2. СКОРБИ ЧЕРНОЙ ГОРЫ.
__6_ Пароходъ „Hungaria", III. 9. 1909
__7_ Пароходъ „Bregenz". 10 марта 1909
Наконецъ-то, я въ Черногоріи!
Тихое, прекрасное Антивари, съ его мирной бухтой, съ утра до вечера переливающей тона отъ лазури къ аквамарину, самою природою такъ устроено, чтобы человѣкъ, замотавшійся въ суетѣ большой городской суматохи, бѣжалъ сюда созиждити кущу и, подъ сѣнью кущи оной, спокойно и невозмутимо разбирался въ бѣгущихъ позади его впечатлѣніяхъ.
Впрочемъ, не совсѣмъ невозмутимо. Балканская сумятица сказывается въ пограничномъ черногорскомъ городкѣ большой настороженностью населенія вообще, властей, въ особенности. Намъ съ товарищемъ моей корреспондентской поѣздки, Ал. Моисеевымъ, жаловаться не на что: слово: «русскій», какъ всегда, открываетъ въ Черногоріи всѣ двери и расцвѣчаетъ всѣ лица любезными улыбками. Но у прибывшихъ съ нами на одномъ пароходѣ («Галлиполи») сербовъ-дубровничанъ, австрійскихъ подданныхъ, черногорскіе жандармы безцеремонно и внимательно осмотрѣли паспорта и вещи. Да и у насъ — на порогѣ гостиницы, — какъ-то ужъ слишкомъ усердно торчитъ жандармъ съ преогромною «малой пушкой», т. е. черногорскимъ револьверомъ, за поясомъ. Иногда полицейская любезность возвышается
35
до того, что — позвонишь слугу или горничную, а является жандармъ. Такъ что и не разобрать: то ли патріархальное угодничество, то ли надзоръ? Откровенно говоря, очень похоже на Минусинскъ, когда, бывало, первое лицо, которое утромъ видишь у себя въ номерѣ,—умильный, на Николая Чудотворца похожій, сыщикъ Кузнецовъ. Тоже преуслужливый былъ малый. Послать убрать, подать, — на все его взять.
— Что вы такъ усердствуете, Кузнецовъ?
— А я по должности-съ.
Съ телеграфомъ какія-то странности. Вчера одну большую телеграмму изъ Бѣлграда, отъ товарища Викторова, подали безъ расписки и, видимо, читанную чьимъ-то недреманнымъ окомъ. Надо было мнѣ отправить двѣ телеграммы: одну — въ Петербургъ, другую—въ Бѣлградъ. Является хозяинъ отеля спросить, согласенъ ли я, чтобы телеграммы шли черезъ Турцію, такъ какъ иначе телеграфъ передать ихъ не можетъ, — Австрія телеграммъ изъ Черногоріи въ Россію и славянскія земли не принимаетъ.
— Что такое? — думаю, — вретъ или путаетъ «лукавый далматъ»?.. Справился: нѣтъ, вѣрно.
— А почему же вы не приняли телеграммъ прямо къ слѣдованію черезъ Турцію, но нашли нужнымъ сперва предупредить меня?
— Большая разница въ тарифѣ, срокѣ и отвѣтственности за точность передачи.
Люблю я Римъ, больше всѣхъ городовъ въ Европѣ люблю его, но въ этотъ разъ уѣхалъ изъ него съ истиннымъ удовольствіемъ. Ужъ очень истрепалъ онъ намъ и нервы, и уши. Говорили, говорили, слушали, слушали. Быстрая смѣна интереснѣйшихъ лицъ и темъ, въ концѣ-концовъ, измучила вниманіе. Придешь домой, — на
36
столѣ ждутъ письма и телеграммы отъ товарищей, работающихъ по тому же балканскому вопросу въ другихъ городахъ. Кстати привести здѣсь интересное интервью, которое товарищъ Викторовъ имѣлъ съ секретаремъ французскаго посольства въ Вѣнѣ. Это, впрочемъ, собственно говоря, не интервью, но монологъ, цѣлая программная рѣчь.
— Ни одна европейская держава не хочетъ войны. Въ настоящее время война, вообще, безуміе, а ужъ война, о которой говорятъ и которую ждутъ, война Сербіи съ Австріей, безуміе вдвое, втрое. Сербія совершенно изолирована. По моему глубочайшему убѣжденію, ни одно государство ей не поможетъ. Слухи о движеніяхъ русскихъ войскъ на австрійской границѣ — пустые, на нихъ никто не обращаетъ вниманія. Берлинское свиданіе во всякомъ случаѣ... да, во всякомъ случаѣ, показало всѣмъ, что Англія не хочетъ войны. Италія только что потерпѣла ужасные убытки. Они надолго останутся лежать неподъемнымъ бременемъ на ея бюджетѣ. Эти наглядности и множество другихъ соображеній говорятъ за то, что у Сербіи нѣтъ и не можетъ быть союзниковъ среди великихъ державъ.
Заглянемъ теперь внутрь балканскаго очага. Боснія и Герцеговина, по видимости, спокойны. Но, разумѣется, это — пепелъ надъ пламенемъ, готовымъ прорваться и вспыхнуть. Австрійцы накопили тамъ черезчуръ много горючаго матеріала. Черногорія слишкомъ тѣсно связана съ каждымъ сербскимъ національнымъ начинаніемъ. Она не сможетъ отказать сербамъ въ помощи, даже если бы хотѣла. Пойти вразрѣзъ съ Сербіей, для черногорскаго правительства, значитъ, вызвать большія смуты внутри страны. А ни для кого не тайна, что черногорское населеніе, въ послѣдніе годы, настроено, во-обще,
37
антидинастически и революціонно. Князь Николай — человѣкъ очень умный, опытный, ловкій. Старымъ умомъ своимъ онъ отлично понимаетъ, что австрійская война—для сербскаго народа вообще и для Черногоріи въ частности, — видъ почетнаго самоубійства, массоваго харакири. Ему очень не хочется ввязываться въ это дѣло. Но онъ ясно видитъ, что, въ противномъ случаѣ, онъ тоже убиваетъ свой престижъ, свою власть, свою династію, — и, притомъ, далеко не почетно. Тутъ выборъ между красивымъ достоинствомъ жеста и безполезною осторожностью. Эффектное самоубійство отъ внѣшней силы или безславное крушеніе черезъ силу внутреннюю. Ни личная гордость князя, ни вѣковыя черногорскія традиціи, которыхъ онъ типичный представитель, не позволяютъ сомнѣваться въ выборѣ изъ двухъ путей, — какой онъ отринетъ, по какому пойдетъ.
Сама Сербія, увы, должна воевать, не можетъ не воевать. Ея безвыходное положеніе не однимъ днемъ создано. Къ нынѣшнимъ неизбѣжностямъ привела ее вся ея политика послѣднихъ лѣтъ. Капля за каплей переполнялся враждою сосудъ мира. Онъ полонъ и не въ состояніи вмѣщать новыхъ капель. Для Сербіи нѣтъ иного выхода, кромѣ войны. Это ни для кого не секретъ, хотя иные дипломаты пытаются еще дѣлать изъ ожиданій своихъ... секретъ полишинеля!
Война не только будетъ, но она уже идетъ. Правда, пушки молчатъ ружья не стрѣляютъ. Но двѣ арміи стоятъ одна противъ другой въ полной боевой готовности и, съ алчною быстротой, пожираютъ деньги своихъ государствъ. Такъ жить нельзя, такъ дольше тянуться дѣло не можетъ.
Викторовъ остановилъ своего собесѣдника.
— Въ Вѣнѣ ходятъ и твердо держатся слухи, будто
38
державы уполномочили Австрію успокоить Сербію однажды навсегда? Откуда взялись эти слухи? Имѣется ли къ нимъ хоть какое-нибудь основаніе?
— Рѣшительно никакого. Вздорная сплетня. Я опровергаю ее самымъ категорическихъ образомъ. Европа можетъ удерживать государства отъ непосильныхъ имъ войнъ, но благословлять разгромы маленькихъ за непослушаніе большимъ, но превращать войны въ какія-то карательныя экспедиціи, — помилуйте! Когда же и гдѣ это бывало! Вѣрно одно: война никому не желательна и всѣмъ опасна. Всѣ стараются отстранить этотъ горящій фитиль отъ своего порохового погреба. Если бы Сербія внимала совѣтамъ благоразумія, то еще не поздно было бы ей разоружить свои банды, приготовленныя для вторженія въ Боснію. И, въ такомъ случаѣ, Австрія тоже, вѣроятно, уберетъ часть своихъ войскъ и умѣритъ военные расходы.
— Cлѣдовательно, вы твердо полагаете и стоите на томъ, что война, если и вспыхнетъ, то останется мѣстной — австро-славянской? Сербія и Черногорія — съ одной стороны, Австро-Венгрія — съ другой?
— Ну, этихъ отвѣтовъ надо искать не здѣсь, а въ Россіи. Я не освѣдомленъ о курсѣ нынѣшней русской политики. Мнѣ переводили передовыя статьи «Новаго Времени». Если правда, что эта газета — офиціозъ, то ясно, что идея войны у васъ широко популярна въ кругахъ вліятельныхъ и прикосновенныхъ къ рѣшающимъ сферамъ. Видно, что отъ войны у васъ не прочь даже наиболѣе умѣренные элементы... Какъ, бишь, зовутъ вашихъ конституціоналистовъ? Кажется, les ottotiristes?
— Вы хотите сказать: кадеты?
— Нѣтъ кадеты — это другое... это — такъ... другое!.. Нѣтъ, именно октябристы!.. Впрочемъ, все равно.
39
А дѣло въ томъ что у васъ, въ Россіи, еще не окончилась внутренняя борьба и размежовка партій, такъ что им мнѣ кажется, не до внѣшней политики. Думаю, поэтому, что въ вопросѣ о войнѣ Россія тоже останется на стезѣ благоразумія, — необходимостямъ подчинится, но въ авантюру не бросится...
— Да,—сказалъ мнѣ по поводу словъ этихъ сербскій полномочный министръ-резидентъ въ Римѣ, д-ръ Вуичъ, не безъ горькой улыбки, — если бы политическая группировка времени позволила разглядѣть, а какой-нибудь добрый пророкъ подсказалъ, гдѣ сейчасъ кончается авантюра, и когда начинается необходимость!
Откровенно сказать, гораздо любопытнѣе встрѣчъ и бесѣдъ съ дипломатами, которые теперь сами ходятъ, какъ въ туманѣ, и ничего толкомъ не знаютъ, а во многихъ извѣщеніяхъ, сравнительно съ газетными, и запаздываютъ, — гораздо любопытнѣе посидѣть да поговорить съ офицерствомъ, съ обывателемъ, съ учащеюся молодежью изъ мѣстностей, осужденныхъ стать театромъ будущей австро-сербской войны.
Босняки и герцеговинцы открыто ждутъ первыхъ же сербскихъ бандъ, которыя прорвутся черезъ желѣзный кордонъ австрійскаго пограничнаго корпуса, чтобы поголовно взяться за оружю. Православные и мyсyльмане, въ этомъ случаѣ, держатся заодно и сплотились крѣпко. Вмѣстѣ, они составляютъ массу въ 1.500,000 человѣкъ. Чтобы парализовать это движеніе, Австрія располагаетъ, кромѣ военныхъ силъ, еще значительною, мощною по сплоченности и крѣпкой организаціи, группою нѣмецкихъ колонистовъ. А, вдобавокъ, къ нимъ,—менѣе надежнымъ, но все же несомнѣнно австрофильскимъ элементомъ сербовъ-католиковъ, покорныхъ рабовъ Ватикана, диктующаго имъ волю свою черезъ безчисленныхъ
40
бенедиктинцевъ и францисканцевъ. Силы этого, въ полномъ смыслѣ слова, антисербскаго заговора, скрытаго въ самомъ сердцѣ сербскаго народа, доходить до 400,000 человѣкъ. Говорятъ, будто Австріи тайно снабдила ихъ оружіемъ, отнятымъ у мирнаго боснійскаго населенія еще въ Каллаевы времена, послѣ оккупаціи, въ видахъ и въ свидѣтельство полнаго успокоенія страны. Однако, будущіе боснійскіе партизаны не очень-то опасаются этихъ внутреннихъ враговъ. Они будутъ опасны скорѣе, какъ шпіоны и проводники, чѣмъ, какъ воины. Открытой борьбы съ сосѣдомъ, какимъ бы то ни было, ни боснякъ, ни герцеговинецъ, — юнаки по натурѣ, — не боятся. Это ихъ честь, удальство, почти ремесло. Къ тому же ужъ очень разсчитываютъ они, — и небезосновательно, — на грозныя бомбы сербскихъ комитажей. Противъ регулярныхъ войскъ бомбометаніе, конечно, не сила. Но для австрофильскаго фермерства, для продающихъ свою родину за привилегіи и льготы купцовъ и чиновниковъ, — нѣсколько ночныхъ бомбъ окажутся, вѣроятно, достаточно внушительнымъ урокомъ, чтобы симпатіи къ Габсбургской коронѣ спрятались въ карманъ, — рядомъ съ флоринами и кронами, за которые онѣ куплены.
Трагическое сейчасъ положеніе хорватовъ и другихъ адріатическихъ славянъ австрійской державы. Люди съ раздвоеннымъ самосознаніем съ расколотою національною совѣстью. Угроза австро-сербской войны застала ихъ врасплохъ, поставила на крутой экзаменъ. Душа — съ сербами, а разсудокъ, присяга, историческая привычка и, надо правду сказать, политическое удобство — не позволяютъ отказаться отъ Австріи. Подвига хочется, а готовности на мученичество нѣтъ. Сербы — братья, а къ отбыванію воинской повинности — пожалуйте!
41
Вчера, на пароходѣ «Галлиполи», плыла съ нами изъ Бари кучка такой растерянной славянской молодежи. Слышу, — товарищъ мой, Ал. Моисеевъ, любопытствуетъ:
— Позвольте узнать, какая, собственно говоря, разница между сербомъ и хорватомъ?
Желчный отвѣтъ:
— Ровно никакой!
— Та-акъ...
Выразительное молчаніе. Потомъ молодой голосъ бормочетъ:
— Не знаю, какъ быть... совсѣмъ потерялся... на знаю!,. Голова кругомъ идетъ отъ всѣхъ этихъ ужасныхъ сомнѣній и возможностей...
— Да, вѣдь, отъ военной-то службы не откажетесь?
— Не знаю... нѣтъ... да... пойду.
— Ну, а какъ же, если стрѣлять-то въ сербовъ придется?
Тонъ мѣняется. Нерѣшительные звуки изъ молодого голоса исчезаютъ.
— Нѣтъ, стрѣлять я не буду!
— Стрѣлять мы не будемъ, — дружно поддерживаютъ другіе молодые голоса. Опустимъ ружья и уйдемъ.
А мнѣ вспоминается бывшій сербскій посланникъ въ Римѣ, г. Субботичъ (братъ извѣстнаго русскаго генерала Д. И. Субботича), только что говорившій мнѣ о всѣхъ подобныхъ «сочувствующихъ» юго-славянахъ.
— Ну, какъ они могутъ знать, что сдѣлаютъ на полѣ сраженія? Охотно вѣрю, что каждый, единично, всею душою будетъ съ нами. Но, вѣдь, армія тѣмъ и сильна, что она поглощаетъ единицу и уничтожаетъ личность. Войско — велиюй автомату и все въ немъ автоматично, командно, механично. Я слышалъ и знаю, что австрійцы
42
очень смущаются необходимостью вести войну противъ славянъ на славянскихъ земляхъ и при участіи славянскихъ полковъ. Конечно, если они двинутъ на Сербію нѣмцевъ и мадьяръ, то дѣло это для нихъ будетъ вѣрнѣе, а насъ, по крайней мѣрѣ, избавитъ отъ ужаса братоубійственныхъ боевъ. Но я очень сомнѣваюсь, не преувеличиваютъ ли они въ опасеніяхъ своихъ власть и силу расоваго родства? Исторія девятнадцатаго вѣка сохранила столько примѣровъ, что на поляхъ битвъ, въ построенныхъ рядахъ, армейство оказывалось выше народности, и голосъ крови умолкалъ предъ окрикомъ военной дисциплины.
Я подумалъ:
— Да и въ двадцатомъ вѣкѣ, этакъ въ годахъ 1905—1908, мы, русскіе, уже успѣли получить на этотъ счетъ опыты обильные и уроки выразительные...
Однако, повидимому, австрійцы не раздѣляютъ нашего славянскаго скептицизма и держатся гораздо лучшаго мнѣнія о славянской породѣ. Они далеко еще не убѣждены, ѣстъ ли волкъ волка и славянинъ славянина. Факты, вродѣ скандала въ Пильзенѣ съ 53 пѣхотнымъ полкомъ, а кто говоритъ, будто и еще съ двумя полками, побросавшими ружья при крикахъ: «наздаръ Србија!», конечно, ихъ оправдываютъ. Интересны тутъ вѣсти, доходящія изъ чешской и польской среды. Для чеховъ и поляковъ сербскій вопросъ имѣетъ менѣе острое значеніе, чѣмъ для южныхъ славянъ. Поэтому оть нихъ мы въ правѣ ждать и больше безпристрастія къ наличной дѣйствительности, и меньше увлеченія въ вымыслахъ желаній.
По свѣдѣніямъ изъ очень хорошо освѣдомленнаго польскаго источника, положеніе австрійской арміи, стоящей
43
на сербской границѣ, весьма нерадостное. Въ ней начался острый разладъ. Уже два мѣсяца солдаты живутъ въ условіяхъ лагернаго бездѣйствія и выжидательной безтолковщины, которыя ведутъ армію къ деморализаціи. Отъ солдатъ скрываютъ сущность дѣла, письма въ арміи цензуруютъ, газеты конфискуются, и за чтеніе ихъ полагается наказаніе. А, между тѣмъ, солдатъ видитъ, что начальство волнуется и лихорадочно ждетъ чего-то, и самъ живетъ изо дня въ день въ напряженномъ состояніи безвѣстныхъ ожиданій. Нервы разыгрались дэ галлюцинацій. Недавно эскадронъ драгунъ, посланный за фуражемъ, чуть было не изрубилъ сельскую свадьбу, принявъ ее за банду сербскихъ комитажей. Главный штабъ напрягаетъ всю свою энергію, чтобы сократить въ дѣйствующей арміи число славянскихъ полковъ. Но трудная дислокація войскъ дѣлаетъ задачу эту не такъ-то легко исполнимою. Желѣзныя дороги, — эта гордость покойнаго Каллая, — не успѣваютъ справляться съ увозомъ и привозомъ «пушечнаго мяса». Правительство тщательно скрываетъ движеніе войскъ. Поэтому эшелоны должны дѣлать множество ложныхъ маневровъ, чтобы сбить съ толку наблюдателей и лазутчиковъ. Въ послѣднихъ, конечно, недостатка не имѣется, а еще вѣрнѣе будетъ сказать, что Сербія имѣетъ ихъ въ Босніи противъ австрійцевъ ровно полтора милліона: православныхъ и 700.000 мусульманъ. Вся эта фальшь беретъ много времени и еще больше создаетъ чепухи. Нерѣшительность правительства, недовѣрчивость къ славянскому офицерству доходятъ до смѣшной мелочности. Назначенъ офицеръ-полякъ въ Боснію, въ Сараево, —не успѣлъ доѣхать, какъ отзываютъ обратно. Опять назначили, опять отозвали.
— Теперь, — говоритъ, — слышно, опять командируютъ,
44
но — куда, именно, даже ужъ и не говорятъ... Поѣду служить въ пространство. Чешскій призывъ начали было мобилизовать на широкую ногу, но дѣло затормозилось, потому что каждый воинскій поѣздъ встрѣчалъ на каждой станціи тысячныя демонстраціи женщинъ н дѣтей: онѣ требовали, вопили:
— Оставайтесь дома. Вы дома нужны. Некуда ѣздить вамъ. Защищайте насъ. Нѣмцы насъ погубятъ.
Такъ что передвиженія чешскихъ отрядовъ на югъ вызваны, повидимому, не столько надеждою, что они окажутся полезными противъ сербовъ, сколько потребностью вывести изъ революціонно настроеннаго края завѣдомо ненадежныя войска.
Встрѣчаясь съ представителями австрійскаго воинства, — людьми, обыкновенно, очень хорошо воспитанными, вѣжливыми, пріятными въ обществѣ, — я и прежде замѣчалъ, и теперь неизмѣнно вижу одну черту, совсѣмъ неблагопріятную для предстоящаго людямъ этимъ столкновенія: это — физическій страхъ къ горной войнѣ, — къ дикимъ скаламъ, населеннымъ дикими, незримыми врагами. Въ своей «Странѣ раздора» (2-е изд. 1906 г. Спб.) я передавалъ кое-какіе разсказы старыхъ австрійскихъ военныхъ о временахъ первыхъ оккупацій и возстанія въ Кривошіи... Сейчасъ смотрю я въ окно отеля на грозныя, черныя стѣны горъ, густо напудренныя сгом и безъ всякаго удовольствія думаю о томъ что вотъ—завтра мнѣ придется взбираться по щелямъ въ горахъ этихъ отъ весны къ лютой зимѣ, отъ синяго теплаго моря къ лысымъ угрюмымъ скаламъ и оледенѣлому снѣгу. Но, вѣдь, я-то поѣду со всѣмъ мирнымъ комфортомъ свободнаго туриста: до Виръ-Базара — поѣздъ, потомъ — пароходъ по Скутарійскому озеру, потомъ до Цетинье — повозка или даже, вонъ увѣряютъ,
45
будто уже ходитъ почтовый дилижансъ-автомобиль. И, главное, когда мы поѣдемъ, намъ некого бояться, ничто и никто намъ не грозитъ, смерть, царица этихъ красивыхъ мѣстъ, не пойдетъ невидимкою рядомъ съ нами, не станетъ подстерегать насъ въ каждомъ оврагѣ, у каждаго куста. А представьте себѣ на горахь этихъ шнитцлерова «поручика Густля», — подъ чернымъ небомъ, на черномъ камнѣ, въ снѣгахъ, съ застывшею галетою въ стынущей рукѣ безъ костровъ, безъ огня, даже безъ папиросы, ибо, гдѣ-то рядомъ, въ непроглядной ночи, полной смертями, лежитъ неумолимый безсонный врагъ и—«пуцаетъ». Увидалъ звѣздочку папиросы,—«пуцаетъ», и звѣздочка гаснетъ вмѣстѣ съ жизнью поручика Густля. Унюхалъ «дуванъ»—пуцаетъ, въ полъ-роста человѣческаго, по направленію табачнаго духа, и рядомъ съ поручикомъ Густлемъ уже лежитъ и стонетъ какой-нибудь жизнерадостный Анатоль съ веселаго вѣнскаго Пратера.
