявил впервые еще в начале ноября 1918 г. Правда, тогда расширение греческих границ во Фракии он выставлял лишь как возможную, но маловероятную альтернативу территориальным приобретениям в западной части Малой Азии [157]. Это был осторожный зондаж. На проходившей в те дни межсоюзнической конференции в Париже ни одна из великих держав Антанты и США не поддержали безоговорочно малоазиатские амбиции греков [158], что побудило Венизелоса, непревзойденного мастера дипломатической тактики, действовать по принципу: входи в ту дверь, которую легче открыть.

 

30 декабря 1918 г. греческий премьер представил главам великих держав Антанты и США меморандум "Греция на мирной конференции". В нем акценты были уже расставлены иначе. Территориальные претензии Греции излагались по мере их приоритетности, а сама эта значимость определялась силой ожидаемого противодействия великих держав: чем большее сопротивление ожидалось, тем дальше стояло соответствующее требование. В отличие от болгар, которые еще наивно верили в установление межбалканских границ по этническому принципу на основе "14 пунктов" Вильсона с учетом провозглашаемого повсеместно права наций на самоопределение (и это было их стратегической установкой), греческая делегация в Версале строила свою дипломатическую стратегию на принципе жесткого прагматизма, а не на стремлении добиться наиболее полного национального объединения. Вопрос об этническом облике той или иной территории был для Венизелоса всего лишь тактическим аргументом, а не частью общей стратегии. Только этим можно объяснить тот факт, что в упомянутом меморандуме в перечне территориальных претензий Греции Фракия (Восточная и Западная) стояла на втором месте после Южной Албании, но перед западной частью Малоазиатского побережья, островами Эгейского моря, Стамбулом и при полном умолчании в отношении Кипра [159].

 

В ходе самой конференции греческая тактика во фракийском вопросе была осторожной и последовательно наступательной. Венизелос, понимая, что сразу добиться присоединения Западной Фракии чрезвычайно сложно, решил действовать поэтапно. Для начала надо было отрезать ее от Болгарии. Такой подход разительно отличался от позиции болгар по фракийскому (и более широко - болгарскому национальному) вопросу. Несмотря на то что после 1918 г. в международном и внутреннем положении Болгарии произошли серьезные перемены, ее внешняя политика в 1919 г. продолжала развиваться на основах, заложенных еще в XIX в., после освобождения. Решение в территориальном отношении национального вопроса в большинстве случаев по-прежнему воспринималось как единовременное присоединение всех земель, населенных болгарами. При таком максималистски целостном решении вопроса даже теоретически

 

125

 

 

не существовало никакой программы-минимум, не предусматривалось никакой последовательности или постепенности [160].

 

В силу объективных обстоятельств в споре из-за Западной Фракии болгарская сторона занимала оборонительную позицию. Она пыталась охарактеризовать греческие претензии как этнически не обоснованные. В меморандуме на имя Клемансо от 29 мая и в речи 19 сентября 1919 г. Теодоров ссылался на право самоопределения народов и надеялся добиться хотя бы проведения плебисцитов в спорных областях. "Законные границы Болгарии. - говорил он, - установлены наиболее прочным образом историей, этнографией и международными актами. Но коль скоро они оспариваются, пусть соответствующие части населения будут призваны сами высказаться о своем будущем. Мы склонимся перед их вотумом без упреков и без огорчения" [161]. Это была та соломинка, ухватившись за которую болгары стремились удержать хоть что-то из спорных территорий.

 

Но именно плебисцитов как огня боялся Венизелос, хотя и убеждал делегатов конференции в численном превосходстве греческого этнического элемента над мусульманским (заметим, не турецким, а мусульманским!) и болгарским во всей Фракии и особенно на территории к западу от нижнего течения Марицы. На заседании Верховного совета конференции 29 июля он даже утверждал, будто греков в Западной Фракии насчитывается в пять раз больше, чем болгар [162]. Единственным результатом этой заочной "статистической войны" явилось приложение в последний момент к мирному договору болгаро-греческой конвенции о добровольном обмене населением. Она стала первым международным соглашением, в котором Греция признавала наличие болгар в своих пределах. До 1919 г. афинские дипломаты говорили только о болгароговорящих эллинах. Тем не менее, успешно противодействуя сербским и болгарским устремлениям на покровительство славянскому меньшинству в Греции, сталкивая друг с другом интересы своих северных соседей, Венизелос сам предложил подписать такую конвенцию [163].

 

Сущность ее заключалась в праве болгарского населения при желании переселиться в Болгарию и наоборот - греческого из Болгарии в Грецию. Предполагалось, что переселение будет добровольным, но полным, с ликвидацией всего того, что могло связывать население с родными местами, в первую очередь недвижимости. Переселенцы, переезжающие на новую территорию, автоматически получали новое подданство. Соответствующее правительство должно было компенсировать оставленное ими личное или общинное имущество [164]. Греция была заинтересована в этой конвенции, дабы ослабить болгарский этнический элемент на присоединенных территориях. Только выселив болгар из Западной Фракии, можно было надеяться на ее включение в будущем в пределы Греческого королевства. Из-за противодействия членов американской делегации в Версале Венизелос лишь отложил реализацию этой идеи до лучших

 

126

 

 

времен, но не оставил ее. Пока же ему пришлось довольствоваться только частью Пашмаклийского (Смолянского) округа площадью 253 кв. км в верхнем течении реки Месты (Нестос).

 

Другим препятствием, которое затрудняло реализацию плана Венизелоса, стало вполне справедливое и выраженное официально убеждение американских и итальянских делегатов [165], а также неафишируемое мнение британских экспертов [166], что передача грекам Западной Фракии лишит Болгарию выхода к Эгейскому морю и чревата для нее негативными экономическими последствиями [167]. Но итальянский голос на конференции был слаб. Позиции же недостаточно искушенной в балканских делах американской дипломатии ослаблялись ее стремлением добиться компромисса с партнерами по вопросу о так называемом "Константинопольском государстве" [168], а также нежеланием сената США ратифицировать уже подписанный Вильсоном Версальский договор с Германией. В то же время французы и особенно англичане последовательно поддерживали греческого премьера [169], который, желая минимизировать сопротивление своему плану, запугивал Антанту тем, что болгары могут соорудить в Порто-Лаго базу для подводных лодок. В том же случае, если Западная Фракия будет отрезана от Болгарии, он обещал предоставить ей экономический выход к Эгейскому морю через Дедеагач, Кавалу или Салоники [170].

 

Как показал дальнейший ход событий, эти обещания остались пустым звуком. В соответствии со ст. 48 Нейиского договора Болгария отказывалась от всех своих прав и правооснований на территории Фракии в пользу победителей и заранее обязалась признать все их будущие постановления относительно нее. Здесь же говорилось: "Главные Союзные и Объединившиеся Державы обязуются к тому, чтобы свобода экономического выхода Болгарии к Эгейскому морю была гарантирована. Условия этой гарантии будут установлены впоследствии" [171]. Это "впоследствии" так и не наступило...

 

Победители спешили. По приказу Франше д'Эспере оккупация Западной Фракии прошла с 15 по 22 октября 1919 г., т.е. еще до подписания мирного договора, что само по себе являлось нарушением международного права [172]. Но побежденная Болгария вынуждена была подчиниться диктату Антанты. Тот факт, что большую часть области заняли британские, французские и итальянские войска (только в Ксанти вошли части греческой армии) и на местах пока еще сохранялась болгарская гражданская администрация, не мог обмануть никого - добруджанский пример был налицо. На следующий день после подписания Нейиского договора афинская газета "Патрас" откровенно писала, что присоединение Фракии к Греции это вопрос дней [173]. Именно такое решение и принял Верховный совет Антанты в апреле 1920 г. на конференции в Сан-Ремо, где представитель США присутствовал лишь в качестве наблюдателя [174].

 

127

 

 

Непосредственно после Нейи в Болгарии довольно расхожей стала точка зрения, что своим четвертованием страна "обязана" в значительной мере дипломатической ловкости руководителей соседних балканских государств. На деле все обстояло гораздо сложнее. Так, окончательное решение на конференции македонского вопроса в пользу Греции и КСХС объяснялось не только и не столько обаянием Венизелоса или твердостью Пашича, сколько общими военными итогами, реальным раскладом политических сил в Европе к тому времени. Первой скрипкой на конференции были французы, которые стремились к установлению собственной гегемонии на континенте, включая его юго-восточную часть. Именно благодаря безоговорочной поддержке французской дипломатии Белграду удалось провалить итальянский проект автономии Вардарской Македонии в рамках КСХС и британское предложение о направлении туда комиссаров только что созданной Лиги наций [175].

 

Верховному совету конференции лишь удалось буквально в ультимативной форме заставить Пашича подписать 5 декабря 1919 г. договор о правах национальных меньшинств в КСХС. Хотя юрисдикция этого договора распространялась и на Вардарскую Македонию, впоследствии в мемуарах Ллойд Джордж привел притеснения белградским правительством ее коренного населения в качестве "наиболее трагического примера нарушения договора 1919 года о национальных меньшинствах" [176].

 

Нейиский договор наложил на Болгарию обязательства в течение 37 лет выплатить в качестве репараций 2 млрд 250 млн. золотых франков, плюс 5% годовых (почти 1/4 ее довоенного национального дохода), а также поставить Греции, Румынии и КСХС значительное количество скота, каменного угля и пр. Болгарии запрещалось иметь регулярную армию, которая теперь заменялась добровольческой и вместе с жандармерией и пограничной службой не должна была превышать 33 тыс. человек.