— Я совсѣмъ не трусъ, — не разъ говорили мнѣ австрійскіе офицеры, дѣйствительно, испытаннаго и доказаннаго мужества, — у меня бывали не шуточныя дуэли, я участвовалъ въ иностранныхъ кампаніяхъ, въ Африкѣ, въ Китаѣ. Смѣю сказать, что я способенъ на все воинское, чего требуетъ личная храбрость отъ сознательная и культурнаго человѣка. Но — ради Бога — скажите мнѣ: развѣ это война — мѣсяцами стоять вокругъ голой скалы съ отвѣсными стѣнами, по которымъ и серны-то неохотно карабкаются, а для человѣка онѣ навсегда заповѣданы, и караулить сотню, а то и меньше, дикарей, что лежатъ тамъ, гдѣ-то наверху, невидимками, на брюхахъ и «пуцаютъ»? Что они ѣдятъ, какъ они не замерзнутъ, — никому непонятно. Они лежатъ, а мы стоимъ и глядимъ изъ траншей и землянокъ. Подошелъ
46
на выстрѣлъ, — значитъ, получай пулю, безъ промаха. Вышелъ изъ-подъ выстрѣловъ, — значить, отступилъ, скверно, проигралъ бой. Вѣна недовольна. А «они» пуцаютъ, да пуцаютъ съ вышекъ — аккуратъ до тѣхъ поръ, покуда ты въ чертѣ выстрѣла, и перестаютъ пуцать моментально, чуть ты за черту вышелъ. Ни одного патрона не истратятъ даромъ. И вотъ мы держимъ ихъ въ осадѣ, — моримъ голодомъ желудки, пріученные по недѣлѣ не принимать пищи, знобимъ холодомъ тѣла, у которыхъ голая грудь не зябнетъ въ ту самую вьюгу, когда нашъ часовой въ теплой шинели замерзаетъ на караулѣ. У насъ дизентерія, малярія, тифы... А они пуцаютъ. Наконецъ, — ура, мы побѣдили, — перестали пуцать, подняли бѣлый флагъ, сдаются. Спускаются со скалы по веревкамъ двѣ дюжины скелетовъ въ лохмотьяхъ. Остальные померли. Нечего сказать, торжество. У нихъ убыль, — шестьдесятъ человѣкъ, у насъ — тысяча. Вѣна иллюминована, императоръ въ Шенбруннѣ съ балкона кланяется восторженному народу, публика кричитъ: «hoch!»...
Такова, до сихъ поръ, была обычная исторія всѣхъ австрійскихъ столкновеній съ южно-славянскими горцами. Ястребиныя гнѣзда Кривошіи сдавались, буквально, только тогда, когда въ ихъ бандахъ-гарнизонахъ не оставалось людей, достаточно сильныхъ, чтобы держать оружіе въ рукахъ и самимъ на ногахъ держаться...
— Ну, теперь, все-таки, будетъ не такъ, — утѣшилъ я одного австрійскаго пессимиста, — противъ дальнобойныхъ орудій и аэроплановъ не долго выстоитъ самое неприступное орлиное гнѣздо.
— Вы не знаете этихъ людей, — отвѣчалъ онъ совершенно серьезно. У нихъ, вѣдь, тамъ все — карстъ. Отъ дальнобойныхъ орудій и аэроплановъ они уйдутъ
47
въ свои карстовыя пещеры и будутъ оттуда, попрежнему «пуцать». А мы, попрежнему, мереть отъ холода, усталости, дизентеріи, тифа, — и, умирая, недоумѣвать: зачѣмъ и кому это, собственно говоря, нужно?
Всего лишь одна ночь пути отдѣляетъ насъ отъ Италіи, а чувствуешь себя перенесеннымъ совсѣмъ въ иной міръ. Поднимаются въ облака и теряютъ въ нихъ снѣжныя макушки свои голыя неприступныя скалы. А живутъ на тѣхъ скалахъ великаны — такіе же голые и такіе же неприступные. И такіе же прекрасные. Все здѣсь — и человѣкъ, и природа — единится въ цѣльной общности своеобразной мужественной красоты.
Поглядите на эти вершины, горделиво смотрящіяся съ неприступной высоты въ тихое зеркало лиловаго залива. Онѣ вамъ разскажутъ и объяснять удивительную исторію крошечнаго народца, сумѣвшаго въ теченіе вѣковъ отстаивать и отстоять свою свободу. Съ бою взять эти горы нельзя. Снизу недостижимымъ кажется, какъ туда вообще могутъ взбираться люди.
Поглядите на сыновъ этихъ горъ. Великаны на подборъ, въ разноцвѣтныхъ вышитыхъ жупанахъ и совершенно невѣроятныхъ, какихъ-то расписныхъ штанахъ. Всѣ съ «пушками», т. е. огромной величины револьверами за поясомъ. Это — народный костюмъ, но выработанный вѣками борьбы, какъ военный мундиръ. Это — національная униформа. Одежда — мундиръ, а народъ, въ нее облеченный, — органически сложившееся, естественнымъ подборомъ самозащиты человѣческой выработанное войско.
48
Запорожская Сѣчь? Пожалуй. Но осѣдлая, семейная, нищая, тяжело трудящаяся, трезвая, съ чистыми нравами и поразительно скромными потребностями. Внутри быта — сходства никакого. А по наружности, дѣйствительно, даже странно съ перваго взгляда: всѣ они тутъ — полностью, типы стараго Запорожья, непостижимымъ чудомъ дожившія до вѣка капитализаціи, пролетаризаціи и прочихъ культурныхъ совершенствъ. Сивоусые Тарасы Бульбы съ важностью обсуждаютъ у духана необходимость засыпать австріяку хорошаго перцу. Дюжій, плечистый Остапъ, съ ружьемъ за плечами, шашкою при бедрѣ и револьверомъ за поясомъ, но подъ зонтикомъ противъ проливного дождя, угрюмо стоитъ на часахъ. Черноокій красавецъ Андрій, съ рукою неотступно на револьверѣ, горделиво посматриваетъ по сторонамъ, точно соколъ, ищущій добычи.
Страннымъ диссонансомъ врываются въ этотъ полудикій бытъ свистки строящейся съ 1906 года первой черногорской желѣзной дороги — отъ Антивари до Вир-базара.
Современная культура пробирается-таки и къ этимъ «послѣднимъ запорожцамъ».
Съ первой ласточкой культуры, пауперизаціей, черногорцы, къ сожалѣнію, уже хорошо познакомились. Бѣдность страшная. И отчаяніе бѣдности этой въ предстоящей войнѣ сыграетъ не меньшую роль, чѣмъ воинственный атавизмъ. Обѣ силы работаютъ вмѣстѣ. Нужда толкаетъ черногорцевъ въ войну, а такъ какъ они, по натурѣ, люди ратные, то о войнѣ мечтаютъ съ превеликимъ удовольствіемъ.
А война будетъ!
Съ такимъ убѣжденіемъ уѣхали мы изъ Рима, послѣ
49
безчисленныхъ сербскихъ свиданій и разговоровъ, начиная съ посланника, Ал. Вуича, и кончая учащеюся молодежью. Здѣсь это убѣжденіе подтверждается каждою новою встрѣчею, каждымъ новымъ знакомствомъ. Война съ Австріей стала для Сербіи психологическою необходимостью. Слишкомъ ужъ возбуждена атмосфера, слишкомъ ужъ много поставлено на карту.
— Съ аннексіей Босніи и Герцеговины мы, все равно, фактически становимся австрійской провинціей, — такой всеобщій отзывъ сербовъ. Мы окружены швабами, какъ желѣзнымъ кольцомъ. Безъ выхода къ морю черезъ Боснію или черезъ Новобазарскій санджакъ въ Черногорію наша пѣсня спѣта. Въ любой данный моментъ Австрія можетъ экономически умертвить насъ. Такъ лучше уже сразу!..
Лучше все, что угодно, но сразу. Сербы сейчасъ находятся въ томъ положеніи, когда народу некуда итти, и ни отъ чего уже ему не можетъ быть хуже. Возьмемъ, напримѣръ, даже самую печальную возможность будущей войны. Если сербовъ никто не поддержитъ въ ихъ самоубійственной борьбѣ, если Европѣ, въ составѣ великихъ державъ, угодно остаться равнодушною зрительницею трагическаго спектакля, какъ удавъ-Австрія въ своемъ упрямомъ движеніи къ Эгейскому морю проглотитъ вслѣдъ за Босніей и Герцеговиной, еще и Сербію, то, въ концѣ-концовъ, и для самихъ сербовъ опредѣленное положеніе юридической австрійской провинціи, быть можетъ, все-таки выгоднѣе настоящаго положенія. Вѣдь, сейчасъ она — какъ щедринскій заяцъ, оставленный волкомъ сидѣть подъ кустомъ, въ безвѣстномъ ожиданіи, то ли его съѣдятъ, то ли помилуютъ. «Хуже быть не можетъ даже отъ завоеванія» — это главный козырь въ игрѣ сербовъ и опора ихъ риска. Разумѣется,
50
идея эта, оскорбительная для національнаго самолюбія, еще не выношена и не профильтрована народнымъ сознаніемъ. Но она работаетъ безъ словъ — молчаливымъ, но могучимъ инстинктомъ безысходности.
Дѣло въ томъ, что сербамъ сейчасъ, вѣдь, мало побѣдить Австрію. Любая территоріальная компенсація внутри полуострова для нихъ явится только отсрочкою до новой борьбы за существованіе, необходимой съ приростомъ населенія. Вопросъ, быть или не быть сербской народности, объединился сейчасъ съ вопросомъ о выходѣ Сербіи къ морю. И въ нѣкоторыхъ сербскихъ кружкахъ полагаютъ, что сербское море — сила, ради которой не грѣхъ ни только рискнуть, но, въ случаѣ проигрыша, даже и пожертвовать самостоятельностью такой условной и искусственной политической выкройки, какою, въ концѣ-концовъ, является сербское королевство. Привожу это мнѣніе, конечно, со всѣми осторожностями и оговорками объ его частности, быть можетъ, даже исключительности.
Война дастъ сербамъ выходъ къ морю во всякомъ случаѣ. Если они побѣдятъ, съ помощью ли Россіи, или безъ нея, то они возьмутъ этотъ выходъ или черезъ Черногорію — съ полосою Новобазарскаго санджака, или черезъ одинъ изъ далматинскихъ портовъ съ полосою Босніи. Если они будутъ разбиты, то, включивъ въ свой составъ Сербію, Австрія лишена будетъ возможности оградить отъ Сербіи свои рынки запретительными пошлинами. И, какъ австрійская провинція, Сербія получитъ мѣсто на Адріатикѣ черезъ Австрію же.
Такимъ образомъ, помимо всѣхъ стимуловъ сербско-національнаго характера, связанныхъ съ аннексіей, — война для сербовъ стала экономической необходимостью.
51
Взгляните на карту Балканскаго полуострова. Вы увидите, что съ сѣвера и запада Сербія граничитъ съ Австріей, Босніей и находящимся до сихъ поръ все же въ австрійскихъ рукахъ Новобазарскимъ санджакомъ.
Странѣ земледѣльческой и скотоводческой Сербіи, необходимъ, какъ воздухъ, сбытъ своихъ продуктовъ, свиней и рогатаго скота, по преимуществу. Этотъ сбытъ возможенъ или за Дунай, въ Австрію, или въ Западную Европу черезъ Австрію, по желѣзнымъ дорогамъ, но, главнымъ образомъ, черезъ далматинскіе порты.
Путь на востокъ — черезъ Болгарію, Черное море, проливы, кругомъ Греціи, путь черезъ Салоники — опять-таки кругомъ Греціи, остающіеся въ распоряженіи сербовъ, помимо Австріи, — экономически немыслимы далѣе для развивающейся страны. Чуть не половина труда сербской націи уходитъ при такомъ положеніи дѣлъ на оплату фрахта, въ большинствѣ случаевъ, опять-таки, въ пользу различныхъ австрійскихъ же компаній. Правда, Англія и Италія пришли Сербіи на помощь, покровительственно открывъ ей свои рынки въ Египтѣ и Генуѣ, но опытъ показалъ уже, что это — скорѣе филантропическій суррогатъ вывоза, чѣмъ реальный способъ борьбы съ запретительнымъ гнетомъ австрійской границы. Чтобы разорить, уничтожить экономически и, такимъ образомъ, привести сербовъ къ полной покорности въ любое время, австрійцамъ вовсе не надо мобилизовать баталіоновъ. Имъ достаточно мобилизовать ветеринаровъ и, подъ предлогомъ эпизоотіи, закрыть границу для сербскаго скота.
Это очень хорошо знаютъ и понимаютъ сербы. Понимаютъ и еще кое-что — именно: если теперь это положеніе не измѣнится, оно не измѣнится никогда, и останется закрѣпленнымъ на вѣчныя времена. Сербія
52
будетъ обречена на существованіе полусамостоятельное, на роль второстепеннаго австрійскаго вассала.
Вотъ одинъ изъ ключей, необходимыхъ для практическаго уразумѣнія той, на первый взглядъ, какъ бы слѣпой, почти безумной отваги, съ какой этотъ маленькій народъ напрягается выдержать бой съ вооруженнымъ до зубовъ колоссомъ — Австріей.
Другой стимулъ этой готовности, болѣе яркій, красочный, болѣе доступный общенародному пониманію — это чувство національное, потребность сербскаго единства. Романтизмъ расы, благородный альтрюизмъ народнаго сродства и историческаго содѣйствія.
— «Если уже за босняковъ вступиться некому, такъ, видно, наша судьба умирать за братьевъ»! вотъ подлинныя слова одного изъ нашихъ собесѣдниковъ, римскихъ сербовъ.
Всѣ они очень хорошо различаютъ эту, просто кровную, близость братьевъ босняковъ, взывающихъ о помощи, отъ другой, чисто политической идеи великой Сербіи, пансербской. Въ мечтахъ каждаго серба патріота радужно рисуется великая Сербія, въ размѣрахъ временъ Душана, простирающаяся отъ Адріатики до Эгейскаго моря, со включеніемъ Кроаціи, Далмаціи, Босніи и Македоніи — словомъ, всѣхъ тѣхъ областей, гдѣ говорятъ еще на сербскомъ языкѣ. Это — какъ бы современное балканское отдѣленіе панславизма. Кто знаетъ, что ждетъ великосербскую идею въ будущемъ? Но сейчасъ, что бы ни говорили, ни писали, какъ бы ни защищали ея обаяніе московскіе и петербургскіе энтузіасты-сторонники, она въ славянствѣ еще не властна. Слишкомъ молода эта идея, не созрѣла она еще для практической значительности. Да и слишкомъ велико различіе и въ интересахъ, и въ психологіи между, напримѣръ,
53
сербами изъ войводины, съ одной стороны, и чуть не извѣчно уже входящими въ составъ габсбургской монархіи хорватами, съ другой. Хрваты, вѣдь, только въ послѣднія тридцать лѣтъ припомнили, что они тоже сербы, и стали сближаться со своими забытыми родственниками. Да и то въ 1902 году въ Загребѣ устроили было «родственникамъ» великолѣпнѣйшій погромъ, со стрѣльбою, рѣзнею, человѣческими жертвами.
Практическое проникновеніе въ жизнь пансербской идеи, быть можетъ, дѣло историческаго будущаго, но во всякомъ случаѣ не близкаго, не реальнаго политическаго. Пансербская пропаганда въ старо-австрійскихъ провинціяхъ сводится, въ конечномъ счетѣ, къ тому, что кое-гдѣ начинаютъ тамъ пѣть сербскія пѣсни и интересоваться сербской исторіей. Почти съ равнымъ и чуть не большимъ правомъ мы могли бы говорить, что адріатическое побережье русифицируется. Гдѣ же теперь, въ крупномъ славянскомъ центрѣ Иллиріи, нѣть русскаго кружка? не читаютъ Льва Толстого и Максима Горькаго? не слыхали о Рѣпинѣ, Глинкѣ, Даргомыжскомъ? Простыя культурныя сближенія, которыхъ наслои рано или поздно сыграютъ серьезную роль въ общеславянскомъ дѣлѣ. Но сейчасъ-то отъ нихъ до политики такъ далеко, что радоваться имъ, съ политической точки зрѣнія, можетъ только неисправимый фантазеръ, а смущаться ими и опасаться ихъ — только опереточный полицейскій. Къ сожалѣнію, послѣднихъ въ Австріи слишкомъ много! Чуть ли -не столько же, какъ у насъ.
По отзыву сербовъ, съ которыми приходилось разговаривать на эту тему, пансербскій заговоръ, процессъ 53 журналистовъ и общественныхъ дѣятелей по обвиненію въ государственной измѣнѣ, разсматриваемый на
54
этихъ дняхъ въ Загребѣ, — является дѣломъ типично, характерно провокаторскимъ. Австрійцамъ процессъ нуженъ былъ, чтобы скомпрометировать въ глазахъ умѣренныхъ хорватовъ молодое культурное сербское движеніе, выхватить и засадить въ тюрьму всѣхъ передовыхъ сербскихъ дѣятелей и, на всякій случай, наводнить провинцію, сосѣднюю съ непокорной Сербіей, венгерскими войсками.
Больше всего австрійцамъ были бы теперь на руку какія-нибудь сербофильскія демонстраціи со стороны мѣстнаго населенія: тогда немедленно было бы объявлено военное положеніе.
Такъ измышляетъ и работаетъ провоцирующая полиція. А на дѣлѣ, сами сербы считаютъ, что думать въ серьезъ о возсоединеніи съ Сербіей Кроаціи и Далмаціи теперь могли развѣ лишь нѣсколько совсѣмъ юныхъ мечтателей. Чтобы серьезные люди, значительные общественные дѣятели способны были заниматься мифическими заговорами, такой безсмыслицѣ никто не вѣритъ и не повѣритъ. А, между тѣмъ, по австрійской версіи, нити мнимаго заговора исходятъ чуть ли не отъ сербскаго правительства, при личномъ участіи самого короля Петра Карагеоргіевича.
Совершенно иначе начинаютъ разсуждать сербы, какъ только рѣчь коснется Босніи. Для нихъ тутъ не можетъ быть споровъ и разногласій. Босняки — тѣ же сербы, да еще изъ сербовъ сербы. Боснія — сердце сербскаго народа, корень классическаго сербскаго языка. Вмѣстѣ съ теперешней Сербіей боснякъ вѣками боролся противъ турокъ, и не воду, а кровь они вмѣстѣ проливали на поляхъ общихъ сраженій за народность свою. Да и некогда имъ было-потерять память о кровавыхъ народокрещеніяхъ этихъ: вѣдь, въ послѣдній-то разъ
55
босняки въ сербскихъ рядахъ дрались съ турками всего тридцать лѣтъ тому назадъ. Это не только расовая, не просто племенная близость. Нѣтъ, въ дѣйствительности, сербы и босняки одинъ и тотъ же народъ съ однимъ и тѣмъ же прошлымъ, лишь искусственно разрѣзанный ухищреніями европейской дипломатіи на двѣ части. Это — даже не малороссы и великороссы, даже не бѣлоруссы и великороссы. Самое большее, что сербъ изъ королевства — мужикъ изъ-подъ Москвы, а боснякъ — мужикъ-новогородецъ. Или — наоборотъ. Надо побывать въ сербскихъ земляхъ, чтобы понять всю органическую нелѣпость и политическую грубость расчлененія этого цѣльнаго народнаго организма теперь. Эти части хотятъ жить вмѣстѣ — и за законное право свое готовы умереть.
Замѣтьте, что и съ такой точки зрѣнія хуже, чѣмъ теперь, — отъ войны сербамъ быть не можетъ. Въ случаѣ побѣды, они или объединятся съ босняками въ одно самостоятельное государство, или, если имъ удастся добиться не болѣе, какъ автономіи Босніи, сольются въ таможенномъ и политическомъ союзѣ. Въ худшемъ случаѣ, будучи разбиты и завоеваны, сербы окажутся въ предѣлахъ Австріи опять-таки вмѣстѣ съ братьями-босняками, — а это тоже открываетъ рядъ историческихъ возможностей, на пользу сербизма.
Такимъ образомъ, при, вѣроятно, уже недалекомъ столкновеніи великана Австріи съ маленькой Сербіей, мы встрѣтимся съ любопытными условіями, рѣдкими въ военномъ и политическомъ строѣ.
Въ этой войнѣ Австрія — не можетъ выиграть ровно ничего. Въ самомъ дѣлѣ, завладѣть Сербіей врядъ ли дадутъ ей, хотя бы побѣдоносной, другія державы. Пути изъ Санъ-Стефано въ Берлинъ не одной же Россіи
56
указаны и писаны! Но, даже и завладѣвъ Сербіей, австрійцы получатъ въ ней лишь могучій инсуррекціонный центръ для хотя уже почти объединенныхъ подъ габсбургскимъ скипетромъ сербскихъ племенъ. Очагъ, сравнительно съ которымъ блѣднѣетъ революціонное пламя Польши, вѣковой мученицы и мучительницы трехъ государствъ, ее раздѣлившихъ. Между тѣмъ, проиграть Австрія рискуетъ весьма многое, ибо, въ концѣ-концовъ, славяне Австріи — сила немалая и учету въ ту или другую сторону поддающаяся лишь съ весьма большимъ трудомъ. Сила свѣжая, растущая, еще зыбкая, но мощная въ самыхъ колебаніяхъ своихъ. Вся въ будущемъ, какъ молодой побѣгъ.
Совершенно обратно: Сербія —можетъ выиграть все, а терять-то ей, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ почти нечего.
Всѣ эти соображенія нѣсколько ровняютъ шансы. Каковы вообще эти шансы, сказать, конечно, пока что, весьма трудно. Можно думать только одно съ увѣренностью. Расчеты «Neue Freie Presse» о легкости «карательной экспедиціи» въ Сербіи весьма натянуты, и, надо полагать, натянуты завѣдомо для сочинителей.
Сама Сербія, первая, не нападетъ ни въ коемъ случаѣ. Выждавъ нападенія Австріи, она сдастъ безъ бою Бѣлградъ и дунайскую низменную полосу. А затѣмъ прекрасно вооруженное, почти уже двухсоттысячное, сербское войско будетъ оборонять цѣлый рядъ естественныхъ неприступныхъ укрѣпленій — горныхъ цѣпей, въ то же время производя набѣги и диверсіи и поднимая возстаніе въ Босніи. На сторонѣ сербовъ будетъ знаніе мѣстности, привычка къ горной жизни, а главное — безпредѣльный энтузіазмъ народа, рѣшившаго твердо или отстоять права свои, или умереть.
Чѣмъ замѣнятъ всѣ эти цѣнныя силы австрійцы?
57
Капиталъ — хорошо, численность, оружіе — превосходно. Но, когда за капиталомъ и оружіемъ нѣтъ ничего, кромѣ идейной пустышки, козырей въ рукѣ остается не такъ-то ужъ много.Тяжело дался Англіи Трансвааль. А, вѣдь, Австрія-то не Англія, а Сербія-то къ Европѣ поближе Трансвааля.
На морѣ рыжая буря, поднявшая со дна рудожелтые пески. На горахъ туманы встрѣтились съ тучами и перекликаются дикими голосами басистыхъ громовъ. Какія-то красныя молніи. Градъ въ голубиное яйцо. Вѣтеръ воетъ, лаетъ, стонетъ. Бухта реветъ. Поэтъ вспомнилъ бы о дикой охотѣ, о побѣдѣ смерти, кочующей изъ ущелья въ ущелье, съ полкомъ новопреставленныхъ тѣней... Я съ досадою опускаю на полъ почти уложенный чемоданъ и думаю съ проклятіемъ:
— Ну, значитъ, въ Цетинье сегодня не бывать!
Злобно просматриваю послѣдній номеръ «Гласа Црногорца», офиціальной газеты княжескаго правительства... Ага! Вотъ нѣчто интересное: передовица категорически возвѣщаетъ, что Черногорія, какъ всегда, поддерживаетъ обще-сербское дѣло, что она не отдѣляетъ своихъ судебъ отъ участи Сербіи, Босніи, Герцеговины, и что лишь враги и клеветники ея могутъ распространять слухи, будто она отошла въ сторону, вступивъ съ Австріей въ частное соглашеніе.
«Гласъ Црногорца» — не столько голосъ черногорца, сколько голосъ черногорскаго князя, и заявленіе, сдѣланное съ такою рѣзкою опредѣленностью, важно. До сихъ поръ князь молчалъ, очевидно, выбирая позицію. Для него это дѣло не легкое и огромно-отвѣтственное. Политическая жизнь Черногоріи, за послѣднія пятьдесять
58
лѣтъ, сплошь — двусмысленное шатаніе на качеляхъ необходимости. Сегодня взлетъ къ Россіи, завтра инертный: перелетъ-отбой въ сторону Австріи. А неизмѣнною доскою подъ ногами летуна оказываются лишь слова, надежды и чутье зыбкаго сербскаго самоопредѣленія и самосознанія.
Что представляетъ собою Черная Гора — это странное государство въ двѣсти-триста тысячъ жителей, съ которымъ, однако, Европѣ то и дѣло приходится считаться, точно съ великою державою?
Когда-нибудь, болѣе присмотрѣвшись, я попробую разсказать о внутреннемъ бытѣ и любопытномъ соціальномъ устройствѣ Черногоріи. Сейчасъ же остановлюсь на ея политической роли, особенно интересной и важной въ данный трудный моментъ.
Если вы спросите любого балканскаго политика, — разумѣется, интеллигентнаго и самостоятельнаго, не изъ продажныхъ рептилій Вѣны и Будапешта — если вы спросите его:
— Какая лучшая политическая мечта вашей жизни?
Онъ отвѣтитъ вамъ:
— Свободная юго-славянская федерація.
Попутно вы, конечно, можете услыхать націоналистическія варіаціи о царствѣ Звониміра у хорватовъ, о Душанѣ у сербовъ, о Крумѣ, Самуилѣ, Симеонѣ и пр. — у болгаръ. Но, въ концѣ-то концовъ, все-таки, всѣ эти Звониміры, Душаны, Крумы — не болѣе, какъ античные псевдонимы огромной, задушевной идеи общаго будущего:
— Славяне, станемъ вмѣстѣ, сложимся въ свободную балканскую федерацію!
Звониміры же, Душаны и Крумы господствуютъ надъ воображеніемъ патріотовъ — и нельзя не отмѣтить съ
59
печалью, весьма часто сильно тормозятъ ходъ объединительной работы — исключительно потому, что молодъ еще процессъ славянскаго пробужденія, и расовое самосознаніе не успѣло пересилить государственно-племенного.
Хорошо понимаютъ славянъ итальянцы. Они сами только что прошли вѣковое мытарство великой объединительной работы и, по справедливости, могутъ считаться знатоками и мастерами этого дѣла. Лозунгъ «Italia fara da se», выгнавшій съ Аппенинскаго полуострова Бурбоновъ, французовъ, австріаковъ, а папу загнавшій въ одиннадцать тысячъ комнатъ Ватикана, отлично годился бы къ подражанію и по ту сторону Адріатическаго моря, на полуостровѣ Балканскомъ.
— Но, — говорятъ итальянцы, — къ сожалѣнію, славянамъ не достаетъ Пьемонта.
Если мы вглядимся въ исторію задунайскаго славянства послѣ берлинскаго трактата, — раздѣлительнаго акта столь безсовѣстнаго цинизма, что впослѣдствіи оказалось никому изъ участниковъ не стыдно его нарушать, и никому изъ свидѣтелей не удивительно и не жаль, что его нарушаютъ, — то, сквозь мутныя бури и неурядицы королевствъ, княжествъ ясно сквозитъ одна руководящая идея:
— Поиски за балканскимъ Пьемонтомъ или попытки стать имъ.
Вполнѣ откровенно, — это Стамбуловъ, а впослѣдствіи болгарская работа въ Македоніи. Болѣе мечтательно, словесно и литературно, — велико-сербская идея, въ ея развѣтвленіяхъ — хорватскомъ, сербскомъ и черногорскомъ.
Если вы внимательно вглядитесь въ карту Адріатическаго побережья со стороны Балканъ, то вамъ даже на
60
простой глазъ, не вооруженный ни политическими, ни историческими предвзятостями, станетъ ясно, что Черногорія для этой мѣстности имѣетъ значеніе замка или узла, къ которому сходятся всѣ нити сѣвера, юга и востока. Сходятся, но проникнуть въ него не могутъ и, чтобы встрѣтиться, должны либо его обходить, черезъ Боснію, Иллирію, Истрію, либо отплывать по Адріатическому морю. Черногорія просуществовала фактически независимо сотни лѣтъ, какъ своеобразный кряжъ-водораздѣлъ между міромъ европейски-христіанскимъ и мусульманскимъ натискомъ Азіи, въ лицѣ Турціи. И когда двѣ силы эти сосчитались между собою настолько, что, казалось бы, въ подобномъ кряжѣ-водораздѣлѣ уже и видимой надобности не имѣется, — новая Европа съ изумленіемъ замѣтила вдругъ, что — нѣтъ, оно не такъ: удивительный историческій феноменъ черногорской независимости — не счастливая случайность, а великая фатальность, и независимость эту Европа должна хранить свято, какъ одинъ изъ величайшихъ залоговъ своего политическаго спокойствія и равновѣсія.
Такихъ залоговъ на Балканскомъ полуостровѣ нѣсколько. Самый славный, всѣмъ понятный изъ нихъ — Константинополь; менѣе извѣстенъ, съ болѣе частнымъ значеніемъ — Ускюбъ; самый выразительный — Черногорія.
Если бы турки въ свое время успѣли уничтожить независимость Черногоріи, ихъ владычество поднялось бы непрерывнымъ наплывомъ съ юга на сѣверъ, высоко, въ австрійскія, нынѣ славянскія и венгерскія земли, господствуя надъ цѣлымъ рядомъ тѣхъ самыхъ опорныхъ пунктовъ, съ которыхъ дѣйствуя, Европѣ удалось отстоять себя отъ османовъ. Если бы австрійцамъ въ XIX и XX вѣкѣ посчастливилось обратить Черногорію въ свою
61
провинцію, то движеніе Габсбургской монархіи съ сѣвера на югъ получило бы такую счастливую исходную точку и настолько свободное, безпрепятственное русло, что въ самомъ непродолжительномъ времени Австрія сдѣлалась бы полною хозяйкою Балканскаго полуострова, а моря — Адріатическое, Іоническое и Эгейское — нѣмецкими озерами. У Черногоріи нѣтъ ни земли, ни денегъ, ни флота. Но—кто владѣетъ Черногоріей,— владѣетъ естественнымъ ключемъ къ балканской политикѣ и, собственно говоря, судьбою балканскихъ народовъ. Поэтому, въ интересахъ Европы, оберегающей свое равновѣсіе, Черногорія никогда не должна попадать въ руки внѣшней силы, способной къ широкому наступательному распространенію. И, обратно: она не должна терять той внутренней силы, которая создала ея мѣстную независимость и развила въ ней поразительную способность къ свободной самозащитѣ противъ врага, хотя бы и вдесятеро сильнѣйшаго. Словомъ, Европа обрекла Черногорію на-участь своего сторожевого поста — могучаго оборонительно и безсильнаго наступательно. Ей выгодно, чтобы Черногорія была независима, и еще выгоднѣе, чтобы независимость эта была голодною, холодною, сжатою на незначительномъ пространствѣ, распространенною только на 300.000 сербскихъ душъ, отрѣзанныхъ отъ прочаго сербскаго народа въ какое-то спеціально-военное поселеніе. Въ такомъ видѣ хранить европейскій миръ Черногорія способна чего нельзя лучше; нарушить его — не способна никакъ и никогда.
Сегодня товарищъ нашей корреспондентской поѣздки, Ал. Моисеевъ, побродивъ по Старому Бару, воскликнулъ совершенно справедливо:
— Какое же это «населеніе»? Это — какой-то казачій полкъ!
62
Между тѣмъ, мы находимся въ самой мирной и наименѣе черногорской части княжества. Въ Цетинье это впечатлѣніе вырастаетъ въ подавляющее впечатлѣніе казармы, полной солдатами, во всякое время дня и ночи готовыми высыпать на боевую позицію и драться съ львиною храбростью и безпримѣрною устойчивостью противъ всѣхъ и каждаго, на кого имъ укажетъ пальцемъ князь — фактическій намѣстникъ Европы, — но, по праву избранія и наслѣдія, единый и независимый хозяинъ этихъ мѣстъ. Лютая бѣдность, грызущая черногорцевъ въ мирное время, дѣлаетъ ихъ тѣмъ болѣе неразборчивыми въ вопросѣ войны. — Пуля легче лихорадки! — старый психологическій завѣтъ сихъ прекрасныхъ мѣстъ. Воинственный атавизмъ выработалъ здѣсь и типы, и боевыя условія удивительныя. Когда вы узнаете, что черногорскій офицеръ служитъ странѣ своей за 16 крейцеровъ въ день, терпя «голодъ, холодъ и всѣ нужды солдатскія» на заоблачныхъ постахъ пограничной линіи, въ караулахъ по 36 часовъ подъ рядъ, этотъ фактъ, лучше всякаго иного разсужденія, объяснитъ, что европейское равновѣсіе выбрало себѣ сторожей хорошихъ и дешевыхъ.
Въ поискахъ балканскаго Пьемонта, юго-славяне неоднократно обращали взоры свои и на Черную Гору. Тому, въ особенности, содѣйствовало личное обаяніе князя Николая, какъ человѣка безспорно талантливаго, храбраго, смолоду честолюбиваго, знающаго и понимающаго славянство, обладающаго темпераментомъ и фантазіей, часто вдохновенною. Лѣтъ 25—30 тому назадъ, князь Никола, дѣйствительно, не только годился бы въ славянскіе Викторы Эммануилы, но, пожалуй, былъ даже слишкомъ блестящъ въ сравненіи съ итальянскимъ образцомъ. Тотъ, вѣдь, въ концѣ-концовъ,
63
ничѣмъ особеннымъ не выдавался, кромѣ личной порядочности («re galantuomo») и добродушія, позволявшихъ ему удачно ладить съ конституціонною дисциплиною. Но тогда балканскому славянству было не до объединительныхъ задачъ. А когда они стали возрастать и искать себѣ достойныхъ вождей, то уже князь Никола не годился для всеславянскаго государскаго идеала. Тридцатилѣтняя лавировка между Австріей и Россіей изломала и отшлифовала былого патріархальнаго князя-демократа въ дипломатическаго скептика, усталаго, расчетливаго, гордаго династика и предпріимчиваго капиталиста. Да и надо правду сказать: если бы даже князь Николай, подобно орлу, и возобновилъ крылья свои, то сейчасъ, подъ давленіемъ международной политики, немного бы изъ этого получилось толка, хотя Австрія и притворяется, устами и перьями разныхъ докторовъ Мандлей, будто она ужасно боится, не взялась бы за объединеніе славянъ, вмѣсто бездарной неудачницы Сербіи, даровитая и удачливая Черногорія.
— Представьте себѣ народъ, посаженный, точно мальчишка-школьникъ, въ карцеръ, и притомъ — добро бы за скверное, а то, вѣдь, за самое хорошее, иногда даже слишкомъ хорошее, до гнусности хорошее, поведеніе!
Такъ характеризовалъ мнѣ, съ мѣсяцъ тому назадъ, въ Миланѣ, международное положеніе своего отечества одинъ черногорскій выходецъ, сыгравшій видную роль въ короткій періодъ здѣшней конституціонной весны.
Въ самомъ дѣлѣ, ревниво оберегая цѣломудренную чистоту и нищету своего сторожевого бивака, Европа, начиная съ берлинскаго трактата, дѣлала и дѣлаетъ рѣшительно все, чтобы внушить Черногоріи тщету политическаго высокоумія и любостяжанія. Австрія, подъ
64
полицейскимъ контролемъ которой живетъ Черная Гора, отрѣзала ее отъ общенія со всѣми сербами. На сѣверѣ — Спицца, на востокѣ — Митровица, Новый Базаръ. На западѣ — море, по которому воспрещается плавать, строго охраняемое австрійскими броненосцами. На югѣ — дикая Албанія, вѣчно подъ предлогомъ автономическихъ стремленій, въ состояніи анархіи, подогрѣваемой изъ Австріи же, чтобы не дать «жителямъ скалъ» столковаться съ черногорскими сосѣдями объ естественномъ единеніи и союзѣ. Нѣтъ мирнаго пути — ни къ хорватамъ, ни въ Македонію. Естественные враги Черногорья, австрійцы и турки, всегда стояли къ ней близко, а друзья, русскіе и англичане, всегда были далеко. Поэтому, за рѣдкія дружескія удачи (въ родѣ напр., смирнской морской демонстраціи изъ-за Дулциньо) черногорцамъ всегда приходилось расплачиваться градомъ сосѣдскихъ непріятностей. Эта воинственность обидно исказила и, можно сказать, отравила внѣшнюю политику маленькой страны, обративъ ее въ цѣпь компромиссовъ и перелетовъ, которые весьма часто были бы возмутительны, если бы не были продиктованы лютою необходимостью.
Вѣрность черногорцевъ русской дружбѣ вошла въ политическую пословицу. Но, откровенно говоря, вотъ уже во второй разъ я посѣщаю Черногорію и во второй разъ не перестаю изумляться, за что они, черногорцы, такъ насъ любятъ? Внутри страны нѣтъ и слѣдовъ русскаго вліянія. Извнѣ — мы всегда оставались безсильны вывести Черногорію изъ ужасныхъ тисковъ безработнаго безземелья, на которое обрекаетъ ее австрійское кольцо, и, въ концѣ-концовъ, только похлопывали тянущійся изъ послѣднихъ силъ народъ по плечу да одобрительно похваливали:
— Молодецъ! Юнакъ! Герой! Вотъ и впередъ такъ старайся!
65
А любятъ. До трогательнаго, до смѣшного любятъ. Чуть признался, что «русскій», — сразу первый человѣкъ въ каждомъ собраніи, въ каждой избѣ... Гордость русскимъ ружьемъ, русскимъ пистолетомъ, памятью о побывкѣ въ Россіи или о русскомъ знакомствѣ. За что? Въ концѣ-то концовъ, мы даже для эмиграціи черногорской пристанища дать не могли и не хотѣли. Сейчасъ съ Чёрногоріей повторяется процессъ діаспоры во времена царства іудейскаго.
Какъ въ эпоху Ирода Великаго, число евреевъ, жившихъ внѣ Палестины, на много превосходило число евреевъ внутри самостоятельнаго царства, такъ теперь черногорцевъ, разсѣянныхъ по чужимъ краямъ, несравненно больше, чѣмъ живетъ на родинѣ. Въ Сербіи черногорцевъ свыше 200.000 человѣкъ. По истинѣ, если бы какой-нибудь экстренный патріотическій призывъ заставилъ всѣхъ дѣтей Черной Горы возвратиться на родину, имъ пришлось бы стоять на крошечной и тѣсной своей территоріи чуть не плечомъ къ плечу.
Область Антивари, Стараго Бара, въ которой мы сейчасъ находимся, пріобрѣтена черногорцами по берлинскому трактату, т. е. завоевана ими въ войну 1877—8 гг. Процентъ мусульманскаго населенія здѣсь очень великъ. Въ книгѣ Амадори-Вирджили я нашелъ указанія, будто, въ послѣднее время, «подъ вліяніемъ анти-мусульманской политики князя Николы», развилась турецкая и албанская эмиграція изъ Черногоріи въ Турцію.
Однако, провѣряя это любопытное указаніе разспросами мѣстныхъ жителей, мы убѣдились, что оно взято
66
Амароди-Вирджили изъ какого-то фантастическаго источника. Никакого массоваго движенія, во всякомъ случаѣ, не было. Одинъ сказалъ:
— Можетъ быть, и уѣхалъ кто-нибудь... не припомню!
Другой:
— Не помню, чтобы кто-нибудь уѣхалъ.
Третій очень порицалъ князя, но, наоборотъ, за чрезмѣрныя любезности съ турками, въ ущербъ своимъ черногорцамъ.
Зазвалъ насъ пить кофе торговецъ, албанецъ, мусульманинъ. Отъ него узнаемъ, что, напротивъ, замѣчается турецкая эмиграція въ Баръ: многіе албанцы изъ Скутарійскаго вилайета, народъ торговый и бойкій, бросаютъ свои скудныя дѣдины и вотчины и переселяются въ Черногорію — поближе къ антиварскому порту, при всѣхъ своихъ неудобствахъ, имѣющему коммерческую будущность. И, дѣйствительно, прошли мы Старый Баръ насквозь, — хотя бы одна лавченка черногорская: вся «чарджія» въ рукахъ албанцевъ и турокъ, — бѣлыя фески, да тюрбаны хаджей... Нѣтъ, отъ этой толпы, если и пахнетъ чѣмъ, то не притѣсненіемъ. Чужимъ тутъ, очевидно, лучше, чѣмъ своимъ.
Если не съ мусульманскою въ частности, то съ эмиграціею вообще Черногорія, конечно, пробуетъ бороться. Учреждены запретительныя, т. е. повышенныя пошлины на продажу имущества, съ цѣлью покинуть страну. Нельзя выѣхать изъ Черногоріи, не отбывъ воинской повинности. Препятствіе, не слишкомъ страшное, если принять въ соображеніе, что черногорецъ, въ случаѣ военной надобности, «получаетъ ружье» въ 14—15 лѣтъ. Вопросъ о ружьѣ обострился было несколько въ антиварскомъ округѣ. Въ Подгорацѣ мусульмане «приняли
67
ружье» подъ условіемъ, что — если война будетъ съ австрійцами — они готовы драться, но если съ туржами, то ихъ оставятъ въ покоѣ и въ строй не призовутъ. Въ Старомъ Барѣ турки не приняли ружья вовсе, ссылаясь на платимый ими налогъ, подобный тому, какъ въ Турціи взимается съ христіанъ, также исключенныхъ изъ призыва къ воинской повинности. Пріѣзжалъ самъ князь, много уговаривалъ и бранилъ мусульманъ, попрекалъ ихъ своими милостями даже возбуждающими, молъ, неудовольствіе во многихъ черногорскихъ патріотахъ-націоналистахъ, но мусульмане уперлись на своемъ, и князь отбылъ ни съ чѣмъ. Особенной обиды изъ столкновенія этого онъ не вынесъ, повидимому. По крайней мѣрѣ, глава мусульманской оппозиціи, послѣ многихъ личныхъ упрековъ и порицаній со стороны князя, однако, получилъ отъ него даже орденъ какой-то. Но налогъ на освобожденіе отъ рекрутчины былъ, дѣйствительно, повышенъ.
Среди анти-мусульманскихъ дѣйствій новой черногорской политики Амадори-Вирджили отмѣчаетъ двѣ мѣры: введено санитарное наблюденіе за погребеніемъ покойниковъ и запрещено женщинамъ-мусульманкамъ появляться на улицахъ съ закрытымъ лицомъ, въ яшмакакъ и подъ чадрами. Не знаю, какъ мусульмане относятся къ первому распоряженію. При извѣстной полицейской безтактности, оно, конечно, въ состояніи сильно коробить религіозное мусульманское чувство, для котораго покойникъ — великая, неприкосновенная святыня. Что касается второй мѣры, о женщинах она вызвала будто бы бунтъ населенія, гдѣ угодно на востокѣ, кромѣ, именно, этихъ мѣстъ. Въ Албаніи женщины-мусульманки искони пользовались свободою открытаго лица, и очень рѣдкая албанка когда-либо за чадру пряталась.
68
А здѣшнее мусульманское населеніе — почти сплошь албанское. Такъ что недовольными и оскорбленными въ религіозномъ чувствѣ своемъ могли, изъ-за вуалей женскихъ, почувствовать себя развѣ 5—6 османлисовъ. Отъ этого до массоваго броженія и фанатической эмиграціи еще далеко.
Спрашиваю:
— Чѣмъ, все-таки, вызвано это распоряженіе? Кому мѣшали эти невинный чадры?
Отвѣчаютъ съ усмѣшками:
— Все изъ страха революціи. Младотурки научили.
— То есть, кого же?
— Да, вѣдь, у нихъ добрая треть агитаціи сдѣлана была неприкосновенными для полиціи «женщинами въ чадрахъ», у которыхъ, однако, отлично росли бороды. А другую треть успѣха надо отнести за счетъ непроницаемости гаремовъ. Прокламаціи, оружіе, агитаторы — всѣ силы конспираціи — находили себѣ убѣжище въ гаремахъ. Ну, а полиціи туда попасть — мудрено. Обыскъ въ гаремѣ — это цѣлая исторія съ муллами... А, вѣдь, духовенство-то стояло за младотурокъ. Да! Себѣ дѣло устроили, а сосѣдямъ испортили... Дѣйствительно, подъ чадрою — какъ разобрать: то ли беременная баба, то ли революціонеръ бомбу несетъ?
— Но, вѣдь, слышно, бомбы-то у васъ, въ Черногоріи, были выдуманныя, полицейско-провокаціоннаго изобрѣтенія?
— Эхъ, знаете! Кто сочиняетъ бомбы провокаціонныя, тотъ уже труситъ, что и настоящія недалеко!