 

Могла ли болгарская делегация в Версале хоть в малой степени смягчить условия столь сурового "приговора"? Многие современники (в частности, генералы Н. Жеков и И. Луков, лидер одной из фракций в стамболовистской партии Д. Петков, писатель С. Михайловский и др.) полагали, что самоуничижительная тактика, которую избрали в Версале Теодоров и Стамболийский, только ухудшила дело. Жеков, например, с горечью писал:

 

"...мы сами попрали достоинство своего народа и не только не облегчили свое положение, а напротив упали в глазах всех до того, что нас сочли заслужившими свою участь. Так унизительно не вел себя никакой другой побежденный народ" [177].

 

Действительно, общий тон речи Теодорова в Версале 19 сентября 1919 г., в которой он робко протестовал против предложенного победителями проекта мирного договора, отличало покаяние. Сам глава делегации был неузнаваем. Болгарский "Тигр", неоднократно громовыми речами вызывавший бурю в парламенте [178], рядом с

 

128

 

 

французским "Тигром" Клемансо выглядел жалким котенком. Однако история реабилитировала шефа народняков. Большинство современных болгарских историков сходятся во мнении, что альтернативы у Теодорова просто не имелось [179].

 

Безрезультатными были и попытки "разжалобить" миротворцев, осудив министров кабинета "либеральной концентрации". Болгария оказалась единственной из побежденных стран, где виновников поражения предали суду. Арест 4 ноября членов правительства Радославова и принятие Народным собранием закона о суде над ними 22 ноября 1919 г., т.е. за считанные дни до подписания мирного договора, стали проявлением последней отчаянной надежды на возможность "подправить" его [180]. Как видим, драматизм ситуации на порядок превысил пределы, допустимые для каждой побежденной в войне страны.

 

Конференция отвергла подавляющее большинство возражений болгарской делегации, хотя для проформы и признала их значимость устами Клемансо. Теперь Болгария обязана была подписать мир-диктат. Как показали дебаты в Народном собрании в ноябре 1919 г., политические деятели всех мастей были едины в осознании необходимости подписания этого документа. Но никто не хотел взвалить на себя малоприятную обязанность. Теодоров категорически отказался поставить свою подпись под договором, мотивируя это тем, "что с 6 октября более не является главой кабинета. Тогда все взоры устремились на его преемника Стамболийского, рукой которого 27 ноября в Нейи-сюр-Сеи расписалась вся Болгария. Альтернативой могло стать лишь продолжение воины, а ее тогда никто в стране не желал.

 

Позднее крестьянский лидер вспоминал об этих горьких минутах:

 

«Какая-то болезненная струя прошла через мою душу потому, что я ставлю свою подпись под результатами чужой политики, против которой я боролся и из-за которой страдал. Я сказал себе в тот момент: "Какие превратности судьба может преподнести человеку! Разве я когда-нибудь думал, что останусь живым, что выйду из тюрьмы и собственноручно именно я, наиболее непримиримый противник политики Фердинанда и Радославова, буду пожинать ее плоды?!" Но в тот же самый момент какой-то светлый луч озарил мою душу и сделал так, что я с полным спокойствием и твердостью поставил свою подпись под страшным договором о мире. Этот светлый луч возник из моей глубокой веры в торжество правды и справедливости!» [181]

 

Подписав мирный договор в здании нейиской мэрии в обстановке гнетущего молчания, Стамболийский в знак протеста демонстративно отбросил перо в сторону [182]. Впоследствии среди его сторонников родилась красивая легенда, будто премьер не отбросил, а сломал золотое перо. Но сбросить, а тем более сломать оковы Нейиского мира Болгарии и ее правительству во главе с лидером БЗНС оказалось гораздо труднее...

 

 

---

 

1. Стенографски дневници на XVIII Обикновено народно събрание (далее - СД на ОНС). I извънредна сесия (далее - и.с.). София, 1919. Кн. 1. С. 3-30.

 

2. Текст соглашения о перемирии см.: Кесяков Б. Принос към дипломатическата история на България. 1878–1925. София, 1925. Т. 1 С. 80-81.

 

3. См., например:

Архив полковника Хауза М., 1944. Т IV. С 47; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37 С. 160;

Шейдеман Ф. Крушение Германской империи М.; Пг., 1923. С 253;

Rosetti R. Mărturisiri (1914-1919) Bucureşti, 1997. P 260.