Нелѣпый процессъ о мнимыхъ бомбометателяхъ до сихъ поръ лежитъ надъ Черногоріей кошмаромъ какимъ-то. Я разскажу о немъ подробно, когда буду лучше и тверже знать его обстоятельства. Покуда ясно только
69
одно: правительство хотѣло отдѣлаться однимъ ударомъ отъ массы «лѣвыхъ» — и вотъ пущено было въ ходъ обычное средство — фальшивое покушеніе, якобы подготовлявшееся въ Цетинье изъ Бѣлграда. Бомбы должны были явиться въ процессѣ спеціально для увѣренія Европы: убѣдительнѣе онѣ для нея, видите ли, такъ ужъ она привыкла, что серьезныя покушенія совершаются непремѣнно бомбами.
— Помилуйте! — съ комическимъ негодованіемъ возмущался вчера предъ нами нѣкій юный черногорецъ, — вѣдь это же нелѣпость! это антинаціонально! Ну, какому дураку можетъ прійти въ голову блажь везти бомбы въ Черногорію?! Изъ Бѣлграда — по горамъ, по доламъ, по синимъ морямъ? Арестовали самыхъ умныхъ, интеллигентныхъ людей въ странѣ, бывшихъ министровъ, генераловъ, высшихъ чиновниковъ, учителей, а приписываютъ имъ этакую несуразную глупость. Ну, хорошо. Допустимъ небывалое и невозможное: что, въ самомъ дѣлѣ, они затѣяли покушеніе. Но — на что же имъ, въ такомъ случаѣ, бомбы? У каждаго черногорца револьверъ за поясомъ, каждый черногорецъ стрѣляетъ безъ промаха... Правительство увѣряетъ, что ихъ было триста человѣкъ. Триста револьверовъ! Триста стрѣлковъ! Какой же тутъ смыслъ имѣютъ какія-то бомбы, спрашиваю васъ я?
Нельзя не отдать справедливости черногорской логикѣ: она практична и убѣдительна. По крайней мѣрѣ, меня теперь не переувѣрить въ лживости процесса никакими «косвенными доказательствами»: не могла быть бомба, ибо не было въ нихъ надобности, — не могло быть и процесса о бомбахъ, ибо не могло быть бомбъ.
А сколько людей погубило это напрасное и тяжелое дѣло! И какихъ людей!
70
Въ подгорицкой тюрьмѣ мается — кто говоритъ, сорокъ, кто говорить, 52 заключенныхъ: цвѣтъ Черногоріи, включительно до ближайшихъ родственниковъ и свойственниковъ княжескаго дома: Петровичей и др. До трехсотъ человѣкъ пострадало въ пресловутомъ черносотенномъ разгромѣ, устроенномъ цетинскою полиціей. Политическую эмиграцію Черногоріи считаютъ сейчасъ въ 1,000 человѣкъ!
Жалко и обидно смотрѣть и слушать. Хорошій край, прекрасные люди, а нравы жестокіе, и пути безумные.
Антивари — форпостъ грядущей черногорской культуры. Увы! культуры, — если ближайшее будущее не измѣнитъ политическихъ условій и границъ, — лишенной всякой возможности къ самостоятельному существованію и развитію. Культуры — волею черногорскою и отчасти русскою, но милостію австрійскою. Подъ окнами отеля Марина, — отличной, только что отстроенной гостиницы, пытающейся устроить путешественника почти что съ европейскимъ комфортомъ, — шумятъ паровозы Виръ-Базарской жел. дор., тюкаютъ ломы и молоты рабочихъ, созидающихъ молъ. А по ту сторону сверкающей лазурною красотою бухты, подъ снѣжнымъ гребнемъ величаво зимующихъ горъ, вычерчена цѣпью бѣлыхъ деревенскихъ домиковъ грозная австрійская граница. А дальше — тамъ — Спицца: ужъ во истину спица въ глазу адріатическаго славянства, вообще, а Черной Горы въ особенности. Одна телеграмма изъ Вѣны, — и пушки Спиццы обратятъ Антивари въ прахъ и пепелъ. Отъ этого жалкаго поселка европеизаціи не останется даже тѣхъ величавыхъ останковъ, которыми вздымается къ небу по утесамъ своимъ могучая турецкая крѣпость Стараго Бара, разрушенная черногорскимъ натискомъ въ 1877 году. Я провелъ сегодня довольно много времени
71
среди благородныхъ развалинъ этихъ. Трудно вообразить что-либо болѣе живописное. Почти не вѣрится, что имъ только тридцать лѣтъ: такъ эффектно старятъ ихъ густыя дикія заросли кустарниковъ и вьющихся растеній, ползущія по разбитымъ стѣнамъ и дырявымъ башнямъ, точно зеленыя и сѣдыя бороды по сѣрому, ветхому, жутко морщинистому лицу. Бываютъ старики, которые такъ долго сохраняютъ молодую живость и бодрость, что люди перестаютъ замѣчать и считать ихъ года. И только въ день смерти, кладя трупъ въ гробъ, съ удивленіемъ и жалостью видятъ, какое старое, изжитое существо сверхсрочно бродило между смѣною живыхъ поколѣній, какъ глубоко старъ всѣмъ изношеннымъ естествомъ своимъ этотъ «свѣжій» новопреставленный. Вотъ—впечатлѣніе такого стараго-стараго красавца-покойника, пропустившаго всѣ сроки, когда бы ему слѣдовало умереть, а потому мигомъ кончины своей сразу обращеннаго въ древность, — произвели на меня и великолѣпныя руины Стараго Бара. Отъ нихъ вѣетъ какою-то особою романтикою — строгою и здоровою, какъ первобытная сказка. Въ этихъ разбитыхъ бастіонахъ чудятся гигантскіе мускулы ихъ слагавшихъ средневѣковыхъ рабочихъ. Задумано дикостью, слѣплено кровью. Эти берега любилъ и усердно воспѣвалъ Байронъ. Но у меня, когда я смотрѣлъ съ высоты Стараго Бара въ пеструю ширину прелестной долины шумнаго Бунара, невольно всталъ въ памяти образъ другого огромнаго поэта — семидесятилѣтняго Гете. Это его картина: сила, трезвость, безконечная широта и неизносимое здоровье мощной и строгощ будто экзаменующей человѣка въ умѣньи бороться за существованіе, природы.
Падаетъ заря, горы лиловѣютъ, снѣга краснѣютъ, а
72
Спицца, по этому случаю, грохочетъ вечерними пушками, точно предостерегая засыпающее побережье, что она-то — австрійское око — и ночью не задремлетъ, пусть не думаютъ застать ее врасплохъ... Въ Римѣ, въ десяткахъ интервью, обсуждавшихъ возможности и вѣроятности приближающейся войны, я поражался единствомъ, съ которымъ всѣ мои собесѣдники подчеркивали тотъ несомнѣнный фактъ, что австрійцы, безконечно задорные, нескрываемо презрительные по адресу сербовъ, совсѣмъ иначе относятся къ черногорцамъ. Ихъ неминуемое вмѣшательство въ австро-сербскую войну встрѣчается въ кругахъ австрійскихъ и австро-фильскихъ откровеннымъ страхомъ и сожалѣніемъ. Не то, чтобы они, круги эти, вовсе не разсчитывали побить черногорскую карту, но, очевидно, ни девятки, ни восьмерки противъ нея въ своемъ воинственномъ макао они не запасли. А на счетъ шестерокъ и семерокъ справедливо полагаютъ что онѣ —дѣло споpное, я, пожалуй, у Черногоріи выкинется очко, котораго не перешибешь. Что страхъ этотъ живетъ и въ Вѣнѣ и поднимается въ сферы весьма высокія и освѣдомленныя, подтвердило мнѣ любопытнѣйшее письмо товарища организованной мною корреспондентской поѣздки, В. В. Викторова, который вынесъ тѣ же впечатлѣнія изъ своихъ интервью въ австрійской столицѣ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Черногорія, маленькая территоріально, и численностью населенія, далеко не маленькая военная сила. Но, все же, сравнительно съ Австріей, она, — какъ Давидъ передъ Голіафомъ. А извѣстно, что, если Давидамъ иногда. удастся побѣждать Голіафовъ, то именно потому, что Голіафамъ бояться Давидовъ не свойственно, и — покуда не получатъ камня въ лобъ — издѣваются они надъ Давидами почти столь же оскоpбительно, какъ сейчасъ
73
«Neue Fr. Presse» и прочія вѣнскія вопленницы надъ горемычною Сербіей. Почему же надъ сербскимъ Давидомъ австрійскій Голіафъ измывается и хохочетъ, а предъ черногорскимъ конфузливо молчитъ, ежится и почти что снимаетъ шапку?
— Просто, потому, — говорятъ иные, — что сербы австрійцевъ еще не бивали, — ну, а отъ Черной Горы и родныхъ ея братьевъ изъ Кривошіи влетало имъ жестоко и памятно на многіе-многіе годы... Вспомните-ка, что Австріи стоила «мирная» оккупація Босніи и Герцеговины, хотя тогда оппозицію своему наступленію она встрѣтила только въ славянахъ-мусульманахъ. Это удовольствіе обошлось имперіи Габсбурговъ въ 14.000 человѣкъ прямыми военными потерями, а, въ общемъ, съ болѣзнями и голодовочными ужасами свирѣпой горной зимы, тогдашнюю убыль арміи даже офиціозы австрійской печати доводили до ста тысячъ: цѣна большой и серьезной кампаніи! Теперь противъ австрійцевъ соединится въ Босніи и Герцеговинѣ вся славянская сила, потому что православные и мусульмане думаютъ заодно, а католики, несмотря на усердную пропаганду францисканцевъ, бенедиктинцевъ и блаженныхъ сестеръ, стрѣлять въ своихъ братьевъ не станутъ. Въ худшемъ случаѣ, останутся нейтральными, всего же вѣроятнѣе — при первомъ же сербскомъ успѣхѣ — поддержатъ національное дѣло: вѣдь, оно имъ выгодно столько же и другимъ. Сербовъ-магометанъ въ Босніи 700,000. Православныхъ — 800.000. Это огромный вулканъ, изъ котораго можетъ хлынуть лава обильная и разрушительная. Конечно, всякое повстанческое движеніе, изъ какого бы многолюднаго источника оно ни питалось, легко разбивается о дисциплинированную сплоченность регулярныхъ войскъ. Но поставьте позади повстанческаго
74
движенія опорный базисъ такой огромной военной энергіи, какъ Черногорія, и картина мѣняется. Гверильясъ, самъ за свой счетъ работающій, только вреденъ и утомителенъ непріятелю: рѣшающіе удары отъ него не зависятъ. Гверильясъ, опирающійся на могучій военный корпусъ и располагающей отступленіемъ въ неприступную природную крѣпость, — а Черногорія соединяетъ въ себѣ оба эти качества: могучаго военнаго корпуса и неприступной крѣпости, — такой гверильясъ непобѣдимъ.
— Да, вѣдь, въ неприступной крѣпости этой съ голода умереть онъ, гверильясъ вашъ, долженъ. И, чѣмъ больше будетъ гверильясовъ, тѣмъ скорѣе наступятъ голодовки. Черногорія ничего не родитъ сама и все покупаетъ на Адріатикѣ. Достаточно блокады береговъ ея австрійскимъ флотомъ, чтобы внутри страны началось истинное бѣдованье.
— Да, при прежнемъ размѣщеніи балканскихъ силъ, въ эпоху доконституціонной Турціи, это было бы такъ, еще два года тому назадъ вы были бы правы. Но сейчасъ албано-сербскія отношенія хороши, младотурки очень заботятся о томъ, какъ загладить предъ сербами провинность своего соглашенія съ Австріей о Босніи и Герцеговинѣ, Италія полна симпатіями къ славянскому дѣлу и не можетъ отказаться отъ своихъ восточныхъ рынковъ, а главный изъ нихъ, Салоники, недоступенъ австрійскимъ воздѣйствіямъ, равно какъ и Монастырскій вилайетъ. Слѣдовательно, совершенная изоляція юго-славянскихъ народностей, которая была въ прежнее время главнымъ козыремъ въ австрійской игрѣ съ балканскими государствами, сейчасъ невозможна. Греки держатъ сербскую сторону, какъ въ королевствѣ, такъ и въ Македоніи. Въ королевствѣ подъ вліяніемъ итальянцевъ,
75
съ новизнами, пробами и начинаніями ихъ коммерческой политики. Въ Македоніи — по ненависти и страху къ болгарамъ, которыхъ они справедливо считаютъ для себя опаснѣе сербовъ, а потому, дескать, — до поры, до времени, — надо серба сберегать, какъ буферъ, — пусть смягчаетъ обрушенные на насъ аттаки и натиски болгарской пропаганды. Словомъ, съ юга и запада сейчасъ все стоитъ за сербовъ столько же опредѣленно и естественно, насколько грозенъ для нихъ сѣверъ и невѣренъ востокъ. Демонстраціи флотами — пріемъ сильный, но ихъ нельзя доводить до международнаго разбойничества или вооруженнаго шантажа. Адріатическое море — не вотчина Габсбурговъ, и — если у Австріи есть Тріестъ, то у англичанъ есть Мальта. Каждая изъ морскихъ державъ имѣетъ свою средиземную эскадру, и превращать Адріатику въ австрійское озеро ни одна изъ нихъ не позволитъ.
Оптимистическими соображеніями подобнаго рода переполнились уши мои въ бесѣдахъ съ дипломатическимъ корпусомъ и журнальными людьми Вѣчнаго Города. Только сами сербы не очень-то восторженно принимали расчеты эти и смѣты.
Съ глубокимъ волненіемъ, потрясенный, растроганный, покидаю я Черногорію. Печально счастливъ, что политическій инстинктъ потянулъ меня изъ балканскихъ странъ не туда, гдѣ теперь больше всего шума, но прежде всего въ этотъ тихій, угрюмый уголъ, безмолвно готовящійся пережить одну изъ величайшихъ трагедій, какія выпадали на долю многострадальнаго славянскаго міра. Я видѣлъ зрѣлище, о которомъ — не знаю, сумѣю ли передать словами. Его надо почувствовать, о немъ надо догадаться. Само по себѣ, оно вершится настолько
76
спокойно, настолько безъ фразы и жеста, что человѣкъ, привычный или охочій воображать движеніе политическихъ судебъ, какъ своеобразный театръ, что ли (говоримъ же мы: «театръ военныхъ дѣйствій»), легко можетъ обмануться и подумать, что Черногорія чуть ли уже не умиротворена.
Страшный это миръ! Миръ человѣка, который причастился, соборовался и ждетъ неминучей смерти со дня на день, съ часа на часъ, съ минуты на минуту. Сто лѣтъ Европа не видѣла ничего подобнаго тому, что переживаетъ сейчасъ черногорскій народъ. Когда я думаю о немъ, въ ушахъ моихъ звучитъ трагическій вопль Косцюшки, бросившаго при Маціовицахъ саблю свою...
Finis Poloniae!..
— Finis Montrnrgro!..
Не думайте, что это—преувеличеніе, созданное нервною податливостью, подъ впечатлѣніемъ остраго момента, во власти котораго засталъ я Черногорію. Нѣтъ, повторяю же вамъ: наружно моментъ этотъ рѣшительно ничѣмъ не выражается въ странѣ. Никакихъ рѣчей, митинговъ, манифестацій, процессій, флаговъ. Всѣ смирно сидятъ предъ очагами по мурьямъ своимъ, курятъ и ждутъ. Въ одинъ грозный день пройдутъ по Цетинье княжескіе перяники, постучатъ въ окна, — сидящіе у очаговъ встанутъ и, въ боевомъ вооруженіи, зашагаютъ на границу, съ которой большинство изъ нихъ уже не вернется никогда, никогда! А покуда — молчатъ, курятъ и ждутъ. И такъ — поголовно, всюду одинаково: въ княжескомъ дворцѣ, въ министерскомъ кабинетѣ, въ хатѣ, бѣдняка, съ булыжною мостовою вмѣсто пола, и костромъ вмѣсто печи.
— Въ трудныя времена пріѣхалъ я въ Черногорію! — сказалъ я, — при первомъ привѣтствіи, главѣ черногорскаго
77
министерства, г. Томановичу.
Онъ поправилъ меня:
— Не только трудныя, но — вѣрнѣе сказать будетъ: въ послѣднія времена. Кончается Черногорія! Если Россія не спасетъ насъ, намъ осталось одно: умереть съ честью, достойно всея нашей исторіи. Дальше намъ разсчитывать не на что и жить не во что. Умирать, такъ умирать! Но и покажемъ же мы передъ смертью, чего стоили и что за народъ были черногорцы!
Война будетъ. Въ этомъ меня не разубѣдятъ теперь никакія дипломатическія соглашенія, никакія представленія державъ, никакіе бобы, разводимые г. Извольскимъ. Соглашенія, представленія и бобы могутъ создавать только отсрочки для войны, — тянуть время, — и, притомъ, въ концѣ-концовъ, далеко не съ пользою для Черногоріи, хотя великіе политиканы міра сего и воображаютъ, будто, сдерживая войну, они благодѣтельствуютъ «безумнымъ черногорцамъ». Они забываютъ объ одномъ: что воевать-то будетъ нищій съ богачемъ. Ну, а въ такихъ войнахъ — буржуазная логика сытыхъ политиковъ не причемъ, и остается одна надежда — на все побѣждающее «безумство храбрыхъ». Да! близокъ, близокъ день, когда міръ узритъ эту великую силу во всей красотѣ ея. Недаромъ горы эти слывутъ Соколиными. Черногорскій соколъ умираетъ, но хочетъ разстаться съ жизнью, какъ жилъ, вольнымъ, высоко въ прозрачномъ воздухѣ... Расправляйтесь, раненыя крылья! Здравствуй, свѣтлая глубь! И — запоютъ, заплачутъ синія волны отъ Антивари до Дулциньо, хороня гордаго черногорскаго сокола, прекрасную, вѣщую пѣснь:
Безумству храбрыхъ поемъ мы славу!
Безумству храбрыхъ поемъ мы пѣсню!
И ни слава, ни пѣсни не смолкнутъ уже никогда.
78
— Если бы насъ не мучили проволочками, мы давно бросились бы на Каттаро и Мостаръ. Занять ихъ — дѣло трехъ—пяти дней, а потомъ —выбивай-ка насъ оттуда! А насъ тянутъ: конференція! Что скажетъ конференція! Покуда конференція, австрійцы такъ укрѣпятъ границу, наведутъ столько войска, что намъ придется пролить впятеро больше своей крови, чѣмъ теперь. Жизнью своею черногорецъ не дорожитъ и положить голову свою за отечество всегда согласенъ. Но, вѣдь, убыль-то въ рядахъ своихъ австрійцамъ пополнять легко, а намъ невозможно. Народа въ имперіи много, — только, знай, подвози «пушечное мясо» по желѣзнымъ дорогамъ, на броненосцахъ и канонеркахъ. А слабость нашихъ силъ — именно въ томъ, что онѣ — послѣднія. Мы сейчасъ поставимъ подъ ружье 30.000 человѣкъ. Если мы напряжемся, то сумѣемъ выдѣлить еще тысячъ двадцать. Но дальше надо будетъ говорить уже не о военныхъ силахъ, а просто о вооруженномъ ополченіи всего народа, со стариками, бабами и малышами включительно. Насъ такъ мало, что въ нашихъ рядахъ убылое мѣсто не восполняется. Каждый убитый, каждый раненый, каждый больной или отсталый явится въ строю нашемъ непоправимою брешью. Мы нисколько не боимся австрійцевъ, какъ солдатъ. Боевыя способности австрійцевъ невелики вообще, а ужъ тѣмъ болѣе, въ мѣстности, какъ наша. Но богатство и многолюдство позволяютъ имъ, даже если мы будемъ бить ихъ изъ сраженія въ сраженіе, вести войну хоть годами, а насъ потери людьми и, — главное! — голодъ могутъ съѣсть въ четыре мѣсяца безъ остатка! Главное: голодъ!
Да, главное. Потому что —голодомъ создана война эта, голодъ ѣѣ начинаетъ, голодъ и покончитъ. Черногорія берется за оружіе, буквально, съ голода. Это — великій
79
пролетарій, съ тремя стами тысячъ головъ на могучей шеѣ, который кричитъ всевластному европейскому капиталу:
— Или подѣлись со мною возможностью труда и сытости, — или убей меня, если осилишь!
Жить на камнѣ можно, но жить съ камня нельзя. По крайней мѣрѣ, двѣсти лѣтъ Черногорія ухитрялась однако, «жить съ камня», но болѣе — не въ состояніи. Территорія все та же и также безнадежна. А населеніе плодится и множится, растетъ. Регуляторъ эмиграціи, плачевная необходимость для каждаго государства, въ которомъ ростъ населенія превосходить ростъ экономическихъ силъ, работаетъ въ Черногоріи съ ужасающей энергіей. Въ Константинополѣ, Александріи, Нью-Іоркѣ черногорскія колоніи считаютъ по 10.000 человѣкъ! Въ Сербіи черногорцевъ чуть ли не столько же, какъ въ княжествѣ. А на родинѣ ихъ, все же, остается избытокъ, которому некуда дѣваться, некуда податься, нечего ѣсть.
О черногорцахъ, — должно быть, по впечатлѣніямъ цетинской улицы, вѣчно украшенной великолѣпно праздными фигурами княжескихъ перяниковъ,—путешественники привили общественному мнѣнію совершенно фальшивое понятіе, будто весь этотъ народъ—какіе-то воинственные лодыри, кромѣ битья и кровопролитія никуда не годные, и ничего не желающіе знать, а въ мирное время ничего не дѣлающіе, заставляющіе работать женщинъ. Такъ, мы еще въ гимназіяхъ по «Жизни европейскихъ народовъ» г-жи Водовозовой обучались думать. Можетъ быть, когда-нибудь, въ сравнительной сытости древняго уклада, полу-патріархальнаго, полу-разбойничьяго, оно такъ и было. Доставало населенію земли, кормила овца, коза, корова, набѣгъ на турокъ обезпечивалъ
80
притокъ денегъ и потребительныхъ цѣнностей второго разряда. Притомъ же, Черногорія, въ качествѣ необходимаго боевого пикета, всегда была на жалованьи у ближайшихъ христіанскихъ сосѣдей, а съ восемнадцатаго вѣка и Россіи.
Въ настоящее время черногорецъ не только труженикъ, онъ — каторжникъ труда. Прежнія доходности либо исчезли, либо сократились. А жалованья изъ Европы, хотя и платятся какъ будто, но къ народу доходятъ развѣ какими-нибудь негласными крохами благотворительныхъ начинаній. Львиныя доли застреваютъ гдѣ-то повыше. Черногорецъ несетъ на себѣ Адамово проклятіе — воздѣлывать землю, способную рождать только волчцы. Онъ мучитъ свои горы, какъ выжатый лимонъ: не выдавитъ ли еще хоть каплю сока? Сѣрыя выси скалъ испещрены заплатками полей. Обработывать эти участки возможно только съ опасностью для жизни, потому что чуть не на отвѣсахъ они ютятся, пространствомъ они, по нашей кавказской народной насмѣшкѣ, столь обширны, что — «ежели вспотѣетъ осетинъ, да скинетъ бурку, да бросить на земь, то и обработывать нечего: не стало поля!»