 

4. См.:

The New Encyclopaedia Britannica. Chicago, 1988 Vol. 15 P. 361: Chicago, 1988. Vol. 21. P. 750;

Enciklopedija Jugoslavije. Zagreb, 1956. T. 2. S. 279; Zagreb, 1968. T. 7. S. 431;

Kiriţescu C. Istoria războiului peiuru întregirca României (1916-1919). Bucureşti, 1989. Vol. II. P. 361, 364, 369;

Torrey G. Romania and World War 1. Iasi; Oxford; Portland, 1998. P. 346;

První světová válka. Praha, 1968. S. 234;

Андонов-Полјански X. Велика Британија и македонското прашање на Париската мировна конференција во 1919 година. Скопје, 1973. С. 17;

Опачић П. Србија и Солунски фронт. Београд, 1984 С. 288;

Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. М., 1928 С. 410;

Краткая история Болгарии М., 1987, С. 319;

Вознесенский В.Д. Кобурги в Болгарии // Новая и новейшая история. 1992. № 3. С 121;

За балканскими фронтами первой мировой войны, М., 2002. С. 364;

Первая мировая война: Исторический очерк. М, 2002. С. 595.

 

5. Казасов Д. Бурни години 1918-1944. София, 1949. С. 20; Абдикацията на цар Фердинанд: Документи, спомени, факти. София, 1993. С. 22

 

6. Цит. по: Василев В. Към 80-годишнината на Ньойския диктат // МП. 1999. № 4. С. 44.

 

7. Бирман М.А. Революционная ситуация в Болгарии в 1918-1919 гг. М., 1957. С. 139.

 

8. Генов П. Земята беше твоят жребий. Книга за Стамболийски. София, 1989. С. 175-176. См. также: Муравиев К. Договорът за мир в Ньой. София, 1992. С. 46—47.

 

9. Груев С. Корона от тръни. София, 1991 С. 80.

 

10.

Малинов А. Под знака на острастени и опасни политически борби. София. 1991. С. 30;

Генов П. Указ. соч. С. 176.

См. также: Lory В. La percée du front de Macédoine et l'insurrection militaire bulgare: synchionisme et influences // La France et les Balkans... Р., 1985. Р. 20-21.

 

11. Стамболийски Ал. Двете ми срещи с цар Фердинанд. София, 1989. С. 17-18; Петрова С. Моите спомени. София, 1991. С. 266.

 

12. Тодоров К. Политичка историја савремене Бугарске. Београд, 1938, С. 301.

 

13. Петкова Е. Войнишкото въстание от 1918 г. и позицията на Англия по българското предложение за примирие // ИП. 1989. № 7. С. 64.

 

14. История на България. София, 1999. Т. 8. С. 320.

 

15. Недев Н. България в световната война (1915-1918). София, 2001. С. 153.

 

16. Митев Д. Съглашенските държави и Солунското примирие през 1918 г. // ИП. 1988. № 2. С. 11-12.

 

17. Генов П. Райко Даскалов: История на един кратък, но с бури изпълнен живот. София, 1978. С. 171.

 

130

 

 

18. Христов Х. България, Балканите и мирът 1919 г. София, 1984. С. 89-90. См. также: Димитров И. "... История има и стана народ!". София, I995. C. 148.

 

19. Христов X. Указ. соч. С. 90-91.

 

20. Кьорчев Д. Време на надежди и катастрофи (1905-1919). София, 1994. С. 51.

 

21. Никольсон Г. Как делался мир в 1919 году. М., 1945. С. 47.

 

22. Берти Ф. За кулисами Антанты М., Л., 1927. С. 185.

 

23. Йонов М. Солунското примирие 1918 година - военни аспекти и последствия за българската армия // Военноисторически сборник. 1992. № 2-3. С. 35-48.

 

24. См., например: Анчев С. Родината ми в NATO? Българийо ... ти си честна страна! София. 2002. С. 22 [Нов поглед за Солунското примирие и събитията около него].

 

25. Пешев П. Историческите събития и деятели: От навечерието на Освобождението ни до днес. С бележки за живота ми. Чуто, видяно, преживяно. София, 1993 С. 608.

 

26. Груев С. Указ. соч. София, 1991. С. 86.

 

27. Бирман М.А. Указ. соч. С. 146.

 

28. Държавен вестник. 1918. 8 окт.

 

29. Там же. 1918. 30 окт.

 

30. СД на XVII ОНС. IV и с. София. 1931. С. 16.

 

31. Там же. С. 118, 119.

 

32. Там же. С. 119.

 

33. Държавен вестник 1918. 8 окт.

 

34. Подробнее об этом см. ниже в разделе "Горе побежденным!"

 

35. СД на XVII ОНС. IV и.с. С. 233.

 

36. Там же.

 

37. Държавен вестник. 1918. 20 ноем.

 

38. Там же. 1919. 4 ян.

 

39. См.: Георгиев Б. "Съглашенскофилските" буржоазни партии в България 1918-1920 гг. // Годишник на Софийския университет "Климент Охридски": Исторически факултет. София, 1982. Т. 74. С. 228.