Ни слабосильное земледѣліе, ни первобытное скотоводство не въ состояніи болѣе выручать черногорцевъ отъ безконечно длящагося экономическаго кризиса, который я, гораздо правильнѣе, назвалъ бы вошедшею въ привычку нищетою — тяжко голодною, но полною достоинства, нищетою безъ нищенства.
Страна должна перейти къ жизни промышленной. Быть можетъ, природныя богатства Черногоріи не такъ обильны, какъ увѣряютъ нѣкоторые энтузіасты ея, и между ними Ровинскій. Но они, несомнѣнно, имѣются, ч, несомнѣнно же, въ нихъ и только въ нихъ — все экономическое будущее черногорскаго народа.
81
Но, чтобы подступиться къ природнымъ богатствамъ края, необходимъ капиталъ: не только рѣдкость, а невидальщина, небывальщина, неслыханное чудо въ нищемь населеніи этомъ. Въ Черногоріи есть лишь одна богатая, очень богатая семья — князя Николая Перваго, государя страны. Его считаютъ въ 80 милліоновъ франковъ. Ему принадлежатъ прекрасныя лѣсныя угодья высокой стоимости. Онъ крупно торгуетъ скотомъ своимъ на европейскихъ рынкахъ. Еще недавно, — въ августѣ, очевидно, не разсчитывая, что опасности войны нагрянутъ такъ быстро, — князь продалъ во Францію 18,000 овецъ, которыя теперь очень пригодились бы для его арміи. Зато выписалъ громадное количество сѣна, что очень утѣшительно, такъ какъ показываетъ, что овецъ осталось еще очень много. Да, князь богатъ! Но среди подданныхъ его всего лишь двоихъ, на всю Черногорію, называютъ съ капиталомъ свыше ста тысячъ франковъ. Къ нефти, каменному углю, желѣзу, — а это все — черногорскія возможности, включительно до золота, которое Ровинскій предполагаетъ у Златицы, — съ грошами въ карманѣ не подступишься. Стало быть, природныя богатства Черногоріи — лишь новый предлогъ къ завоеванію кра иностраннымъ капиталомъ, мирному или вооруженному. Вѣрнѣе всего: сперва мирному, потомъ вооруженному. Сперва — желѣзныя дороги, шахты, лѣсопилки, потомъ — разговоръ пушекъ съ пограничныхъ фортовъ.
Австрія ломится въ Черногорію, какъ крупный собственникъ, на пути котораго, въ земельномъ раздвиженіи его, очутился участокъ мелкопомѣстнаго сосѣда. Историческая мельница въ Потсдамѣ разсказываетъ безмолвно, какъ Фридрихъ Великій, въ столкновеніи съ однимъ такимъ сосѣдомъ, посрамленъ былъ и вынужденъ
82
отступить. Но, во-первыхъ, тогда, говорятъ, «были судьи въ Берлинѣ». Во-вторыхъ, должно быть, Фридриху не столько хотѣлось пріобрѣсти мельницу, сколько попасть въ христоматію, съ хорошею отмѣткою «за примѣрную справедливость». Австрія же къ репутаціи своей справедливости глубоко равнодушна, о христоматическихъ почестяхъ не мечтаетъ, а хозяйничать въ Черногоріи желаетъ весьма. Такъ что, въ концѣ-концовъ, не мытьемъ, такъ катаньемъ, она дойметь нищихъ горцевъ до послѣдней крайности и горемычную черногорскую мельницу все-таки «слопаетъ». И никакихъ судей въ Берлинѣ на нее не найдется, потому что тѣ, которые тамъ теперь сидятъ, — напротивъ, — очень къ разбою этому благосклонны и имѣютъ свою долю въ будущемъ дѣлежѣ... Guglielmi regis res agitur!
Три года тому назадъ, при австрофильскомъ министерствѣ Мышковича, Черногорія сама тянулась въ пасть австрійскаго удава, какъ зачарованный взглядомъ его кроликъ. Быть можетъ, ни одно министерство не выражало болѣе ясно пролетаризаціи государственной необходимости для народа итти въ оптовые батраки къ богатому и властному сосѣду. Отъ цѣлой сѣти экономическихъ порабощеній, въ которой добровольно увязъ было этотъ «кабинетъ народнаго самоотчаянія», избавило Черногорію только вмѣшательство Италіи, успѣвшей предложить условія болѣе выгодныя и менѣе опасныя, чѣмъ австрійскій кредиторъ-ростовщикъ. Но, вѣдь, это — лишь примѣненіе стараго правила:
— И злая тварь мила предъ тварью злѣйшей!
И суть дѣла для Черногоріи нисколько не мѣняется оттого, что ея табачная монополія, пароходныя и желѣзнодорожныя начинанія очутились въ рукахъ итальянскихъ, а не австрійскихъ. На пути удачливаго кулака
83
сталъ менѣе богатый, но болѣе покладистый, баринъ. Онъ временно выручилъ кругомъ задолжавшаго бѣдняка «по-родственному», однако, отнюдь себѣ не въ убытокъ, а съ процентомъ. Можетъ быть, съ процентомъ не Іудушки Головлева, но, все же, не весьма «божескимъ». Именно — «по-родственному»: кстати, вѣдь, теперь и дворы итальянскій съ черногорскимъ перероднились. Въ Италіи королева — черногорка, и искренняя, пламенная черногорская патріотка. Еще недавно было опубликовано письмо ея, не знаю, подлинное ли, въ которомъ королева Елена выражала намѣреніе, въ случаѣ, если бы вспыхнула война, пріѣхать въ Черногорію, чтобы раздѣлить участь родного народа своего. Но это — красивая, поэтическая мечта. Дѣйствительность же прозаична. Вмѣсто австрійской стрижки началъ Черногорію слегка подстригать итальянецъ. Отвергнутый австріякъ смотритъ съ вершины Спиццы и думаетъ.
— Ничего... Наше не ушло... отъ этакихъ ножницъ теперь только длиннѣе и гуще растетъ!
Да и при добромъ итальянскомъ баринѣ-благодѣтелѣ австрійскій кулакъ успѣлъ-таки поживиться кое-чѣмъ цѣннымъ: не попали въ его руки табакъ и почта, такъ сцапалъ рыбныя ловли по черногорскому берегу Скутарійскаго озера.
На смѣну «кабинету народнаго отчаянія» и австрійскаго угодничества, пришли бурно-демократическія министерства Радуловича и Радовича. Память ихъ навсегда сохранится во внутренней политической исторіи Черногоріи, какъ своего рода «смутное время», или наши осеннія «весны» и скованныя «свободы». Послѣ ихъ разгрома пришло къ власти (въ ноябрѣ 1907 года) министерство Томановича, министерство золотой середины. «Министаръ-пресіедник», dr. Лазо Томановичъ,
84
является отвѣтственнымъ главою черногорскаго правительства и въ настоящіе грозные дни.
Въ Италіи министерство Томановича рекомендуютъ, какъ «il gabinetto dequilibrio», что вы вольны переводить — кабинетъ ли равновѣсія иль «залъ для эквилибристовъ». Если бы Алексѣй Степановичъ Молчалинъ, какъ онъ изображенъ Грибоѣдовымъ, а еще болѣе переработанъ Щедринымъ, достигъ служебныхъ степеней, открывающихъ ходъ въ правящія сферы, то его политика была бы именно такова. Политика бюрократіи, искусно лавирующей въ обходъ внѣшнихъ бурь и скользящей поверхъ тайныхъ мелей и подводныхъ скалъ внутри своего моря. Политика интересовъ служилой интеллигенціи, совершенно позабывшей о томъ, что гдѣ-то, позади еи, есть народ которымъ живетъ вся она — одинаково и молодая, и старая, — и вопштъ къ небу объ удовлетвореніи и, часто, объ отмщеніи своемъ пренебреженные л поруганные интересы народа. Политика, у которой одна, но двубокая цѣль: показать съ лица, что мы-де совсѣмъ не такіе реакціонеры, какъ, со словъ нашей политической эмиграціи, воображаетъ насъ, послѣ coup d'état и пресловутаго дѣла о бомбахъ, либеральная и просвѣщенная Европа. А съ изнанки — прятать по тюрьмамъ и выпирать въ эмиграцію рѣшительно всѣхъ сколько-нибудь талантливыхъ и образованныхъ идеалистовъ, которые имѣли глупость принять покойную черногорскую конституцію въ серьезъ, слишкомъ громко праздновали ея, отцвѣтшую безъ расцвѣта, весну и мечтали сдѣлать кое-что для народа не только помимо князя-благодѣтеля, но и вопреки волѣ его, всегда краснорѣчивой, но рѣдко твердой, опредѣленной и ясной.
Это — во внутренней политикѣ. Во внѣшней — та же молчалинская канитель. Исторически связанная съ двумя
85
великими державами, Австріей и Россіей, Черногорія Томановича шатается между ними, точно богомолка, идущая по обѣщанію въ Кіевъ: шагъ въ сторону Россіи, два шага въ сторону Австріи, шагъ съ сторону Австріи, два шага въ сторону Россіи. Министерства равновѣсія любезны буржуазнымъ правительствамъ Европы. Подъ Томановичемъ, Черногорія удостоилась многихъ знаковъ вниманія со стороны государствъ, такъ называемыхъ, средиземныхъ. Франція, Италія, Англія оказываютъ Черногоріи рядъ любезностей. Король Эдуардъ VII, этотъ всемірный путешественникъ и неутомимый политическій визитеръ, побывалъ въ гостяхъ у князя Николая. А князь Николай усердно гостилъ и въ Вѣнѣ, и въ Петербургѣ, искусно извиняясь въ Вѣнѣ за дружбу съ Петербургомъ, а въ Петербургѣ — за дружбу съ Вѣною.
Необычайно умный, сильный, ловкій, талантливый человѣкъ этотъ князь Николай. Откровенно сказать, мнѣ нѣсколько смѣшно, когда приходится говорить о его министрахъ, о его конституціи и т. п. Какіе тамъ министры. Какая конституція. Во второй части «Мертвыхъ Душъ» изображенъ полковникъ, который въ крѣпостной своей деревнѣ, точнѣйшимъ образомъ, воспроизвелъ канцелярскій строй бюрократиче.скаго Петербурга и весьма забавлялся и былъ утѣшенъ этою своею, во благо отечества, выдумкою. Нѣчто въ такомъ же полковницкомъ духѣ представляетъ собою и современная Черногорія. Это — огромное помѣстье, съ тремя стами тысячъ крестьянскихъ душъ. Во главѣ его стоитъ собственникъ-помѣщикъ, —и царствуетъ, и управляетъ, и законодательствуетъ, и судитъ, и исполняетъ. У него большая дворня. Изъ числа дворни онъ ставитъ своею господскою волею управляющихъ, приказчиковъ, бурмистровъ, старостъ и прочую посредствующую челядь и
86
называетъ ихъ министрами, судьями и другими громкими именами. На самомъ же дѣлѣ, авторитету всѣхъ этихъ господъ, взятыхъ внѣ ихъ спеціальныхъ и узкихъ полномочій отъ князя, — грошъ цѣна. Князь пожаловалъ своему министерству отвѣтственность, но — за что имъ, этимъ удивительнымъ министрамъ, отвѣчать-то? Они глядятъ на міръ сквозь очки своего князя, ни одинъ изъ нихъ не смѣетъ расширить своей компетенціи хоть сколько-нибудь свободнымъ толкованіемъ личныхъ инструкцій и попробовалъ бы который-нибудь противиться княжеской волѣ. Одна въ Черногоріи настоящая правительственная фигура — и это — князь. Имена министровъ — только характеристики политическихъ настроеній, которыя довольно капризно и неустойчиво переживаетъ самъ князь Никола. Если у власти компанія Міушковича, — значитъ, Никола — въ расположеніи дружить и кокетничать съ Австріей. Радовичъ и Радуловичъ — признаки, что князь вообразилъ себя черногорскимъ Луи-Филиппомъ и пробуетъ свой политическій талантъ на новомъ поприщѣ конституціонно-драматической драмы, которая, однако, финалъ свой обрѣтаетъ въ тюрьмахъ, изгнаніяхъ и цетинскомъ погромѣ передовой интеллигенціи. Всего же удобнѣе и выгоднѣе оказываются для князя, конечно, такіе старые, вѣрные, покорные слуги, какъ Томановичъ съ товарищами: будетъ князь либераленъ, — они будутъ радикалами, найдетъ на князя деспотическій стихъ, — они будутъ ковать людей въ кандалы и морить ихъ въ черныхъ ямахъ. А «конституція» все будетъ процвѣтать, и скупщина — упражняться въ краснорѣчіи.
Если бы князь Николай родился — даже не государемъ, а подданнымъ, — въ большомъ государствѣ, со сложнымъ внутреннимъ механизмомъ, изъ него, вѣроятно,
87
выработался бы, во истину, великій политикъ, громадный государственный человѣкъ. Имя его могло бы стать въ исторіи рядомъ съ именами Бисмарка, Криспи, Гладстона и т. д. Но онъ — лишь государь-помѣщикъ очень крупнаго, для частной собственности, но мелкаго государственнаго хозяйства, которому политическую силу даетъ только географическая случайность и топографическая удачность его владѣній: международнымъ силамъ выгоднѣе оставить ихъ самостоятельными, чѣмъ подчинить авторитету сосѣдей. Какъ бы ни былъ талантливъ помѣщикъ, какую же «политику» можетъ онъ проводить, управляя своимъ имѣньемъ? Чѣмъ выразитъ, запечатлѣетъ и передастъ вѣкамъ свой помѣщичій талантъ? Помѣщицкое дѣло — хорошо вести свое хозяйство, во-время купить, во-время продать, умѣючи ссудить, съ расчетомъ заложить, да держать приказчиковъ, которые не воровали бы, но служили господину своему не токмо за страхъ, но и за совѣсть. Во всѣхъ этихъ помѣщицкихъ добродѣтеляхъ князь Николай — большой человѣкъ: знатокъ и спеціалистъ, неоднократно доказывавшій блистательныя способности. Уже однѣ русско-австрійскія колебанія Черногоріи, за тридцать лѣтъ послѣ турецкой войны, свидѣтельствуютъ размахами своими, что князь Николай превосходно изучилъ свои главные рынки и великій мастеръ распознавать чутьемъ, когда и на которомъ изъ двухъ товаръ его окажется въ спросѣ и высокой цѣнѣ, и на какомъ онъ — въ заминкѣ.
Но Черногорія — не только помѣстье, оно — и государство. Въ немъ не только — населеніе, обывательщина, но и — народъ. Народъ этотъ создался весьма точнымъ самоопредѣленіемъ, отвоевалъ свою самобытность собственными руками и стоить за нее мощно, сознательно, крѣпко. Каждый черногорецъ — пламенный патріотъ,
88
глубокій и убѣжденный. Князь Николай — тоже черногорецъ и тоже патріотъ. Я читалъ его стихи и прозу. Это не только хорошо, искренно, страстно, но часто необыкновенно, какъ прекрасная народная пѣсня. Въ немъ бьется сердце рапсода, эпика-импровизатора. Вдохновеніе любовью къ родинѣ даетъ ему благородныя мысли, облеченныя въ прекраснѣйшія слова. Въ кн. Николаѣ не умеръ еще природныя черногорецъ-демократъ, человѣкъ отъ земли и изъ нѣдръ народа. Фанцузскій языкъ, европейскія дружбы и огромное богатство не заглушили въ старомъ господарѣ чувствъ и симпатій простого селяка. Они — Непоши — въ мѣстахъ своихъ властны, но демократичны. Вонъ, обезсапожѣлъ я въ Цетинье, а погода стояла ужасная, и пришлось мнѣ, вмѣсто того, чтобы пѣшкомъ ходить, для визитовъ взять крытый экипажъ и переѣзжать въ немъ отъ крыльца къ крыльцу. Слышу, — кто-то пріятельски окликаетъ возницу:
— Кого возишь?
Отвѣчаетъ.
— А. Ну, добрый путь.
Спрашиваю:
— Кто тебя звалъ?
— Наслѣдникъ повстрѣчался.
— Какой наслѣдникъ?
— Наслѣдникъ престола... княжъ Данило.
Это — прямо изъ «Семейной Хроники» нравы Степана Михайловича Багрова и присныхъ его.
Двойственная роль—помѣстья и государства,—жутко достается Черногоріи. Нищая и малоправная въ подданствѣ патріархальному абсолютизму и въ великомъ предъ нимъ матеріальномъ безсиліи и задолжаніи, какъ почти что крѣпостная деревня, — она, тѣмъ не менѣе,
89
вполнѣ сознательна политически и глубоко-патріотична въ немолодой уже государственности своей, упругой и крѣпкой. Можетъ быть, глубже, чѣмъ какой бы то ни было отпрыскъ сербскаго народа. Еще Спасовичъ, въ 80-хъ годахъ, писатель, далеко не склонный къ политическимъ комплиментамъ по адресу другихъ славянъ, кромѣ поляковъ, — писалъ, однако, что изъ всѣхъ славянскихъ народностей Балканскаго полуострова, ч:рногорцы представляются ему наиболѣе зрѣлыми для правильной политической организаціи и дисциплины. Но зрѣлость эта дробится указанною двойственностью и настолько мелко, что едва ли не вовсе исчезаетъ въ дробленіи, не сводится къ нулю. Все въ жизни Черногоріи объединяется въ авторитетѣ князя, какъ въ политической формулѣ безусловнаго порядка. Дисциплина переросла другія силы организаціи и сковала духъ ея. Ничего подобнаго нѣтъ уже нигдѣ въ Европѣ. Только побывавъ въ Черногоріи, познаешь опытомъ тотъ «полный гордаго довѣрія покой», о которомъ не то съ хвастовствомъ, не то съ ироніей передаютъ намъ поэты старой дореформенной николаевской Россіи. Но — какая же щекотливая штука довѣрчивый покой этотъ. Какія отвѣтственныя обязательства налагаетъ именно спокойствіемъ своимъ довѣріе подобное.
Двойственность роли князя, какъ патріарха-помѣщика, и какъ государя-патріота тоже нелегка. Во всякой иной странѣ, менѣе обуянной дисциплиною «гордаго довѣрія», князю Николаю пришлось бы теперь переживать непріятныя минуты — отъ дебатовъ въ скупщинѣ и сужденій прессы. Но пресса въ Черногоріи сведена къ наличности двухъ газетъ, изъ нихъ «Гласъ Црногорца» —офиціальный органъ, а «Цетиньскій Вѣстникъ» — офиціозный хвалитель, если не за страхъ, то за совѣсть. Что
90
касается скупщины, то, въ настоящемъ своемъ видѣ, — судя по отчетамъ въ «Гласѣ Црногорца», — она больше напоминаетъ боярскую Думу царя Алексѣя Михайловича, какъ описалъ ее Котошихинъ, или синклитъ тѣхъ доблестныхъ новгородцевъ, которые все такали, такали, да и протакали. Что, какъ извѣстно, на французскій языкъ переводится замысловатыми словами: les novgorodiens disaient oui, disaient oui, — et perdirent leur liberté!
А князь молчитъ. И народъ молчитъ. Князь молчитъ потому, что въ его выжидательномъ и двусмысленномъ положеніи нельзя сказать ничего отвѣтственнаго, достойнаго страшной минуты, прежде чѣмъ не испробованы всѣ человѣческіе пути и возможности, да минетъ чаша сія. Его любятъ, ему вѣрятъ. Онъ знаетъ, какъ его любятъ, какъ ему вѣрятъ.
— Коли не помогутъ Богъ да князь Никола, надо погибать, — воскликнулъ одинъ черногорецъ, ѣхавшій вотъ на этомъ самомъ пароходѣ «Султанъ», во время сильной качки. Фактъ этотъ только что сообщилъ мнѣ капитанъ нашъ.
Такой авторитетъ страшно колебать неудачнымъ выступленіемъ. Сказать: не будемъ драться, — не народно. Взывать къ войнѣ... да, вѣдь, это же —ужасъ — принимать на себя отвѣтственность за кампанію, прикрывающую собою вѣроятное національное самоубійство.
— Всѣ много говорятъ, а нашъ молчитъ да думаетъ, — ужъ онъ что-нибудь выдумаетъ. — Слышалъ я въ первый же день и чуть ли не въ первый же часъ послѣ того, какъ ступилъ на черногорскую почву... Думать хорошо, но есть такой еврейскій анекдотъ, въ которомъ отецъ проситъ сына, стерегушаго лошадь:
— Думай, Мойше, думай, только не спи.
И, покуда Мойше думалъ, лошадь подъ самымъ носомъ
91
у него увели цыгане. Ахъ, не всегда спасительны самыя глубокія думы, а въ политикѣ австрійцевъ такъ много общаго съ надувательною тактикою цыганъ?
Князь молчитъ, потому что думаетъ. Народъ молчитъ, потому что князь молчитъ. Молчитъ народъ л ждетъ.
Ѣхали мы глубокими снѣгами, высокою горною дорогою изъ Рьеки въ Цетинье, въ глухую ночь. Товарищъ мой спалъ, а я смотрѣлъ въ темные провалы долинъ, гдѣ рѣдко-рѣдко, именно, какъ символъ безвѣстнаго выжиданія, мелькнетъ блѣдно-красный огонекъ. Не часты поселы въ Черногоріи, и рано гаситъ въ нихъ огни свои безрабочая нищета. Смотрѣлъ я на огни и думалъ:
— Вотъ голодъ свѣтится маякомъ и ждетъ смерти...
И просилось въ душу надрывное, оскорбительное, почти слезное чувство великой жалости, въ которой безконечное уваженіе къ удивительному народу черногорскому чередуется со стыдомъ за себя самого, что видишь ты весь тихій и покорный, величественный ужасъ обреченія этого, и вотъ чужой ты ему, ничѣмъ ему помочь, ни раздѣлить его съ обреченными не можешь... Развѣ что разскажешь о нихъ и о немъ, какъ очевидецъ, далекимъ русскимъ братьямъ. Такъ — что наши слова? мертвыя, писанныя слова? Люди сюда нужны, руки нужны, жизни нужны. Огонь подвига и святыня безстрашныхъ жертвъ.