 

40. Там же. С 225, 243.

 

41. Земеделско знаме. 1919. 25 ян.

 

42. Там же. 1919. 16 ян.

 

43. Там же. 1919. 25 ян.

 

44. СД на XVII ОНС. IV и.с. С. 682-686, 1114.

 

45. Драгиев Д. Една политическа изповед. София, 1919. С. 94-96.

 

46. Народ 1919. 3 ян.

 

47. Там же. 1919. 13 ян.

 

48. Радикал. 1919. 27 ян., 28 ян.: 6 февр.; 27 февр. и др.

 

49. Там же, 1919. 28 ян.

 

50. ЦДА. Ф. 300. Оп. 1. А.е. 5. Л. 2, 2 об.

 

51. Там же. А.е. 17. Л. 47, 47об.

 

52. Речь идет о газете - центральном органе БРСДП(т.с.)

 

53. Пряпорец. 1919. 8 март.

 

54. Там же. 1919. 6 март.; 8 март.

 

55. Там же. 1919. 6 март.

 

56. См.: Народ. 1919. 3 ян.; Пряпорец. 1919. 3 ян.

 

131

 

 

57. Радикал. 1919. 29 ян.

 

58. Там же. 1919. 31 ян.

 

59. Народ. 1919. 25 ян.

 

60. Земеделско знаме 1919. 15 февр.

 

61. Там же.

 

62. Там же. 1919 14 ян.

 

63. Там же. 1919. 29 ян.

 

64. Там же.

 

65. ЦДА. Ф. 300. Оп. 1. А.е. 17. Л. 48.

 

66. Пряпорец. 1919. 12 март.

 

67. Там же 1919. 13 март.

 

68. Там же. 1919. 24 март.

 

69. Там же. 1919. 22 март.

 

70. Земеделско знаме. 1919. 28 март.

 

71. Разумеется, речь шла лишь о представленных в правительстве "левых" партиях.

 

72. Земеделско знаме. 1919. 28 март.

 

73. Там же.

 

74. Стамболийски А. Принципите на Българския земеделски народен съюз // Избрани произведения. София, 1919. С. 218, 219.

 

75. Земеделско знаме. 1919. 28 март.

 

76. ЦДА Ф. 267. Оп. 1. А.е. 54. Л. 11.

 

77. Там же Л. 16; Ф 11. Оп. 1 А.е. 69, Л. 2.

 

78. Там же, Ф. 267. Оп. 1. А.е 54. Л. 17; Ф. П. Оп. 1. А.е. 691. Л. 2.

 

79. Стефанов X. Българската радикална партия 1906-1949. София, 1984. С. 169.

 

80. Бланков Т. Днешният политически момент и Радикалната партия: Реч, произнесена при откриване извънредния радикалски конгрес на 29 май 1919 г. София, 1919. С. 55.

 

81. НА БАН. Сб. IV. А.е. 145 Л. 75, 76.

 

82. Там же. Л. 77.

 

83. Цит. по: Мир. 1919. 30 апр.

 

84. Там же. 1919. 3 май.

 

85. Държавен вестник. 1919. 8 май.

 

86. Полный текст программы см.: Георгиев В. "Съглашенофилските" буржоазни партии... С. 252.

 

87. Там же, С. 256.

 

88. Пряпорец. 1919. 8 май.

 

89. Там же. 1919. 22 май.

 

90. Земеделско знаме. 1919. 23 май.: 1 юни.

 

91. Там же. 1919. 1 юни.

 

92. Там же. 1919. 8 юни.

 

93. Българската комунистическа партия в резолюции и решения на конгресите, конференциите и пленумите на ЦК. София, 1957. Г. II. С. 9, 13-18, 20.

 

94. История на Българската комунистическа партия. София, 1981. С. 191.

 

95. Радикал. 1919. 16 юли.

 

96. Пряпорец. 1919. 22 май.

 

97. България. 1919. 16 авг.

 

132

 

 

98. ЦДА. Ф. 205. Оп. 2. А.е. 48. Л. 1, 1об.

 

99. История на БКП. С. 195.

 

100. ЦДА. Ф. 11. Оп. 1. А.е. 750. Л. 6.

 

101. Земеделско знаме. 1919. 7 юли.

 

102. ЦДА. Ф. 255. Оп. 1. А.е. 8. Л. 1.

 

103. О результатах выборов см. подробнее: СД на XVIII ОНС I редовна сесия (далее - р.с.). София, 1920. Кн. 2. С. 1349-1353; Статистически годишник на Българското Царство. Години V-XIV (1913-1922). София, 1924. Раздел XIII. С. 59.

 

104. ЦДА. Ф. 205. Оп. 2 А.е. 51 Л. 1.

 

105. СД на XVIII ОНС. I и.с. София, 1919. Кн. 1. С. 6.

 

106. Речь идет о пунктах программы, включавших в себя требования смягчения остроты жилищного кризиса, обеспечения трудовой земельной собственности и конфискации незаконно нажитого богатства. См.: СД на XVIII ОНС. I и.с. Кн. 1. С. 7.

 

107. ЦДА. Ф.205. Оп. 2. А.е. 53. Л. 1.

 

108. М.А. Бирман приводит данные о том, что в 1919 г. в стачечном движении в Болгарии принимало участие в два раза большее число рабочих, чем за десять предвоенных лет (1904-1914). См.: Бирман М.А. Указ. соч. С. 379.

 

109. См. подробнее: Георгиев В. Буржоазията и транспортната стачка. 1919-1920 // Известия на Института по история на БКП. София, 1979. Т. 41. С. 67-88.

 

110. Тодоров К. Изповедта на една луда балканска глава. София, 1994. С. 150-151.

 

111. Кьорчев Д. Указ. соч. С. 57. См. также: Василев Г. Бележки на деня. София, 1991. С 185-186.

 

112.

Marghiloman A. Note politice. Bucureşti, 1995. Vol. III. Р. 185-203;

Duca I.G. Memorii. Bucureşti, 1994. Vol. IV. P. 166;

Vopicka Ch. Secrets of the Balkans. Chicago, 1921. P. 240-241;

Kiriţescu C. Op. cit. Vol. II. P. 366;

Torrey С. Op. cit. P. 346-347.

 

113.

Извори за историята на Добруджа 1878-1919. София, 1992. Т. 1. С. 417;

Анчев С. Добруджанският въпрос в политическия живот на България 1918-1923 г. Велико Търново, 1994. С. 24;

Bornemann Е. Der Frieden von Bukarest 1918. Frankfurt/M., 1978. S. 37.

 

114.

Rosetti R. Op. cit. P. 271;

Vopicka Ch. Op. cit. P. 269;

Bocholier Г. La Dobroudja entre Bulgarie et Roumanie (1913-1919): regaids français // La France, l'Europe et les Balkans: crises historiques et temoignages litteraires. Sofia; Arras, 2002. P. 71.

 

115. Foch F. Memoires. Р., 1931. Vol II. P. 311; Дипломатический словарь. M., 1985. Т. II. С. 67.

 

116. Rosetti R. Op. cit. Р. 271-276.

 

117. См. подробнее: Calufeteanu / Recunoaşterea statului de aliat al României de către Marile Puteri în ajunul Conferinţei de Расе de la Paris // Revista arhivelor. 1978, N 3. P. 277-287.

 

118. Кузманова A. Добруджанският въпрос на Парижката мирна конференция // ИП. 1983. № 6. С. 22.

 

119. Rosetti R. Op. cit. Р. 281-282.

 

120.

Извори за историята на Добруджа... С. 420;

Малинов А Указ. соч. С. 79-80;

Куманов М. Александър Малинов - познатият и непознатият София, 1993. С. 87;

 

133

 

 

Василев Г. Указ. соч. С. 183-184;

Он же. Един вдъхновен българин. София, 1994. С. 152.

Объясняя причины отставки кабинета, Мушанов с достоинством заявил: «Для нас договоры не являются "клочками бумаги"».

 

121. Извори за историята на Добруджа.. С. 423.

 

122.

Мушанов Н. Спомени: Дневник. София, 1992. С. 21;

Rosetti R. Ор. cit. Р. 287-288;

Vopicka Ch. Ор. cit. Р. 291, 293, 295;

Torrey С. Ор. cit. Р. 354-355;

General Henri Berthelot and Romania, 1916-1919: Mémoires et Correspondance / Ed. G. Torrey. N.Y., 1987. Р. XXXV, 191;

Bochulier F. Op. cit. P. 72-73.

 

123. Извори за историята на Добруджа... С. 421-22.

 

124. Пантев А., Петков П. САЩ и България по време на Първата световна война. София, 1983. С. 97-99, 123; Христов X. Указ. соч., С. 105; Василев В. Указ. соч., С. 50.

 

125. Божинов В. Об отношениях между Болгарией и Соединенными Штатами Америки (1918-1923) // Études historiques. Sofia, 1975. Т. VII. P. 411-412.

 

126. Todorović D. Jugoslavija i balkanske države 1918-1923. Beograd, 1979. S. 19.

 

127. Димитрова С. Сърбия и другите на Парижката мирна конференция (1919-1920 г.) // Балканистичен форум. 1994 № 3. С. 118-119.

 

128. Цит. по: Василев В. Два документа за сръбската политика във Вардарска Македония след Първата световна война // МП. 1993 № 1. С. 153-155.