Когда я говорю съ черногорцами объ ихъ гибнущей родинѣ, то мысль моя всякій разъ переносится черезъ два моря, на далекое Капри, къ Максиму Горькому. «Человѣкъ — это звучитъ гордо». О, какъ онъ правъ, какъ хорошо сказалъ онъ это. И какъ бы радостно повторилъ свои слова, если бы теперь увидѣлъ черногорскій народъ, такъ прекрасный въ высшій моментъ, какой знаетъ
92
существо человѣческое: въ сознательномъ ожиданіи честной смерти на честномъ позвигѣ, громадою понятомъ, громадою принятомъ, громадою исполняемомъ. Какъ все просто и глубоко, серьезно и незамѣтно. Ни фразы, ни эффектовъ. Всѣ «я» ушли и остался Человѣкъ, спокойно глядящій въ глаза судьбѣ своей.
И Человѣкъ этотъ прекрасенъ.
Въ польской литературѣ есть превосходная трагедія Юлія Словацкаго «Лилла Венеда». Быть можетъ, это — самое красивое поэтическое слово о томъ, какъ гибнутъ славянскіе народы, какъ топчутъ растерзанную свободу ихъ боевые нѣмецкіе сапоги. И, все-таки, это — теперь я въ правѣ сказать, потому что своими глазами видѣлъ правду, — это слишкомъ краснорѣчиво, слишкомъ побарски, аристократично воображено. Правда народной гибели — не гладіаторъ. Она умираетъ безъ привѣтствія цезарю и не заботится о позѣ, въ которой умретъ.
Но она голодна, эта несчастная, замученная правда,— и... «лучше пуля, чѣмъ голодъ и жажда».
Милошъ и сыновья его, запертые въ пещерѣ своей, становятся грознымъ символомъ для всей Черногоріи, которой австрійское желѣзное кольцо сулитъ участь огромной голодной башни...
— Полно. Лучше пуля, чѣмъ голодъ и жажда.
И — вы помните, что было потомъ? Милошъ и сыновья его выбѣжали изъ пещеры своей, «какъ бѣшеные волки»...
Пятерыхъ убилъ изъ нихъ каждый,
Пятью пулями былъ каждый пронзенъ...
И, когда торжествующій врагъ отсѣкъ убитымъ милошичамъ головы и вздѣлъ ихъ на колья, то не осмѣлился смотрѣть имъ въ мертвыя лица...
Такъ былъ страшенъ имъ Милошъ воевода... Боже
93
мой. Да неужели же то, что я пишу здѣсь, не призрачная ложь, не бредъ, не тяжелый, кошмарный сонъ? И неужели мы — тамо — въ Россіи — попустимъ, чтобы совершилось это? Да не будетъ, братья! Да не будетъ!
Среди вопросовъ, разжигающихъ непримиримое пламя австро-черногорской вражды, одинъ изъ самыхъ больныхъ и оскорбительныхъ для самолюбія этой маленькой страны съ маленькимъ воинственнымъ народомъ —вопросъ о Спиццѣ. Здѣсь всего понемножку: кричитъ уязвленная національная гордость, стонетъ инстинктъ самосохраненія, чующій врага, который бродитъ кругомъ, аки левъ, искій поглотити.
— Спиццы мы австрійцамъ не простимъ! — слышимъ мы въ Черногоріи рѣшительно отъ всѣхъ собесѣдниковъ, начиная съ министровъ, продолжая митрополитомъ и кончая оборванными рабочими въ Антиварской пристани. Вотъ вамъ, на этотъ счетъ, голосъ — не съ политическихъ верховъ, а изъ глубины народной. Предоставляю разсказъ товарищу Ал. Моисееву.
«По необычайной крутизнѣ вскарабкался я на далеко выдающійся въ море съ черногорской стороны мысъ. Тутъ когда-то стоялъ грозный турецкій флотъ, командовавшій всѣмъ побережьемъ. Берлинскій трактатъ запретилъ Черногоріи имѣть укрѣпленія въ береговой полосѣ, и, за тридцать лѣтъ, грозная крѣпость превратилась въ живописную груду развалинъ, густо поросшую зеленымъ плющемъ.
Величавостью смерти дышать эти камни, свидѣтели былыхъ годовъ и былыхъ дѣлъ. Кучи ядеръ и картечи, которыми когда-то черногорцы обстрѣливали крѣпости, валяются, не убранныя до сихъ поръ. Съ трехъ сторонъ море, бурливое и шумное, тоже точно вспоминаетъ о старыхъ быляхъ.
94
Если бы это было гдѣ-нибудь на Рейнѣ, или на итальянскомъ побережьѣ Средиземнаго моря, сотни туристовъ приходили бы сюда искать сильныхъ впечатлѣній, —отдыха отъ скучной обывательской прозы современнаго культурнаго быта. Но это въ Черногоріи, и сюда не протоптано даже и тропинки.
А вотъ и живой свидѣтель былого. Изъ жалкой хибарки, сложенной изъ остатковъ нѣкогда грозныхъ стѣнъ, прислоненной къ развалинамъ сторожевой башни, вылѣзаетъ старикъ-черногорецъ.
— Русскій?!
Старое морщинистое лицо, съ характернымъ орлинымъ носомъ, озаряется свѣтомъ особенной — мистически радостной улыбки. Русскихъ, вообще, чтутъ и хорошо принимаютъ всюду на Балканахъ. Но ни у одного народа, какъ у черногорцевъ, имя «русскаго» не встрѣчаетъ болѣе глубокаго, именно мистическаго какого-то,— я даже не скажу: восторга, а просто, — широко-теплаго, хорошаго чувства. Точно человѣкъ вдругъ увидѣлъ свой идеалъ: сказку и надежду жизни, въ которую онъ отвлеченно вѣрилъ, какъ въ самое свое святое и завѣтное, а вотъ — привела судьба увидать и воочію, ощупать своими руками. Мнѣ всегда стыдно предъ любовью этой, потому что не знаешь, чѣмъ за нее заплатить.
— Это хорошо, брате, что ваши наѣзжаютъ сюда, къ намъ, посмотрѣть, какъ мы живемъ. Худо живемъ. Охъ, худо! худо! Съ вашими мы, вѣдь, тоже тутъ тридцать лѣтъ назадъ эту штуку брали. Много народа легло. Турокъ двѣ тысячи уложили. И оттуда ихъ тоже повыгоняли!
Старикъ указалъ на австрійскій берегъ.
— Все наше было. Да вотъ, пришли аустріяки, имъ отдать пришлось.
95
— Да ничего, — прибавилъ онъ, помолчавъ. — Слышно, теперь опять воевать будемъ, такъ назадъ возьмемъ. Что было наше, будетъ наше. И уже — шалишь — во второй разъ Спиццы не отдадимъ.
Возьмутъ ли назадъ черногорцы Спиццу, или нѣтъ, это вопросъ будущаго. Но нужна она имъ до чрезвычайности.
Какъ извѣстно, Берлинскій трактатъ выдалъ Черногорію Австріи головою. Параграфъ IX, статьи 30, подчиняешь соглашеніямъ съ Австріей черногорскія желѣзнодорожныя предпріятія. Параграфы IV и VIII воспрещаютъ Черногоріи имѣть военный суда и флагъ военнаго флота, а торговый флагъ ея вручаютъ опекѣ и покровительству Австріи. Параграфы V и VII закрываютъ черногорскія воды для военныхъ кораблей всѣхъ державъ, передавая Австріи обязанность, т. е. привилегію полицейскаго и санитарнаго надзора за черногорскимъ побережьемъ. Въ дѣйствительности, надзоръ этотъ сводится только что не къ блокадѣ берега. Затѣмъ, Черногорія не имѣетъ права возводить никакихъ новыхъ укрѣпленій и обязана разрушить существующія въ полосѣ между морскимъ берегомъ и озеромъ Скутари. Сооруженіе каждой новой дороги, каждаго желѣзнаго пути въ территоріи, дарованной Черногоріи Берлинскимъ трактатомъ, требуетъ соглашенія съ Австріей, т. е. вѣрнѣе сказать,—ея соизволенія. Черногорія поставлена передъ нею въ отношенія негласнаго вассальства — за ленъ, который она завоевала въ одиночку, собственными своими руками, и отнюдь уже не при содѣйствіи, но вопреки лютому недоброжелательству, подвохамъ и кознямъ австрійцевъ.
Само собой разумѣется, что въ рукахъ могучаго сосѣда всѣ эти блюстительскія права, въ конечномъ счетѣ,
96
сводятся въ систему неотразимыхъ давленій — какъ экономическихъ, такъ и политическихъ. Если Австрія еще не полная хозяйка въ Черногоріи, это скорѣе счастливое недоразумѣніе, чѣмъ логическій результатъ.
Система эта всецѣло держится на Спиццѣ. Прозорливые австрійцы на берлинскомъ конгрессѣ потребовали себѣ эту крѣпость, какъ опорный наблюдательный пунктъ, безъ котораго-де морской надзоръ за черногорскимъ берегомъ неосуществимъ. Державы передали Спиццу Австріи. И — въ результатѣ — единственный портъ Черногоріи, для котораго возможно развитіе, Антивари — фактически оказался также въ австрійскомъ захватѣ.
Понятно, что черногорцы съ нетерпѣніемъ ожидали, чтобы ходъ временъ открылъ имъ какую-нибудь лазейку изъ этого глупаго, постыднаго и совершенно несноснаго положенія. Аннексія Босніи и Герцеговины — политическая наглость, безпримѣрная, по крайней мѣрѣ, въ предѣлахъ Европы — возбудила рѣзкое негодованіе противъ Австріи во всѣхъ народахъ. Черногорія рѣшилась воспользоваться моментомъ. Становясь на ту точку зрѣнія, что Австрія нарушеніемъ 25-й статьи берлинскаго трактата (о Босніи и Герцеговинѣ) отреклась тѣмъ самымъ и отъ всѣхъ остальныхъ, черногорцы заявили, что, въ такомъ случаѣ, и они не считаютъ себя обязанными подчиняться силѣ обезцѣненнаго трактата и нести тяготы, имъ на нихъ возложенныя. Они протестуютъ противъ дальнѣйшаго надзора Австріи за черногорскимъ побережьемъ, а разъ нѣтъ больше нужды въ надзорѣ, то — не угодно ли будетъ возвратить намъ и Спиццу?
Въ свое время это черногорское представленіе надѣлало немало шума, далеко не улегшагося еще и теперь.
97
Намъ случилось бесѣдовать по этому поводу съ г. Августомъ Кралемъ, австрійскимъ генеральнымъ консуломъ въ Скутари. Мы вмѣстѣ плыли на маленькомъ пароходикѣ отъ Вирбазара въ Рьеку — по Скутарійскому озеру, а затѣмъ снова встрѣтились на «Султанѣ» и коротали разговорами путь отъ Каттаро до Санъ-Джіованни-ди-Медуа: албанскій приморскій городокъ съ вѣроятною великою будущностью, потому что, по сербо-турецкому проекту, здѣсь выйдетъ на Адріатику, нетерпѣливо ожидаемая всѣми юго-славянскими народами, трансбалканская желѣзная дорога. Отъ Скутари Санъ-Джіованни-ди-Медуа отстоитъ всего лишь на нѣсколько десятковъ верстъ и можетъ считаться какъ бы морскимъ портомъ албанской столицы. Здѣсь мы и разстались съ г. Кралемъ. Онъ консульствуетъ въ Скутари уже три съ половиной года.
Я и г. Краль оказались, въ нѣкоторомъ родѣ, знакомыми незнакомцами. Оказалось, что мы уже видѣли другъ друга, въ 1901 году, въ Монастирѣ, когда я гостилъ тамъ у покойнаго А. А. Ростковскаго. Плывя на «Султанѣ», г. Краль подробно разсказалъ мнѣ грустную и такъ и оставшуюся недоговоренною исторію убійства Ростковскаго. Онъ очень восхищался поведеніемъ вдовы убитаго консула, К. А. Ростковской. Какъ извѣстно, она отвергла громадное денежное вознагражденіе, которое Порта предложила ей, такъ сказать, въ «погашеніе счета» за кровь ея мужа. Въ пересказѣ г. Краля, объясненіе К. А. Ростковской съ Хильми-пашею (нынѣшнимъ премьеръ-министромъ) приняло характеръ потрясающей трагической сцены; я тѣмъ болѣе могъ понять и оцѣнить ея красоту, что знаю обоихъ ея участниковъ я легко могу представить себѣ искры, посыпавшіяся при столкновеніи двухъ такихъ недюжинныхъ натуръ. Но
98
объ этомъ — когда-нибудь послѣ. Теперь обратимся къ Спиццѣ и къ черногорскимъ требованіямъ.
Г. Краль, конечно, находить ихъ наивными, дерзкими, «прямо-таки невѣроятными», чуть не оскорбительными не только для Австріи, но и для дипломатическаго величія барона Куна, австрійскаго посла въ Цетинье, человѣка, въ Черногоріи чуть ли не всемогущаго. Представьте себѣ, что австрійскій посолъ въ Петербургѣ, въ одинъ прекрасный день, потребуетъ отъ Россіи... ну, напримѣръ, Кишинева? Вѣдь, это же безсмыслица! То, чѣмъ владѣетъ великая держава, отдано быть не можетъ. Спиццей можно овладѣть только развѣ силой. Что же? Пусть попробуютъ.
— Овладѣть Спиццею, кажется, некому,—продолжалъ онъ. — Черногорцамъ — это не подъ силу, а Россіи и Франціи не воевать, вѣдь, съ нами изъ-за Спиццы.
— Да и знаете ли? — прибавилъ онъ нѣсколько погодя,—если хотите, это требованіе исходить вовсе не изъ Черногоріи. Гдѣ ей! За ея спиной тутъ дѣйствуетъ, конечно, Италія. Вы читали, вѣдь, рѣчь Титтони, а въ Антивари вы видѣли, сколько итальянскихъ интересовъ сосредоточено теперь тамъ и связано съ будущимъ порта.
Въ этомъ отношеніи г. Краль былъ правъ. Пожалуй, что для итальянцевъ вопросъ объ Антивари имѣетъ не меньшее значеніе, чѣмъ для самихъ черногорцевъ. Въ Антивари — все въ рукахъ итальянцевъ. Желѣзную дорогу и портъ — строятъ они, пароходство на Скутарійскомъ озерѣ тоже въ рукахъ итальянской компаніи. А, главное, для итальянцевъ Антивари — опорный пунктъ, откуда, по ихъ расчетамъ, итальянское вліяніе можетъ, вмѣстѣ съ коммерціей, проникнуть вглубь Балканъ, — а это уже завѣтная мечта Италіи. Да и не только мечта,
99
а, собственно говоря, единая твердая и положительная надежда ея морского вывоза. Вѣдь, на Западѣ у Италіи рынковъ нѣтъ, потому что ея торговое вліяніе, какъ ножомъ, обрѣзываетъ прямая французская линія Марсель —Корсика—Тунисъ, и съ французами итальянцамъ не соперничать стать. Отвоевать у австрійцевъ адріатическое побережье, лишить Адріатику нынѣшняго ея значенія австрійскаго озера — значитъ для Италіи найти въ балканскихъ рынкахъ богатые и сильные жизненные соки, которыхъ такъ не достаетъ ея внутреннему питанію. Не только критики итальянской внѣшней политики, но и ея сторонники, правительственные патріоты, пришли къ убѣжденію, что, безъ успѣха въ этой задачѣ, пѣсенка Италіи спѣта, и въ какія-нибудь 20—30 лѣть она можетъ сползти на положеніе второстепенной державы. Итальянскій капиталъ также понялъ опасность. Недаромъ въ обществѣ организованныхъ въ сферѣ оттоманскаго банка для производства изысканій по желѣзнодорожному пути отъ Дуная къ Адріатикѣ, итальянцы представлены болѣе, чѣмъ третью, 35% изъ всѣхъ паевъ! При этомъ они защищаютъ, такъ называемый, черногорскій проектъ, то есть съ выходомъ будущей дороги къ морю не въ С. Джіованни ди Медуа, но именно въ Антивари. Они разсчитываютъ, что этотъ удобнѣйшій для нихъ портъ (11 часовъ переѣзда отъ Бари даже на мерзѣйшихъ нынѣшнихъ пароходахъ общества «Puglia»; можно дѣлать тотъ же путь вдвое скорѣе) обратится въ главный адріатическій рынокъ русскаго зерна, сербскаго и румынскаго скота, болгарскаго хлѣба. Споръ о направленіи будущей трансбалканской желѣзной дороги наполнилъ волненіями весь 1908-й юго-славянскій годъ. Еще далеко не рѣшенный окончательно, онъ виситъ въ воздухѣ, какъ вопросъ, чреватый весьма
100
угрожающими сцѣпленіями самыхъ разнородныхъ интересовъ. На почвѣ этого спора уже перессорились было черногорцы съ сербами, и только аннексія ихъ помирила. Вообще, это — родникъ осложненій и casus'овъ belli. Сейчасъ, проектъ трансбалканскаго пути, принятый Турціей и Россіей, выводитъ дорогу къ С.-Джіованни ди Медуа, причемъ, въ удовлетвореніе Черногоріи, Россія выговорила соединительную вѣтку отъ какой-либо албанской станціи на Вирбазаръ и Антивари, но черногорцевъ рѣшеніе это мало утѣшаетъ. Слишкомъ заманчивы пышные сны и красивыя возможности, которыя открываетъ имъ выходъ магистрали въ Антивари, или, чтобы избѣжать австрійскаго грозящаго вліянія, даже въ Дулциньо. Послѣ такихъ воздушныхъ замковъ, мудрено к обидно помириться на какой-то пристегнутой сбоку узкоколейкѣ; Австріи черногорскіе проекты тоже выгоднѣе албанскихъ (въ смыслѣ надзора), и она — гласно противъ нихъ, а негласно ихъ поддерживала до самой аннексіи. Итальянцы, въ послѣднее время охладѣвшіе нѣсколько къ своей вялой и мало удачной албанской пропагандѣ, стоятъ за черногорскій проектъ дружно и энергично.
Благодаря династическимъ связямъ, итальянцамъ въ Черногоріи широко раскрыты всѣ двери. Даже слишкомъ широко, потому что итальянское вмѣшательство въ черногорскія дѣла начинаетъ замѣтно надоѣдать народу. Мнѣ случалось въ Цетинье слышать разговоры, въ которыхъ по адресу итальянцевъ уже звучали тона, мало чѣмъ лучшіе, чѣмъ объ австрійцахъ. Разница въ отношеніитолько та, что ихъ не считаютъ опасными. Итальянецъ — не поработитель. Онъ пришелъ кормиться, но не черезчуръ жадно, безъ противныхъ и оскорбительныхъ захватовъ швабства. Въ случаѣ надобности,
101
его нетрудно и выпроводить изъ страны: пора, дескать, и честь знать. Ну, а гдѣ швабъ сѣлъ — это мѣсто кончено: шваба съ однажды занятой позиціи не сшибешь!.. Черногорія, покуда, не австрійская провинція и не намѣрена быть ею. А вонъ тотъ же г. Краль говоритъ о баронѣ Кунѣ въ такомъ тонѣ, подчеркиваетъ такое его значеніе въ странѣ, что такъ и хочется спросить:
— Да кому же, въ концѣ-концовъ, принадлежитъ Черногорія? Кто ею управляетъ? Князь Николай или баронъ Кунъ?
Выносишь, буквально, впечатлѣніе, что баронъ Кунъ — по меньшей мѣрѣ, римскій проконсулъ покоренной провинціи, а князь Никола — вассальный и номинальный князекъ, которому оставлена наличность власти только потому, что онъ довольно мирный, и, наконецъ, — не каждый же день скандалитъ аннексіями!
Почтенный скутарійскій консулъ правъ, конечно, и въ томъ отношеніи, что въ той степени обостренія, которой достигъ вопросъ о Спиццѣ, нѣтъ ему иного разрѣшенія, кромѣ грубой военной силы. Въ Антивари больше, чѣмъ гдѣ-нибудь въ Черногоріи, замѣтно, что обѣ стороны энергически готовятся къ возможному столкновенію.
Австрійскіе броненосцы ежедневно приходятъ къ Спиццѣ и мигаютъ на Черногорію своими прожекторами. Шныряютъ какіе-то подозрительные господа, — то ли купцы, то ли инженеры, снабженные картами австрійскаго генеральнаго штаба и кое-какими карманными съемочными инструментами. Съ однимъ такимъ гусемь мы имѣли удовольствіе познакомиться. Онъ только что вырвался изъ лапъ суроваго черногорскаго обыска и, кажется, еще самъ не совсѣмъ вѣритъ, что унесъ цѣлою голову свою изъ пасти львиной. Приличнѣйшій господинъ,
102
вся наружность пожилого солиднаго капиталиста-предпринимателя средней руки, но шпіонствомъ отъ него несетъ за версту.
— Ну, вотъ, — возражаетъ мнѣ товарищъ Моисеевъ, — будь онъ шпіонъ, такъ не назывался бы намъ такъ открыто со своими картами и инструментами.
— А мнѣ, напротивъ, это-то и подозрительно. Это игра на невинность и наивность. Вѣдь, черногорцы-то его уже обыскали и отпустили, потому что паспортъ оказался хорошъ. Вотъ онъ теперь и бравируетъ своими сокровищами, —смотрите, дескать, какой я милый и спокойный инженеръ, какъ развязно себя держу, и какъ все, что на мнѣ и при мнѣ есть, лишено политическаго значенія. Главное, что-то ужъ очень мнѣ сомнительна его необидчивость. Этакое христіанское смиреніе и непротивленіе злу. Взяли порядочнаго человѣка на границѣ ни за что, ни про что и — здорово живешь — погнали его подъ проливнымъ дождемъ, въ бурю, когда хорошій хозяинъ собаки на дворъ не выгонитъ, пѣшкомъ — къ губернатору въ Старый Баръ. Четыре километра туда, четыре обратно. Когда протестовалъ и упирался, грозили «пушкою». Поди, и прикладомъ подгоняли. «Недоразумѣніе» разъяснилось, и что же? Старикъ ничего: еще въ восторгѣ, что губернаторъ слегка извинился передъ нимъ за «безграмотнаго» стражника и предложилъ ему кофе. Разъ пять онъ намъ этимъ губернаторскимъ кофе хвастался... Любой европеецъ, если у него хвостъ не замаранъ, изъ такого приключенія международный инцидентъ сдѣлалъ бы, всѣхъ консуловъ на ноги поднялъ бы. Нѣтъ, парень неясный, какъ онъ ни величавъ.
Албанія также наводнена австрійскими шпіонами. Они бродятъ по краю, разжигая вѣковую ненависть полудикихъ пелазговъ къ черноморскому сосѣду — исконному
103
боевому сопернику и, обыкновенно, побѣдителю. Они рисуютъ арнаутамъ старую соблазнительную приманку независимой Албаніи—призрачную легенду Скандерберга. Почему Албанія можетъ достичь миража своего, только поколотивъ черногорцевъ, — это австрійская тайна. На албанцевъ-католиковъ пропаганда эта, подкрѣпляемая проповѣдями монаховъ, дѣйствуетъ довольно сильно. На мусульмановъ — нѣтъ.