 

129. Попов Ж. Народнолибералната (стамболовистката) партия в България. 1903-1920. София, 1986. С 188.

 

130. См. подробнее: Петрова П. Югославският проблем в края на Първата световна война и българската общественост // България, Балканите и Европа: Сб. в чест на проф. д-р С. Дамянов. Велико Търново, 1992 С. 268-271.

 

131. Чехословашки извори за българската история. София, 1985. Т. I. С. 17.

 

132. Там же. С. 19-26; Христов X. Указ. соч. С. 57, 67-68.

 

133.

Георгиев В. "Съглашенофилските" буржоазни партии... С. 232, 237, 286;

Стефанов X. Българската радикална партия 1906-1949. София, 1984. С. 177;

Велев А. Болгарский земледельческий народный союз и идея балканской федерации (1908-1919) // Études historiques. София, 1973. Т. VI. С. 313.

 

134. Бекер С. Вудро Вильсон. Мировая воина. Версальский мир М., Пг., 1923. С. 199-200.

 

135.

Ллойд Джордж Д. Военные мемуары. М., 1934. Т 1-11 С. 372;

Никольсон Г. Указ. соч. С. 47;

Христов X. Указ. соч. С. 303;

Василев В. Македонският въпрос пред конференцията на мира през 1919 г. // ИП. 1988. № 7, С. 23.

 

136. См. подробнее:

Kitsikis D. Propagande et pression en polilique internationale. La Grèce et ses revendications à la Conférence de la Paix (1919-1920). Р., 1963;

Zapisnici sa sednica delegacije Kraljevine SHS na Mirovnoj Konferenciji u Parizu 1919-1920 / Prired В. Krizman, B. Hrabak. Beograd, 1960 S. 65, 112-114, 157, 162, 335;

Муравиев К. Указ. соч. С. 85-86, 93-94, 106-112;

Куманов М. Документи към историята на Парижката мирна конференция 1919 г. // Международни отношения. 1974, № 2. С. 143;

 

134

 

 

Топалов В. Едно писмо на Джеймс Дейвид Баучър до Иван Евстатиев Гешов // Известия на Института за история. София, 1990. Т. 30. С. 234-235;

Генов Г. Ньойският договор и България. София, 2000. С. 36-37;

Илчев И. Родината ми - права или не! Външнополитическа пропаганда на балканските страни (1821-1923). София, 1996. С. 337-338, 439;

Petsalis-Diomidis N. Greece at the Paris Peace Conference (1919). Thessaloniki, 1978. P. 256-290

 

137. Данев С. Очерк на дипломатическата история на балканските държави. София, 1922. С. 114.

 

138. Дневникът на Михаил Сарафов за сключването на мирния договор в Ньойи през 1919 г. // Известия на Института за българска история. София, 1951. Т. 3/4. С. 325, 327, 329, 333, 339, 345.

 

139. Цит. по: Василев В. Към 80-годишнината... С. 61.

 

140. Генов Г. Указ. соч. С. 38. См. также: Дневникът на Михаил Сарафов... С. 328, 341, 343-344; Муравиев К. Указ. соч. С. 77, 95-96; Тодоров К. Изповедта. С. 164-165.

 

141. История дипломатии. М., 1945. Т. III. С. 22.

 

142. Никольсон Г. Указ. соч. С. 111.

 

143. Zapicnici sa sednica... S. 53, 312-316; Христов X. Указ. соч. С. 244-246.

 

144.

Мичева З. Проблемът за западната граница на България и българо-югославските отношения (1919-1929) // България 1300: Институции и държавна традиция. София, 1983. Т. 3. С. 270-271;

Lederer I, Yugoslavia at the Paris Peace Conference. New Haven; L., 1963. P. 178-181.

Тем не менее X. Христов квалифицирует поведение американцев в вопросе о болгаро-югославской границе как пилатовское (см : Христов X. Указ. соч. С. 251.)

 

145. Мир в Нейи. М., 1926. С 14-16.

 

146. Генов Г. Указ. соч. С. 29-30.

 

147. Манчев К., Гудева М. Западните покрайнини в българо-югославските отношения (1919-1920 г.) // ИП. 1990. № 7 С. 4-7.

 

148. Генов Г. Указ. соч. С. 30-31; Христов X. Указ соч. С. 325-331.

 

149. Цит. по: Генов Г. Указ. соч. С. 24.

 

150. 1918 la români: Desăvârşirea unităţii naţional-statale a poporului român. Documente externe. 1919. Bucureşti, 1985. Vol. III. P 372; Анчев С. Добруджанският въпрос... С 65.

 

151. Виноградов В.Н. К оценке дипломатии Ионела Брэтиану // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 94—98; За балканскими фронтами... С. 388-399.