Съ своей стороны, черногорцы «доглядываютъ» на границѣ каждаго иностранца, раздѣвая чуть ли не догола, разсматривая тщательно всѣ бумаги, каждый писаный и печатный листокъ. Это особенно хорошо и красиво, если принять во вниманіе сплошную малограмотность черногорскаго чиновничества и уже совершенную безграмотность стражниковъ и другихъ нижнихъ чиновъ. Для русскихъ, конечно, исключеніе. Намъ — решпектъ особый. «Русъ», — значитъ, — предъ вами фигура, вытянувшаяся во фронтъ, рука, отдающая военную честь, и лицо, осклабленное такою умиленною улыбкою, что даже смѣшно ея сочетаніе со страшенными усищами. А, все-таки, въ Цетинье и намъ надоѣдала полиція съ пропискою, кто, откуда, куда, зачѣмъ, надолго ли, л съ вторичною провѣркою такой прописки. Паспортовъ, однако, не спросили.
Къ сожалѣнію, повидимому, всѣ эти предосторожности принимаются цо соображеніямъ не только внѣшней, но и внутренней политики. Князь напуганъ сербскимъ соперничествомъ, ненавидитъ оппозицію и подозрѣваетъ ее въ заговорахъ. Воображаетъ, что гдѣ-то въ Сербіи или въ Парижѣ льютъ на него пули и готовятъ бомбы. Ничего подобнаго нѣтъ, и никому рѣшительно, даже самымъ ярымъ радикаламъ, смерть князя не нужна. Но это, — какъ видно, — своего рода мегаломанія и хорошій
104
тонъ владѣтельныхъ особъ: предполагать себя жертвою непремѣннаго покушенія. Не знаю, много ли выиграетъ Черногорія, въ смыслѣ внутренняго порядка, отъ введенія чисто-русскаго полицейскаго уклада и чисто русской паспортной системы. Но престижъ князя потерялъ много. Его, попрежнему, почитаютъ, какъ стараго героя, но, въ настоящемъ, перестаютъ любить: утомляетъ онъ народъ и страну. Скучаютъ — и посмѣиваются. Да, и дѣйствительно, надо видѣть и знать Цетинье, чтобы постичь, какъ уморительно карикатурно отражаются въ его крошечномъ захолустномъ зеркалѣ петербургскіе полицейскіе нравы.
Что касается политики внѣшней, то австрійцы — не дураки. У самыхъ подозрительныхъ странниковъ оказываются великолѣпнѣйшіе документы, по разсмотрѣніи которыхъ властямъ только и остается, что отпустить задержанныхъ съ миромъ на дальнѣйшіе пути ихъ, да еще, пожалуй, и, въ самомъ дѣлѣ, извиниться предъ «непойманнымъ воромъ» и почтительно угостить его кофé.
P. S. Въ прошлыхъ своихъ статьяхъ я припоминаю двѣ фактическія ошибки, которыя теперь, по ознакомленіи съ новыми данными, спѣшу исправить. 1) О состояніи князя Николая. Его считаютъ не въ 80 милліонахъ франковъ, какъ писалъ я, но въ 80 милліоновъ флориновъ, т. е. въ 165 милліоновъ франковъ. 2) Черногорскій офицеръ получаетъ не 16 крейцеровъ въ день, но 24 флорина въ годъ, т. е. немного болѣе 6 крейцеровъ въ день... У насъ даже административнымъ ссыльнымъ даютъ, все-таки, больше.
Пароходъ „Hungaria", III. 9. 1909.
Трагическое Черногорье, со смертью въ безтрепетныхъ сокольихъ глазахъ, осталось позади. Плывемъ въ
105
Іоническомъ морѣ, отъ Корфу къ Патрасу. Какъ водится, въ здѣшнихъ водахъ, сильно качаетъ. Товарищъ по путешествію Моисеевъ ушелъ спать. Сижу одинъ въ старомодномъ салонѣ пожилого парохода, патріарха «Австрійскаго Ллойда», и свожу невеселые итоги десятидневному пребыванію своему въ княжествѣ старыхъ Нѣгошей.
Маленькая страна изжита, что называется, насквозь — до послѣдней крайности. У нея имѣется тяжелое историческое прошлое. Вмѣсто настоящаго, она переживаетъ какой-то сумасшедшій, голодный кошмаръ. Будущаго — естественнаго, политическаго будущаго — у нея нѣтъ. Будущее можетъ выйти только случаемъ, — какъ говорится, фуксомъ, — счастливымъ номеромъ въ лотереѣ исторіи.
«Старыя мѣста» Черногорья — безнадежны. Столѣтіями сосутъ ихъ мотыки землеробовъ, столѣтіями жуютъ на нихъ верескъ овцы и козы. Это земля, съ которой человѣку больше нечего взять, ибо она не можетъ ему ничего больше дать. Когда говоришь съ черногорцемъ о переводѣ первобытныхъ формъ его хозяйства къ высшимъ культурамъ, подъ усами его бродитъ горькая усмѣшка. Точно онъ, труженикъ съ дѣтскихъ лѣтъ своихъ, хуже васъ знаетъ эти высшія культуры! Точно онъ не искалъ, не пробовалъ! Но камень — все камень, и, кромѣ камня, нечего ждать отъ камня, — говоритъ черногорская пословица. Зерна на булыжникѣ не возраститъ ни гуано, ни фосфораты.
Запертая Австріей въ каменной тюрьмѣ, Черногорія махнула рукою на свою старину. Это уже не поможетъ и не прокормитъ! Какъ ни оскорбительно жалко была Черногорія вознаграждена, — или наказана? — берлинскимъ трактатомъ за прикосновенность свою къ русско-
106
турецкой войнѣ 1877—78 года, но все же пріобрѣтенія войны этой для нея теперь сдѣлались центромъ надеждъ на жизнеспособность, отдушиною, изъ которой мерцаетъ хоть какой-нибудь свѣтъ, дышитъ хоть какое-нибудь тепло возможнаго возрожденія.
Любой черногорецъ, съ которымъ вы разговоритесь о будущемъ его родины, въ первомъ же пунктѣ своихь отвѣтовъ обязательно упрется въ имя «Антивари». Станетъ на немъ крѣпко и будетъ говорить о немъ убѣжденно, страстно, съ согрѣвающею и укрѣпляющею душу мечтой. Въ воображеніи черногорцевъ Антивари рисуется, какъ исходный адріатическій пунктъ великой трансбалканской желѣзной дороги. Вотъ — сила, которой, по ихъ мнѣнію, суждено спасти и высоко поднять Черногорію. Дорога вдохнетъ новую жизнь въ страну. Она свяжетъ Черногорію съ Сербіей, черезъ Сербію съ Румыніей, черезъ Румынію съ портами Тихаго океана. Тамъ — Владивостокъ, здѣсь — Антивари. Между ними — великій всеславянскій путь.
Таковы мечты. Пока что, антиварская «Пристань» — маленькій строительный поселокъ, домовъ въ двадцатьвъ тридцать.
Два — заняты гостиницами, остальные — духанами и лавченками.
Народу толпится въ пристани много. Какъ-никакъ сюда теперь выходитъ въ ожиданіи трансбалканской «желѣзницы» все же важный суррогатъ ея: первая желѣзнодорожная линія въ Черногоріи —отъ Антивари къ Вирбазару, городку на Скадрскомъ, т. е. Скутарійскомъ озерѣ.
Дорога — узкоколейная, вся длиною въ 42 километра — покуда закончена итальянской компаніей лишь вчернѣ. Строится теперь же въ Антивари еще и молъ для
107
будущаго порта. И туда и сюда, на молъ и желѣзницу требуются, въ изрядномъ количествѣ, рабочія руки.
Въ этихъ дикихъ мѣстахъ это рѣдкость немалая, и спросъ на нее держится твердо. Ручной трудъ — пожалуй, единственный товаръ, какой въ состояніи предложить большинство населенія. Но страна патріархальна. Она еще не умѣетъ соображать прибавочную стоимость и воображать цѣны, пропорціонально потребностямъ въ силахъ. Поэтому заработная плата на работахъ въ Антивари гораздо ниже однородныхъ платъ въ Италіи и южной Франціи. Однако, въ горячіе дни, итальянцы платятъ, все-таки, до гульдена (два франка съ небольшимъ) въ сутки. По здѣшнему безденежью, это доходность хоть куда. И вотъ — изъ горъ, изъ Зеты, изъ Албаніи — плывутъ мускулистыя, могучія, но неумѣлыя рабочія руки. Быть можетъ, это — единственная въ Европѣ желѣзная дорога, въ постройкѣ которой не участвовали итальянскіе рабочіе, хотя Италія такъ близка, а инженеры-строители и антрепренеры дороги, гг. Паганини и Ваги, кровные итальянцы.
Кого только нѣтъ тутъ на постройкѣ! «Какая смѣсь именъ и лицъ, одеждъ, сословій, состояніи!» Ну, состояніе-то, впрочемъ, у всѣхъ общее: нищее. А что касается сословій, то ихъ въ Черногоріи нѣтъ, и того подобія ихъ, которое могло бы быть, не разбираютъ. Офицеръ, на котораго государство почему-либо устало платить свои 6 крейцеровъ въ день, уволенный въ запасъ или отставку, очень спокойно идетъ ворочать камни въ порту, что, кстати сказать, оплачивается гораздо лучше военной службы. Аристократіи въ Черногоріи нѣтъ. Потомки славныхъ воеводскихъ родовъ—такіе же бѣдствующіе крестьяне или, чающіе движенія бюрократическихъ водъ, голодные разночинцы (знаю, что не подходитъ
108
сюда это типически-русское слово о типически-русскомъ понятіи, но не могу найти другого, болѣе близкаго), какъ и семьи безыменныхъ полудикарей, о которыхъ, затерянныхъ въ ущельяхъ Зеты, знаютъ, кажется, только сборщики податей да списки призыва къ отбыванію воинской повинности. Нѣчто въ родѣ аристократіи, пожалуй, впрочемъ, заводится теперь вокругъ княжескаго двора, подъ вліяніемъ нѣмецкихъ нравовъ, вторгнувшихся въ патріархальное воинственное Цетинье, частью изъ Австріи: вѣдь, князю Николѣ приходится ѣздить въ Вѣну на поклонъ не рѣже, чѣмъ стариннымъ удѣльнымъ князьямъ московскимъ приходилось путешествовать въ ханскую ставку къ Батыямъ и Угодаямъ разнымъ. Еще болѣе виновата въ этомъ новообразованіи подражательность маленькимъ германскимъ дворамъ. Супруга наслѣдника, княжича Данилы, нѣмецкая принцесса, и пришлось маленькой Черногоріи устраивать для нея обстановку, достойную ея рода и династическаго значенія, а за нею — примѣръ понравился — потянулись и другіе члены княжеской фамиліи, и, наконецъ, сами старики. Давно минуло время, когда князь Никола творилъ судъ и расправу, по примѣру предковъ своихъ и по преданію Людовика IX, сидя съ перяниками своими подъ дубомъ развѣсистымъ, между народомъ, какъ равный среди равныхъ. Сейчасъ подданный доходитъ къ нему, можетъ быть, все-таки, легче, чѣмъ въ другихъ государствахь, но —черезъ строгій фильтръ той же скучной и безполезной дворцовой провѣрки, какъ и вездѣ. Этикетъ побѣдилъ патріарха и, нельзя не сознаться, значительно обезцвѣтилъ его: лишилъ красокъ, отнялъ, несомнѣнно, прежде ему присущую, дикую красоту рыцарскаго пережитка.
Въ разговорѣ съ однимъ черногорцемъ изъ
109
протестующихъ мы, то и дѣло, слышали презрительную, гнѣвную кличку «аристократы». Спрашиваю, наконецъ:
— Да откуда же у васъ взялись аристократы? Кто они такіе?
— Какъ кто? Всякій, кто можетъ пойти къ князю и говорить съ нимъ, тотъ уже и аристократъ!
Юноша не подозрѣвалъ, что онъ дословно повторяетъ характерныя слова Павла Перваго.
— У меня, сударь, — говаривалъ Императоръ, — аристократіи нѣтъ. У меня, сударь, аристократъ — тотъ, съ кѣмъ я говорю, и до тѣхъ поръ, пока я съ нимъ говорю.
Но это голосъ изъ глубинъ 1798 года. А вѣдь у насъ сейчасъ 1909-й!
Вернемся, однако, къ забытому нами антиварскому порту. Среди рабочихъ больше всего, конечно, черногорцевъ, въ неизмѣнныхъ круглыхъ черныхъ шапочкахъ и съ «малыми пушками» за поясомъ? Красные жупаны, черные легкіе «починки» (туфли) — все это, подчасъ, грязно, порвано до-нельзя. Но ужъ именно — «и въ рубищѣ почтенна добродѣтель»: лохмотья ни только не принижаютъ черногорца, но даже какъ будто оттѣняютъ и подчеркиваютъ его «лыцарскій», старо-казацкій типъ и горделивую воинскую осанку. Все-таки, при какомъ бы то ни было дѣлѣ, онъ — ратникъ прежде всего, и воинственный атавизмъ врядъ ли идетъ на пользу ему, какъ рабочему.
— Боюсь, — скептически замѣчаетъ мой спутникъ, — что, когда надо камни таскать или землю копать, не слишкомъ-то помогаетъ имъ «мала пушка» за поясомъ! Зато въ праздникъ толпа эта — заглядѣнье. Такой картины не найти уже нигдѣ въ Европѣ.
Еще меньше черногорцевъ подстать вѣщающимъ приходъ цивилизаціи желѣзнодорожнымъ свисткамъ —
110
албанцы, они же арбанасы, они же арнауты, они же скипетары (жители скалъ), какъ сами себя зовутъ. Скутарійское озеро, къ которому подходитъ дорога у Вирбазара, — центръ Албаніи, ея внутреннее море. На южномъ берегу его лежитъ албанская столица Скутари, и оттуда на работы приходятъ цѣлыя тучи арнаутовъ.
Если черногорцы, по внѣшнему своему виду, еще современники ХѴІІ-го столѣтія, то арнауты чуть не доисторическіе пещерные люди. Вѣроятно, такими же, какъ сейчасъ, засталъ ихъ Одиссей, котораго они, прожорливые лестригоны, чуть не съѣли, когда буря закинула его къ ихъ скаламъ. Ноги завернуты въ кожу, овечья, даже не сшитая, шкура на плечахъ, тряпка, вмѣсто шапки, на головѣ, — вотъ они, таинственные, доисторическіе пелазги! И, дѣйствительно, албанцы — единственные сохранившіеся представители пелазгическаго населенія Греціи, чудомъ какимъ-то пережившіе всѣ ея вѣка и перемѣны, съ неизмѣннымъ дикимъ обликомъ, съ загадочнымъ, дикимъ языкомъ, не похожимъ ни на одинъ другой въ индо-германской семьѣ. Глядишь на этихъ пелазговъ, и плохо вѣрится что-то возможности обкультурить ихъ, и сомнительною становится Младо-Турція, если опорою ея почитается арнаутскій, — вотъ этакихъ лестригоновъ, — радикализмъ!
Не населеніе, а музей этнографическій! Откуда-то взялись здѣсь цыгане, сплошь всѣ — кузнецы и слесаря. Мистическому, тоже незапамятной древности, странному народу этому и здѣсь не везетъ. Даже албанцы —и тѣ почитаютъ его «низшею расою». Остались еще со времени оттоманскаго владычества турки. Изъ сосѣдней Далмаціи забредаютъ хорваты и далматинцы. Понаѣхали инженеры-итальянцы. Даже какіе-то арапы, черные, какъ сажа, возятся у пристани, — очевидно, потомки
111
прежнихъ турецкихъ невольниковъ, живые отголоски угасшей гаремной жизни — роскоши старинныхъ пашей.
Какимъ-то образомъ вся эта пестрая масса, собранная изъ разныхъ національностей, культуръ, чуть ли не изъ разныхъ тысячелѣтій —прекрасно уживается вмѣстѣ. Ни тѣни враждебности, не замѣчается даже простой розни. Всѣ сходятся на единой экономической основѣ — общей здѣсь нуждѣ и голоданіи. А за послѣднее время, пожалуй, и на общей политической почвѣ — повсемѣстной здѣсь интернаціональной ненависти къ поработителю «аустріяку»,
Вотъ примѣръ. Антивари, по-сербски —Старый Баръ, горный городишко съ населеніемъ тысячи въ полторы. Онъ расположенъ верстахъ въ пяти отъ пристани, являющейся, такимъ образомъ, приморскимъ выселкомъ этого «центра». Въ немъ живетъ нѣсколько десятковъ турецкихъ семействъ. До сихъ поръ они не несли воинской повинности. Черногорцы, дорожа каждымъ солдатомъ, давно уже предлагали имъ «взять ружье». Мусульмане сопротивлялись все время, заявляя, что противъ турокъ они отъ черногорцевъ ружья не возьмутъ.
Но вотъ наступаетъ темное смутное время. Надъ Черногоріей нависла вѣроятность войны съ Австріей. Начался бойкотъ австрійскихъ товаровъ. Участіе турокъ въ воинской повинности сдѣлалось необходимымъ, очевидно, для нихъ самихъ. Тогда они потребовали дипломатическаго свидѣтельства отъ турецкаго посланника въ Черногоріи, что между Турціей и Черногоріей существуютъ наилучшія отношенія, не допускающія возможности войны. Затѣмъ ружья были разобраны турками очень охотно, но съ условіемъ — направлять ихъ только на австрійцевъ.
Будущее у Антивари, можетъ быть, и было бы.
112
Мѣстность чудная, удивительной своеобразной, суровой красоты. Близость къ Италіи — громадный шансъ къ развитію. Топографическое положеніе тоже очень благопріятное. Глубокій, обширный заливъ, защищенный съ трехъ сторонъ громадными горными кряжами, представляетъ собою почти естественную гавань. Когда будетъ законченъ молъ, который строятъ теперь отъ пристани, то, по удобству и безопасности, портъ не оставитъ желать ничего лучшаго. Только...
Только и тутъ поперекъ дороги черногорцамъ стала Австрія. По ироніи берлинскаго трактата, австрійская граница проходитъ по самой глубинѣ залива, и на противоположномъ берегу, какъ противъ Антивари, глядитъ на черногорскій берегъ своими пушками знаменитая австрійская крѣпость, не разъ уже упомянутая, Спицца. Половина будущаго порта, огражденнаго сооруженнымъ моломъ, окажется на австрійской территоріи. Другая черногорская половина, не только въ сферѣ австрійскаго вліянія, но просто-таки, въ предѣлахъ досягаемости крѣпостныхъ пушекъ Спиццы. И для кого теперь работаютъ здѣсь итальянцы и черногорцы, для Черногоріи, или, въ конечномъ счетѣ, опять-таки для Австріи — это большой вопросъ.
Вопросъ объ Антивари тѣмъ болѣе щекотливъ для Черногоріи, что Антивари — главный пунктъ ея надеждъ, не только морскихъ, но и желѣзнодорожныхъ. Желѣзная дорога на Балканскомъ полуостровѣ имѣетъ совсѣмъ не то значеніе, что въ Россіи и Европѣ. Въ европейскихъ государствахъ нѣтъ никому дѣла до того, какую желѣзную дорогу строитъ у себя, по нуждамъ своимъ, сосѣдъ. Исключеніе представляютъ развѣ лишь пограничныя дороги, когда получаютъ слишкомъ явно вызывающее стратегическое направленіе. Иначе
113
обстоитъ дѣло въ балканскихъ государствахъ. Здѣсь экономическій двигатель желѣзнаго пути становится политическимъ поработителемъ. Международная европейская опека тщательно слѣдитъ за тѣмъ, чтобы мѣстныя державы не строились въ видимый ущербъ одна другой, чтобы изъ экономическаго перевѣса не создавалось наглядныхъ и ощутительныхъ возможностей смежно-народнаго порабощенія и даже территоріальнаго захвата. Воевать мирнымъ оружіемъ желѣзныхъ дорогъ — любимая тактика Австріи, которой берлинскій трактатъ на этотъ счетъ развязалъ руки и далъ довольно широкія полномочія. Однако, несмотря на наличность полномочій и прославленное умѣнье Австріи заглотать руку, если ей дадутъ въ ротъ мизинецъ, она, до сихъ поръ, не могла выполнить своего проекта — окружить Черногорію рельсовыми путями своими, какъ желѣзнымъ кольцомъ экономическаго давленія подъ эгидою военной охраны. Стратегическій ужасъ подобныхъ плановъ былъ настолько ясенъ, что каждая такая попытка Австріи вызывала въ Черногоріи вопль къ Европѣ о защитѣ, а внутри страны полную готовность взяться за оружіе. Поэтому въ высшей степени странно то обстоятельство, что въ 1905 году черногорцы сравнительно равнодушно приняли австрійскій проектъ пути отъ Звача на Митровицу. Злые языки объясняютъ это тѣмъ соображеніемъ, что въ ту пору были очень натянуты отношенія между дворами сербскимъ и бѣлградскимъ, и князь Никола пожертвовалъ интересами страны ради интересовъ династіи: допустилъ постройку дороги, вліяніе которой должно разобщить сербовъ и черногорцевъ и вывести послѣднихъ изъ сферы «тлетворныхъ» бѣлградскихъ вѣяній.
Но вотъ выступаетъ на очередь проектъ трансбалканской
114
сербской желѣзной дороги, Нишъ—Адріатика: великаго пути, который, въ исходныхъ своихъ точкахъ, свяжетъ Владивостокъ съ Адріатическими портами, а по Балканскому полуострову пойдетъ сплошь славянскими, сербскими землями. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что проектъ этотъ наноситъ Австріи страшный ударъ, создавая могучую силу сопротивленія ея экономической гегемоніи на Балканахъ. Вѣдь, такая желѣзная дорога явится, собственно говоря, оборонительнымъ союзомъ противъ австро-германскихъ рынковъ шести государствъ: Россіи, Румыніи, Болгаріи, Сербіи, Турціи и Черногоріи. Сверхъ того, она открываетъ огромные коммерческіе шансы для злѣйшаго врага Австріи, «союзницы» ея, Италіи.
Турція приняла проектъ, однако, съ тѣмъ условіемъ, чтобы выходъ трансбалканской ж. д. къ морю указанъ былъ на ея территоріи, въ одномъ изъ портовъ Верхней Албаніи. Такимъ исходнымъ портомъ избранъ былъ С.-Джіованни ди Медуа. Море здѣсь мелкое, берегъ неудобный. Сверхъ того, албанскою примѣсью въ самой головѣ дороги терялся всесербскій ея характеръ и ослаблялось обще-славянское значеніе.
Тогда былъ выдвинутъ черногорскій проектъ — выхода въ Антивари. Конечно, этотъ выходъ сохранялъ дорогѣ весь ея принципіальный сербизмъ. Но, въ то же время, онъ отдавалъ судьбы ея всецѣло въ руки Австріи. Ей принадлежитъ половина антиварскаго порта. Надъ антиварскимъ портомъ виситъ ея Спицца. Отъ Антивари до австрійской границы всего три километра разстоянія. По берлинскому трактату, Австріи принадлежитъ право морской полиціи по всей линіи черногорскаго берега. Въ ея же рукахъ санитарный надзоръ. Словомъ, выходъ въ Антивари не только лишалъ дорогу ея
115
значенія славянскаго оборонительнаго союза противъ Австріи, а, напротивъ, отдавалъ именно Австріи подъ контроль весь возможный русскій, румынскій, болгарскій и сербскій вывозъ.
Все это было понято и оцѣнено въ заинтересованныхъ державахъ. Спеціально для Черногоріи оно, конечно, антиварскій проектъ являлся золотымъ дномъ! Князь помчался въ Петербургъ просить о содѣйствіи. Но здѣсь онъ имѣлъ успѣхъ далеко не полный. Россія не пошла далѣе поддержки передъ Портою черногорскаго ходатайства о сооруженіи соединительной вѣтви между какимъ-либо участкомъ будущей трансбалканской дороги и существующимъ уже черногорскимъ рельсовымъ путемъ на Виръ-Базаръ.
Однако, Черногорія не отказалась отъ своихъ притязаній. Весь апрѣль и май 1908 года она ищетъ у Порты измѣненія трансбалканской линіи въ направленіи «одного изъ черногорскихъ портовъ». Для устраненія австрійскихъ страховъ, она предлагаетъ вмѣсто Антивари, Дульциньо —менѣе удобное для порта, но болѣе обезпеченное отъ непосредственныхъ австрійскихъ угрозъ.
Тѣмъ временемъ, Австрія не зѣваетъ, и, пользуясь международнымъ замѣшательствомъ и сомнѣніемъ насчетъ трансбалканскаго пути, предлагаетъ Черногоріи проекты новыхъ дорогъ, соединяющихъ Антивари, съ желѣзными дорогами Босніи и Далмаціи. Одинъ путь — отъ Зеленицы. Другой —въ связи съ уже помянутою линіей Увачъ-Митровица. Правда, параллельное давленіе этихъ путей отдавало Черногорію въ безысходное экономическое рабство, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, сулило ей, въ батракахъ у Австріи, богатство, котораго достичь она не въ состояніи, будучи сама хозяйкою въ своемъ домѣ.
116
Въ такой-то дилеммѣ повисъ надъ Черногоріей важный и отвѣтственный желѣзнодорожный вопросъ. Или согласиться съ сербскимъ проектомъ и, слѣдовательно, пожертвовать собою во имя обще-сербской идеи. Или принять австрійскія предложенія, т. е. навсегда зачеркнуть надежды на самостоятельное развитіе, на нетерпѣливыя чаянія независимости экономической и моральной... Черногорія пережила время тяжелыхъ сомнѣній. И великій гнѣвъ выросъ тогда въ ней — и противъ Австріи, съ ея ростовщическими соблазнами и назойливостью, и противъ Сербіи, столь очевидно отставлявшей черногорскіе интересы на второй планъ... Агитацію противъ сербовъ велъ, повидимому, и княжескій домъ: вѣдь у Петровичей съ Карагеоргіевичами вѣчные династическіе счеты о шкурѣ не убитаго велико-сербскаго медвѣдя!
Но тутъ грянулъ громъ обще-славянской бѣды: аннексія Босніи и Герцеговины. Стало не до споровъ о невыстроенныхъ желѣзныхъ дорогахъ. Въ очи глянуло уничтоженіе — голодъ безземелья, смерть безработицы... Пришлось забыть всѣ плохіе миры, которые, говорятъ, все-таки, лучше хорошей ссоры. На очередь стало — считать пушки и провѣрять ружья.
Пароходъ „Bregenz". 10 марта 1909 г.
Плывемъ за моремъ море. Мѣняемъ пароходъ за пароходомъ. Сейчасъ подъ нами — гигантъ «Брегенцъ», новенькій, щегольской курьеръ Австрійскаго Ллойда. Кругомъ Эгейское море. Входимъ въ заливъ Воло. Завтра будемъ въ Салоникахъ.
117
Не сосчитать рельефовъ и красокъ, оставшихся позади. Синь и изумруды Адріатики, оттѣненные, будто подчеркнутые, ослѣпительною бѣлизною, покрытыхъ глубокимъ снѣгомъ, албанскихъ горъ. Граціозные изгибы Корфу среди густого аквамарина іоническихъ водъ, Коринфскій заливъ — такой цвѣтной и яркій, что знаменитый лейкинскій купецъ-путешественникъ, Николай Ивановичъ, фамиліи, извините, не упомню, навѣрное скептически вздохнулъ бы:
— Какъ угодно, но — нѣмецъ синьки пустилъ!
Осталась позади и угрюмая черногорская зима, съ мучительными переѣздами по заоблачнымъ переваламъ изъ Рыки въ Цетинье, изъ Цетинья въ Каттаро, черезъ Буковину и Негошъ. Скверно тамъ. Холодно, мокро, сыро. Сугробы снѣга, еще, къ счастью, размытаго вчерашнимъ проливнымъ дождемъ, а то онъ лежалъ почти на метръ глубиною. Къ нашему большому благополучію, за день до насъ, проѣхали здѣсь австрійскій генеральный консулъ въ Скутари, г. Августъ Краль, и англійскій министръ-резидентъ. Мы двигаемся по пробитой ими колеѣ. Потомъ г. Краль встрѣтился съ нами на пароходѣ «Султанъ» и разсказывалъ, какъ ему въ Рыдванѣ пришлось ползти на кручи по цѣльному снѣгу. Намъ путешествіе выпало тоже не радостное. Колеса вязнутъ въ ступицу въ таломъ снѣгу. Лошади дымятся. Ступятъ шаговъ пятокъ, — и станутъ.
— Віа-а-а! — дикимъ воплемъ оретъ погонщикъ.
Рванутся подъ бичемъ, возьмутъ подъемъ, и опять стали... Опять — віа! опять — бичъ, опять—тяжелый храпъ утомленныхъ конскихъ грудей и паръ столбомъ... Облака, скалы въ сосулькахъ... Скука! Остановились у духана. Пьемъ ракію. На закуску шинкарка рѣжетъ отъ окорока черное, какъ полночь, вязкое, вкусное мясо, выкопченное
118
первобытнымъ способомъ — въ дымовой трубѣ. Медвѣжина!.. Именно только ея не доставало для couleur locale! Медвѣжій уголъ — медвѣжья пища!
Какъ оглянешься назадъ, на восемь дней, проведенныхъ нами въ Черногоріи, нехорошо становится на душѣ. Тоска змѣею обвиваетъ сердце. Точно въ царствѣ смерти побывалъ, точно смотрѣлъ ей въ глаза, говорилъ съ нею и слушалъ ея исповѣди и признанія.
Русскимъ обывателямъ, — по крайней мѣрѣ, множеству изъ нихъ, —это чувство смертной оброшенности теперь очень знакомо. Товарищъ мой, Ал. Моисеевъ, подъ черногорскими впечатлѣніями сдѣлалъ очень любопытное сравненіе:
— Бывали ли вы когда-нибудь въ тюрьмѣ передъ объявленіемъ голодовки?
Дико и безсмысленно кажется все происходящее, ужасна мысль о близкомъ и, вѣроятно, напрасномъ самоубійствѣ десятковъ людей, а нѣтъ словъ, не находишь возраженій. Быть можетъ, именно такъ нужно. Быть можетъ, есть высшая правда, сильнѣе не только логики здраваго смысла, — сильнѣе самой смерти.
Въ Черногоріи себя обрекли не десятки, не сотни людей. Тамъ готово къ смерти все населеніе. Колючимъ ежомъ ощетинился крошечный народецъ, численностью равный населенію средняго русскаго города: меньше Кіева и ровно полъ Одессы. Противъ него — всѣ силы германизма. Противъ него — гигантъ: Австро-Венгрія. А изъ-за плеча ея выглядываетъ другой гигантъ — понукающій и подкрѣпляющій — въ прусской каскѣ, съ лихо закрученными кверху майорскими усами... Ничего! Черногорца никакимъ врагомъ не испугаешь. Тѣмъ болѣе, что есть положенія, когда бояться уже нечего: все,
119
по настоящему страшное, свершилось. Остались только механическія развязки —финальные эпизоды.
Есть что-то невѣроятно красивое въ этомъ «безумствѣ храбрыхъ». Оно не поддается описанію, зато трудно не поддаться также обаянію его.
Полагаю, что мнѣ нѣтъ надобности предупреждать читателей, что я не имѣю ничего общаго съ «славянофильствомъ» въ тѣхъ тонахъ, какъ выработали его московское торговое краснорѣчіе и петербургскій бюрократическій расчетъ. За границею меня считаютъ панславистомъ. Мнѣ не разъ приходилось встрѣчать этотъ титулъ рядомъ съ моею фамиліей въ вѣнской печати. Вотъ это — если хотите — правда. То есть, оно — и правда, и неправда. Я — врагъ панславизма, воинственно мечтающаго о великой единой славянской державѣ, все равно, гдѣ бы ни помѣщали ея столицу фантастическія мечты эти: въ Москвѣ ли, въ Варшавѣ ли, или въ Константинополѣ. Такой панславизмъ, уже въ московскомъ сѣмени своемъ, достаточно показалъ, что, кромѣ жестокой анти-культурной реакціи, отъ него ждать нечего ни въ политическомъ, ни въ соціальномъ отношеніяхъ.
«Какимъ ты хочешь быть Востокомъ? Востокомъ Ксеркса или Христа?» спрашивалъ Россію Владиміръ Соловьевъ. Московскій панславизмъ, съ идеаломъ всеславянскаго централизма, хотя и притворяется, будто онъ созиждетъ Востокъ Христа, въ дѣйствительности, усердно строитъ Востокъ Ксеркса. Это — отъ лукаваго и, если хотите, это даже не «панславизмъ», не единеніе всеславянства, но просто подведеніе возможно большаго числа славянскихъ племенъ подъ единую высокую руку. Но я славянинъ, чувствую себя славяниномъ и кровно люблю славянство. Мнѣ обидны его ошибки и паденія, мнѣ больны его униженія и раны. И я бываю искренно
120
счастливъ, когда вижу, что разрозненныя, враждующія между собою, не понимающія другъ друга, славянскія племена вдругъ исторически опомнятся какъ будто, и возникаетъ изъ ихъ разбросаннаго безсилія союзъ здраваго національнаго самоопредѣленія и сильной самозащиты. Я глубоко увѣренъ, что будущее Балканскаго полуострова принадлежитъ юго-славянской федераціи, которая сложится сама собою (farà da se), внѣ всякихъ сѣверныхъ зависимостей и покровительствъ, на провозглашенномъ уже историческомъ девизѣ: «Балканы для балканскихъ народовъ». И эта федерація будетъ плотиною, о которую разобьются волны той страшной сложной реакціи, что движется по Европѣ въ порабощающихъ формахъ пангерманизма. Въ предѣлахъ этой вѣры, я, конечно, панславистъ и — смѣю похвалиться — весьма твердый и не бездѣятельный.
Въ качествѣ славянина и «панслависта», я могъ поддаться впечатлѣніямъ черногорскихъ бѣдствій съ особенною, можетъ быть, слишкомъ острою чувствительностью. Но, вотъ, товарищъ мой, Ал. Моисеевъ, уже нисколько, — какъ говорится, ни съ которой стороны,—не славянофилъ. Однако, я вижу его потрясеннымъ, растроганнымъ. Стало быть, не въ славянскихъ сочувствіяхъ тутъ секретъ. Будь на мѣстѣ черногорцевъ греки, армяне, кто угодно, — все равно. Штука-то не въ томъ, что воочію видишь, какъ человѣкъ отъ человѣка погибаетъ, какъ человѣкъ человѣка заѣдаетъ. Откликается привычное и нормальное для интеллигентнаго россійскаго обывателя сочувствіе къ слабому противъ сильнаго, къ мужеству, готовому на борьбу съ произволомъ, къ голодному, возставшему на богатаго. Къ народности, которая хочетъ дышать своею грудью, вопреки угрюмой волѣ и жестокому давленію властнаго сосѣда — почти уже ея господина!
121
Мы въ Россіи привыкли къ тому, что роль господствующей народности играетъ населеніе славянское, русское. Здѣсь не та планировка ролей. Господиномъ здѣсь выступаетъ нѣмецъ. Но — и русскимъ, и инородцамъ всякаго рода и толка, — намъ слишкомъ хорошо знакомо, по русской политической школѣ, положеніе тѣснимыхъ общественныхъ группъ, чтобы не понять современную Черногорію и не растрогаться ея жалкою судьбою.
Надо побывать здѣсь, чтобы постичь эту удивительную страну. Вотъ, вы разстались съ прибережнымъ Антивари и поднимаетесь въ сердце Черногоріи по узкоколейной, только что отстроенной, желѣзной дорогѣ на Вирбазаръ. Голыя, почти черныя, либо блѣдно-сѣрыя, мрачныя горы. Ни рощицы, ни кустика. Ни намека не только на зелень, но даже на возможность ея: нѣтъ земли, — одинъ голый камень.
— Да чѣмъ же живы тутъ люди?! Чѣмъ кормится населеніе?!
— Да кое-какъ... оборачиваемся... Живы, слава Богу... Опять тоже въ Америку многіе уѣзжаютъ, такъ оттуда присылаютъ...
Такъ и довозишь до Цетинье вопросъ этотъ, неотступный во все время пути:
— Да что же они ѣдятъ здѣсь? На что существуютъ?
Въ Цетинье экзаменуемъ свѣдущихъ людей. Вотъ, сидитъ предъ нами г. Живко Драговичъ, директоръ учительской и духовной семинаріи въ Цетинье, одинъ изъ лучшихъ знатоковъ Черногоріи. Пылкій, даже, можетъ быть, чрезмѣрный, руссофилъ, воспитанникъ петербургской духовной академіи, ученикъ и поклонникъ покойнаго профессора Кояловича, — стало быть, фигура совершенно опредѣленной «благонадежности».
122
— Не впервые слышу я вопросъ вашъ, — говоритъ онъ. — Часто слыхивалъ! Всякій, кто попадаетъ сюда, спрашиваетъ о томъ же. Да что я скажу вамъ? Плохо, плохо живемъ. Смерть, а не жизнь. Обрабатываешь все, что можно. Трудомъ каторжнымъ, неслыханнымъ. Все-таки въ долинахъ, по берегамъ рѣкъ, имѣются островки хорошей земли. Ну, скотъ тоже, овецъ по горамъ пасемъ, — чего-то находятъ они тамъ. Хлѣба нѣтъ, а мясо жуемъ. А, главнымъ образомъ, эмиграція... Шлютъ изъ Америки домой. А то поживетъ тамъ черногорецъ лѣтъ 6—7, и, хоть больной, но съ деньгами возвращается назадъ, къ родному пепелищу.
Такъ-то оно такъ, но куда уходятъ и эти несчастныя деньги, купленныя цѣною тяжкой разлуки съ родиною и почти непремѣннаго туберкулеза? Вѣдь, черногорцы — богатыри только въ родныхъ горахъ, въ условіяхъ Балканской природы. На сѣверѣ, въ городахъ, смерть косить ихъ безъ пощады. Для того, чтобы добыть денегъ на эмиграцію, черногорецъ входитъ въ неоплатные долги. Ростъ въ 30—35% считается умѣреннымъ! И вотъ, гдѣ-нибудь въ Нью-Іоркѣ или Чикаго черногорецъ надрывается, изъ кожи лѣзетъ, зашибая деньгу, а на родинѣ присылы его ѣстъ ростовщикъ, и, возвратясь, эмигрантъ находитъ семью свою еще болѣе голою, въ еще болѣе жестокой нуждѣ, чѣмъ — когда ее покинулъ. Въ послѣднее время, черногорское правительство усердно борется съ язвою эмиграціи. Но — какими же средствами? Запретительнымъ налогомъ! Не ясно ли, что это — лишь новая вода на мельницу ростовщиковъ? Да и что же запрещать эмиграцію, если, въ самомъ дѣлѣ, людямъ жить негдѣ и работать не надъ чѣмъ — не съ чего жить? Знаменитый тульскій «куренокъ, котораго пустить некуда», тутъ совершенно пасуетъ. Пустить-то
123
куренка черногорцу есть куда: луды, гальки, булыжники — громады необозримыя. Но — загадка: что на нихъ куренокъ клевать будетъ?
— А народъ нашъ сильныя, здоровый народъ, — печально говорилъ г. Драговичъ, — размножаемся мы быстро. Приплодъ великолѣпный, — только... на смерть свою! на гибель страны! Больше терпѣть нѣтъ возможности. Если мы не проложимъ себѣ пути къ Поморью и Герцеговину, пропадетъ весь народъ.
Въ Негошѣ, пограничномъ черногорскомъ селѣ по пути изъ Цетинье въ Каттаро, сравнительно зажиточномъ, Ал. Моисеевъ, покуда перепрягали нашихъ лошадей, бродилъ по крестьянскимъ хатамъ («кучамъ»). Вотъ его впечатлѣнія:
— Я знаю бѣдность. Я бывалъ въ деревняхъ голодной Россіи, я бывалъ на голодѣ въ чувашскихъ избахъ Казанской губерніи.
Я не скажу, что тамъ было лучше. Но, если у насъ больше голода, то здѣсь больше холода. Голыя скалы не даютъ даже и топлива, — и въ цѣломъ домѣ, кромѣ входныхъ дверей, нѣтъ ни куска дерева. Вмѣсто пола — мостовая изъ грубаго булыжника, посреди мостовой изъ щепокъ и вѣточекъ разложенъ костеръ — въ домѣ нѣтъ даже печи.
Въ цѣлой деревнѣ — я не видѣлъ ни одной трубы: печекъ, стало быть, нѣтъ нигдѣ.
Не подумайте, что ихъ нѣтъ потому же, почему нѣтъ ихъ въ Италіи, гдѣ ихъ просто не требуетъ климатъ. Уже мартъ мѣсяцъ теперь, а въ Черногоріи, въ Цетинье и округѣ еще глубокіе снѣга. Холодъ настоящій, не временный, какъ это подчасъ бываетъ и въ Италіи, а самый-таки россійскій.
Плохо живутъ здѣсь, очень, очень плохо!..
124
И еще. Если бѣдно живутъ у насъ дома, то, все-таки, видно, что, прежде всего, не сама страна тому виною. Въ нашей бѣдности — на первомъ планѣ, дурные порядки, крестьянское малоземелье, созданное не естественнымъ, но искусственнымъ путемъ, высокія арендныя цѣны, тяжелое государственное обложеніе.
Въ Черногоріи всѣ эти факторы играютъ роль только вторичную. Прежде и главнѣе всего та бѣда, что податься некуда, территоріи не хватаетъ, земли нѣтъ, годной для обработки, вовсе, ни въ чьихъ рукахъ. А — нѣтъ земли, нѣтъ и приложенія труду.
Найти заработокъ внѣ земли, въ промышленности? Но для этого же нужны капиталы! А Черногорія страна, въ одномъ отношеніи, вполнѣ демократическая: здѣсь полное равенство всего населенія — на почвѣ нищеты!
Черногорія — таборъ нищихъ вокругъ дворца богача, единственнаго капиталиста въ странѣ. Состояніе князя Николы подданные его считаютъ, только денежными сбереженіями, въ восемьдесятъ милліоновъ гульденовъ. Все, что хорошо и доходно въ странѣ, — лѣса, пастбища и т. д. — принадлежитъ князю. Среднихъ состояній нѣтъ. Всего два «капиталиста» въ Черногоріи, помимо князя, считаются въ 100.000 франковъ, т. е. 37.000 рублей «истинника». Это жиже какихъ-нибудь Черкассъ, Кобылякъ или Ольвіополя!
Результатъ получается любопытный и выразительный до нельзя. Въ рукахъ князя, такимъ образомъ, сосредоточивается не только вся политическая жизнь страны, но и — естественнымъ притокомъ денегъ къ деньгамъ — и вся власть экономическая. Въ концѣ-концовъ, не разберешь, гдѣ кончается Черногорія, какъ государство, и гдѣ она начинается, какъ громадной величины имѣніе стараго, дореформеннаго уклада, въ 250.000 почти
125
что крѣпостныхъ душъ съ княземъ-помѣщикомъ во главѣ. Помѣщикъ — добрый, очень уважаемый и огромнымъ большинствомъ населенія даже любимый, но — помѣщикъ съ головы до ногъ. И по натурѣ, и по обстоятельствамъ.
Въ рукахъ у князя — весь экспортъ страны. Прежде онъ торговалъ всѣмъ, что давало «имѣнье», открыто. Въ послѣдніе годы, подъ аристократическимъ вліяніемъ своей многочисленной высокой родни въ разныхъ государствахъ Европы, перешелъ къ коммерціи черезъ подставныхъ лицъ. Вывозитъ кожи, овецъ, ввозитъ сѣно и хлѣбъ. Всего лишь минувшею осенью князь удивилъ своихъ подданныхъ, продавъ во Францію 18.000 овецъ чуть не наканунѣ войны. Вѣдь, она виситъ надъ Черногоріей уже съ прошедшаго марта! Больше того: даже единственный, приличный въ Цетинье, отель для проѣзжающихъ — «Грандъ Хотелъ» — принадлежитъ князю. Номинальный собственникъ его — не то арендаторъ, не то, просто, подставной управляющій.
Понятно, что, при такихъ условіяхъ, говорить о развитіи промышленности въ странѣ не приходится. Даже помимо воли князя, простымъ закономъ экономическаго тяготѣнія, капиталъ его тянетъ къ себѣ рѣшительно всякое начинаніе въ предѣлахъ Черногоріи. Деньги къ деньгамъ и купонъ на купонъ! Обычный магнетизмъ капитала, и у насъ въ Россіи превратившій цѣлые промышленные округа въ удѣльныя княжества Морозовыхъ, Хлудовыхъ, Тагіевыхъ, Крестовниковыхъ и прочихъ принцевъ отъ корня «его величества Милліона». Фатальный процессъ «чековой книжки» Глѣба Успенскаго. Она «впитываетъ» и толстѣетъ, а вокругъ нея все впитывается, хирѣетъ и засыхаетъ...