 

152. Димитрова С. "Възстановяване... Репарации... Гаранции...": Франция и славянските балкански държави (септември 1918 - януари 1920). Благоевград, 1998. С. 253; Анчев С. Добруджанският въпрос... С. 51; Bocholier F. Ор. cit. Р. 73.

 

153.

Mantoux Р. Les Déliberations du Conseil des quatre. Р., 1955. Vol. 2. P. 349-352;

Никольсон Г. Указ. соч. С. 119. См. также: За балканскими фронтами... С. 391;

Iordache A. Ion I.C. Brătianu la Conferinţa Pacii de la Paris din 1919 // Revista istorica. 1993 N 4. P. 822-828.

 

154. Генов Г. Указ. соч. С. 19-20; Пантев А. Проекти на САЩ за определяне на границите на България през 1918-1919 г. // ИП. 1981. № 1. С. 38, 41.

 

155.

Извори за историята на Добруджа... С. 462-463;

Кузманова А. Указ. соч. С. 24;

Христов X. Указ. соч. С. 282;

Анчев С. Добруджанският въпрос... С. 75.

 

135

 

 

156. Brătianu G. Acţiunea politica şi militara a României în 1919 în lumina corespondenţei diplomatice a lui Ion L. Brătianu. Bucureşti, 1940. P. 45.

 

157. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. М., 1957 Т. 2. С. 369.

 

158. Архив полковника Хауза. Т. IV. С. 72; Jovevska М. Thrace in the Bulgarian and Greek Programmes of 1918—1919 // Études balkaniques. 1992. N 3/4. P. 59.

 

159. Йовевска M. Тракия в политиката на България и Гърция (1878-1919 г. ) // ИП. 1991 № 3. С. 48-19; Соколовская О.В Великая греческая идея на Парижской мирной конференции // Версаль и новая Восточная Европа. М., 1996. С. 91-92.

 

160. Димитров И. България на Балканите и в Европа. София, 1980. С. 5.

 

161. Мир в Нейи. С. VI.

 

162. Христов X. Указ. соч., С. 284, 289, 299.

 

163. Семенов К. Н. Элефтериос Венизелос. 1864—1936 // Пленники национальной идеи. М., 1993. С. 65-66; Киселиновски С. Грчката колонизација во Егејска Македонка (1913-1940). Скопје, 1981. С. 48-49.

 

164. Текст конвенции см.: Кесяков Б. Указ соч. С. 84-87.

 

165. Христов X. Указ. соч. С. 287, 294, 296; Пантев А. Указ. соч. С. 44.

 

166. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 2. С. 373; Никольсон Г. Указ. соч. С. 180-182, 191, 207.

 

167. Znamierowska-Rakk Е. The Position and Role of Western Thrace in Bulgaria's Modern History // Bulgarian Historical Review 1995. N 3. C. 54.

 

168. См. подробнее: Миллер А.Ф. Турция: Актуальные проблемы новой и новейшей истории М., 1983. С. 143-171.

 

169. Димитрова С. "Възстановяване... Репарации... Гаранции..." С. 269-270.

 

170. Никольсон Г. Указ. соч., С. 191; Христов X. Указ соч. С. 287, 289, 299-300.

 

171. Цит. по: Мир в Нейи. С. 21.

 

172. Христов X. Указ. соч. С. 313.

 

173. Йовевска М. Ньойският договор в българо-гръцките отношения (1919-1923 г.) // ИП. 1982. № 4. С. 47.

 

174. Генов Г. Указ. соч. С. 20, 47.

 

175. См. подробнее:

Христов X. Указ. соч. С. 214-243;

Василев В. Македонският въпрос пред конференцията за мира през 1919 г. // ИП. 1988. № 7. С 18-37;

Андонов-Полјански X. Указ. соч.;

Христов А. Македонија на Париската мировна конференција (1919) // Гласник на Институтот за национална историја. 1980. № 1. С. 25-58.

 

176. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 2. С. 493-496.

 

177.

Жеков Н. Политическия животъ на България и войнството. София, 1924. С. 26-27.

См. также:

Петков Д. Критически бележки върху брошурата на г-н Н. Жеков. София, 1924. С. 33-34;

Дневникът на Михаил Сарафов... С. 352;

Генов П. Земята беше... С. 219.

 

178. Радев С. Погледи върху литературата и изкуството и лични спомени. София, 1965. С. 149-151.

 

179. Василев В. Към 80-годишнината... С. 37; Христов X. Указ. соч. С. 54.

 

180. См. подробнее: Галунов Т. Втората национална катастрофа. Процесът. Виновниците. Велико Търново, 1998.

 

181. Цит. по: Генов П. Земята беше... С. 246.

 

182. Муравиев К. Указ. соч. С. 277.

[Previous] [Next]

[Back to Index]

f